Александр Галич «"Когда вьюга к утру, ошалев от тоски..."»

Александр Галич (Фоногpамма):

"…История этой песни — особенная история. Она была написана в бреду. Это серьёзно, потому что мне действительно очень было худо — я помирал в городе Ленинграде, мне занесли тяжелейшую инфекцию… Меня просто спасли. Это были замечательные люди, великолепные просто, гениальные. И я им вечно буду благодарен, вечно буду кланяться в ноги. Я не мог читать, я не мог ничего. Я единственно что, значит, — сочинял вот эту балладу. Причём я давно хотел её сочинить, потому что мне всегда нравился жанр такой готической баллады, страшной баллады, которую писал в русской поэзии только Василий Андреевич Жуковский — «Громобой», «Ундина» и так далее. А потом её больше не повторяли, а мне хотелось написать такую страшную балладу. Вот, значит, я написал такую лагерную балладу…".

Относительно «Королевы материка» сам Галич высказался совершенно конкретно и недвусмысленно, не только назвав жанр, но и указав на его происхождение — от Жуковского: «...Жанр такой готической баллады, страшной баллады, которую писал в русской поэзии только Василий Андреевич Жуковский <...> А потом её больше не повторяли, а мне хотелось написать такую страшную балладу».

Носителем ужаса в «Королеве материка» оказывается природная стихия — мелкая мерзость, белая вошь — обретающая в собирательном образе Белой Вши вселенский масштаб — предвечность («Но пришла она первой в эти края // И последней оставит их...») и космичность («Навсегда крестом над Млечным Путём // Протянется Вшивый Путь!»). Впрочем, страшна она не только масштабами — в соответствии с законами жанра присутствуют и «таинственно» исчезнувший труп: «А утром пришли, чтоб его зарыть, / Смотрят, а тела нет, / И куда он исчез — не узнал никто, / И это — Её секрет!» и месть оскорблённой Королевы материка, причём в обстоятельствах гибели её жертв более или менее явственно ощущается привкус таинственности. Прежде всего, это относится к зарвавшемуся «начальничку из Москвы»: «И всю ночь, говорят, над зоною плыл / Тоскливый и страшный вой... / Его нашли в одном сапоге, / И от страха — рот до ушей, / И на вздувшейся шее тугой петлёй / Удавка из белых вшей...»

В первоначальном варианте баллады этот мотив звучит ещё более отчётливо: «А потом на конвойных пошёл падёж: / То им пуля, а то — срока. / Не простила им слёз своих Белая Вошь — / Повелительница зэка!». Подчеркну ещё раз: фантастические ассоциации повествователя и — как предполагается — всех обитателей Дальлага, «подданных» Королевы материка, в конечном итоге провоцируются вполне реальным паразитом. Впрочем, разумеется, не просто паразитом. Белая Вошь — это ожившая и даже, кажется, обретшая разум стихия, воплотившая в себе первозданный хаос, но фоне которого теряют всякий смысл порядки, установленные людьми, а тем более — начальничками. Именно поэтому мистический трепет перед Королевой материка сближает зэка и вохровцев и чётко обозначает невидимую границу подлинного ужаса, — того, чего действительно стоит бояться: «А это сумеет любой дурак — / Палить в безоружных всласть, / Но мы-то знаем, какая власть / Была и взаправду власть!» (Л. Левина, «Страшно, аж жуть!»).