Майкл Шейбон «Лунный свет»

Дитя лунного затмения

«На детских рисунках у всех домов есть трубы, все обезьяны едят бананы, а все ракеты – это Фау-2. Даже после десятилетий многоступенчатых громадин, пузатых спутников и космопланов. В Фау-2 форма и назначение соединились, как в ноже, молотке и других основных орудиях человека.»

Мы, как правило, не решаем для себя с первого знакомства. что вот этот писатель, режиссер. исполнитель любимый. Но из любого правила есть исключения и для меня Майкл Шейбон автор, которого несколько лет числила в любимых, имея в читательском активе единственно «Кавалера & Клея». Тех, кто делает нас терпимее и открывает двери в новые миры нельзя не любить, он изменил мое отношение к комиксам, научил, видеть в них серьезную, достойную уважения литературу. И это не говоря о восхитительном сюжете, вперехлест наполненных жизненной силой персонажах, мощной драматургии.

Он эпичен, умеет рассказать о своих героях так, что перед тобой фигуры гомеровского масштаба. «Лунный свет«автофикшен тире семейная сага. Мы помним, что второе повествует историю отдельно взятой семьи, вплетенную в историю страны и мира, в то время, как первое — беллетризованный и творчески дополненный рассказ о себе, в котором значительное внимание уделяется переживаниям травмирующих событий, связанных обычно с самыми близкими людьми. А кто ближе семьи? В каком-то смысле концепция этого романа оксюморон: семейная сага воспевает семью в то время, как автофикшен сводит с ней счеты. Но пулитцеровский лауреат Майкл Шейбон мастер и он умеет сочетать несочетаемое. Хотя некоторое смятение, род когнитивного диссонанса от чтения «Лунного света» отмечает большинство рецензентов.

В центре повествования дед и, в меньшей степени бабушка героя-рассказчика. которого автор вводит в историю под собственным именем, делясь своей биографией. Дедушка такой Одиссей, рукастый крепыш, способный противостоять агрессии и наладить любой сломанный прибор, инженер-изобретатель от бога. Он маниакально увлечен идеей космоса и одновременно как офицер военной разведки во Вторую Мировую знает, сколькими жизнями, какими нечеловеческими страданиями заключенных концлагерей оплачены немецкие успехи в области этих разработок. Те исследования, которыми нацистские военные преступники купили у Америки свободу и обеспеченную жизнь.

И это еще одна невозможная возможность книги — прекрасная мечта человечества о космосе, которая может потому сдулась и провалилась, что в основе имела немыслимую жестокость. Я скажу сейчас вещь, с которой мало кто согласится, но мне кажется, что современность, пошедшая по пути не космических программ, но развития коммуникаций всех возможных и невозможных видов, отчасти связана с нашей инстинктивной потребностью дистанцироваться от злобного совершенства и красоты Фау-2.

Я назвала деда Одиссеем, но бабушка там совершенно точно не Пенелопа, она воплощает стихийное начало безумно притягательной и опасной, хотя в первую очередь для самой себя, волшебницы — Цирцеи (которой метафорическое присутствие в еврейском романе придает дополнительной пикантности, кто понимает) или даже Медеи. И «безумно» здесь не эпитет для красоты, бабушка, на руке которой клеймо узницы концлагеря, находилась на излечении в психиатрическом заведении, когда война догоняла ее. Дед, впрочем, сидел в тюрьме и тоже не по облыжному обвинению, а за вполне реальную попытку задушить уволившего его начальника (ПТСР?). Прежде выбросив из окна приемной переговорное устройство и едва не прибив прохожего, о нем в Примечаниях отдельно говорится, что этим человеком, о котором дед знал лишь то. что тот не стал подавать иск, оказался Иржи Носек, чехословацкий коммунистический деятель. Как тебе такое. Илон Маск?

Говорят, что плох тот роман, сюжета которого нельзя пересказать одним абзацем, попробую сделать это с «Лунным светом». История любимых бабки и деда, собранная внуком-писателем из детских воспоминаний и рассказов обычно неразговорчивого старика, который, в терминальной стадии рака, одурманенный морфином, наконец разговаривается. Роман, в котором соединились война, любовь, ярость, сумасшествие, космос, предательство, бизнес и охота на гигантского питона (салют, «Моби Дик»).

Прекрасная книга, хотя легкого чтения я вам не обещаю.

