Эмили Раскович «Айдахо»

«Проход запрещен» «Здесь играют дети»

«Как быстро чья-то жизнь может просочиться в трещины, о которых мы не знаем, пока эта чужая жизнь не окажется у нас внутри. Мы такие пористые.»

Стинг, задолго до этой книги, объяснил, какие мы хрупкие, роман Эмили Раскович отчасти тоже о непрочности. Пористой хупкости того, что привычно числим незыблемым и неотторжимым от себя: семьи, дружбы, любви, частей тела, разума, самой жизни. Но и о пустотной вместимости, позволяющей заполняться чужой жизнью. Об алмазной твердости того, что составляет нашу суть

Четверть века назад учительница музыки Энн приехала в Айдахо преподавать в небольшой школе. Ей было двадцать восемь, более одинокая, чем признавалась себе, она всем сердцем привязалась к Эллиоту, солисту своего хора, с которым дополнительно занималась вокалом. Подросток с ампутированой почти по бедро ногой, держался непринужденно, с достоинством и странной грацией, звставлявших не жалеть калеку, но испытывать неловкость от обладания «лишней» конечностью.

После того, как Элиот перевелся в другую школу, не простившись, не предупредив даже, накануне ответственного концерта, Энн увидела возле его шкафчика младшеклассницу, которая что-то туда положила, и вот эта тройная обида-разочарование: преданного учеником наставника, друга, влюбленной женщины — заставила ее достать сверток, чего при других обстоятельствах делать не стала бы.

Внутри коробочки «С днем рождения Эллиот» был потрясающей красоты, явно очень дорогой, нож. И, разумеется, она позвонила родителям девочки. Папа, красивый мужчина по имени Уэйд, приехал: «Да, Джун украла его из дома. Да, делаю ножи на продажу, но этот смастерил в подарок жене. Буду признателен, если не станете никому сообщать, дочка так ранима, влюбляется всякий раз словно на всю жизнь. А не согласились бы вы позаниматься со мной платно, говорят, овладение музыкальными инструментами отодвигает деменцию, у меня скверная наследственность.»

Время сказать о каузальности «Айдахо». Причинно-следственне связи здесь работают с неотвратимостью патентованного медвежьего капкана. Это (вот все время перед глазами образ детской пирамидки с разноцветными шайбами, которые так точно входят одна в другую), конгениальное совмещение сцепленных друг с другом обстоятельств, которые выстраивают безупречную сюжетную арку. Многие линии сходятся к страшному автустовскому дню. когда семья Уэйда перестала быть. Чтобы расходиться от этой точки уже соединенными невидимой, но прочной связью.

Не случись ножа в шкафчике, не было бы занятий, в ходе которых Энн, чтобы подбодрить нерадивого ученика, села за инструмент сама и спела «Сними портрет мой со стены». И это стало прорывом, невероятно воодушевившись, Уэйд выучился играть песенку двумя руками, принес ее домой, к своей запертой на горе с хозяйством и семейными заботами Дженни. К ровеснице жене, двенадцатью годами старше Энн.

И мир ее накренился, а когда в воскресенье они поехали всей семьей за дровами и она присела на переднее сиденье пикапа все еще с топором в руке, а на заднем восьмилетняя Мэй, младшенькая, запела вдруг эту песню, внезапно случилось то, что случилось. Скажете, не бывает? А я отвечу, у меня в соседнем подъезде жила Валентина — такая, со странностями женщина. Родила поздно, незамужней, хотя отец навещал их с дочерью часто, он азербайджанец, если вы понимаете. И она буквально тряслась над своей Лейлой, даже гулять с детьми не выпускала. Сама с ней выходила на детскую площадку поздно вечером. А в августе перед тем, как дочери идти в первый класс, забила ее насмерть гаечным ключом.

Но у нас тут не Поволжье, где женщину поместили в психолечебницу, и через четыре года она вернулась, а вовсе даже штат Айдахо, где Мэй погибла, Дженни в тюрьме пожизненно, Джун исчезла. Сбежала? Похитили? Жива? Мертва? Знаете, есть такие компьютерные программы, которые позволяют моделировать предположительную внешность пропавших три, пять, семь лет назад людей. Особенно актуально в случаях с детьми, внешность-то меняется.

Уэйд с Энн, которая стала второй миссис Митчелл, идут дальше. Заказывают для листовок «разыскивается» картины, на которых Джун изображена в многообразии предположительных судеб: продавщица универмага, бомжиха, модель, пирсингованная панкуша, молодая мать, торчок, респектабельная студентка колледжа... Уэйд надеется, что так шансов опознать девушку у очевидцев больше. Пока может еще надеяться. Пока помнит, что у него были когда-то Джун, Мэй, Дженни. Ранняя деменция в роду, не забыли?

А есть еще Дженни, живущая в персональном аду женской исправительной, данном в ощущениях и ни на миг не оставляющем аду детоубийцы. И вы скажете: «Это, должно быть, страшно депрессивная книга». А я отвечу: «Поразительно, но нет, она исполнена нежности, светит внутренним сиянием, какое может исходить от очень хороших людей, и она потрясающе красивая»

Знаете. как осенний клен или мишень паутины, или ускользающая красота пушинок одуванчика. Сосна под снегом, розовый бутон, морозный узор на окне — такое впечатление от прозы Раскович. Немыслимая красота и симметрия, внутренний свет, льющийся со страниц на которых про страшное и просто неприглядное.

За эту хрустальную прозу спасибо Светлане Арестовой. Прежде не знала книг в ее переводе. Хотя нет, загуглила сейчас, «Магония» в свое время произвела на меня большое впечатление. Ну теперь уж не забуду.

Ты улетаешь, как листок,

Сними портрет с моей стены.