Антон Чехов «Дуэль»

Антон Павлович Чехов, так же, как и Лев Николаевич Толстой, сообщили людям о том, что любовь живёт три года, задолго до Фредерика Бегбедера. (Правда, они не заострили этот вопрос так, как Бегбедер, и были поэтому не всеми и не совсем услышаны). Герой повести Чехова «Дуэль» влюбился в замужнюю женщину (искренне, честно, на самом деле влюбился), соблазнил её и сбежал с ней от её мужа из Петербурга на Кавказ — а спустя два года этот герой повести разлюбил эту женщину. Теперь он не знает, что ему делать, теперь он в странном запутанном сложном положении....

Повесть интересна диалогами и монологами, в которых герои повести подробно рассказывают о своих мыслях, своём мировоззрении, своём отношении к различным явлениям жизни.

Из всего прочитанного на данный момент у Чехова эта повесть, пожалуй, самая сложная и непонятная. Всё тут неоднозначно и как-то, я бы даже сказал, завуалированно.

Самое главное — не до конца ясна авторская позиция по поставленным вопросам. На первый взгляд может показаться, что всё просто как белый день: работать хорошо — это хорошо, лоботрясничать — это плохо. Лаевский — вначале плохой, ибо бюрократ, казнокрад, бесполезный человек и прожигатель жизни, живёт с замужней женщиной и всё такое, но потом — молодец, потому что исправился. А фон Корен — молодец изначально, потому что целеустремлённый учёный, принципиальный и много работает, хлопочет по поводу научно-исследовательской экспедиции, а параллельно с этим — берётся проучить Лаевского, это у него получается, вдобавок — исправляет казалось бы уже потерянного для общества человека.

Вот так. Всё понятно, всем спасибо, занавес!

Однако что-то подсказывает мне, что Чехов в этой повести не только обличает томные вздохи современной ему как бы интеллигенции, которая, к слову, похоже, за прошедшие сто с лишним лет не так уж сильно эволюционировала. Что-то мне кажется, что «Дуэль» — это такая своеобразная сатира на сам жанр, на классическую постановку вопроса о том, кто же важен, кто — бесполезное существо, а кто — жалкая никчёмная личность.

В пользу своей точки зрения приведу бросающуюся в глаза нарочитую схематичность характеров героев и некоторую шаблонность ситуаций — и это, заметьте, в произведении не кого-нибудь, а в большой повести Чехова! Также сомнения вызывает подчёркнуто идеалистический финал.

Нет, конечно, прикосновение к смерти — это, безусловно, веская причина для нравственного перерождения героя. В те времена практиковались, если помните, такие вещи, как гражданская казнь и инсценировка казни — думается мне, довольно эффективная мера воздействия на психику человека. И дуэль, пусть даже и с выстрелами в сторону, бесспорно, должна была серьёзнейшим образом повлиять на Лаевского, который на страницах повести показал себя человеком впечатлительным да и вообще — не из храбрецов. Собственно, почти нет сомнений, что фон Корен на то и рассчитывал. И расчёт его, по Чехову, блестяще оправдался.

Однако слишком уж тут всё прямолинейно, а потому возникает подозрение, что острослов и интеллектуал Антон Палыч в чём-то тут перехитрил читателя. И мне кажется, что хитрость его заключалась в том, чтобы за напыщенностью основной канвы и моральных эволюций главного героя запрятать собственный, авторский скептицизм по отношению к предмету разговора, к главной теме произведения.

Верит ли сам Чехов в то, что Лаевский и его не менее никчёмная сожительница могут изменить свою жизнь?

Сомневаюсь.

Не зря ведь Антон Палыч всю дорогу обильно рассыпал по тексту знаки. Своими язвительными метками Чехов наградил всех без исключения героев данной драмы, разуверив наблюдательного читателя в принципиальной возможности их нравственного совершенствования. И в этом, на мой взгляд, и состоит главная интрига.

