О питейных заведениях и их завсегдатаях.

Рассказ живописует характерные черты кабаков уездного городишка Пропадинска (его принято считать литературным двойником Екатеринбурга) второй половины 19-го века и их публики. Еще одна прослойка общества попала под бойкое перо Мамина-Сибиряка, дополняя впечатления о временах и нравах, которые получаешь от чтения цикла «Уральских рассказов». Второе название «Башка. Из рассказов о погибших детях», видимо иносказательное и под детьми подразумевает маргинальные личности, «погибшие» для традиционного общества с его четкими ценностными характеристиками.

Перед глазами читателя предстают сиделец кабака «Плевна» (трактирщик) и его посетители. Среди них выделяется Башка, главный герой, вокруг которого и крутится рассказ. Показано устройство кабака, какая незримая разделительная линия проходит между случайными посетителями и завсегдатаями. Чем эти люди перебиваются, чтобы заработать на рюмку и кусок хлеба. Кабак для завсегдатаев нечто вроде клуба, офиса и даже семейного очага.

Бойкий рассказ, интересно и легко читается. Чем-то напомнил очерки Гиляровского. И невесомую емкость изложения Джека Лондона. Автор не навязывает нравоучений, просто показывает, как это когда-то было.

Второе название этого рассказа — «Люди и нравы в Зауралье». Сюжет действительно о людях и о нравах второй половины 19-го века на примере одной конкретной семьи — семейства попа Якова.

Очень душевный рассказ. При внешней простоте он исподволь говорит о многом. За деревенским бытом и трудом попа и его жены видно, что это неплохие люди. Не стяжатели и не озлобившиеся, несмотря на разочарования. Звезд с неба не хватают, но есть в них житейская мудрость. Я уж не говорю о бездне любви матери и отца к своим детям, какими бы они ни были. Мамин-Сибиряк в противопоставление этой простоте ставит следующее поколение — их детей. Показывая, что ученость и мудрость не одно и то же.

Повесть «Верный раб», созданная по мотивам реальных событий, стала очередной в ряду историй о быте и нравах определенной среды, сословия, места, рассказанных Маминым-Сибиряком в цикле «Уральских рассказов». Так, о сплавщиках это были «Бойцы», о старателях — «Золотуха» и еще две истории, крутившиеся вокруг приисков, о крестьянском быте — «Озорник», о театральном житье — «Доброе старое время». «Верный раб» — история о самодурах разной величины. И конечно же, о тех, кто вокруг них выживает и крутится, делая состояния на своеобразных «благодетелях».

Одним из главных героев «Верного раба» является генерал, как и в «Добром старом времени». Прообраз — генерал Глинка, бывший адъютант Аракчеева, любитель кнута и строгости. В 19 веке Урал значился на военном положении и руководил всем генерал-губернатор, он же — главный горный начальник, являвший собой всю власть, как административную, так и судебную. Власть развращает, а уж когда за плечами тень Аракчеева, тут без самодурства никак. Но генерал не единственный в линейке представленных Маминым-Сибиряком самодуров. Разнообразие добавляют местные миллионеры — заводчики, золотодобытчики, празднующие свадьбу год и их плутоватое окружение.

Озорная повесть. События серьезные, а тень водевиля незримо присутствует. Тут и молодая генеральша с прощелыгой-любовником, и карточная игра в жилище миллионера-старовера, и дела капиталов, налаживаемые за мзду прислугой, получающей между делом по мордасам от хозяина. Концовка — ностальгическое воспоминание о былом кучки постаревших героев, что ни говори, а необычно и ярко проживших свою жизнь.

Быт и нравы провинциального театра с крепостными актрисами. Заметьте, не крепостного театра, а театра арендующего крепостных актрис.

Время действия — вторая половина 19-го века, место действия — Урал. Прообразом театра из повести Мамина-Сибиряка стал екатеринбургский театр, возникший по прихоти генерала Глинки, ставшего прототипом соответствующего персонажа для повестей «Доброе старое время» и «Верный раб» из цикла «Уральские рассказы». Крепостные актрисы из реальной истории были законтрактованы в имении Тургеневых «Спасское-Лутовиново». Это были девочки-подростки, обученные в домашней театральной школе.

Двусмысленное положение у крепостных актрис вольного театра и их антрепренера. Выкручиваться приходится деликатно и ловко, ведь любой шаг или жест могут навредить, взбеленить сильных мира сего. А на заднем плане каждого шага мечта о выкупе на волю. И соблазнение легким богатством. И угрозы, что тебя попросту купят. В этом лабиринте испытаний актрисам и их ментору нужно выбрать правильный путь.

Мамин-Сибиряк интересно об этом рассказал. Поначалу я ждала чего-то более жестокого и мрачного, нравоучительного, изобличающего, но автор при всей его натуральности и реалистичности легок, умеет мягко и естественно донести то, как это было. И несмотря на некоторую трагичность оправы этой истории, ведь «Доброе старое время» — это рассказ в рассказе, повествование о судьбе театра оставляет мягкое послевкусие, без горечи.

Уральский крестьянский быт конца 19-го века, полный анахронизмов и невежества, когда муж вправе «поучить» жену по уху, а свекровь со свекром присоединятся и пнут раз-другой для острастки. Сорванный с головы платок может поломать судьбу женщины, в разборках между мужиками костей не соберешь. Читаешь и радуешься, что современный уровень культуры поведения шагнул вперед.

Рассказ на самом деле не воспринимается, как чернуха, потому что в нем много всего. Тут и романтическая влюбленность лишнего человека, нескладная и несуразная от малограмотности, а не со злобы. И удаль, и самопожертвование вчерашнего безответственного забулдыги. Женское сердце, жаждущее любви и участия, возможности свою душевность кому-то дарить, а не получать по уху. И в то же время беспросветность этого: «Вот вырастет Тишка большой, женится и тоже будет учить жену. Это было для Дуньки чем-то вроде утешения. Ведь в свое время и она будет лютой свекровью-матушкой». В общем, быт и нравы, как есть, без прикрас.

Рассказ мне понравился — он написан так, что сцены крестьянской жизни встают перед глазами, как живые.

«Прямо на траве стоял кипевший самовар, тут же торчала початая бутылка водки и какая-то сомнительная снедь в измятой газетной бумаге; огонек едва дымил, отгоняя зудевших в воздухе комаров, а около него, растянувшись на траве, лежал громадного роста «мушина»...»

Очерк Мамина-Сибиряка об уральском житье-бытье вблизи Пластунских заводов был написан в 1884 году. Название места, очевидно, переделано, как и в некоторых других очерках и рассказах автора из сборников/цикла «Уральские рассказы». Сейчас можно найти по названию только Боровки, от Екатеринбурга в сторону Тюмени.

О чем этот очерк? Можно ответить по-разному... Об историях, услышанных на охотничьем привале и случайных знакомствах, завязавшихся там же. Про быт и нравы уральских заводских селений. Про лес. Про землю. Про родительскую кровь — наследственную тягу отстоять свою правду. Что не выбери из этого — все верно.

Фактически очерк показывает становление характера одного из случайных знакомцев по охоте, его переход из пропащего, завалящего человека в стоящего, добивающегося правды не только для себя. Отстаивающего, как когда-то его отец, право «по старине» на землю, раскорчеванную и обрабатываемую еще первыми поколениями селившихся на Урале старообрядцев.

Текст очень настроенческий, передающий атмосферу, говор, нравы, быт того времени. Хорошо описаны лес и торфяные болота, характерные для здешних мест, сторожка лесника, «лесоворный промысел», когда «такой-то «занимается по лесоворной части», как другие занимаются по части приисковой, кожевенной, сундучной...»

В одном из эпизодов можно увидеть судебное заседание того времени и адвокатов, щеголяющих в золотых пенсне. Главный герой очерка, Важенин, бакалейщик, так что тут можно подсмотреть обстановку справного двухэтажного дома человека торговли. Интересно, что в бакалейщике уживается вполне современный торгаш, готовый ободрать покупателя и человек, на которого оказали влияние поколения строгих нравов.

Среди героев нет идеальных людей, а ситуации, в которые они попадают, не похожи на классическое приключение, но этим они и интересны.

Рассказ из цикла «Уральских рассказов», как и «Золотуха», крутится вокруг старателей. В «Первых студентах» показана жизнь на золотодобывающем прииске «Мочга» во второй половине 19-го века. Помимо зарисовок быта и деталей работы старателей в сюжете показаны идеалисты-смотрители прииска, мечтающие сделать жизнь лучше путем всеобщего просвещения, но не учитывающие пропасти различий между сословиями. Суть рассказа строится на сложностях взаимоотношений, на разнице между идеалистическими мечтами и реальностью.

Повествование делится по времени на три части. Начало показано глазами юного гимназиста, возвышенного и мечтательного, открытого всему новому, но уже замечающего нотки неприглядности не укладывающиеся в идеалистическую картинку. В этой части много красивых описаний природы Урала, а сюжет полон надежд и светлых ожиданий. Рассказчик знакомится со смотрителями прииска, двумя бывшими студентами. Центром повествования становятся их образ жизни, взгляды на жизнь и взаимоотношения с обитателями прииска, в том числе роман одного из смотрителей с дочкой старателя. Сюжет продолжается через год, когда рассказчик возвращается на прииск, чтобы увидеть изменившуюся картину. Герои к этому моменту становятся более приземленными, со своей долей разочарований. Сам автор смотрит на все другими глазами. О развязке рассказывает уже умудренный опытом человек, спустя длительное время. Грустной истории даруется светлая концовка, луч надежды. Финал показывает, что пропасть между представителями разных сословий можно стереть за одно поколение, но полное учения и труда, работы над созданием из человеческого существа Человека — человека будущего, о появлении которого так мечтали идеалисты в начале рассказа.

Если сравнивать с «Золотухой», то она в отличие от «Первых студентов» более информативна и насыщена событиями приисковой жизни. Там прииск, как сложный организм, главный. Тут же прииск по большей части фон, оправа рассказа о человеческих взаимоотношениях, о разнице между людьми разных сословий, которую стереть не так то просто. И все же рассказ очень стройный, слитный и прииск «Мочга» служит для него достойной интересной оправой.

«Знаешь, что я скажу тебе, Матрена? Ты ужасно походишь на трихину... этакий беленький червячок, который живет в ветчине» — с таких вот «милых комплиментов» провинциального доктора начинается рассказ о старом холостяке, пожилой девице и актрисе, чья слава поблекла вместе с юностью и красотой.

Странный, но вместе с тем глубоко философский сюжет об одиночестве. О людях «со странностями», а на деле просто не сумевших распорядиться собой. Мне это напомнило «Не возвращайтесь к былым возлюбленным» Вознесенского. Живя прошлым можно упустить настоящее, живя славой и успехом — забыть, что их век недолог, а одиночество может окончиться за гранью нормальности. Персонажи рассказа Мамина-Сибиряка ярко иллюстрируют эту мысль.

Рассказ на любителя, такое не каждому понравится. И все же что-то в нем есть.

«Прииск потонул в густом белом тумане, точно залитый молоком; огни у старательских балаганов потухли и только где-где глянет сквозь ночную мглу красная яркая точка...»

Один из очерков Мамина-Сибиряка, рассказывающих о приисковой жизни на Урале во второй половине 19в. О старателях занятых поиском золота и разных людях, которые крутятся вокруг — штейгерах, поденщиках, смотрителях и хозяевах приисков, их слугах и собутыльниках. Место действия — Паньшинский прииск. «Золотуха» входит в «Уральские рассказы», как и рассказ «Первые студенты», повествующий о жизни золотого прииска «Мочга».

Очерк понравился, но ожидала я немного другого. Автором показана тяжелая жизнь старателей, работающих всей семьей или артелью из нескольких бобылей одиночек. Несмотря на сложность и безрадостность рабочих условий есть тут место и толике поэтичности, и крупице загадки. Есть слабые отголоски знакомого с детства Бажовского духа, настроения (мне вот вспомнились «Огневушка-Поскакушка» и «Синюшкин колодец»). Красивые описания уральской природы и ее состояний.

В сюжете много всего, помимо лежащего на поверхности. За тяжелой жизнью спрятаны простые махинации рабочего люда и более сложные — смотрителей и хозяев приисков. Есть печальная любовная история и то, какой может быть месть. Показано прожигание жизни хозяевами приисков, какое-то бессмысленно-отупелое. Есть несколько рассказов в рассказе с интересными историями из того времени, не связанными с Паньшинским прииском.

Для меня «Золотуха» не закрыла пробел — показаны только старательские семьи, живущие безвылазно на прииске весь сезон и не ведущие своего подсобного хозяйства. Я знаю, что бывало и по-другому, потому что в моей семье были поколения старателей-кержаков. Они не были безграмотными (церковно-приходская школа — они уже отошли от старообрядства, но порядки в таких семьях были более строгие), не были нищими, держали свое хозяйство, а значит не жили весь сезон безвылазно в балагане. Подобных персонажей, к сожалению, в «Золотухе» нет, как и в «Первых студентах».

Очерк многоплановый и глубокий по содержанию. Это далеко не сказка и заинтересует он скорее взрослого, состоявшегося читателя, любителя неприукрашенного реализма, детальных описаний старого уклада жизни, традиций, истории или тех, кому эта уральская старина не чужая.

«подай им сплав, хоть роди»

Второе название — «Бойцы. Очерки весеннего сплава по реке Чусовой» — отлично характеризует суть произведения. Повесть написана в 1874-75гг (первоначальная редакция с автографом) и в мельчайших подробностях показывает кусочек жизни тех лет, связанный с искусством сплава грузов в условиях, когда еще нет разветвленной сети железных дорог, а продукцию заводов и купеческие товары переправлять надо. Автору повести-очерка приходилось сплавляться на барках самому, поэтому у него так замечательно получилось показать подлинную картину уклада той жизни, со всеми ее неприглядными и замечательными подробностями, сочными, детальными и яркими.

Великолепной полноты описания окружающего пространства. Зарисовки природы такие, что это действительно интересно и не кажется украшательством или налепленным, потому что так принято. Четко узнаваем Урал, как по намеченным автором краскам природы, так и по оборотам речи участников событий. Очень понравилось изображение характеров и нравов, типичных ситуаций, за которыми чувствуется правдивость и чуткая наблюдательность Мамина-Сибиряка к окружающей его действительности. Все эти: «руки фертом», «шары налил», «писать мыслете» (выписывать кренделя), «прямо в кабак шельмец задул», «только ленивая соха в поле не выезжает после Егория» (день Егория вешнего).

Главные герои — профессиональные сплавщики, бурлаки и их наниматели. Мамин-Сибиряк описывает и подневольных крестьян, вынужденных на время стать бурлаками из-за недорода на полях, и девиц, прибившихся к сплавщикам, и разных вороватых личностей, и выпивох, и кержаков (староверов). Показывает предпринимателей того времени, напоминающих о выражении «контора — «Рога и копыта»», появившемся вместе с «Золотым теленком» Ильфа и Петрова.

Фактически, Мамин-Сибиряк рассказывает про утраченный с развитием индустриализации вид деятельности и особенности профессии — как это было. Как делались барки, как сплавлялись, кто на чем специализировался на барке и за что отвечал, чем отличались профессионалы и случайные участники событий. По ходу повести рассказано о подготовке к сплаву и о самом перемещении по бурной воде. Как барки проходят сложные места, как бьются на бойцах (выступающих скалистых участках), какой большой проблемой становятся мели и чем все заканчивается по приходу в Пермь.

