Выхода этой книги я дожидался с большим нетерпением. Поступление в продажу постоянно откладывалось, и я уже привык каждое утро заходить на «Озон» с поисковым запросом «ландау мировые океаны» и грустно созерцать услужливо подсовываемые мне в ответ тысячи наименований разнообразного хлама. Когда же книга наконец была куплена и получена, я проглотил ее меньше чем за два вечера.

Почему я так ждал выхода «Мировых океанов»? Как ни парадоксально, потому, что не слишком жалую современную фантастику. За последние годы я прочитал немало новинок, но лишь две-три из них пришлись мне по вкусу. А «Мировые океаны», как я понял из анонсов и ознакомительного фрагмента, – это редкая ныне вещь, выдержанная в духе старых времен, напоминающая «Космическую одиссею» и «Свидание с Рамой» Артура Кларка. И это оказалось правдой: всё в ней – ну, или почти всё – совсем не так, как обычно пишут сейчас.

Во-первых, сам подход к понятию «твердой» фантастики. Сейчас этот поджанр живет по правилу: чем заумнее и непонятнее написано, тем лучше. Фантасты словно бы соревнуются в умении заполнять текст до отказа странными словами и туманными намеками на какие-то факты, бо́льшую часть которых авторы придумывают сами, а еще часть берут из профессиональной литературы, и составлять предложения и абзацы так, чтобы читать их было как можно труднее. Примеры? Уоттс, Дукай… да мало ли таких? А вот найти нормальную «твердую» фантастику, которая не увлекала бы нас в мрачные глубины ксенопсихологии, постапокалипсиса или технологической сингулярности, – нынче задача непростая. «Мировые океаны» – как раз из таких немногочисленных книг. Речь в ней идет о полете к Сатурну – без киборгов, человеческих сознаний в компьютере, вампиров и квантовых неопределенностей. Все очень просто: берем существующие в реальности космический корабль и ракету, слегка их дорабатываем – и отправляемся на окраины Солнечной системы. Ландау подробно описывает и сам полет, и подготовку к нему – не упивается своим интеллектуальным превосходством над читателем, как многие современные авторы, а, наоборот, делает все, чтобы подтянуть его к своему уровню понимания задачи. Так что книга изобилует чисто научно-популярными вставками – но и они выделены другим шрифтом, а в начале дается пояснение: кому скучно читать такое или кто это уже знает, можете смело пропускать, для того и выделено, на понимание сюжета это никак не повлияет.

Во-вторых, сам настрой, с которым написана книга. Ведущие «твердые» фантасты современности не устают заваливать нас сочинениями о том, как все плохо, почему все плохо и почему все дальше будет только хуже. Ну, а Ландау пишет так, как писали лучшие представители «золотой» эпохи: если все плохо, давайте не будем хныкать, а сделаем хоть что-нибудь, чтобы стало лучше. При этом он обходится без всякой слащавости и шапкозакидательского оптимизма: экспедиция показана как тяжелый труд со всеми своими неприглядными подробностями, а на Землю вернутся не все. Но всё же одно дело – отправить в космос огромный корабль странной формы и устройства с экипажем из умственно неполноценных индивидов во главе с вампиром, чтобы на краю Солнечной системы повстречаться не пойми с чем, и совсем другое – нормальная научная экспедиция туда же, оснащенная техникой, лишь немного улучшенной по сравнению с реальностью, и с четко поставленной целью: выудить хотя бы пару микробов из подледного океана Энцелада. И, если это удастся, если полет «Шеклтона» к Сатурну закончится успешно, это даст и другим людям силы и смелость через полвека после полета «Аполлона-17» вновь выйти за пределы низкой околоземной орбиты.

В-третьих, действующие лица. С одной стороны, они весьма схематичны и вторичны по сравнению с технической и научной составляющей книги – но таков, очевидно, был авторский замысел, а может быть, просто сказывается отсутствие опыта создания убедительных персонажей (человек, скрывающийся за псевдонимом Дж. П. Ландау, – не профессиональный писатель, а ученый). С другой стороны, это совершенно нормальные люди, а не модные нынче ходячие скопища всевозможных комплексов и психологических травм. У участников экспедиции, конечно, присутствуют свои угрызения совести, сомнения в себе, переживания тяжелых потерь – но все это не подавляет собой в повествовании остальное, а подается с точки зрения практической психологии длительных космических полетов. Совсем без уступок в сторону нынешних тошнотворных литературных тенденций, к сожалению, не обошлось – однако чувствуется, что это именно уступки, поданные в паре-тройке мест, лишь бы отвязались критики. Во всяком случае, состав экипажа «Шеклтона»: американец, русский, китаец, турок, кореянка – был подобран явно не ради «квот», это просто нормальный интернациональный экипаж, как оно в реальности и бывает.

В-четвертых, острая критика существующего положения дел в пилотируемой космонавтике. Автор не упускает случая пнуть и заживо гниющий «Роскосмос», деградировавший до роли извозчика на маршруте Земля – МКС, и саму дряхлую МКС, основной смысл существования которой сводится к поддержанию собственной исправности, и бюрократов и перестраховщиков из НАСА – в общем, всю современную государственную космонавтику. Он уверен, что освоение космоса – отныне дело частных компаний и инициатив, и вполне убедительно это доказывает. Впрочем, в этом его альтернативное будущее не слишком расходится с реальностью.

Альтернативное будущее? Ну да, так оно и есть. Ландау закончил свою книгу в 2019 году, и через шесть лет, когда я эту книгу читаю, ее действие фактически происходит уже в альтернативной истории: в действительности «Старшип» не совершил посадку на Марсе в 2022 году, а лишь совершает первые «прыжки» на орбиту; «Роскосмос» не участвует в международных космических программах, кроме разве что МКС, да и то регулярно делает хвастливые заявления о том, что вскоре запустит собственную станцию, а МКС ему не нужна. (Между прочим, в книге «Роскосмос» оказывается способным создать за несколько месяцев что-то полезное и реально действующее – пожалуй, среди это самое большое фантастическое допущение во всей книге.) Кстати, о «русской составляющей» вообще – тут Ландау не тягаться с Кларком: тот не допускал почти никакой «развесистой клюквы». Здесь же душераздирающие подробности полета Комарова на «Союзе-1» наполовину выдуманы, а наполовину поданы крайне тенденциозно – жирный минус общему впечатлению.

О других недостатках. Художественными достоинствами книга не отличается: текст неуклюж и отрывист и кажется наспех слепленным из отдельных кусков, связки между которыми автор не везде позаботился вписать. Далеко не идеален и перевод, особенно в части терминологии: например, у грузового судна вместо гребных винтов появляются «пропеллеры» (стр. 53), а расчетом траектории полета занимаются «менеджеры» (стр. 227). Фамилия Jong – это корейская 종, которую следует передавать по-русски как Чон, но у переводчика она почему-то превратилась в Чен. Встречаются ошибки – и орфографические (к примеру, «двухярусный» – это слово повторяется не раз), и пунктуационные. Так что, с одной стороны, я благодарен издательству «Эксплорер Букс», с другой – его небольшому коллективу еще есть куда расти в плане качества работы.

Если коротко подытожить, что же такое «Мировые океаны», то я бы сказал, что это фантастика «ближнего прицела» на новый лад. В середине прошлого века этот поджанр базировался на описаниях вымышленных крупных изобретений или открытий и последствиях их применения в тогдашних реалиях, в условиях тогдашнего образа мышления: мы рождены, чтоб сказку сделать былью. А теперь всё ровно наоборот, Ландау почти целиком строит свою историю на том, что уже изобретено и изготовлено: ракете, космическом корабле, компактном атомном реакторе, – но придает им совершенно иные, прорывные функции. «Ближний прицел» XXI века таков: фантастические допущения – не в науке и технике, а в головах у людей. У нас уже есть многое из того, о чем мечтали фантасты прошлых десятилетий, и есть многое такое, о чем они вообще не мечтали, – но нет отваги это использовать так, как могли бы это сделать люди двадцатого века. Дай своему персонажу такую отвагу – вот тебе и готовый фантастический сюжет. Хм, скажи кто-нибудь тому же Кларку в шестидесятые годы, что в 2025 году полет к Сатурну, подобный описанному в «Космической одиссее – 2001», будет по-прежнему считаться фантастикой, – он не поверил бы…

Читать «Гору в море», которую выбрали в книжном клубе «ФантЛаба» на декабрь, я не собирался – всей душой болел за «Звезды» Ци Юэ в их последней попытке, а за книгу Нэйлера даже не голосовал. Но, видимо, идея разумных осьминогов (это было известно из аннотации) запала мне в душу, и, когда через несколько дней случилось проходить мимо одного из магазинов сети «Читай-город», я решил поинтересоваться, есть ли там в наличии «Гора в море». Оказалось, есть. Я решил, что это знак судьбы, купил книгу и приступил к знакомству с осьминожьим разумным житьем-бытьем. И скажу сразу: не разочаровался. Книгу я проглотил буквально за один вечер – читается она легко и увлекательно. Главы очень коротки, действие перескакивает между местами и персонажами, а напряжение событий постоянно нарастает. Мне показалось (а потом такое мнение было высказано и на форуме), что основная причина всего этого – ориентированность на экранизацию. Здесь же стоит упомянуть убедительные и красочные описания мест действия – при работе над фильмом не придется прилагать чрезмерные усилия, автор уже позаботился о фоне и декорациях.

Места эти, надо заметить, не самые веселые: заброшенный, медленно разрушающийся курортный отель и управляемый искусственным интеллектом траулер с командой из рабов. И даже где-нибудь в уютном стамбульском кафе нет мира и покоя: недобрые таинственные незнакомки скрывают свои лица и голоса, а в воздухе в любую секунду может появиться искусственная оса со смертоносным ядовитым жалом. Добавим сюда общую обстановку в мире близкого будущего: распад крупных государств, войны, исчерпание природных ресурсов, гигантские корпорации, которым не писан никакой закон… Что ни говори, а «Гора в море» – это все-таки порождение современной фантастики, для которой беспросветность, тоска и ощущение уязвимости – неотъемлемые атрибуты.