Повесть очень похожа на мысленный социологический эксперимент. Чехов берёт двух противоположных во всём людей, помещает их в таком месте, где они не могут не столкнуться, и смотрит, что получится. Получается что-то напоминающее встречу под землёй двух кротов, не зря этот пример приводит фон Корен. Каждый из этих людей есть некая доведённая до абсурда абстракция, но эта абстракция очень талантливо замаскирована под живого человека. Абсурд в характере фон Корена виден в том, ЧТО он говорит о «макаках» (так он называет Лаевского и Надежду Фёдоровну). Что должно делать общество с такими людьми, спрашивает Самойленко. Корен отвечает: «По-моему, самый прямой и верный путь, это — насилие. Manu militari [в сноске перевод с латыни — военною силою] её следует отправить к мужу, а если муж не примет, то отдать её в каторжные работы или какое-нибудь исправительное заведение.» С женщинами расправился. А как с мужчинами? Самойленко снова спрашивает: «Как-то на днях ты говорил, что таких людей, как Лаевский, уничтожать надо...Скажи мне, если бы того...положим, государство или общество поручило тебе уничтожить его, то ты бы...решился?» «Рука бы не дрогнула» — отвечает Корен. Очевидно, что этот человек потенциальный диктатор и палач. Как он относится к людям видно из ключевой его фразы, обращённой к Самойленко: «Я зоолог, или социолог, что одно и то же, ты — врач; общество нам верит;». Живой человек не стал бы говорить этого вслух. Такое может выдать только ходячая схема человека с характером антагонистическим по отношению к типу «лишнего человека», каковой представлен в повести Лаевским. Таким людям как Базаров или Штольц далеко до фон Корена.

Теперь об абсурдности образа Лаевского. Этого грызущего ногти болтуна и бездельника Чехов вроде бы ставит в ту же когорту, где уже присутствуют Печорин, Онегин, Обломов, Чацкий, Рудин и т.п. На самом же деле эти литературные герои по сравнению с Лаевским кажутся натурами довольно цельными. Лаевский это настоящая сборная солянка из отрицательных качеств интеллигента. Трудно сказать, какой тип человека не нравится Чехову больше, внешне привлекательный изверг фон Корен или суетливый и никчёмный Лаевский. Последний оказывается окончил университет и имеет диплом филолога, но почему-то фон Корен считает его малокультурным. Объясняется это в другом месте повести. Лаевский плохо учился, больше уделяя времени женщинам, и поэтому прочных знаний не получил. Да ещё эта ужасная привычка грызть ногти, от которой Лаевский даже не пытается избавиться. Как красивая молодая женщина могла полюбить такого грызуна? Отчасти ответ на этот вопрос следует из разговора (несколько неестественно построенного) Марьи Константиновны с Надей, когда эта «правильная» дама говорит, что Надежда Фёдоровна нечистоплотна.

Итак, две схемы сталкиваются с коротким замыканием в результате. Поэтому несколько слов о дуэли и её последствиях. Интересно, что Чехов вообще обходит молчанием вопрос, естественно возникающий у читателя. Накануне дуэли фон Корен говорит, что она ничем не кончится. «Лаевский великодушно в воздух выстрелит, он иначе не может, а я, должно быть и совсем стрелять не буду. Попадать под суд из-за Лаевского, терять время — не стоит игра свеч.» Но на следующее утро он стреляет в Лаевского на поражение, как будто забыв о своём вчерашнем намерении. В чём дело? А очень всё просто. Перед самым началом дуэли, узнав от секунданта о неприятности, произошедшей у Лаевского накануне (измене Нади с Кирилиным), фон Корен отреагировал соответственно своему представлению об этих людях, как о макаках, и ненависть в нём возобладала над трезвым расчётом. Для Шешковского (секундант Лаевского) эта «неприятность» выглядит, как смягчающее обстоятельство, а для фон Корена наоборот — как отягчающее, и если такие тонут, так надо помочь им утонуть (мысль ранее высказанная фон Кореном). Только неожиданное восклицание дьякона спасает Лаевского от смерти, пуля всего лишь оставляет след на его шее. Ясно, что этот выстрел должен был стать смертельным. Некоторые читатели приходят к выводу о неспособности фон Корена на убийство. Тут можно посоветовать только одно — прочитать повесть ещё раз.

