Непросто писать рецензию на такое произведение. Масштаб его –бесконечность, время его – вечность. В этом романе сводится воедино большое и малое, историческое и вневременное. В нем увязаны и судьбы отдельного человека – маленького, незаметного железнодорожника в киргизских степях, и судьба страны, победившей фашизм, и судьба всего человечества, столкнувшегося с инопланетной и, что уж тут скажешь, более разумной, более чуткой, более правильной – одним словом более мудрой организацией жизни. Всё везде и всё во всём! И как классно автор соединил в романе и никому не ведомый буранный полустанок и объект передовой науки и техники – космодром, за которым стоит целая половина человечества. Боранлы буранный получился великолепным – читаешь и словно становишься частью его жизни, он представляется таким родным, дорогим, словно это и есть твой дом. Как честно живут здесь люди, как замечательно дружили и заботились друг о друге семьи Казангапа и Едигея. Хочется верить, что хоть где то еще сохранились такие отношения между людьми.

На каком-то совершенно нерефлексируемом уровне автор показал взаимоотношения человека и животного. Это и подаренный лучшим другом как фундамент будущей семейной жизни, выращенный с любовью, смешной в своей вязанной попонке верблюжонок, ставший со временем грозным Каранаром; и лиса, пришедшая откуда то из степей, словно предчувствующая и скорый взлет ракет, и те перемены, которые ждут в скором времени всех живущих на планете. Единство всего живого – вот что прочитываю я в этом романе.

Еще одна из тем романа – тема отношений между поколениями, проблема отцов и детей: насмешка над старым патриархальным укладом жизни и несбывшиеся надежды в отношении детей. Как трогательно автор описывает родительскую заботу, любовь, переживание за будущее сына Казангапа – Сабиджана, которого отправляют учиться семьей и соседями, и как со временем вся эта любовь, внимание и забота исчезают, превращаются в его глупое, конечно, стеснение малообразованных родителей, его безразличие, отчужденность.

Очень мощно звучит в романе тема войны и мира: в прошлом главных героев пройденная война, ранение, геройство. Здесь мы встречаемся и с предательством героев (история Абуталипа), и связанные с ним репрессии, издевательства кабинетной сволочи над партизаном. Очень трогательно автор описывает бережное и какое то наивно-торжественное отношение фронтовиков к медалям, которые надеваются по важным жизненным случаям и придают событиям какую-то возвышенность, значимость. В каком-то смысле это очень удивительно для меня – война не дошла напрямую до Средней Азии и я, кстати говоря, не знаю, касались ли человеконенавистнические идеи Гитлера казахов, узбеков, киргизов. Возможно, при иных раскладах, война не затронула бы эти народы. Но в нашей истории она не обошла их стороной и они встали с нами плечом к плечу на борьбу с фашизмом, и стали надежными боевыми товарищами русского народа в этой, поистине Отечественной войне. Несмотря на разные языки, культуры, традиции и, уверен, противоречия и непонимания по многим вопросам, – у нас общая история и общая память.

Ну и о памяти… как же невозможно монументально показана в книге связь времен! Прошлое, настоящее и будущее соединились в этом дольше века длящемся дне. Прошлое представлено удивительными киргизскими мифами, прежде всего, конечно же, это история матери и сына, превращенного в манкурта – телесную бездушную оболочку. Казалось бы дикость и варварство степных кочевников, ужас, но нет – мы видим как манкурты незаметно, без принуждения и насилия, появляются среди нас, трансформируются посредством пропаганды, растлевающей цивилизации с ее пороками, посредством денег, жажды карьеры, популярности, славы и т.д. Удивительно и потрясающе!

И еще, какие это завораживающие строки, отбивающие части романа на смысловые куски: «Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток…А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства – Сары-Озеки, Серединные земли желтых степей. В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от Гринвичского меридиана…А поезда шли с востока на запад и с запада на восток…». И пространство и время, и пустыня и бескрайний космос, и природа и цивилизация, и жизнь человека и жизнь всего человечества – всё есть в этом романе!

Живет такой человек – Константин Зарубин. Видимо, это хороший, честный, искренний, верящий в добро человек. Да, живет он в благословенной Швеции, но та страна, в которой он родился и вырос все не отпускает его, маячит на фоне комфортной и стильной хюгге-жизни как что-то серое, мрачное, опасное. Как болячка: одергиваешь себя, а руки сами тянутся к ней. Совершенно не думаю, что Константин прагматично эксплуатирует, видимо, популярную на своей новой родине тему bad Russians. Думаю, это искренняя попытка разобраться в себя самом, в своем прошлом, с судьбой, памятью, детством и т.п. Так вот, в романе автор обращается к изумительной теме встречи с Книгой. Той Книгой, которая уносила тебя далеко-далеко, туда, где было море и паруса, загадочные убийства и гениальный сыщик, неизвестный космос и отважные астронавты. В нашем случае это такая несоветская фантастика в неприветливом советском мире. Да, это тот самый опыт переживания встречи с чем-то удивительным, который испытывали все мы, дети того времени, когда принято еще было ходить в библиотеки и верить в светлое будущее. Это опыт встречи с Книгой, которая создавала свою особую атмосферу, куда хотелось поскорее сбежать, укрыться от всего того тоскливо-серого и безнадежного, что царило вокруг.

Это волшебное ощущение замечательно передано в первой трети романа. Она читается буквально взахлеб, здесь есть и таинственность, и тревожность от столкновения с неизведанным, и ощущение загадки, какого-то заговора, ключ от разоблачения которого у тебя вот-вот будет в руках, но каждый раз он внезапно теряется, исчезает, пропадает, буквально обрушивая жизнь того, кто познакомился с ней.

А вот дальше стало хуже. Честно говоря, я путался, терялся, пытался понять, что происходит, но все же полной ясности и понимания происходящего у меня не получилось. Поток сознания, поток текста наслаивался, наслаивался, перескакивал с места и времени, плутал и запутывал. Почему именно эти люди стали частью эксперимента? Как они встретились? Как устроены отношения меду ними? Что это: воплощения одной сущности в разных личностях или реально разные люди? Не все мне, к сожалению, стало понятно, но и, каюсь, читал не то чтобы совсем внимательно.

Книга намекает на какой то беспредельный, инфернальный ужас (встреча с ним и была сюжетом одной из повестей л-х писателей), а именно ужас от открытия собственной индивидуальной безосновности, оторванности, утраты смысла жизни, связи с единым, космосом, Богом, с бытием, если помянуть Хайдеггера. Нас преследует ужас от ощущения того, что твоя собственная жизнь, воспоминания, планы, мечты, переживания – все это результат чьего то чужого плана, замысла, а скорее всего случайного действа. Вот есть мы здесь и сейчас, «мыслим, следовательно, существуем», а что за этим? А что дальше? А что раньше? Все, что было – куда все это девается? Тот ли я, кто был вон тем ребенком на фото? Тот ли я, что натворил вот это? И где я – настоящий? Рушится проект Человек, оголяется, секуляризируется, развенчивает свои предрассудки, стереотипы, заблуждения, а что остается в итоге? Есть ли у всего этого хоть какой-то смысл. Автор не дает ответа, да и правильно делает, ведь любой ответ здесь будет нечестным. Мощная тема!

Опять же, повторюсь, роман пропитан этим бесконечным бессильным раздражением благодушного интеллигента по поводу ФСБ, несвободы, рабского сознания, безликости моей страны и людей, преданных ей. Хорошие русские где-то там, где царит студенческая беззаботность, необременительная подработка в финском книжном магазине, свободная любовь, прогулки на велосипеде, евро, кафешки. А здесь, оглянись, читатель, – скотный двор. В общем, не отпускает Константина родина, не получается у него успокоиться, стать сытым самодовольным буржуа, вот и пишет свою ПЛП.

Константин, будьте честными до конца, попробуйте понять и другую сторону. Остаюсь вашим читателем.

Америка девяностых для меня – что-то вроде земного рая; мир, где все богаты, счастливы и сексуальны. Ну, вы поняли, я рос в голодные перестроечные годы и с упоением смотрел голливудские фильмы этой эпохи. Все такое солнечное, беззаботное, деловое. Роман переворачивает это представление об Америке девяностых: на протяжении всей книги где-то вдалеке маячит угроза финансового кризиса, невыплаченных кредитов, безденежья. Даже формально началом семейного распада послужил внезапный, преждевременный выход на пенсию отца семейства, в результате которого он недополучил ее значительную часть. В той или иной мере с финансовыми проблемами сталкиваются все герои романа, и даже если денег много, сами они не добавляют счастья героям (Дениз или Генри).

Из всех героев ближе всего мне показался Чип – такой же, как я, бездельник – гуманитарий, начитанный, критически мыслящий, рефлексивный, бла-бла-бла, и абсолютно не приспособленный к реальной жизни. Нью Йорк, какие то эфемерные проекты в Голливуде, стартапы, и мыльные пузыри балтийской демократии в противоположность крепкой, инженерно-технической работе отца семейства где то в глубине «настоящей» Америки. Вообще, образ получился колоритным, особенно прикольно было, когда его идейная чепуха об угнетенных группах, феминизме, раскрепощении личности и прочем таком переросла в сексуальные отношения со студенткой, что академическая общественность восприняла не столь восторженно как теоретизирование об этом. И вообще, зацикленность Чипа на сексе, это постоянное съезжание его внимания в область фантазий о нем, неспособность сосредоточиться на действительно важных в данный момент вещах, выглядит как настоящая мания и как определенная степень личностного разлада.

На протяжении книги нас ждет много событий, лейтмотивом всей истории служит ответ на вопрос, сможет ли семья собраться на Рождество? Финал все расставил по своим местам. Чуда, конечно, не случилось, но все же примирение произошло. Несмотря ни на что, семья показалась мне дружной, настоящей. В ней много проблем, недопонимания, но нет в ней какого – то лютого треша, издевательств, беснований. Семья собирается на Рождество – что может быть добрее? Неожиданно, вопреки уже всему к празднику приезжает непутевый Чип. Блудный сын, побитый и несчастный, здесь, в доме родителей он обретает спокойствие и домашнее тепло.

Роман лишен какой то интриги, лихих поворотов, драматичности. Все обыденно, тривиально, но следить за повествованием все равно интересно. Часто ставил себя на место героев романа: а как бы поступил на их месте я? А правильно ли я проживаю свою жизнь? Не скрывается ли за видимым фасадом моего благополучия какой – то изъян, угроза ему?

После романа еще более тревожной становится мысль о старости. Как так – ты молод, и пусть ты беден, но все проблемы переносятся легко, все еще впереди, главное, что ты полон сил! А старость – всегда бессилие, беспомощность, опущенные руки, дряхление и деградация. Как быть, что делать? Быть вместе, держаться друг друга, – такой ответ дает роман. Вроде бы банально, бесхитростно, но такой ответ придает мне сил!

Роман затягивает. Роуд муви словно погружает читателя в сон: вязкий, зыбкий, тревожный. Автор великолепно работает над атмосферой какой-то смутной тревоги. Это не страх, который вызван чем то определенным, который имеет в себе ясную причину, вызван чем то безобразным, омерзительным (так работает большинство фильмов ужасов). Тревога – явление иное. Она рождается из озарения или переживания того, что привычный мир скрывает в себе пустоту, ничто, небытие. Все, что кажется определённым и понятным обнаруживается как лишенное своей основы. Сущее выворачивается наизнанку, словно бессознательное раскрывает для нас свое содержание.

Роман Поляринова выражает это тревожное ощущение. В мире книги случилось ужасное, словно знаки грядущего Апокалипсиса явились кадавры – невинные дети, превратившиеся в соляной столп; юг России захватывает экологическая катастрофа, засуха, растущие солончаки; страна пережила межнациональные конфликты, ее территории незаметно заселяются китайцами. Но этот Апокалипсис не похож на киношный, в нем нет показных смертей, нет и супергероя и плана по спасению человечества. Люди приспособились к новым условиям, все происходящее рутинизировалось, обжилось. Где то кадавры стали частью привычного ландшафта, где то затерялись в болотах, где то стали частью религиозного шоу со всем сопутствующим – фриковатыми культами, продажей мортуальных фенечек, использованием соли, из которой они состоят, в пищу.

Автор отлично стирает грань между вымыслом и реальностью: мир, в котором происходит действие романа узнаваем, понятен. Это все те же шиномонтажки, заправки, закусочные, хрущевки, чинуши, либертота. В сюжет вплетены мокументари-материалы: новостная лента, интернет-переписка, фрагменты и рецензии на книги, что придает миру полноты, жизни. Вот так живешь-живешь, строишь планы, надеешься на что то, потом бац, – и оказываешься на изоляции, выходишь на улицу с повязкой на лице, забываешь, когда последний раз был в кино. Мир проваливается куда то и мы то ли не замечаем, то ли привыкаем к этому.

Многим роман напомнил «Дорогу» Маккормака. Ничего не могу сказать об этом, ее я не читал. Мне же «Кадавры» напомнили «Пикник на обочине» – своим переплетением привычного и фантастического, обращением к детям как жертвам неправильной жизни. Только «Пикник…» еще предполагал надежду, «Кадавры» оставляют после себя ощущение пустоты, беспомощности. Мне он чем то напомнил вечный сюжет русской классической литературы: какое то заснеженное поле, бескрайняя дорога, вокруг ни души. Куда едешь? Зачем? Читаешь и наполняешься этой атмосферой пути-дороги из ниоткуда в никуда.

П.С. Знаю, что в планах автора было написать дилогию. Часть «Юг» мне понравилась, очень надеюсь, что будет продолжение, тот самый «Север»!

Злое, конечно же, произведение. Недоброе. Мне встречались споры о том, действительно ли была такой война для рядового Астафьева В.П. или это способ поквитаться с советским прошлым, но сам я с трудом представляю себе Виктора Петровича угодничающим и желающим понравиться хоть кому то. Оттого и тяжело читать какой была война для простого Ваньки: в грязи, голоде, болезнях, смерти. Никакого геройства и пафоса – тяжелая, муторная лямка, избавиться от которой невозможно. И комиссарская чванливость, политиканство, тыловая бравада с другой стороны. Впрочем, все как всегда: кому война, а кому и мать родна.

Язык произведения, конечно, исключительный – живой, простой, непосредственный. Словно попадаешь в эту языковую среду, напитываешься этими солдатскими разговорами, пересудами, этими «у бар бороды не бывает». Словно сам становишься младшим командиром с его переживаниями по поводу наград. Язык не плавный, а шершавый, где то резкий, чувствуется в нем какая то земляная, нутряная, простонародная мощь. Абсолютно другой мир для меня, читаю, и словно путешествую, попадаю в эти окопы и грязь, к этим людям.

