Майк Гелприн «Однажды в Беэр-Шеве»

Такое впечатление, что автор по-видимому только понаслышке знает кое-какие детали из жизни иудеев. И пытается из этих кусочков слепить нечто «атмосферное». Все описанное в рассказе вплоть до появления роботов не лезет ни в какие ворота. Это скорее напоминает историю из жизни аборигенов какого-то экзотического острова, а не религиозных евреев в Израиле, к тому же обильное употребление к месту и не к месту идишских и ивритских слов кроме раздражения, ничего не вызывает.

Дешевый троллинг типа: «А правда ли, господин Гаон, — бородатый ашкенази спросил напоследок, — что вы ненавидите шаббат и не ходите по субботам в синагогу?» в принципе невозможен, хотя бы потому, что «бородатого ашкенази» никогда после этого не пустят ни в какую синагогу и не только в Беер-Шеве, но и во всем Израиле, т.к. он нарушил одну из основных заповедей, которая гласит:

«Запрещено говорить любые слова, унижающие других. Если унижающее заявление правдиво, оно считается лашон hа-ра. Если оно лживо, то перед нами клевета. Во втором случае нарушение намного страшнее (ведь известно, что чести оклеветанного человека наносится больший урон, чем если бы о нём говорили правду)… Произнося лашон hа-ра, человек нарушает целый ряд заповедей Торы, а именно, 31 заповедь, из которых 17 — запреты, а 14 — постановления, и все они впрямую или косвенно касаются лашон hа-ра.»

Что касается последовавшего за этим мордобоя, да еще при свидетелях вполне естественного в России, то в Израиле это невозможно хотя бы потому, что за рукоприкладство по израильскому законодательству полагается тюрьма сроком до 5-ти лет. И этот закон неукоснительно соблюдается.

Фраза «И что моей жене и детям запрещено ходить в синагогу по субботам, потому что они — не евреи.» — полный бред. В Израиле никому и никогда не запрещалось и не запрещается посещать синагогу будь то христиане, мусульмане, китайцы …. любого пола. Главное, чтобы никто не оскорблял чувств верующих ни своим внешним видом, ни поведением.

Лично я – человек нисколько не религиозный считаю, что этот рассказ – просто навет, возможно, неосознанный на религиозных евреев.

Действительно, весьма спекулятивный рассказ. Много терминов и тем, спекуляцию на которых понимающим людям принять не просто. И много чуши, поскольку автор не владеет вопросом.

Однако, меня задела идея превалирования «хесед» над «цедек», поступать правильно важнее, чем жить праведно.

Суть рассказа кратко передана в словах доктора Леви: «Каждодневный нравственный конфликт между религиозностью и преданностью погибшим... На грани сумасшествия...»

Грань сумасшествия показана мастерски. Человек не может впустить в свое сознание гибель близких. Его мир разрушен. И чтобы не погибнуть под обломками, он заставляет себя забыть, и поверить. Забыть о смерти, забыть об одиночестве, забыть о куклах. Поверить в то, что любимая семья рядом с ним. Просто они не евреи. Поэтому не могут посещать синагогу по субботам. И лишь на краешке сознания — «... почти совсем не думал о том, что Б-г проклял меня». Вот она — грань сумасшествия: забыть, но помнить, быть там, но все-таки здесь.

А вот нравственного конфликта между преданностью погибшим и религиозностью я не увидела. Герой не предан погибшим, он просто не может принять мысль об их гибели. Рассудок рассеивается, душа устремляется за ними — теми, кого любит больше всех, после Бога. Куклы становятся якорем, которым Эфраим сумел закрепить свой рассудок по эту сторону жизни. Не погибшим он предан. Он себя по кусочкам собирает. Конфликт у него не столько с религиозностью — с ней он как раз вполне нормально ситуацию увязал. Читает Тору, соблюдает ритуалы, а то, что семью в синагогу не пускают — так они же не евреи. Проклял его господь, не евреи они больше, но если не евреи, значит, живые...

Когда ребе Нахум добился разрешения раввината на прием кукол в евреи, это тоже не с религией связано. Просто умудренные жизненным опытом люди пытаются помочь Эфраиму сохранить рассудок и здоровье душевное. Объявляя его кукол настоящими ашкенази, люди как бы говорят ему: «Ты не один. Мы рядом. Иди к нам. Не можешь сам, следом за куклами иди. Мы не будем смотреть на твой костыль. Ты только возвращайся к жизни потихонечку». Когда община приняла кукол как евреев, Эфраим впервые признался самому себе, что они не люди. И не впал в безумие при этом. Потому что поверил. Не в Бога поверил он, не в живых кукол, и даже не в себя. А в то, что не один. Можно ему в синагогу по субботам, и кукол предавать при этом не нужно. Куклы не мешают ни Богу, ни людям. И пальцем на них никто не показывает.

Смерть — часть нашей жизни. Смириться с ней невозможно. И боль утраты близких людей ни утишит ничто. Но жить надо. Эфраим, потерявший всю свою семью, в глубине сознания понимал, что жить надо дальше. Иначе не появились бы куклы в его доме. Зацепился человек за что получилось, и удержался на грани в момент первой непереносимой боли. А потом притерпелся, поддержку людей ощутил. Выживет. Научится постепенно ходить без костылей.

