Алексей Конаков «Табия тридцать два»

А ведь это хорошо, сперва и вовсе прекрасно, когда с той лёгкостью, с какой двигают пешкой, Алексей Конаков (1985) начинает свой роман-партию. От страстной увлекательной игры получаешь чистое удовольствие. Так сразу и не припомнишь столь же интересный роман как «Табия тридцать два».

Даже экспозиция выстроена как умелый дебют, не оставляя и тени той странной придурковатости, с которой герои фантастических произведений объясняют друг другу нечто само собой разумеющееся. А объяснить требовалось немало: Россия после поражения в некой войне 2020-х изолирована от внешнего мира и вместо виновной во всём литературы переучреждена на основании шахмат. В 2081 году молодой историк шахмат Кирилл Чимахин становится учеником профессора Дмитрия Уляшова, ответственного за культурный разворот. Вскоре Кирилл натыкается на строго охраняемый секрет новой России.

Удивительно, но крымские параллели вовсе не раздражают. Поначалу кажется, что текст вообще высмеивает те вздорные постструктуралистские думки, которые до сих пор подозревают русскую литературу в причине всех бед:

«Бывало, идешь по городу, смотришь — как хорошо, избавились от литературы, а вдруг зацепишься взглядом за случайную крылатку или там бакенбарду, и все, никакого покоя! Ведь за той бакенбардой маячат уже боевые машины пехоты, и детские горькие слезы, и чудовищное насилие, и имперская опять во все стороны экспансия».

И хотя тон романа скорее согласуется с необходимостью детоксикации России, сам по себе текст допускает разные прочтения. Молодой гений Брянцев крамольно доказывает, что Россия не освобождена от тёмного логоса, а угодила в колониальное рабство. С помощью шахматного энтузиазма Запад превратил Россию в высокоэффективную колонию. Текст задуман так, что не получается ответить, правильная ли оказалась построена Россия или всё-таки нет, насмешка это или призыв. Непонятно даже антиутопия это или утопия, они чередуются в зависимости от взгляда, который податливо изменяет реальность… или фантасмагорию? Со стороны это кажется невероятно сложной структурой, но на деле роман очень схематичен, переключается буквально по щелчку часов, что делает его во многом условным. Если всеобщий шахматизм есть химера (ведь не может вообще всё быть выстроено вокруг шахмат!), то и критикуемый литературоцентризм точно такое же наваждение (ведь не заняты же мы 24/7 литературой!), и чему тогда могут быть противопоставлены шахматы? Миф против мифа слишком часто оборачивается уроборосом. Вот и получается, что даже в деколониальном прочтении роман Конакова невольно укрепляет ту империалистическую матрицу, которую, вроде как, было предложено надколоть.

«Табия» явно задумывалась не как предложение о переустройстве России, но как умозрительная партия, в которой важна красота игры. Для этого нужно было усиливать позицию всех повествователей, но мало того, что их мнения сгруппированы в монологи, которые резко переключают направление текста, так и сама драматургия «Табии» нулёвая, вообще отсутствующая, похожая на матч с заранее известным исходом. Простенький любовный четырёхугольник или очевидный демиург-Уляшов — это не те слагаемые, которые обещают захватывающую игру. Так, о профессоре сказано, что он плетёт «хитроумные интриги», но в тексте нет дьявольского макраме, Уляшов обстоятельно появляется в нём только два раза. Лишь частично это можно объяснить тем, что персонажи «Табии» суть декларация определённых идей. Всё-таки в романе важна детективная линия, которая требовала искусного сопряжения, но ключевые моменты в ней разрешаются с помощью Deus ex machina, превращая детектив в фантастическую оперетту. В нужный момент главный герой повстречает на улице нужного человека, с волшебным помощником проберётся в спецхран или останется один на один с «злодейским» монологом креатора. Это не было бы так фатально, если бы текст хотел быть чем-то однозначным — нотацией или даже NОТАМ, но ведь Конаков сознательно давал сложносочинённый авангардный узор, похожий на что угодно, но не рояль.

Насколько «Табия» хороша в своём фантастическом допущении, настолько она плоха в фабуле. Насколько «Табия» увлечена шахматами, настолько же она пренебрегает сюжетом.