Вообще, представляю себе как сложно писать о войне. Как можно уместить в слова все переживания, страхи, ужасы от смерти, которая всегда где то рядом. Все мы слышали не раз суждения о том, как не любят вспоминать войну фронтовики. Мне кажется, что это нежелание вспоминать зачастую оказывается невозможностью вспомнить: ну не может психика хранить в себе эту память, поэтому, как ни старайся – в воспоминаниях ветеранов только какие то обрывочные, зачастую будничные фрагменты. Оттого и ценна книга Астафьева, так живо, без прикрас и ложных умствований воссоздающая воспоминания простого солдата и великого русского писателя Виктора Петровича Астафьева.

Повесть теплая, добрая. Пусть и не хватает в ней традиционной крапивинской мальчишеской героики, но, может это и к лучшему. Главным антагонистом стало не вселенское зло, морское чудовище или оживший манекен, а местный торговец-перекупщик, превратившийся из буржуина в вождя туземного племени на далекой планете. Полеты на стульях, посиделки у костра, печеная картошка, мальчишеские приключения – всё как мы любим!

Моим любимцем стал Пим Копытыч – немного леший, немного неформальный ученый, тихо-мирно поживающий в своей уютной избушке с печкой и чаем. А еще он гонит самогонку и иногда прикладывается к ней. Опять же, не пьянства ради, а чтобы стало теплее и добрее в этом мире. В том мире, в котором я хотел бы жить.

Читая книги Кутзее особенно остро понимаешь, что другой человек – целая Вселенная, свой мир, неповторимый и вычурный. Я думаю, это справедливо для каждого человека, какой бы неприметной и скучной ни казалась его жизнь, просто не каждый (да что там «не каждый», практически никто) не может так пронзительно рассказать об этом. А Кутзее умеет! Казалось бы, где я, русский малообразованный обыватель, жизнь которого – борьба за кусок хлеба, и южноафриканский рафинированный интеллектуал, лауреат Букеровской и Нобелевской премий? А вот читаю и обнаруживаю что-то очень близкое и очень понятное мне. Все же во всех нас больше общего, чем отличий. Например, мне совершенно неблизка тема апартеида, сегрегации, расизма, которая проходит красной нитью в творчестве писателя. В моих краях проживают коренные народы Сибири, в моем окружении есть буряты, тувинцы, казахи, и, слава Богу, между нами нет никаких конфликтов. А вот детские переживания: отношения с родителями, одноклассниками, друзьями по спортивным играм – вот это все стало очень понятно и близко мне. Детство – это то время, когда все было настоящим. Чувства, эмоции, дружба, влюбленность, страх – все настоящее! И все общее для всех нас, поэтому, читая, мысленно возвращался в свое детство, переживал это ощущения единства меня и мира. А еще мне очень близка отстраненная, безэмоциональная манера письма этого автора. Особенно странной она выглядит в автобиографическом произведении – ты пишешь о самом себе, но это словно взгляд на себя со стороны. Какой он, этот я, в глазах некоего невидимого наблюдателя? Тревожно и удивительно! Как вы поняли, книга очень тронула меня. Расскажу немного о двух её наиболее запомнившихся фрагментах.

Первый касается описания переживания ребенком истории Второй мировой войны. Как восхитительно было читать о любви маленького мальчика к далекой России. Советские солдаты, танк Т-34, Сталин –вопреки проамериканской пропаганде ребенок почувствовал, что подлинная сила и правда стоят за Россией. И вот маленький мальчик листает географический атлас и вчитывается в названия русских рек – Волга, Лена, Енисей. А уже позже, как мы знаем, Кутзее полюбил русскую литературу. Да как полюбил? Прочитайте его «Осень в Петербурге» и вы почувствуете в какой мере он погружен в, как это принято называть, культурный код русской культуры. Как рождается эта любовь к чему-то далекому и непонятному? Почему посторонний человек способен тоньше и острее понять другую культуру? Почему я, дитя этой культуры, так неуклюж с ней? Удивительно.

Второй из особенно запомнившихся мне фрагментов, – это переживания молодого выпускника, связанные с противоположным полом. Вообще, интересно было прочитать о работе в сфере IT на заре ее становления. Удивительно, как молодой специалист с дипломом филолога попал из своего провинциального захолустья в столицу мира – холодный, отчужденный Лондон, в мир офисов с его люминисцентными лампами, неярким светом мониторов и пиликаньем телефонов. Так вот, в этом чужом мире юноша начинает свою сексуальную жизнь, и, как и многих, его ждут непонимание, неуверенность, стыд. Действительно, редко у кого этот первый опыт был, скажем так, положительным. Читал и невольно сравнивал со своей жизнью. Все же, как бы ни сложилась жизнь, кто бы ни был рядом с нами, каждый из нас остается навсегда одиноким – такой вывод я делаю из этой книги.

Как итог, книга, хоть и довольна разрозненная (например, третья ее часть, некие фрагменты из дневника, интервью, несколько выпадают из логики повествования), но все же замечательная. Она способна увлечь, погрузить нас в наше прошлое, в мир детства, первых шагов взрослой жизни, в далекие и щемящие сердце воспоминания. Будущий читатель, из этой книги ты узнаешь кое-что о другом человеке, и будь готов узнать что-то новое о себе самом.

Да уж, к сожалению, роман, как цельное произведение не получился. Вроде бы начало хорошее: есть главный герой – типичный русский интеллигент, неяркий, тихий, ковыряющийся в своем далеком и никому не понятном пространстве Веданты, ненужный этому миру, жаждущему денег и славы. Еще один «лишний человек», кои представляют собой золотое достояние русской литературы. И вот в жизни этого человека происходит поворот, связанный с его совершенно случайным вовлечением в политику. Никакой рефлексии подобно «Тварь я дрожащая или право имею» нет совершенно, к участию в протестных акциях героя подтолкнул его друг-хохмач, вполне возможно, чтобы просто выставить его в дураках и посмеяться над растяпой-коллегой.

В общем то мне понравилась и вторая часть романа, в которой герой вызывается спецслужбами для того, чтобы проинформировать о своей заграничной поездке. И ничего героического и драматичного в этой поездке не было – типичная научная командировка, но вот тут герой делает неожиданный ход, своего рода крик-заявление о себе, он пишет нетипичный отчет, в котором подробно описывает свои ощущения, чувства, мельчайшие бытовые подробности, – словом, совсем не то, что могло бы заинтересовать товарища майора. И Ауслендер объясняет это общечеловеческим желанием быть, остаться в памяти людей, не исчезнуть: пройдет еще совсем немного времени и все забудут его лекции, никто не будет читать его научных статей, никаких преданных учеников, которые вспоминали бы его он не оставит, а вот отчет о поездке точно останется в истории, сохранится в надежных архивах Лубянки. Вот уж, «что написано пером, не вырубишь топором». А значит, в какой то мере сохранится и личность Ивана Ауслендера, и мы сможем познакомиться с ней, с теми самыми переживаниями героя. Потрясающий ход. Ведь и наши отзывы на прочитанные книги – это в какой то мере попытка оставить «знак» о себе, зафиксировать свое Я в письменной речи. Чтобы помнили, так сказать. Это мне очень понятно.

А вот третья часть романа перечеркнула все. Что это? Научно-популярное изложение Веданты? Зачем это? Куда делся Ауслендер? Что с ним? Ау…Создается впечатление, что автор просто соединил в одно целое совершенно разнородные куски: историю лишнего человека, свои заметки о поездке по Европе, ну и свое понимание Веданты. Получилось нечто неживое, к сожалению.

Тема двойничества – одна из самых таинственных, мистических, тревожащих человека, недаром к ней обращались такие знатоки темной стороны жизни как Гоголь и Достоевский. Двойничество ¬ – это нарушение вселенского порядка, в котором нет места двум абсолютно одинаковым сущностям. Время не может течь вспять, а один и тот же объект занимать два места в пространстве. Кстати, своё отличие есть и у Тертуллиано Максимо Афонсо и Антониу Клара: последний родился на полчаса раньше, а значит претендует на «оригинальность», подлинность. Тертуллиано же, получается, всего лишь копия, напялившая для конспирации нелепую бороду. Как жить с этим дальше? Оказывается, и на этот вопрос есть ответ, ни Тертуллиано, ни Антониу не знают, но «Хаос – это порядок, который еще не расшифрован», а значит в отношении их действует какой-то высший скрытый механизм целесообразности, который приведет героев туда, где им место.

Тема женщины, измены, неверности, предательства также важна для понимания романа. Именно через нее будет разрублен гордиев узел, связавший воедино жизни героев. И вообще, мне показалось, что в отличие от экранизации книги, женщина показана как спасительница, как светлая сторона бытия, как тот, кто способен увести от беды, подарить тепло и мир. И хотя именно женщина приводит одного из героев к гибели, она это делает из правильных побуждений, из жажды разобраться, победить обман.

Возвращаясь к вопросу, почему тема двойничества интересует нас, можно сказать, что, наверное, в каждом из нас есть тот самый двойник, который знает о нас все: он осуждает нас, когда мы творим что-то неподобающее и доволен нами, когда мы сделали что-то приятное, он корит нас за несбывшиеся надежды и напоминает нам о наших утратах. А еще у нас есть удивительное чувство, что мы не случайны в этом мире, да и вообще, что весь мир – это мы, и когда не будет нас (хотя, по-настоящему, думаю, мы не можем представить себе мира, где нет нас), не будет никакого мира и жизни, а поэтому ощущение нашей исключительности отторгает тему чужого, иного, воплощенного в копии.

П.С.: забавным показался такой ход от автора: Тертуллиано обнаруживает своего двойника, при этом выясняется, что скорее сам Тертуллиано двойник Антониу (тот родился раньше). При этом Антониу, будучи копией Тертуллиано, актер по профессии, то есть создает, или опять же копирует разных героев. Тема перевоплощения актера, и, шире, магия кино, тоже важна для понимания романа. И еще, Тертуллиано по итогу романа становится двойником своего двойника, взяв его имя, жизнь и женщину. Удивительно.

Внезапная слепота, как какое-то проклятье, а затем неожиданное прозрение – это намекает на вселенскую, архетипическую историю подобно истории царя Эдипа или воскресшего Лазаря, но кульминации, катарсиса, увы, не случается. Внезапно начавшись история внезапно обрывается, а в промежутке между зрением, в состоянии белой слепоты мы узнали, что способны на грязь, кровь, скотство. Да только было ли это для кого-то тайной? Остались хоть какие-то иллюзии относительно человека после Холокоста? Конечно, нет. И в чем ценность именно этой книги? Подобный сюжет расчеловечивания встречался и ранее, причем более талантливо исполненный (мне на память пришли «Повелитель мух» Голдинга, «Благоволительницы» Литтела и «Превращение» Кафки). Что может быть интересным: что время действия – наши дни? что герои, лишенные имени, отождествляются с самими нами? что мы тоже хотели бы добавить на какое-то время хаоса в эту беспросветную серую жизнь? Возможно. А, может быть, история понравится тем, кто не читал Голдинга, Литтела и Кафку?

Тетралогия – подумать только, как это много, как это масштабно, да и писалось автором, хоть и с перерывами, почти тридцать лет. Целая жизнь, что ни говори, и герои становятся словно родными, переживаешь за них. А с другой стороны, оглянешься после прочтения и видишь только наброски, фрагменты к чему-то большему. Вот и война отгромыхала, и Таня прошла немецкие лагеря, и Семен уже гвардии майор, а дядя Саша так вообще генерал, а все кажется, что это только начало чего-то более важного. Еще не жизнь, а только приготовление к ней. Ну не хочется мириться с мыслью, что вот оно так. Да и сам автор не хотел оставить все как есть, только вот не успел…

Иногда нам кажется, что сложившийся уклад жизни будет с нами навсегда. Никуда не денется этот маршрут до работы, эти бессменные лица в новогоднем огоньке, этот очередной …дцатый сезон сериала сменится …дцать первым, и так далее. А потом с удивлением обнаруживаешь, что мир изменился. Теперь ты работаешь на удаленке и даже забыл какая заставка рабочего стола твоего офисного компьютера, на огоньке какие то новые, неизвестные тебе лица (вроде бы эту брюнетку ты где то видел, но не можешь вспомнить где…Бузова может быть? Нет, не Бузова, – со смехом подсказывает тебе племянник, – Чика Бамбина. Да вы чтооооо, – думаешь ты, – надо же, впервые слышу), и ты не можешь вспомнить какой сериал ты смотрел последним (что, что? «Настоящий детектив» – это 2014й? не может быть). Так вот, главное достоинство тетралогии, на мой взгляд, состоит в прослеженной эволюции героев романа: вот мы встречаемся с ними еще наивными, пылкими школьниками с горящими глазами, а вот они преисполненные праведного гнева защитники своей страны, а вот они уже усталые и разочаровавшиеся в Высшей справедливости потертые жизнью взрослые люди. Наверное, так и должно быть. Хочется, чтобы все у них было хорошо, хочется, чтобы все хорошо стало у тебя. Читая роман о взрослении, мы переживаем чью то жизнь, сравнивая ее со своей, удивляемся. Было бы хорошо, если бы я прочел тетралогию в свои юношеские годы, возможно, это спасло меня от некоторых ошибок. Но не жалею, что прочел уже взрослым, роман не пустой, не развлекательный, и, действительно, дает повод для надежды.

Действие очередного романа тетралогии происходит в Германии. О, это уже не та торжественно-мощная, великая, упивающаяся своими военными успехами Германия, всюду видны признаки грядущего конца: вместо настоящего кофе вам могут предложить только эрзац, чтобы приобрести билет на железнодорожном вокзале вам уже нужно сунуть небольшую взятку кассиру в виде нескольких сигарет, во все бОльших домах на полках можно увидеть фото молодых мужчин с траурной каймой. Война пришла туда, где она родилась. И вот, уже в святая святых нацистского государства, в его армии, военной разведке, в министерстве иностранных дел звучат осторожные голоса о необходимости спасаться. Спасаться не через тотальную мобилизацию и последний рывок на поле боя, о, нет. Спасаться через заговор, убийство главного паука, вампира, сосущего кровь миллионов и миллионов людей. Спасаться через хоть и унизительный по существу, но обставленный достойно мир с американцами и англичанами, ведь мы, заговорщики ¬– будущее той Германии, что спасет вас от красной угрозы, движущейся с востока. Да, обстоятельства покушения нам в общем то хорошо известны (как минимум, фильм «Операция «Валькирия» 2008 г. Большинство из нас видело), но читать об этом не менее интересно. Как «вкусно» автор описывает эту немецкую военную машину, этот Ordnung – многозначительные полковники и генералы, только вслушайтесь в их имена – фон Тресков, Шлабрендорф, Канарис, Роммель, фон Штауфенберг. Здесь нас ждут и прусская дисциплина, и устав, и верность присяге, и милитаризм, и презрение к грязным политикам, пропагандистской геббельсовщине – здесь есть все. Валькирия – дева-воительница над полем боя, бункер «Волчье логово» — зловещее темное место, земная обитель сатанинского зла – весь этот символизм всегда впечатлял меня.

