Жан-Поль Сартр «Дьявол и господь Бог»

К глубокому стыду, при моих мировоззрении, убеждениях и идеях, я не знаком с целым пластом в литературной культуре. Тем континентом, который располагается, если долго и верно плыть в левом направлении. Разумеется, вводить политический, а в таком контексте — «политотный», «тоталитарный» подход в искусство — не лучшая идея. Это кастрация мирового наследия человечества и развешивание ярлыков. С другой стороны знать лишь теорию коммунистической идеи, но не быть плотно знакомым с не-теоретиками, которые порой сделали для коммунизма в десятки и сотни раз больше, чем кабинетные «революционеры» — такая же самокастрация собственного же развития. Например, тот же Лев Толстой, русский просветитель, оказал из поля нетеоретической литературы важное и положительное влияние на марксизм. Оттого мне тягостно, что пока я не знаком с Маркесом и Блохом. Зато хоть как-то знаком с Сартром и продолжаю это знакомство углублять.

«Дьявол и господь Бог» — прекрасная пьеса во всех отношениях. С исторического ракурса — увлекательное, пусть и поверхностное, введение в крестьянские восстания в Германии. С философского — отличное художественное тело для экзистенциальной и даже диалектической, очень близкой к Гегелю, мыслей. Хотя тот же экзистенциализм со всеми своими плюсами и минусами лучше всего как раз на сцене литературы неакадемической, неформальной себя раскрывает. Разумеется, как и другие работы из сартрианы, отлична в сугубо утилитарном, эстетическом смысле.

«Дьявол и господь Бог» — это воинствующий атеизм в самом нетривиальном и высоком смысле. Трагический экзистенциальный атеизм, без глупых шуточек современных научпоперов-борцов с религиями (которые порой даже атеизм от антиклирикализма отличить не в состоянии, откуда и сумятица в аргументации), вещающие на предельно низком дискурсе дискуссии и дебатирования, из-за чего как-то стыдно себя к последним причислять в позиционном взгляде. Ведь нападки в лагерь клирикализма и церковности у Жан-Поля перерастает в чистую и, не побоюсь этого слова, высокую форму атеистичности. Борьба с богом и божественным потому, что его нет. Никогда не было и не будет.

На страницах сартровской пьесы разворачиваются ницшеанские и гегелевские мотивы. В сумме оба они дают и сплетаются в атеистическую теологию Томаса Альтицера, по которому личная святость и безгрешность, благостная жизнь и творение добра ради личного спасения (или даже ради просто бога) есть истинный и самый подлинный грех. Но не перед богом, а перед другими людьми. Святость и альтруизм, жизнь ради других, аскетизм, отшельничество в оптиных пустынях — все это в одеждах религии является абсолютной бесчеловечностью. Жить надо ради других без дополнительных инстанций, которые, лишь на мгновение исчезая, дают жизнь достоевщине бога мертвого, без которого все позволено...

Показывает настоящую суть клирикалов и Церкви Сартр на примере Генриха. Монаха, вызывающего поначалу сочувствие. Человек пошел против властей Церкви, чтобы быть рядом с людьми в осожденном, голодающем и вымирающем городе. Даже его метания между двояко острым вопросом в первой части пьесы не прекращают симпатии к персонажу. Но дальнейшая эволюция, а точнее становление Генриха, открывает инобытие, которое есть подлинное, непрекрытая, развернутая суть этого героя. Он забывает про свою личную святость, от которой не получил, как он сам ни раз говорил, ничего хорошего от мерзких людишек, а затем вовсе в порывах сумасшествия готов убить своего визави и по совместительству главного героя пьесы. При этом Генрих начинает общаться с дьяволом, явно плодом его помешательства, но не даром имя врага человеческого вынесено вместо с творцом рода людского в заглавие. Ведь оба они, как в теологических очерках Честертона, по сути одно целое. Одно над человеком, что дает роду людскому смыслы и силы быть дальше. Даже если обе эти сущности не даруют вечную жизнь, жить без них в этой невозможно для многих. Особенно для показных святош, которые достаточно легко становятся садистами и убийцами.

При всей пестроте персонажей и героев в «Дьяволе и господе боге», настоящим героем Сартра, противовесам Церкви, фигуре святого и феодальному, косному мышлению предстает Герц. Личность в самом начале произведения, мягко говоря, отталкивающая. Ублюдок в обоих смыслах слова, творящий зло ради зла, безжалостный носитель смерти и страданий, отдающий всего себя в форме зла (как по Ницше — мы должны быть как Солнце, которое все себя отдает миру, но ничего не берет взамен) окружающим. И тем не менее вся эта его тьма — это метод проб и ошибок. Это поиск себя в очень грубой эмпирике, под стать миру, в котором родился и вырос Герц. И его же первоначальное состояние — это отсылка. Обращение к неогегельянской философии Александра Кожева, на одну из работ которого Луи Альтюссер, французский марксист, написал рецензию «Человек, эта ночь». В пьесе Жан-Поля Сартра часто мелькают метафоры о том, что человек — это тьма и ночь. То есть пустота, чистое ничто.

Что это означает? Лишь наше коренное и зияющее отличие с другими животными. Мы рождаемся «табула раса», чистыми листами или дырками от бублика. И далее мы сами конструируем свою сущность. В философии Сартра такое саморазвертывание — чистая свобода отдельно взятого человека. Я же не соглашусь целиком с таким размышлением, ведь не-ортодоксальный марксист Жан-Поль забывает, что рождаемся мы пустыми, но в заполненности. В общественном теле человечества, где нас насильно даже, но заполняют. Другое дело, что мы в этом процессе можем и должны заиметь свободу. Ведь свобода в спинозиском смысле — это понимание и управление необходимостью. Диалектика свободы и необходимости, или, в контексте философии пьесы и Сартра вообще, пустоты и полноты. У каждого из нас есть свобода выбирать и выстраивать себя, но это не происходит в вакууме. Также и герой Сартра, Герц. Так же, как и Генрих, он старается найти бога и самого себя в процессе своего становления. Уже сразу в отличие от Генриха, Герц может делать решительные шаги, являя себя как радикального христианина Альтицера, и постоянно становится своим иным, собственной противоположностью, не дожидаясь милостивого чуда и благодати от бога. Он постоянно отрицает себя, проходя по актам пьесы гегелевские тезис, антитезис и конечный синтез. В самом конце он наконец понимает всю эфемерность и неправильность, пошлость толстовского ненасилия и личной святости, и наконец становится полноценным Человеком. Ведь он наконец понимает, что бога нет. Есть лишь люди, ради которых нужно жить. Притом не ради всех людей, а ради угнетенных, которые имеют право на кулаки и кровавое отмщение для лучшего мира. Последнее — вполне себе самый ортодоксальный в самом хорошем смысле слова марксистский жест. А последнюю перемену главного героя можно воспринимать и в контексте диалектики моральных средств и целей из статьи «Их мораль и наша» Троцкого.

В итоге пьеса Сартра «Дьявол и господь боГ» — прекрасный атеистический и антиклирикальный памфлет, переполненный интересными героями, коих вовсе не два, замечательными цитатами, диалогами, иногда уместным юмором и глубоким трагизмом человеческого существования. Жан-Поль прекрасно играет литературным пером на полях разных философских традиций, не смешивая их в эклектичную похлебку, а создавая увлекательную и глубокую художественную работу.