В виде эссе, сновидческого рассказа, даже манифеста роман смотрелся бы лучше, так как самое важное в нём (фантастическое допущение) оказалось бы сжато до того итогового вопроса, который в «Табии» выглядит слишком отвлечённым. Посвящая много страниц теории дебюта, миттельшпиля и эндшпиля, Конаков то ли намеренно, то ли случайно построил свой роман-партию как прекрасное начало, неопределённую середину и полностью проигранный финал. Причём текст нацеливался на феноменологическую ничью, на принципиальную невозможность совершить в финале верный выбор, но из-за торопливости концовки, в силу фабульных причин отстоящей от основного повествования, весь патующий замысел сведён к взятию фигуры за фук. Ситуация, в которой оказывается Кирилл, не выглядит неразрешимой, ему есть куда ходить, но автор решает, что свободная клетка отсутствует, и заканчивает партию.

Кстати, вполне литературоцентрично, с оммажем забегу Ивана Бездомного.

Несмотря на ряд скрытых и явных отсылок, «Табия» устроена вполне нормативно. Единственным новшеством является каскад скобок, вкладывающих повествования друг в друга, такое как бы нарративное уравнение. Язык почти не претерпел изменений, хотя антиутопия должна была начинаться как раз с него. Дело не пошло дальше словоупотребления, а то и просто курьёза, где e2 — едва, а e5 — половое действие. Язык романа совершил рокировку литературных норм, сохранив морфемы и синтаксис. Раньше говорили медленный «как черепаха», теперь медленный «как шатрандж». Без взлома лексем роман не может достойно отыграть свою антиутопическую часть, что опять ставит под сомнение замысел: бороть-то надо иерархический строй языка, а не литературную на него нашлёпку. Из-за Сепира-Уорда (упоминается), текст, по-видимому, подразумевал, что выкликание Каиссы вместо Господи как-то повлияло на мышление россиян, но в чём оно проявилось непонятно не только из слабости речевой перестройки, но и теоретической разобщённости всего романа.

Так, Россия полностью объяснена шахматами: они заменили не столько литературу, сколько социальное взаимодействие. Наука, эстетика, разговоры, быт — все только о шахматах. Если кто-то что-то читает, то Ботвинника или Алёхина. При этом интеллектуалы спокойно оперируют не самым известным, но чрезвычайно важным именем Райнхарта Козеллека, великого немецкого историка. Что странно, так как Козеллек — это мост между историей и лингвистикой, которая в мире «Табии» занята обслуживанием шахмат и не может вооружить Клио новым оружием. О чём текст сначала сам говорил, а потом подзабыл. Главный герой не знает, что Берлинская стена когда-то разделяла столицу Германии, но при этом в охотку цитирует малоизвестного историка-конструктивиста Бенедикта Андерсона (как могла быть понятна его теория о печатном капитализме, если печать, за исключением шахматных вещей, в России игнорируется? Почему герои романа рассуждают о шахматах так, будто по-прежнему воспитаны в старом-добром логоцентризме?). Конакову не удалось выстроить иной — досочный, чёрно-белый, клетчатый — характер мышления. А ведь это и была та авангардная партия, которую следовало разыграть.

«Табия» — это умный, но изолированный роман, где гениальные догадки не состыкуются друг с другом, а интеллектуальная смелость не соответствует хлипким литературным решениям.

Так, шахматы-960 с произвольной расстановкой фигур приравнены к бугрству. Статья та же, 121-я. Шахматы Фишера гораздо более вариативны, что определяет тягу к ним аналитиков, заинтересованных в том, чтобы просчитывать шахматные ходы вечно. Получается, аналитики просчитывают гомосексуальные этюды? Нет, метафора на таком протяжении не работает. Шахматы Фишера-960 вещь прагматичная, а половое предпочтение — от природы, желания, чувств, разумом выбрать это в стране, где за нетрадиционную расстановку положен срок — нельзя (по крайней мере для идейных вдохновителей, не позёров). Но Конаков продолжает хохмить: вы поняли, да? Ну поняли же? Извращение! Нетрадиционные ценности! Да поняли, что это ещё одна подвешенная вещь, с которой мало что согласуется. Допущения романа отдалены друг от друга цитацией, замкнуты. При всей увлекательности роман Конакова состоит из различных автономных лакун, в которые автору нравится погружаться. Из-за чего роман может показаться лишь частично написанным: не ясно как соблюдается столетний карантин или почему при полной шахматизации страны в тексте ничего не говорится о… шахматных соревнованиях? Они, вроде как, не в почёте, но почему нет хотя бы профессиональных игроков?

