Виктор Лапицкий «Locus Solus»

к изданию 2006 года :

Итак, начну с себя любимого: я долго присматривался к данному сборнику – всегда меня интересовал, вернее интриговал термин «авангард», и никак мне не удавалось приблизиться к пониманию его. Но тут, я был уверен, собрано в концентрированной форме всё, что нужно… И…

Периодически я заглядывал в него, наскоком собирая впечатления, даже информацию; потом, наконец, решился на пробник и открыл самое маленькое произведение подборки – рассказ Майкла Бродски. В панике я бежал...

Спустя пару лет, в болезненном состоянии, подстрекаемый своими демонами, я вернулся и к Бродски и к тому в целом, дабы в этот раз сенепременно одолеть. Одолел, но едва ли признаю данное свершение победой.

Итак, итак: Антология литературного авангарда XX века в переводах В. Лапицкого.

Я ждал строго структурированной подборки с учётом всех возможных историко-культурных связей, с развернутым нивелирующим разрозненность литературных школ комментарием, и главное: трактованием и обоснованием наличествования предложенного тезиса – авангард.

И только сейчас, составляя комментарий и перелистывая предисловие, заметил, что мне этого никто не обещал:

«надеюсь, что, сделав очередной шаг по дороге к хрестоматии, эта книга все же недостаточно прониклась дидактикой и остается антологией — т. е. букетом, предметом чисто эстетической природы, утилитарным лишь по совместительству.»

Так я познал разницу меж антологией и хрестоматией, понял, что ждал последней понапрасну, признал сродство первой букету и закончил воевать с ветряными мельницами. У меня остались некие претензии по форме представления текстов, но понятийный интерфейс предисловия их перекрывает – в сухом остатке: произведения авторов расположены в околохронологическом порядке, сначала франкоговорящие, затем англикански мыслящие. Это важное разграничение, о котором я более не упомяну.

Конкретнее:

Открывает том Раймон Руссель. Весьма масштабный и смысловой фрагмент из романа Locus Solus. О Русселе сообщается – эксцентрик, харизматичная фигура, чуть не повеса; на деле – истый геометр в алхимическом смысле. Мы погружаемся в сад, там купол, комнаты, комнаты, комнаты, в них мебель, обстановка, вещи, символы, как «новый роман»; я уже и не надеялся на действие, но его в перспективе предостаточно. Происходящее развертывается, будто в декорациях «Воображариума доктора Парнаса» или кабинетах злых гениев стимпанковой вселенной — синематографично, как экспериментальное немое кино и, за неимением пояснений, ты сам начинаешь надумывать смыслы, производить расследование: Пять шагов от шкафа на северо-запад, зеркало, в створке отражается книжный стеллаж, под лучами света один из фолиантов бликует разгадками. Но это не современная литература, и у читателя нет возможности альтернативного прочтения — у автора свои ключи. Я был ошеломлён, когда со мною ими поделились. Всё стало на свои места: такой замысел смог бы удержать в узде лишь мэтр.

Увертюра несоразмерной объему произведения длительности, экстравагантный наукообразный эксперимент с описательными техниками и композицией, увенчанный комментарием не автора, а архивариуса – вот что такое Locus Solus, по-крайней мере в представленном отрывке это так.

Браво, Руссель, браво!

Затем идут неотделимо связанные меж собой Арто-Бланшо-Батай. От каждого немного, от каждого чуть-чуть, но и этого хватит надолго: смаковать или мусолить, глотать, не пережевывая, или, быть может, отказаться от приёма в пищу (ума) – подойдёт любой вариант, но всё равно придётся вернуться и испытать все практики.

Антонен Арто представлен пятью зарисовками разного генеза, балансирующими меж критическими очерками, теоретическими замечаниями (или критическими замечаниями, теоретическими очерками) и интемеццо межморфных (межформных?) состояний, бредом, потоком сознания, с лихими заездами из одного в другое и плавными переливаниями обратно. Единственно на что не походят эти тексты, так это на эссе, по сути только им являясь. Распространяются волной с явным экстремумом, в смысле точкой максимума – в зарисовке «Элоиза и Абеляр»; данный эскиз просто жизненно необходимо обратить, если не в синематограф, то хотя бы в сон.

Батай. Здесь без имени: «Батай» звучит как невиданный зверь, чудовище, хтоническое существо, воистину ацефал. В представленных эссе он почти логичен, каким-то сверхъестественным образом непоследователен, но это не мешает вовсе, посягает на фундаментальное, успешно надо заметить. Но. Устанавливая истинность тезиса, он переходит к формулярам, область применения и модель построения которых сродственна антитезису; он рушит фундаментальные собственно воздвигнутые аксиомы, аннулируя термины и понятия; он как Уроборос.