#современная проза, американская литература, пулитцеровский лауреат, Майкл Шейбон, автофикшен, семейная сага, Вторая Мировая, ракетостроение, ПТСР, психическое расстройство, любовь длиной в жизнь, перевод Екатерины Доброхотовой-Майковой, Азбука Аттикус

Некоторым образом той же направленности, что и блистательные Кавалер и Клей, но все же более камерный роман. История жизни эдакого Форреста Гампа с мозгами инженера и золотыми руками, который и в Мировой войне ФАУ-2 нашел и к космической программе причастен, ну и в личной жизни, как водится, с фантазиями. Роман про эксцентричного стоика, который совершенно нерефлексивен, чужд американской мечте и какой-либо социальной иерархии. Ему что с нацистами воевать, что придушить невоспитанного директора фирмы — все одно хорошо. Чабон — прекрасный рассказчик (кто бы сомневался) и перипетии судьбы дедушки изложены достаточно увлекательно. В книге есть чудные смешные и фактурные сцены навроде знакомства дедушки с будущей женой, вполне себе ностальгические интонации в финале. Все же мне показалась история несколько несбалансированной, поддающейся ужатию и, в общем, — нехитрая. Уходит славное старое поколение, надо отдать долг и рассказать, изрядно приукрасив фабульно, про жизнь эксцентрика и фронтовика с золотым сердцем. Канва книги и интонация, в общем, предельно просты. Поклонникам Чабона — обязательно, ну а остальным можно ограничиться его более выдающимся романом.

Где-то в 1990 году как бы реальный, тогда ещё начинающий американский романист Майкл Шейбон навещает умирающего от рака дедушку. Прикованный к постели, тот рассказывает внуку историю своей жизни – жизни, в которой нашлось место охоте на создателя ракеты Фау-2 Вернера фон Брауна, охоте на лакомого до домашних животных питона, борьбе за свою жену с инфернальным Конём без Кожи, сроку за решёткой и работе на НАСА. Этот самый рассказ ты как бы и держишь в руках, читатель. Правда, ещё не начав первой главы, автор раскрывает карты, что почти всё выдумал.

Во-первых, это своеобразное мифотворчество. Если «Союз еврейских полисменов» того же автора – в определённой мере согревающая душу либеральная фантазия на тему «что, если бы еврейская страна, но без оккупации сектора Газа и апартеида», здесь – другая фантазия: «Вот, Вернер фон Браун помог американцам попасть на Луну, а он, само собой, был плохой, но были же среди лунных энтузиастов и хорошие, идеологически правильные парни! Например, мой дедушка. Встреться он с Вернером, он бы его поставил на место!»

Во-вторых, попытка взращённого на идеалах всеобщей открытости рассказчика-писателя найти точки пересечения с человеком кардинально другого другого поколения, образа действий и рода занятий – немногословного, закрытого для окружающих, склонного к неконтролируемым приступам агрессии ворчуна. Шейбону не приходится, впрочем, копать долго, чтобы обнаружить в деде если не родственную душу, то по крайней мере человека, достойного бесконечного уважения и сочувствия – наивного мечтателя, боготворящего иллюстраторов старых обложек научно-фантастических журналов и непрестанно ищущего повод пойти на жертву или совершить подвиг ради прекрасной дамы.

По книге разбросаны размышления о терапевтической роли фантазии, выборе между верой и скептицизмом, истиной и историей. Самое красивое отражение тема находит в диалоге о Вавилонской башне. Кроха-Майкл спрашивает, зачем Бог рассорил строителей, не дав завершить начатое. Прагматик дед отвечает ему, что, видимо, в древней Месопотамии просто была какая-то недостроенная башня, и, чтобы объяснить её, люди придумали ту историю, которую сейчас можно прочитать в Библии. Он, естественно, хочет этим сказать сыну, чтоб он не обращал внимания на нелепую историю, так как она, почти наверняка, не соответствует действительности. Но молодой рассказчик делает совершенно другой вывод:

«Я понял: все рушится и ничто не доводится до конца. Мир, как Вавилонская башня или бабушкина карточная колода, состоит из историй и в любую минуту грозит рассыпаться. Это прописная истина.»

Именно в этих категориях описаны кульминации сюжетных линий: именно готовность поверить в новую историю, новую трактовку событий, или же, наоборот, вопреки всему цепляться за старую, выводит персонажа из кризиса и помогает найти утешение в сложном браке или смириться с тем, что Штаты после войны взяли под крыло нацистского преступника фон Брауна.

Не смотря на общую очаровательность текста(любовные линии Шейбона – это особенный мимими), роману, как мне кажется, не хватает пульса. Куски повествования в подражание непоследовательному и сбивчивому характеру откровений деда на смертном ложе намеренно разложены хаотично, но, по-моему, всё же недостаточно хаотично: отдельные тянутся без прерывания слишком долго, а хоррор-составляющая, связанная с безумием бабушки, которая, может, была, а может, и не была настоящей ведьмой, теряется между другими линиями и не набирает оборотов.

Вполне возможно, приятный, уютный стиль, который Шейбон использует в этом романе, просто не лучшая пара для истории про придумывание, рассказывание и веру в выдумки как последний оплот сопротивления против вселенской несправедливости, жизненных разочарований и неотвратимости смерти. Он слишком однородно красивый и гладкий, чтобы дать прочувствовать альтернативу – выразить тот невыразимый ужас, от отголосков которого герои вынуждены спасаться в выдумках или мечтаниях, – и эффект от истории сглаживается.

P. S. Наверно, этот роман стоило читать в переводе Екатерины Доброхотовой-Майковой, потому что, во-первых, её добросовестности можно доверять, а во-вторых, пара-другая сносок, касающихся американских и американских еврейских реалий были бы очень welcome, но получилось как получилось.