Перерождение Лаевского после дуэли Чехов тоже не объясняет. Самойленко и тот не понимает этой перемены, а он хороший приятель. А фон Корен поражён до такой степени, что даже допускает возможность превращения себя из врага Лаевского в его лучшего друга. Пусть даже чисто теоретически. Читателю опять надо понимать главное самому. И он понимает это так, что раз фон Корен промахнулся из-за неожиданного крика дьякона, а дьякон оказался на месте дуэли по воле Божьей (а как же иначе, ведь его там вообще не должно было быть, разве не чудо?), то, стало быть, Лаевский понял это, как вмешательство Господа в свою судьбу. Бог даёт ему шанс начать жизнь с начала, и он должен его использовать. Так что и здесь всё не слишком сложно.

А что за тип этот добрый самаритянин Самойленко? Не является ли он тоже олицетворением, а не человеком, как и те двое? Не вся ли Россия за этим добродушным толстяком, Россия, разрывающаяся надвое между силами, представленными Чеховым двумя друзьями этого доктора, такого же доброго труженика, как сам Автор? Как примирить различные общественные движения, как сделать российское общество единым? Может ли помочь церковь? Вместо ответа на последний вопрос со страниц повести доносится только заразительный (а не дьявольский ли?) хохот дьякона, которому всего-то 22 года (мальчишка!). Его Чехов даже именем в повести не наделил.

Повесть очень хороша для театральной постановки. Она могла бы в виде пьесы иметь успех не меньший, чем «Отелло», где главные действующие лица являются олицетворениями пороков и добродетелей в крайнем их проявлении. Возможно, по этой причине повесть так понравилась В.И.Немировичу-Данченко, что он в письме к Чехову (1892 г.) назвал её лучшим из всего им написанного до сих пор.

Чехов из числа тех гениев, которых тянет перечитывать многократно. Герои «Дуэли» далеко не типичные, они живые. Они живут, обращая мало внимания и на писателя, и на читателя. При этом, оставаясь вполне искренними перед собой, пытаются сыграть перед окружающими определённую роль. И, играя, вольно или невольно, скрывают как раз лучшие стороны своей души. Как мы обычно и поступаем. Надежда принимает роль Самой Прекрасной Дамы со всеми вытекающими последствиями. Кирилин считает себя Порядочным Человеком, не имея ни малейшего представления о порядочности. Но ведь играют и самые лучшие. Самойленко — идеально добрый человек, но стесняется своей доброты и пытается притвориться хамом. Другое дело, что это у него не получается. Дьякон умнее очень многих своих собеседников, но ум ему не положен, и он с удовольствием ограничивается ролью весёлого шалопая.

Фон Корен — особый случай. Единственный настоящий интеллектуал в городе, где интеллектуалам делать нечего. По сути, он хочет только хорошего — чтобы все трудились, не устраивали друг другу пакостей, не врали на каждом шагу. Сам он, несмотря на грозные речи, не способен не только убить, но и незаслуженно оскорбить. Но общество ждёт от него крутизны — больше не от кого — и приходится соответствовать. Ждёте лекций по социал-дарвинизму — пожалуйста, Спенсера мы читали. Нужен вам злой и жестокий рационалист, чтобы лучше почувствовать свой гуманизм — получайте. И вызов принимает, только чтобы не выйти из роли. И его слова о случайном промахе — полагаю, часть всё той же игры. Роль становится частью натуры, остановиться трудно.

Лаевский, вроде бы, совершенно никчёмный человек. Безответственный, безвольный, равнодушный, требовательный к другим и снисходительный к себе. Бездельник, всегда готовый подвести под своё безделье идейную базу. Чехову, не мыслившему жизни без труда, такие люди были особенно неприятны. Кажется, не может такой человек измениться быстро и основательно. Но ведь не от рождения он был безответственным лоботрясом. Просто всё ему прощалось за мягкость характера и наличие высоких идей, вот он и распустился. Дуэль и потрясения предшествующего дня заставили сбросить удобную оболочку и жить по-человечески.