А какая сила русского языка, вот хотя бы во фрагменте из трактира: «Проголосная песня полилась хватающими за душу переливами, как та река, по которой мы еще недавно плыли с Савоськой. Она, эта песня, так же естественно вылилась из мужицкой души, как льются с гор весенние ручьи. Простором, волей, молодецкой удалью веяло от этих бесхитростных, но глубоко поэтических строф, и, вместе, в них сказывалось такое подавленное горе, та тоска, которая подколодной змеей сосет сердце. Вся эта окружающая нас грязь, эти потные пьяные лица — все на время исчезло, точно в комнату ворвался луч яркого света...»

В очерках весеннего сплава находится место радости, иронии и драме, причем как-то максимально естественно, не нарочито. Очень душевная повесть. Мастерски написано.

«Уже в первой половине XIX века Тихий океан перестал оправдывать свое название «Тихий»».

«Петропавловская оборона» описывает хронологию русской обороны Петропавловского порта в 1854г, во время Крымской войны от англо-французской эскадры и дальнейшую попытку реванша противника. Обороной руководил командир порта и военный губернатор Камчатки, генерал-майор Завойко Василий Степанович, при деятельном участии капитан-лейтенанта фрегата «Аврора», Изыльметьева Ивана Николаевича. Объединённой англо-французской эскадрой руководил контр-адмирал Дэвид Прайс, при участии контр-адмирала Фебврье-Деспуанта (у нас встречается написание Феврие-Депуант, а в этом издании он числится Депуантом).

В книге собран и объединен большой массив разрозненной информации печатавшейся в таких изданиях, как «Морской сборник», «Инженерный журнал», а также из рапортов, писем, воспоминаний, в том числе со стороны противника, в единое целое в хронологическом порядке. В том числе полностью приводится «Рапорт Камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта управляющему Морским Министерством» от 7 сентября 1854 г, с детальным описанием действий по обороне.

Начинается повествование с предистории. Степанов рассказывает, как заселялся и осваивался Дальний Восток, что происходило у соседей. Говорит о предпосылках к создавшейся ситуации. Вот пара цитат, хорошо характеризующих обстановку незадолго до Крымской войны: «Английские корабли особенно прицеливались к Петропавловску. В 1848 году сюда заходили безо всяких приглашений военные суда «Геральд» и «Нанси» под английским флатом, причем экипаж «Нанси» достигал двухсот человек, что значительно превосходило весь петропавловский гарнизон»; «В июле 1851 года Петропавловский порт посетило сильно вооруженное судно под американским флагом. Шкипер судна — американец Геджес — показался военному губернатору Камчатки подозрительным: не составило большого труда обнаружить фальшь предъявленных им документов. Была назначена комиссия, чтобы установить характер «купеческого» груза, прикрываемого крупнокалиберными морскими орудиями. Когда же комиссия попыталась приступить к работе, на мачте взвился английский флаг...».

Основную часть текста составляет подробное описание Петропавловской обороны. При описании боевых действий используется много цитат, они фактически составляют основу текста, давая взглянуть на происходившее глазами очевидцев. Все это создает подробную документальную картину событий, кстати, весьма схожую с описаниями Александра Борщаговского в романе «Русский флаг». Повесть «Костры на сопках» Алексея Мусатова и Марка Чачко сильнее отличается от описаний «Петропавловской обороны».

Книга издана в середине 1950-х и это оставило свой след из слов и фраз вроде «крепостнический режим», «царизм», «сатрапы», но эти обороты чаще встречаются во вступлении и подведении итогов, не отвлекая читателя в самые важные моменты — обороны Петропавловского порта. Работа батарей, подвоз на шлюпке боеприпаса под обстрелом вражеского флота, штыковые атаки — все это ярко представлено в тексте на основе рапортов офицеров и отметок в журналах, цитат из писем Завойко к жене. Используются выдержки из воспоминаний, которые опубликовал мичман Фесун Николай Алексеевич «Из записок офицера, служившего на фрегате Аврора». Нашлось место и событиям следующего года, когда 56 вымпелов англо-французской эскадры собрались для реванша, а Петропавловский порт был перенесен в устье Амура.

Для меня самыми яркими стали описания штыкового боя, героическая работа батарей Петропавловского порта, история гибели матроса Удалого. Интересно увидеть документальные свидетельства о действиях того или иного офицера, а где-то и простого матроса, стрелка, девушки Харитины, носившей еду на батареи под огнем. Если сравнивать «Петропавловскую оборону» с художественным «Русским флагом», то поражает сколько даже второстепенных персонажей обладает теми же именами и схожими историями, что действительно были на самом деле. Борщаговский отнесся к художественной переработке этой истории очень внимательно. А Степанов поражает скрупулезной детализацией своего исторического исследования. Для меня «Петропавловская оборона» стала хорошим дополнением к уже прочитанному по теме и разрешением сомнений о том, сколько из написанного в «Русском флаге» и «Кострах на сопках» составляет литературный вымысел.

«Он в Вудстоке был сложен прочно

Из бревен и камней;

Скрывалось в стенах круглых башен

Сто пятьдесят дверей.

В те дни без нити путеводной

Ни друг, ни враг не мог

Проникнуть в королевский замок

Иль выйти за порог» («Баллада о прекрасной Розамунде», В. Скотт)

«Вудсток, или Кавалер» — исторический роман Вальтера Скотта из замечательного цикла «Романы Уэверли». События сюжета относятся к 17в., за время которого власть в Англии сменилась несколько раз. Так что автору было о чем рассказать.

На «Вудсток...» и его сюжет можно смотреть по-разному. Если взглянуть благодушным взглядом, в романе обнаружится много замечательных персонажей. Таких, как семейство Ли, с преданным монархии стариком, безмерно любящей его дочерью, послушной взглядам отца, храбрым сыном и верным домашним окружением. Таких, как племянник этого семейства, защищающий интересы народа, свободы веры и умеренности, но при этом не желающий предавать изгнанного монарха (главу и символ борьбы для политических противников). Как сам монарх, отбросивший в сторону гордый нрав и тяготение к распущенности... Но! Весь этот идеализм заслоняют неоднозначные ситуации и характеры, метко зарисованные пером Вальтера Скотта. Они выглядывают из-под маски благородства слишком явно, чтобы их не замечать.

Основную часть романа «племянник» выказывает гораздо больше заботы о собственных интересах, чем верности идеалам, которым служит. Его начальник, Кромвель, требует от подчиненного предательства семьи. Сподвижники Кромвеля показаны, как глупые и жадные личности («защитники» интересов народа). Старый Ли готов пожертвовать счастьем дочери с племянником в угоду якобитским взглядам и смотрит на жизнь исключительно через линзу политики. При этом он легко принимает от политического врага, Кромвеля, свои владения, ранее отобранные. Да еще и вместе с припасами, добытыми «защитниками» интересов народа у народа. Монарх-изгнанник представляет из себя больше распущенности, чем благородства или хотя-бы благоразумия. Разнообразие сект, неуважающих друг друга, дополняет общую картину. Такой вот неоднородный «бульон», из-под мастерского пера Вальтера Скотта. Лишь ближе к финалу для меня, как для читателя, появилась определенность в отношении к героям и их действиям. Кульминация и завершение истории, стали украшением романа, расставив все и всех по местам.

В результате главным в повествовании для меня оказались не люди и даже не события, а место, где они происходили. Географическая точка — Вудсток. И несуществующий ныне королевский лесничий замок с башней Розамуны. С интересной легендой о прошлом и о прежних венценосных владельцах замка с великолепно обустроенными тайными ходами. Эти тайные ходы умело используются Скоттом в рамках сюжета.

Кстати, в месте расположения замка из романа впоследствии был построен великолепный образчик архитектуры — Бленхейм (место рождения Уинстона Черчиля). При этом, предположительно, были утрачены следы подземного лабиринта, связанного с легендой о Розамунде. Прекрасная Розамунда (Роза мира) — Розамунда Клиффорд — стала героиней одной из романтических историй английского фольклора. Возлюбленная короля, Генриха II, которую тот по легенде прятал в Вудстоке. На эту тему есть яркое живописное полотно Джона Уильяма Уотерхауса «Прекрасная Розамунда» («La bella Rosamunda»).

Подводя итог, «Вудсток, или Кавалер» яркий, ироничный, местами — раздражающий, и точно стоящий, что неудивительно при таком то авторе.

Исторический роман, повествующий о происходящем на Дальнем Востоке во времена Крымской войны.

Все начинается с путешествия фрегата «Аврора» вдоль Южной Америки, где его уже стерегла недружественно настроенная объединенная англо-французская эскадра. Со дня на день все ждали официального разрыва дипломатических отношений. После сложнейшего пути «Аврора» окажется в Петропавловске (Петропавловск-Камчатский), где примет горячее участие в защите порта и поселения. В финале — еще одно путешествие «Авроры» в сопровождении корвета «Оливуца» и попытка реванша врага, обманутого русскими при участии Невельского (благодаря открытиям Невельского в устье Амура).

В романе много ироничных описаний, фраз, эпизодов, касающихся противника — британских снобов с прямолинейной пиратской сущностью и их более вертких союзников — французов. Есть место и для предприимчивых американцев, любителей сомнительных сделок. Но главные не они, а русский человек, заброшенный на окраину Российской Империи — моряк, солдат, чиновник, ссыльный декабрист, простой поселенец, камчадал — их непростая жизнь и любовь к далеким от столицы местам.

Сложное впечатление оставил «Русский флаг» — многое понравилось, но порой мнение автора казалось излишне нарочитым (например, когда дело касалось революционной тематики). Не хватило «серых пятен», ведь большинство персонажей романа явно делятся на «черное» и «белое». В этом отношении чем-то схожий по сюжету «Порт-Артур» показался мне более совершенным, со сложными разнообразными характерами, также, как и «Севастопольская страда». И все же, в «Русском флаге» много интересного и яркого, а про что-то хочется сказать — «будто сегодня» или «ничего не меняется». Особенная ценность романа в том, что он рассказывает о жизни на Дальнем Востоке, об открытиях в устье Амура, о том, что жизнь страны строится не только вокруг столицы и великих имен. О том, что страна наша большая и всем ее уголкам важно внимание.

«Здесь, в этих страшных руинах, и произошел один из основных поворотных пунктов войны. Это случилось, когда после месяцев осады, атак и контратак немцы в конце концов были окружены и захвачены; и даже самым невежественным из них чутье подсказывало, что война проиграна».

Стейнбек вместе с фотографом Капой совершил путешествие по послевоенному Советскому Союзу в 1947 году. Точки маршрута: Москва, Сталинград, Украина, Грузия. «Русский дневник» интересен, как документальное свидетельство времени. Конечно, это взгляд со стороны, взгляд иностранцев. Но чувствуется, что автор и фотограф старались быть объективными.

В описаниях Стейнбека есть интересные строки обо всех местах, где они побывали. Для меня самым ярким впечатлением от «Русского дневника» стали слова о Сталинграде, впечатления от увиденной там жизни. И об упорстве людей из разных мест, создающих свое будущее заново.

Фотографии Капы очень дополняют изложенные на бумаге впечатления. Люди за работой и во время отдыха, в простой непринужденной обстановке. Танцы. Городские и сельские виды, руины. Упорно преодолевающая трудности жизнь. Больше всего понравились образы людей. Среди фотографий с разрушениями запомнился вид на Успенский собор Киево-Печерской лавры, с руинами на переднем плане, где на обломке стены ярко сияют ореолы святых сохранившейся фрески.

«Каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет» (Марк Аврелий Антонин)

«Солдаты России» — художественное произведение от Маршала Советского Союза Малиновского о простом пареньке Иване Варваровиче Гринько (отчество — по матери). О дореволюционной жизни начала ХХв. и Первой мировой войне. Начинается все с детства и юности главного героя, описанной довольно подробно. Тут и запавшие в сердце мальчишки впечатления о госпитале, где лечились солдаты Русско-японской войны 1904-1905, и детский труд, и воспоминания о семье.

Сюжет продолжается описанием фронтовых лет времен Первой мировой 1914-1918. В 1914 году 15-летним подростком Иван Гринько тайно пробирается в один из эшелонов, уходящих из Одессы на фронт. В результате главный герой зачислен подносчиком патронов в пулемётную команду, а в ходе войны становится наводчиком и командиром, используя и пулемет Гочкиса, и «Максим».

За образом Ивана, как можно догадаться, скрывается сам Родион Яковлевич Малиновский. Есть вероятность, что в какие-то моменты образ главного героя становится собирательным, по крайней мере так утверждается одним из исследователей. Не вижу в этом ничего плохого, если такой прием помог донести события максимально сочно, сконцентрированно, позволил не упустить ничего важного.

Малиновский попал на войну так, как описывается в «Солдатах России», был зачислен подносчиком патронов в пулемётную команду 256-го Елисаветградского пехотного полка 64-й пехотной дивизии, затем стал наводчиком станкового пулемета и командиром. Позднее был переведён в Русский экспедиционный корпус на территории Франции. Вернулся в Россию в 1919 году.

О второй половине книги, где описывается трагическая история русских солдат, направленных в ходе войны во Францию, хочется упомянуть отдельно. То, что рассказано об этом периоде, неприятно поражает.

Малиновский рассказывает, что после революции и прихода к власти большевиков обстановка в русских частях во Франции крайне осложнилась. Солдаты не желали воевать за Францию, требовали отправки домой, чтобы если и воевать, то на Родине. Отказывались подчиняться французскому правительству и старым своим командирам, которых считали утратившими полномочия. Отказывались разоружиться. Это закончилось жестоким подавлением несогласных, в результате которого не менее 200 человек солдат погибло. Живые были лишены каких-либо прав и свобод. Русские солдаты фактически оказались подневольными пленниками. Был выбор — каторжные работы на благо Франции, например, чернорабочими в каменоломне или продолжение участия в войне в качестве легионера. Такими легионерами затыкали самые опасные, гибельные участки фронта.

Выбирая между каторжными работами и войной, Малиновский выбрал войну с немцами, которые в то время хозяйничали на родной для автора Украине. Родион Малиновский в январе 1918 г. записался в иностранный легион 1-й Марокканской французской армии. Был наводчиком, затем начальником пулемёта вплоть до Компьенского перемирия. Дослужился до звания сержанта, был награжден французским орденом. Такой же выбор делает и герой его произведения, прошедший много испытаний, мечтая об одном — вернуться домой.

К сожалению, в отличие от очень ярко описанного детства и начала войны, концовка менее подробна, суховата, будто не доработана до итогового состояния. Читала рецензию, где указывается, что «По словам дочери автора, эта книга была лишь черновиком задуманного автором романа, наброском, но написать чистовой вариант Малиновский уже не успел». Писалось произведение в последние годы жизни Малиновского. На самом деле, неровное впечатление производят только завершающие главы, если сравнивать их с основной частью, написанной литературным языком, подробной и хорошо проработанной. Это не испортило для меня общего впечатления. Было очень интересно и ценно изучить впечатления очевидца, его оценку событий.

«Мы достойное получили по делам нашим»

Эта фраза хорошо резюмирует суть повествования. «Повесть временных лет» — не просто хроника событий, а образ мысли, образ жизни, который летописец стремится передать читающему, сопровождая хронологически последовательными примерами. Как правильно и неправильно, своеобразное «Что такое хорошо и что такое плохо?». Хроника наглядно иллюстрирует, что любой поступок или бездействие имеет свои последствия. В рамках простого человека — одни, в рамках многих людей — другие. Говоря о действии или бездействии личности, на чьих плечах власть, ответственность за многих других — и последствия многократно возрастают. От частных стычек князей, где гибли ратники их дружин и окрестные жители, до разорения многих русских поселений врагом в результате необдуманных решений и усобицы внутри княжеской династии. Не малое значение по мнению летописца имеет сила личности, праведность личности, жизнь и действие в канонах веры. Бедственные события сопровождаются фразами, вроде «просвещали нас — и не уразумели», «согрешили — и наказаны теперь».