Сменились главные герои тетралогии – в этой ее части мы не встретим ни Таню, ни Семена, ни дядю Вову. Главной героиней стала Людмила Земцова, Людхен. Девушке можно сказать повезло, в нацистском плену она попала в качестве домашней прислуги в семью профессора – искусствоведа, пожилую пару настоящих гуманистов, по своему заложников своей страны, ее политического режима. Появляется и новый герой – физик-ядерщик Эрих Дорнбергер. Читая о нем, я представлял его себе в образе Штирлица. Да, Эрих ученый, а не спецслужбист, но его выдержанность, спокойствие, внутренний стержень очень напоминали мне образ, великолепно воплощенный Вячеславом Тихоновым.

Книга понравилась мне. Что-то теплое, человеческое есть в ней – любовь, возникшая, вот уж, как говорится, когда ее совсем не ждешь. Война, чужая страны, совершенно разные люди…Хочется, чтобы все у них сложилось хорошо.

П.С.: внимательный читатель, а ты понял, почему роман назван «Сладостно и почетно»?

В полдень, когда солнце было высоко, когда жизнь только набирала свою силу вдруг наступила тьма. Война пришла на украинскую землю, немецкая военная машина покатилась на восток. Герои книги начинают новую для себя жизнь: кто то, как отчим Тани и ее жених – на фронте с его суровыми, но честными и понятными законами; кто то, как сама Таня и ее подруга Людмила – в оккупации, где все непонятно.

Честно говоря, я слабо представлял себе жизнь в оккупированном городе. Даже не задумывался над тем как она была организована и эта книга восполняет пробел. Автор пишет о чем знает не понаслышке (он тоже прошел оккупацию и угон на принудительные работы в Германию). Жизнь продолжается и в таких условиях: люди ищут возможность заработать, нужно жить, покупать продукты, дрова, нужно лечиться, учиться. Формируется своя теневая экономика, спекуляция, карточная система. Вместе с этим работает ресторан, куда Таня попадает теперь уже не с отчимом как в прошлой части тетралогии, а с образованным, лощеным, воспитанным, галантным немецким офицером. Офицеры флиртуют и ухаживают за девушками. Подруга Тани Людмила оказывается угнанной в Германию, где ее ждет невольничий рынок (автор хорошо описывает удивление от факта невольничьего рынка в 20 веке в высокоразвитой стране, давшей миру Бетховена, Гете, Канта, Гегеля), устраиваясь в конце концов на работу к интеллигентной немецкой семье. Но что мне показалось удивительным, так это описанная строптивость пленников, которые «выбирали» варианты с работой, отказывались от нее при нежелании. Честно говоря я полагал, что трудовой плен выглядел однозначнее: ты или работаешь там, где тебе укажут, либо концлагерь. Оказывается, некоторая мера независимости у пленника все же оставалась. А еще я вспомнил институтскую встречу с человеком, который рассказывал свою историю угона на принудительные работы в детстве. Что меня удивило, он практически ничего не помнил о своей жизни там. Помнил какую то ферму, животных, за которыми ухаживал. Словом, ничего сверхординарного с ним не случилось (и слава Богу, конечно). А мне казалось, что подобный опыт – как ожог, шрам на всю жизнь, трагедия…но нет, как говорится, жизнь продолжается в любых условиях.

В романе появляется партизанское подполье – эта часть прописана тоже без излишней героики и пафоса, да и откуда ему взяться? Партизанское движение разрозненно, не координируется из центра, чем заняться конкретно – не понятно. А еще в романе появляется нетипичный для советской литературы персонаж – эмигрант «первой волны», человек, несогласный с красным большевистским движением, но тем не менее остающийся патриотом своей страны, России. И эта часть романа тоже автобиографична, в свое время такие же русские эмигранты помогли семье Слепухина бежать из немецкого плена в Бельгию.

Что еще: в книге появились жовто-блакитные коллаборанты, полицаи, активно желающие угодить новым господам. А сегодня им ставят памятники. А памятники их противников сносят. По моему, тьма над нами снова сгущается.

Мне сложно было увлечься этим романом хотя бы потому, что я так и не смог визуализировать этот бетонный остров: ограждения, дорожные щиты, три пересекающиеся автострады, виадуки, пространство между ними, покрытое зарослями и заваленное брошенными ржавыми авто, высокая насыпь. Вроде бы остров должен быть глубоко внизу, вдали от магистрали (именно поэтому главный герой не может самостоятельно выбраться из него), и в то же время мы читаем, что он встретился глазами с пассажиром проезжающего автобуса (то есть, оказывается, расстояние не такое уж и большое и если даже ему невозможно выбраться самому, то показать знаки о помощи можно). Причем, герой делает эти знаки, но они какие то ненужно избыточные и бесполезные – он поджег бензин, он мучился, когда писал текст о помощи на каком то придорожном щите. Повторюсь, если у него получилось встретиться глазами с пассажиром проезжающего автобуса, ему достаточно было просто размахивать руками и кто-то да заметил бы и остановился. Зачем и почему осталось для меня загадкой. Еще из непонятного: герой встречает на острове странную компанию и вроде бы попадает в зависимость от них. И в то же время мы видим как аккуратны и деликатны «дикари» – они не отобрали ни деньги главного героя, ни покусились на его вино. Наоборот, они прикладывают усилия, чтобы заработать их. Ну да ладно, может быть, я просто недопонял что то. Перейдем к плюсам.

Достоинством книги я назвал бы не его язык или ту самую атмосферу, в которую с удовольствием погружаешься, а, скорее, ситуацию, в которую помещает нас Баллард. Тихая размеренная жизнь, уютное кресло «Ягуара», шум шин, приятные воспоминания о вечерах, проведенных с любовницей сменяются заброшенностью в, как это принято называть, лиминальное, пограничное пространство, социологическое «не-место», – которое мы даже не заметим. В повседневной жизни, наш взгляд скользит по поверхности, вдоль и мимо этих пространств. Оглянувшись, мы обнаруживаем вместе с героем артефакты привычного мира: изъеденные ржавчиной остовы машин, сколоченные из фанерных щитов лачуги, сваленные пищевые отходы из ресторана. На окраинах ойкумены живет странная, непонятная, уродливая (в наших глазах) жизнь. Например, здесь живет девушка, которая время от времени приводит себя в порядок и выбирается в «наш» мир, в котором зарабатывает, оказывая сексуальные услуги порядочным буржуа, или преисполненный гигантской силой недоумок – выброшенный из нашего мира бывший цирковой акробат, испытывающий страх перед буквами, письмом, то есть языком, коммуникацией, сутью человеческого бытия. В каком то смысле эта странная жизнь более «живая», чем холодная, бетонно-стальная жизнь мегаполиса, его выхолощенной машинерии. Это отчужденный мир, избавившийся от прошлого, истории; мир, в котором исчезло представление о будущем; это мир без мечты, мир вечного «здесь и сейчас», мир, в котором нет места старости и болезни, мир вечно позитивных, энергичных, улыбающихся манекенов. Не зря так ценили творчество Балларда такие современные социальные мыслители как теоретик киберготики Ник Ланд и автор концепта «капиталистический реализм» Марк Фишер. Пусть книга Балларда – литература невысокого уровня, но она схватывает важные стороны нашего мира. Читать, особенно думерам.

Отстраненный стиль Кутзее, его мизантропия, меланхолия, картина опустошения, неспешное действие, происходящее в Богом забытой глубинке южноафриканского вельда (кстати, впервые услышал этот термин как раз у автора. Если бы не это, сам бы описал эти места как саванну) создает удивительное ощущение зыбкости жизни, ее неопределенности, сожаления по поводу ее …не знаю как сказать, нечестности, что ли. Ну, или бесчестья, поскольку иначе непонятно, почему роман назван именно так. Собственно, никакой особой «чести» в жизни профессора и не было, даже до «краха» она была грустной и нелепой: дамский угодник, выходящий в тираж, в постоянном поиске сексуальных приключений; лекции, прочитанные для самого себя, потому что студентам они не нужны, неинтересны. Нелепость и абсурд, конечно. Как и жизнь вообще.

В романе, как мне кажется, важна тема судьбы, предопределенности. Человек – совсем не хозяин своей жизни, мир и ход времени не изменить, не повернуть вспять и от своих корней никуда не деться, поэтому главный герой, такой себе лощеный профессор, академический лев, витающий в эмпиреях английской классической литературы оказывается там, где должен быть – в глухой провинции, в скромном жилище, рядом с овощными грядками, овцами и африканской хтонью. И утилизация умерших собак, расчищение мертвого, но не ради жизни, а ради очередного тлена – вот жизненный удел, скромное дело твоей жизни. Своего рода толстовское «опрощение», смирение перед бесконечностью и непознаваемостью жизни. Видимо, всем нам суждено пройти подобный путь «бесчестья».

Конечно, ужасы детства, они самые тревожные, все мы прошли через унижение, разного рода подростковый трэш, озлобленность, поэтому тема «Гадкого мальчишки» всем нам понятна. Ты взрослеешь, а страхи из детства время от времени всплывают в твоей взрослой жизни. И в этом с Кингом я согласен. Проблема рассказа в том, что эта тема была реализована автором гораздо интереснее в более ранних работах: «Оно», «Иногда они возвращаются», «Лангольеры», и др. Есть такой термин – «фландеризация», от имени героя «Симпсонов» Неда Фландерса, суть которого заключается в карикатуризации изначального образа, что служит знаком вырождения и образа, и произведения в целом. Так вот, с гадкими мальчишками Кинга и произошел подобный процесс, вы только присмотритесь как он выглядит: у него рыжие морковные волосы, пухлый живот, «дряблые малышечьи груди», полосатый свитер, нелепая кепка с пропеллером, он ревет как осел нелепые ругательства , шутит про задницы и минеты. И он сеет смерть. Карикатура, гипертрофированное зло в детском обличье, пародия на инфернальное. Нет, не зацепило, Генри Бауэрс или Патрик Хокстеттер были гораздо более страшными, а встреча с детскими страхами в «Оно» в разы более сюрреалистичной и тревожной. Боюсь, что фландеризация победила самого Короля.

«Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразились в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта»

Н.А. Бердяев

Вообще, тема пространственной организации бытия выступает одной из центральных тем мировой философии вообще, и русской в частности. Тема дорожного приключения весьма популярна и в литературе – читатели с удовольствием погружаются в мир путешественника, присоединяясь в своем воображении к дороге и таящимися на ней открытиям. Одна из этих дорожных историй – повесть «Тарантас» много обещает читателю, но дает гораздо меньше. На анонсированную «энциклопедию жизни русской глубинки» она, к сожалению, никак не тянет, заметки путешественников слишком поверхностны, нет здесь ни психологизма, ни хоть какой то историософии (это я вспоминаю «Русь тройку» из гораздо более значительного дорожного романа русской литературы). Нас ждут постоялые дворы, чай из самовара, матрасы с клопами, рассуждения главных героев о жизни в России, в которую крепко врос удачливый, хозяйственный купец Василий Иванович; и Европе, которой так восхищен образованный, возвышенный, но непрактичный Иван Васильевич. Какой то особенной оригинальности или хотя бы интересности в этих рассуждениях я не увидел. Немного добавляет в книгу колорит восточной Казани, улыбнуло жульничество местных торговцев, облапошивших наивного путешественника при покупке им стекляшек, выданных за жемчуг. Цыганский табор, опять же, был. И все равно не зацепило.

Несколько неожиданным оказался финал повести, создалось ощущение, что автору просто наскучило дорабатывать историю.

Подводя итог, все же посоветовал бы читателю, желающему ознакомиться с путевыми заметками этой эпохи, обратить свое внимание на дневники А.П. Чехова во время его поездки на Сахалин, или воспоминания и рассказы из поездки с богомольцами В.И. Немировича-Данченко (про упоминавшийся ранее роман «Мертвые души» и говорить нечего). «Тарантас» оказался очень проходным произведением. К сожалению.

Да, книга огромная. И по объему, и по качеству. Советская («совейская») действительность показана откуда то сбоку, сзади, и вместе с тем не создает впечатление какого то извращения, сатиры, насмешки. «Не мы такие – жизнь такая», как гласит безысходная житейская родная мудрость. Роман состоит из четырех частей и эпилога и моя любимая часть – «Койко-место», первая его часть. Я люблю её по тем же причинам, по которым люблю «Записки из подполья» Достоевского. Я люблю ее за подпольного человека, у которого почти нет ничего настоящего (даже его имя, Гоша – производно не от Георгия, а от Григория), который противостоит миру внешнему с его рационализмом, нормой, его пониманием правильного. Этот человек противостоит социуму, организации, структуре, он вынужден обманывать, изворачиваться, мимикрировать. Думаю, что каждый, присмотревшись, увидит в себе это подполье пусть не в форме осознанного несогласия, внутренней эмиграции или тихого бунта, но хотя бы в виде паскудного желания казаться своим, желания понравиться, желания похвалы. Это подполье можно обнаружить в форме злорадства по поводу чужих неудач, озлобленности на близких, тайной зависти. Подпольный человек – это человек, потерявший Место в мире, провалившийся в подполье бытия, в область сумрачной онтологии или, как говорят современные гуманитарии – в область лиминальных, т.е. пограничных пространств. Мне трудно оценить это падение, я далек от того, чтобы мазать Гошу Цвибышева или безымянного героя Достоевского черной краской, во многом они согласны с моим даже не мировоззрением, а мироощущением. Этому есть много причин, например, я тоже прошел «общажный» этап в своей жизни и пусть он не был столь унизительным как у Гоши, но тоже готовил меня к приспособленчеству, юлению, выкручиванию. Как учила этому и необходимость жить с алкоголиком в детские годы, и работа в «дружном, крепком» коллективе в дальнейшем, и природная робость, и многое-многое другое.

