Владимир Набоков «Под знаком незаконнорожденных»

«Под знаком незаконнорождённых» — первый роман Набокова, написанный в Америке. Кто-то возразит, что чуть ранее там вышла «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» — но родилась она ещё в Европе и вместе с автором благополучно пересекла Атлантику, завоёвывать сердца ковбойских внуков и правнуков.

Книгу о Себастьяне Найте ждали отнюдь не признание и слава, а безмолвие калифорнийских пустынь и равнодушный взгляд четырёх тёсанных сиамских президентов, ибо публику тех лет уже веселил телевизор, пичкал макулатурой Хемингуэй и пугала надвигающаяся война, так что заезжему эмигранту-снобу светила лишь должность преподавателя в колледже, где по стечению обстоятельств сыскался перевод Набоковым «Ани» — той, которая в оригинале «Алиса», а на самом деле тоже Алиса, но настоящая — Лидделл.

Не сдавшись, Владимир Владимирович извлёк старый труд «Solus Rex» и тщательно его переработал в нечто другое, в тон времени, поскольку наступала Вторая мировая, созвучная диктаторской тематике нового романа. И всё же «Под знаком незаконнорождённых» — это не о Германии и не о СССР, поскольку мысль о глупом режиме бездарного правительства возникала в творчестве Набокова давно, чему отличный пример — пьеса «Изобретение Вальса», откуда заимствовано немало мотивов. Любой же, кто попытается уловить критику социализма, национализма, фашизма, дарвинизма, оккультизма и всяческой некромантии, обязательно найдёт её в произведении, хотя автор ни о чём таком не писал, пусть даже какие-то переклички присутствуют, ибо любой строй или мировоззрение имеют общие черты.

В романе речь об абстрактном режиме в вымышленной стране, но фокус на другом — на жизни некого Круга, интеллектуала, равнодушного к политике, верящего в дружбу, любовь, семью и прочие истинные ценности. Но, как это бывает, стадо массовиков-затейников и прочих активистов не даёт человеку покоя, вылезая из каждой щели, чтобы привлечь его к шествиям, лозунгам и другим лизоблюдствам. Собственно, фабула и сводится к попыткам героя сохранить себя, близких, герметичность своего существования, а в конце — бежать, как некогда семья Набоковых. Много внимания уделено отношениям отца и сына, о чём сам автор заявил в предисловии.

Кстати, о предисловии. Видимо, поняв, что янки обладают стойким иммунитетом к интеллектуальной прозе, Владимир Владимирович дал перед очередным изданием романа подробные разъяснения о затронутых мотивах, аллюзиях и иных литературных фокусах. Рассказал не обо всём, но американцы лишь зевнули, почёсывая под шляпой револьвером, прикупили гамбургеров и патриотично поскакали назад к Хемингуэю, читать о том, как был дождь, был день, был стол и снова был дождь, который был тёкшим по столу, который был днём, — дождливым днём!

Многие читатели полагают, что внутренние смыслы «Под знаком незаконнорождённых» исчерпываются темами, указанными самим автором. Но это заблуждение. Есть немало других трюков, замолчанных хитрым факиром. Например, центральный лейтмотив произведения — воспроизведение одного предмета другим, подражание. Он возникает раз за разом, показывая, как вещи дублируются, причём чаще всего неудачно. Яркая иллюстрация такого явления — аппарат, принесённый в школу антагонистом романа. Устройство способно воспроизводить почерк, хотя машинальность исполнения может смутить внимательного наблюдателя. Так происходит и далее, копии возникают в ходе романа, подобно тому, как вновь и вновь возвращается инфузория-лужа, становясь то пятном, то следом, то меловым силуэтом, то пятном света — тоже, кстати, цепочка двойников.

Копии трактуются как отпечатки, следы — эхо некого прототипа, оставившего их, чтобы на какое-то время зафиксировать сигнал о своём бытие. Но время сгладит их, от человека не останется ничего, и Круг, временный, как круг на воде, куда автор окунул абстрактную руку, под конец понимает бессмысленность и ирреальность своего вымышленного мира, приходит к подобию божественного озарения, просветления и гибнет в духе неустрашимого мессии, перед смертью узревшего Создателя.

В «Под знаком незаконнорождённых» есть масса литературных отсылок. Пример особенно яркой — перефразирование «Ревизора». Но самая выпуклая — любопытная трактовка «Гамлета», с коим обязательно стоит ознакомиться до романа Набокова.

Как почти всегда, не обошлось без очередного пролога к «Лолите». Снова появляется юная искусительница, Мариэтта, по-обыкновению, с именем на «М…» — образ, уже почти созревший, оформившийся, взошедший на порог и нетерпеливо стучащийся на Набоковские страницы.

Стилистически роман неоднороден, и если первые главы щеголяют подобного рода находками: «Посреди площади Скотомы (бывшей — Свободы, бывшей — Имперской) машину остановили трое солдат, двое полицейских и поднятая рука бедняги Теодора Третьего, который вечно нуждался в попутной машине или — выйти в одно местечко, учитель; но д-р Александер указал им на красный с черным флажок, вследствие чего они откозыряли и отступили во тьму», то ближе к середине встречаются затянутые и лишённые изящества рассуждения, такие же, как те, что отпугивают читателей от «Ады». Часть этих пассажей выглядит инородно — но терпимо, а если вчитаться, даже здорово, не так, как в «Подвиге».

Нельзя пройти мимо смешивания языков — ещё один приём, чьё развитие достигнет апогея в «Аде», но за который сам Набоков раскритикует последний роман Джойса. Этот подход к тексту в состоянии оценить лишь полиглоты, либо заядлые любители штурмовать справочники. Владимир Владимирович — из таких, безумных учёных, взращивающих лингвистических химер. Пара из них даже акклиматизировалась в толковых словарях, иногда встречается в устной речи, а отдельные экземпляры сгорают от стыда в кунсткамерах работ начинающих авторов.