Есть внутри «Повести временных лет» истории, которые помнятся с детства — про сожжение противника с помощью птиц княгиней Ольгой и про Олега, принявшего смерть от коня своего. Некоторые события можно встретить в «Руси Великой» — романе Валентина Иванова, цикл «Древняя история Руси».

Более всего в «Повести временных лет» мне понравилось «Поучение» Владимира Мономаха — очень живое, яркое, рассказанное от первого лица и при всей своей назидательности не кажущееся чтением морали (в моем издании объединены Лаврентьевская и Ипатьевская летописи). Закончу строкой-пожеланием из «Поучения»: «сотвори добро, найди мир и отгони зло».

Одна из классических для детективного жанра тем — сюжет с поиском богатого наследника, пропавшего/сбежавшего давным давно из-за разногласий со своим аристократическим семейством. Попытка вернуть блудного сына. Макдональд разыгрывает этот тип сюжета по-своему, показывая, что жизнь — это не притча, а реальность, но оставляя до последнего момента место для маневра — для появления чудесной случайности.

Этот детективный роман, один из цикла о Лу Арчере — частном детективе из США середины 20 века, не изобилует смертями. Хотя тут есть убийство и убитые, они не главный двигатель, а лишь смазочный материал развития событий.

«Дело Гэлтона» показалось мне менее мрачным, в сравнении с несколькими предыдущими романами цикла. Сюжет со множеством интриг и поворотов, есть несколько фигур, знак которых меняется с плюса на минус или наоборот не раз по ходу действия. На мой взгляд, «Дело Гэлтона» — одна из наиболее удачных работ первой половины цикла про частного детектива Лу Арчера.

Сюжет этого детективного романа показался жутковатым и отталкивающим. Макдональду, на мой взгляд, хорошо удался оттенок мрачности и ожидания чего-то недоброго от происходящих событий. Ключом к разгадке является скелет в шкафу — своеобразный у автора юмор.

Роман начинается с визита в контору частного детектива Лу Арчера дамочки с фальшивой историей, дальше спираль событий закручивается, на каждом этапе набирая упругость. В финале невольно задаешься вопросом — кто более ненормален — псих из сюжета или отдельные личности, у которых есть свои «скелеты в шкафу»?

У «Ослепительного оскала» есть настроение, атмосфера, последовательный, сложный сюжет и «изюминка». Пожалуй, это лучшая работа из первых четырех в цикле.

Третий роман цикла про Лу Арчера, частного детектива из Лос-Анджелеса середины 20-го века, заинтересовал уже самим названием. У одного из любимых мною авторов детективного жанра, Эда Макбейна, в цикле «87-й полицейский участок» есть роман 1960г. со схожим названием — «Смотри, как некоторые умирают». В цикле Макбейна есть аллюзии на Конан Дойла, Джека Лондона, Агату Кристи, но «Смотри, как некоторые умирают» не ассоциировался у меня ни с чем.

Сложно сказать, есть ли связь между «Как некоторые умирают» 1951г. Росса Макдональда и романом Макбейна в чем-то кроме похожего названия. Определенное сходство в том, что частный детектив Лу Арчер весь роман идет по следу уже свершившихся событий. Наблюдая за чужой жизнью, он видит последствия заблуждений, ошибок, неверных расчетов, которые привели к смертям или испорченной жизни. Жизни, загубленной иллюзиями, жаждой наживы, наркозависимостью. У Макбейна идея наблюдения за тем, как некоторые умирают из-за своих ошибок, из-за чьего-то молчания доведена до абсолюта — ты действительно становишься зрителем разворачивающихся событий и уже не читаешь, а смотришь — как некоторые умирают. Смотришь за мелькающей перед тобой опасной жизнью небогатого пуэрториканского района, вместо того чтобы погрузиться в стандартный сюжет с расследованием.

Что касается впечатления от романа Макдональда, то к финалу мне стало казаться, что автор слегка перемудрил с многочисленными поворотами и связками в сюжете. Но настроения, выверенной стилистики, идеи донести свой взгляд на окружающую действительность у этого романа не отнять. Чувствуется, сюжет писал человек умный, обладающий жизненным опытом, разносторонний.

США, Лос-Анджелес 1950-х. В контору частного детектива Арчера пришла клиентка с деликатной проблемой.

Второй роман цикла понравился мне меньше первого. Оставил привкус штампа и повтора. Некоторые эпизоды напомнили кусочки из разных историй, приключившихся с детективом Филиппом Марлоу Раймонда Чандлера. В «Омуте» это уже больше, чем заимствование стилистики. Но при этом, более поверхностно.

Все начинается с разоблачающего письма, быстро перерастая в историю с убийствами, девицами в беде и несколькими персонажами сомнительной репутации, вставшими на пути Лу Арчера по ходу расследования.

Из плюсов — разнообразие поворотов сюжета, нетривиальная развязка и атмосфера. Из минусов — вторичность. Излишнее подражание не пошло Россу Макдональду на пользу.

«Живая мишень» — первый роман детективного цикла о Лу Арчере — калифорнийском частном детективе, ведущем расследования в Лос-Анджелесе второй половины 20-го века.

Думая, начинать ли чтение этой детективной серии, я познакомилась с парой критических статей об авторе и его герое. Там подмечено, что в первых работах Росс Макдональд ориентировался на героев Хэммета и Чандлера, но со временем его персонаж развивался, все более обретая индивидуальность. Что же, не буду отрицать, в этой работе сходство есть, особенно с Чандлером и его Филиппом Марлоу. Для меня это приятный плюс, так как творчество Хэммета и Чандлера мне нравится. Однако, стоит отметить, что с самого начала Лу Арчер в достаточной степени обладает своим собственным Я. Он очень интеллигентный, щепетильный, человечный, с четким пониманием добра и зла. В Арчере есть что-то от образа печального рыцаря и романтика, как у Марлоу, но при этом он кажется менее циничным. Можно отметить похожую биографию этих героев — в прошлом есть служба в правоохранительных органах и уход из-за несогласия с системой. Один и тот же город обитания и работы — Лос-Анджелес и его окрестности.

В сюжет «Живой мишени» погружаешься легко, читается с интересом. Макдональду удалось малыми средствами, лишь несколькими штрихами, четко наметить характеры персонажей. Сюжет при достаточном разнообразии событий вполне последователен и не примитивен. Легко представить себе действующих героев и окружающее их пространство.

Арчер не сидит в пыльном офисе, а действует, проверяет версии, рискует. Он не идеален и попадает впросак пару раз в ходе расследования, получая по голове и другим частям. Его глазами Макдональд живо и точно описывает события, как сюжетообразующие, так и второстепенные. В эпизоде с визитом детектива к знакомому журналисту сразу видно, что этот знакомый Лу Арчера счастлив в семейной жизни, несмотря на возраст, далекую от идеала внешность обоих супругов и маленькую квартирку. Напрямую этого не говорится, но ощущается в описании жестов, действий. Так же ясно чувствуется отторжение, испытываемое главным героем в «Диком Пианино» или вполне человеческая смесь эмоций Арчера, на грани между увлеченностью и недовольством, когда молодая героиня, Миранда, пытается использовать его, заигрывая. Что касается расследования, то о чем-то догадаться мне удалось, а что-то оказалось неожиданным.

Первое знакомство с Лу Арчером состоялось. Впечатление хорошее. Пора приступать к следующему роману.

«Бег жизни неровен, иногда время спешит, как погоня за вором, иногда дни замирают, как шаги погибающего от жажды. Но всегда, всегда жизнь слишком коротка, слишком много забот...» — как в этой фразе автора, повествование его то бежит, то неспешно растягивается, детализируя отдельные моменты. Будто с высоты птичьего полета видно происходящее с разными народами и странами. Что-то в общем, издалека, что-то через рассказанные персонажами легенды. Иногда кажется, что воображаемая птица снизилась над каким-то городом, поселением, двором, присела на условный забор и заглянула в окно. Увидела быт, предметы, внешний облик живущих в доме, их заботы и тревоги. От ежедневной охоты, сбора ягод, ловли рыбы и ухода за полями-огородами до стычек с врагами или бегства от набегов. От тайны исповеди и философских бесед до всеобщего застолья с подлым отравлением или особенностей средневековой политики.

«Русь Великая» — роман-хроника из жизни 11-го века, входящий в цикл «Древняя история Руси». В отличие от двух других произведений цикла в нем нет даже условных главных героев, дана лишь общая панорама, с отдельными частями — по регионам, где можно выделить среди толпы вожака или примечательную личность. Нет тесной связи — все поделено на отдельные сюжеты, с происходящим в разных частях света. Одну из глав «Руси Великой» я уже читала ранее, как отдельное произведение — повесть «Мне воздаяние...» (Тьмутаракань).

В завершающей части романа рассказывается о поездке монгольского хана Онгу в Поднебесную. «Монгольскую степь пожаловали монголам! Суны любят пустые обряды. Мне подарили мое же. Попробуй не дать!..» — так мыслил хан Онгу, получая подарки «которые монголы считают данью-платой за мир». Со стороны сунов (Китая) происходящее виделось совсем иначе. Через этот эпизод автор забавно показывает различия восприятия у разных народов.

«Время неверно сравнивают с рекой. Речная вода уходит, а время хоть и течет, но с тобой остается» — память наделяет время размером, задерживает в воспоминаниях, передавая из поколения в поколение. Иванов оставил свои литературные произведения, свой взгляд на события 11 века. Как минимум — это побуждает интересоваться историей.

Не все эпизоды были в равной степени интересны в «Руси Великой». В какие-то моменты хотелось не литературной хроники, а наличия главных и второстепенных героев, ведь от литературы прежде всего ждешь художественности. Произведения условного цикла «Древняя история Руси» показались мне неравнозначными. «Повести древних лет: Хроники IX века в четырёх книгах одиннадцати частях» поставлю на первое место, как самый интересный и яркий роман. На втором месте по увлекательности, но интересный описанием государственной машины Византии — роман «Русь изначальная». «Руси Великой» достается почетное третье место.

»... владыка обязан освободиться от тех понятий о добре и зле, которые обязательны для подданных. У него другое добро — благо империи, и другое зло — ущерб империи. Пусть умрут мириады, это их жертва, их вклад в дело империи. Цель освящает все. Для правителя нет дурных поступков, есть только ошибки...»

«... не желай чрезмерного...»

«Русь изначальная» с монументальным размахом рассказывает истории из жизни 6 века — зарисовки о росичах, славянах живущих у притока Днепра — реки Рось, о степняках и о Византии с ее обширными завоеваниями.

Византия — Второй Рим — кажется в этом историко-приключенческом романе главной темой. Возможно потому, что через время русская земля назовется Третьим Римом, сказав, что Четвертому быть не дано. Прообразом-ориентиром станет Византия.

Ромеи, описанные Ивановым, не особо приятны, но интересны. На их примере показана власть, способы подчинения, хитрость, опасность наивности и разобщенности, грани предательства. Показано, что свита может быть утратившей самостоятельность, погрязнув в приторном псевдообожании правителя. Что жадность — плохой подсказчик. Что чрезмерность во всем медленно, но верно ведет к упадку. Рассуждая словами персонажа, живущего в Византии: «После львов — волки, после волков — шакалы... А кто после шакалов?»

«... жить по велению совести. Потом погребальный костер поможет душе...»

Главы про Ратибора и Всеслава кажутся одними из самых ярких. Нравы и порядки завещанные родом, охота и торговля, тренировки и испытания, борьба со степняками за выживание, а потом и дальний поход к границам владений ромеев — все это описано захватывающе, самобытно, атмосферно. Росичи Иванова не идеальны, но они понимают главное: «Мы живем для рожденных от нас и для тех, кто родится от них ...я камень в основании очага, как и все вы».

«Империя заражает варваров» — говорит бывший раб, гражданин Византии. Варвары для империи все на одно лицо, что готы, что славяне, что иные народы — нет разницы.

Степняки показаны Ивановым менее подробно. Они — приграничная угроза выживанию росичей, иная традиция, другие ценности. По сюжету, степняки — орудие ромеев. Лживые посулы базилевса о легкости наживы в нападении на росичей объединяют истории славян, степняков и ромеев в единое целое, в три звена — объект, орудие нападения и подстрекателя.

Любое идеальное начало можно исказить, как гладь воды, в которую бросили камень. Вера, мудрость философии, искренность и честность, свобода — не исключение. На примере ромеев Иванов показывает, к чему ведет искажение в масштабе человека, общества, империи, на примере веры, превратившейся в инструмент достижения цели.

«Нет большего безумства, как устраивать собственное счастье» — с этой фразой сталкиваются несколько персонажей, и окраска ее не простая. На нее можно посмотреть с разных сторон, как и на многое в романе.

«Русь изначальная» читалась так же легко, как и «Повести древних лет...» цикла «Древняя история Руси», но открыла более широкую и сложную панораму. Затрагивая в этот раз другой век, другой этап развития, другие территории, Иванов показывает все то же — взаимное влияние, проникновение нравов и обычаев, а где-то напротив — обособленность и непонимание чуждой традиции, иного отношения к жизни. Показывает ярко, интересно, без слащавости и идеализации.

»...постоянно повторять истину, ибо ложь вокруг нас тоже проповедуется постоянно...»

Понравилось и захватило с первых строк, когда новгородец Одинец бросился в болото, спасаясь от преследователей нурманнов. «Повесть древних лет...», часть историко-приключенческой трилогии «Древняя история Руси», рассказывает о жизни людей 9 века в Великом Новгороде и его окрестностях, об освоении земель по берегу Белого моря и о конунгах Вестфольда.

Поразило, что Валентину Иванову удались и свои, и чужие. С нашими понятно — в советское время уделялось внимание истории, быту, одежде каждого региона страны. Достаточно посмотреть разнообразные издания о промыслах и искусстве, традиционных орнаментах, истории костюмов разных народностей, чтобы убедиться в этом. Есть и интересные издания 19в. на эти темы. Можно подобрать материал. Иванов смог столь же подробно, как славян описать и инглингов (юнглингов), взяв за основу «Сагу Оттара». О них читать не менее интересно и погружаешься в происходящее с этими людьми также, как с новгородцами, на сто процентов. Третьими участниками повествования Иванова стали биармы — коренные жители побережья Белого моря, описанные в «Саге Оттара», как искусники в чаровании людей.

Роман делится на 4 части и эпилог. «За Черным лесом» рассказывает историю Одинца, беглеца от наказания за убийство иноземца по Новгородской Правде. Повествует о походе повольников, переселенцев из Новгорода, к Белому морю, их встрече с биармами и освоении новой территории. «Короли открытых морей» — о жителях фьордов. О племени Вотана, которое делится на вольных ярлов «населяющих море» и бондэров — свободных людей, возделывающих землю. О борьбе за право принятия решений между конунгами, считающими, что «Мир принадлежит тому, кто храбрее и сильнее» и людьми земли, которых они не уважали. Заканчивается эта часть походом ярла Оттара к берегам Белого моря путем, которым еще никто не ходил. «Молотами ковано» рассказывает о столкновении людей Оттара, переселенцев и биармов, а «Железные земли» о том, к чему привело желание боярина Ставра добиться полноты власти в Новгороде. Эпилог не только подводит итоги, но и кратко рассказывает о жизни потомков конунгов.