Так вот, об осьминогах. «Гора в море», как оказалось, вовсе не о них. Точнее, о них, но Octopus habilis – это не основная тема, а лишь средство ее раскрытия. По моему мнению, Рэй Нэйлер рассказывает прежде всего об одиночестве мыслящих существ в познании мира и себя в нем. О том, что в одиночку (будь то один человек или все человечество) никогда не получится осознать окружающую действительность во всей полноте. Об этом говорит само название: то, что мы видим как остров, чьи берега уходят в глубину моря, обитатели этого же моря воспринимают как гору, поднимающуюся все выше, куда-то за пределы их мира. В целостности гору-остров не видит, таким образом, никто. Всегда нужна полноценная вторая точка зрения: одному человеку – другого человека, человеку как виду – другого разумного вида. Надежды на искусственный интеллект как на помощника не оправдываются и не могут оправдаться, и Нэйлер не скупится на примеры, чтобы это доказать. «Слабый» ИИ – безмозглая узкоспециализированная функция – для этого явно не пригоден: он не только не даст новое знание, но и может стать попросту опасным. В описанном в книге будущем такой ИИ выродился в собеседников-«половинок»: общение с ними – это, по существу, разговор с самим собой, переливание из пустого в порожнее, – или в траулеры-автоматы, единственная цель которых – улов и прибыль, а люди – расходный материал.

Путь же создания «сильных» ИИ – тех, которые смогут сами задаться вопросом о своей разумности, – человечество само себе закрыло законодательно: андроид Эврим остался единственным носителем такого искусственного разума. Злая ирония: из-за иррационального страха перед человекоподобным существом, не являющимся человеком, запретить все дальнейшие работы в этом направлении, но продолжать собственными руками плодить себе врагов – как активных (беспилотники-убийцы или траулеры-рабовладельцы), так и пассивных («половинки», дающие суррогат общения и понимания). Впрочем, даже Эврим – не более чем усовершенствованная версия человека: его разум «сшит» из разумов нескольких людей, его взгляд – дальнейшее развитие человеческого, принципиально нового в нем нет ничего. Это скачок не столько качественный, сколько количественный: мыслить быстрее, не нуждаться в отдыхе, ничего не забывать… Проще говоря, перспективы Эврима в деле объединения «горы» и «острова» весьма сомнительны. Лишь обнаружение на Земле другого разумного вида – Octopus habilis – дает надежду на прорыв в познании.

Помимо одиночества экзистенциального, здесь присутствует и одиночество личное: психически здоровые и уравновешенные персонажи нынче не в чести, у каждого должна быть какая-нибудь душевная травма, и чем она глубже, тем более актуальным и верным это считается. Здесь дела обстоят именно так: все основные действующие лица (включая Эврима) мучаются тяжелыми воспоминаниями, сомневаются в себе, мечутся от отчаяния к надежде, а главное – страдают от одиночества, каждый по-своему. Хотя причина в общем-то одна: собственные переживания для них, пожалуй, важнее всего остального. Океанолог Ха Нгуен постоянно вспоминает, как ею пренебрегли в юности или как она невольно оказалась причиной гибели сообщества морских каракатиц; Алтанцэцэг, сражавшаяся в китайско-монгольской войне, до сих пор мысленно воюет против всего мира; доктор Минервудоттир-Чан, создательница Эврима, просто яростно зациклена на собственном одиночестве – настолько, что даже выплеснула это на страницах своей книги о конструировании разумов. И все сильно переигрывают при этом – до уровня неубедительности. Что ни говори, а сложно представить себе ученую с мировым именем, доктора наук, которая чуть ли не каждый день на протяжении многих лет с болезненным самобичеванием вспоминает, как ее отверг понравившийся парень во время школьной экскурсии. Впрочем, не думаю, что такое переигрывание только лишь дань современным тенденциям – скорее, тот же расчет на экранизацию, ведь мысли не передашь на экране, придется делать это через образы-воспоминания – а значит, их должно быть как можно больше.

К чести Рэя Нэйлера, он вставил эти муки одиночества в сюжет явно не ради слепого следования конъюнктуре. Именно собственное человеческое одиночество и безразличие к каждому человеку по отдельности заставляет исследователей особенно остро ощущать взаимосвязь всего со всем в масштабах всей планеты и тот цикл разрушения и потребления, в который превратилась человеческая цивилизация. Пытаясь войти в контакт с осьминогами, исследователи надеются обрести возможность рано или поздно увидеть гору и остров одновременно во всей своей полноте и найти выход из замкнутого круга. (Подумал, кстати, что «Гора в море» – отличная иллюстрация законов диалектики, хотя сам автор, наверное, ни о чем таком не думал, когда ее писал.) Если рассматривать «Гору в море» именно в этом ключе, то один из основных символов осьминожьей «письменности» – знак в виде двух дуг («садов осьминога») – означает не содружество и контакт, как предполагают ученые, а, наоборот, одиночество – кого-то, кто забрался в свою собственную нору (мысленно, конечно), сам изолировал себя от всех, сидит там безвылазно и от этого мучается. И не ждите при чтении, что одинокие, но умные и находчивые исследователи быстро найдут с добрыми осьминогами общий язык. Осьминоги Нэйлера – это вам не дельфины Артура Кларка, тут не будет пожелания доброго утра профессору на пиджин-инглише или совместных игр в бассейне. Представители Octopus habilis враждебно относятся к попыткам войти с ними в контакт (даже их первое «послание» означало что-то вроде «убирайтесь отсюда») и убивают людей просто потому, что это кажется им уместным и целесообразным. Налаживание общения с такими существами, как легко понять, будет делом не самым простым и быстрым, и в сравнительно короткую книгу его не уместить. Уже задолго до последних страниц я понял, что события «Горы в море» – не более чем подготовка к тому самому Контакту с большой буквы. Я знаю, что Рэй Нэйлер присутствует здесь, на «ФантЛабе», и, вполне вероятно, прочитает этот отзыв. Так что обращаюсь к нему напрямую: Рэй, вы написали хорошую и умную книгу, но не закончили ее – фактически вы ее только начали. Вы поставили немало вопросов, на которые не дали ответов; обозначили проблему, но не решили ее. История, начатая вами, требует продолжения – например, под названием «Гора-остров» или «Остров-гора», – где знак в виде двух полуколец будет означать уже не одиночество и замкнутость, а синтез знаний, сообщество и сотрудничество.

Производственно-шпионско-фантастический роман в жанре «ближнего прицела» со всей своей ничем не прикрытой идейной простотой. В наличии: советские ученые, совершающие эпохальное открытие; злобные бизнесмены с Запада, мечтающие взорвать и разрушить страну ненавистных коммунистов; их агенты – люди без роду без племени; доблестные чекисты, от чьего зоркого глаза не укроется ни одно движение врага; морально неустойчивые советские граждане – пособники диверсантов и морально устойчивые советские граждане – надежная опора чекистов. Единственное отклонение от «магистральной линии» – роман советского профессора с коллегой-француженкой, от какового романа даже имеется сын, и, как ни странно, профессору такое «аморальное поведение» нисколько не ставится в вину.

Впрочем, любовная история проходит здесь даже не на втором, а на третьем плане, а в целом сюжет, как обычно для «ближнего прицела», крутится вокруг выдающегося открытия, разом решающего уйму проблем. Истории открытия, традиционно для «ближнего прицела», внимания почти не уделено: как говорилось в старом-престаром фильме «Весна», «сел – задумался – о! – открыл». Главное – происходящий затем сплошной триумф науки и техники. В данном случае в роли такого открытия выступает волшебная защита от всех видов излучения, которую называют по фамилии изобретателя, того самого профессора, – Стогов – стогнином. Слою стогнина в пару миллиметров нипочем радиация в десятки тысяч рентген, затем оказывается, что он выдерживает и ударную волну от ядерного взрыва, и даже температуру в десятки миллионов градусов при термоядерном синтезе. (Хотя на самом-то деле вакуумные камеры термоядерных установок делают из самых прозаических материалов вроде нержавеющей стали, никакие волшебные вещества тут не требуются, и первый токамак успешно заработал еще за несколько лет до написания книги.) Сначала стогнин становится ключом к созданию первой термоядерной электростанции, а в конце концов успехи советских ученых в деле управляемого синтеза приводят к созданию «искусственного солнца», обогревающего мерзлую сибирскую землю. Стоит заметить еще, что в книге заметны и отголоски тогдашнего повального увлечения пластмассой: тут из нее делают чуть ли не всё, от столов до зданий аэровокзалов.

По поводу названия. Кряж Подлунный – это горная цепь, где находятся богатейшие месторождения урановых руд. Венчает эту цепь пик Незримый, названный так из-за густого облака, постоянно скрывающего вершину горы, на которой, судя по всему, должно находиться что-то крайне интересное и радиоактивное. Штурмовать вершину Незримого, традиционно для фантастики тех лет, отправляется кабинетный ученый почтенного возраста – профессор Стогов собственной персоной – вместе с коллегами. На горе они обнаруживают действующий природный реактор, производящий столь нужный для термоядерного синтеза тритий. В общем-то покорение Незримого с его кипящим озером напоминает укрощение Урановой Голконды у Стругацких, с той лишь разницей, что у последних оно показано намного реалистичнее и убедительнее, хоть и находится не на Земле, а на Венере. Стругацкие, во всяком случае, не изобретали для покорителей Венеры особенно чудесное снаряжение, как это сделано у Сибирцева, и поэтому открытия обходятся их героям крайне дорого. Здесь же Стогов в стогниновом скафандре переживает небольшой ядерный взрыв, оставшись вполне себе единым целым. Правдоподобия ради автор дает нам понять, что профессору все-таки пришлось несладко, однако его быстро ставит на ноги второе чудесное изобретение в книге – биоген, усовершенствованный вариант «Настойки Для Воскрешения Больных» Джеффа Питерса: он и от лучевой болезни излечит, и разорванные кишки срастит, и вообще «хромые начинают говорить, а слепые ходить». Кстати, в книге есть и третье чудо-изобретение – «электронный глаз», свободно видящий сквозь дым и туман, сквозь землю, а когда надо – и сквозь стены (у нас же тут шпионы-диверсанты – не забыли? – а за ними надо ведь как-то следить).

