Фёдор Сологуб «Творимая легенда»

Не удивительно, что при своём появлении «Творимая легенда» Федора Сологуба вызвала всеобщее раздражение. И поклонники и неприятели творчества Сологуба предпочли бы, чтобы этой книги (трилогии) не было вообще.

Проблема в том, что Фёдор Сологуб в своей трилогии решительно вышел за пределы тогдашней русской литературы, в точности вписался в экспрессионизм с элементами НФ и встал рядом с Альфредом Дёблином, Францем Верфелем, Альфредом Кубиным и Францем Кафкой. Если «Капли крови» (первый том трилогии) ещё можно счеть символистским романом (с оговорками насчёт эксцентричности в стиле намного более позднего Раймона Русселя), то второй и третий тома, это уже литература, прямо предшествующая «Игре в бисер» Германа Гессе и «Горменгасту» Мервина Пика.

Разумеется, трилогия Федора Сологуба так и осталась непрочитанной и закономерно приземлилась в серию «забытая книга». Если я имею право на своё личное мнение, то для меня «Забытая легенда» -«великий больной шедевр», гениальная книга, открывшая в отечественной литературе новый путь, по которому никто не пошёл.

Один из самых мрачных и одновременно чувственных поэтов Серебряного века Федор Сологуб в своем прозаическом творчестве нередко обращался к фантастике — и даже удивительно, что его произведения в этом жанре до сих пор не собраны под одной обложкой (и даже библиографии на ФЛ нет). Самое главное его фантастическое произведение — трилогия «Навьи чары», получившая позже название «Творимая легенда». Здесь фантазия автора бьет через край.

В первой книге «Капли крови» русский ученый Триродов в своей таинственной усадьбе воскрешает умерших от нищеты подростков для новой счастливой жизни, — и вместе с ними на искусственной мини-планете покидает охваченную смутой Землю. Во второй книге «Королева Ортруда», разительно напоминающей современные романы-фэнтези, действие переносится в фантастическую страну, властители и народ которой живут в гармонии души и тела. Но классовая борьба разгорается и здесь, и многие исчезают в стране небытия Ойле. В третьей книге «Дым и пепел» во владениях королевы Ортруды приземляется после лунных похождений Триродов и его мальчиковая коммуна, чтобы строить здесь новую и светлую жизнь.

Страницы этой восторженной эпопеи, где смешались воедино утопия, мистика, детектив, фэнтези, антиутопия и едва прикрытый эротизм, напоминают порой живописные сюжеты Братства прерафаэлитов. Но это чтение не для всех.

Одна из моих любимых книг, обладающая завораживающей магией...

Певец смерти утешительной

Сегодняшний день — есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я.

«Записки сумасшедшего» Гоголь

Сологуб прозаик сильно уступает Сологубу поэту. В стихах тяжелая наговорная муть заклинаний, навья явь, тихая печаль прощания, декадентское очарование увядания. Проза, неловкая и неуклюжая, тащится калечной недотыкомкой, заставляя брезгливо или испугано съеживаться то в тебе, что отвечает за читательское удовольствие. Отдаю отчет в субъективизме этого взгляда, но что-то подсказывает, что в оценке я сильно не одинока.

Не стоит, тем не менее, думать о Сологубе, как об еще одном «прозеванном гении» русской литературы. В ряду значимых фигур Серебряного века он занимал высокое положение и авторитет его был непререкаем. «Творимая легенда» не самая известная из сологубовских книг, много лучше знают его «Мелкого беса» (собственно, его одного и знают), и однако именно этот трехчастный роман, который скорее имеет смысл рассматривать трилогией — именно его специалисты оценивают как magnum opus писателя.

Работа над «Творимой легендой» продолжалась на протяжении семи лет, с 1905 по 1912. Три ее книги неоднородны жанрово и стилистически: первая, «Капли крови» реализм, окрашенный фольклорной и эзотерической мистикой, вторая, «Королева Ортруда» совершенный романтизм; объединяющая их заключительная «Дым и пепел» — фантастика. Две начальных части никак не связаны содержательно, третью можно рассматривать, как объединяющую, хотя с серьезной натяжкой

Капли крови

Приговоры-заклинанья

Крепче крепкого страданья,

Лепче страха и стыда.

«Нет словам переговора» Сологуб

Место и время действия — начало двадцатого века, уездный Скородож со всем набором провинциальных радостей: грязь, грубость, пьянство, воинствующее невежество, дураки и дороги. Доля образованных людей исчезающе мала и не они задают тон, но, принадлежа к привилегированному сословию вполне можно устроиться. Природа. опять же, прекрасна.