С каким удивлением и восторгом следил я за мытарствами Гоши, удивляясь тому как он уворачивается от всеведущих вахтерш, кастелянш и комендантов. Как изощренно прокручивает его через себя механизм стройтреста, в котором он служит побегушником (меня всегда удивляло эта способность некоторых людей разбираться во внутриаппаратных хитросплетениях, их умение подбирать нужное время и необходимые слова для начальства, подсиживать, «топить» неугодных. Как то так сложилось, что сам я строил свою работу и отношения в коллективе формально, в буквальном следовании инструкции, поэтому вот этот византизм всегда удивлял меня). С интересом следил я за тем как Гоша оформляет прописку, посещая кабинеты военкома и начальника милиции, как он попадает и ведет себя в КГБ или как он выкраивает ужин в гостях у своих знакомых, как он переживает удовольствие от созерцания и унижение от понимания невозможности обладания красивых девушек. Это великолепно и, к сожалению, знакомо почти всем.

Нужно сказать, что вторая, большая часть романа, связанная с попыткой Гоши обрести голос и место в обществе, доказать раскольниковское «право имею», была мне менее интересной. Дело в том, что сам фон, на котором разворачивается его «выход в свет» совершенно неинтересен для меня: разоблачение культа личности, споры между сталинистами и антисталинистами, и (может быть я скажу кощунственную вещь) тема антисемитизма совершенно неинтересны мне. Ну нет в моем даже далеком окружении не то что антисемитов, но и вообще хоть кого либо, для кого эта тема была хоть сколь либо проблемой. Да и вообще, нет в моем окружении актуальной темы национализма, собственной исключительности по признаку крови. Я понимаю как важно было это в то время и в том месте, но в моем случае – это совершенно мимо. Но это не отменяет ни интересной истории, ни глубины, ни драматизма. Читать по прежнему увлекательно. И еще – я думаю, что подобный роман сложно закончить, слишком широк его размах, а поэтому я восхищаюсь автором, который смог так завершить его. Место Цвибышева обрело свою определенность, понятную координатность. Очень надеюсь достичь этого в своей жизни и я сам.

Как итог, онтологию горенштейновского «Места», как, вероятно, и мир Достоевского я понимаю как гностический мир, где сама материальность, космос, люди и тело представлены как зло, ад, источник страдания. Но это не мир беспросветной тьмы, в нем мелькают искры божественного, пусть лишь в форме покоя, обретенного Цвибышевым.

Пишу свой отзыв спустя два месяца после прочтения книги, так что какие то нюансы книги стерлись из памяти. Но не в нюансах дело, главное в этом романе, как мне показалось, — атмосфера, общий фон, антураж, ситуация междувременья, «серая зона» как говорят сегодня. Это атмосфера нарастающей неопределенности, причем неопределенности как то организованной («да – это бред, но бред последовательный», как говорил Гамлет). Атмосфера все же не гамлетовская, а кафкианская, связь «Жизни и времени…» с «Процессом» отмечена практически всеми читателями, мне же в голову пришли ассоциации с кафкианским «Голодарем». Действительно, Михаэл демонстрирует какую то почти ангельскую жизнь, он часто остается без еды, но голод не тяготит его. Молчание, уединение, звездное небо над головой, забота об урожае – вот чем наполнена жизнь Михаэла. Такое хайдеггеровское пастушество, бережное хранение бытия, молчаливое трудничество.

Что еще мне показалось важным в романе – это тема нормальности/ненормальности, общепринятого и особенного, большинства и меньшинства. С одной стороны Михаэл выпадает из круга «нормальных»: у него есть физический дефект в виде заячьей губы, у него нет хорошего образования, работы, какого то жизненного плана, он «цветной» в стране апартеида. С другой стороны, Михаэл невозмутим – его не затронуло всеобщее сумасшествие гражданской войны. Люди делят имущество, насилуют и убивают, грабят беспомощных. По всей стране выставлены блокпосты; владельцы имений, спасаясь бегством, бросили свои дома; преступники начинают объединяться в банды – и все это своего рода «нормальная» жизнь: «С волками жить – по волчьи выть», как говорит народная мудрость. Но жизнь Михаэла, вопреки его времени, не становится волчьей, и в этом он представляется мне более человечным человеком. Время от времени я вспоминаю глупости, которые совершил из желания быть таким как все, желания казаться лучше. И виню себя за это, есть какое то убожество в так называемой коммуникабельности.

Надо сказать, что совершенно ничего не знаю о гражданской войне в ЮАР и вообще, разрушение системы апартеида представлял себе как героическое одиночное заключение Нельсона Манделы, перед подвигом которого отступили господа в пробковых шлемах, добровольно отдав ему власть. Мои наивность и идеализм, конечно, не дотягивают до Михаэлевских, но тоже вполне себе. И грустно, и смешно.

Перекресток одной жизни, перекресток страны, перекресток истории. Все со всем связано, а с другой стороны никто ни от кого и ни от чего не зависит. Строит маленькая девочка Таня планы на жизнь, мечтает, надеется. Хорошая девочка – честная, смелая, решительная. При этом не слащаво-сахарная, со своими недостатками, где то наивная, где то нелепая, забавная. И вообще, подростки в книге замечательные, как только эта страна созидала таких людей? Так вот, строят они планы, влюбляются, борются за свою правду, но скоро все закончится. И хоть война еще не пришла, тревога уже чувствуется.

Меня всегда удивляла эта милитаризация советской жизни тридцатых. Общество готовится к войне, мальчики интересуются тактико-техническими характеристиками танков и самолетов, девочки записывают на медицинские курсы. ОСОАВИАХИМ, ДОСААФ, движение ворошиловских стрелков. Царит культ военной силы, передовицы газет заполнены новостями с Хасана и Халкин гола, образцом советского человека является майор Николаев – умелый танкист и политически грамотный офицер, красавец мужчина. Война – дело молодых, и молодая советская страна живет этой силой, игрой мускулов, красотой бронетанковых колонн и военно-морской романтикой.

Еще один нюанс этой книги, как говорится, актуальный сегодня – действие книги происходит на Украине, как я понял, в ее центральной части. Время от времени всплывают в книге моменты, иллюстрирующие отношение автора к миру русского, советского, западноукраинского. Конечно, я изучал в школе историю и знал о событиях, связанных с пактом Молотова-Риббентропа, с противостоянием советской власти в западной части Украины, слышал многочисленные байки-истории о «западэнцах», но никогда по настоящему не воспринимал это всерьез. Все советские люди воспринимались мной как одна дружная семья. Но вот, даже в советской книге что то да проскакивало. Не знаю, может это мне просто показалось, а может быть и нет. Прочитайте и решите сами.

Язык книги живой, повествование не утомительное, сюжет интересный. Читаешь и словно возвращаешься в свой выпускной класс, переживаешь свое прощание с детством, свое взросление, первую любовь…Хорошая книга. Не так много хороших книг о взрослении, и это одна из них. Приступаю к ее второй части.

Идеи этой книги – самые близкие и понятные мне. Смысл жизни, конечно, недоступен нам, но избрать свой жизненный путь мы должны, и путь, выбранный Торо кажется мне самым очевидным и ясным, стоит только подумать о нем.

Мне очень импонирует обращение Торо к читателю. Его книга адресована не уверенному в себе человеку не богачу, любящему свое богатство, не самодовольному обывателю. Его читатель – это вечно сетующий на жизнь неудачник, тот, кто все время жалуется на жизнь, ищет виновных, собирает сплетни, тот кто мелочен и мелок. Я понимаю, такой человек не читает книг (по крайней мере таких книг как «Уолден»), и никого не исправишь Словом, каждый должен сам прожить и впитать в себя соль земли, но и молчать об этом страшно, ведь жизнь коротка и хочется оставить знание о своем ценном опыте для других.

Это книга о свободе. Не о юридической свободе (дрянь какая), не о свободе как вседозволенности, а о свободе как избавлении от обременений, цепей, которые мы вешаем на себя сами. Мне очень понятны рассуждения автора об обременительности собственности: как легко приобрести дом, ферму, хозяйство, и как тяжело избавиться от этого барахла. Да, именно барахла, захламляющего нашу жизнь. Такая жизнь превращается в рытье могилы, она тратится на борьбу за что то избыточное, ненужное (я как то слышал историю жизненного финала человека со смертельным диагнозом. Он знал, что жить ему оставались считанные дни, и тратил их на мелочное сутяжничество с рабочими на даче. Человек не рефлексирует над своей жизнью, и живет «как живут другие». Вот положено ругаться с работягами за каждую копейку, значит буду ругаться и неважно, что скоро все для него, в том числе и дача, и деньги закончится). Человек забалтывает все самое важное в жизни, откладывает на потом, не хочет вспоминать об этом, заполняя свое существование мелочной рутиной. Самое ценное в жизни бесплатно или недорого: воздух, небо, солнце, вода озера, выращенные овощи, чай у костра, крепкий сон, и т.д. И я совсем равнодушен к роскоши. Или даже так, роскошь отталкивает меня. Никогда не был богат, но даже не представляю, что бы богатство могло мне дать. Еда, дом, возможность отдохнуть как мне нравится у меня есть. Изменился ли бы мой образ жизни, если бы на меня неожиданно свалились миллионы? Думаю, что нет, меня и так по большому счету все устраивает. Эта позиция довольствования малым близка и Торо. Дом, необходимая утварь, огород – что еще нужно для жизни? Книги, конечно. Но они не так дороги как материальные блага (а в наш век информации так вообще бесплатны. Читаю, развиваюсь, радуюсь жизни).

В своей жизни я в какой то степени также стараюсь выстроить пространство свободы: отказываюсь от обременительной работы, от радости общения с «дружным коллективом», начальственного поучения, ничего не значащих дежурных поздравлений с каким нибудь международным женским днем. Стараюсь не ввязываться в хвастовство по поводу достижений, в осуждение оступившегося, в сплетни. Стараюсь быть аккуратным в еде, избегаю излишек, дорогих вещей, абонементу в спортзал предпочитаю пробежки в парке. Выбираю самостоятельные путешествия, стараюсь узнавать мир не с парадной стороны. Принимаю и люблю всякое время года и любую погоду. Главное отличие моей жизненной позиции от позиции Торо, как я понимаю, это отношение к семье. Торо был безбрачен и жил буквально сам по себе и для себя. Я женат и у меня есть сын. Это и счастье для меня, и в известной степени ограничение. Стараюсь понять это и принять. Жизнь – сложная штука, и у Торо есть чему поучиться.

П.С. «Смотритель ливней и снежных бурь» – вот наивысшее предназначение мирского человека для меня!

Напряженно, тревожно. Распад мира все нарастает, покрывая еще не тьмою, но сумерками яркое беззаботное детство. Силы зла поднимают свою голову: на смену запутавшимся по жизни трудным подросткам приходят совсем уже серьезные беды: живодеры, ставшие нормой извращения в детском интернате, рэкет. Потихоньку все сваливается в какую то беспросветную дыру, безысходность, безнадегу, и мы чувствуем, что даже лето, которое будет длиться и длиться, все же когда то закончится. И если раньше все было просто и понятно: вот добро, а вот зло, будь честным, смелым, принципиальным, и мир признает твою правоту; ты прав, а значит ты победишь, то теперь правила изменились. Многие ситуации не имеют единственно правильного решения: выбор дружбы приведет к смерти, а месть за отца сделает несчастными его ни в чем не повинных детей. И могущественные силы в лице Гурского совсем не обязательно придут на помощь слабому, сейчас они скорее сторонние наблюдатели, экспериментаторы, обитатели серой зоны вне конфликта добра и зла.

Очень атмосферными мне показались Бугры они напомнили заросли реки Кендуакскеаг в Дерри, где такая же компания подростков обретала свой мир, прячась от окружающего кошмара. Игры и смех детей в Буграх менял что то во Вселенной, как и клятва, данная детьми в Дерри привели в конце концов к гибели зла, терроризировавшего город. Как всегда у Крапивина сила мальчишеского слова сильнее всех сил и правил. Так и у Кинга, зло выискивало детей поодиночке, а когда клуб неудачников собирался, он был непобедим. Писал ранее и снова повторюсь: для меня мир Великого Кристалла, мир Темной Башни, мир Дерри, Град обреченный – это один мир. С большой любовью погружаюсь в него снова и снова.

Лансароте – теплый, солнечный, дружелюбный остров. Да, его достопримечательности несколько «липовые», но турфирмам нужно что-то зарабатывать, а расслабленным туристам хоть чем-то занимать свое время. Хорошо, если ты молод, привлекателен и сексуален, но такие люди выбирают другие места для отдыха. Лансароте – местечко для тех, кому за сорок, кто потихоньку выходит в тираж, кто скучает в личной жизни, кто не имеет возможности радоваться плотскими удовольствиями у себя дома. Таковы главный герой романа – скучающий французский турист, его новый приятель – отставной бельгийский полицейский Руди, брошенный своей женой-мусульманкой, а также Пэм и Барбара – лесбиянки из Германии, которые не прочь разнообразить свою сексуальную жизнь. Их дружба будет недолгой, а секс не столь яркий как обещает романтика острова, но все же. Тихие радости недолгого европейского отпуска перед очередным этапом офисного рабства.

А еще мы узнаем о секте азраэлитов, считающих человечество результатом какого-то инопланетного эксперимента. Согласитесь, что то в этом есть. Давайте посмотрим на себя со стороны: вот они мы, рождаемся, взрослеем, заряжаемся энергией каких то идей, на что то надеемся, любим, расстаемся, страдаем, обманываемся насчет друзей, предаем и прощаем предательства, где то лицемерим, где то стараемся показаться лучше, чем мы есть. А потом наступает старость, подведение итогов, разочарование по поводу бесцельно прожитой жизни и растраченных впустую сил и понимание невозможности хоть что-то изменить в мироустройстве. Такие одинокие, бесцельные острова в океане жизни и вечности. Как, наверное, интересно и удивительно наблюдать за этим со стороны, снова и снова убеждаясь в человеческой глупости и беспомощности. Потрясающее развлечение придумали инопланетяне.