Все это, конечно же, предельно наивно, однако все равно было бы не так уж плохо, если бы не традиционная тогдашняя идеологическая составляющая – здесь она подана чересчур грубо и примитивно даже для «ближнего прицела». Уже на первых страницах мы встречаем упоминание того, как «металлисты и докеры Англии приветствовали коммуниста № 1 Никиту Сергеевича Хрущева». А когда в шестой главе выводится главный злодей со своими «чемпионами рок-н-ролла», сразу как-то вспоминаются «шакалы в форме змеи». Автору, это совершенно ясно, при представлении читателю мистера Гарри Гюпона надо было написать что-нибудь этакое мерзкое, чтобы сразу было понятно, что к чему. Вот он и написал про рок-н-ролл, потому что слышал краем уха, что это какая-то капиталистическая зараза – наверное, какие-нибудь там бои без правил или прочая подобная гадость. Так вот, коварные бизнесмены во главе с Гюпоном не могут просто так стоять в стороне и смотреть, как Советский Союз овладевает термоядерной энергией, и разрабатывают потрясающий план. План наивен до идиотизма: взять и взорвать строящийся термоядерный реактор в Сибири, и коммунизм по всей Земле мигом рухнет, доказав свою несостоятельность. Правда, в реальности в термоядерных установках взрываться просто нечему, но в представлении писателя если уж мистеру Гюпону надо – значит, что-нибудь там обязательно должно взорваться. Агентов Гюпона, естественно, ловят с поличным в последний момент, «искусственное солнце» сияет над Сибирью, все счастливы и довольны. Кроме мистера Гюпона, разумеется.

Уверен, что никто из читающих этот отзыв не будет ко мне в претензии за то, что я не заключаю в фрагменты скрытого текста упоминания о событиях по ходу действия: ведь любому с первых же страниц станет ясно, о чём пойдет речь и чем дело кончится, так зачем зря разбивать текст пустыми прямоугольниками? Подобных книг в свое время навыпускали множество, и эта среди них не выделяется ровным счетом ничем. Заменить термоядерный реактор, к примеру, на новейшую подводную лодку или батискаф, Стогова назвать Копниным, перенести Кряж Подлунный на дно моря и переименовать в Кряж Подводный – вот вам и очередная шаблонная история, не лучше и не хуже других. Нет, не зря сам автор называл «Сокровища Кряжа Подлунного» своим худшим произведением…

Этот год у меня проходит под знаком рабочих командировок в Костромскую область, как правило, неожиданных и на неопределенный срок, – за последние полгода их случилось уже три. Летом, в долгие дни, работать в поле можно допоздна, но вот сейчас, в ноябре, дело другое: уже после четырех становится слишком темно, чтобы бродить по костромским лесам и болотам, пусть даже с геодезическим GPS-приемником, не рискуя заблудиться. Тем самым образуются долгие вечера, которые в общем-то нечем занять – даже гулять по Костроме нет желания, если уже провел в холоде и сырости целый день, да и в городе я далеко не впервые. Остается только сидеть в гостинице и читать что-нибудь интересное – но поездка планировалась короткой, и я ничего такого с собой не взял; и вот, когда стало ясно, что командировку придется продлить, я отправился в ближайший книжный магазин и купил себе «Память, что зовется империей». Купил в общем-то наугад, руководствуясь названием, смутно знакомым по фантлабовским отзывам, но не помня, о чем именно в них шла речь, ругали книгу или хвалили. Впрочем, даже если и помнил бы, все равно – мне просто надо было скоротать пару-тройку вечеров, а для этого сгодилась бы и какая-нибудь откровенная муть и халтура.

И вот теперь, покончив с костромскими делами и вернувшись домой, а заодно и осмыслив прочитанное, могу заявить: это не муть и не халтура. Творение Аркади Мартин оказалось лучше, чем я ожидал, – оно почти идеально соответствует книге, которая нужна просто для того, чтобы убить время. Надпись наверху обложки обещает нам смесь политических интриг, киберпанка и космооперы – и это чистая правда. Но главное, что этих составляющих, равно как и некоторых других, там в меру – и именно оттого «Память, что зовется империей» читается вполне легко и приятно. Попробую ниже разъяснить подробнее, почему мне так кажется.

Прежде всего, вжиться в обстановку и понять, что к чему, оказалось нетрудно – в отличие от многих других образцов современной фантастики, написанных, кажется, нарочно для того, чтобы читать и понимать их было как можно затруднительнее. Интриги, вокруг которых строится сюжет, достаточно запутанны, чтобы увлечь с первых же страниц, но в то же время не так сложны, чтобы возникло желание бросить чтение: есть ведь дела и поважнее, чем разбираться в хитросплетениях борьбы за престолонаследие в Тейкскалаанской империи. Далее, тема киберпанка представлена городом под управлением искусственного интеллекта, контролирующего всех обитателей через постоянное подключение их к своим облачным системам, и имаго-аппаратами, записывающими человеческую личность с полным набором знаний и навыков для вживления кому-нибудь другому – коллеге по профессии или продолжателю дела. (Именно вокруг этой технологии и будет во многом выстроен сюжет: кое-кому в Тейкскалаане кажется, что имаго – это и есть подлинное бессмертие, и за обладание им они готовы заплатить очень высокую цену, а другие стремятся этого не допустить.) Заметно, что темы, касающиеся техники и технологии, разработаны слабо, чуть ли не схематично: более «твердые» фантасты выжали бы из них всё до последней капли, а здесь и Город с его облачной привязкой, и имаго введены и описаны лишь постольку, поскольку они нужны как двигатели и обстоятельства сюжета.

Наконец, космоопера тут вообще проходит чуть ли не фоном: галактическая империя, маленькая шахтерская станция на ее окраинах, враждебные пришельцы из межгалактической тьмы, сражения армад звездолетов где-то далеко… Аналогичную историю можно было бы развить и в более скромных масштабах, космический размах ей в общем-то совершенно не требуется.

Что еще есть в книге? Красиво выдуманное и детально, до правдоподобия продуманное общество столицы империи – как там одеваются, какие имена носят, как ведут себя, как изысканно и бегло рифмуют свои мысли шифрованными стихами. Сильные Женщины™ – ну, куда уж по нынешним временам без них. Только, знаете, они как-то не раздражают – уж не знаю, почему. Наверное, потому, что их там тоже, как и прочего, в меру. Миссис Уэллер явно держала феминистскую тему под контролем, не позволяя ей вырваться за рамки разумного (по контрасту сразу вспоминается прочитанная не столь давно сходная по сюжету никчемная книжонка под названием «Станция “Вечность”», где все было как раз наоборот). Однополая любовь – и она, конечно же, есть, нынче без этого не пишут. Правда, добавлена она, похоже, не из желания соответствовать духу времени и не в расчете на какую-нибудь премию, а вполне искренне, от себя самой (кто не знает – поищите детали в биографии Аркади Мартин). А так-то для сюжета ни одна из двух таких линий совершенно не нужна, соответственно упор на них не делается, подробности нам почти не сообщаются, и можно просто закрыть на это глаза. Снова – в меру.

Вот этим-то «в меру», наверное, и можно резюмировать свои мысли о книге. Это, конечно, не шедевр мировой фантастики, и не стоит требовать от «Памяти, что зовется империей» слишком многого. В ней есть всё, но понемногу, что нужно, чтобы – вернусь к началу своих размышлений – просто скоротать время, не слишком напрягая ум. Так к этому лауреату «Хьюго» и стоит относиться, и я считаю, что мне повезло выудить с магазинной полки в Костроме именно его: книга оказалась наилучшим образом соответствующей моим намерениям. Иногда, как видите, нужны и такие вещи. Однако читать продолжение я вряд ли стану: есть на свете дела и поинтереснее. Ну, разве что опять случится засесть неожиданно для себя в каком-нибудь не слишком большом городе, где выбор фантастики в книжных магазинах невелик…

«Povadlé růže a kříže podél cest a bledý oblak kouře z vypálených měst…» («XIII. století», «Fatherland»)

Язык эпиграфа – правда, не польский, а чешский, но в остальном все совершенно точно: «увядшие розы и кресты вдоль дорог и бледное облако дыма от сгоревших городов». Тлен, грязь, кровь, тоска, прах, распад, безнадежность, увядание, безумие, холод, тьма, уныние – вот какими словами я охарактеризовал бы «Предлунных». Любителем подобного декаданса я не являюсь и оттого писать здесь что-нибудь восторженное в духе «как точно схвачены автором ароматы разложения!» не намерен. За свой – далекий от восторга – отзыв я взялся в основном вот почему: впереди очередное «заседание» книжного клуба «ФантЛаба», и в голосовании за выбор книги ноября «Предлунные» будут определенно одним из фаворитов. Вот я и считаю себя обязанным, раз уж прочитал эту книгу, в меру возможности дать представление о ней тем, кто еще колеблется, не зная, стоит ли заглядывать под обложку с механическим не то ангелом, не то дьяволом с шестеренками и циферблатами на крыльях.

Перед тем как взяться за чтение, я просмотрел биографическую страничку Анны Каньтох, чтобы понять, с кем придется иметь дело. Внимание привлекла фраза: «На первое место в литературе я ставлю эмоции и язык, потом уже – идею». Насчет вызываемых книгой эмоций я уже высказался выше, о языке ничего особенного сказать не могу – ни хорошего, ни плохого, – так что остановлюсь теперь на идее. На какой-то неизвестной далекой планете, где в небе три луны, стоит один-единственный город под названием Лунаполис. Правят им некие Предлунные, обитающие на дне глубокого колодца и транслирующие свою волю письменами в небесах. Цель Предлунных – довести людей до так называемого Пробуждения; те, кому посчастливится дожить до этого момента, обретут невообразимое то ли счастье, то ли блаженство, то ли могущество, то ли всё это сразу. Но суждено Пробуждение только малой части населения города: время от времени Предлунные проводят Скачок – очередной этап на пути к Пробуждению и одновременно отсев недостойных, не обладающих достаточными талантами, знаниями и умом, чтобы жить в Пробужденном Лунаполисе. Скачки случаются нерегулярно, в зависимости от количества и значимости сделанных в Лунаполисе изобретений и открытий, влияющих на прогресс. Ко времени начала действия население города после многих Скачков сократилось с пятидесяти миллионов до пятнадцати, а до Пробуждения, по подсчетам, доберется вообще всего несколько тысяч жителей.