В городок приезжает приват-доцент Георгий Триродов, такой Монте-Кристо, тотчас затеявший в имении грандиозное строительство, какая-то там необыкновенная оранжерея. Много говорили также о прибывших с ним тихих детях-сиротах, о чьей судьбе Триродов заботится, есть у него и школа. Две девушки из соседнего имения, сестры Елисавета и Елена, горячо интересуются соседом-вдовцом. В Елисавету влюблен Петр, в которого влюблена Елена.

В Скородоже, как во всей России тех лет, среди молодежи сильны революционные настроения, с митингами, прокламациями, агитвыступлениями. Одновременно активируются черносотенцы, реакционные и антисемитские выступления. Сологубу отменно удается передать сложную смесь переживаний молодой женщины, вставшей на путь политического протеста: стремление к лучшему для всех и ужас перед арестом, каторгой, поражением в правах, лишениями для себя.

Дальше начинается мистика с некромантией, с «тихими детьми», отчасти выступающими здесь прообразом детей мокрецов из «Гадких лебедей» Стругацких частью катализатором, преобразователем жизненной сверхэнергии, доступ к которой инженер-эзотерик Триродов (трижды рожденный) имеет в результате своих ученых штудий.

Антитезой идеальным отношениям в детской колонии выступают семьи, где детей лупцуют смертным боем и государственная школа с ее тупой мертвящей атмосферой. Характерно, что фамилия Передонов, также, как имена Ардальон и Глафира тоже закреплены здесь за образовательными чиновниками. Очевидно, в бытность Федора Кузьмича Тетерникова учителем, некий реальный Ардальон Передонов оставил у него по себе недобрую память.

Королева Ортруда

Королева играла — в башне замка — Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил ее паж...

«Это было у моря» Северянин

Вторая часть переносит в вымышленное королевство Соединенные Острова, которым правит молодая прекрасная и любимая своим народом королева Ортруда. Ее не менее привлекательный муж, принц Танкред, не столь, однако, добр и порядочен. а кроме того, как всякий мужчина, тяготится ролью консорта при царственной супруге.

Стремление самоутвердиться толкает его к многочисленным любовным похождениям, о которых постепенно узнают все, кроме наивной любящей Ортруды, убежденной, что ее избранник совершенство. А необходимость тратиться на любовниц, в свою очередь, сильно осложняет финансовые дела, заставляя ступить на бесчестный путь военной экспансии (война, как известно, многое списывает), да и большинство кредиторов имеют отношение к военной промышленности.

А поскольку Ортруда не склонна к милитаристской истерии, Танкред, подстрекаемый заимодавцами, начинает подумывать о заговоре с целью захвата власти. Вторая книга такой концентрированный романтизм: прекрасные селянки плетут венки и танцуют в лугах, суровые контрабандисты плывут по морю, подземные ходы, гулкие каменные замковые коридоры, легенда о Белом короле, дворцовые интриги, коварные злодеи, влюбленные в королеву подростки-пажи, Ортруда то и дело взывает к стихиям и завершает эту вакханалию страстей извержение вулкана.

Дым и пепел

Вы знаете, на днях

Я королем был избран всенародно.

» Сумасшедший» Апухтин

Заключительная книга предельно обостряет противоречия и ведет к неизбежной развязке. В России общественно-политический кризис соединенный с кризисом веры, выливается в безобразные уголовные преступления, черносотенные еврейские погромы и стихийные бунты черни, которую власть, используя провокаторов, направляет на Триродова, недавно нашедшего новую любовь в лице Елисаветы.

В королевстве Соединенных Островов, переживающем властный кризис, обстановка также накаляется, страсти кипят, борьба за власть вступает в терминальную стадию, а... российский гражданин Георгий Триродов выдвигает свою кандидатуру на вакантную должность короля.

На самом деле там много чего будет. Бал-маскарад, на который мертвецы явятся наравне с живыми, а в кульминационный момент большой губернский чин рассыплется в прах. Волшебная сфера, посредством которой можно путешествовать сквозь время и пространство, а при необходимости слетать на Луну (терраформирование и создание атмосферы прилагаются). Все чудеса и диковины, как вы наверняка догадались, изобретения Триродова.

И, хм, от кого другого я назвала бы это развесистой клюквой. Но от классика русской литературы, Федора Кузьмича — затейливым интеллектуальным экспериментом.

https://kobold-wizard.livejournal.com/979374.html

Федор Сологуб входил в мою школьную программу в одном пакете с остальными символистами. В результате я не помню ничего, прочитанного из его творчества. «Творимую легенду» можно считать знакомством с автором.