Показать глубину падения человека умеют многие писатели, далеко не гениальные. Гений Чехова ещё и в том, что он видел, как в каждом человеке, самом мелком, самом неприятном, самом опустившемся, сохраняется искра Божья. Человек старается её пригасить, чтобы не мешала обделывать дела, или скрыть её от окружающих. А она живёт.

Бывает, что ростки будущего зла современники или не замечают, или не видят в них зла. Никто из первых читателей «Дуэли» не мог предвидеть фашизма, попыток истребить целые народы и уничтожения инвалидов. Первые читатели «Дуэли», наверно, в чем-то соглашались со словами «Человечеству грозит опасность со стороны нравственно и физически ненормальных» и «есть сила, которая если не выше, то сильнее нас и нашей философии <...> и когда, она, например, хочет уничтожить хилое, золотушное, развращенное племя, то не мешайте ей вашими пилюлями и цитатами из дурно понятого Евангелия». Но зоолог фон Корен еще не расист, еще не презирает Евангелие («Христа распяли слабые, а не сильные») и еще не призывает убивать слабых. А вот добрейший доктор Самойленко «почти не встречал немцев и не прочел ни одной немецкой книги, но твердо знал, что все зло от немцев» — теперь эти строки не забавны. Фон Корена слишком волнует чужое целомудрие — нездоровая черта.

Действие повести происходит в Сухуме. Другой писатель написал бы «колониальную повесть», но у Чехова только несколько строк о кипарисах и эвкалиптах и абзац, где дьякон видит контрабандистов.

Лаевский мечтал о новой трудовой жизни на Кавказе, о винограднике и кукурузном поле, а теперь рвется на север, к березам и елям, к интеллектуальной жизни. Тем, кто сейчас мечтает об эмиграции или просто о резких переменах в жизни, стоит прочесть «Дуэль» и подумать об опасности просто испортить жизнь себе и родным. Лаевский ведь не один на Кавказ отправился, он увез на Кавказ женщину, для чьего здоровья сухумский климат не слишком подходил.

Странно, что такой слабый и жалкий человечек, как Лаевский в повести, два года назад сумел увезти чужую жену. Или два года назад он не был таким жалким? Тогда сухумский климат для него действительно опасен, тогда ему действительно надо бежать из Сухума, пока есть силы на побег. Или он всегда был слабым и жалким, и даже чужую жену увез каким-то слабым и жалким образом.

Самый симпатичный персонаж — дьякон. Человек не слишком образованный, но с правильным сердцем. Слова «Лаевский не украдет, не плюнет громко на пол, не попрекнет жену: «Лопаешь, а работать не хочешь», не станет бить ребенка вожжами или кормить своих слуг вонючей солониной, неужели этого недостаточно, чтобы относиться к нему снисходительно?» очень много говорят об условиях его детства. А о военных врачах конца XIX века много говорят слова Самойленко (в ответ на оскорбление): «Я русский врач, дворянин и статский советник» (сначала — врач!).

Я до сих пор не знаю, кто прав — Самойленко, когда говорит, что в семейной жизни главное терпение, или Лаевский, когда говорит, что для упражнений в терпении годятся гири, а не живой человек. Примечательно, что Самойленко говорит Лаевскому о семейной жизни, хотя прекрасно знает, что Надежда Федоровна, строго говоря, не жена Лаевского. Имеет ли право Самойленко рассуждать о семейной жизни, ведь сам он одинок, только вздыхает: «Послал бы мне Господь хоть кривобокую старушку, только добрую и ласковую».

В конце повести чувствуется — не то чтобы фальшь, скорее жалость автора к героям (так сочинительница дамских романов все-таки выдает свою героиню замуж). Надолго ли хватит раскаяния Лаевского? Или он просто слаб от природы? Тогда его нелепая жизнь — «вопрос не этики, а физиологии».

P.S. Слова дьякона: «А вот прискачет из Аравии новый Магомет с шашкой и полетит у нас все вверх торамашкой, и в Европе камня на камне не останется» звучат теперь не так, как сто лет назад.