Пройдут годы, но я никогда не забуду Кинга. Я познакомился с ним в девяностых. Вот прямо сейчас передо мной картина темного холодного зимнего вечера и я, маленький мальчик, упрашивающий сотрудницу библиотеки разрешить мне взять «Темную половину» (ну правда, родители уже разрешают мне читать книги этого автора). Или вечер осени, когда мама принесла мне двухтомник «Оно» издательства «Кэндимен» – к этой книге я обращаюсь время от времени, чтобы осмыслить что-то в своей жизни через воспоминание о детстве, о дружбе. Или вот: я, семнадцатилетний абитуриент, живу в чужом городе и в ожидании очередного экзамена купил «Бессонницу», а еще впервые попробовал пиво. Мне понравилось и пиво, и книга. А вот в университет я тогда не поступил. В общем, вы поняли, этот автор многое значит для меня, но тем неприятнее мне сталкиваться с его неудачами или даже откровенными провалами. Отправной точкой для меня стал «Почти как «бьюик». Далее «Мобильник», «Под куполом», «Возрождение», «Институт», трилогия Билла Ходжсона. «Fairy tale», к сожалению, продолжает этот список. Для доброй сказки эта история слишком кровава, все же Бастинда исчезла, испарившись от воды, людоед так никого и не съел, а деревянные солдаты Урфина Джюса не размозжили никому головы своими кулачищами. Здесь же на арене замка льется кровь узников, бьющихся за жизнь, а злой карлик бьет ножом большого кузнечика только потому, что то «просто насекомое». Но история не тянет на мрачную гофманскую сказку, зло лишено таинственности, зловещности, оно беспомощно, образ Гогмагога вторичен и лишь намекает на возможность опасности с которой мы так и не сталкиваемся. Отрицательные герои пердят, мерзко хихикают, обжираются и т.п., что снижает градус их инфернальности (ну не может таинственное нечто портить воздух и ругаться матом). Еще один минус – герои-помощники Чарли. Несмотря на свои характерные черты (отсутствующий рот или уши) эти героини слились для меня в один образ. Помню только их какую-то слащавость, приторность, сюсюканье с главным героем. В общем, на добрых фей не тянут, на настоящих друзей не похожи.

Не лишен роман своих достоинств. Некоторым читателям не понравился слишком уж идеализированный образ главного героя, очень уж он не по годам рассудительный, альтруистичный, принципиальный. Мне же, наоборот, нравятся такие герои – цельные личности, идеалисты, борцы за справедливость. Чарли заслуживает уважения как сын своего отца, не бросивший его в трудную минуту, как неравнодушный человек, который помог калеке, как готовый положить жизнь ради настоящего друга, пусть даже этим другом будет старая собака. Мне нравятся такие герои!

А еще атмосфера мира и времени, подернутых порчей, распадом. Как мы знаем, мир сдвинулся с места, Темная башня рушится и автору удалось передать ощущение надвигающегося небытия. Тайна старого сарая; существо, стучащее в дверь; румпельштильцхен с пистолетом; каменые ступени, ведущие в темноту; заброшенный город; тяжелые, неподъемные ворота; нечто в колодце, чье имя нельзя называть…Повторюсь, атмосфера книги неплохая.

Прощаюсь с этой книгой навсегда, я больше не вернусь к ней. Вы же, читатели, попробуйте, может быть вы поверите в этот мир сказки.

И все же довлеет над нами магия имени. Если бы автором рассказа был какой нибудь ноунейм, мы бы прошли мимо него, совершенно не заметив, а прочитав – плюнули и тотчас забыли. Но нет, имя Короля делает свое дело и мы высасываем из пальца достоинства рассказа, пытаясь поверить, что великий и ужасный все еще тот, что наши воспоминания из детства, когда чтение Кинга рождало замечательное чувство причастности к миру зловещего, таинственного, жуткого, где в итоге все же добро победит зло, все еще ждет нас. Но нет, нет и нет. Рассказ вымученный, история повторяется в какой уже раз, его герои – плачущие дети, потерявшие родителей и молодой неопытный коп, встречались ранее уже не раз. Зло, исходящее от нашей, руками человека созданной техники– Кинг застрял в его осмыслении на уровне все тех же грузовиков, автомобилей, ну, максимум, мобильников, хотя реальная жизнь предлагает нам куда более страшные создания рук человека: компьютерные вирусы, искусственный интеллект, фастфуд, вивисекцию, пластическую хирургию и т.п. Единственное, что понравилось мне в рассказе (надо же хоть для самого себя объяснить зачем я читаю это) – это описание опыта впервые в жизни напивающегося ребенка. Постепенное помутнение сознания, идиотские шутки, разговор с самим собой – вспомнил и себя на его месте. Улыбнулся, действительно смешно. Хоть за это спасибо, мистер Кинг.

«Вечный жемчуг» завершает трилогию детства, мальчишества и настоящей дружбы. Завершает её как и положено детской счастливой летней истории – радостно, с ощущением вечного солнечного дня, силы и беззаботности. Даже по крапивинским меркам в книге много дурашества, мальчишеского притворства, игры, шалопайства. Главные герои – всё те же дети-обормоты, дети – заговорщики, космические хулиганы, над которыми не властны ни злоба, ни зависть, ни несправедливость окружающего мира. Жизнь пронизана волшебством, оно таится в самых простых вещах: в жемчуге, способном вечно поддерживать свет маяка; в веревочке с необычным узлом, перед которым бессильна вся сила разбегающихся галактик; в якоре, намертво вросшем в планету; в железном шиповнике с концами до центра Земли. Возникающие трудности решаются легко, здесь нет безвыходных ситуаций, перед силой мальчишеского братства бессильно само мироздание. Пытаюсь вспомнить и не могу – было ли в моей жизни такое братство?

Жалко, что все истории когда-либо заканчиваются, жалко, что уходит лето, детство и все меньше и меньше в жизни чуда. А вы, Владислав Петрович, – настоящий волшебник, искренно, по-доброму завидую тем, кто был знаком с вами лично. Мало в моей жизни добрых, светлых людей.

Как ценитель жанра хоррора, раз за разом разочаровываюсь в прочитанных книгах, но бережно храню в себе память о кинговских или лавкрафтовских вещах. Далекую память из детства, конечно же. Роман «Элементали» был рекомендован в подборке «Лучшие произведения в жанре хоррор», что, честно говоря, заставило загрустить: все же, несмотря на его достоинства, книга не дотягивает до уровня лучших, если сравнивать с другими жанрами. Видимо, создать по-настоящему страшную, инфернальную, мистическую, тревожную вещь действительно трудно, слишком уж мы циничны и избалованны.

Что понравилось – странноватые герои, связанные семейно-дружескими связями и, кажется, каким то древним проклятием. Богачи, живущие в замкнутом мирке семейных тайн, таинственных ритуалов, загадок. Чернокожая служанка Одесса, особняки на берегу Мексиканского залива, прогулки среди дюн, пышные похороны, склепы, составляют антураж южной готики. Чувствуется, что над героями книги довлеет рок, судьба, паутина, которая все больше и больше затягивает героев. Это создает атмосферу сонного головокружения, солнечного морока, миража, фантастичности, рожденных и загадкой семейного проклятия, и таинственным морем, и жаром солнца Флориды и раскаленного песка, и выпитыми коктейлями.

Темп романа свалился с ровного, неторопливого повествования в бешенный финал. Закончилось все неожиданно быстро. К сожалению, инфернальная сущность элементалей осталась нераскрытой, роман остался на уровне их феноменологического описания и не дошел до их сущностного определения. Я так и не понял намерений этих существ и как они связаны с тайнами семей Сэвидж и МакКреев, но, каюсь, читал книгу между дел, поэтому, вероятно, что то и упустил. Помню песок, приобретающий разные формы, просачивающийся в щели дома, засыпающий обжитые пространства. Песок, солнце, море, невысокие кустарники, кактусы, смерть и бегство. А вот почему этот дом, зачем туда так рвалась Индия, что нужно от людей злой сущности, – не помню.

Удивительно, что Автор вернулся к истории горнистов спустя целых семь лет. Казалось бы, проходная история, не самые яркие герои, но нет, продолжение получилось очень даже уместным. Мир Виталика и Братика стал менее сказочным, добрым. По уютным, изящным улочкам словно средневекового города патрулируют гвардейцы, жизнь устроена как воплощение причинно-следственной необходимости, глобальной целесообразности всего, высчитанной с помощью некоего Белого кристалла в далекой древности ученым мужем. И с тех пор алгоритм не давал сбоев. Правит миром некий Канцлер – воплощение Порядка и Разума, своего рода спинозистская Субстанция, тождество мысли бытия. Ну так что, остается только бросить вызов ему и воплощаемому им порядку и победить его. Интересно же, а что будет дальше?

П.С.: Достаточно пафосными показались слова о мальчишках, на плечи которых ложатся судьбы тех, кто стал жертвой игр политиков (не дословно, но смысл такой). То ли мальчишки попадались Автору сознательные, то ли он идеализирует их, но мой опыт общения с миром двенадцатилетних открывает мне их другими.

Повесть хорошая!

Если бы у рассказа не было продолжения, можно было представить все его события как сон, случившийся с немолодым уже Сергеем Витальевичем. Встреча с мальчишками, теми самыми далекими горнистами, заброшенными в наш мир то ли из далекого (пятьсот лет) прошлого, то ли из какой-то параллельной реальности (но мы то знаем, что мир Витальки и Братика – это одна из граней Великого Кристалла). А дальше, как и обычно у Крапивина – неловкое знакомство, взаимная симпатия, казалось бы проваленная миссия по возвращению домой, встреча с «чудовищем», рыжий котенок. И тихая грусть в финале рассказа…Было ли все это или только приснилось, или это лишь несбыточные мечты, грёзы ушедшей молодости, детства. Хорошо, что у истории есть продолжение, оно продолжит знакомить нас с героями, раскроет мир братьев и, что греха таить, добавит смысла в неяркую жизнь Сергея Витальевича.

Петербург, осень, смерть, Достоевский, отец, сын, бесовщина. Человек из далекой южноафриканской земли, наш современник, пишет о далекой, холодной, мрачной северной столице России XIX века. Главный герой пытается разобраться в обстоятельствах гибели своего пасынка, а на самом деле – в себе самом. Приходится как то проживать жизнь, хлопотать о жилье, разбираться с полицией, долгами перед кредиторами, женой в Дрездене, но все это как-будто в вакууме, как будто весь мир лишь декорация. Все не имеет значения, кроме душевной тревоги. Как можно жить, когда есть мокрая, голодная собака, привязанная к водосточной трубе, когда есть грязный, вонючий шпион, приставленный к тебе, когда есть всёпонимающая Матрена, когда есть нечаевское искушение власти, силы, упоение от тайны? Как жить одному, когда всё одно и все едины и все за всех в ответе? Что такое творчество как не преступление перед Богом? Что такое человек как не обезьяна Бога? Куда от всего этого деться? И желчь, желчь во рту, противное ощущение несовершенства. Как итог, настоящая литература, чудо. Тревожное, но чудо!

Казалось бы, развитие должно способствовать увеличению счастья, наполнению жизни смыслом и созиданием, но нет, постепенно, незаметно мир сваливается в яму, глубину которой лишь подчеркивают случающиеся время от времени кризисы: религиозные, ядерные, нефтяные. К 2027 году, в котором разворачивается действие романа, общество разделилось на богатых и бедных, средний класс как его основа, как представитель «нормальной жизни» исчез. В этом мире исчезает традиционная религия, на смену ей идут неоязыческие, нью-эйдж, экологические культы Викки, матери-земли, женской богини. Люди не верят в прогресс, технологии, светлое будущее. Время – иллюзия, будущего нет, все растворяется в вечном круговороте сансары, в котором все мы реинкарнацируемся вновь и вновь. В этом мире исчезает и сексуальность. Секс слишком обременителен, слишком интимен, чтобы впускать его в свою жизнь. Люди приватизировали мир, выбросили большие Смыслы, подчинив свое существование обустройству индивидуального комфорта.

Возникли новые формы терроризма. Теперь это насилие, которое ничего не требует, не выдвигает ультиматумов, не потрясает лозунгами. Теракты и их видеосъёмка совершаются буднично, как будто отрешенно, как некая неизбежная данность вроде плохой погоды или рекламных пауз по ТВ. Конечно, у спецслужб свои планы на это, и вроде бы есть какая то гипотеза, объясняющая преступный замысел, но мы же знаем, плохую погоду не победить, а реклама – двигатель торговли. Кстати, отец главного героя, болезнь которого и послужила началом событий романа как раз бывший высокопоставленный службист, немощь которого только подчеркивает неспособность старого, грозного, мускулистого мира противостоять этой новой, неуловимой, неоформленной, вне-идеологичной угрозе.

На фоне глобального заката Европы перед нами разворачивается история отдельного человека – типичного героя уэльбековских романов: белого европейца, фрустрирующего гетеросексуала в ожидании старости и (придется смириться и с этим) смерти. Как и глобальный мир, отдельная жизнь тоже, скорее, представляет собой крах надежд и сожаление из-за невозможности что-либо изменить. Но это дарует главному герою какую-то высшую жизненную мудрость, благодаря которой он вновь обретает близость и теплые чувства с казалось бы совершенно чужой уже женой. Что тут сказать? Человек уходит, а мир остается, и, может быть, ощущение кризиса возрастное. Когда ты молод и полон сил, вся неустроенность мира воспринимается как нечто несущественное, назойливо, мелочно-ненужное. Впереди вся жизнь. Когда ты понимаешь, что все главное в жизни позади и финал уже хоть отдаленно, но виден, у нас остается два возможных варианта: принять это с трезвым холодным спокойствием или сопротивляться, цепляться за привычный жизненный уклад. Кстати, приготовление к смерти главного героя в «Уничтожить» неизбежно вызывает ассоциации с великой повестью великого русского писателя «Смерть Ивана Ильича». И по форме, и по существу это умирание описано авторами по-разному (экзистенциально-феноменологически у Толстого и эпикурейско-стоически у Уэльбека), и то, как это делает французский автор, тоже достойно высокой оценки.

Роман прекрасен и я желаю автору тех самых жизненных сил, спокойствия, твердости духа, невозмутимости перед лицом надвигающегося конца. Я слышал, что «Уничтожить», возможно, последний его роман. Но я надеюсь и буду ждать новых вещей от него. Его оптика, язык, легкость в описании мне важны и нужны.

П.С. Уэльбек чем-то напоминает мне Романа Сенчина: их творчество, темы, герои ровно-постоянны, только у Сенчина настроение книг более опустошенное, бесприютное, а у француза оно наполнено легкой грустью, меланхолией, ресентиментом. И то, и другое состояние мне понятно и близко, с удивительным чувством обращаюсь в него, бережно храню его сокровища.

