Евгений Чижов «Перевод с подстрочника»

Трудности перевода

Ветви оделись листвою весенней,

И птицы запели, и травы взошли.

Весною весь мир отмечает рожденье

Великого сына великой земли

Это фрагмент оратории, которую наш хор исполнял к государственным праздникам. Там дальше было, что Ленин (меццо) Ленин! (первые сопрано) — это весны цветенье, Ленин — это победы клич, славься в веках Славься в веках (сопрано) ЛЕНИН (слияние). Наш дорогой Ильич. Ленину слава. Партии слава. Слава в веках . Сла-ва!

Несмотря на общий идиотизм посыла, тяжелую поступь музыки и убожество текста, звонкое девичье трехголосие звучало отменно, рождая, рассудку вопреки, патриотическое чувство к родине Лучшего-из-людей. Даже в конце восьмидесятых, когда «советский» и «плохой» стали практически синонимами. Он жил на нашей земле, самый мудрый, самый добрый.

В сороковые подобное пели про Сталина. Истово веря, что Отец народов не спит в Кремле, заботясь обо всех советских людях — шестая часть суши была в большей степени азиатской страной. Во внутренней потребности сделать личность у власти предметом культа, в том, что это становится возможным, Азии больше, чем Европы. Не азиатчины больше, чем европейскости, без уничижительного призвука.

Герой «Перевода с подстрочника», поэт Олег Печигин едет в бывшую союзную республику, ныне независимый Коштырбастан, в котором, кажется, безошибочно опознается Таджикистан — была гражданская война, серьезный отток населения. Хотя с неменьшим основанием это может быть Туркмения — закрытая страна, крайне несвободное общество, множественные нарушения прав человека. Узбекистан, Казахстан, Киргизия в меньшей степени, но некоторые черты присутствуют и опознаются. Особенно теми, кто прежде жил там.

Едет чтобы закончить перевод поэтического сборника. Вообще перевод с подстрочника стоит того, чтобы рассказать о нем подробнее. В большинстве случаев за перевод берутся люди. владеющие двуязычием, но когда носителей языка немного и сколько-нибудь значительной роли этнос не сыграл, однако имеются произведения большой культурной ценности, написанные на нем — для переноса на иную почву используют дословный перевод, который специалист преобразует в художественный текст. «Ленинградцы — дети мои» Джамбула переведены Марком Тарловским таким способом.

Не то, чтобы поэт, ради которого Олег пустился в это путешествие, был так уж хорош, но он Народный Вожатый Коштырбастана. Эту замечательную работу — перевести на русский сборник его стихов, добыл неудачливому поэту бывший одноклассник Тимур Кысымов. Они вместе учились в языковой школе, сын коштырского дипломата и московский мальчик из простой семьи. Теперь друг детства в высоких должностях и большом фаворе у себя на родине, но начальственного благорасположения слишком много не бывает, и он выписывает Печигина, дабы порадовать президента Гулимова книгой стихов на языке северного соседа.

Евгений Чижов написал потрясающий роман, в котором увлекательный нарратив соединяется с серьезными размышлениями о природе деспотии, базирующейся на готовности подданных принять ее. О поэзии и литературе вообще в постиндустриальном мире: нужна ли кому теперь, выживет ли или будет поглощена индустрией развлечений, ориентированной на примитивный уровень?

О переводе и необходимости для переводчика растворяться в своем авторе, порой буквально перенимая некоторые его личностные особенности. Переводя Байрона герой начал хромать, с Диланом Томасом пил запоем — в том и другом случае чуждое собственной природе прекращалось тотчас с окончанием работы над переводом. И я расхохоталась, предчувствуя, когда автор перешел к рассказу об Одене. То есть, «быть в курсе» здесь не обязательно, но приветствуется.

Быть в курсе того, почему мы уезжали в девяностых из любимых солнечных азиатских республик, где родились и выросли, в неуют российской провинции, тоже нелишне. Хотя если повезло не иметь такого рода личного опыта — тем лучше для вас. Структурно роман восхитительно симметричен, стилистически хорош необычайно, эмоционально захватывает и держит до финала.

Больше всего меня поразили в этой книге безвольность и беззаботность главного героя. Чего главному герою не хватило в открывшейся перед ним беззаботной жизни, я так и не понял. Ну, да, он же искал себя, искал самовыражения. Так ведь и нашёл, когда в определённый момент (когда от этого ещё не зависела его жизнь) не дававшийся перевод, наконец, пошёл, ожил.

То, что Печигин не борется с режимом, совсем не удивило. Удивило другое. После первого тревожного звоночка (речь на вручении премии), он снова ищет на свою задницу приключений, соглашаясь передать «письмо» оппозиции. За ним даже не следили спецслужбы, доверяя ему и его высокому другу, а он….

Он действительно верил, что может донести правду до Народного Вожатого.

Самая жуткой сценой в книге для меня стал визит президента в камеру, где сидит ГГ. Гулимов там показан настоящим Кащеем Бессмертным, а я-то до последнего верил, что президента покажут просто более старым и седым, чем на плакатах, пожилым плейбоем, что ли. Но этот омерзительный старикашка… Да это же — вся суть власти бывшей союзной республики, настоящая живая красочная аллегория!

И ещё добавлю, что характеры южан прописаны очень верно, довелось мне служить в стройбате с «братскими» народами. Они, в большинстве своём, такие и есть…

Какая, прости, Господи, беспардоннейшая эксплуатация привлекательности Жанра заради пропаганды... эээ... даже не идеологии, а... какой-то ущербной позиции бессильного что-либо изменить, обиженного на весь свет и — прежде всего — на свою же собственную беспомощность индивида. И суть не в том, что действо даже на юродство не тянет, ибо, исторически и традиционно, юродивые в Вавилоне Руси и подвластных Ей провинциях — это, прежде всего, столпы Духа, бастионы Смирения и — как следствие — объекты и народного и сугубо религиозного поклонения. Это — в данном конкретном случае, как раз — детали.