Фактически, трилогия «Древняя история Руси» — это облеченное в историко-приключенческий жанр рассуждение о разном видении жизни. О титульности своей нации, об отношении к завоеванию и поглощению ресурсов, подчинению народов, рабству. О подходах к войне и о природе власти. Иванов показывает свое видение того, насколько восприятие к перечисленному у соседствующих народов схожее и в чем разное. В этом контексте интересны яркие, запоминающиеся эпиграфы, вроде «Мы не воруем, а отнимаем», «Двуногие вещи...», «Я прошел через моря, где еще никто не ходил. Поэтому здесь все – мое!».

Кто не хочет погружаться глубоко — увидит увлекательные приключения в исторической среде, кто хочет поразмышлять, сравнить, найти философское начало — найдет все это. Кому интересны детальные описания быта, предметов, костюмов, промыслов — и они проработаны у Иванова. Читается легко, слог хорош. Получилось атмосферное, увлекательное, познавательное погружение.

Отпечаток времени, запечатленный Паустовским, напоминает янтарь. Пойманные в каплю смолы случайные песчинки затейливо преломляются и поражают воображение, являясь не тем, чем кажутся. Что-то вроде бутылки с водой из реки Лимпопо (из рассказа, вошедшего в «Далекие годы»).

Мечтательная лирика. Легкое, воздушное видение жизни. Внимание к деталям, характерам, ситуациям. Увлечение тончайшими переходами красок и состояний природы. Многое можно найти у Паустовского, но кое-чего мне не хватило. Наверное честности, которой ждешь от автобиографической книги. Детали биографии автора не совпадают с «Повестью о жизни».

Еще об одной особенности, которая меня смущает, хорошо сказал сам Паустовский: «Сила и строгость, необходимые прозе, превращались в щербет, в рахат-лукум, в лакомство. Они были очень липкие, эти словесные щербеты. От них трудно было отмыться». В манере письма, действительно порой ощущается сладкий привкус лирики ради лирики, из-за чего трагедия сползает в тихую печаль, а реальность в романтическую грезу и это не всегда кстати.

«Повесть о жизни» для меня делится на два основных типа рассказов. Первый тип, когда греза овладевает мироощущением автора, его склонностью видеть жизнь по-своему, как сквозь призрачную дымку. Второй тип — интереснейшие зарисовки, как бы моментальные снимки минут истории, портретов известных личностей, жизненных ситуаций, присущих времени.

«Далекие годы» понравились рассказами о семейных корнях, об учителях. Заинтересовали впечатлением от Николая II, упоминанием о покушении на Столыпина и о еврейском погроме в Киеве (время окончания русско-японской войны 1904-1905гг, после Мукдена). Запомнились описанием встречи с Врубелем.

«Беспокойная юность» — это Первая Мировая. Санитарные поезда, разговоры с ранеными, участие в прифронтовой санитарной бригаде. Из интересных портретов — Северянин, Фет.

«Начало неведомого века» можно назвать началом карьеры в журналистике. Тут мне понравились встречи с дядей Гиляем — Гиляровским, описание журналистской среды того времени. Главная тема — революция и перемены, но в целом третья часть охватывает многое. В начале ее запомнились случай с перестрелкой большевиков и юнкеров в Москве, впечатления от заседания ЦИК, выступления Ленина. Затем картина резко меняется благодаря поездке в вагоне-теплушке на Украину. И на контрасте с Москвой идут описания жизни в Киеве периода гетмана Скоропадского, Петлюры, которые интересно перекликаются с «Белой гвардией» Булгакова. В Киевских зарисовках запомнились Вертинский, французы, оккупировавшие Одессу, атаман Зеленый, отчет Директории о состоянии дел, где один из докладчиков кричал в лицо залу «Геть до вашей Москвы!» и чудо-оружие — «фиолетовый луч».

В конце третьей части Паустовский едет из Киева в Одессу. «Время больших ожиданий» — Одесский период, от безвластия до советской власти. Эта часть запомнилась и описаниями жизни в Одессе, и литературным обществом, собранным вокруг издания «Моряк», в котором работал Паустовский. Более всего мне понравилась «Каторжная работа» — великолепный эпизод с рассказом Бабеля о каторжной работе по очистке рукописи от лишнего.

«Бросок на юг» — рассказы о Кавказе, куда переезжает Паустовский — Батум, Тифлис. Эта часть понравилась зарисовками местного колорита, особенно запомнились муши — носильщики тяжестей. Из портретов — Пиросмани, его творчество и история, известная многим, как «Миллион алых роз».

«Книга скитаний» — возвращение через Киев в Москву. Тут меня заинтересовали авторы 4-й полосы — Булгаков, чья фамилия мелькает в разных частях, Ильф, Гехт, Олеша, писавшие короткие хлесткие газетные рассказы для «Гудка». Запомнился Маяковский. Но более всего понравился рассказ «Бесплатный табак». Он будто перекликается с историями Джека Лондона из сборника «Дорога». Рассказ показался мне обезоруживающе честным и неожиданным.

Сложное впечатление оставляет «Повесть о жизни». Она охватывает и подсвечивает с неожиданных углов моментальными вспышками много интересного. В ней же можно встретить длинное описание какой-нибудь травинки, ощущения от места или состояния природы. И не всегда понимаешь, почему о травинке так длинно, а о человеке так кратко, где лирическое смягчение или отступление переходит реальность. И все-таки, многое мне было интересно, а что-то очень понравилось.

Читая приложения к «Капитанской дочке» Пушкина (Ю.Г. Оксман. «Пушкин в работе над романом «Капитанская дочка»), я наткнулась на любопытную историю — «Рассказ моей бабушки», о котором говорится, как о повлиявшем на конечный вид произведения Александра Сергеевича. В работе Оксмана об этом упоминается так: «Когда «Капитанская дочка» была уже закончена и готовилась к печати, Пушкин в нескольких строках начатого им предисловия глухо упомянул еще об одном источнике своего романа: «Анекдот, служащий основанием повести, нами издаваемой, известен в Оренбургском краю». Имелся ввиду «Рассказ моей бабушки», опубликованный в «Невском альманахе на 1832 год» за подписью А. К. (инициалы эти принадлежали оренбургскому литератору-краеведу А. П. Крюкову)».

Рассказ о временах «Емельки Пугача» и его сподвижников и вправду ассоциируется с отдельными моментами из «Капитанской дочки», но производит впечатление скорее былины о старых временах, чем реальной исторической хроники. Чем-то даже напоминает настроение Гоголевской «Ночи перед Рождеством», хотя настоящей мистики в тексте нет, только ее имитация. Однако, игра на суевериях увеличивает увлекательность истории комендантской дочки.

Это рассказ старенькой бабушки 12-летнему внучку о годах молодости, кода ей в 16 пришлось пережить восстание Пугачева. Отец и муж ее (по рассказу о временах Пугачевщины — жених, драгунский офицер) были офицерами гарнизонов по крутизнам Уральского берега. История происходит в крепости Нижне-Озерной, на Оренбургской линии. В центре рассказа захват Нижне-Озерной сподвижниками Пугачева, во главе с Хлопушей и время пребывания в крепости бунтовщиков.

Более всего в сюжете мне понравились суеверия и образ бабки-мельничихи, которая скрывала у себя дочь коменданта, выдавая за родственницу. Мельничиха и ее работник Бурюк мастерски воспользовались нехорошими слухами о их связи с нечистой силой, пугая бунтовщиков. Читалось действительно, как анекдот, причем весьма интересный.

«Свет ты мой, Иван Кузьмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!»

День рождения Пушкина, 225 лет, как тут не взяться за «Капитанскую дочку»? Впервые я прочла ее по совету дедушки, за некоторое время до того, как подошло время изучать по школьной программе. Произведение Александра Сергеевича отлично уложилось между приключенческими романами Дюма, Стивенсона, Дефо и другими увлекательными историями моего детства, но тогда я еще не могла оценить всей соли юмористических моментов и всей трагичности описываемых событий.

Сегодня, помимо сочных, удачно подобранных эпиграфов, внимание заостряется на отдельных сценках, на колоритных персонажах, ярких и емких, несмотря на краткость описаний. Начну с эпизода с проигрышем ста рублей. Почему именно 100? Грош, цена проигрыша одной партии Петруши Гринева на бильярде, до реформы 1838г. был равен двум копейкам, значит 1 рубль = 50 грошей, а 100 рублей — это 5 000 проигранных партий. Сколько времени могли играть ротмистр гусарского полка Зурин и его оппонент? Этот период обозначен у Пушкина, как от обеда до ужина, на который новые знакомцы отправились к некоей Аринушке. Значит от трех до пяти часов, не более. Возьмем для ровного счета 3 часа 20 минут, что в сумме равно 200 минутам. Получаем 25 партий в минуту, на каждую не более 2,5 секунд. Вернусь к сумме проигрыша — почему именно сто рублей? Просто крупная сумма для ровного счета? Чтобы показать, что всеми опекаемому Петруше незнакома цена денег и взрослая жизнь? Выявить, насколько Петру Гриневу хотелось выйти из-под опеки Савельича? Допустим. Но почему Зурин позволяет себе столь явное преувеличение? Чтобы легче было в случае чего обратить все в шутку? Проверить, насколько оппонент — болван? Или позволить себе больно проучить мальчишку? Он настолько тонкий психолог и уверен в успехе? Зурин, «воплощение лихого гусара», остался для меня загадкой, одним из колоритных, но непонятных эпизодических персонажей.

«... с лихой собаки хоть шерсти клок» — интересная подмена выражения от «солнца русской поэзии». Хлесткая оценка Савельичем персоны, всерьез влияющей на судьбу его воспитанника. Отправляясь на службу главный герой еще в дороге сталкивается со знаковым персонажем, с которым не раз «пересекутся дорожки» по ходу повествования. Пушкин отмечает важность этой встречи вещим сном Гринева. Историческая фигура Емельяна Пугачева, талантливо помещенная между вымышленными персонажами, по сути является главной. Воплощает собой замысел — вписать урок русской истории внутрь увлекательного сюжета. Для меня он — персонаж отрицательный, но не лишенный в подаче автора всплесков человечности. Пожалуй, закованный в свою роль, сменивший подчинение властям на потворство собственной «свите».

Сталкивалась с мнением, что казни, устроенные бунтовщиками, прошли в тексте малозаметно. Мне так не кажется. И очень жаль капитана Миронова и его жену, чьи образы с душевной теплотой выписаны автором. «... старушка в телогрейке и с платком на голове», «старик бодрый и высокого роста», принимавшие «запросто и радушно», за верность службе и присяге униженные оказались на виселице и под ударом сабли. Как не пожалеть их? Как могут быть малозаметны слова Василисы Егоровны Ивану Кузьмичу: «А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобою, да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать».

В «Капитанской дочке» много характерных персонажей, один из понравившихся мне — генерал, носитель немецких корней, его превосходительство Андрей Карлович. «Поже мой! — сказал он. — Тавно ли...», «молотец», «фремя, фремя» — все это изрядно веселило. А вот главный злодей, из вымышленных персонажей, Швабрин, меня не впечатлил. Пушкин, впрочем, тоже, на мой взгляд, относится к нему холодновато. Подчеркивает его пресмыкание перед «царем»-самозванцем, на контрасте с нежеланием делать тоже самое со стороны Гринева. Относится к нему, как к персонажу-функции, необходимому для продвижения сюжета.

Напоследок остановлюсь на встрече Маши Мироновой с Екатериной II в Царском Селе. В комментариях к моему изданию есть фраза: «вся любовь Пушкина ушла на Пугачева (Машу любит Гринев, а не Пушкин) — на Екатерину осталась только казенная почтительность» (Цветаева М. «Мой Пушкин»). Образ Екатерины дан Пушкиным кратко, но не кажется мне таким уж сухим и казенным. А с тем, что «вся любовь Пушкина ушла на Пугачева» я согласна — именно этому персонажу дано более всего описательных характеристик, касающихся внешности, выражений лица, костюмов. Портреты других персонажей, включая главных, Петра Гринева и Марьи Мироновой, даются более кратко, гораздо больше с ними связаны не описания, а действия. Они — проводники исторического сюжета — развлекательный, полный романтики фон, призванный сделать историю более интересной. В этом я вижу сходство с подачей романов Вальтера Скотта, подобным же образом помещавшего историческое событие или известные личности в оправу придуманных им романтических героев и их приключений.

Пожалуй, на второе место после Пугачева, я бы определила Савельича. Он уступает первому по количеству описаний, но образ его получился самым живым и занятным из всех. Если, думая о Петре и Маше, приходят на ум «Уэверли», «Роб Рой», то при мысли о Савельиче сразу вспоминается «Ламмермурская невеста» и преданный хозяину, последнему представителю древнего аристократического рода, старый слуга Калеб Болдерстон. У Скотта также, комическое сочетается с трагическим в образе Калеба и сам образ — один из ярчайших в романе. Савельич — красивейшая жемчужина «Капитанской дочки», очень трогательный персонаж.

Сравнивая иностранное творчество и «Капитанскую дочку», я не пытаюсь принизить способности Александра Сергеевича вторичностью, напротив — восхищаюсь его умением создавать яркие образы, способные затмить лучшие схожие примеры в зарубежной литературе. Пушкин называл Вальтера Скотта «шотландским чародеем», а Александр Сергеевич — «наше все» и этого не отнять!

Исторический роман об обороне Порт-Артура, посвященный русско-японской войне 1904-1905гг.

С чего все началось? Если говорить о том, что видно невооруженным взглядом, то с нападения японцев на суда русского флота в Чемульпо и Порт-Артуре. Копнуть глубже — с революции Мейдзи 1868г., с которой закончилась изоляция Японии от мира и пробудилось стремление к завоеваниям, к созданию колониальной империи в Восточной Азии. Русско-японской войне предшествовала война Японии с Китаем из-за влияния в Корее, окончившаяся вмешательством России, Франции и Германии. Китай должен был по мнению Японии отказаться от протектората над Кореей, уступить Японии территории, в том числе Порт-Артур, но Россия, Франция и Германия так не считали. Закончилось тем, что Россия арендовала у Китая территории, на которые по итогам войны претендовала Япония, в том числе — Порт-Артур.

«Порт-Артур» Степанова, как и «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского (роман-эпопея о Крымской войне) начинается со сцены мирной жизни, затем на контрасте идет внезапный переход к войне. От балов и приемов к противостоянию и осаде. На этом сходство не заканчивается — в обоих случаях авторы показывают мужество простого русского человека и не лучшие черты отдельных личностей, влияющие на ход военных действий. У Сергеева-Ценского — это в основном техническая отсталость страны и проявления слабости или недальновидности отдельных фигур. У Степанова, показывающего более поздний исторический период, все хуже, вплоть до предательства.

Загадка «Порт-Артура» и самого Степанова кроется в биографии автора. Согласно приложению к роману, автор, Александр Николаевич Степанов, видел оборону Порт-Артура собственными глазами. Это глаза ребенка, мальчишки-подростка, чей отец был командиром батареи Электрического Утеса — важной точки обороны, важной точки повествования. Степанов был знаком с историческими персонажами своего романа — Стесселями, Белыми, Кондратенко. Однако, некоторое время назад появилась гипотеза, согласно которой Степанов в Порт-Артуре никогда не был, а увлекательность его романа обеспечена исключительно литературным талантом и исследованиями автора по теме. Эту версию в «Военно-историческом журнале №1/2010» высказали Николаев и Чистяков, статья «Порт-Артур»: Неожиданные результаты одного исторического исследования». По результатам исследования, подходящих Степановых, отца и сына, в Порт-Артуре времен обороны не найдено. Обнаружен Степанов, героический участник Первой мировой, награжденный орденами Св. Анны, Св. Станислава, Св. Владимира и Георгиевским оружием, детали биографии очень схожи с биографией автора «Порт-Артура» (детали, упоминаемые Степановым). Был предположительно найден Степанов-отец, чьи детали биографии подходили под общую картину, и их предки дворянского рода. С такой биографией наверняка было неспокойно после 1917г. Для меня подмена некоторых деталей биографии не бросает тень на автора, хорошо исполнившего свой литературный замысел, хотя, по замечаниям некоторых эмигрантов, допустившего ряд искажений, незаслуженно очерняющих офицерский состав.