Роман вполне осознанно даёт мало таких подробностей. Конаков пытается показать, что русская культура не эссенциальна, что это конструкт, значение которого различается в зависимости от прочтения. Когда Кириллу рассказывают, что раньше шахматы связывались с милитари-метафорами, он поражённо говорит, что ему шахматы казались «пространством самотрансформирующихся узоров». Сомнительно, но окей. Любые фактические предположения к финалу становятся совсем незначимыми. Лично рецензент полагал, что в мире «Табии» Россия на самом деле выиграла войну 2020-х годов, после чего сама отгородилась от внешнего мира, благо будущее прямо списывается с послевоенного СССР. Но роман уходит в мир идей, что правильно, но, как и в христианский рай, в новый мир хотелось бы попасть с телом, а не одним только бесплотным вопросом.

И вот это, пожалуй, важнее всего. «Табия» хотя бы потому хороший роман, что он глубже авторского устремления о том, что любой инструмент в руках государства (даже шахматы) становится идеологическим оружием. Текст позволяет судить иначе. Если допустить, что России и правда присущи некие состояния, то это, конечно, не шовинизм или империализм, а радикализм, вера в резкое конечное решение, которое оправдает всё. Мы вообще любители рискнуть всем. И Кирилл, познавший к финалу все тайны, вновь выбирает этот эссенциальный поступок. Что есть сильный разрыв с альтернативами, которые предлагал текст. Чем занят «извращенец» Броткин? Да он ведь гальванизирует труп: шахматы-960 ждёт та же судьба, что и классические. Просто наступит она позже. У Кирилла даже не возникает мысли заняться чем-то похожим, вильнуть в сторону. Он, как всякий русский мальчик, выбирает радикальное неразрешение. Что вновь продолжает старую линию отечественной культуры. В финале роман парадоксально прочитывается как защита литературы, как защита культуры вообще. В том числе русской.

«Табия тридцать два» — это не антиутопия, не либеральный и не актуальный роман, а умный, схематичный, хорошо написанный и бездарно составленный алхимический детектив. В нём знающие ищут тайную формулу, которая на сей раз превратит всё не в золото, а в камень (вопросительный знак).

Или всё-таки восклицательный?

Гипермодернистский роман «Табия тридцать два» Алексея Конакова посвящен моделированию российской культуры и русского языка, в которых литературоцентричность заменили шахматоцентричностью. В начале 2080-х альтернативного будущего, где ООН поместила Россию в информационную и товарную изоляцию, аспирант-историк Кирилл Чимахин во время работы над диссером по пешечной структуре берлинской защиты знакомится с идеологом извращенных шахмат-960, а тот открывает ему губительную связку, в какую попало российское общество из-за неспособности властных любителей многоходовочек считать варианты.

Великолепная книга, я в восторге! «Табия тридцать два» – ни в коем случае не (анти)утопия-с-посылами о Проигравшей России, а чистейшее художественное развлечение автора, решившего довести призывы к отмене русской литературы до абсурдного конца: допустим, русская литература отменена – что тогда ее заменит и что из этого получится? Алексей Конаков предлагает – раз уж замыслил литературную игру – вместо чтения классики о хаотических порывах страстей играть в шахматы, никакого хаоса не допускающие. Текст устроен как шахматная партия (долгая расстановка фигур в дебюте, размены в миттельшпиле, попадание черного короля в смертельный цугцванг после неудачного маневра в эндшпиле), повествует о шахматах, до краев наполнен шахматными отсылками, цитатами, анекдотами и написан шахматным новоязом.

Года два назад я начал увлекаться шахматами, в основном как зритель – смотреть разборы классических и новейших партий, следить за турнирами и игроками – и «Табия тридцать два» показалась будто специально для меня написанной: в нее зашито все, что мне интересно и в самой игре, и в ее сообществе. Даже мой любимый берсерк Рашид Нежметдинов упомянут. Роман начинается с советских шахматных классиков и будто бы настраивает на ностальгический лад (автор же специалист по культуре СССР и логично ждать от него воспроизведения привычной ретро-тематики), но очень быстро сквозь отсылки к XX веку прорывается современность – отказ Магнуса Карлсена от шахматной короны, стримы Хикару Накамуры, обвинение Ханса Ниманна в анальном читерстве, всплеск альтернативных правил и, конечно же, компьютерные движки во главе со Стокфишем, полностью изменившие подход к обучению игре и анализу вариантов. Остранение шахмат 2020-х через восприятие Чимахина, для которого Крамник и Непомнящий так же далеки, как Алехин и Тартаковер, лишь добавляют читательскому удовольствию остроты.