С теми, кому не повезло во время Скачка, происходит следующее. Лунаполис с избранными агнцами перемещается на несколько лет в будущее, а козлища остаются в том же самом городе, но в прошлом, где энтропия возрастает намного быстрее, а законы вероятности работают против людей. Неудивительно, что уже через несколько месяцев город начинает разрушаться, а люди – стареть с пугающей быстротой. Таких Лунаполисов-копий осталось в прошлом уже немало – по числу Скачков. Между ними можно перемещаться в так называемых временны́х лифтах, но те, кто был отбракован, могут посещать только более старые, еще сильнее разрушенные энтропией времена. Свободны в передвижениях только жители «настоящего» Лунаполиса да еще единственный человек из космического содружества Новых Земель, случайно оказавшийся на этой безымянной планете и ускоренному накоплению энтропии по какой-то непонятной причине неподвластный.

Таковы основные «правила игры» и декорации, на фоне которых происходит действие. Как только мне удалось разобраться, что к чему, стало понятно, что ничего хорошего (с моей точки зрения, конечно) тут ожидать не стоит. Так оно и произошло – смотри набор ключевых слов в первом абзаце. Кроме того, на страницах обнаружилось немалое количество уродцев и калек, а также психопатов, маньяков, садистов и умственно неполноценных. Похоже, что каждый житель Лунаполиса в большей ли, в меньшей ли мере сумасшедший – психически здоровых людей там, кажется, вообще нет. Зато уж кто как сходит с ума, описано подробно и со вкусом: одни уродуют себя, зато обретают изобретательские таланты; другие подсаживаются на генные модификации, как на наркотик; третьи истязают собственных детей; четвертые занимаются убийствами и грабежами как формой искусства; пятые ходят смотреть на казни пойманных четвертых. В общем, пресыщенный Рим в период упадка, только еще хуже: здесь такая жизнь – нормальное состояние, длящееся веками. Символично, что в Лунаполисе нет весны и лета и стоит вечная поздняя осень или ранняя зима – то есть самое темное и мрачное время года. Может быть, кстати, не зря издательство «АСТ» выпустило «Предлунных» именно сейчас, в конце октября?

В общем, как видите, «Предлунные» созданы в полном соответствии с «программной» фразой: главное – эмоции, идея вторична. Это же можно сказать и о сюжете. Случайный пришелец с Новых Земель пытается разобраться, куда он попал, и, если уж выбраться невозможно, по возможности обустроиться на новом месте. Девушка, всю жизнь терпящая жестокость деспотичного отца, решается на побег путем инсценировки собственной смерти. Средней руки художник страдает от перманентного творческого кризиса, сам не зная, чего хочет, и оттого готов ввязаться в любую авантюру. Вместе получается этакий эмоциональный мини-бунт против существующего порядка вещей: поступки персонажей импульсивны и продиктованы не точным расчетом, а сиюминутными желаниями, страхами и бесшабашным «авось проскочим». Чем все это завершится, мы не узнаем: ведь перед нами фактически только треть романа, попросту оборванная в произвольном месте. Так что к последним страницам ни одна из поставленных проблем не разрешена, ни на один из возникших вопросов не дан ответ. Мы не узнаем, кто такие Предлунные, в чем именно заключается Пробуждение, когда и кем был построен Лунаполис, что было на планете до появления Предлунных (всего-то несколько веков назад). Все это и немало прочего останется для читателя нераскрытой тайной, которую надо просто принять как данность. Во всяком случае, останется в ближайшие годы: если оставшиеся две книги все-таки будут у нас переведены и изданы, возможно, в самом конце вопросы все-таки получат свои ответы. Как ни парадоксально, некоторый намек на окончание романа можно получить в его начале, на первых страницах первой части – «Время заканчивается». Там Финнен – тот самый художник – обращается к читателю, упоминая некий День Ноль и намекая на какие-то важные события, которые в тот день произошли. Так что, наверное, бунт Финнена и прочих все-таки увенчается успехом.

Как бы то ни было, в своем нынешнем виде отдельно изданной первой части «Предлунные» кажутся мне каким-то недоразумением. Конечно, и в этом обрывке романа при желании можно увидеть тот или иной смысл. Скажем, аллюзию на нашу техническую современность, когда твой компьютер или смартфон то и дело вне зависимости от твоего желания загружает все новые и новые обновления, а если ты упорствуешь и не желаешь «обновляться» вместе со всеми, то очень скоро тебя начинают приветствовать надписи «Поддержка прекращена» или «Ваше ПО устарело». Впрочем, оставим эти гадания – что хотела сказать Анна Каньтох и хотела ли она вообще что-нибудь сказать – любителям поиска «глубинного смысла». А я высказал все, что хотел: qui habet aures, audiat. Надеюсь, что кому-нибудь этот отзыв поможет сделать свой выбор: одним – с упоением приняться за чтение «Предлунных», другим – отказаться от него. Ноябрьское голосование покажет…

Лора Берг пропала из летящего самолета. Просто пропала: в Таиланде села на свое кресло в последнем ряду, а в Европе, в аэропорту прибытия, ее в самолете не оказалось. Таинственное исчезновение обсуждает весь мир, полиция пытается выяснить хоть что-нибудь, а тем временем Грейс, шестнадцатилетняя дочь Лоры, оставшись без матери, вынуждена переехать жить к своей тетке Вивиан. Самое странное, что Лора никогда не упоминала о том, что у нее есть сестра. А познакомившись с Вивиан и ее образом жизни, Грейс начинает понимать: с теткой что-то не так, только она всеми силами старается это скрыть от неожиданно обретенной племянницы. И когда Грейс удается дознаться, в чем тут дело, это полностью меняет все, что ей было известно о матери, о своей семье и о жизни вообще…

Да, история задумана – ничего не скажешь – здорово. Если не считать многих побочных персонажей с их незавершенными (а порой и толком не начатыми) линиями, то основные нити – Лоры, Вивиан, Грейс и еще несколько – переплетены и увязаны плотно и неразрывно. То, что кажется совершенно ненужным, необязательным и непонятным, через несколько десятков страниц вдруг приобретает первостепенную важность. Но вот реализован замысел определенно хуже, чем задуман. В первой книге действие перебирается из одной главы в другую вяло и неторопливо, а во второй все так же степенно начинает переползать от одного действующего лица к другому. К середине второй части оно наконец-то разгоняется до вполне приемлемого и легко читающегося темпа, события становятся динамичнее, но теперь их портит полнейшая предсказуемость. Первая книга, несмотря на свою невозмутимую неторопливость, была полна тайн и неожиданностей, а вот во второй, уже зная разгадки многих из них, мы чаще всего можем легко предугадать развитие действия на два-три хода вперед.

Еще от двух книжек в зеленых обложках слабо, но отчетливо тянет душком глянцевых женских журнальчиков. Различные психологические травмы (особенно детские – это нынче в моде), переживания и семейные тайны порой грозят похоронить под собой текущее действие. В довесок к этому время от времени попадаются рассуждения о «жертвенном поведении», о «прощении и отпущении», о «принятии себя» и прочая псевдопсихологическая дребедень. Из «Хозяйки Шварцвальда» (2023 год издания), первой прочитанной мною книги Уны Харт, этот душок уже выветрился; ну, а в этой (2020 год) он въелся в текст весьма прочно.

Впрочем, не все так плохо. Кое-где видны даже попытки поиронизировать над избитыми приемами и штампами жанра – правда, нынче такая ирония, пожалуй, в свою очередь сама перешла в разряд традиционных приемов. Но главное, что автор, кажется, способна, когда надо, посмеяться сама над собой, а это по нынешним временам уже немало.

К сожалению, эта ирония почти не распространяется на два персонажа из числа основных. Ни Грейс, ни ее мамаша не вызывают у меня ни малейших теплых чувств во многом именно потому, что выписаны автором убийственно серьезно. Знакомы мне такие балаболки, проводящие свое время в соцсетях за проповедями «позитивного» взгляда на жизнь и способов его достижения: бега, плавания, музыки, йоги, различных курсов чего попало и прочего подобного. В общем-то на первый взгляд ничего плохого тут нет… только вот когда такие особы вдруг оказываются перед необходимостью прикладывать хоть какие-нибудь усилия к чему-нибудь помимо своего «позитива», они мгновенно теряют весь свой пыл и предпочитают перебиваться как попало, а то и просто сидеть на шее у других. Вот и Лора из таких. Для души у нее – а это, естественно, главное – маленькая студия йоги с непременной страничкой на «Фейсбуке» с восторженными отзывами от таких же «позитивщиц», а для жизни – случайные подработки продажей шоколадных батончиков или мытьем машин. Дочь, правда, мечтает стать врачом, но зачем ей это, лучше улететь на Гоа и валяться там под пальмой с бананами. Девиз Лоры: если все плохо, сядь помедитируй, и все образуется само собой. Грейс, в свою очередь, ничуть не лучше. На протяжении обеих книг она просто плывет по течению, под действием внешних обстоятельств, пассивно наблюдая происходящее и не принимая самостоятельно никаких решений. За все время она совершает только одно значимое «сюжетообразующее» действие, да и то полностью укладывающееся в ее modus vivendi: находит в сети искомого человека. (Меткий бросок ножа во время охоты я не считаю – он на фоне того, что мы знаем о Грейс, выглядит настолько искусственно и неестественно, что этот эпизод просто невозможно принять всерьез. Остается списать его на магию… ну, или попросту на авторский произвол.) В конце Грейс снова поступает так, как привыкла: идет по пути наименьшего сопротивления.

А вот Вивиан, наоборот, вызывает только уважение. С одним глазом, лишенная нормального детства, она сумела стать высококлассным ювелиром, построить себе дом своей мечты и зажить в нем именно так, как ей хотелось. А еще она честно выполняет свой тяжкий договор с королем троллей, не хныча и не жалуясь. Трудный характер, замкнутость, нелюдимость?.. А у кого не испортился бы характер после того, что случилось с Вивиан и из-за чего она лишилась глаза? Здоровый цинизм, с которым она смотрит на жизнь, всяко лучше, чем дурацкий «позитив» ее сестры. И, кстати, именно Вивиан та история, что описана в двух книгах, заставляет встряхнуться и перемениться: именно она первой протянула руку примирения сестре, а вовсе не наоборот.

