М. С. Парфёнов «Снеговик»

Есть простое жизненное правило: автор, который отвергает любую критику, даже не пытаясь искать в ней рациональное зерно – либо графоман, либо зазвездившаяся личность, которая будет очень быстро деградировать. Правило это железное. Рефлексия помогает творческим людям (да и всем вообще) не отрываться от реальности. Приятно погрузиться целиком в грезы о своем величии и непогрешимости, но отсутствие сомнений – не обязательно признак уверенности. Иногда и даже довольно часто это признак безумия.

Автор может реагировать на критику по-разному — обижаться или благодарить — но в сознании у него должна укорениться мысль, что раз критика есть, значит, что-то пошло не так, и он где-то накосячил, надо работать.

Некоторые же авторы, обижаясь, становятся даже агрессивными. Например, мой обожаемый Парфенов М.С. Изредка отвечая мне в своем паблике, он в первую очередь цеплялся за мои мелкие ошибки и недочеты в рецензиях в стиле — омагад, какой тупой хейтер! (Я принимаю его претензии, каким бы образом он не насмехался надо мной. Его насмешки ведь не отменяют того, что я и сам кое-где допускал промахи — где-то мысль не донес полностью; где-то просто не заметил нелогичностей, попался на противоречиях).

Михаил Парфенов на такое принятие не идет. Более того — отвечая на критику, он постоянно замалчивает контекст, не указывает ссылок на свои тексты, выдергивает отдельные фразы, никогда не отвечая по существу. Его ответом на критику всегда являются насмешки и ругательства. Самый дешевый и низкий способ выиграть спор – унизить оппонента (например, обозвав его «пациентом»), дискредитировать его как личность. Почему писатель Михаил Парфенов не находит другой аргументации? Видимо, потому что другой у него нет.

Увы.

Думается, подобным образом Михаил относился к критике и раньше, до моего недавнего появления в его жизни, иначе беспомощная погремушка с названием «Снеговик» не появилась бы на свет.

По доброй традиции, весь сюжет его рассказа умещается в пару предложений: восьмилетний мальчик из неблагополучной семьи лепит из снега член, потом растворяет его собственной мочой, и, видимо, за это на него нападает большой снеговик, обстреливая снежками. Мальчик злится, разрушает снеговика, и снеговик его убивает. Почему ожил снеговик? Зачем убил, по сути, невинного ребенка? Разве мальчишка виноват, что мать у него алкоголичка и потаскуха? Жизнь его обозлила, давайте его убьем сразу? Вопросы, вопросы, вопросы.

Вот эту трехгрош овую зарисовку Михаил превратил в «искусство» — то есть нагородил всякого, чтобы набрать объем.

Как мой любимый автор представляет себе настоящее искусство? Усложнение по форме, ибо простой язык — моветон. Нельзя сказать просто: «Вася поссал на оголенный провод, и его тряхнуло током», надо художественно растянуть: «Вася извлек свой половой орган из штанов, крайняя плоть сползла, явив миру розовую головку члена. Тугая желтая струя ударилась о провод, и притягиваемая к земле гравитацией моча побежала по металлической поверхности,. Затрещало, и тут Вася подпрыгнул с визгом: что-то горячее пробежало по коже, вызывая болезненные спазмы.»

Ну, как похоже получилось? Чушь, правда, но ведь художественно!

Михаил подобным же образом забивает пространство необязательными водянистыми описаниями, максимально усложняя восприятие текста, иногда настолько, что забываешь: а что было в прошлом предложении, так тяжело продираться сквозь текст.

Он замаскировал даже то, что мальчик слепил из снега мужской половой орган — в тексте вообще об этом не говорится напрямую: сарделька, ЭТО, штукенция — Михаил использует любые эвфемизмы, но всячески избегает слова из трех букв, которым мастерски владеет любой второклассник. Ну, или хотя бы слова из четырех букв, которые тоже отлично известны всем младшим школьникам. Отчего создается впечатление, что персонаж – мальчик-восьмилетка — не знает, что торчит у него между ног. В этой совершенно не свойственной Михаилу скромности видится только одно: желание растянуть рассказ, ведь если сказать все прямо, то получится текст совсем уж крохотуля — а для авторитета такого уровня это же недопустимо!

