Владимир Шаров «Возвращение в Египет»

Всякая идея есть блуд духа

Религиозно-философский роман «Возвращение в Египет» Владимира Шарова представляет собой сборник писем Николая Васильевича Гоголя II и его родственников, обсуждавших в 50-60-е года XX века проект дописывания «Мертвых душ», гоголевское творчество, трактовки Священного писания, в особенности с точки зрения староверов и секты бегунов, историю России и собственного рода.

Грандиозная книга, но меня скорее опечалила. Для меня это довольно редкая читательская эмоция, книги обычно или радуют-восхищают, или раздражают-злят, или вызывают скуку – здесь большая часть романа воспринималась с одобрением и привычным удивлением извивами авторской мысли, но после финала я прямо загрустил. Как прочитавший первые пять романов Владимира Шарова, сразу скажу, что «Возвращение в Египет» не просто содержит все то же самое и рассказывает о том же самом, что в предыдущих книгах, но делает это в концентрированной и даже перенасыщенной форме, вот только не дает никакого выхода в финале. Роман выглядит как творческое завещание автора, ожидавшего, что больше ничего перед смертью он написать не успеет, а потому собравшего в одном тексте и несколько раз продублировавшего все свои ключевые взгляды на человека, Россию и яд идей. К 60 годам эти взгляды, почти не менявшиеся на протяжении 35 лет творчества, стали лишь мрачнее и печальнее.

В каждой книге Владимир Шаров изображает жизнь идей в обществе: идеи подобны генам, передающимся по наследству, и вирусам, распространяющимся через прямой контакт между зараженным и здоровым. Как вертикально наследуемые в рамках одной семьи, так и горизонтально поражающие социум идеи очень легко мутируют, ведь каждый человек понимает их по-своему – эти постоянные мутации, приводящие к трагическим последствиям, и находятся в центре внимания Шарова. В «Возвращении в Египет» есть фраза, которая полностью описывает шаровский пафос, определяющий развитие его сюжетов: «Когда человек одержим идеей, он не отличает хорошего от плохого». Под властью идеи человек перестает адекватно воспринимать реальность, видя ту и понимая сквозь искривленную призму идеологии, становится де-факто безумным. Поскольку значительная часть человечества, включая власти предержащие, одержима самыми разными идеями, мировая история оказывается борьбой между сумасшедшими, безумцами и совсем поехавшими, в которой массово гибнут здоровые, избежавшие идейной заразы люди.

Обычно книги Шарова полны не только идейного умопомешательства, но и насилия, поскольку писатель предпочитает доводить каждую историю до Великой Октябрьской революции и сталинских репрессий, предлагая на выбор альтернативные объяснения (одно больнее другого), как российская история могла довести Россию до ужасов Гражданской войны и ГУЛАГа. «Возвращение в Египет» отличается минимализмом кровавых аттракционов, хотя главный герой и ряд его родственников проходят сквозь лагеря – почти весь объем их переписки составляют дискуссии о наследии Гоголя, христианстве и судьбах России, из-за чего воспоминания о кошмарных страницах семейной истории всплывают довольно редко и то для иллюстрации какой-нибудь очередной религиозной или философской идеи. В этом плане «Возвращение в Египет» – пожалуй, самый мирный роман Владимира Шарова: персонажи не хотят устроить второе пришествие Христа, повернуть время вспять или уничтожить человечество ради обретения Царства Божия, они просто беседуют о староверах, бегунах, «Ревизоре», «Носе», «Мертвых душах», «Выбранных местах из переписки с друзьями» и вариантах наложения исхода евреев из Египта в Землю Обетованную на историю России.

Так откуда взялась печаль? На мой взгляд, в «Возвращении в Египет» Владимир Шаров как никогда прежде показывает, во-первых, пандемический характер зараженности людей идеями, а во-вторых и в-главных, тщету человеческой мысли, отравленной ядом идей. Идеи владеют и порождаются не только большими мыслителями – религиозными лидерами, философами, великими бунтарями, государственными вождями – но и самыми простыми людьми. Воспринимая от «больших» то или иное идейное учение, «малые» мгновенно преобразуют его по своему вкусу и далее передают друг другу, стараются на низовом, личном уровне заразить близких мутировавшим штаммом учения.

