Людмила Петрушевская «Номер один, или В садах других возможностей»

Впервые прочитанные в конце 80-х – начале 90-х гг. рассказы Петрушевской произвели неизгладимое впечатление. Возможно, она – главный русский прозаик перестроечных лет.

И вот после многолетнего перерыва прочитал ее единственный (кажется) роман, написанный уже в начале 2000-х. Это жесточайший макабр, в буквальном смысле пляски смерти на новый лад. Действие разворачивается как бы в двух планах, где первый план – «этнографический», про вымышленный северный народ с его мифологией, – служит матрицей основных событий, разворачивающихся во втором – «современном», или «городском» – плане. Отчасти корни романа – в фантастических рассказах Петрушевской типа «Гигиены» и «Новых робинзонов» (собственно, вторая половина его названия, «В саду других возможностей», первоначально была названием соответствующего цикла рассказов) и в ее квазифольклорных новеллах из цикла «Песни восточных славян». Но чувствуется также (тут Быков совершенно прав) перекличка с Пелевиным и отчасти Сорокиным (да, незначительный дрейф в сторону популярной литературы имеется). Такое ощущение, что опыт первого постсоветского десятилетия (а роман – о нем) особенно располагал к такой «остраненной», макабрически-фантастической форме.

По-прежнему думаю, что лучшие свои вещи П. написала в 80-е – нач. 90-х гг. Но роман страшно увлекательный, сложный по сюжету (я кое-какие детали в этой чехарде перерождений так и не понял) – и мастерски написанный. Особенно отмечу этот типично «петрушевский» прием стереоскопического повествования: когда она ведет рассказ (причем остросюжетный) о конкретном событии, одновременно давая панораму всей жизни участника/ов. Скажем, Номер Один преследует воров и попутно – через поток сознания – мы узнаем о его житье-бытье; или тот же герой, но уже в теле одного из этих воров (метемпсихоз – ключевая тема романа), Валеры, насилует попутчицу в вагоне, одновременно рассказывая ей не менее жуткие детали биографии этого самого Валеры.

Ожидала многого, поэтому сильно разочарована. Все это в разных проявлениях я уже видела и читала. И различными техническими приемами, прежде всего, пресловутым потоком сознания, который тяжело читается и ужасно скучно воспринимается, уже никого не удивишь. В тому же для меня «поток сознания» раз и навсегда ассоциируется, прежде всего, с Молли Блум, что придает всем другим произведениям и эпизодам в этом стиле неожиданно комический эффект.

Между тем стилистические приемчики — пожалуй, единственное, чем может похвастаться этот роман, во всяком случае, именно они первым делом бросаются в глаза. Из-за технических изысков его тяжеловато читать, и художественная ценность этих технических изысков весьма сомнительно.

Но даже оставив в стороне технику — все то же, только лучше, уже есть у Галиной и Крусанова, вся эта «мистическая бытовуха». На Галину правда очень похоже, только Петрушевская куда более странная, жесткая и нудноватая.

Сюжет построен вокруг некоей выдуманной малой народности русского Севера, со своим аналогом шаманизма, божественным пантеоном, святыми местами и предметами и т.д., и русских ученых-этнографов. Само по себе это достаточно интересно, по крайней мере, необычно, если бы автору удалось остановиться на этом и не пуститься в какую-то омерзительную чернуху про мелкопоместную братву, ворованные мерсы, подросшую гопоту и прочие приметы неблагополучия из русской провинции и спальных районов. Такое чувство, что у многих наших авторов, если они хотят изобразить что-то страшное или мерзкое, в голове только одна кнопка: 90-е. Стоит ее нажать — и оттуда начинают фонтанировать баксы в пачках, бандиты, не могущие связать на родном языке два слова и объясняющиеся на матерном суржике, алкоголь, «хазы и малины», вот это все. Я не спорю, это все было и кое-где есть. И все такие персонажи — очень яркие типажи, безусловно, тем более что человек любой степени интеллигентности хоть раз да сталкивался с такими, и сразу это узнает. Но как же все это надоело, господи!

Выбор персонажа для метемпсихоза, собственно, портит весь роман — то, что еще можно было в нем спасти. Потому что в результате каких-то таинственных действий местного шамана сознание нормального этнографа, приехавшего в какой-то северный город выкупать из плена своего товарища, оказывается в теле одного из таких громил. Ну а дальше происходит, собственно, все то, что уже написал Булгаков в «Собачьем сердце»: первоначально сохраняя остатки сознания, герой все больше растворяется в своем «носителе», становясь типичнейшим быдло-представителем местных бандюганов и то теряя, то восстанавливая свою обычную, человеческую память. Ну и поток сознания, в виде которого подается почти весь текст, соответствует заявленному амплуа. Герой бестолково мечется и совершает какие-то странные действия, не логичные ни для того, ни для другого из живущих в нем характеров, так что уследить за сюжетом, поскольку он вообще есть, непросто. Мне было интересно, кончится ли все это чем-нибудь особенным, правда.

«Номер один» — не то чтобы триллер, как заявлено. Он не страшный, а мерзковатый из-за этого гопаря-героя и обилия неприятный физиологических деталей, которые просто отвращают, но никакой художественной ценности не создают. Я ждала от Петрушевской чего-то более изящного и сдержанного, чем это поток сюрреалистических свинцовых мерзостей.