Эх, где вы, святые девяностые…серые питерские подворотни, мрачное осеннее небо, Апрашка, челноки с клетчатыми сумками, цыгане с золотыми зубами, разборки с ментами. И немного жаль их, кто как Илья попал в водоворот тех событий, и немного завидуешь им, они дышали каким то особым воздухом, надежда слышалась в неказистом русском роке и виделась в иностранной пачке сигарет и баночке Пепси. Страна сбросила с себя застойное оцепенение и, ошалевшая от перестроечных процессов начала новую, свободную жизнь.

Петербургский текст русской литературы пополнился новой главой. К Петербургу Пушкина, Гоголя, Достоевского, Белого, добавился Петербург Стогoffa. С его улиц исчезли призраки и химеры, уже не гуляют по нему носы майоров и не лихорадит от фантастически соблазнительных идей студентов-раскольников. Теперь это город грязных мятых долларов, неуютных баров с дешевым алкоголем, город клубов с набыченными охранниками и пьяными финскими секс-туристами. По своей провинциальной наивности я представлял себе жизнь питерской богемы все же несколько другой: томные художницы, выставки, застольные споры с полусумасшедшими философами, секс в парадных, групповухи…А у Ильи все как то буднично. Ну пили, пили, ну «делали секс» (дурацкое какое выражение, как будто «делали дело»). Без огонька как-то что-ли.

Выпадает из общего целого завершающая часть романа, в которой герой отправляется в Малайзию. Внезапно выясняется, что у героя есть бывшая жена, что у него есть ребенок, по которому он очень скучает, что он переживает уходящую молодость и сожалеет о неготовности завязать с выпивкой и бесприютно-скитальческой жизнью. Экзотическая страна, успешный модный гуру, веселая датчанка, и я – без роду, без племени, никому не нужный, тоже везде чужой и нелюбимый. Эта часть понравилась мне больше всего. Ну конечно, где мы острее всего понимаем свою бренность? В дороге, в дороге, в дороге…

Не знаю как насчет лучшего произведения о девяностых, у меня, обитателя депрессивного шахтерского городка, та эпоха была несколько иной. Без налета этой вот журналистской меланхоличности. Прямее и грубее. Как по мне, эту эпоху лучше показал Балабанов. Но, все же, испытываю некоторую ностальгию по тому времени, и для себя полагаю книжку хоть и не замечательной, но вполне годной. Как говорится, по Сеньке и шапка.

Можно ли описать словами жизнь? Жизнь целого космоса, целого мира который и есть человек? Можно ли ответить самому себя на вопрос, для чего все это? Зачем дано мне это время, зачем это место, эти люди рядом со мной? Зачем мне память обо всем, о плохом и хорошем? И зачем вообще нужно плохое и хорошее? Можно ли осознать состояние трансгрессии? Мистический опыт? Феноменологию мифа? Как могу я, циничный и «всезнающий» разум понять это? Вечность, круговорот времени, множественные личности моего «Я», его мужские и женские архетипы, возвращение в детство, блуждание по бесконечному Городу, встречу с непознаваемыми сущностями, знакомыми с детства и забытыми во взрослой жизни? Как понять этот переход через войну, старость, грузную телесность, заботы и хлопоты, одиночество, единственного друга – стареющего рыжего кота к Тряпичному и Песочному зайцу, симпатичным мальчику и девочке, в которых узнаешь самого себя, к молодости, легкости в теле и упругости в мышцах, к «Томасу Манну», к собаке Макаке…

Как можно оценить исповедь человека, мудрость которого превосходит все мои убогие попытки понять этот мир? Кто я такой, чтобы хоть как-то измерить ЭТО? Раскрытие души, обнажение глубин своего «Я», таких глубин, о которых мы забыли, став взрослыми, о которых мы боимся думать, цепляясь за сиюминутные делишки, пытаясь забыть голос мира, бытия, того, что автор назвал Синим Треугольником. Конец близится и вопрос только кто уйдет первым – автор или кот Макс, вскрикнувший однажды во время микроинсульта человеческим голосом. Как принять то, что книга была написана в 2001, а автор ушел из жизни в 2020. Долгие девятнадцать лет Синий Треугольник ждет своего часа в ящике стола, долгие девятнадцать лет снятся все те же унылые серо-коричневые сны, долгие девятнадцать лет заяц с грустным видом сидит на подоконнике, долгие девятнадцать лет нет ни выходов в море, ни купания в речке, ни покорения горных вершин, а есть только все нарастающая усталость, дряхлость, тяжесть в теле.

Но мы, я и автор верим, в конце концов (какое то завершение у всего этого цикла все же должно быть) все мы встретим Своих: маму, Ерошку, Еську, Серафиму, зайцев, кота, Макаку, каравеллу, Город, – все то, чем мы так дорожим.

П.С. и кошку, убитую отчимом, мы тоже, конечно, встретим. И все будет хорошо!

П.П.С. а почему именно Синий Треугольник? Прочитал, что в нацистских концлагерях была своя система опознавательных знаков. Так вот, синий треугольник означал, что его обладатель является эмигрантом. Не знаю, вкладывал ли Владислав Петрович этот смысл, но, согласитесь, к повести он подходит. Жизнь как эмиграция, тоска по дому, детству, счастью…

П.П.С. Лучшее, что я читал у Крапивина и вообще, одна из лучших книг!

Всему свое место и время, и книгам тоже, поэтому читать «Дочь Монтесумы» нужно в юношестве, когда еще веришь в любовь и торжество добра над злом. Я же, так получилось, пропустил роман в свои юношеские годы и добрался до него лишь в зрелом возрасте, искушенный и разного рода литературой, и с уже кое-каким жизненным опытом, в том числе путешествием по тем самым местам, о которых идет речь в книге. Довелось побывать и на руинах Теночтитлана в Мехико, и в Теотиуакане, и увидеть издалека Попакатепель. Восхищенный культурой и историей мезоамериканской цивилизации, я прочел немало серьезных книг и прослушал ряд интересных лекций по этой теме, поэтому «индейская» часть книги Хаггарда показалась мне несколько наивной, упрощенной. Хотя…скорее всего я не прав, сказав об упрощении, ведь ко времени написания книги (1893) серьезных исследований по цивилизациям Центральной Америки не было, и общее понимание этих культур было простым (чего стоит мысль Энгельса об отсутствии государства у народов этой культуры).

И с художественной стороны к роману есть претензии, герои получились несколько картонными и шаблонными. Главный герой романа – рыцарь без страха и упрека, ведомый в путь чувством долга перед словом, данным родителю, а также надеждой спасти, то есть быть достойным принцессы, то есть соседской девушки Лили. Индейцы изображены в руссоистском духе как благородные дикари, прямодушные, наивные в своей открытой чувственности, несколько отрешенные от земной жизни верные слуги своих суровых богов. Насколько благороден и спокойно-мужественен Куатемок, как величава и преданна прекрасная Отоми – само воплощение Женственности, идеал романтической героини, и как мелочно-ничтожны конкистадоры, ослепленные золотом и похотью.

Бросилась в глаза культивируемая автором тема англо-испанского противостояния. Излишне нарочитой выглядит разница между скромными, но порядочными, верными своему слову и делу англичанами и коварными, заносчивыми, жадными и жестокими испанцами (в книге есть сцена избиения населения Теночтитлана испанцами, но в научной литературе я встречал мнение о том, что истребление захваченных городов вообще не было свойственно испанцам и жителей Теночтитлана вырезали союзники испанцев тласкаланцы, ненавидевшие ацтеков). Интересно, что роман, а именно британская его часть, содержит в себе автобиографические мотивы, так автор романа Генри Хаггард тоже вырос в небольшой деревушке, тоже был влюблен в соседскую девушку Лили, так же был нежеланным женихом, и по этой причине получил назначение в далекую Африку. Как написал один из биографов Хаггарда, его юность – это «история типичного младшего сына викторианского джентри — мечтательного, меланхоличного, не заботящегося о карьере, грезящего о том свете, который когда-нибудь озарит его жизнь». Очень похоже на историю взросления главного героя книги. Кстати, несмотря на минусы романа, вот этот вот колорит сельской Англии – скромный, неспешный, туманный, преисполненный какого-то особого британского достоинства, очень уж откликается в моем сердце, поэтому за эту часть романа ставлю ему плюс.

Как итог – книгу стоит прочитать мечтательным юношам, чтобы полюбить или хотя бы заинтересоваться удивительным миром Мезоамерики, раскрыть который в большей степени им помогут книги других авторов. Кстати, юноши, пошарьте на книжных полках своих бабушек и дедушек, очень высока вероятность того, что книжку вы там найдете, очень уж она была популярна у нас в свое время.

С недавнего времени открыл для себя мемуарную литературу и, что удивительно, оказывается, мемуары мемуарам рознь. Что я имею в виду? Поясню: есть дневники такого рода, что автор писал их, скажем так, только для себя: фиксировал мысли, переживал, мучился, стараясь сохранить, запечатлеть время и бытие для себя, возможно, и не рассчитывая что кто-то когда-то прочтет их и поймет написанное. Своего рода феноменологический акт интроспекции, переоткрытия самого себя. Особенно интересны такие дневники, в которых мы обнаруживаем противоречивую, не плоскую однозначную личность. К таким мемуарам я отношу, например, «Мартиролог» Тарковского (действительно, не вяжется с одной стороны Автор, Творец, каким был Андрей Арсеньевич и его переживания по поводу недостроенной дачи и вечной нехватки денег) или дневники Георгия Буркова, в которых приоткрывается для нас сложная и во-многом трагическая фигура (за образом пьяненького советского непутевого мужичка, каким он был на экране, скрывается личность рефлексирующая, остро переживающая несовершенство мира). Другой тип мемуаров – рассказ о себя для читателя, что, к сожалению, таит в себе опасность ненайденной автором смелости раскрыться, вывернуть себя наизнанку, поделиться глубоко личным, тревожащим самого себя. В этом случае автор так и остается «на сцене», в образе, в маске. Такая, своего рода, «Малая земля» Брежнева. В этом отношении я воспринимаю «Повесть о жизни» не как личный дневник, а скорее, как автобиографическое художественное произведение.

Собственно говоря, для этого есть и формальные поводы, например, автор опускает в книге весьма значимые эпизоды из собственной жизни – женитьбу, рождение сына, знакомство и отношения со второй женой (герой его мемуаров в эти годы переживает первую влюбленность, нежные, романтические чувства). Биографы, уверен, найдут множество иных иносказаний, умалчиваний и т.п. Но это и не важно. Константин Георгиевич обращается к нам, читателям, делится своими размышлениями, и нам не стоит воспринимать повествование как личный дневник. Это, конечно, может разочаровать читателя. Но в остальном – книга великолепна. Если рассматривать ее именно с художественной точки зрения, то мы увидим и замечательный русский язык, и богатый сюжет, и интересные наблюдения. Действительно, книга охватывает лишь первую треть жизни героя, но чего в ней только не было – и жизнь, и смерть, и тяжелый труд, и война, и путешествия, и лишения…То ли это свойство определенного типа людей вбирать от жизни столь многое, то ли это признак времени, порождать на сломе эпох многие события, но я, оглядываясь на свою жизнь (которая в сравнении со многими, подавляющим большинством из моего окружения, не такая уж и простая, «обыденная»), вынужден признать ее размеренность, однобокость что ли.

Книгу читал целиком и сразу и, наверное, не стоило этого делать, так как тест все же немаленький и в какой то момент (скажем так, третья четверть книги) стало немного скучно. Дело еще и в том, что эта часть книги посвящена первым годам советской власти и югу страны: Одессе, Кавказу, а во мне почему-то вызывают отторжение и эта эпоха (даже из курса истории, ну никак не структурируется у меня это время), и южно-русский, одесский (ох уж этот бесконечный назойливый одесский юморок), кавказский (гостеприимный прям настолько, что «щас зарэжу») колорит. Так что эта часть для меня мимо. А вот первая половина книги: прощание с отцом, учеба в Киеве, работа кондуктором, служба санитаром, и завершающая ее часть, открытие Мещеры, красоты русской природы, встреча с миром – травой, воздухом, ветром, водами реки, пением птиц, – вот это для меня стало по-настоящему ценным и прекрасным. Обязательно посещу эту самую Мещеру, хочу погулять по ней один, в тишине, ранней осенью.

Никого не оставят равнодушным страницы, где мы вместе с героем хороним отца, ухаживаем за раненными солдатами в санитарном поезде, наблюдаем за медленным старением матери и прогрессирующей слепотой сестры, пытаемся спасти от пневмонии замерзающего в поезде беспризорника. А еще здесь есть странная и страшная история ночи в гостинице, подобная истории известной как «арзамасский ужас» Толстого. Таинственный номер в гостинице, недобрые предчувствия, ночь, сорок минут четвертого, нечто, вторгающееся в привычную жизнь словно из ниоткуда. Не буду раскрывать всего, прочитайте сами и этот фрагмент, и историю Толстого, – это того безусловно стоит. И если для Толстого этот опыт стал поворотным в жизни, той самой экзистенциальной пограничной ситуацией, перевернувшей его привычную жизнь, то Паустовский объяснил происходящее через участие милиции, рационально, но, все же, как мне показалось, сам он, в глубине души чувствует мистическую, бессознательно-злую сущность случившегося с ним.

В общем, подводя итог, всем нам суждено не просто существовать в этом мире, но как-то осмыслить, понять жизнь. И в этом отношении полезно обращаться к опыту осмысления других, тем более так тонко чувствующих и много повидавших людей как Константин Георгиевич Паустовский. Поэтому, обязательно читать, наблюдать, стараться понять. Жить – одним словом.

Очень теплая, добрая, уютная книга. Что может быть лучше, чем вновь оказаться беззаботным мальчишкой в разгар теплого лета (если вы вполне себе солидный мужчина) или юной, влюбленной и любимой девятнадцатилетней студенткой (если вы уже взрослая, прости Господи, женщина)? И Владислав Петрович дарит нам возможность вновь окунуться в эти счастливые дни. «Земной» мир книги, как я и написал выше, очень уютный, домашний: действие происходит в небольшом уральском городке на берегу судоходной реки, Юля работает в тихой библиотеке, живет у хорошей хозяйки в небольшой пристройке, в окна которой смотрят гроздья рябины. Так и хочется побывать у нее в гостях. Замечательным получился Фаддейка – непосредственный такой, ответственный, честный, смешной. Даже не знаю, возможна ли дружба маленького мальчика и вполне уже взрослой девушки, как говорится, по-настоящему? Наверно возможна, если жизнь сведет их вот так, в состоянии некоторого «отрыва» от обычной жизни, что и случилось с Юлей. А еще, наверное, ей приятно чувствовать себя взрослой, умной и рассудительной рядом с мальчишкой. В общем, хорошими получились эти герои!