В процессе чтения меня не покидало ощущение, что это именно художественный роман о войне, написанный так, чтобы было интереснее читать, увлекшись судьбой персонажей. «Порт-Артур» отличается от дневниковой подачи сохранившихся воспоминаний о том времени очевидцев (Семенов «Трагедия Цусимы», Новиков-Прибой «Цусима» — роман, но по впечатлению скорее военно-историческая хроника; воспоминания Костенко, Кравченко, Вересаева, Политовского).

Четко прослеживается цель автора — показать лучшие качества простого солдата и отдельных офицеров, мужество русского человека, готовность защищать Родину. И противопоставление автором описанной выше категории героев отдельных отрицательных личностей из состава руководства. Стремление показать, что система прогнила, «верхи не могут...». Какова была при этом доля утрирования отрицательных качеств выбранных исторических фигур? Мне сложно об этом судить, особенно после прочтения очень неоднозначных рассказов, воспоминаний, писем времен Первой мировой, вошедших в одно издание с «Брусиловским прорывом» Сергеева-Ценского («История Отечества в романах, повестях, документах»). Мнения тех авторов такие разные, они смотрят на одно и то же как-бы с разных сторон. И, в той или иной степени, все они, не соглашаясь с позициями друг друга, говорят, что с верхами что-то не совсем так. А ведь русско-японская и Первая мировая по времени совсем рядом.

Подводя итог, роман «Порт-Артур» мне понравился. Читался он легко и увлеченно, несмотря на объем. Нашлись полюбившиеся персонажи, за судьбой которых хотелось следить. О полной его исторической достоверности я судить не берусь. Мужество наших военных при этом я нисколько не оспариваю, а вот наличие намеренного предательства остается для меня вопросом. Наиболее близким источником для сравнения могут служить мемуары Семенова «Трагедия Цусимы», чья служба времен русско-японской войны началась с обороны Порт-Артура в составе Первой Тихоокеанской эскадры.

«Я читаю «Блокаду» Чаковского, мемуары Жукова, Конева, Малиновского, романы Симонова, Эренбурга, Полевого… рассказы «фронтовых писателей второй волны» — Бондарева, Бакланова, Гранина, Копелева… и меня временами охватывает безысходное чувство сожаления, что Блокада, Война дойдут до потомков через людей, не знавших настоящего голода, не ходивших в штыковую атаку, не давивших в осенней слякоти жирных окопных вшей, а тех, кто прошел блокаду среди «нужных», и войну — за спинами пехоты» (Борис Михайлов)

Часть моей семьи пережила Блокаду. Об этом времени не говорили, но даже в перестроечные годы при них старались не сметать хлебные крошки со стола. Ребенку мирного времени подобное казалось странным. Понимание пришло позже, когда в подростковом возрасте, выбирая тему школьного реферата по истории я взялась за блокаду Ленинграда. Рефераты тогда готовились по-старинке — делались выписки из нужных источников в читальном зале библиотеки. Мне в руки попал «Блокадный дневник» Бориса Михайлова, печатавшийся частями в каком-то журнале. Это то, что жжет сердце и душу, и будучи раз узнанным остается в памяти навсегда. Невозможно описать то, что написано в нем — это нужно читать.

В разные годы я бралась искать «Блокадный дневник», чтобы прочесть заново, и не находила. Теперь он у меня, как составная часть книги Бориса Михайлова «На дне блокады и войны». История мальчишки, написанная взрослым человеком — воспоминания о блокадном голоде, эвакуации, работе в тылу и о военной службе повзрослевшего подростка. Рассказ того, кто «не безусловно нужен» о выживании. Истории, в которые взрослеющий подросток попадал, люди, увиденные его глазами в Ленинграде, в эвакуации, на фронте. Страны, через которые он прошел по дороге к Берлину.

В моей семье не любили рассказывать ни о Блокаде, ни о Войне — не хотели вспоминать. Сохранилось лишь несколько коротеньких историй. Для меня «На дне блокады и войны» — возможность заглянуть в этот мир. Увидеть не глазами писателей, а глазами простого очевидца.

Воспоминания изданы в 2001г. совсем небольшим тиражом, книга «На дне блокады и войны» доступна в электронном виде и ее стоит прочесть.

» «... Клятву, страшную клятву даю: — Тебе весь остаток моей жизни, все силы, всю кровь!.. Тебе — все!..» Прочел, усмехнулся наивности изложения, хотел вырвать, смять и бросить в корзину, но... раздумал. Только зачеркнул и написал поперек: «Родине — да. А с вами — в расчете» «

«Трагедия Цусимы» — изложенные литературным языком воспоминания Владимира Семенова о Русско-японской войне 1904-1905гг., сделанные на основе дневниковых записей. Они интересны прежде всего тем, что объединяют в себе наиболее полную цепочку событий, не только Цусиму (Цусимское сражение, окончившееся разгромом Второй Тихоокеанской эскадры), но и предваряющую эту трагедию борьбу Порт-Артура и Первой Тихоокеанской эскадры с силами Японии.

В отличие от Цусимского сражения, о борьбе Порт-Артура и Первой Тихоокеанской эскадры, о действиях сухопутных сил мне не удалось собрать столько же разнообразной информации. Попался только роман «Порт-Артур» Степанова — сильно переработанное изложение, с наличием собирательных образов. И воспоминания Вересаева — «На японской войне», о другом прифронтовом участке и о событиях после российского поражения. Описания этих авторов мало связаны, они очень разные. Семенов поспособствовал тому, чтобы эти произведения уложились для меня в одну единую картину не только между собой, но и с воспоминаниями участников похода Второй Тихоокеанской эскадры и Цусимского сражения.

Автор — офицер, показался мне субъективным в некоторых аспектах, прежде всего в пристрастном отношении к адмиралу Рожественскому и его деятельности, но этим он и интересен — совсем другой взгляд. Воспоминания Семенова ярко показывают, насколько «верхи» не понимали, что думают «низы». В то время, как по воспоминаниям баталёра Новикова (Новиков-Прибой «Цусима») то на одном, то на другом судне прорывались недовольства экипажей рукоприкладством отдельных офицеров, плохим качеством пищи, принуждением к участию в молебнах, Семенов пишет совсем другое о настроении Второй Тихоокеанской эскадры. Молодой инженер Костенко говорит в своих воспоминаниях о техническом отставании представителей старшего поколения (служивших со времен парусного флота), считая это помехой в управлении судами, в разработке стратегии и тактики, а Семенов винит во всем тех, кто «под шпицем» (Адмиралтейство). Что касается Порт-Артура и недоброжелательного отзыва о наместнике Алексееве, то тут мнения Семенова и автора романа «Порт-Артур» Степанова сходятся. Схожи изложение Семенова и Вересаева о ситуации на железной дороге после заключения мира с Японией, хотя и тут, как мне кажется, специфические моменты связанные с фигурой Рожественского автор мог приукрасить.

«Трагедия Цусимы» — это объединенные в трилогию три книги автора: «Расплата» — повествование о борьбе Порт-Артура и службе Семенова на «Диане», судне Первой Тихоокеанской эскадры, присоединение к экипажу броненосца «Суворов» Второй Тихоокеанской эскадры и поход на театр военных действий; «Бой при Цусиме» — описание Цусимской трагедии; «Цена крови» — повествование о времени, проведенном в японском плену и возвращении на Родину.

Я не могу сказать, что прочитанное оставило такое же яркое впечатление, как произведения Новикова или Костенко, но записи Семенова были интересны. Они восполнили пробелы, помогли составить целое из отдельных осколков воспоминаний разных людей. И это ценно.

Семенов добровольно поехал на войну с Японией в Порт-Артур, служил под началом Макарова на Первой Тихоокеанской эскадре. На «Диане» прорвался в Сайгон, а затем, после приказа о разоружении, списался (схитрил, чтобы еще принять участие в войне) и присоединился ко Второй Тихоокеанской эскадре Рожественского. Он стал очевидцем событий и участником сражений на обеих эскадрах. Он сказал «Родине — да».

Взгляд на Русско-японскую войну 1904-1905гг. русского корабельного инженера, участника похода Второй Тихоокеанской эскадры Рожественского на театр военных действий, очевидца Цусимского сражения, пережившего японский плен, позднее — ученого, создателя судостроения в Северодвинске и Комсомольске-на-Амуре.

Костенко, инженер-кораблестроитель, выпускник Кронштадтского Морского Военного училища 1904 года, занимался доведением до готовности к походу броненосца «Орел», а затем был зачислен в его экипаж и стал очевидцем всех дальнейших событий. Свою книгу он написал на основе дневниковых записей, сделанных в походе и дополнил разносторонними аналитическими наблюдениями. О состоянии флота и военно-морской иерархии управления того времени. О строительстве новых броненосцев, вошедших в состав Второй Тихоокеанской эскадры. В японском плену, вместе с офицерами «Орла», он проанализировал причины трагедии — проблемы стратегии и тактики, неудачные элементы в конструкции судов, разную степень готовности к борьбе за живучесть, действия японской эскадры. Результаты этой общей работы, записи о которой вошли в состав хроники Костенко, были представлены в виде доклада Морскому Техническому комитету и как свидетельства во время суда над Рожественским, Небогатовым и офицерами судов Второй Тихоокеанской эскадры, включая самого Костенко.

Интересно, что свои воспоминания опубликовали два человека из экипажа броненосца «Орел» — баталёр Новиков (Новиков-Прибой «Цусима») и инженер Костенко. Оба они присутствуют в произведениях друг друга. У Новикова-Прибоя Костенко фигурирует под другой фамилией, как инженер Васильев. Возможно, это связано с тем, что в годы подготовки «Цусимы» к публикации Костенко попал под репрессии. У Костенко баталёр Новиков фигурирует под своей фамилией.

Если Новиков-Прибой в «Цусиме» сосредоточился на своих воспоминаниях и свидетельствах других попавших в японский плен моряков — на впечатлениях о трагедии, то Костенко подходит ко всему прежде всего с точки зрения технического специалиста, понимающего больше, чем видно невооруженным глазом, увлеченного анализом пловучести судов и тактики эскадры под руководством Рожественского, а не только яркими трагическими моментами происходящего. Он с самого начала дает более общую и всеобъемлющую картину о состоянии флота того времени, но менее подробен в описании судьбы судов эскадры и их команд. Произведения этих двух авторов отлично дополняют друг друга. Благодаря воспоминаниям Костенко у меня сложилось более полное представление о периоде перед началом Русско-японской войны и о происходящих с ее началом событиях. Историческая хроника, написанная одним из первых советских судостроителей и создателем судоверфей, читается легко и с интересом. Дополнительным бонусом стали схемы и фотографии кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, опубликованные в моей версии книги, в том числе фотографии повреждений «Орла» после боя, эскадры Рожественского во время похода и фотографии из Порт-Артура.

«Рядом через открытую дверь небольшого шкапика вместе со мной наслаждается чистым воздухом и ночной прохладой питон — любимец командира и мой пациент»

Сделанные на основе дневниковых записей Владимира Семеновича Кравченко, участника Русско-японской войны 1904-1905гг., «Записки судового врача. Через три океана» стали третьим произведением, вслед за «Цусимой» Новикова-Прибоя и «На «Орле» в Цусиме. Воспоминания участника русско-японской войны 1904-1905 гг.» Костенко, прочитанным по этой теме. Первые два — воспоминания членов экипажа броненосца «Орел», баталёра и инженера. «Орел» был в составе судов Второй Тихоокеанской эскадры Рожественского, обогнувшей мыс Доброй Надежды. У Кравченко история немного другая. В начале похода он находился на борту крейсера «Изумруд», следовавшего к месту соединения с эскадрой Рожественского через Средиземное море, затем был переведен на «Аврору». Так что в его изложении можно увидеть иные впечатления. От другого маршрута, от военных судов иного типа, от других экипажей — со своими настроениями и пониманием происходящего, отличающимся от «Орловского».

Первая часть «Записок судового врача...» — это местами сложное, увлекательное путешествие. Тут и подготовка к походу, и шторма, и качка, и впечатления от стоянок в разных местах. Выезды на берег, в том числе на прогулки и охоту. Собирательство всякой живности членами экипажа, и даже лечение этой живности нашим «доктором Айболитом». Проза жизни тоже имеется — походные травмы у членов экипажа, проблемы от бездумного поедания командой экзотической пищи и прочие прелести. Вторая часть дневниковых записей — Цусимское сражение и дальнейшие злоключения «Авроры». Заканчивается повествование краткой биографической справкой о судьбе всех упоминаемых доктором Кравченко, скрупулезно показывающей кто как и чем жил после.

Чувствуется, что доктор «тертый калач», не в первый раз в длительных походах, все делает со знанием дела и спокойной уверенностью, вне зависимости от тяжести обстоятельств. Потрясающим кажется наличие рентген аппарата в составе оборудования у судового медперсонала того времени, а также то, что аппарат уцелел несмотря на обстоятельства и был многократно использован.

О судьбах судов эскадры доктор рассказывает кратко, если сравнивать с подробными описаниями Новикова-Прибоя в «Цусиме». Это неудивительно. Баталер Новиков следил за происходящим лично и опрашивал многих матросов с других судов, будучи в японском плену, что помогло создать наиболее полную картину, а доктор Кравченко во время Цусимского сражения был занят спасением жизней. По рассказам того же Новикова-Прибоя, все новости на «Орле» первым делом стекались в медицинскую часть, вместе с пребывающими ранеными. Думаю, что на «Авроре» было примерно так же, что и позволило доктору при постоянной занятости быть в курсе всего.

Если сравнивать между собой воспоминания Новикова-Прибоя, Костенко и Кравченко, то у первых двух можно заметить увлеченность революцией, жажду перемен, понимание неравенства русского и японского флотов. У доктора другое отношение к происходящему. Он добровольно рвется на войну, мягче оценивает многое, вызывающее острое недовольство первых двух авторов. И взгляд на события у них у всех разный, в зависимости от специальности. У Новикова-Прибоя очень детальный взгляд на происходящие события с точки зрения простого матроса, представителя нижнего звена иерархии экипажа. У Костенко подход ко всему аналитический, с точки зрения инженера-кораблестроителя. А Кравченко смотрит на все, как доктор. При этом ни один не проигрывает другому, все по-своему хороши. Работы всех трех авторов интересно читать.

Историко-приключенческая сказка о времени правления Ивана Грозного

По сюжету князь Серебряный возвращается домой после длительного отсутствия. Он рассчитывает на счастливую встречу с возлюбленной и благополучие Земли Русской. Вместо благополучия встречаются ему грозный царь, запуганные родовитые бояре, бессовестные опричники, и разный люд. С возлюбленной тоже не все так гладко, как хотелось бы.