Роман безупречно смоделирован. Алексей Конаков ловко отвечает на все вопросы к шахматизации России, которые возникают по ходу чтения, начиная с мотивов отмены русской литературы на государственном уровне (объяснение, почему только руслит имперский-токсичный, а вся иностранная художка правильная-гуманная – локальный пик иронии над «культурой отмены»). Это, наверное, даже не вторая, а первая причина, почему книга мне так понравилась, ведь детальное и непротиворечивое прописывание фантастических декораций лично на мой вкус важнее идей, которые на их фоне высказываются. Весь роман я пытался подловить автора то на одном, то на другом мутном моменте в устройстве российской шахматной идиллии, но Конаков рано или поздно их прояснял, причем с такой убедительностью и изобретательностью, что просто моё глубочайшее уважение.

Кроме того, «Табия тридцать два» написана замечательным воздушным стилем и чаще комична, чем трагична. Рассказчик-аспирант большую часть истории находится в приподнятом настроении (ибо молодость, любовь, радужные перспективы в науке), что весьма нестандартно для современной русской литературы, где действует запрет на белые поля и герои вынуждены или блуждать, как слоны, по однотонной черноте, или преодолевать чересполосицу черного и серого. Энергичная игривая книга на одну из любимых тем с трудолюбиво проработанными языком и миром от реально умного автора с огромным чувством юмора – что еще нужно для читательского счастья?

Буду надеяться, что Алексей Конаков еще вернется к сочинению художки, у него это великолепно получается. Такие авторы нам нужны.

Прекрасный постнабоковский роман ( с прямой цитатой к Лужину, понятно). Прописанный в деталях мир альтернативной России к. 21 века, мягкая антиутопия. Не поклонник и не знаток шахмат, впечатлен игрой автора с известными и придуманными фигурами, смешеньем цитат мэтров с апокрифами. Сцена в библиотеке — прямой ответ Умберто Эко, фигуры вокруг ферзя прописаны с тщанием. В.Н. и А.Б.С. такое пришлось бы по душе.

Лучший русский роман прошлого года, надеюсь, автор продолжит беллетристику

Бинго плохой книги

Удивительно, как автору «Табии тридцать два» удалось собрать сразу столько признаков откровенно плохой книги

Начнем.

1. У нас тут клише «один персонаж рассказывает другому то, что тот должен был знать, но это нужно для читателя». Раскрыть фантдопущение через обрывки фраз, куски диалогов и любые другие косвенные признаки автору было не судьба, так что пожалуйста — инфодамп текстом почти на 30 страниц. Тэл донт шоу. Это потом повторится еще трижды. Персонажи просто ловят главгероя посреди улицы и начинают ему всё рассказывать про политику и шахматы на 20-30 страницах

2. Сюжет автор двигает случайностями. Герой постоянно вовремя оказывается в нужном месте и в нужное время, чтоб знакомый услышал его слова и помог с поисками, или батя девушки случайно оказывается возле него и направляет поиски в нужную сторону, или соседи по общаге внезапно будут говорить о том, что ему нужно. И вот так постоянно — дело сценаристов плохих российских сериалов живет и процветает. Авторская беспомощность в построении сюжета поражает. Как можно использовать прием «и тут нашему герою несказанно повезло» через каждые 40 страниц – одной Каиссе известно. Ничего в происходящем не является заслугой героя. В каком-то анонсе писали, что книга выстроена, как шахматная партия. Нет, она выстроена, как бросание костей. Персонажи просто ловят главгероя посреди улицы и начинают ему всё рассказывать про политику и шахматы на 20-30 страниц, а потом посылают туда, куда нужно по сюжету

3. Фантдоп. Автор на полном серьезе пытается представить ситуацию, что крупнейшее политическое поражение России не привело ни попыткам реванша (как в Германии после Первой мировой), ни к общему ПТСР. Люди просто пожали плечами и давай работать на благо западных государств фактически в статусе заключенных мирового ГУЛАГа. Еще автор искренне верит, что если убрать литературу из школьного курса, то ее перестанут читать, потому что, как подразумевается, сейчас ее читают только из-под палки. Напомню: русскую литературу тут не запретили, а просто «убрали на верхнюю полку», так что вопрос, как так по щелчку пальцев нация полностью перестала читать художку и начала играть в шахматы, остался нераскрытым. Еще интересно, почему демилитаризованную страну за 60 лет не захватил любой сосед с армией — нет ответа. Вопросы к фантдопу копятся, в один момент ты понимаешь, что фантдоп не работает и эмоционально отключаешься

