Илья Масодов «Черти»

Гримдарк времён Гражданской.

Грязь, чернуха и некросюр.

Чувствуешь себя испачканым во всевозможных физиологических жидкостях.

Я привык, что литературная мистификация — всегда признак качества, игра ума состоявшего автора. Здесь не так. Кто-то из знаменитых решил шокировать общественность мерзким садомазо в сеттинге Гражданской войны. Куда там Паланику.

Жестокие изнасилования детей, изощрённые убийства, пришитая к телу мальчишки собачья голова, заклинания, полёты, людоедство, и смерть, кругом смерть и черти.

Подумалось, что Россия заслужила всё с ней происходящее, номинируя такие вещи на НацБест.

«Ведь Клаву, как наверное уже понял читатель, постоянно влекло к смерти, каждый раз, убежав и спрятавшись от нее, она потом снова кралась ближе, дрожа и ничего не соображая в гипнотическом любопытстве. Смерть иногда снилась ей как цветок, растущий посреди лесной полянки, к которому так страшно было подходить, хотя ничего страшного вокруг, вроде бы, и не было, но Клава-то знала: смерть там, и все равно приближалась, ступая сандаликами по мокрой от дождя траве.»

«А больше всего Клаве хотелось к яме. Даже если она самой себе не признавалась в этом, ей хотелось к яме, ее тянуло к ней, встать на краю и посмотреть, что там внутри, хотя она вроде уже и смотрела, но а вдруг там что-то еще? Яма хранила ответ на какой-то вопрос, непроизносимый, но очень важный для Клавы»

Обо всём этом много раньше и намного талантливее, злей и веселее, и главное, короче писал Летов:

«Некрофилия, некрофилия, моя изнурённая некрофилия»

и эпиграфом ко второй цитате:

«Яма покажет, яма научит».

Ближе к середине автор намекает, и я с радостью хватаюсь за мысль, что все ужасы, происходящие с девочкой Клавой — посмертные мытарства. На самом деле девочка погибла от того же снаряда, что убил её мать и сестру. И всё остальное — постмортемные испытания.

С этого момента в описаниях появляется даже какая-то декадентская красота и мертвенная лирика, а некоторые образы весьма ярки и архетипичны. Только поймаешь какую-то ритмику, как опять начинаются опарыши и расчленения детей подручными средствами.

А ещё у отрицательных персонажей говорящие фамилии: Барановы, Рогачевы. Это отсылает нас к «скотоголовым» чертям.

Эпатирующая контркультура за гранью фола. Грязный поток сознания, вьющий смрадную нить сюжета. То ли девиантное изживание травмы Гражданской, то ли просто выблев графомана-извращенца.

Мистический сплаттерпанк начала нулевых.

Наиболее, пожалуй, близкий референс, если не уходить совсем уж в мамлеевщину (один из потенциальных авторов этого романа, кстати) это самые жёсткие вещи Елизарова.

Не Гражданскую из себя выдавливал автор, а семьдесят лет вечноживого Ильича в мавзолее и пионерию. Нельзя обвинять автора, что ему настолько остЧЕРТел Советский Союз, что только через такую радикальную контркультурщину, он, надеюсь, смог избавиться от травм советского детства. А может, наоборот, этим романом автор признавался в любви Ленину и детям в пионерских галстуках.

«Рано утром

         Мы встанем в очередь в мавзолей»

Читать стоит, но только на свой страх и риск.

1-10(МЕРЗКО-ПРЕКРАСНО)

Чудовищная панорама Гражданской войны в России, плавно переходящая в описание грандиозных битв сверхмогущественных демонов, в сущности, демонстрирует компедиум представлений среднего россиянина о том времени. Масодов играет как с просоветской так и антисоветской мифологией, изображая, так сказать, «черное на черном» и доводя пошлость масскульта до уровня гротескного абсурда.

Роман «Черти» прям и грубоват в сравнении с изысканным плетением черных кружев трилогии «Мрак» — «Тепло» — «Сладость», однако эта схематичная грубоватость вполне концептуальна, преднамерена и ничуть не мешает получать наслаждение от текста.

Данный «роман» меня не впечатлил. Возможно от моего личного отношения к автору и его произведениям (один из моих фаворитов по количеству высоких оценок). В сравнении с рассказами и «крупной формой» — «Сладость губ твоих нежных», ожидаешь подобную же степень деконструктивизма, или какие-то новые его вехи, но не получаешь ничего нового, а точнее деконструкцию уже самого автора как скатывание в самоцитирование и самоповторы. И если у некоторых писателей это воспринимается как фишка, то в этом случае почему-то просто становится скучно/вторично. Насилие есть, анубис есть, Ленин даже с Троцким и Дзержинским есть, чёрное космическое колдовство и леденящий душу холод тоже есть. А вот смысла — нет. Есть там один персонаж, который по-быстрому спешил смысл топором из головы выбить. Бум — и смысла нет. Вот Илья видимо ему и попался под руку. А потом Илья зачем-то ожил и пошел «Чертей» писать. Всё, Илья, ты уже того, мертвый, писать можешь, а написать не в силах. А почему? Руки — есть, а голова — где-то там осталась, нет головы больше.

После настолько осязаемой атмосферы романа, я могу сказать, что теперь точно знаю, как выглядит Ад. Каждая строчка написана настолько интересно, что даже не всегда замечаешь, насколько ужасную чернуху читаешь. Это одна из тех книг, которую я обязательно когда-нибудь перечитаю.