Вот и получается, что два главных персонажа из трех скорее портят книгу, чем украшают ее. Да и второстепенные почти все получились ненастоящими. Не в том смысле, что тусклыми и блеклыми, а в том, что представлены нам в виде каких-то вырезок из их собственных жизней. Что с ними было раньше, почему они именно таковы и что с ними станет потом, либо не говорится вообще, либо упоминается скупо. Это просто функции, необходимые для развития действия и обладающие каким-то «усредненным» образом мыслей и действий, безликим и плоским (кроме разве что эльфа – любителя фастфуда, рекламы и сериалов). Кстати, свою роль тут играет и нарочитое запутывание места действия – поди разбери, откуда вся эта компания. Вроде бы понятно, что действие происходит в Скандинавии, однако при этом – обращения «мисс» и «миссис» вместе с именами, больше подходящими англоязычным странам. А названия городков, где происходит действие, оканчиваются на «би», а не на «бю», как полагается по правилам передачи шведской и норвежской топонимики. Уж не знаю, в чем тут глубокий смысл, но написанному он на пользу тоже явно не идет.

В общем, чувствуется, что разработать завлекательный рецепт на базе скандинавской «национальной кухни», то есть сказок о троллях, эльфах и Дикой охоте, у автора получилось, а вот изготовить по этому рецепту по-настоящему вкусное блюдо не вышло: как-то слишком много свалено в один котел – и нужного, и явно лишнего. Даже как книга для подростков, пожалуй, «Троллий пик» не удался – прежде всего из-за бездеятельных и никчемных Грейс и Лоры, выставленных в качестве главных героев. Так что, в отличие от «Хозяйки Шварцвальда», советовать данное сочинение для чтения никак не могу.

Скажу сразу: не ждите от этой книги чего-нибудь особенного. Здесь нет ни духа старой доброй «твердой» фантастики, послужившего одной из причин шумного успеха «Задачи трех тел», ни беспросветной депрессивности «Мусорного прибоя», ни странного и непонятного, чем отличаются многие рассказы китайских авторов из изданных у нас сборников. «Скитальцы» оставили у меня впечатление школьного сочинения – большого, добротного, старательно написанного аккуратным почерком отличницы в тетрадке в линейку со строгим следованием всем наставлениям учителя. То есть, по моим впечатлениям, «Скитальцы» – это образцово-показательная фантастика для юношества с теми атрибутами, какие полагаются этому жанру, прилежно добавленными в текст в необходимых количествах.

Действие происходит в конце XXII века, через сорок лет после войны марсианской колонии за независимость от Земли – войны, в которой Марс добился победы. Полный разрыв отношений между двумя планетами постепенно сменился потеплением, возобновилась торговля, затем дипломатические визиты, и, наконец, как символ налаженных контактов, на Землю отправилась учиться молодежь с Марса – так называемая группа «Меркурий». Пять лет спустя она возвращается домой. Одна из группы – девушка по имени Люинь Слоун. Отбор для учебы на Земле проводился по результатам тестирования; скромные результаты Люинь явно не позволяли ей попасть в число избранных, однако в состав группы ее все-таки включили. В этом нетрудно было угадать руку ее деда, консула Ганса Слоуна, фактического главы Марса, – но зачем ему потребовалось отсылать от себя на целых пять лет единственного близкого человека, ведь родители Люинь давно погибли в аварии в шахте на Деймосе? Этого Люинь не знает. У нее есть и множество других вопросов: осмыслив за пять лет достоинства и недостатки земной жизни, она после возвращения начинает точно так же, глазами стороннего наблюдателя, замечать и изъяны марсианского общества. Люинь не по душе бездумное потребление, ставшее основой существования людей на Земле, но при этом, вернувшись на Марс, она ясно видит, насколько закостенело тамошнее общественное устройство по сравнению с Землей. В этой устоявшейся пирамиде она не может найти себе места и начинает невольно задумываться о том, можно ли это общество как-нибудь изменить.

Как видите, непременные атрибуты подростковой литературы налицо: осмысление своего предназначения и места в жизни, попытка бунта против существующего положения вещей, а вдобавок – расследование тайны гибели родителей и пара любовных треугольников. Большинство ролей четко распределяется уже в первых главах. А чтобы было яснее, за что и против чего придется бороться, постоянно и навязчиво проводится противопоставление обществ Земли и Марса. Земля конца XXII века – в общем-то такой же сварливый муравейник, как и сейчас, разве что с возведением в абсолют коммерциализации всего, что только можно. Марс же – полная противоположность, суровое технократическое общество с четко определенными ролями для каждого его члена. На Земле правит бал коммерческое голографическое кино, на Марсе снимают артхаус, иногда даже двухмерный, как двести лет назад. Земляне «любят создавать несуществующие желания и потребности», марсианам культ потребления абсолютно чужд. Сердца обитателей Земли «пусты, но они думают, что, непрерывно совершая покупки, они обретут душу»; на Марсе же «творцам больше прибыли важна истинная ценность их произведений». Подобные прописные социологические и психологические истины в тексте перемежаются с экономическими банальностями вроде «тот, кто владеет ноу-хау, владеет миром» или «вложения всецело связаны с доходом». Стиль, каким все это подано, опять-таки напоминает сочинение отличницы: описать старательно и как можно подробнее каждый шаг, каждый поступок и каждую мысль любого сколько-нибудь важного действующего лица, а для верности повторить несколько раз. Так что действие ползет вперед с черепашьей скоростью – очень скоро возникает желание перелистывать разом по несколько страниц. Да и бунтарство в книге показано весьма умеренное и благопристойное – в Китае же написано, как-никак, –

Ассоциации с сочинением вызываются еще и тем, что Хао Цзинфан не использует здесь какие-нибудь собственные оригинальные идеи (а она может их выдавать – например, в рассказе «Складывающийся Пекин»), а просто заимствует и переосмысливает то, что уже было кем-то когда-то написано. Общий замысел напоминает «Обделенных» Урсулы Ле Гуин, а в деталях видно влияние Артура Кларка с его «Песками Марса» и «Земным светом»; а если я тут неправ, то уж Марс-Сити в любом случае слишком сильно напоминает Диаспар («Город и звезды»), чтобы это было случайным совпадением. Тут и стеклянные здания, и гигантское сетевое хранилище произведений искусства, и проект кольцевой реки, а главное, единство города и живущих в нем («с первого же мгновения <…> город запечатлевался перед ними»).

По своей традиции напишу и о качестве перевода. Здесь перевод был двойным: китайский – английский – русский, – и, как обычно в таких случаях, текст наполнен кальками с английских слов, иногда просто уродливыми, а иногда и искажающими смысл написанного: «дизайн» вместо «конструкция», «вибрирующий» вместо «машущий» (о крыльях), «меню опций», «апгрейд», «креативный», «уникальный» в значении «свой собственный», «отдельный» и многое другое. Из этого же разряда – неуклюжие обороты («старания восстановления Марса») и чудовищные словечки вроде «землянский» или «роботский». Да и в целом перевод выполнен весьма небрежно: например, 2190 год превратился в две тысячи девяностый, а бессмысленные слова «аэростационарная орбита» были бездумно переписаны из английского текста (там «aerostationary orbit») без попыток понять, что же за ними скрывается. А догадаться-то проще простого: в англоязычном издании всего-навсего опечатка, орбита была ареостационарная («areostationary»). Еще один уродец – «гидравлический инженерный хаб»: тут вообще невозможно понять, что же имеется в виду. В общем, перевод плох настолько, что иногда даже возникало желание бросить чтение – просто противно становилось от переводческих «креативностей» и «уникальностей».

Так вот, если вы решите все-таки прочитать «Скитальцев», заранее приготовьтесь к тому, что вам, скорее всего, будет попросту скучно читать. Эта книга не затягивает, не увлекает, не дает поразмыслить: на страницах вас ждет аккуратно протертая и тщательно размазанная по бумаге пресная кашка из безопасных и проверенных временем ингредиентов, а халтурный перевод делает ее из безвкусной порой просто неприятной. Для подростка лет пятнадцати, пожалуй, сгодится, да и то если он не читал раньше по-настоящему хороших книг. Ну, а если вы намного старше – лучше «Скитальцев» вообще не открывать.

Продолжая знакомство с повестями Григория Анисимовича Федосеева в том порядке, в каком они были написаны, я отмечаю, что каждая из них фактически относится к новому для автора жанру. Первая, «Мы идем по Восточному Саяну», – просто путевой дневник, переложенный в литературный формат. Вторая, «Тропою испытаний», – уже не «дневниковое», а вольно скомпонованное из реальных событий разных лет повествование, более яркое и насыщенное. Третью, «Смерть меня подождет», уже можно отности к полноценной приключенческой литературе. И вот теперь настала очередь четвертой: «Злой дух Ямбуя» я отношу к той разновидности приключенческой литературы, которую для себя привык называть «рационально-мистическим триллером».

Такой термин может показаться оксюмороном, однако вполне точно описывает суть происходящего: автор нагнетает атмосферу таинственности, жути, веры в проявление каких-то сверхъестественных сил, однако читатель, учитывая личность автора и время написания произведения, заранее понимает, что в конце концов всем тайнам найдется вполне рациональное объяснение и загадочная история обернется очередной победой человека над суевериями и страхами. В качестве других примеров можно упомянуть «Озеро Горных Духов» И. А. Ефремова или «Ночь у мазара» А. И. Шалимова. Это вещи не только более известные, но и в смысле таинственности более удачные, чем «Злой дух Ямбуя»: у Федосеева нагнетать страхи как-то не получается – то ли его размеренный стиль для этого не подходит, то ли еще что… Во всяком случае, если от «Ночи у мазара» у меня порой действительно мурашки бежали по спине, то здесь даже котелок на верхушке лиственницы, в предыдущем отзыве названный самой жуткой деталью всей истории, не произвел особенного впечатления: ну, висит и висит, мало ли почему висит, ведь уже понятно, что не злой дух его туда повесил. Некоторое оживление внесла детективная линия с присущими этому жанру атрибутами: подозреваемым, мотивом, уликами – окурками и стреляными гильзами, – но и она весьма скоро сошла на нет. И чем больше упоминаний о духах, якобы обитающих на гольце Ямбуй, встречалось в тексте, тем яснее становилось, что разгадка окажется вполне прозаической.