«Под знаком незаконнорождённых» — любопытный роман, чьей лучшей чертой является непередаваемая, пленительная атмосфера, красивые образные находки, искромётный юмор. Из всей библиографии автора произведение более всего напоминает «Приглашение на казнь». Вдумчивый читатель найдёт интересные мысли и может увлекательно провести время, анализируя художественную структуру. Сюжет условен и часто прерывается отступлениями — нетерпеливого человека текст утомит. Большинство мотивов здесь ещё в зачатке и окончательно оформятся они в «Лолите», «Бледном огне» и «Аде». Браться за произведение лучше вторым или третьим в творчестве писателя.

Начнем с традиционной пятиминутки ненависти про перевод: надо, действительно, быть Ильиным, чтобы вставить в название пресловутых незаконнорожденных, несмотря на пояснения самого Набокова на этот счет. В примечании Набоков пишет: «Термин «bend sinister» обозначает в геральдике полосу или черту, прочерченную слева (и по широко распространенному, но неверному убеждению обозначающую незаконность рождения). Выбор этого названия был попыткой создать представление о силуэте, изломанном отражением, об искажении в зеркале бытия, о сбившейся с пути жизни, о зловеще левеющем мире. Изъян же названия в том, что оно побуждает важного читателя, ищущего в книге «общие идеи» или «человеческое содержание» (что по преимуществу одно и то же), отыскивать их и в этом романе». Очень мило со стороны переводчика было не просто полениться покопаться в геральдике (незаконнорожденность обозначает схожий знак, называющийся baton sinister), но даже не послушать самого автора. Впрочем, как обычно

При этом роман действительно очень сложный, сложный по языку, потому что в нем игр со словами — как нигде. А еще и транслит с русского (нарочито не совсем точно переведенный), от вида которого у меня аж зубы сводит. Набоков в чем-то схож с Умберто Эко. У меня такое чувство, что Эко пишет свои романы, только чтобы создать себе своего рода «пространство для игры» со своими собственными знаниями об истории, скрытыми и явными цитатами и аллюзиями на исторические и культурные факты. Да, я знаю про «мне захотелось убить монаха», но ни на грош в это не верю :-D Эти тексты — вовсе не для того, чтобы просто рассказать читателю историю, и не для того, чтобы заставить читателя внутренне переживать, духовно совершенствоваться и тд. Если угодно, романная форма — это только предлог, формат, позволяющий выложить все, что автору есть сказать про историю и культуру в игривой и загадочной манере.

Набоков во многих своих вещах, и в «Bend sinister» прежде всего идет по тому же пути. Использует текст как пространство для своей «игры в бисер», только если у Эко основной игры является история и культура, то у Набокова — язык и литература. Он играет в слова и играет в художественные приемы. Явственно наслаждаясь этой игрой (которую оценит далеко не каждый читатель) и не скрывая этого. Отсюда многочисленные игры со словами, смешения языков, повторяющиеся и зеркалящиеся тропы, отсюда сложная система взаимоотношения автора и персонажа и появление автора-Набокова в самом тексте, отсюда бесконечные цитаты и отсылки к другим литературным произведениям, легкое заигрывание с читателем и критиком. Помните «Адам Н. Eпилинтер, Есноп, Иллиной» или что-то подобное, все дивные комментарии к «Pale fire», ржаки над Джойсом в «Приглашении на казнь»? :-)

Имхо-имхо, «Bend sinister» следует оценивать прежде всего как такую литературную игру, и уже потом как роман с сюжетом и психологией.

Но роман сложен и с точки зрения непосредственно содержания, сюжета и психологии. Казалось бы, имеем небольшое воображаемое государство, в котором недавно случилось революция и установился полицейский режим. Граждане государства, в том числе и наш герой, до сих пор не могут поверить, что вот эти жалкие придурки, которые еще вчера подавали им пальто, теперь ими правят и могут решать вопросы жизни и смерти. «Вот эти придурки» тоже, кажется, не до конца в это верят, учитывая, что периодически они возвращаются к своему раболепному тону и вообще выходят из роли. Но Набоков не был бы Набоковым, если бы история состояла именно в этом. Суть романа — вовсе не в соотношении государства и личности, не в «разоблачении тиранов», и новое государство вовсе не символизирует советскую Россию. Собственно, как и чудесная страна Зембла не символизирует никакую Россию. Все это — только декорации для внутренней очень личной и простой драмы героя и для игры автора на струнах языка. «Как и в случае моего «Приглашения на казнь», с которым эта книга имеет очевидное сходство — автоматическое сравнение Bend sinister с творениями Кафки или штамповками Оруэлла докажут лишь, что автомат не годится для чтения ни великого немецкого, ни посредственного английского авторов». Вот вам и приговор Набокова всем классическим трактовкам.

Но если брать за основу «Приглашение на казнь», то очевидно, что тема та же: независимость личности от всех этих довольно пошлых обстоятельств внешнего мира, таких как государство, власть, опасность и тд. Стоит только немного приподнять завесу текста и взглянуть на все с высоты автора — и сразу понятно, насколько это мелко. Это одна из тем, но не единственная. Вторая, как говорит сам Набоков — любовь к ребенку, простая, совершенно обыденная и естественная *всепоглощающая* любовь, про которую больше и сказать нечего. А еще — особый авторский взгляд, ощутимое присутствие автора в тексте как «бога из машины», в конце выступающего все громче. Я очень люблю грешным делом, когда Набоков-автор появляется в тексте: сразу становится не страшно. Здесь это тоже работает :-)