Заразность идей чудовищна: всего нескольких слов достаточно, чтобы если не поселить идею в разуме здорового человека, то запустить в нем процесс искаженного мышления, продуктом которого станет еще одна – новая, очередная, равноценно безумная и убийственная – идея.

И все эти идеи в лучшем случае бесполезны. Они ни от чего не спасают и не защищают, каждая концептуализация человека и мира ошибочна, так как строится на недопустимых упрощениях и совершенно случайных аналогиях, ведущих к абсурдным, бредовым выводам, чье слишком активное претворение в жизнь не может вылиться ни во что, кроме насилия, горя и смерти. Всякая идея есть заблуждение – Шаров не проговаривает это прямо, но демонстрирует всем массивом «Возвращения в Египет». Николай Васильевич Гоголь II и его многочисленные собеседники на протяжении 700 страниц и так и этак вертят тему спасения от грехов через странничество и сопряженную с ней тему еврейского исхода, высказывают действительно оригинальные и неожиданные мысли, находят новые смыслы в событиях российской истории (они не могут не появиться, если ко всему подряд прикладывать лекало движения народа по пустыне между Египтом и Израилем), но в итоге приходят только к тому, что любую сову можно натянуть на любой глобус.

Россию можно воспринимать и как Египет, и как пустыню, и как Израиль, и как Небесный Иерусалим, во всяком происшествии увидеть и исход в Израиль, и пересечение Красного моря, и строительство Небесного Иерусалима, и даже возвращение в Египет, а во всяком государственном деятеле – и фараона, и Моисея. Можно в Ленине обнаружить Христа, в Великой Октябрьской революции – борьбу с царством Антихриста, в массовых репрессиях – заселение Небесного Иерусалима мучениками. А можно и наоборот. В этом состоит главное зло идей – они изначально ложны, а потому никакие их трансформации не могут привести к Истине, однако каждому зараженному идеей будет казаться, что именно он и только он Истины достиг. Избавления от этой заразы нет: ни сам человек не способен осознать, что заблуждается, ни кто-либо другой ему этого не объяснит, потому что все окружающие точно так же больны идеями. Выздороветь не выйдет, и даже физическая или психическая смерть носителя не всегда приводит к гибели его идеи: она сохраняется в документах – книгах, статьях, письмах, картинах, даже в архитектуре – и продолжает заражать других через годы, через расстояния. Чтобы спастись, нужно перестать думать чушь, но как перестать, если чушь так соблазнительна?

В предыдущих книгах Владимира Шарова этот пафос был несколько затемнен мощью писательской фантазии, предлагавшей читателю грандиозные истории, поражающие чудовищностью религиозно-философские теории и сад расходящихся Сталиных. В них было интересно следить за приключениями труппы актеров, 300 лет готовившихся ко второму пришествию, трансформациями русской философской мысли в зависимости от капризов клонов Жермены де Сталь, возведением над Волгой музыкально-хоровых храмов, борьбой чекистов против возвращения Веры Радостиной в дореволюционные времена, да просто за тем, как семья выживала на карусели в Абхазии – а в «Возвращении в Египет» этого почти нет, фирменных шаровских сюжетов о безумствах плоти очень мало (хотя история о родственнице Гоголя, решившей, что она лошадь, впечатляет), и потому ничто не отвлекает от безумств духа. Персонажи романа живут мирно, буднично, далеко от жерновов российской истории, после оттепельного освобождения из лагерей с ними ничего не происходит, и оттого беспрестанное жужжание мутирующих идей в их головах становится таким явным и таким нестерпимым. Ну какая разница, Россия – Египет или Израиль, движется народ в Землю Обетованную или возвращается к фараону? Никакой разницы нет, ничего от этих концепций не меняется. Но идеи продолжают плодиться, распространяться, подавлять разум и отравлять жизнь людей.

Что с этим делать, Шаров не знает. Оттого и печаль.