Роман отдаленно напоминает творчество Вальтера Скотта, но есть, на мой взгляд, важное отличие — Вальтер Скотт любил свою страну и ее историю — это видно в его работах, каких бы персонажей и какое время он не описывал. В романе Алексея Толстого чувствуется обратное, он как будто задался целью не изобразить ни одного дельного героя, а выбранную историческую эпоху представить темной, мрачной, смрадной, рабской и неумной.

Персонажи — все, как на подбор. Либо слепо поклоняющиеся власти и боящиеся ее крестьяне, готовые покорно принять смерть от царя, опричников, всякого встречного и поперечного. Либо закоснелые в традициях, наследном злате и важности рода бояре, готовые умереть за правильное место за столом. Либо насилующие и вешающие население без разбора опричники с воняющими песьими головами и метлами, в тайне мечтающие о родовитости бояр и их злате. Либо недалекие, идущие за любым атаманом личности, промышляющие разбоем и убийствами простых людей на большой дороге, но готовые в любое время умереть за деспотичного царя-садиста-самодура или по мановению руки переквалифицироваться в честных военных.

Если говорить о главных героях и известных личностях, то автор описывает упивающегося убийствами царя, завистливого душегуба Малюту Скуратова, свихнувшегося на вожделении чужой жены Вяземского, наряжающегося в женское платье жеманного Басманова, опустившегося и предавшего светлые идеалы в ходе правления Грозного Бориса Годунова.

Главный герой, князь Серебряный-Оболенский, прост настолько, что все его мысли отражаются на лице, умолчать он ни о чем не способен, готов умереть за душегуба-царя, потому что так положено. Главный женский персонаж, Елена, возлюбленная Серебряного, жена Морозова, сперва не думает головой о чести мужа, затем не думает головой о возможности устроить свою жизнь с любимым человеком.

Картину довершают мельник-колдун, похожий на мошенника и престарелая нянька царя, прекрасно понимающая насколько он душегуб, но при этом нежно опекающая его.

Возможно мой взгляд пристрастен, а ожидания завышены после прочтения исторического цикла «Государи московские», но очень уж меня разочаровало стремление автора уничижительно изобразить все в прошлом своей страны — веру, культуру, традиции и людей. Прочтенное напомнило мне о славянофилах и западниках. Не знаю, относил ли себя автор к последним, но славянофилов, судя по этому произведению, он явно не жаловал.

«На сверкающих волнах остались только человеческие головы, широко разбросанные течением. В фуражках и обнаженные, они качались, как буйки, и взывали о помощи. Для моряков была единственная надежда – их спасет крейсер «Отава». Он полным ходом направился к ним, а они, в свою очередь, повертывали ему навстречу. Но каково же было разочарование, когда на свои вопли они услышали с его палубы торжествующие крики «банзай». В этом было что-то жестокое и бессердечное. А он врезался в гущу русских моряков и, не останавливаясь, пошел дальше. Многие из них были раздавлены его железным корпусом или разрезаны винтами».

«Цусима» — роман о Русско-японской войне 1904-1905гг., но я бы скорее назвала его документальным свидетельством трагедии русского флота. Равнодушно читать невозможно, особенно вторую книгу, «Бой», посвященную столкновению с противником. Написана «Цусима» очевидцем событий, скрупулезно запечатлевшим мельчайшие детали своих впечатлений и собранных им свидетельств других моряков, вместе с которыми Новиков-Прибой (баталёр Новиков) оказался в японском плену.

Первая книга, «Поход», напоминает путевые заметки и рассказывает о долгом путешествии от Кронштадта, огибая Африку, до Японского моря. Тут есть все, от описания рациона моряков, их разговоров и интересов, мелких стычек между собой и с начальством, особенностей службы представителей разных специальностей, до рассказов о погрузке быков и прочей живности с лодок туземцев. Или о погрузке угля, который порой складировался про запас где ни попадя, даже в кают-компании. В первую книгу входит гулльский инцидент, впечатления от Мыса Доброй Надежды и Мадагаскара, соединение Второй Тихоокеанской эскадры Рожественского с Третьей эскадрой Небогатова.

Новиков-Прибой был человеком с революционными убеждениями, это отражается в тексте, проскальзывая в отдельных высказываниях и оценках. Порой внимание автора заостряется на забавных или изобличающих офицерский состав эпизодах. Ярко-отрицательным персонажем предстает, например, адмирал Рожественский. Но есть и представители офицерского состава, заслужившие похвальной оценки, благодаря своей человечности, храбрости, эрудиции и компетентности.

Вторая книга, «Бой», детально рассказывает о Цусимской трагедии, от встречи с японцами до судьбы каждого отдельного судна — кто затонул, кто был взорван или затоплен собственной командой, чтобы не доставаться врагу, кто как пытался ускользнуть, включая высадку на неприятельский берег или дрейф без угля и воды. Кто сдался в плен из-за потери пловучести и боеспособности, а кто из-за трусости начальства. В какие-то моменты читая замечаешь, что задерживаешь дыхание, настолько трагичны строки автора о судьбах моряков и кораблей нашего флота. Сцены боя описаны без сглаживания углов, как есть, с описанием недоработок в конструкции судов и орудий, с перечислением жестоких травм и увечий, взрывов, пожаров, удач и неудач, находчивости и паники. Это трагичная книга, но читается она с интересом.

В интернете можно найти фотографии судов русской эскадры. Что касается броненосца «Орел», то мне попались фотографии до и после Цусимы, в нарядном, в развороченном боем состоянии и после переделки японцами.

Хорошее быстро заканчивается, а хотелось еще читать, еще следить за ходом наступления войск, вверенных Брусилову.

«Брусиловский прорыв» о Первой мировой. Этот роман не похож на монументальную, все охватывающую «Севастопольскую страду» (роман о Крымской войне, того же автора), он показывает войну более сжато, в рамках конкретного наступления Юго-Западного фронта. В нем мало рассказывается о мирной жизни во время войны и мало показаны те, кто отказывался наступать — фронты Эверта и Куропаткина (Западный и Северо-Западный). Внимание сосредоточено на Брусилове, реальной исторической фигуре, и на наступательных операциях генерала-лейтенанта Гильчевского, вымышленного персонажа, через действия и мысли которого показывается Сергеевым-Ценским вся «соль» происходящих событий.

Гильчевский, как бы продолжение Брусилова, только на отдельном вверенном этому персонажу участке фронта. Он — воплощение простого боевого руководителя, который привык находиться вблизи линии фронта, видеть все своими глазами, «держать руку на пульсе». Брусилов и Гильчевский показаны автором в противовес тем, кто «не высовывает носа» из штаба, располагая этот штаб далеко-далеко от линии фронта и гордится академическим образованием, не зная толком, как его применить на практике.

Конечно же, роман не только о генералах и Ставке, закулисных интригах, отваге и трусости. Он о рядовых и о небольших чинах. Есть тут строки и о прифронтовой медицине. Показаны операции по форсированию рек и болотистой местности. Рассказано о положении дел с кавалерией и артиллерией, с боеприпасами. Упоминаются и союзники, «едущие на фалдах» наших действий, и нюансы взаимоотношений Николая II и кайзера Вильгельма II.

«Брусиловский прорыв» читается легко. Финал подкрадывается незаметно и расставаться с героями не хочется. Сергееву-Ценскому удалось запечатлеть очень яркие и живые образы. И передать главное — шансы на победу, помимо многих необходимых условий, зависят от состояния духа и желания победить у каждого участника военных действий.

Неожиданный для меня Толстой — столь емкий, особенно в первом очерке, по сравнению с «крупной формой», что ни слова не убавить.

«Севастопольские рассказы» повествуют о событиях Крымской войны, о важных датах обороны Севастополя. Вот как говорил об этом сам граф Толстой в дневнике: «напишу Севастополь в различных фазах и идиллию офицерского быта». Заметьте, это рассказы от лица очевидца, что делает их особенно интересными.

Как можно узнать из комментариев Срезневского, изначально рассказы задумывались, как составная часть военной прозы разных авторов для издания военного журнала.

Первый рассказ начат во время службы Толстого на Бельбеке, с наездами в Севастополь время от времени, что чувствуется по тексту — свежий незамыленный взгляд на окружающую действительность, максимально детализированный, все замечающий, описательный, с поэтикой происходящего. Начало немного похоже на взгляд «туриста», человека со стороны. В процессе написания рассказа Толстой переселился в Севастополь и начал нести службу на 4-м бастионе. «Севастополь в декабре месяце» понравился мне более всех. Он хорошо дополнил картину «Севастопольской страды» Сергеева-Ценского.

«Севастополь в мае» самый спорный. С точки зрения изучения природы человека, его ощущений, плохих и хороших мыслей рассказ великолепен, но... Можно представить себе неприятное впечатление от подобного рассказа военных, искренне рискующих и жертвующих всем ради обороны Севастополя, ведь этот рассказ показывает их с оттенком иронии. «Выше первого по тонкому и глубокому анализу внутренних движений и ощущений» (письмо Панаева Толстому), но при этом был сразу же подвергнут цензуре. Много позже текст был восстановлен в первозданном виде по черновику Толстого. Я читала его без цензуры, в электронной версии 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого (самого полного издания 1928-1958гг.). Полностью согласна с Панаевым, но некрасивость отдельных проявлений мыслей и характеров в рассказе меня коробила. Возможно это и было целью Льва Николаевича — послужить отрезвляющим зеркалом некоторым лицам, окружающим его на службе?

«Севастополь в августе» посвящен штурму Севастополя неприятелем в конце августа 1855г. и отступлению на Северную сторону. Толстой в этот момент командовал пятью батарейными орудиями 5-й легкой батареи на Корабельной стороне, а текст написал на основе впечатлений полевых артиллеристов о приступе неприятеля на Малахов курган, по описаниям разных участников обороны. Срезневский в своих комментариях подмечает поразительную точность, в том числе в перечислении какой полк на каком бастионе находился, в каких эпизодах участвовал и какие потери понес.

В третьем рассказе есть что-то от второго (размышления о человеческой природе), но в нем ярко показан переход от не идеальных мыслей и поступков к моментам храбрости, стойкости и способности пожертвовать собой. Показано, что наивные мечты, апатия, боязнь опасности не исключают способности человека к подвигу. Это достойное завершение «Севастопольских рассказов», хотя и грустное.

Кто знает, может рассказов могло быть больше, если бы цензуре не подвергся «Севастополь в мае», что огорчило автора. В целом, даже с учетом смущающих особенностей, «Севастопольские рассказы» впечатляют яркостью, искренностью, детальностью, емкостью и поэтичностью описания природных состояний. И ведь это ценные с точки зрения исторических событий заметки человека, который видел происходящее собственными глазами.

Устаревший политический анекдот

Кого сегодня удивишь желанием увеличить военный бюджет, лоббированием собственных интересов со стороны спецслужб и грязными подробностями из жизни политического деятеля? Да Гришэм кажется ребенком по сравнению с тем, что приходится лицезреть в новостях.

«Шантаж» — политическая сатира на спецслужбы, систему исполнения наказаний, судей и кандидатов в президенты США. В свое время роман наверняка вполне соответствовал задуманной тематике, с позиции дня сегодняшнего об этом уже трудно судить. Никого не удивляет президент США, прилюдно ковыряющий в носу, а уж склонность кандидата в президенты страны с западной системой ценностей к гомосексуализму и вовсе может добавить поддержки избирателей.

Самым ярким моментом для меня стала сатира на судей — это забавно. На второе место по остроте можно поставить сюжетную линию спецслужб, проводящих теракты с целью заставить граждан полюбить кандидата, обещающего вооружить страну за счет граждан. Тех же самых спецслужб, что для отдельных персонажей становятся буквально воплощением Мэри Поппинс. Что касается «грязи» в политических элитах — совсем не удивило, кажется, что автор поскромничал. И напоследок пару слов о «клюкве» — она есть в сюжете — конечно же «Страшный Мордор» представляют собой выходцы из нашей страны.

С оценкой — сложно. Взглядом из далеких 2000-х хочется сказать автору браво за сатиру, но сегодня все это скромнее, чем наша реальность. Интересно, что было бы в сюжете, задумай Гришэм написать нечто в этом же духе сейчас?

Цикл о жизни вымышленного провинциального городка США, Клэнтона. Прототипом можно считать сельский юг штата Миссисипи, где автор некоторое время занимался юридической практикой. Первый роман, «Время убивать», был написан как раз в период работы юристом — дебютная работа Гришэма. Большая часть произведений цикла относится к жанру юридический триллер. Жизнеописание быта округа Форд начинается с 90-х, но в последнем переведенном на сегодня романе показаны 70-е.

«Округ Форд» — о преступлениях и громких судебных процессах. О памяти сражений конфедератов и проблемах сегрегации в южном штате. О жизни и традициях американской провинции, включающих пикники, стрельбу по мишеням и ношение оружия, завтраки в местном кафе, с обязательным обсуждением последних сплетен, выборы самоуправления, от прокуроров и шерифов до коронеров и налоговиков, походы на воскресные службы и похороны.

Тут рассказано о деятельности современного ку-клукс-клана и о жителях, считающихся либералами за пятничные трапезы в кафе черного шеф-повара. Показан недостаток работы для человека умственного труда в маленьком городке. Один из романов посвящен жизни провинциальной газеты, занимающейся описанием местных преступлений, судебных процессов, а также бойскаутами, заметками о церквях и священниках, о лучших гражданах, объявлениями и некрологами — любой информацией, способной заинтересовать и расшевелить Клэнтон.

Первые три романа объединены именем главного героя, адвоката Джейка Брайгенса. Есть еще «Спарринг-партнеры», 2022 года, где снова действует Брайгенс, но перевода я пока не нашла. В остальных работах цикла встречаются второстепенные персонажи из романов с участием этого адвоката — судьи, юристы, местные жители, при этом главные герои другие. Произведения с участием Джейка Брайгенса последовательны по времени, но сюжеты не связаны между собой, остальные еще более обособлены — читать можно в любом порядке.

«Время убивать» основано на реальном случае с 12-летней потерпевшей, как рассказал сам Гришэм в одном из интервью. Очень жестко и натуралистично в романе описано насильственное преступление, а судебное дело, ставшее главной темой, посвящено наказанию за месть. Предмет разбирательства — преступление родителя пострадавшего ребенка, направленное против обидчиков дочери. Есть ли у отца несовершеннолетней, навсегда травмированной девочки право на месть, на оправдание вины и на сочувствие окружающих? Где проходит грань между законностью и справедливостью?

«Время убивать» — жесткий и очень атмосферный роман, один из самых ярких в цикле. Следующий за ним, «Время прощать», более спокойный, но не менее интересный. Сюжет организован вокруг судебной тяжбы за наследство. В этих работах ярко показаны проблемы сосуществования черного и белого населения, сохранившаяся предвзятость и снобизм.

Во «Времени милосердия» Гришэм обращается к проблеме насилия в неблагополучных семьях. Судебный процесс в этом романе снова крутится вокруг преступления с неприятной и трагичной предысторией. Опять все сводится к степени вины защищаемого адвокатом Брайгенсом клиента, на этот раз, подростка.

Четвертый роман цикла, на мой взгляд, несколько выбивается из общей тематики. «Повестка» рассказывает историю из жизни семьи одного из судей округа Форд.

«Последний присяжный» — настоящая летопись жизни Клэнтона, полностью охватывающая 70-е. Это цепочка историй, которую скрепляет резонансное преступление. Его последствия влияют на местную жизнь и через 10 лет. Рассказчик — владелец местного издания, живущий жизнью Клэнтона на страницах газеты. Округ Форд показанный его глазами, да еще в отрезок времени более ранний, чем в первых работах цикла, выглядит немного по-другому. И в то же время очень узнаваем. В этом романе наиболее ярко показаны подробности жизни в Клэнтоне, его быт и характерная атмосфера. Главный действующий персонаж — издатель, но настоящий главный герой — сам Клэнтон.