В духов, однако, истово верит старая Лангара, фактически главный человек в кочевье эвенков, с которыми экспедиция встречается по пути на Ямбуй. Вообще говоря, в этой повести намного больше, чем в трех предыдущих, уделено внимания жизни эвенков – и в прошлом, и в настоящем, и в возможном будущем. Вместо Улукиткана, старого проводника из двух предыдущих книг, здесь на первом плане два других пожилых человека: Лангара и Карарбах. Лангара – сторонница старых порядков и традиций, для нее вера в духов – неотъемлемая часть жизни: «человек должен кого-то бояться». Оттого она категорически против преследования «злого духа» – она не верит, что его можно убить, а попытки это сделать лишь навлекут на людей несчастье. Однако лейтмотив всей истории, как она рассказана Федосеевым, естественно, противоположный: человек сильнее любых духов. Не только в конкретном случае разгадки тайны Ямбуя, но и в более широком смысле: традиционный уклад, за который выступает Лангара, должен рано или поздно уступить место новому, в котором никаких духов не будет, а бывший кочевник осознает, что для него открыто куда больше, чем дозволяет скудная природа Алданского нагорья. Подтверждение тому – не только конец «духа», но и излечение, казалось бы, безнадежно больного ребенка, и самая яркая сцена повести в конце, когда Карарбах кидает в болото своего деревянного идола со словами: «Я убью тебя, Харги!» Глухой Карарбах привык к трудностям и лишениям, но именно он оказывается более открытым к новому, чем Лангара, и понимает, что это новое совсем не обязательно полностью зачеркнет старое. Конечно, Федосеев описывает будущее эвенков в основном в оптимистичных красках, но все же вслед за Лангарой беспокоится, что оседло живущие в поселках люди быстро растеряют навыки жизни в тайге. К тому же он приводит и отрицательные примеры наступления нового – к примеру, историю эвенка Ильи, у которого «большой начальник» увел жену. Кстати, интересно, во всех ли изданиях «Злого духа Ямбуя» присутствует этот эпизод? На примере «Смерть меня подождет» я уже убедился, что подобного рода истории в разное время подавались по-разному, а то и вовсе вычеркивались – там я насчитал как минимум четыре различных варианта текста. В случае с «Злым духом Ямбуя» у меня, к сожалению, есть только одно издание, и сравнить его не с чем.

В общем, по сложившимся у меня впечатлениям, «Злой дух Ямбуя» – это, пожалуй, лучшая вещь Федосеева, а по времени создания – предпоследняя из написанного им. После нее остается еще только «Последний костер» – но я заранее знаю, о чем там пойдет речь, и читать его мне как-то не очень хочется. Может быть, действительно стоит завершить чтение повестей Григория Анисимовича Федосеева именно «Злым духом Ямбуя», где человек неизменно оказывается сильнее любой беды.

«Килиманджаро» – последнее, стоящее особняком «утопическое» произведение Резника, написанное через десяток с лишним лет после завершения серии рассказов о Кириньяге, неудавшейся утопии африканского народа кикуйю. В «Килиманджаро» действие происходит в том же самом мире будущего, но это не прямое продолжение «Кириньяги», а вполне самостоятельная вещь. Хотя кикуйю и главный виновник неудачи их утопии, мундумугу (шаман и сказитель) Кориба, здесь упоминаются не раз, в целом «Килиманджаро» можно читать и без предварительного знакомства с «Кириньягой» – все, что надо о ней знать, автор нам объяснит и расскажет и так.

После заселения Кириньяги прошло более ста лет, попытка кикуйю построить утопию потерпела крах, и Кириньяга постепенно превратилась во вторую Кению со всеми ее недостатками. Теперь аналогичную попытку создать собственную национальную утопию на небесах предпринимает другой народ Кении – масаи. Они тщательнейшим образом изучили неудачный опыт предшественников и полны решимости не наступить на те же грабли. Самое главное: на Килиманджаро (масаи, как и кикуйю, назвали собственный мир именем своей священной горы) будут жить не только те, кто ведет традиционный образ жизни скотоводов, но и цивилизованные, городские масаи. Ни о какой патриархальной утопии по заветам предков речи не идет: на планетоиде традиционные поселения будут соседствовать с современными городами и всем обитателям Килиманджаро вне зависимости от того, где они живут и чем занимаются, будут предоставлены равные права. Кстати, и рассказ здесь идет не от лица пожилого фанатика старых порядков, как в «Кириньяге», а от лица молодого историка Дэвида оле Сайтоти, хорошо знакомого с историей как собственного народа, так и многих других. Килиманджаро для него – уникальный шанс стать свидетелем возникновения новой нации со своей новой историей. Ну, а для Килиманджаро познания Дэвида в истории становятся ключом к решению множества проблем, которые начинают возникать в первые же месяцы заселения нового мира. Решению их, в сущности, и посвящена повесть: одна глава – одна проблема.

Проблемы эти, впрочем, не слишком сложны и порой даже забавны, а способы их решения чаще всего кажутся настолько самоочевидными, что даже удивляешься: и вот на это ушло несколько дней размышлений и целая глава повести? Да и вообще, в отличие от трагической «Кириньяги», «Килиманджаро» – вещь легкая и ироническая, ведь по мере того как совет старейшин справляется с возникающими вопросами, национальная утопия масаев постепенно, но неуклонно становится похожей на ту страну, которую они покинули, – оказывается, иначе как теми же способами, что и на Земле, их решить невозможно. Так что совет старейшин де-факто постепенно превращается в правительство; затем выясняется, что для соблюдения равновесия при возникновении разногласий Килиманджаро необходим так называемый лидер (его осторожно именуют так во избежание ненужных ассоциаций с земными президентами), а для четкого установления государственного устройства требуется разработать и принять конституцию. И так далее, порой чуть ли не на уровне гротеска.

Так что, хотя кикуйю и масаи шли в создании своих утопий совершенно разными путями, в итоге обе противоположности сошлись: ничего нового ни те, ни другие не добились.

Тут можно упрекнуть Резника в ограниченности мышления: он – явно уже безо всякой иронии – уверен, что ничего лучше капиталистического государства с рыночной экономикой в смысле общественного устройства люди придумать не в состоянии, а любая достаточно развитая африканская страна превратится рано или поздно в туристический аттракцион. Все альтернативные способы отметаются им заранее, в самом начале рассказа о Килиманджаро. Оставим это на совести автора и посмотрим лучше, какой вывод он делает в конечном итоге. А он таков: построить статичную, раз и навсегда созданную неизменной утопию невозможно. Стремление к переменам, к поиску и созданию чего-то нового присуще самой природе человека, этого не запретить и не отменить. А тогда, как говорит в конце лидер Килиманджаро, «Утопия, может быть, не конечный результат, а процесс его достижения?» Вот, видимо, ради этой несложной мысли Резник и написал «Килиманджаро» – во всяком случае, ничто иное в голову мне не приходит.

Впрочем, провозглашенную таким образом непрерывность развития Резник, сам себе противореча, умудрился загнать под одну обложку с упомянутой выше социальной и экономической инертностью. Получилось – что с иронией, что без – весьма нелепо. Так что в целом я бы не назвал «Килиманджаро» большой творческой удачей автора, особенно по сравнению с «Кириньягой». Короткая, несложная, без напряжения читающаяся вещь, поднимающая общеизвестные и хорошо знакомые вопросы и легко и непринужденно (иногда даже слишком) их решающая. Фантастики в ней минимум – можно сказать, ее вообще нет. Чтобы прочитать разок для удовольствия, «Килиманджаро» подходит как нельзя лучше – но вряд ли более того.

Высказаться о «Кириньяге» так, чтобы было сравнимо с блестящим отзывом-притчей osipdark’а, пожалуй, невозможно. Но удержаться от изложения собственных впечатлений еще труднее: «Кириньяга» оказалась слишком острым и актуальным произведением и была прочитана мгновенно, с роем мыслей в голове, требующим ныне выхода. Единственное, что мешало чтению, – это примечания и отзывы перед каждой главой, порядочно меня раздражавшие. Вместо множества мелких примечаний, дробящих составленный из рассказов роман вновь на исходные части, Резник мог бы написать единое предисловие, заранее объединяя для читателя все свои «утопические» произведения (включая и идущее отдельно «Килиманджаро»). Ну, а отзывам, по-моему, в книге вообще не место. Впрочем, это чистая вкусовщина; поговорим лучше о более серьезных вещах.

Итак, Кириньяга – так называет гору Кения, вторую в Африке по высоте, народ кикуйю. Точно так же называется и планета, на которую в первой половине XXII века эмигрировали остатки этого народа – те, кто не хотел жить в городах, покрывших земли кикуйю, работать на заводах, ездить на автомобилях и ходить в европейских костюмах. Кикуйю прибыли на Кириньягу, чтобы построить там свою утопию – тот образ жизни, который отняли у них колонизация и технический прогресс. Поэтому на Кириньяге воссозданы и строго соблюдаются старые обычаи и традиции, существовавшие до прихода европейцев в Африку. Однако такая жизнь напоминает больше резервацию, нежели утопию. Или нет, даже не так: вспоминается повесть Сетона-Томпсона «Маленькие дикари» – о детях, играющих в индейцев. Они живут в лесу в вигваме из березовой коры, охотятся с луком и стрелами, добывают огонь трением и изо всех сил делают вид, что они сами по себе… но если вдруг что-нибудь пойдет не так, то всего в полумиле – родительская ферма, а неподалеку живет добрый охотник и следопыт, всегда готовый прийти на помощь. Так и тут: шаман режет жертвенную козу и произносит молитву о дожде, а потом включает компьютер у себя в хижине, связывается с Техподдержкой и просит откорректировать погоду, чтобы выпало ровно столько дождя, сколько нужно для хорошего урожая.

