Александр Чаянов «Юлия, или Встречи под Новодевичьим»
Молодой человек гоняется за прекрасным образом девушки. Кто она? Почему исчезает как привидение? И причём тут отвратительный горбун, сопровождающий её? Или всё это лишь табачный дым?
Первоначально опубликовано под псевдонимом «ботаник Х.»
Произведение опубликовано в журнале «Волга», 1988, №4. Предисл. и публикация Вл. Муравьёв.
Входит в:
— антологию «Антология нечистой силы. В мире волшебства», 1991 г.
— антологию «Венецианское зеркало», 1992 г.
— антологию «Венецианское зеркало: Русская фантастика 10-20-х гг. ХХ в.», 1999 г.
1928 г.
1982 г.
1989 г.
1989 г.
1990 г.
1990 г.
1991 г.
1992 г.
1999 г.
2006 г.
2010 г.
2010 г.
2013 г.
2017 г.
Отзывы читателей
Рейтинг отзыва
[ -1 ]
Vlad lev, 8 июня 2013 г.
Написано в модном для начала 20 века жанре — псевдо-дневниковых записей. Нельзя сказать, что особо увлекательна, но и не особо занудна. В настоящее время, несмотря на присущую жанровую нагнетательность из-за некоторые фрагменты достаточно двусмыслены
На мой отрицательный ответ старик придвинулся ко мне поближе и рассказал удивительную историю. По его словам, в начале прошлого лета неизвестно откуда приехал в Фили какой-то не то француз, не то немец и снял у Феогностова домик на пригорке по дороге к Мазилову.
«Ничего себе, хороший немец, тихий... Только что начали за ним наблюдение иметь; сначала, значит, мальчишки, а потом, когда всякие художества за ним обнаружились, и настоящий народ».
«...настоящий народ» прозвучало у меня в ушах низким фальцетом, и я чуть не упал от неожиданности на пол, передо мной на стуле сидел, оживленно продолжая свой рассказ, уже не карла, а буфетчик из-за стойки. Его щеки в волнении рассказа надувались, золотая цепочка на жилете мерно покачивалась, а сзади, опираясь на спинку стула, стоял страшный биллиардщик, курил трубку и молчал.
Я не мог понять, как и когда произошла эта замена. Почему? Каким образом? В висках у меня стучало, а буфетчик, раскачиваясь, продолжал между тем свой рассказ.
«Стали примечать, что любил, значит, он, немец, в ясный безоблачный день, чтобы ему в садике посеред малинника чай собрали, и выходил он к чаю в синем халате и с трубкой. Садился это, значит, в кресло, набивал трубку табачищем и начинал из нее разные кольца и финтифлюшки из табачного дыма выдувать. Понатужится это немец, и, глядишь, из трубки дымище этот самый вылезает, словно как бы калач, али словно бутылка, али как бусы, а то и незнамо что... Вылезет и кругами ходит, растет, раздувается и вдруг потом прямо в небо облаком уходит и плывет себе, как настоящая божья тучка.
Посидит, бывало, этот немец за чаем часика два и все небо, сукин сын, испакостит. Все небо от евойных облаков рябью пойдет. А раз пропыхтел это он со своей трубкой целый день, и к вечеру из его проклятых туч даже дождь пошел, желтый, липкий, как сопля, и табачищем после этого дождя ото всякой лужи за версту несло... Только ему это даром не прошло... Уж очень много он из себя этих облаков-то повыдувал, нутро свое израсходовал, и в успенском посту, как раз в пятницу, поднялся это, значит, здоровый ветер, да как этого самого немца со стульчика-то сдунет, потому в нем веса-то никакого не осталось, да, как перышко, кверху и потянет. Немец руками и ногами болтыхается... Куда тут, подымает его все выше и выше... Народ собрался; хотели в набат ударить, да только отец Василий запретил святые церковные колокола по такому плохому делу сквернить и высказался, что «собаке и собачья смерть». Так, значит, и пропал немец-то в поднебесье». «