Алексей Писемский «Старческий грех»

Удивительное дело! Эта повесть далеко не первое произведение Писемского, что я прочитал, и все никак мне в голову не вместится, как писателя такого масштаба можно было засунуть во второй ряд классиков? Безжалостное время или равнодушие людское тому виной, бог весть!

Как художник-мыслитель Писемский, конечно уступает титанам-романистам: Гончарову, Тургеневу, Достоевскому, Толстому. Но если взять разрез западноевропейской литературы, в фарватере которой мы о ту пору двигались (и быстренько обогнали)), то картина произошедшей несправедливости становится еще более ясной. Наш автор мерой таланта, считаю, ничуть не уступает, там, всемирно известным Уилки Коллинзу, Джордж Элиот, Элизабет Гаскелл, Гонкурам, Золя и прочим. На пике творчества, когда и написан был «Старческий грех», так точно он им равновелик. В какой-нибудь Польше, или Германии, авторов такого масштаба в 19 веке просто не было. А задвинут Алексей Феофилактович и редко переиздается. Обидно за отечество!

Ну, хватит плакаться! Лучше к делу.

Повесть эта замечательна и по своим внутренним достоинствам, и как этапное, знаковое и ключевое для своей эпохи.

Написана она на химически четком синтезе творческого наследия Пушкина и Гоголя, прямым наследником обоих гениев. Опять-таки непонятно, как могли во временя Серебряного века и чуть позже разделять «школу Пушкина» и «школу Гоголя», ведь совершенно очевидно, что высшие достижения русской литературы находятся на их слиянии.

Вот и у Писемского — картины народной жизни, чудеса и величие русской природы от Пушкина (причем описана, судя по всему, Псковщина — места самые что ни на есть пушкинские), а присутственное место и его обитатели или объезд несчастным чиновником Ферапонтовым местных помещиков, каждый следующий из которых кошмарнее и жутче предыдущего — это, безусловно, Николай наш Васильевич!

С другой стороны, структура повести остросовременна. Очень напоминает «Госпожу Бовари» Флобера, вышедшую тремя годами ранее. И Писемский вполне мог ее уже прочитать в оригинале. Историю жизни, любви и гибели обычного мещанина рассказывает его знакомец, который с ним в школе учился, безымянный судебный следователь.

И тут Писемский прокладывает широкую торную тропу из искусства прошлого в будущее. Во-первых, сюжетная коллизия со срочным поиском большой суммы денег и преступлением в итоге предвещает магистральную линию «Братьев Карамазовых» Достоевского. А специфический взгляд на проблемы, как на болезнь общества, и некоторые художественные тропы готовят русскую литературу к приходу Антона Павловича Чехова. Тот сильно подсушил свой слог и убрал малейший прямой морализм, но то, что Писемский был им прочитан в юные годы, никаких сомнений не вызывает.

А еще забавнее, что фабула, избранная автором ,уже в следующем 20 веке широко использовалась в криминальной литературе и кинематографе того же жанра.

Скромный служащий банка или иного учреждения, связанного с финансами, пропадает в «медовую ловушку», идет на должностное преступление и огребает полный комплект неприятностей с законом. Я при чтении тут же вспомнил несколько фильмов на эту тему и несколько романов любимого в юности Джеймса Хедли Чейза. Так что одну из его книг с характерным названием я закономерно подставил в рубрику похожие произведения.

Но это так сказать форма повести, костяк ее. А на костяк этот навешано еще и могучее мясо содержания.

Отнюдь не зря литературу той эпохи назвали «критическим реализмом». В повести Писемского уж точно и критики, и самого сурового реализма — море разливанное!

«Старческий грех» написан на пике того короткого периода времени, которое Владимир Ильич Ленин позже назвал «первой революционной ситуацией в России». Канун Великих реформ и Манифеста 19 февраля об отмене крепостного права. Повесть закончена за три месяца, а напечатана за месяц до подписания оного Манифеста.

В ней автор подводит неутешительные итоги предыдущего царствования, эпохи правления неутомимого труженика на троне Николая Палкина и порядков, заведенных под его руководством в стране. Сам Писемский служил в ту пору и чиновником различных хозяйственных ведомств, и в МВД. Так что ситуацию изнутри знал. Да это и видно буквально в каждой строке повести. «Правда, горькая правда...»