Еще одна ассоциация с ранее прочитанным – поздние произведения Хайнского цикла Урсулы Ле Гуин, построенные на схожей основе – сочетаниях архаически дремучего общественного строя и образа мышления с высокими технологиями будущего. Однако если Ле Гуин писала о таких обществах в основном ради вдалбливания в головы читателей своих идей, то у Резника все иначе. Он приводит все аргументы «за» и «против», давая нам поразмыслить над ними самостоятельно. Мы видим происходящее глазами Корибы, главного хранителя (а точнее, охранителя) культуры и традиций кикуйю на Кириньяге, но не менее ясно показаны и взгляды его идейных противников и просто сомневающихся. Так что пасторальная картина очень быстро блекнет – и даже не из-за обычаев убивать младенцев или отправлять стариков на съедение гиенам. Просто подумайте: насколько хрупка и кому вообще нужна такая утопия, которой угрожают любые новшества – артезианская скважина, колючая изгородь для скота, даже такие мелочи, как красиво вытканная одежда или цветник перед хижиной! Вот, кстати, еще одна ассоциация – «Железный стандарт» Генри Каттнера: хотя Кориба выполняет функцию единственного таркомара на Кириньяге, зато обладающего абсолютным могуществом.

Понятно, что самая страшная угроза такой вот ложной утопии – мыслящий, сомневающийся человек. Это лучше всего показывает рассказ «Лотос и копье», пропитанный духом своеобразного «культа карго наоборот»: если притвориться, что мы ничего не знаем и ничего не хотим, может быть, мы и правда всё позабудем и будем всем довольны? И, конечно же, в особенности опасны для традиционного общества Кириньяги те немногие женщины, которые дерзают вести себя как самостоятельные личности, вместо того чтобы быть покорными манамуки – живым имуществом. Женщины трижды восстают против утопии Корибы – в рассказах «Ибо я коснулась неба», «Манамуки» и «Сказание о высохшей реке» – благодаря своему уму, упорству, смелости. Все три раза они терпят поражение – но поражение почетное, вызывающее, возможно, даже большее уважение, чем вызвала бы победа, и эти рассказы я считаю лучшими во всем сборнике. Здесь, кстати, снова напрашивается противопоставление «Кириньяги» примитивному феминизму позднего Хайнского цикла.

В самой последней истории – «Земля Нод» – Резник, правда, смещает акцент и показывает нам Корибу с другой стороны, но для этого ему приходится сильно сгустить краски: львы и слоны давно истреблены, язык суахили вытеснен английским и французским, под горой Кения захоронены радиоактивные отходы и так далее. До описываемого времени еще больше ста лет, за такое время все это и вправду может случиться, но мне кажется, что реальное будущее окажется все же не столь мрачным – мир не черно-белый, каким видит его упрямый Кориба, он намного сложнее, а потому, как это ни парадоксально, устроить в нем лучшее будущее проще – но только если разнообразные корибы перестанут цепляться за власть над умами людей, уверяя их (и самих себя тоже), что действуют исключительно во благо.

«Кириньяга», полная притч, – сама по себе притча. Притча о том, что народ, раз познавший знание и свободу, уже невозможно загнать обратно в трясину невежества, страха и слепого следования «традиционным ценностям» и сделать вид, что никакой иной жизни помимо этих «ценностей» не существует. Притча о том, что любой князек и мракобес, пытающийся повернуть историю вспять, какими бы средствами принуждения и обмана он ни пользовался, непременно потерпит поражение. Сопротивление будет всегда: когда явное и открытое, когда глухое и пассивное, – но постоянно и неизменно. «Утопия» Корибы была обречена с самого начала, и история уже вынесла ему и многим его более сильным предшественникам в земной истории свой приговор. Приговор этот неизбежен, и добровольное изгнание, в которое удаляется в конце концов Кориба, – еще самый мягкий из возможных. А что Корибу ожидает в конце фиаско, было понятно еще до того, как я открыл книгу, – из-за подзаголовка «Рассказы об Утопии»: ни одну настоящую утопию ее создатель никогда сам утопией не назовет…

Представьте, что вы – автор. (Слово «писатель» употреблять не будем – оно все-таки предполагает какое-никакое умение придавать написанному идейно-смысловое содержание, а не только создавать форму в духе существующей конъюнктуры.) Итак, вы – автор и вы хотите написать что-нибудь этакое остросовременное, но притом фантастическое. Как это лучше всего сделать? Первым делом позаботимся о действующих лицах. Прежде всего надо ввести в действие Сильную Женщину™. Но одна Сильная Женщина™ – это по нынешним меркам уже мало, да и две – как-то уже недостаточно современно. Возьмем лучше трех таких… нет, если уж писать совсем современно – пусть их будет четыре! Далее, любая представительница этой категории в литературе просто обязана носить в глубине души различные психологические травмы и комплексы. Тут мы немного схитрим и вначале выведем эти страхи, комплексы и прочее на передний план – пусть читатель подумает, что таковы наши персонажи на самом деле. А вот дальше… о, дальше можно развернуться во всю мощь своего авторского воображения! Допустим, одна Сильная Женщина™ никого сама не убивает и убивать не хочет, но убийства регулярно происходят вокруг нее, и она волей-неволей вынуждена с этим разбираться. Другая пусть убивает совершенно осознанно – какая-нибудь пожилая леди, бодрая и энергичная, несмотря на годы, проведенные в тюрьме за убийство мужа (муж, само собой, должен быть скотиной и мерзавцем). Третья… в нее лучше поместить максимум непокорности, стальной воли и изломанной судьбы, пусть она будет самой несчастной и самой сильной из всех. Ну, а четвертую тогда остается только сделать главной злодейкой – это обеспечит необходимую нынче мультиполярность мнений, ведь и Сильная Женщина™ может быть отрицательным персонажем. Историю каждой из этой четверки распишем как можно подробнее, со всеми травмами, переживаниями, тайнами и страхами; где надо – подпустим немного иронии (чтобы не подумали, что автор слишком переживает за израненные души своих персонажей), а где надо – напишем пожалостливее. Подавать это лучше вперемешку, отдельными экскурсами в прошлое – так больше интригует и выглядит убедительнее.

Так, хорошо, с основой разобрались. Теперь нужен мужчина, хотя бы один. Не тряпка, конечно (а не то ведь обвинят в чрезмерном феминизме, зачем это нам?), но у него тоже обязательно должны быть тайны и душевные травмы, иначе будет неинтересно. Только в сочетании с основной четверкой – никакой романтики, упаси бог! Любая романтическая линия разобьет наши столь тщательно продуманные образы! Дадим пару-тройку легких намеков – кому очень надо, тот сам додумает себе все остальное.

Что там еще остается невычеркнутого в списке того, что обязательно должно быть у современного автора? Цвет кожи и осуждение расизма. Ну, тут все просто: сделаем примерно половину основных действующих лиц чернокожими, а для верности добавим еще одну кореянку (которая, как и полагается, жестоко мстит за шуточки о собачьем мясе). Однополые отношения – хм, ну, воткнем где-нибудь для галочки упоминание о том, что у одной из нашей четверки была когда-то девушка – и так сойдет. А что там рядом, еще один невычеркнутый пункт? Смена пола?.. Как же с этим-то быть, ведь не приспособишь это ни к одной из четырех… А, ладно, тогда к второстепенному персонажу. Скажем, брат мужчины-нетряпки, оказывается, раньше был сестрой. Тоже упомянем об этом пару раз мимоходом, и хватит – в остальном пусть будет брат как брат, вредный, заноза в заднице. Кстати, насчет задниц: если вы хотите писать современно и актуально, не надо бояться сниженной лексики, пихайте ее повсюду, к месту и не к месту, тем более что типичная Сильная Женщина™ вовсе не чужда энергичных выражений. Даже так: чем их больше, тем она сильнее. Долой отжившие свое ханжеские литературные нормы!

Далее, если мы пишем фантастику – нужны инопланетяне. Не враждебные – иначе получится боевик, примитивный и совсем не психологический. Не дружественные – о дружественных инопланетянах писали в прошлом веке, а ныне это устарело и немодно. Нейтральные – вот последнее слово литературы! Только не заумные, как у Уоттса или Чана, – иначе и писать будет слишком сложно, и читать тоже. Пусть будет умеренная, легкая ксенофантастика в духе Адамса: осы с коллективным разумом, живые камни, пара более или менее гуманоидных видов – этого хватит. Добавим симбиоз как норму жизни – вот еще хороший ксенофантастический ингредиент. И еще придумаем большую станцию, на которой все обитают, – живую станцию, которая может по своему усмотрению вытворять что угодно. Так будет проще закладывать в сюжет внезапные лихие повороты и объяснять их: это «Вечность» так хочет, а ее логика неисповедима. Погодите-ка, вы сказали «сюжет»?.. Ах да, о сюжете-то и забыли! Ну вот, еще и его надо изобрести… А ведь так все получалось хорошо, какие убедительные героини вышли… Что бы такого придумать, что не помешало бы их переживаниям?.. Вот, точно, страхи перед инопланетянами, пусть и нейтральными. Страхи хорошо вписываются между душевными травмами и терзаниями, на этом можно сыграть. Даже лучше так: военные пусть стремятся уничтожить инопланетян, а наши персонажи, по некотором размышлении, решат, что этому надо все-таки помешать. Как? Да что-нибудь придумаем, например, страшный яд или наркотик с одной стороны и чудо-бактерий с другой. К этому добавим убийств и прочих смертей, чтобы нашим Сильным Женщинам™ было чем заняться в перерывах между самокопаниями. А время действия? Нет, далеко в будущее залезать не стоит – иначе придется придумывать новые технологии, изобретения и прочее, а это нас уведет далеко в сторону от актуальных тенденций. Пусть дело будет почти в нашем времени – так, накинем десяток-другой лет, и достаточно. Правда, когда эти самые два десятка лет пройдут, читать о Первом Контакте в 2043 году будет просто смешно – но ведь до того наше творение успеет отхватить пару премий за актуальность поднятой проблематики, а большего нам и не надо.