Психологический портрет мальчишки – главная и сюжетообразующая вещь в рассказе, — получился странным. Во-первых, пацан слепил член с яйцами и почему-то боится осуждения со стороны окружающих. Он хулиган или где? Ну, и точно хулиган не будет говорить “штукенция”, а скажет раздельно и четко: «ЗА-ЛУ-ПА!».

Во-вторых, не обошлось без странного гомосексуального подтекста: та сцена, где пацан, почему-то после попытки мастурбации (Да! А как иначе можно понять фразу: «помял ее («штукенцию») немного пальцами»? Зачем мять пальцами член, если парень просто собирается пописать?), обоссал слепленный им из снега член. Ведь эта деталь указывает на латентную гомосексуальность мальчика? Или на то, что он взял пример с дяди Ашота с его «штукенцией»? Думается, после публикации этого отзыва автор вскоре нам все разъяснит в своем паблике.

Странные подтексты начинаются буквально с первого предложения:

«Стоя на коленях, восьмилетний Гришка Сорокин сосредоточенно работал руками. Щеки горели, штанишки намокли, (??? Так умилительно – штанишки намокли – говорят о детишках от года до двух, которые в штаны напрудили, а здесь мальчишке уж точно не 2 года!) пальцы превратились в сосули и почти не сгибались». (Спрашивается: как же он ими тогда работал?? И что делал-то?)

Но что там странности, когда в рассказе есть и откровенная дичь:

«Постояв с минуту в раздумьях над снежным изваянием, Гришка выудил из штанишек (опять штанишки – почему автор не может сказать «штаны»? что его так умиляет эта деталь детской одежды?) собственную маленькую «штучку». Помял ее немного пальцами, наводя прицел. Затем глубоко вздохнул и постарался расслабиться. Внизу зажурчало, желтая струйка начала плавить скульптуру. Снежная «штукенция» прямо на глазах становилась все меньше, как будто ее обдавали кислотой. Рукам Гришки стало тепло. Поднимался пахучий пар.» Если в стылый зимний вечер парень отогрел руки собственной мочой, то, видимо, струя у него как из брандспойта, даром что восемь лет. И где – «внизу» — зажурчало, если он смотрит, куда ссыт?

Но главное — ПРИЦЕЛ, Карл! У штукенции, штучки этого ребенка есть прицел! Лазерный, поди? Если бы автор написал – прицелился, было бы понятно, что это метафора. Но детализировать, конкретизировать вот так — наводить прицел члена – это уж слишком! В очередной раз мой любимый автор обнаруживает полное отсутствие языкового чутья.

«Сбоку нарисовалась девчонка в дутой розовой куртке. Чуток повыше Гришки, но только потому, что сам он на коленках стоял.» — Почему она нарисовалась? Так она была выше или нет? Зачем такие сложности? К чему так нагромождать и замусоривать мысль? Потому что сказать нечего?

«Лицо бабы Лиды скривилось, отчего морщин на нем стало еще больше.» — Отдельно от бабы Лиды лицо скривилось? Или все-таки сама баба Лида скривилась?

«Он разозлился пуще прежнего. Встав на цыпочки, вытянул руки и вырвал из снега морковку.» — Не из снеговика, а из снега. Хм…

«Подпрыгнув пару раз, со второй попытки сбил верхний снеговой шар, «голову».» — Верхний снеговой шар… Затейливо-то как! Вот оно – искуйство! (Я не могу написать искусство, это было бы слишком просто).

Обращает на себя внимание, что автор, представляя себя знатоком жанра хоррор, во всех своих произведениях даже не пытается следовать законам этого жанра – наоборот, он упрямо выворачивает их наизнанку, действуя против них, чем каждый раз вредит сам себе.

Вместо того, чтобы «убивать» и наказывать плохих – он снова и снова убивает несчастных, добрых, беззащитных и невиновных. Почему снеговик убил мальчика? За что? За слепленный член? За растворенный мочой член? За то, что мальчик разрушил снеговика?

Если бы никому не нужный пацан замерз и превратился в снеговика, убивающего своих обидчиков – такой сюжет вполне укладывался бы в логику жанра. Так история получила бы ярко выраженный конфликт, противоборство персонажей, смысл.

Но нет: знаток жанра Михаил Парфенов, судя по всему, законов жанра не знает, либо не понимает, как ими пользоваться.

Поэтому рассказ «Снеговик» — очередная унылая поделка, нелепая и бессмысленная зарисовка, полная мерзостей и грязных намеков, но никак не тянущая на хоррор-рассказ.