Дополняют цикл рассказы. Среди них есть забавные и серьезные зарисовки о жизни. От злоключений провинциалов в соседнем Мемфисе до исполнения смертного приговора.

«Округ Форд» мастерски написан. Он не похож на развлекательный набор историй, где все нанизано лишь на закрученный детективный сюжет или судебную интригу. Это нечто большее. Важную роль в повествовании занимают люди, их сложные характеры, неоднозначные ситуации, социальные темы. И потрясающий колорит провинциального городка в южном штате, атмосфера и неповторимые особенности которого описаны с большим вниманием и уважением.

Этот роман мне нравится более других у Гришэма. Что называется «с первого взгляда», со времени просмотра фильма по нему в далекие 90-е. Книга ничуть не хуже экранизации. Роман написан в начале 90-х, а это лучшее время у Джона Гришэма, когда вышли, пожалуй, самые сильные и яркие его работы, среди которых «Дело о пеликанах», «Фирма» и начало цикла «Округ Форд».

Действие происходит в США и затрагивает странную цепочку убийств, первые в которой смерти двух судей Верховного суда США, имеющих право работы на должности до самой смерти, то есть практически бессменных. Происходящее заинтриговало всех, особенно журналистов, юристов и студентов юрфака, пытающихся выстроить приемлемую версию. Одной из студенток это удалось настолько, что опасность почуяли в Овальном кабинете.

Пожалуй, единственное, что меня немного смущало, то что автору версии, Дарби Шоу, поразительно везет. Гришем часто потакает своим главным героям, то подсказку подкинет, то увернуться поможет. Есть подобное и в «Деле о пеликанах».

Сюжет динамичный, закрученный, с мотивом, скрытым в старом юридическом деле, затрагивающем интересы нефтяников и пеликанов, то есть экологию. Тут же и политическая интрига, и спецслужбы, и незащищенность «маленького человека», и блестящее журналистское расследование, поспособствовавшее развитию версии Дарби Шоу.

Итог — за исключением поразительного везения, очень хорошо. Роман игровой, легкий, не смотря на убийства направо и налево. Очень настроенческий. И это 1990-е, когда в США еще все люди, как люди, с вполне традиционными ценностями и представлениями о жизни. Читать — одно удовольствие.

Этот детективный роман можно обозначить, как судебный и производственный. Работа в духе крутого детектива, когда все достигается прежде всего движением и физическими действиями, а не интеллектуальными размышлениями и гипотезами. Действие происходит в США, в современное время. Главный герой, Каллен Пост, занимается освобождением несправедливо осужденных по тяжким преступлениям людей, которым грозит смертная казнь. Занимается он этим от имени небольшой частной организации «Блюститель».

В романе есть главная линия — дело несправедливо обвиненного в убийстве Куинси Миллера, есть и второстепенные ответвления с осужденными по другим делам. Показаны судебные заседания, но большую часть занимают детективные поиски доказательств и свидетелей, попытки докопаться до истины сквозь дебри старых следственных ошибок.

С отдельными эпизодами расследования, на мой взгляд, Гришэм перемудрил. Если конкретизировать, то меня смутили излишеством детали эпизода с крокодилами и то, что в одном из расследований сотрудники «Блюстителя» сравнивают генетический материал (доказательство по делу) сперва с материалом другого претендента в преступники, а уже потом с невинно осужденным. Достаточно было доказать, что этот генетический материал не совпадает с генетикой их клиента.

Читается легко, сюжет достаточно необычен. Тема несовершенства следствия, судебной системы и системы исполнения наказаний, безусловно, кажется важной и стоящей внимания. Более всего мне понравилась заключительная глава «От автора», где Гришем вкратце рассказывает как заинтересовался темой защиты несправедливо осужденных, о прототипах «Блюстителя» и главного героя, о реальном случае сомнительного приговора, на котором основан сюжет его детективного романа.

Это не лучшее из произведений Гришэма, а их мною прочитано несколько, но огрехи невелики.

Сюжет напомнил мне о «Марсианских хрониках» Брэдбери, где автор порой акцентирует внимание на том, что люди слишком превозносят себя-любимых, слишком ценным подарком считают. С такими вот представлениями Ийон Тихий приехал на Генеральную Ассамблею Организации Объединенных Планет (ну прямо прообраз ООН), а там «какие-то клубни» думают иначе. И вот сюрприз — тайна происхождения всего живого на Земле находит необычное объяснение, за что благодарить надо ..., виновников космического хулиганства.

Забавно, но вместе с тем, с серьезной оценкой рода человеческого.

Читала довольно мрачный детектив — шло кое-как. Хотелось чего-то легкого, с юмором. Бросила все и взялась за «Звёздные дневники Ийона Тихого» — настроение исправилось в момент. Автор создал ситуацию забавного космического абсурда, когда сам от себя не знаешь чего ждать.

Шишка — во лбу, шоколадка — во рту, говядина — в иллюминаторе и один скафандр на всех — вот рецепт запоминающегося рассказа наполненного спектром от юмора до сатиры и приправленного толикой космического пофигизма.

«Варкалось. Хлифкие шорьки...» В губернском городе «хрюкотали» личности, одна другой краше... (сами собой всплыли рифмы из «Бармаглота» Льюиса Кэрролла).

Странные мечты, бредовые идеи, коротание жизни между «холериной» и скукой, глумление и расползающаяся гниль. К «Бесам» надо быть готовым, чтобы насладиться этим в полной мере. Памфлет-высказывание смачно замазывает все и вся.

Сложно взвесить, чего в романе больше, гениальности автора или разочарования жизнью. Достоевский, руками маниакального Петруши Верховенского и присутствием Николая Ставрогина «дергает за веревочки» свой персональный цирк уродцев, как опытный кукловод. Происходит все в некоем губернском городе, о котором сказано — «как какой-нибудь город Глупов», прототип — Тверь. В романе есть все — сплетни и склоки, убийства и пожары. Это злой роман-дисгармония. Трагедия-фарс. В какие-то моменты мне казалось, что я лицезрею дурдом. И в этом негативном пространстве один из героев мечтает остановить время.

Что-то в романе напомнило мне о «Ревизоре» Гоголя, но у «Бесов» иное настроение.

Что кажется по-настоящему неприятным — у многих персонажей были реальные прототипы, так что это не просто гипертрофированные литературные фигуры или действия, призванные донести до нас некрасивость определенных вещей, во многом это могут быть вполне реальные проявления крайностей человеческого характера.

Пакостное впечатление.

Детективный рассказ о загадочной смерти последнего графа Гленгайла в Шотландии начала 20-го века.

Оливково-серебристые сумерки, шотландская долина, причудливый замок Гленгайл, напоминающий об остроконечных колпаках ведьм — антураж, создающий атмосферу этого детективного рассказа из цикла «Отец Браун». Образ получился мрачный и таинственный, по настроению напомнивший гремучую смесь впечатлений от «Собаки Баскервилей» Конан Дойла и «Дракулы» Брэма Стокера, чем-то отсылающий и к «Ламмермурской невесте» Вальтера Скотта. Но это лишь образы, разгадка совсем «из другой оперы». Однако, именно необычными декорациями история понравилась мне более других об отце Брауне, из прочитанных на данный момент.

Английский юмор цикла «Отец Браун» — это хорошо, но для меня — не всегда достаточно. А вот таинственность «Чести Изрэела Гау» покорила сразу и на все 100%.

»... люди эти, которые жили, торговали, воевали и праздновали в суете ежедневных свершений...»

У Дмитрия Балашова есть два произведения, посвященных Великому Новгороду, одному из старейших городов русских (сравниться с ним долголетием могут немногие, вроде Мурома, Ростова, Смоленска). Оба произведения — из раннего творчества. Одно из них, «Марфа-посадница», рассказывает о веке 15-м, времени правления Ивана III Великого, об окончании периода Новгородской республики и подчинении Москве. «Господин Великий Новгород» повествует о событиях, происходящих на два века ранее, о времени значительной независимости Новгородской республики, лишь формально подчиняющейся Великому князю.

В этот период главная борьба у Великого Новгорода была с Ливонским орденом. Действие повести развивается в то самое время, которому посвящен первый роман исторического цикла Балашова «Государи московские» — «Младший сын». Но, если в «Младшем сыне» все сосредоточено вокруг лествичного права и дележа власти, распада единого государства на разрозненные мелкие княжества и жизни первого московского князя, начавшего путь сегодняшней столицы к величию, то в «Господине Великом Новгороде» автор сосредоточился на новгородских бедах и заботах. На внутригородской политической борьбе, ремеслах и укладе жизни, отношениях между людьми и на военной борьбе за интересы города.

Мне «Господин Великий Новгород» показался, может, более простым, но более душевным в сравнении с «Марфой-посадницей». Герои — люди, как люди — ничто человеческое им не чуждо. Им хочется сопереживать, пожелать удачи или пожурить. Видно, что они и что-то дурное сделать могут, и о выгоде своей не забывают, но честное имя для них не пустой звук и на хорошее, человечное, великодушное они тоже способны.

Конечно, как же Великий Новгород без купечества — действие крутится вокруг жизни новгородского купца Олексы Творимича, его помощников, семьи, друзей, его промысла и понимания жизни. Взглядом Олексы Творимича и его окружения показаны уклад и традиции Господина Великого Новгорода — главного героя этой повести.

«Господин Великий Новгород» — первое произведение в творчестве Балашова. В сравнении с остальными его работами чувствуется, что автор еще набирает мастерство, но вещь весьма достойная. Настоящая историческая реконструкция жизни русского человека, не лишенной приключений и неожиданностей. Она может показаться интересной не только любителям истории и средневековья, желающим познакомиться с русским бытом и традициями. Тут есть и жизненность, и военная борьба, и грусть, и радость, и русский дух.

«Народ и граждане! Да властвует Иоанн в Новегороде, как он в Москве властвует! Или — внимайте его последнему слову — или храброе воинство, готовое сокрушить татар, в грозном ополчении явится прежде глазам вашим да усмирит мятежников!.. Мир или война? Ответствуйте!» (Н. Карамзин «Марфа-Посадница, или Покорение Новагорода»).

Исторический роман «Марфа-посадница» рассказывает о противостоянии Великого Новгорода Великому князю Московскому, известному, как Иван III Великий. События, когда Иван III решает подчинить себе вольную Новгородскую республику, по многим параметрам лишь формально считающуюся частью его земель, происходят в период 1470-1478гг. Уже многие десятилетия решения принимаются на Вече и расстаться с независимостью новгородцы, особенно богатейшие, не спешат.

То, как постепенно Новгород отказывался от подчинения, пользуясь многолетней междоусобной борьбой за власть русских князей, возникшей после смерти Александра Невского, показано в романах исторического цикла Балашова «Государи московские», цикла увлекательного, емкого, детального. Там же показано, как несколько поколений московские князья собирали земли под одну руку обратно. Цикл оборвался со смертью автора в тот момент, когда Великий Новгород по сюжету еще оставался гордым и независимым, поступающим по ситуации, то платя черный бор и изображая частичное подчинение, то выдвигая свои жесткие условия. Но зато есть «Марфа-посадница», написанная Балашовым много ранее.

Большим любителям истории могу посоветовать в дополнение к Балашову еще и Карамзина «Марфу-посадницу, или Покорение Новагорода», где во вступлении утверждается, что произведение является переложением на современный язык сохранившихся летописей. Там какой-то другой, похожий на старые былины, взгляд на происходящее, а текст по объему небольшой и не отнимает много времени.

Возвращаясь к «Марфе-посаднице» Балашова скажу, что ни один из главных героев не влюбил меня в себя. Не возникло желания сопереживать им, не покорило стремление сохранить независимость и власть с одной стороны, объединить земли и приумножить власть — с другой. Хотя моменты их жизни показаны интересно. Но интересно прежде всего детальным описанием старины — быта, архитектуры и костюмов, предметов и ремесел, управления делами, описанием праздников и собраний, военных действий. А вся душевность, все человеческое, для меня в «Марфе-посаднице» воплотилось в простых людях, истории которых, как яркие отсветы, возникали в небольших фрагментах по ходу действия. Гораздо ближе мне оказался лишившийся носа на Шелони работяга, еще ранее растерявший в борьбе с более сильным и богатым свое благосостояние. Или тесть его, создающий удивительной красоты резные вещицы. Или дворовая девица Борецкой, которую по случаю нежелательной беременности сослали с глаз долой, подальше от терема с золоченой кровлей.

Скажу несколько слов о сюжете словами Карамзина: «... только души свободные могут быть признательными: рабы повинуются и ненавидят!», так посчитали посадники новгородские, в том убедили они жителей Новгородской республики и началась борьба. «Грудь русская была против груди русской, и витязи с обеих сторон хотели доказать, что они славяне». Балашов подробно описывает сражение на Шелони, замирение с Иваном III, затишье, когда Новгород «зализывал раны». А затем постепенное возрождение желания отстоять независимость, попробовать откачнуться снова. Мне, честно говоря, не понятно — стоило ли предпринимать эту вторую попытку, ведь уже было ясно, что силы не равны. Или порой власть и независимость ослепляют? Или тяжело признать, что ослаб, когда ты слабеешь?

Несмотря на то, что это раннее произведение Балашова, написано оно хорошо. Богатое детальными описаниями, подробное, со своими внутренними небольшими историями — эпизодами обычной жизни. Язык повествования стилизован, как и в «Государях московских». Рассказывает не только о жизни Великого Новгорода и его деятелей, но и о положении дел в Москве, об Иване III, его образе действий и мыслей. Для меня «Марфа-посадница» стала хорошим, важным дополнением к полюбившемуся историческому циклу «Государи московские», хотя формально к нему не относится.

Жаль прощаться с историческим циклом «Государи московские», но «Юрий», неоконченный роман Балашова, быстро оказался прочитан и оборвался на интересном перепутье — в начале нового витка упорной борьбы за власть. Опубликованные главы не кажутся сырыми, «непричесанными». Они написаны богатым, сочным языком. Сюжет, если исходить из моих скромных знаний истории, намечался впереди еще какой — и Софье Витовтовне предстоит отличиться, начав войну из-за пояса (яркий сюжет нескольких живописных полотен), и ослепление двух важных персонажей впереди, и изнурительная борьба. У Балашова все это вышло бы с контрастными переходами, от монументально торжественного до проникновенно камерного. К сожалению, убийство писателя прервало его познавательный исторический цикл.

«Юрий» — это примерно четверть обычного объема романов цикла «Государи московские», преддверие чего-то большого и грозного. Сюжет организован на спорной теме наследования — прямого и по лествичному праву. Многое показано глазами Юрия, брата умершего Великого князя, отнюдь не только из-за жажды власти начавшего спор за престол. Присутствуют в сюжете Федоровы, персонажи, рассказом о судьбах которых на протяжении всего цикла Балашов иллюстрировал жизнь простых русских людей. Автор ставит Федоровых в сложную ситуацию — семейство Лутони живет на землях Юрия, а сыновья Василия и Ивана Федоровых подчинены Москве, что делает их противниками в конфликте господ. Как повернется будущее, останется ли крепкой и дружной их разросшаяся семья на протяжении конфликта? Можно лишь догадываться.

У Балашова есть еще «Марфа-посадница» (по имени Марфы Борецкой, именитой боярыни Великого Новгорода), написанная ранее. Роман, рассказывающий о противостоянии Новгорода и Москвы, приходящийся по времени на княжение Ивана III, сына Василия Темного (того самого Василия Васильевича, позднего ребенка Софьи Витовтовны, соперника Юрия).