Удивительный все же автор Владислав Крапивин! Чего только нет в его книгах: и суровый реализм, и технофантастика, и триллер-хоррор, и сказка. А в этом произведении мы знакомимся с созданным им фэнтезийным миром: Марс, итты, осажденный город, песчаттные волки, умирающий король. На гранях Великого Кристалла всему есть свое место! И как связаны эти миры…Обычный сорванец Земли выступает наследным владыкой древнего государства; оружие, грозящее уничтожить человечество, возможно, уже уничтожило цивилизацию прошлого, о чем нам напоминают заброшенные башни; звонок по неработающему телефону запускает события в «реальной» жизни. Мир — война, детство — взросление, своё-чужое, – роман связывает для нас множество историй и событий, с которыми интересно знакомиться и приятно узнавать. И с удовольствием почитал бы еще о крапивинском Марсе и иттах. При всей моей нелюбви к жанру фэнтизи у него эта история получилась убедительной.

П.С. А какой шикарный финал книги! Мальчик, девушка, верный друг из других миров, лето, солнце, вся жизнь впереди…

Великолепная книга! Очень правильное сочетание составляющих единое целое фантастических элементов (путешествия во времени, покорение космоса), гуманитарной, социальной проблематики (беспризорные дети, терроризм, распад государства, дружба, любовь к животным), триллера-хоррора (инфернальное зло, маньяк-садист, слуга-карлик, пытки), религиозно-философской составляющей (вера, культ корабликов, размышления о природе Добра и Зла, законов Мироздания). Читается легко, интересно, и вместе с тем никакого ощущения халтуры или хотя бы несерьезности. Хоть книга и написана в тяжелый для страны 1993 год, но вызывает состояние спокойствия, неумолимой победы добра над злом, веру в торжество Правды.

Традиционная для Крапивина история взрослого и ребенка предстала здесь в неожиданном виде встречи одного и того же человека в разных возрастах. И здесь, на мой взгляд, важна не только фантастическая составляющая (что же будет со мной, взрослым, если что то случится со мной – ребенком), но и экзистенциальная. Кто такой я? Вот этот вот Петька-петушок – я ли это? Или этот вот толстый увалень Питвик – хотел бы я стать таким? Тема несбывшихся надежд, упущенных возможностей. Интересно, какой бы я дал совет сам себе четырнадцатилетнему…И услышал бы я сам себя взрослого четырнадцатилетним? Очень сомнительно, ведь столько раз зарекался делать или не делать что-либо и столько раз срывался. В общем, интересный опыт, необычые переживания, разговор с самим собой – есть что осмыслить.

Зловещим и по-настоящему жутким получился образ главного злодея. Тема массовых убийств, маньяков-садистов стала, можно сказать уверенно, –популярной в конце восьмидесятых-начале девяностых в связи с именами, которые не хочется и вспоминать. Но, что интересно, Владислав Петрович, во-многом, переосмыслил образ этих людей, которые, в большинстве своем были и есть малообразованные, социально отчужденные особи с задержками и отклонениями в психическом развитии. Здесь же злодей иной: артистичный, утонченный, рафинированный. Это зло особого, эстетского рода, зло, имеющее под собой своего рода идейную основу. Да, мир диалектичен и гармония требует единства и борьбы противоположностей, и Феликс Антуан Полоз верный слуга темной стороны Мироздания. И описан он классно, так и представляется вживую это вытянутое лицо, крупные зубы, локоны парика, слуга-горбун. Фальшь, уродство, ненастоящесть, искажение. И как точно автор находит ремесло столь ужасному существу – руководитель детского хора: и величественно, и трагично, и возвышенно, а в целом ¬ – прямое попадание в образ слуги Дьявола.

До слез трогательна в повести тема мамы, ее любви, памяти о ней, ее поисков. Мама, рельсы уходящие вдаль, тяжелое детство – Господи, благослови душу раба твоего Владислава! Читая этот, постоянный для автора сюжет матери и ребенка я понимаю сколь мелочны и незначительны проблемы денег, недостаточного жизненного комфорта, моды и т.п. в сравнении с этой вечной и всепобеждающей темой! Как же велик, замечателен, и по-хорошему человечен Автор, из книги в книгу напоминающий мне, что значит быть Человеком! В очередной раз, спасибо вам, Владислав Петрович!

Как и многим читателям роман дался мне непросто: что то сопротивлялось чтению, откладывал его время от времени, терял линию повествования. Конечно, ждал интриги, чудес…Какой то ясной линии повествования у меня в голове не осталось, лишь общее настроение книги – тревожность пожилого писателя, легкость проводника Сашки, жизненная мудрость Генриетты Глебовны. Роман не о приключениях, он о другом ¬ – о времени, старении, о жизненных итогах, о надежде на будущее, воплощенной в мальчишках и девчонках с их искренностью, честностью, чувством справедливого. А вообще, путь героев через Пустыню напомнил мне путь Роланда из Гилеада. По-моему, это была одна и та же пустыня, или какая-то ее инкарнация на гранях Великого Кристалла. Стрелок и Писатель, Сашка и Джейк, Чиба и Ыш. Да, для меня миры Темной башни и Кристалла – это один мир. Воспринимаю их как единое целое.

«Говорят, книги человека портят…»

Катерина – главная героиня повести «Хозяйка»

Очень странная повесть, конечно. Знаете, что она мне напомнила? Фильмы Линча. Такая же тягучая, мрачная, иллюзорно-зыбкая, болезненно-сновидческая. Как и в фильмах Линча инфернальное соседствует с обыденным: так, герой повести, свернув с центральной улицы попадает в странный дом с его привратником – плохо говорящим на русском и что-то скрывающим дворником-татариным. Словно исчезает куда-то шумный деловой Петербург и мы оказываемся в пустом, тревожном Твин Пиксе. А еще там есть старушка на антресолях, что то выглядывающая и бормочущая на своем, полубредовом. Что то вроде женщины с поленом. Ну и главные жильцы – старик Мурин, человек, видимо, с деньгами и еще какой-то тайной силой над, собственно, вторым жильцом, «любушкой» Катериной (ну а это мне напомнило, разумеется, «Синий Бархат» и героев, которых исполняют Деннис Хоппер и Изабелла Росселлини. А сам Василий Ордынов – герой Кайла Маклахлена из этого же фильма).

События повести в какой-то момент проваливаются в сон, грезу, время растягивается в тысячелетия, нить бытия рвется, всё заполняется тревогами и страданиями. В бреду появляется фигура какой-то куклы изводящей главного героя своим преследованием; пробуждение ото сна сопровождается припадком Мурина, его искаженным лицом, пеной изо рта. А потом его припадок оборачивается хитрым прищуром и громогласным смехом – а не было ли все это инсценировкой, бесовским наваждением? Сложно понять что происходит, а что только чудится, где белый вигвам, а где черный, где Купер, а где Боб.

Единственный рациональный и понятный субъект повести – чиновник Ярослав Ильич, вносящий хоть какой-то порядок в происходящее (а стало быть, он напомнил мне шерифа Трумэна). Благодаря ему и получится съехать с квартиры, да и события получат хоть какое-то объяснение. Это будет объяснение, конечно же, поверхностное, и вся тайна так и останется сокрытой, но всё же.

Хоть и прочитана критиками Катерина как страдающая пленница, мне она показалась не столь простой. С одной стороны она пленница-страдалица, но ведь повесть называется «Хозяйка», а значит не столь она и несвободна. И все ее явления Ордынову сопровождаются каким то помрачением рассудка, околобредовым состоянием и словно похмельем. Разговор с ней, попытка доискаться правды ни к чему не приводит, на все вопросы хозяйка отвечает что-то бессодержательное: любовь, люба, любушка, радость моя, голубушка, ненаглядная, и т.п. И кажется мне, что всё это неспроста, и за всей этой красотой и беззащитностью тоже скрывается бесовщина и тьма.

Жуткая повесть. В смысле, до жути интересная.

БОльшая часть отзывов о «Сказках…», которые мне встретились, показались сдержанно-осуждающими: пропала, дескать, крапивинская легкость, вера в добро, чистота, ясность, на смену им пришли темы государственного насилия, тайных методов работы спецслужб, и даже намеки на гомопедофилию. Да, время накладывает свои отпечатки и 1991 год был далеко не самым светлым и добрым. Но, мне роман понравился как раз обращением к этой серо-неприглядной позднесоветской обыденности, которая и узнается мною (я сам застал эти годы мальчишкой) и одновременно к сказочности, что дает мне возможность представить эту реальность в параллельном отношении к иным граням Кристалла, а также укрепляет мою веру, что есть другой мир – более определенный в отношении Истины, Добра и Красоты, – так, наверное, я бы его охарактеризовал.

Первое ощущения от прочтения – книга действительно оправдывает свою «сказочность». Если «Гуси…» были фантастикой, социальной антиутопией с элементами триллера, а «Белый шарик…» показался мне своего рода философской притчей, то «Сказки…» таят в себе волшебство, магию, превращения; в них появляются шкыдлы и чуки, напоминающие то ли кикимор, то ли домашних эльфов; в романе звучит тема свободного мальчишеского полета на самодельных крыльях. И даже фантастическая составляющая романа – те самые инопланетяне, воспринимаются как что то фольклорное, как легенды-байки этих мест. Уютно-сказочное состояние, как по мне.

Очевидно, что художник Волынов – альтер эго самого Крапивина. И мне интересно, я почти уверен, что в жизни Крапивина тоже состоялась гбшная тема. Конечно, не могли пройти бдительные органы мимо альтернативной пионерии детско-юношеской организации, которой была «Каравелла». Насколько все это было реально: вербовка, предложение об информировании о настроениях в среде своих коллег, ну и все прочее? Знаю, что Владислав Петрович оставил нам и свои мемуары, и просто отдельные истории и зарисовки из своей жизни, но, по-моему, этой стороны они все же не касаются. А было бы, конечно, интересно узнать. Думаю, немало было соображений у советского партийно-номенклатурного и чекистского аппарата на его счет.

И еще: мне очень понравилась атмосфера похода в романе: заброшенная улица, ржавые останки экскаваторов, гипсовые статуи физкультурниц и шахтеров, болото, туман, безлюдные места. Зона. Мне это напомнило чем то путешествие отряда из «Града обреченного», и я очень люблю эту атмосферу дороги, тайны, пустоши. Хочется возвращаться туда снова и снова и переживать все заново. С нетерпением берусь за следующий роман цикла.

Я думал, ничто не способно превзойти такой роман цикла как «Гуси гуси, га га га» и, к счастью, ошибся. «Белый шарик …» стал более близким мне, родным. Действие проходит в провинциальном сибирском городке, и сам я из похожих мест. Чем то понятным, «своим» для меня стало время действия романа – первые, тяжелые послевоенные годы. Хоть я не имею никакого отношения к этому времени, но почему-то близко для меня это послевоенное бытие, восстановления после большой беды, скромная, небогатая жизнь, вынужденная экономия, и вместе с тем желание помочь другому, поделиться с нуждающимся. Опять же, очень трогательными стали для меня семейные отношения мамы, Стасика и сестренки. Какое чудо, что жизнь победила смерть! Хочется верить, что после пережитого малышка будет сильной, здоровой и все в ее жизни будет хорошо.

Понятной темой для меня стала тема алкоголизма в семье с его деградацией, хамством, унижением. Как много горя принес он. Иногда задаю себе страшный вопрос: возможно ли такое падение со мной? И, встретив такого персонажа, как отчим Юлий Генрихович, встряхиваюсь и говорю сам себе: нет, так низко упасть я не смогу.

Тема с подростковым насилием тоже понятна, видимо, всем нам. Задаюсь себе вопросом: к чему это? Зачем унижать слабого, беззащитного? От безделья это все или есть какие то другие причины? И почему мир устроен так, что не работают никакие уроки, никакие примеры добра, мужества, честности и по-прежнему появляются эти чичи? Неразумно, страшно, мерзко от этого.

Великолепна линия перевоплощения практически бессмертной совершенной звездной сущности в обычного мальчугана. Вечное и земное сошлись в одном. Как принято говорить в философии: «микрокосмос и макрокосмос совпадают», и я согласен с этим: бесконечность звезды не превосходит бесконечности человеческой жизни с ее надеждами, мечтаниями, памятью. И какой мощный финал романа: блестящая научная биография Якова Михайловича Скицына, дети-койво, Дорога, дом с крыльцом и желтое окно. С ними и жить не страшно!

И во всю ночь безумец бедный,

Куда стопы ни обращал,

За ним повсюду Всадник Медный

С тяжелым топотом скакал…

А.С. Пушкин

Если бы я прочел повесть, не зная имени автора, я бы предположил, что автор, конечно же, Гоголь. Все же Достоевский прославлен в большей степени как мастер выворачивания наружу духовной изнанки человека, рассмотрения бесконечных пластов и оттенков душевной организации, темной стороны всего, что казалось внятным, ясным, рациональным – всего того, что сам он назвал «подпольем». История Голядкина, в большей степени, фантасмагорична, бредово-иллюзорна, сказочно-зыбка. В ней слышны отзвуки гоголевского, гофманского, кафкианского мира. Голядкин-младший – эдакий мелкий бес, пакостничающий и жульничающий исподтишка в высоких чиновничьих кабинетах холодного Петербурга (и это, конечно, Гоголь); страшное и мистическое соседствует с обыденным, повседневным: в служебные хлопоты по поводу милости Андрея Филипповича и хозяйственные споры с немкой врывается зловещий заговор, некие недоброжелатели, воплощенные впоследствии в образе доппельгангера, – и все это в конце концов обернется небытием, безумием, каретой и казенной квартирой с прислугой (гофманские сюжеты). Голядкин старший пытается как то разрешить ситуацию с появлением двойника рациональным способом, объясниться с ним, вернуть на место пошатнувшийся порядок, но каждый раз злая сущность ускользает от него, окружающие не замечают двойничества и обмана (здесь есть что-то кафкианское, что-то от неуловимых хозяев «Замка»). Как же все переплетено в культуре, как же все взаимосвязано.