И вроде всё понятно по прочтении, а в память ничего не перешло — сообщить нечего, коли спросят, о чём сиё было. Таким образом, развёрнутое предисловие Лапицкого мне о Батае и его идеях сообщило больше, нежели сам Батай. Он сам скорее та фигура, титан, авторитет которого незыблем, нежели его труды.

Бланшо. Морис Бланшо. В таком порядке прочтения его трудно не сравнивать с «Батаем». С обоими играешь в одну игру, только Батай как шулер или читер, меняет правила, перетасовывает колоду во время партии, его вот-вот готов поймать за руку, но он изворотлив и все попытки сводятся к нулю. Бланшо играет честно. Его кое-где можно заподозрить в наивности, кое-где, но он так глубоко проникает во всё остальное, что недочёты просто меркнут от бессилия; он проводит тебя по таким лабиринтам, в которые проникнуть самому и помыслить не представлялось возможным, да и о существовании их догадок не было. Он как Лосев Алексей Фёдорович, заброшенный в постстуктурализм.

Далее из глубин мышления к преданьям старины глубокой: Пьер Клоссовски. Бафомет (Пролог к роману).

Теперь по наитию мне уже трудно отказаться от сравнений и сопоставлений образа автора, навеянного его произведениями, с чем бы то или кем бы то ни было, ну да и пусть: Клоссовски производит стойкое впечатление мистификатора аля Жан Парвулеско, или мистификации как Эмиль Ажар (Ромена Гари) и Вернон Салливан (Бориса Виана), или вовсе как «Пфитц» Эндрю Крами (Круми) или Боб Маккоркл Питера Кэрри. Автор, который изъял автора из процесса творчества. Но это в идеях, а тут мы имеем дело с продуктом. Роман «Бафомет» явно апеллирует к ересям (гностическая ересь > манихейство > альбигойская ересь или ересь катаров) – точнее по представленному отрывку не определишь, но завораживает. Могу даже предположить, что далее они станут главными действующими «лицами» — уж точно не за персонажами Клоссовски закрепляет эту роль: скорее за духами, за идеальным, за идеями. А оборачивает повествование толи в форму исторического, толи рыцарского романа. В предисловии упомянут «Айвенго», мне больше представился «Неистовый Роланд» Ариосто – не по форме, по ощущению, ощущению созданному фрагментом, где Роланд впадает в забытье, безумие. Ещё подумалось про «Кью» фальш-группы Лютер Блиссет – да, много ассоциаций, так просто и не разберёшь.

Текст жутко стильный, и с гнильцой – это не упрёк, а тоже ощущение. У меня такое было пару раз, но примеров визуализации почти нет… Есть один, но он мне не симпатичен, а придётся поделиться: серия Спанч Боб, где он влюбился в бургер – кульминационный момент, где показывают заветренный лежалый бутерброд в непотребном виде и параллельным монтажом чувства губки к нему – вот как-то так. Контраст, когда мультипликацию пересекает уродство, изображение глубоко (до глупости) наивно и тем усиливает его величество мерзейшество. Такой странный пример.

И дальше в путь, не станем терять времени, что б не искать потом: Жюльен Грак. Дорога.

Густое, витиеватое и заросшее аллюзиями повествование абсолютно тождественное местам, где развертывается. Это часть триптиха, и я хочу продолжения. Действия не будет, весь сюжет и сопутствующая оснастка вынесены в заглавие. И нам остаётся только сам путь, дорога, путешествие. Если едите в маршрутке и смотрите в окно, то вас может унести в городское фэнтези, а кого-то в технократичную фантастику, кого-то — в постапокалиптику. Но это было бы в «роад-стори», а тут — карета. И не думайте, что ваше воображение всё сделает – здесь не придётся думать, за вас будет думать дорога…

Потом придётся очнуться – приехали: цивилизация.

Вас встретит Роб-Грийе. А может и не встретит, проводит взглядом, пронаблюдает за повадками.

Представьте зарисовку: голая девушка, бондаж, крысы, подходит мужчина, ну и далее — любой доступный вам сюжет, быть может даже не в БДСМ стилистике. Иль может это вовсе камера пыток? – не важно. Ведь тут вы понимаете, что это репродукция, обложка, и вы пристально её разглядываете, пока не ощущаете, что и в ваш профиль впился чей-то сторонний взор. Шикарный метод завлечь потребителя использует Роб-Грийе – он мастер, а вы всегда подопытный и всегда опаздываете в суждении, хотя разбирают именно вас и вашу ситуацию. Я даже не предал значения далее развертываемому моралите\аморалите об эротизме – его принципы для нас уже боле не актуальны, покрылись пеплом пламени секс-революций, пылью… А за окном лил дождь, и чтобы спрятаться от него, я зашёл в книжную лавку и стал листать попавшийся под руку том… — и всё происходящее описал закадровый текст, как, например, в начале кино-истории Жан-Батиста Гренуя… общий план, камера отдаляется, стоп-снято.

