Виктор фон Фальк «Die Todtenfelder von Sibirien»

«Я, находящийся в крепости Петра и Павла, называюсь аббатом Фальери... Мне известно место, где можно найти огромные богатства, и если бы я был свободен, то взял бы их, лишь протянув руки....»

Легендарная книга, о которой ниже пойдет речь, содержит просто потрясающий литературный плагиат не только на «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма, но и, что неожиданно — одновременно на «Историю об отрубленной руке» Вильгельма Гауфа. «Мертвые поля Сибири, или Тайны русского императорского двора» — роман объемный, поэтому в данном обзорном отзыве я коснусь только первой его половины, а до второй части руки у меня дойдут, может быть, через несколько месяцев... Этот автор уже без малого около века не является частым гостем на книжных прилавках (хотя до революции он переводился у нас регулярно): как известно, под звучным немецким псевдонимом «Виктор фон Фальк» скрывался поляк из зажиточной еврейской семьи — Генрих Сохачевский. А его роман о холодной Сибири когда-то давно выпускался с неплохими иллюстрациями, он выдержал несколько переизданий — в том числе в Голландии, Австрии и Болгарии.

»- Бояновскую я поручаю вам. В вашем распоряжении будет восемь дней, — сказал Бакунин. Исидор поклонился и поцеловал* руку Бакунину. — Вы будете довольны мною, — сказал он, — даже если мне явится сама Венера, она не ослепит меня».... Нет, это не дон Корлеоне. Главным героем, выполняющим связующую роль среди множества персонажей, является русский нигилист Михаил Александрович Бакунин, ведущий подпольную деятельность в царском Петербурге. Действие разворачивается в 1860-м году. Тайная полиция, по поручению Александра II, выслеживает некую Елизавету фон Паль — роковая повинность которой состояла в том, что она посмела вступить в половую связь с братом царя, и зачать от него внебрачного сына. Женщину конвоируют в Сибирь, где она становится «узницей в маске», и попутно сводит знакомство с новыми примечательными друзьями — беглым анархистом Бакуниным — всегда готовым помочь слабым и обездоленным; а также c безумным коммерсантом Бояновским, чья неверная жена, красавица Федора, является злейшим врагом нигилистов. Что касается маленького Володи, то после нескольких похищений, его следы теряются в Петербурге, и даже добрая горбунья Петровна не знает, кто и где прячет сейчас романовского отпрыска... По возвращении в Петербург, Бакунин превращается в прямолинейного маргинального мстителя — он разрабатывает план похищения дочери ненавистного ему миллионера Ягодкина -план, совершенно идиотский по своей сути, поскольку речь идёт о подмене её в собственном доме на другую девушку сходной наружности; но и продумывает замысел покушения на самого императора Александра. Царская полиция не дремлет — вскоре один из главных приспешников Бакунина, аптекарь Янис, отправляется прямиком в камеру Петропавловской крепости...

Ну что ж, для начала стоит заметить, что роман никак нельзя считать правдивым с т.зр. реальной хроники. Перед нами витиевато изложенная «альтернативная история». Михаилу Бакунину и впрямь приходилось ютиться в суровых застенках Петропавловки, но, только вот незадача — на самом деле в описываемые годы он пребывал в эмиграции. Не существовало и начальника царской полиции по имени «Иван Кардов», а упомянутый пожар в Иркутске хоть и был, но случился четвертью века позднее. Вызывает сомнения и греческая супруга Константина с истеричными наклонностями — по имени Гела. Скорее всего, Сохачевский позаимствовал образ этой женщины для великого князя из чьей-то другой биографии. Вероятно, выдуман и отчим Бакунина — красноярский кузнец Волков. Наконец, немного забавно звучит легенда о жестокости Петра Первого, откуда -то прискакавшего в Первопрестольную- якобы взятая из «московских летописей»: о том, как он отрубил правую руку татарскому князю Ярбо и привязал его к хвосту лошади, пустив вскачь -пристанище несчастный нашел близ монастыря святой Марии (!). Вопрос и кто таков «брат Евстафий», духовник царя, называемый «одним из самых влиятельных людей в России»...Касательно знания быта и географии Петербурга. Возможно, фон Фальк в ряде случаев намеренно упрощал описательную часть, а может и не обладал знаниями для подробных описаний. Хотя вот, в одном эпизоде, когда Александр II принимает Кардова, сказано, что царь достает из миски виноградинки и жует их — вполне сходится с биографическими источниками.