«Легенда» обозначена как роман-эпопея в трех частях. У меня не выходит воспринимать ее как цельное произведение. Вторая часть «Королева Ортруда» выбивается из остального повествования и по форме, и по духу. Если начало и финал вполне укоренены на русском материале 1900-1910х годов, то в середину вшит отдельный сюжет, напоминающий одновременно и фантазии Александра Грина, и нынешнюю романтическую фентези. Оставаясь реалистичной в деталях, эта часть в целом нарочито сказочная. Лишь изредка взгляд выцепляет за воздушными замками эпизоды, заставляющие усомниться в простоте истории. Например, заигрывание главной героини со Светоносным (Люцифером). Скверна проникла в это сказочное королевство через души даже самых милых людей.

Первая и третья части рассказывают о частной школе Георгия Триродова: «гения, миллиардера, плейбоя, филантропа» (с). Его эклектичная история не имеет для меня аналогов. Тут и теплый дух чеховских дач, и мистические истории про восставших из мертвых, и научная фантастика с космическими полетами, и, наконец, политический роман. Триродов определенно сочувствует социалистам и поддерживает их по мере сил. Он даже с оружием в руках спасает молодежь от казаков, устраивающих облаву. Вероятно, в нем Сологуб воплотил чаяния тогдашней интеллигенции, которые не были догматичными марксистами, но верили в необходимость социальных перемен. Во многом Триродов наивен, чего стоит сама его идея баллотироваться в короли, и все же он способен изменить этот мир, погружающийся в черносотенный мрак. Государство не дремлет, и скоро триродовская школа становится жертвой вполне знакомых чиновников:

«При посещении мною школ вверенного мне района обнаружилось, что некоторые учителя и учительницы, в том числе и Вы, Милостивый Государь, выходят из пределов утвержденной для начальных училищ программы, сообщая учащимся сведения из истории и географии, народу не нужные, а потому, в подтверждение сделанных мною лично Вам словесных указаний, прошу Вас на будущее время строго придерживаться установленных программ, предупреждая Вас, что в противном случае Вы будете уволены от службы».

Черносотенному союзу отведено место главного жупела. В нем слились капитал, прогнившая церковь и государственная машина. Почти все отрицательные герои состоят в этой организации. Отдельный разрыв шаблона – погромы. Постсоветское массовое сознание пропитано образами восстания подзуживаемой марксистами черни, терзающей нежных интеллигентов и трудолюбивых буржуа. Читаешь Сологуба образца 1910х годов, и чернь-то у него это не большевики, а ретивые хоругвеносцы и мелкие лавочники, громящие с оружием в руках рабочие кварталы и сходки левой интеллигенции. Многие эпизоды цепляют взгляд в контексте происходящего сейчас в Белоруссии.

«Казаки внезапно ринулись на толпу, работая нагайками. Несколько минут слышался только свист нагаек да крики и стоны избиваемых. Забастовщики были рассеяны. Небольшую часть их забрали и отвели в полицию. Многие разбежались по лесу. На них устроили облаву.

Обыватели возмущались неумеренным употреблением нагайки. Да и среди казаков и солдат было немало недовольных. Но кто возлагал на это недовольство какие-нибудь надежды, тот скоро убедился в своей ошибке.

Кербах говорил:

– Это – законный террор! Они нас хотят терроризировать, мы отвечаем тем же».

«Шум, поднятый около имени Триродова, заставил обвинительную власть обратить на Триродова особенное внимание. Прокурор окружного суда с ожесточением говорил:

– В короли захотел, – а вот мы его в тюрьму сначала посадим».

Завершив очередной политический эпизод, Сологуб-поэт позволяет себе сорваться в торжественные описания природы, детских игр или первой влюбленности. Несмотря на амплуа любовника боли и смерти, автор умеет красиво говорить и о жизни, о ее редких сладостных мгновениях. Он наслаждается красотой своих фантазий и гонит от них всякую пошлость.

«Невинная открытость невинного тела возбудила, конечно, в полупьяном идиоте гнусные чувства. Да и могло ли в наши темные дни быть иначе? Даже и в рассказе влюбленного в красоту поэта нагота непорочного тела, словно наглая нагота блудницы, вызывает осуждение лицемеров и ярость людей с развращенным воображением. Строгая нравственность всех этих людей навязана им извне. Она не выдерживает никаких искушений и обольщений. Они это знают и опасливо берегутся от соблазна. А втайне тешат свое скудное воображение погаными картинками уличного, закоулочного развратца, дешевого, регламентированного и почти безопасного для их здоровьишка и для блага их семьишек».

Итого: Мистические линии, как и положено, оставляют ощущение недосказанности. Кто такие эти воскресители мертвых и сташестидесятилетние фавориты Екатерины Великой? Они ненадолго стали героями политического конфликта в провинциальном Скородоже, а затем ушли в королевство-республику Ойле. Нам же остался эклектичный и полный символов памятник той неоднозначной поры, скрытой теперь за хрустом французской булки.