И здесь, в общем-то, сборник заканчивается.

Продвижение по нему было рыхлым и неровным, но далее оно пошло вовсе по нисходящей.

Эрик Шевийяр со своим Крабом более всего напоминает мультсериал про Великолепного Гошу, только краба. Или Краба – не понятно сущность это, фамилия или статусное явление. Краб ходит на руках, краб мёртв, крабу 80 лет, он не дышит, краб-изобретатель уже изобретенного, Крабу дают Нобелевскую премию мира, краб разделяет тишину на струнную, духовую, ударную, ему нужна собака-поводырь – это избранные, самые занятные эпизоды, но это капля в море, ведь всего их сотни, тысячи… миллион – миллион разрозненных историй, которыми вас засыпают как навозом. Здесь (в отличие от предыдущих случаев) остаётся только радоваться, что подаются лишь фрагменты – в полном объёме вынести это можно было только через страдание и стыд.

В таких расстроенных чувствах приходится покидать Старый Свет, но унывать не стоит – впереди много открытий, впереди Америка! …а ну, ещё Британь.

Забегая вперёд, замечу, что корабль сел на мель.

Если по ту сторону Атлантики авторы видоизменяли формулы письма, считая это необходимостью, долгом и отдавались деянью всей душой, то здесь мне встретился совершенно иной подход – ради забавы, шутки, не в прямом виде, но… давайте остановимся на тезисе: в свободное от основного места занятости время. Фантасты и прочие сродственные деятели пытаются выйти на другой виток развития, иль применить неготовые штампы, совершенно теряясь по факту использования в рожденной вселенной, ничего не находят лучше как прибегнуть к принципу deus ex machina, дабы разрубить Гордеев узел мешанины.

Как-то так.

Встречает нас Роберт Кувер. Я не нашёл никаких свидетельств его причастности к школе чёрного юмора, но со своею сказкой о пряничном домике он так походит на Даля и Донливи. Хотя не сказками сделана школа. Но всё боле обрисовывается пласт, из которого растут все современные вольные экранизации по мотивам историй Золушки, Белоснежки и прочая бёртовщинка. Ах, если б режиссёры\сценаристы читали подобные истории, быть может, мы б сегодня были избавлены от гнилого придыха мэш-апа.

А представление со шляпой, пожалуй, заслужило лишь единократного аплодисмента в тишине, не более.

Обратно на континент. Баллард, разрушив мир и человека (всё во множественном числе) в семидесятые вошёл в авангарде войск и патрулей, тождественных эпохе. Не зря к его «Выставке жестокости» предисловие сложил Уильям Берроуз: и стили схожи и подход, и слог. Я не знаю, почему меня так тянет сравнивать литературные произведения из данного сборника с художественными фильмами – быть может, намекает сама эпоха, в конце-концов, 20 век по части изменения сознания уже не принадлежит литературе, он порабощён визуальными формами, и уже они, в свою очередь, влияют на литературу; так или иначе, но мои примеры мало актуальны, ибо забегут в будущее (по отношению к произведению), из которого я собственно последнее и изучаю.

В общем, «Выставка жестокости» затерялась где-то в заброшенных декорациях «Монти Пайтон» и «Напряги извилины», руководства пользования никто не оставил, так что где-то рыщет Малдер в поисках истины, марсиане Mars Attacks маршируют в сторону Зоны 51, дорога-кадиллак-перекати-поле, а вам всё это действо проецируют на разделённый сеткой экран в режиме одновременного видео-наблюдения за объектами. Пока не ясно, по привыкание будет быстрым.

Олдисс. Невозможное кукольное шоу. Негодное к прочтению. Что б оценить достаточно хотя бы этого – см. в цитаты.

Ах, Картер. Пожалуй, я уже прочёл всё переведённое на русский язык, а так и не понял одного – зачем я это сделал. Ужас вызывает не содержание её прозы, а предсказуемость сюжетов последней; магии в ней нет, и феминизма, кстати тоже. Чем вызвано обуревающее издателей желание выдать Картер за автора маргинального и странного, элитного и стильного мне не в домёк. «А вот вам, пожал-те и исключеньеце»: эти сказки хороши. И если первая, всё так же предсказуема и… и.., то вторая хороша просто, без всяких но. Видать сюда вела дорога Грака… И этот мир – вселенная, с которой нет желанья расставаться, хоть и дыхание спирает разряженный горный воздух, я потерплю. Возможно существует продолжение?.. Боюсь, что нет.