Роман держит память в тонусе — персонажей очень много, и у каждого своя, как правило, трагичная судьба — и для того, чтоб не запутаться в именах и связях, необходимо проявлять должную внимательность. А теперь, наконец, о замеченном плагиате. Заимствование из мастодонтального романа Дюма настолько явное, что пройти мимо просто невозможно. Так вот, когда нигилиста Яниса упекают за решетку (в подземельях властвует примечательный смотритель, старик с садистскими наклонностями — Пэддок), Бакунин занимает его место — вырядившись в рясу священника, и благородно обменявшись с заключенным одеждой во время разрешенного посещения. Сам по себе ход в приключенческой литературе не такой уж редкий, но вот далее...Бакунин знакомится с таинственным аббатом Эрнесто Фальери, в течении девяти лет и семи месяцев копавшим землю между камерами. (К слову — этому Фальери автор приписал еще и лавры Нобеля, именно его указав изобретателем динамита). Приехав в Петербург, Фальери жил в Екатерининском переулке — пока его не упекли в камеру, где он и придумывает массу полезных вещей, и даже сплетает из льяняных рубах веревку, длины которой хватит, чтоб спуститься с высоты Петропавловской крепости. Когда в крепость прибывает вода с Невы — в результате таяния снегов, происходит потоп — Фальери погибает, но перед смертью, по-отечески, успевает передать Бакунину бумаги, где повествуется его история (один в один напоминающая эпизод из рассказа сказочника Гауфа- того самого, где доктор вынимает сердце из груди женщины, ошибочно принимая ее за умершую); а также рассказывается о несметных богатствах аббата в долине Змей. Единственное отличие от Дюма — если Дантес, как мы помним, покинул стены замка Иф водным путем, подменив собой труп аббата Фариа, то для Бакунина путь выхода из крепости был пусть и схожим, но всё-таки земным — в Петропавловке тела умерших, как пишет автор, отдавали студентам-медикам для препарирования. Однако, даже мелкие детали о чём-то говорят. Сравним сцены «прощания»:

Дюма: «распорол страшный мешок ножом аббата, вытащил труп из мешка... поцеловал последний раз холодное чело, попытался закрыть упрямые глаза...»

Сохачевский: «Когда дело было сделано, он одел мертвеца в свою одежду. Затем он укрыл труп своего друга, еще раз поцеловал его в холодный лоб, и промолвил: — Прощай, дорогой друг, прощай, дорогой Фальери»...

«Три переезда равны одному пожару». Что ещё. Бакунин, пусть и прикрывается добрыми помыслами, тяготеет к жестоким порывам — однажды он пробует яд на собаке, и та немедленно умирает. В следующий раз он выкупает женский труп из тюрьмы для подмены (дескать, «там всё равно каждый день умирает по десятку арестантов»). В том же ряду и месть богачу посредством похищения его дочери-красавицы («ты ничего не сделала дитя мое, но согласно Библии, дети расплачиваются за грехи отцов»), и, наконец, его приказ о ликвидации другой женщины — любовницы начальника полиции.... Несмотря на стремительность событий, речь персонажей довольно-таки живая, и иногда они изрекают настоящие перлы:

Абрам Марголинский (хозяин аптеки, где укрывались нигилисты): «не все ли равно, целуете ли вы голову мадам Бояновской, если ее украшает простой цветок или когда на ней диадема стоимостью сто тысяч рублей?».

Смотритель Пэддок (в ответ заключенному, которого мучит жажда — намекая на скорое затопление): «- Воды? Ты хочешь пить? Подожди, пока вода дойдет до твоего рта, тогда ты сможешь пить сколько хочешь; тогда у тебя воды будет больше, чем нужно...»

*И в этой книге постоянно все что-то целуют: брат царя целует печать на конверте; влюбленный немец-учитель в слезах целует портрет любимой; садовник целует правую ногу князя; в сибирских полях целуют подол юбки подруги надзирателя; ну а сам Бакунин целует прямо в губы своих друзей нигилистов...

Итого: высокую оценку ставлю не за литературное качество текста (здесь-то как раз полным-полно уязвимых мест); а за саму идею создания книги на базе персонажей, которых вряд ли можно было представлять в образах, в каких они здесь преподносятся. Поль Мориа, несомненно, вдохновлялся данной книгой, когда создавал свою нетленную пластинку «Russie de Toujours» и, особенно, трек «Plaine, Ma Plaine» (ладно, это шутка...). Зато какая дань эпохе — уникальный стиль создания таких романов позволял выстраивать приключения столь же неистощимые, что выложи все страницы книги в ряд, вероятно, получится длина рукописи, сравнимая с длиной веревки, сплетенной мудрым аббатом Эрнесто Фальери...