А вообще, хочу сказать спасибо Петербургу. Как много таинственного, волнующего, тревожного таит он в себе! Какие мощные силы пробуждает он: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Белый, Житинский, Битов, Балабанов, Горчев и многие-многие другие. Читая «Двойника», во мне просыпались смутные воспоминания моего посещения этого города: зима, пронизывающий ветер, фонари, яркий проспект и неуютные подворотни, каналы, каменные величественные и неприветливые здания, темный Михайловский замок…Мои воспоминания и текст автора соединились в моем воображении и породили удивительное впечатление от текста как чего то личного, понятного только мне. Очень необычное ощущение.

«Спокойствие, только спокойствие», – как говаривал один очень мудрый мужчина с пропеллером. Не торопитесь пачкать его (пропеллер) чем-то нехорошим. Да, минусы романа очевидны. Да, все скомкано, сваляно, брошено в одну кучу. Да, сюжет нелеп, а персонажи картонны. Да, ходы с предательством мы встречали уже не раз, и не два. И тему тайного всемирного закулисья тоже. Не раз, и не два. Да, в романе считывается актуальная повестка: Китай, метро-бункер, шпионы-разведки, частные армии, конец света. Всё это понятно. Но, но, но…Хитрый Борис Шалвович, как мне кажется, показывает нам, читателям, незаметную такую фигу, прищуривается при этом и немножко так улыбается в свои небритости. Надо разобраться. А дело в том, что вся эта нелепица – всего лишь попытка «стать писателем» старого верного слуги одного благородного мужа. При этом попытка уже не первая, и о прошлой сам рассказчик вспоминает как о провальной. А что ждать нам от второй попытки? Правды, красоты, убедительности? Навряд ли. Откуда взяться таланту рассказчика у бывшего вышибалы-якудзы, покорителя сердец тетушек-кумушек? Где взяться мудрости у пусть и хорошего, но далеко не глубоко рефлексивного человека? Нет ли у него, самурая по духу и простолюдина по происхождению, глубокого желания подвига, славы, ощущения себя спасителем? Не без этого, я думаю. Отсюда и рассказ: где то подвела память, где то захотелось приукрасить, где то погеройствовать… Простим ему это, мало кто из нас способен даже на этот уровень. А в общем то, не так уж все и плохо. Чтобы отвлечься от унылых будней, такие истории и такие герои в самый раз.

У каждого путешествия есть своя тайная цель, о которой не знает и сам путешественник.

Мартин Бубер

Для меня нет книг более близких, родных, чем книги Крапивина. Я вырос на них, да и сам во-многом был таким же крапивинским мальчиком, и сам, хочется надеяться, стараюсь сохранить в себе ту установку на добро, честность и прямоту, которым эти книги меня учили. Можно, конечно, критиковать «Крик петуха» за его несамостоятельность, какую-то промежуточность в цикле «В глубине Великого Кристалла». В сравнении с предыдущими книгами здесь меньше событий, напряжения, драматизма. Герои – новые, и встреченные нами ранее, появляются, присаживаются к костру, знакомятся. Дороги приводят нас в одно место, веревочки свиваются в один узелок. Возникает ощущение, что мир готовится к какому то масштабному сражению, великой битве. Немного тревожное ощущение. Башня, кристалл Яшка, галактика Гельки Травушкина, предводитель кочевников Юр Танка и уже знакомые нам Цезарь и Витька Мохов встречаются здесь, на дороге, следуя некому Року, судьбе, своему предназначению. И крик петуха: чистый, ясный, звонкий. Я понял его как голос силы, жизни, победы всего живого над безжизненным. Пусть будет так, пусть этот крик отгоняет тьму и зло, пробуждая детей койво и всех нас к новому дню, светлому и счастливому. С надеждой на это приступаю к следующему роману цикла.

Начинается все прям по-фандорински: труп непримечательного жильца съемной квартиры, мужчины в очках золотой оправы, дворник, соседи, небольшой бордельчик, денежные долги и ссуды – у всех в шкафу скелетики, все что-то недоговаривают. Убедительно и споро заработал механизм следствия: и околоточный постарался, и городничий подсуетился, и урядник как следует допросил свидетелей, и медик провел необходимые экспертизы, и судебный следователь бумаги подмахнул, и прокурор уже речь заготовил…А вот дальше сюжет поворачивается в область политического сыска, деятельности охранных отделений, провокации, тайных агентов. Еще недавно всесильный начальник Департамента полиции сдает свои дела и приоткрывает лишь краешек тайных государственных дел, а вся, казалось бы, очевидная картина следствия рассыпается. Таким же непонятым (по крайней мере для меня) остается и символ ключа в романе: он появляется то тут, то там, намекает на что-то, интригует, подмигивает, обещает нам открыть любую тайну, любой замок. А что остается в итоге? В остатке то что? Кто убил-с, как говаривал еще один деятель сыска? Узнаете (нет) сами. В любом случае, роман добротный, читается с интересом и рекомендуется всем тем, кто интересуется историей революционного движения, деятельностью уголовной и политической полиции рубежа 19-начала 20 веков, тем, кто ценит Музей истории политической полиции, что располагается по адресу Санкт-Петербург, ул. Гороховая, д.2, всем тем, кто верит, что истина где то рядом. От меня оценка 8, я как раз из этих любителей-ценителей!

Федор Михайлович написал эту повесть, испытывая крайнюю нужду в деньгах, будучи в Семипалатинске. Так и представляю себе: холодно, голодно, чаек жидкий, Мария Дмитриевна волнует ум и сердце солдата линейного батальона, а тут, на тебе – и жизнь, и слезы, и любовь! Ну, если бы это был не он, чье творчество обессмертило его, то, возможно, мы и не прочитали бы эту вещь. Сгинула бы она, как и многие другие попытки оставить свой след (подзаработать) в литературе. Конечно, мы ценим Достоевского не за легкость, шуточки и водевили. Хотя, почему бы и нет. Что-то гоголевское есть в этой повести: провинциальное общество, тетушки-кумушки, сплетни, женишки-невестушки. И, конечно, фантастическая фигура Франкенштейна, киборга, искусственно-фальшивого, полуживого-полумертвого, полурусско-полуфранцузского дядюшки в его погоне за красотой и молодостью. Нелепые герои, нелепые ситуации, конфузливо, неловко, гротескно, карикатурно. Так и лезет в голову слово «кукрыниксы», хотя причём здесь они? Фук, пшик, бульк! Ку-кры-ник-сыыыыыыыы….

…И вот будет вечер зимний,

И вот пройдёт много лет,

И вот в самолёт реактивный

Мама возьмет билет.

И в день моего рожденья

Тот самолёт прилетит.

И выйдет оттуда мама,

И мама меня простит

Э. Мошковская

В романе Кинга «Институт» сюжет протекает в правительственном учреждении, где проводятся эксперименты над детьми. Грубый, убогий, топорный роман. Неинтересный, лишенный хоть какой-нибудь идеи, паразитирующий на крови, страхе, жажде экшена. И хоть уровень фантастичности в «Институте» выше, чем в «Заставе на якорном поле», но в мир «Заставы» я верю, а в «Институт» нет. Командор написал великий роман. В нем нет перестрелок и крови, а издевательства в нем терпят крах перед силой воли и честным мальчишеским упрямством (вспомните эпизод с садовыми тролликами и Ёжики). Это роман о любви, о ребенке, о маме, о предательстве, о дружбе. Главное для меня в нем – любовь ребенка и мамы, самая сильная на свете, которая разрывает пространство и время, которая оказывается сильнее всех препятствий, сильнее каких-то социальных правил, норм, соображений безопасности, которые почему-то, устроены вопреки ей. Что может быть мучительней преждевременного расставания ребенка и мамы? Господи, я вспоминаю как рыдал в детстве над песенкой мамонтенка из мультфильма, да и сейчас у меня в глазах щиплет от воспоминания о ней. Ужасно, страшно. Апокалипсис детства, предательство и обман. Мир не может быть таким. Да будет так, чтобы в конце концов на этих бесконечных гранях бесконечного Кристалла все потерянные встретились, все плачущие утешились, все обманутые были вознаграждены за свои страдания. Да будет так, чтобы мамы и дети были вместе в мире и дружбе. Да будет так!

В этой небольшой повести автор напоминает нам, что жизнь – всего лишь тлен, «суета сует и томление духа». Мирная, идиллическая жизнь двух аккуратных, внимательных друг к другу старосветских помещиков с ее хлопотами по поводу кушаний, посиделок с кошкой, укладываний на печи, прогулками по лесу и всего лишь формальными нагоняями приказчика – всего лишь сон, иллюзия, пыль. Скоро придет смерть и ничего этого не будет. За тихим уютным фасадом всех поджидает небытие и забвение. А наследник – дальний-дальний, совсем неродной и неблизкий вконец промотает и лес, и сад, и дом. И останутся только две заросшие могилки, которые тоже когда-нибудь да и сгинут в этом круговороте жизни и смерти. А что делать? Как быть? А ничего и не поделаешь, давай, хлопочи по части вареников к ужину. Живи пока живется, придет и твое время. Покойтесь с миром Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Покойся с миром и ты, Николай Васильевич.

О, как же я хочу,

Не чуемый никем,

Лететь вослед лучу,

Где нет меня совсем.

А ты в кругу лучись —

Другого счастья нет —

И у звезды учись

Тому, что значит свет.

О. Мандельштам

Второй роман из цикла «В глубине Великого Кристалла» динамичнее, драматичнее и остросюжетнее первого. Удивительно, как в далеком 1989 году автор предсказал столь многое: ленивое отупляющее общество потребления, тотальный контроль через некие «индексы» (аналогичный нашим фобиям о всеобщем чипировании), политика исключения из правового поля маргинальных групп (как говорят современные социальные философы – «бан-оптикон», то есть исключение из оптики «ненормальных»: мигрантов, душевнобольных, когда-то чернокожих и геев, а сейчас уже в какой то мере белый и гетеросексуальный подпадает под этот самый бан). Еще очень удивила оригинальная находка автора об организации наказания в таком обществе. Есть только одно наказание – смертная казнь, которая приводится в исполнение через выбор универсальной машиной. Вероятность выбора зависит от тяжести совершенного проступка. Идея такого наказания, на мой взгляд, продолжает идеи Бентама и Фуко о тотальной, всевидящей власти, невидимой для абсолютно прозрачного для нее сообщества граждан. Никто не знает алгоритмов работы машины, но все знают, что за любое нарушение они будут включены в группу, над которой навис карающий меч Фемиды, от чего не спасут никакие крючкотворы юристы и правозащитники. Механизм работает, утверждая режим «нормальности», люди соблюдают правила, работают, выплачивают ипотеки, смотрят развлекательные сериалы, строят планы на отпуск у моря. «Нормальная жизнь», как говорим мы. «Все как у людей», как говорит мой отец. Тупик, страшно, и точно не то, о чем мечталось в детстве. Именно дети в произведениях Крапивина предстают самым точным индикатором честности, ясности. Там нет фальши, лицемерия, поэтому именно встреча с детьми переворачивает жизнь Корнелия. Да, эта история, думаю, подсказана автору историей Януша Корчака – великого и, не побоюсь этого, святого человека.

Мне очень понравился образ Рибалтера в романе, его язвительность, цинизм, карьеризм – все на деле оказывается лишь маской, страхом перед жизнью, желанием остаться незамеченным. Сбросить эту маску ему пришлось по воле случая, который он сам же и запустил. Герой, в каком то смысле еще более трагичный, чем Корнелий.

П.С. Чудесна мечта ребят – тоже хочется верить, что есть где-то те волшебные луга, на которых царят мир и гармония, где меня ждут только хорошие люди, где нет страдания и смерти.

В какой то момент я увлекся чтением мемуаров, воспоминаний. Видимо, средний возраст и попытка ответить самому себе на вопросы: кто я, зачем все это и почему? Обратиться к опыту других, более великих, мудрых, глубоких людей в таком деле весьма не бесполезно. Так я познакомился с воспоминаниями Тарковского, Буркова, Киплинга и тех других, кого не могу сразу вспомнить.

Воспоминания выдающегося историка, большого специалиста по древнерусскому искусству Дмитрия Сергеевича Лихачева попались мне на волне моего интереса к Соловкам, где мне посчастливилось побывать. Соловки – это особое место, какое-то сказочно-таинственное, своё, родное, словно возвратившее меня в далекое-далекое детство, которое, к слову, прошло совсем в других местах. Соловки, по признанию автора, стали его главным жизненным опытом. Это и лагерь, и спасение от расстрела, и последующие поездки туда, где уже именитый ученый наблюдал за реставрационными работами и проводил время в прогулках по архипелагу, предаваясь воспоминаниям о прошлом…Или страницы, посвященные блокаде. Это тоже нужно читать. Страшно. Страшно, но понятно, что тех, кто прошел через нее сломить, подавить, обмануть уже невозможно. И Дмитрий Сергеевич был именно таким человеком. Удивительная жизн . В очередной раз поражаюсь, как много дано одним, и как мало другим. Под «дано» я не подразумеваю какую то судьбу, удачу. Нет, просто жизнь прошла у одних осмысленно и насыщенно, у других тихо, но гармонично, у третьих – тихо, но беспокойно-мелочно, и так далее. Так вот, жизнь Дмитрия Сергеевича была широкой, масштабной, преисполненной значением и силой. Жизнь как подвиг. Жизнь как служение. Именно так – служение! Я иногда задаю себе вопрос: что во мне, русского по национальности, действительно русского? Моя кровь? Явно недостаточно, ведь нерусский по крови Пушкин – самый русский из всех нас. Мой язык? Да он как бы не ахти какой, чисто служебный, корявый. Выразить хоть какую-то чуть более сложную мысль, чем мысль о семье-деньгах-работе мне катастрофически трудно. И вроде бы понимание проблемы есть, и даже какое то целостное видение, а вот облечь это в слова не могу. О русской культуре, об ее истоках, началах, – об этом я не знаю практически ничего. Да, «Слово о полку Игореве» я читал, но прошло как-то мимо меня. Древнерусские храмы, архитектура…Да, впечатляет, но как какой-то лубок, забава для глазеющего туриста. Чем то по-настоящему родным, близким она для меня не становится. В общем, такой вот я Иван, родства не помнящий. Но не таким был Дмитрий Сергеевич, причем был им в условиях гораздо более сложных, чем мои. И не находил себе оправданий не думать, не заниматься этим, поэтому и думал, и делал.

Опять же, не буду вымучивать из себя многословия, которое будет и корявым, и ненужным, ограничусь тихой, но честной благодарностью человеку, посвятившего себя нашей истории и памяти. Спасибо вам, Дмитрий Сергеевич!