В любом случае «Дочь палача» — лучшее, что Картер нам оставила.

Барт, Барт… Джон Барт.

Доклад на тему интер\гипер-текстуальности – вполне достойное, но столь разжёванное примерами сообщение, что волей-неволей забегаешь вперёд. Да, и именно таким оно быть и должно – академизм, он оставлять пустых пространств и пятен белых не должен. Хотя по факту редактуры и корректировки в одном рисунке кое-что в структурах всё-таки сползло, и породило кучу помыслов и допущений, что придало процессу обучения форму игры. «Случайности не случайны» — ошибки, по всей видимости, тоже…

А что до «Дуньязадиады» — крепкий текст, написан по классическому сюжету, таким же языком, с неканоническим использованием уже готовой схемы «1000 и 1 ночи» для гиперболизации наличествующих интертекстуальных структур. Чем-то подобным по ту сторону океана занимался Клоссовски. Вот так понятийно в голове и рождается понятие авангарда…

Хотя скучновато, но это от обильности скорее — пресыщение наступает быстро, ибо не знаешь, как правильно есть поданное яство, жрёшь как ни попадя.

Уолтер Абиш – властитель парадокса, жаль только одного. У него вы можете расследовать преступление и в конце оказаться убийцей или той самой жертвой, а книга, что читаете, окажется про вас (и, в общем-то, открытием это явится только для вас, для остальных – как само собой разумеющееся). Но это только в конце. Так что схема: читать до конца, потом тут же перечитать – обязательна, программна.

Оба рассказа её планомерно реализуют: «Щелчок напоследок» получше, повнятнее, «Пыл/трепет/жестокость» — хуже, коснее. Последнее собственно должно было наличествовать согласно замыслу (в оригинале: рассказ-словарь на 78 словах), но почему-то ограниченность перешла и в перевод, хотя слов\синонимов\значений\смыслов использовано у нас поболе, парадокс.

Майкл Бродский – WTF???

«Майкл Бродский опубликовал с дюжину книг прозы, поначалу с рвением принятых критикой (наследник Беккета, Кафки и Пруста; добавьте в список новаторских талантов в американской литературе к Баpтy, Пинчону, Бартельми, Берроузу имя Бродского» и т. п.), в дальнейшем постепенно охладевающей к нему в силу все растущего и достаточно бескомпромиссного маньеризма его текстов, все чаще обвиняемых в «преднамеренной и обескураживающей затененности».

Единственный автор, чьи тексты переводились специально для этой книги, и самый трудный для перевода англоязычный писатель, с которым мне приходилось сталкиваться.» — прим. В. Лапицкого.

И что вы об этом думаете? Кафка, Беккет, Пруст в одном флаконе – я не могу представить. Хотя потом воображенье нарисует, но ни одно из ваших представлений ни на ___ (шаг, секунду, миллиметр – можно выбрать любой параметр и систему измерений) не приблизит вас к реальному положению вещей.

Но уж точно считали будет гениально? Ну… это… да, я ни одного слова не могу подобрать для комментария… Черт!

Бродский – автор-в-себе, или не-в-себе, в любом случае – для всех и ни для кого.

А ведь у него есть романы… Да, как же это?!

(ныне с друзьями форсируем мэм о впечатлениях по прочтении Бродски – пока наиболее адекватным ответом на вопрос «читали ли вы Майкла Бродски?» значится : «читал ли я Майкла Бродски, ты знать не должен…»)

И напоследок Кэти Акер: всегда ассоциировал её с Лидией Ланч, иль Уэнди О.Уильямс, типаж понятен – скандал, дебош, пьянка, перверсии, харизма, поножовщина…

Ну, а так как туже Лидию Ланч я ненавижу во всех проявлениях её творчества, склонен переносить эти ощущения на всё ей подобное. И, слава богу, тут ошибся!

Акер тоже сквозит комплексами, но не из них лишь сложена. И боль её исходит в прозу не гноем с кровью, скорее это слёзы…

Я собственно уже собирался разобраться с книгой побыстрей, и никаких надежд не возлагал. Но «Киска» забрала меня против/ или независимо от моей воли. Она протащила меня по мирам Гюго и бросила на суше, когда в моём воображении эта повесть уже обрисовала готическую вариацию на тему предыстории Тиа Дальма/Калипсо до «Пиратов Карибского моря»…

Тысяча чертей!

Гонзо-анализ с неглубоким погружением окончен.

Расходитесь.