Сейчас речь вовсе об ином. О полнейшей неуместности таковых текстов в Светлом Храме Фантастики. Политика — вещь грязная, и она способна измазать грязью любого, кто попытается влезть в её нутро с блестящими от показной чистоты руками. С моей точки зрения, с позиции потенциального читателя, могу добавить только одно: «Предупреждать надо, родной. Знал бы заранее, чего конкретно тут будет живописаться, не тратил бы времени зря».

Потому как, с точки зрения литТриады (Тема + Идея + Антураж) — при всей (даже и местами запредельной) развитости Темы и Антуража — перед нами классическая «дырка от бублика». И прокомментировать оную дырку — вполне возможно тремя простыми вопросами автору от лица потенциальной читательской аудитории.

*** Первый: «Чего из того, о чём тут шла речь, кто-то из нас не знает?»

*** Второй: «Ежели речь о банальностях, то, видимо, у вас есть некий конструктив, который позволит — хотя бы в потенции — ситуацию оздоровить?

*** Третий: «Ежели конструктива — нет, то.., пардон.., а зачем вы наше время тратили-то?

Очень добротный и культурный роман, рассказчику респект. Сюжет и схема очень вторичны — ну мягко говоря, взгляд гуманиста изнутри в авторитарной стране с диктатором не уровня «Осенит патриарха» или «Комедиантов». Только что собирательный образ среднеазиатской диктатуры с меленькими симпатичными детальками — рукотворное творение Чижова. Написано без нажима, предсказуемой совершенно была и связь персонажа с местной и финал. Откровенно постарался автор над образом местного пропагандиста — очень хорош вышел товарищ, тогда как рассказчик несколько бесцветный. Роман совершенно правильный, с центральным персонажем отождествление работает на все сто, старые испытанные каркасы раскрашены вручную и со тщанием. К слову, роман мог бы быть хорошо экранизован — у него для этого есть соответствующая основа, но, понятно, что мы этого делать не будм, чтобы не злить соседей, а западнее все это и не шибко интересно, бо Ближний Восток дает и без того сочную фактуру.

http://kobold-wizard.livejournal.com/758309.html

В этот раз следует начать с названия текста. Оно прекрасно, потому что в нем свернута большая доля всей философии романа. Главный герой отправляется в одну из бывших советских среднеазиатских республик, чтобы перевести стихи ее президента на русский язык. Местного языка он не знает, а потому стихотворный перевод осуществляется с того самого, подстрочного. Это приводит к ощущению недопОнятости, постоянному чувству того, что буквальное видение текста лишает полноты восприятия. А ведь эти стихи становятся песнями, молитвами и даже основой законопроектов. Можно было бы поверить, что все это рабское сознание бывших кочевников, но что делать, когда сам подпадаешь под ауру? Постепенно герой начинает различать окружающую его действительность как отражение написанного кривым подстрочным слогом. Сам того не желая, он встраивается в этот непривычный поток. Каждое слово ставится в контекст так, как должно, а не как было задумано. Остается только восторгаться колоссом Народного Вожатого, как здесь зовут президента, но потом становятся видны трещины в ногах, торсе и даже лице. И можно было бы подумать, что это еще один антиутопический роман, где главный герой, сначала прельщенный красотой идеального государства восхищается им, но вскоре, спотыкаясь то об одно, то об другое, узнает, что в тюрьмах томятся толпы несогласных с режимом, а идеал — лишь мираж, бликующий на крови. Но нет, буквальное видение здесь также не дает полной картины, как и фата-моргана из СМИ, коей в тексте уделено много места.

«Сейчас он был тут почти один, оторопело озирающийся иностранец, и если Аллах решил заговорить с ним на том языке, на каком здесь к нему обращались, он бы его даже не понял». «Перевод с подстрочника» — роман о непонимании. Многие персонажи пеняют главному герою, что неместный не способен оценить полноту окружающего мира, но при этом, словно больного, пытаются к ней приобщить хотя бы окольными путями. Идейный милосердный национализм. Ведь когда-то и иранский аятолла пытался направить генсека СССР на путь истинный — отказ от бесовского коммунизма в пользу ислама. Не вышло. Но здесь больное место текста: Коштырбастан романа — сборная модель из всех среднеазиатских республик. И если у нас травма от развала СССР еще горит огнем, то в тех степях уже тем или иным образом произошло вытеснение и без того тощей советской парадигмы. Зареяли солнца, подобные «Рухнаме» Сапармурата Ниязова.

А если отвлечься от философских материй, то следует сказать об атмосфере романа. «Перевод с подстрочника» — стереотипный текст. Пыльная, жаркая атмосфера юга заставляет изнывать тебя вместе с главным героем. Точно также наслаждаешься вместе с ним женщинами, развернутыми из ярких платьев, или местной кухней, которая находится в параллельной реальности от привычных московских сосисок. Оазисы редки среди пустыни, но тем более чарующими они кажутся. И вездесущие плакаты с Народным Вожатым уже скоро становятся просто чертой среды, которую почти не замечаешь. Так же, как все реже замечаются следы минувшей гражданской войны.

Итого: После развала Советского союза прошла уже почти четверть века, а культурные связи с бывшими соседями становятся все тоньше и тоньше. В романе Чижова можно увидеть и то, насколько наша страна подобна союзным республикам, но он же говорит об обратном: любая аналогия — лишь подстрочник ситуации. А для понимания нужен переводчик, который хоть и может сам погибнуть в огне событий, но все же ненадолго соединит две картины мира. Пусть даже в стихах.