4. Стиль. Тут удивительно. Перед нами страна, повернутая на шахматах, и 60 лет живущая под гнетом западных стран, а весь текст выглядит, как подростковый рассказ из журнала «Костер» (или «Пионер» — как он назывался?). Вот натурально, люди должны уже мыслить не текстом, а в духе шахматных записей K:с6, но вместо рубленных, но емких и глубоких фраз, у нас тут веселенький текстик про приключения мальчика Киры. Автор остановился на раскрытии фантдопа и продумывать стиль речи жителей России после более полувека национальной трагедии и перепрошивки мозгов не стал, и ограничился вставлением там и тут шахматных терминов и ФИО вроде «а ноги за тебя вытирать Ботвинник будет?» Ну и свой стиль не стал перепридумывать — любой сойдет

5. Герой. Тут классика. Герой не придуман. Пустое место. Главгерой не обладает ни одной уникальной чертой (ну кроме того, что он историк, который не знает истории и ему постоянно все рассказывают всё, что он должен был выучить на 2 курсе вуза. Нам говорят, что он историк шахмат, так что не должен знать политическую историю. Это очень смешно для страны, где власть держится на промывке мозгов и пропаганде и где «правильную историю» должны внушать с детсада). Он не вышивает крестиком, не мечтает о мировом господстве, не спасает котят, он просто человек. Какой-то. Какой есть. Сопереживайте ему. Ну вот автор был занят придумыванием истории России будущего, ему было не до персонажей. Пусть будут функцией для трансляции идей автора о шахматах и политике.

Еще наш герой ничего не хочет, кроме как немного узнать про историю и историю шахмат (и снова оказаться в постели своей девушки). Всё, мотивация главгероя находится около нуля и драматическое напряжение соответственно тоже. Читайте про политику и шахматы.

Ну и главное – перед нами Марти Сью, он почти никаких усилий не прикладывает, всё получается само собой, ему постоянно очень везет, а все мужчины почему-то его очень уважают (хотя его таланты в книге вообще никак не проявлены), а все женщины почему-то его очень любят (хотя он тут ни для одной ничего хорошего не сделал).

Ну и самое главное – отсутствие характера и мотивации персонажа позволяет автору делать с ним всё, что угодно, особенно в финале.

6. Мир. У мира книги нет деталей. Никакой детализации. Общага — это общага. Коньяк — это коньяк (ну он десятилетний — это максимум детализации). Цвета нет, текстуры нет, запахов нет (только приятные и неприятные. запах средства от тараканов — запах диклофоса). Текст беден на любые описания, потому что автор не видит свой мир, точнее он видит мир 80-90-00-ых, так что и передавать его не нужно. А за 60 лет ничего не изменилось, так что знать вам о деталях мира не надо, давайте побыстрее перейдем к шахматам и политике.

7. Финал. Просто очень плохо. Подробно — ниже

8. Хайп. Давайте будем честны. Сила книги в том, что автор уловил образ России будущего, которая для одной части общества — голубая мечта, а для другой — страшный сон. Галина Юзефович в рецензии написала, что «новая Россия, покоящаяся на прочном шахматном фундаменте, обладает странным и ностальгическим очарованием» — это про мир, где страна потеряла до трети своего населения. Но этот образ был актуален в краткий исторический миг и даже к моменту выхода книги в 2023 уже потерял все шансы стать и сбывшейся голубой мечтой, и вещим страшным сном. Еще через несколько лет мы сможем полностью оставить эту вероятность за скобками и поймем, что от книги в литературном плане не остается ничего. Даже как мысленный эксперимент «что если» книга тоже нам ничего не дает, потому что фантазия автора опять же ограничивается вставлением тут и там шахматных фразочек, а до наглядной демонстрации изменения мышления у него не доходят руки

Выводы: автор очень любит шахматы и у него есть некоторые идеи по поводу них, но всем было бы лучше, если бы этот сборник эссе, неловко обернутый в форму романа, превратился в полноценное произведение.

В остальном — издательство так вложилось в раскрутку, что я ждал чего-то удивительного, а в итоге сделал себе пометку не читать российскую фантастику еще лет пять

Про финал

Стиль как в некоторых рассказах Кортасара, тут автор хорош, ничего не скажешь. А вот когда доходит до изложения основ идеологии, тут крайне слабо.