Начинается, все понятно, со школы — это казарма, в которой пытки и издевательства возведены в ранг закона. Всякий намек на бунт подавляется в зародыше самым беспощадным образом, не взирая на возраст провинившихся и их сословные звания. Дворян и мещан порют одинаково жестоко на одной скамье. А Церковь этому только мирволит.

Чуть больше послаблений в Высшей школе, буйная молодость, ограниченная лишь суровыми уставами.

После училища Иосаф Ферапонтов, сын нищего пьяницы-чиновника, умершего на паперти, попадает в Приказ. Это прототип нашего Сбербанка, он обслуживает все слои населения — от бедных городских старушек, копящих себе на похороны, и до главных тузов-аристократов губернии. Со временем чиновник Ферапонтов дорастает до главбуха сего богоугодного учреждения. Ибо имеет строгие правила жизни и интересы дела ставит выше личных. Иными словами — не пьянствует, не шляется по бабам и не занимается мздоимством. Как все прочие из его чиновничьего окружения. Он больше мечтатель, погруженный в свой внутренний мир, хотя дела ведет изрядно и исправно. Пользуется всеобщим уважением и доверием.

Увы, жизнь бывает беспощадна и к самым честным и возвышенным людям. А сети женского коварства могут захватить и самые стойкие сердца.

Антипольские настроения и воззрения Писемского мне близки по духу и приятны, но с горечью приходится признать, что и среди коренных русаков встречаются мерзавцы и упыри пострашнее, чем описанные им дешевая путана-полячка и ее подлый подельник из Ковно.

Кстати, Писемский и представил их в «Старческом грехе». В острый момент кризиса Ферапонтов объезжает «денежные мешки» губернии в поисках двух-трех тысяч для своей любви всей жизни. И вот тут Алексей Феофилактович черной краски не жалеет!

Старый ростовщик, живущий в руинах, молодой купец-миллионщик, готовый мать родную удавить за алтын, дворянин Гаврилов, ставший слепым адептом «золотого тельца», вечно пьяный помещик — отставной майор и безумная старуха, у которой отрады осталось только жрать сладкое, до одури париться в бане и измываться над своими крепостными девками. Писемский напрямую называет эту публику «аспидами в человеческом обличье».

Тут есть интересный момент. Наш классик в остросюжетной увлекательной форме изучает поистине эпохальную тему, над которой последние полвека целые исторические институты работают. О том, как капитализм вовсю начал свое развитие еще в правление Николая Павловича Романова. Фактически задолго до эпохи Великих реформ, в еще глубоко феодальной стране. И без всякой буржуазной революции!

Эпические картины ломки старого уклада и нарождения новых порядков набросаны яркими и страшными красками. Безжалостные деятели новой эпохи и их несчастные жертвы изображены во всей неприглядной красе. И руководят всем процессом сатрапы и тираны (губернатор, полицмейстер и прочие), скопированные с главного людоеда, засевшего в Зимнем дворце.

Повесть названа «Совершенно романтическое приключение», но ни грана романтики в ней нет. Только реализм самого сурового извода, на грани натурализма.

«Старческий грех» не мог быть написан и издан ни тремя годами ранее, ни чуть позже, когда началась монархическая реакция, приведшая в итоге к 1 марта 1881 года и дальнейшим невеселым событиям.

Нынче есть много деятелей из самоназванной элитки, мечтающих вернуть русский народ в николаевскую казарму, под палки, загнать быдло в стойло под лозунгами «естественного чувства ранга», чтобы самим упиваться беспредельной и беззаконной властью откупщиков, купцов первой гильдии и лендлордов.

Понятно, что это утопия, ни к чему, кроме гибели, не способная привести наше любимое Отечество. Но лучшей профилактикой против подобных больных фантазий служит внимательное чтение наших великих классиков — Достоевского, Толстого, Писемского. Они были не согласны с заведенными в царской России порядками. Почему должны мы с ними соглашаться вопреки заветам наших гениев?