Стоит ли читать неоконченное? Стоит. Это интересный, детализированный кусок, с глубокими философскими размышлениями и сюжетом. Он дополняет предыдущий роман, делая цикл выпуклее. «Юрий» стал хорошим прощанием, побуждающим интересоваться дальнейшей русской историей — впереди родство московского княжеского дома с Палеологами, Иван Грозный, угасание рода Рюриковичей, Годунов, Лжедмитрии и воцарение Романовых.

Десятый и последний оконченный роман исторического цикла «Государи московские» рассказывает о начале 15-го века. Продолжается противостояние с Ордой и с литовским Витовтом, тестем Великого князя Василия, стремящимся забрать Русь под себя. По-прежнему идут попытки захвата окраин орденскими немцами (тевтонами), усилия католиков избавиться от схизмы (православия) и забрать духовную власть в кулак Папы.

В прежнем русле течет жизнь семьи, за которой закрепилась фамилия Федоровых, идущая от Федора из Княжева, героя первых романов цикла. В «Воле и власти» многие главы отданы его потомкам, правнукам и праправнукам. Балашов рассказывает о жизни вернувшегося на Русь Василия Федорова, когда-то взятого в полон ордынцами, о семье его брата Лутони и об их деревне. О митрополичьем данщике Иване Федорове и судьбах его семейства. За перечислением этих имен стоят истории, составившие много интересных эпизодов в романе, наполнившие его жизнью, душевностью, переживаниями, радостью и трагизмом. Рассказами о традициях, укладе, быте и приключениях людей того времени. О путешествиях в Орду и Византию, о появлении нового митрополита Московского и Всея Руси, об очередном нашествии ордынцев на Русь.

Более всего из событий с участием Федоровых запомнился мор, выкосивший чуть не половину народа на Руси. Когда здоровой родне приходится вытаскивать из дома с умирающими чужих людей, только и ждущих смерти хозяев, чтобы разворовать добро.

Острой и интересной оказалась кровавая стычка грабителей (татей) с деревенскими мужиками. От имени Лутони Балашов рассуждает о том, что хуже подобных нет. Разбойники, как волки, могут только грызть чужое. Но волк не виноват, что Бог его сотворил таким, не способным честной собачьей службой заработать свой кусок, а человеку дается выбор.

Еще один яркий эпизод начинается с приезда на Русь нового митрополита Фотия. Митрополичий данщик Иван Федоров и Фотий становятся свидетелями нашествия смешанного отряда татар и русичей под предводительством Талыча Казанского и Данилы Борисовича Нижегородского на Владимир. Разграбление и бесчеловечные действия нападавших, особенно русских, потрясли не только митрополита Фотия, но и меня.

На этом перечисление жуткого не заканчивается. Балашов рассказывает в романе о преступлении Смоленского князя Юрия Святославича, потерявшего благодаря Витовту свой удел. По событиям в «Святой Руси» известно о его изощренной жестокости, в этот раз он с лихвой оправдывает свою репутацию.

В повествовании есть много чего, в том числе философского. Автор рассуждает о важности образования и его доступности для всех, о вере, о единстве. Рассказывает про средневековые проблемы с деньгами: «Псковичи во след Новгороду тоже отказались от западных монет, которые почему-то очень дорого было купить, и очень мало они начинали стоить при обращении с ними в торгу. Также, как и новгородцы, плесковичи сковали серебряные деньги, разом прекратив тайное ограбление Руси с помощью «артугов», «грошей» и «кораблеников»».

Балашов в большинстве романов цикла уделяет внимание развитию иконописи на Руси. Когда-то он описывал первых русских мастеров, затем приезд из Византии и долгую плодотворную работу Феофана Грека, взросление Андрея Рублева. Теперь Рублев пишет Троицу — он шел к этому с детства, когда состоялся его разговор с Сергием Радонежским о единстве Бога в трех лицах. Это та самая Троица, с перемещением которой на исконное ее место, в Троице-Сергиеву лавру из Третьяковской галереи было столько споров этим летом.

«Святая Русь» стала своеобразным подведением итогов 14-го века, в «Воле и власти», начале века 15-го, оно продолжается. Показаны последние годы Едигея (Идигу), старение Витовта, окончание жизненного пути Великого князя Василия. С его уходом остается непростой вопрос дальнейшего наследования — прямого или по лествичному праву. Прямое наследование 10-летнему сыну Василию, влияние на которого матери, Софьи Витовтовны, дочери воинственного литовского правителя неоспоримо, может оказаться не ко благу страны. Наследование брату Юрию разрушит еще не устоявшееся правило прямого наследования, введенное митрополитом Алексием для укрепления единства Руси, уменьшения риска междоусобицы и распада на мелкие княжества ее территории. На этой подвешенной проблеме роман заканчивается. Далее — только неоконченный «Юрий». Ощущения недосказанности нет, но в то же время, еще о многом можно было бы рассказать в объемном, детализированном историческом цикле «Государи московские». Жаль, автор не успел.

Роман увлекательный, с большим количеством событий, деталей, с философскими размышлениями и разнообразием судеб героев. С подробностями русской жизни, жизни ордынской, с небольшими вкраплениями византийских и европейских эпизодов. Более всего роман мне понравился описаниями жизни Федоровых, затронувшими сильнее всего происходящего с великокняжеской семьей.

«Для чего мы живем? В чем наше счастье? И в чем долг всякого людина перед собою и Господом?»

Окончание «Святой Руси» — «Степной закат» (или «Вечер столетия») повествует о событиях последнего десятилетия 14 века. Это подведение итогов долгой борьбы за русскую государственность, объединение земель, за православную веру, культуру, язык. Борьбы, которая не окончена.

В романе-эпопее показано старение одних цивилизаций и расцветание других, наползание их на одряхлевшие политические проекты. В третьем томе (7 и 8 частях) доминируют две основные темы — военное переустройство власти в Орде и сохранение православной веры на Руси, вопреки умиранию Византии.

В ордынской борьбе за власть показана война Тимура с Тохтамышем, Тохтамыша и Витовта против Темир-Кутлуга и Идигу. Описаны сражения и подготовка к ним. Уделено внимание внешнему виду доспехов и снаряжения воинов, ведению переговоров перед началом боевых действий. Есть эпизоды с описаниями повседневной жизни в Орде. Многое показано взглядом на происходящее Василия Федорова, который много лет назад был угнан в ордынский полон, освободился, стал воином, десятником, сотником, жил и у Тохтамыша, и у Тимура. Теперь он видит, как меняется Орда — наступает степной закат.

Тема продолжения пути православия, для меня — русского человека, наиболее важна. И дело тут не в увлеченности религией, а в русском духе, который основан на канонах нашей традиционной веры. Скажу словами Балашова: «Да, не безгрешны мы, никоторый из нас не свет, но сама Русь свята! Пото, што держит Христово учение без отмены, безо всяких там латынских скверн... что среди нас всякий людин иного племени принят как равный... да и не в папах одних зло, а в отвержении свободы воли, вот в чем! В том, что почитают одних обреченными свету от самого рождения своего, других же — тьме... И пото Русь свята, что никого в православие не обращают насильно, что святых книг не жгут на Руси!... И чужие языки мы не губим, как те орденские рыцари, за то только, что не нашей веры! Пото мы и великий народ! Пото и вера наша — вера не скорби, а радости!... А осильнеем — поди, и всему миру станем защитою!».

Много хорошего сказано Балашовым о православии словами разных героев «Степного заката». Один из таких разговоров состоялся между Феофаном Греком, русскими иконописцами и княгиней Софьей, урожденной литвинкой, дочерью Витовта, всей сутью своей повторяющей его изменчивость, скользскость, хитрость и непонимание незыблемости веры. Душевный монолог иконописцев был о художественном труде, правилах написания и понимания воплощенного в иконах и фресках. О зримых образах. В этом эпизоде, как и во встрече Софьи с Сергием Радонежским, видна вся чуждость литовской княжны, которая с замужеством так и не стала «за мужем», не разделила его интересы и взгляды на окружающий мир, русское государство, веру и культуру. К сожалению, влюбленный Великий князь Василий этого не понимает, даже когда отчетливо видит. Он смотрит на нее очень по-русски примирительно, с доверием.

Запомнилось мне, как князь Василий в тяжелый для себя момент обретает душевную силу в церкви, расписаной Феофаном Греком, теми самыми образами, понимание которых пытался передать Феофан Грек Софье. Глядя на волевые возвышенные лики, князь собирает волю в кулак, обретает внутреннюю силу к борьбе.

Тут надо вспомнить, что в «Святой Руси» идет борьба митрополитов за власть. Борьба нешуточная. В «Степном закате» есть даже эпизод с истязанием архиепископа на дыбе. В конце концов наступает в третьем томе развязка в борьбе за престол митрополита Всея Руси между Киприаном и Пименом, с участием Дионисия и Митяя. Заканчивается земной путь Сергия Радонежского и его рода — его брата Стефана и его племянника, архиепископа Федора.

Грустное прощание состоялось у Ивана Федорова в «Степном закате» с православной Византией, во время осады Баязетом (турками) Царьграда (Константинополя). Оно случилось в рамках миссии по доставке очередной русской «милостыни» от князей Московского, Тверского и от митрополита Киприана (отвозимое на поддержку Византии русское серебро и дары). Перед отъездом Иван проходит по городу «... со смутной печалью к этому уходящему величию, к этой красоте, обреченной на неизбежную гибель». Кусочек гибели Византии — основы русского православия, означающий, что православная Русь, сохраняя веру становится ее правопреемницей.

На фоне угасания Византии особенно тяжело читается сцена политического обольщения Великого князя Василия Витовтом, потому что это о твоей стране, пусть и в прошлом, о русской земле и опасности ее умаления, потери идентичности. «... не в том дело, кто там лучше, а кто хуже, все лучше у себя и в своей порядне, и все хуже, когда чужой хомут на свою шею меряют!» — гордые Витовт и Софья этого не понимают и не принимают. Не понимают этого и те, кто с ними. «И где теперь те князья, и где то княжество? Окраина, украйна, за которую спорят ныне венгерцы с ляхами! Вот и все, что осталось от тебя, Великая Галицко-Волынская Русь!», говорит Балашов. Не так ли оно и сейчас?

Ближе к финалу романа Иван Федоров, давний знакомец читающих весь исторический цикл «Государи московские» узнает о секретном соглашении Литвы и Орды. Разбитый Тимуром Тохтамыш, никогда особо не соблюдающий свое честное слово и какую-то логику, ищет в лице Витовта способ вновь обрести силу, победить, вернуть власть. Витовт заключает военный союз Тохтамышем, по которому «русский улус» должен перейти в его владение. Тесть князя Василия друг или враг ему? Опасно ли для русской идентичности все то, что движет им, не имеющим прямых наследников, кроме детей Софьи и Василия? Далеко позади Куликово поле, но ордынские дела по-прежнему влияют на Русь.

Хороший получился роман, хороший финал большого подробного разбора фрагмента русской истории. Да, есть в нем отдельные фразы Балашова, царапнувшие подбором слов (о времени СССР и его распада), показавшиеся лишними — не зря на историю принято смотреть спустя отрезок времени, когда ты можешь говорить более отстраненно, пригасив сиюминутную резкость, быть может правильную, но излишне горькую. В остальном же — никаких разочарований. Да, над сутью рассказанного автором нужно думать, иначе можно пропустить что-то, посчитать лишним, не важным. Но разве не для того мы, читаем, узнаем что-то, чтобы мыслить, сопоставлять, расширять кругозор. Такой подход кажется более правильным, в сравнении с тем, когда тебе «в рот кладут уже разжеванную пищу», как несмышленому младенцу. В этом достоинство, а не недостаток.

«Степной закат» увлекательный, яркий, философский. Не приключенческий роман, но в нем есть приключения. Атмосферный, о своем, родном и понятном. Хороший финал «Святой Руси», оставляющий вопросы о дальнейшем.

Во втором томе трилогии «Святая Русь», исторического цикла «Государи московские» (у меня это части 5-я и 6-я, уже после набега Тохтамыша на Москву), рассказывается о взрослении сына Дмитрия Донского, княжича Василия и о существенных сдвигах в политике Литвы — ее объединении с Польшей и постепенном переходе в католичество. События происходят в 1380-х, в Орде, в Польше, меньшая часть — в Византии и на Руси.

Главы трилогии, посвященные объединению Литвы и Польши, Кревской унии, напоминают мне о происходящем на территории бывшего СССР — попытка сменить геополитический проект, веру, разъединить государства с соседями путем стирания общего языка и традиций, ограничения свободного проезда и торгового обмена, путем политических и военных объединений, исключающих прежние связи. Все-таки история циклична. И читая что-то написанное достаточно давно, к тому же о временах отстоящих от дня сегодняшнего на несколько веков, узнаешь все те же проблемы, те же цели или их пагубное отсутствие, те же приемы их достижения.

Обращает на себя внимание фраза Балашова, написанная в начале девяностых, о Позднем Средневековье и об изотерме января, о которой говорят и сейчас — «Незримая граница, называемая «отрицательной изотермой января» (суровые зимы, затяжные осень и весна, короткое лето) легла рубежом меж Русью и Западною Европой, вызвав бесчисленные различия в характере хозяйства, в жизни самой, в обычаях, укладе, вкусах — в чем угодно. Запад при всех своих внутренних несхожестях к нам относился и нам противостоял как единое целое — «католический мир», влияние которого на нас далеко не всегда и не во всем было благодетельным, как утверждают западники, ибо все попытки построить ту же Францию в России разбивались о преграду природных и психологических отличий». Однако, «не может» не означает «не хочет». Желающие распространить на нашу территорию католичество и свое влияние были. И не только среди католического духовенства, для кого это непосредственное укрепление власти. Те же фряжские купцы, например, желающие обрести с воцарением католичества большую силу на Руси, без пошлин вывозить товары, занимать лучшие торговые места в городах, подвинув русских.

Тем временем, под боком у Дмитрия Донского с верой творится что-то неладное. Разброд и шатание. В какие-то моменты, описанные в «Святой Руси» у Руси одновременно по два и три митрополита — Киприан и Алексий, Киприан и Пимен + претендент Митяй, Дионисий + Киприан и Пимен. Да еще завелись трактующие веру по-своему стригольники. Нестроения (непорядок), как это называет Балашов, возникшие из-за отсутствия достойного духовного главы.

Во продолжении трилогии чувствуется, что время многих героев подходит к концу. Стареет Сергий Радонежский, заканчивается долгий период Дионисия, князь Дмитрий уже не молод.

Балашов показывает взросление княжича Василия, его ордынский плен, рискованный побег и долгую дорогу домой. Эпизодически присутствие Василия ощущалось еще до этого, когда ребенком княжич прислушивался к мнению отца, к тому, что открыто и скрытно говорят бояре. Балашов описывает его реакцию, как верное понимание происходящего.

Подводя итог — чувствуется, что это середина трилогии, не начало и не конец. Много внимания уделено делам за пределами страны, важным, с точки зрения геополитики, но воспринимающимся, как нечто чуждое, не родное. Возможно, это необходимо для противопоставления и донесения общей картины происходящего.

Поразило меня увиденное Иваном Федоровым, ближе к окончанию второго тома — последствия военных действий смоленского князя — издевательства над людьми. У меня внутренне был даже не тот вопрос, что у Ивана — «Своих-то зачем?!» — а вообще, зачем так?