И с божественным проклятьем примириться сумеет. В сущности, все мы это проклятье на себе несем. Жизнь дает, она же отнимает, частями...

Редко случается читать такую искреннюю подробную историю о человеческом страдании, в которой боль человека показана без жалости и сантиментов. Как неотъемлемая часть жизни.

Сектор Газа вводит антивоенную линию. Но она уже воспринимается как второстепенная. Важная в принципе, но не в данном рассказе. Жизнь Эфраима разрушила война. В которой он даже не участвовал. Война есть зло. Она угрожает каждому человеку, как бы далеко от зоны военных действий он ни находился. Но не только она. Будь вместо бомбы автокатастрофа, пожар, преступление, для Эфраима ничего не изменилось бы. Ему все равно пришлось бы заставлять себя забывать, а потом еще раз заставлять поверить.

Слабонервным не читать.

Ибо не рассказ это, а инфаркт в чистом виде, чёрным по белому.

На первых же страницах густота чужого языка превращает тебя в одинокого исследователя неизвестной обитаемой планеты. И хочется верить, что всё это фантазия, что трагедия ГГ стряслась где-то там, в далёкой-далёкой галактике. Нет. Не получится. Потому что Земля, земля обетованная (о, сколько горькой иронии!), реальные названия и имена, война, две тысячи лет война, война без особых причин…

Главный герой — чарли гордон по собственной воле. А может, патрик макмёрфи. Так или иначе, он ментально изувечил себя, с кровью, с мясом выдрав из собственной сердцевины воспоминания, которые не давали ни жить, ни дышать. Но и без них оказалось невозможно. На помощь придут безупречные роботы (это же фантастика, правда?..), но только вот никого не сможет утешить механический голос, каким бы ласковым он ни был.

Можем ли мы заставить себя забыть? Имеем ли мы на это право? Фантастика Гелприна в этом рассказе не научная (невзирая на роботов), не социальная — она этическая. И душу переворачивает по полной.

В первый раз я читал и отмечал: как прикольно звучит текст с еврейскими словами, именами, праздниками. И когда понял, кем были дети и жена ГГ, то не смог дальше читать. До конца прошел только со второго захода.

Для меня этот рассказ – не против войны. Его место – в скромной часовне, для всех несчастных, раненых в сердце – вестями с войны, с авто-и прочих-аварий, с торнадо-цунами-ураганов, с больниц всех мастей и так далее и так далее. Все перечислить – солидный том наберется. Не надо тома, достаточно нескольких этих страниц.

А как насчет Б-га? – Если вы еще не разобрались, то вам как раз в часовню, пробежите еще раз эти строчки, и послушайте себя еще раз. Эфраим пришел к своей формуле жизни с этим Б-гом: сначала — забыть, потом – поверить. Вернее: заставить себя забыть, заставить себя поверить. Вы найдете свою. Нашел ли я? Пожалуй, пора уединиться в часовне.

Сколько ж не своей смертью погибает людей! Почему столько горя? Почему я перестал пускать в сердце горе? Что делать, когда настигнет? Уже без часовни вижу – один вопрос отвечает на другой. А если еще посидеть в тишине и уединении?! И может тогда, встретив неизбежное, мы не потеряем рассудок, как несчастный Эфраим, оказавшийся не готовым. А может только так и можно жить – балансируя на грани, когда у тебя вырывают сердце?!

Так пришел ли к своей формуле Эфраим, взрывающийся при всяком касании к тонкой пленке, прикрывающей дыру в груди? Смог ли себя заставить? И можно ли себя заставить? – Посидите, подумайте в тишине.

Вот такой текст. Почти библейская притча. Современная во все времена. Не библейская — без нравоучений, без надежд на… Памятка проживающим в опасной зоне. Памятка проживающим на Земле.

Эпохальный рассказ и при этом бесконечно трогательный. Я не перестаю удивляться мастерству автора, который поднимает такой пласт проблемм в таком небольшом рассказе и заставляет задуматься о том, куда катится мир... Правда, чтобы добраться до сути, мне пришлось практически освоить иврит. Зато теперь я точно знаю, когда нужно читать брахот, а когда минху и маарив, какой вкус у хамин и доро-ват, и даже как печётся хремзлах. Вы спросите, что же заставило меня дойти до конца этих бесконечных картинок устройства чужого мира, такого непонятного и далёкого? Отвечу с полной ответственностью — удивительное чувство юмора автора. А именно, меня зацепила одна фраза ГГ, которую он повторяет практически в каждом обзаце. Она теперь всё время вертится у меня на языке. Я раньше помнила, как одним словом можно это назвать, но за ненадобностью забыла. Может быть это Талант?

Я не очень-то разбираюсь в массе специфических подробностей и терминов, из которых сделан этот рассказ. Но абсолютно все эти детали работают у Гелприна на результат. Чрезвычайно сильная вещь.

Ещё один очень хороший рассказ. Я даже всё понял, несмотря на то, что из еврейского помню только одно слово, а из какого именно еврейского — забыл за ненадобностью.

Но ч-рт побери, насколько он был бы лучше, если бы не эта маленькая объяснялка почти под самый конец! Неужели бы мы не поняли всё по последней фразе?

Сюжет такой простой и страшный, что в него веришь, не задумываясь.

ИМХО: на Брэдбери похоже. В хорошем смысле.