Итак, закончено. Теперь издание. Для скорости перевод можно не редактировать – останутся «воспалился аппендицит» и «бо́льшая половина», ну и пусть, кто нынче на такие-то мелочи внимание обращает? Издано. Ждем. Еще ждем. Ждем еще дольше. А премии-то где? Где «Хьюго», где «Небьюла»? Что, зря писали, выдумывали? Что вы говорите: такого добра – чтобы и обо всех написать, и всем угодить, и никого не обидеть, – нынче навалом? Ну вот, а как старались-то…

И снова я взялся за чтение очередной книги Григория Анисимовича Федосеева вскоре после предыдущей, чтобы было легче сравнивать их между собой. Раньше я прочитал так «Мы идем по Восточному Саяну» и «Тропою испытаний»; теперь же настала очередь добавить к сравнению третью книгу – «Смерть меня подождет». Общее впечатление таково: это еще один шаг вперед. От размеренного изложения в стиле путевого дневника в «Мы идем по Восточному Саяну» через более сжатый, насыщенный и красочный, но по-прежнему местами «дневниковый» текст «Тропою испытаний» мы приходим здесь к полноценному приключенческому роману, хотя он по-прежнему целиком состоит из реальных событий. Отчасти причину насыщенности сюжета раскрыл сам автор в послесловии: на этот раз изложение уже не в точности соответствует реальности – в один полевой сезон сведено то, что на самом деле произошло за шесть лет (а вдобавок присутствуют экскурсы в прошлое и в будущее). Кроме того, здесь уже речь идет не только об экспедиции, тяготах походного пути, труде геодезистов и топографов и о природе – на первый план все чаще выходят люди со своими характерами и тайнами, главная из которых раскрывается только в самом конце. Улукиткан, центральный персонаж «Тропою испытаний», здесь делит эту роль с помощником Федосеева, Трофимом Королевым, а то и вовсе уступает ему. Королев находится при авторе почти неотлучно с первых страниц до последних, в то время как Улукиткан то и дело на пару недель исчезает в тайге вместе с караваном навьюченных оленей.

В целом о геодезических и топографических работах здесь, как и прежде, написано немного, но это понятно: начальник экспедиции и не должен был ими заниматься. Его делом были рекогносцировка, планирование, координация и контроль работы всех бригад, так что он кочевал с места на место, время от времени возвращаясь в штаб для решения каких-нибудь срочных вопросов при непредвиденных ситуациях – а книга такими ситуациями буквально битком набита. Планы работ то и дело нарушались, людей не хватало, и, как результат, появилось решение: «Всем руководящим работникам придется через месяц, а то и раньше, вспомнить былое – встать за инструменты». Сколько лет прошло, а ничего не изменилось: мне, картографу-камеральщику, тоже порой приходится ездить в поле на съемку, когда сроки совсем уж поджимают, а штатных геодезистов не хватает.

Ну, а если уж речь заходит о геодезии и топографии, то, пожалуй, получается даже выразительнее, чем в предыдущих книгах. Например, описание пирамиды, установленной на одном из гольцов, коротко и ясно дает понять, каких трудов стоило ее там поставить. Но меня больше всего поразило другое, брошенное мимоходом замечание о многосоткилометровом нивелирном ходе, идущем от Охотского моря на запад, по Становому хребту. Сотни километров нивелирования! И не в чистом поле, где можно запросто разнести рейки как можно дальше, пока еще видны отметки на них, а через горы, тайгу и болота, по вечной мерзлоте, где одна только установка реек и инструмента становилась непростой и отнимавшей немало времени задачей. Страшно даже представить себе, каких трудов это стоило… И так – со всеми работами. То, что сейчас делается за считанные дни, а то и часы, раньше требовало недель и месяцев тяжелого и кропотливого труда.

«Смерть меня подождет» я прочитал, как и два предыдущих произведения Федосеева, в новом малотиражном издании под «золотую рамку», а прежде довелось еще читать в трех других изданиях – и, соответственно, существует по меньшей мере четыре несколько различающихся между собой варианта текста. Покажу это на примере тяжелой истории арестованного в 1937 году Агея Спиридоновича Швыдько. В самом первом новосибирском издании 1962 года деда Агея нет вообще. В следующем, «Молодой гвардии» 1963 года, Швыдько рассказывает свою историю во всех подробностях, а в конце добавляет: «Центральный Комитет вспомнил про нас, с неволи вызволил». В хабаровском издании 1967 года история эта излагается уже в одном абзаце: «приехал до сына в Новосибирск, тут меня с сыном и забрали» – и опять-таки заканчивается благодарностью ЦК КПСС. Как рассказывал дед Агей о своем горе в последующих изданиях, я не знаю, но текст для современной «золотой рамки» явно взят из одного из них, так как отличается от всех трех вариантов, перечисленных выше: здесь уже не упоминается Центральный Комитет, а заодно и не указывается, сколько лет провел в заключении Швыдько. Это, наверное, и есть те «несоответствия хронологического порядка», о которых упоминает составитель в аннотации. Действительно, 1937 плюс 18 – будет 1955, в то время как события в «Смерть меня подождет» происходят в 1951 году (в «золотой рамке» – в 1950).

Еще я заметил некоторую разницу в рассказе о «большом начальнике», приказавшем эвенкам покинуть старое стойбище Альгома (откуда родом был и Улукиткан) и переселиться далеко к северу, в новый поселок на Алданском нагорье. В издании 1962 года этой истории нет, а в редакциях 1963 и 1967 гг. она дана немного по-разному. А еще первое издание – кажется, единственное, где присутствует замечательный эпизод: бригады геодезистов ищут в весенней тайге еще не проснувшихся от спячки пауков-крестовиков и их паутинные коконы с яйцами, а Улукиткан впервые в жизни говорит по радио.

Ну и под конец позволю себе пару замечаний на тему ложного героизма из предыдущего отзыва. Вот хоть убей – не вижу, где автор «лезет на рожон, чтобы потом назвать свое фиаско подвигом». Во всей книге слово «подвиг» Федосеев употребляет только один раз, в предисловии. Это не подвиг – это просто работа, считает он. Поставлена задача: составить карту побережья Охотского моря, хребтов Станового, Джуджура и Джугдыра, Алданского нагорья. В то время во всем этом крае фактически были известны только самые крупные реки и приметные горы. Геодезисты и топографы шли практически в неизвестность, не зная точно, что ждет их впереди, и оттого зачастую меняя планы буквально на ходу. Отсюда – и срывы сроков, и несчастные случаи, и прочие неожиданности: предусмотреть все было невозможно, что доказывает, например, тот же эпизод с пауками. Да и обувь у Трофима развалилась далеко не сразу – поди угадай, отправляясь в маршрут, что твои новые, с виду хорошие сапоги на самом деле негодные. А работу между тем все равно требовалось выполнить. Нам-то, кому достаточно открыть Google Earth, чтобы одним взглядом окинуть всю местность от Охотского моря до Зеи, легко критиковать исследователей-первопроходцев. Только не надо забывать, что во всех современных электронных картах, даже составленных из космических снимков, по-прежнему есть немалая доля труда тех самых геодезистов, первыми проникших в глушь приохотской тайги.

Думаю, что мало кто, читая эту вещь, удержится от невольного сравнения ее с самым известным произведением современной китайской фантастики – «Задачей трех тел» Лю Цысиня. Полагаю, не будет большим преувеличением считать, что его читали все. А раз так, то легче всего будет кратко поделиться своим мнением о «Звездах», взяв «Задачу трех тел» за надежную точку опоры.

На первый взгляд сходство здесь действительно велико: послания из космоса, мрачный нечеловеческий разум, его добровольные помощники из землян и их противники – защитники человечества. Режущий всем правду в глаза Го Юань похож на полицейского Ши Цяна – грубого, но чертовски умного и проницательного. У Лю Цысиня были циферки, мелькавшие перед глазами ученых, и произвольно менялись законы мироздания – здесь они тоже меняются, только вполне постижимым образом. И там, и тут фигурирует огромный радиотелескоп, разве что у Лю – вымышленный «Красный берег», а у Ци – вполне реальный FAST. Однако на этом сходство и заканчивается. В отличие от прямолинейной «Задачи трех тел», здесь все несколько раз переворачивается с ног на голову и наоборот: герои становятся злодеями, злодеи – героями, истина – ложью, а ложь – истиной. Автор дает нам возможность поразмыслить: с кем мы? И, если дочитать до конца, становится ясно, что Ци Юэ полностью расходится во взглядах на Контакт со своим старшим коллегой. Тот со своей концепцией «темного леса» считает, что все обитатели космоса безусловно враждебны между собой, и использует в качестве аргумента несколько осовремененное мальтузианство. Автор «Звезд» же показывает, что никакой жестокой грызни за ресурсы быть не может. Для него Контакт – это прежде всего выход человечества из уютных «яслей» – Солнечной системы – и столкновение с реальностью Вселенной. Такое событие, без сомнения, потрясет нашу цивилизацию до основания, возможно, сотрет все, что нам привычно, в порошок, но из того, что останется, неизбежно возникнет новое человечество – уже, можно сказать, «сверхчеловечество». В послесловии Ци даже прямо указывает на «Конец детства» Кларка как на один из своих источников вдохновения. У Кларка окончание вышло вовсе не самым веселым; здесь оно также далеко от идиллического, однако все-таки в целом проникнуто оптимизмом. «Пойдем навстречу звездам», – говорит в последних строках Бай Хунъюй, одна из сторонников Контакта. Это уже совершенно не похоже на «Задачу трех тел» и ее продолжения, исповедующие принцип: залезь в нору, сиди тихо и не высовывайся, а не то съедят.

Таково коренное, принципиальное различие творений Ци Юэ и Лю Цысиня. Но есть еще и разница в форме. Заметно, что сяо Ци написал свой роман через полтора десятка лет после Лю-лаогэ – за это время китайская фантастика, как мне кажется, успела отчасти утратить свою самобытность и двинуться по пути подражания западной. Не избежали этого и «Звезды». Неторопливый темп и сухой стиль «Задачи трех тел» – и намного более динамичный сюжет, полный острых сцен, в «Звездах». (Хотя при этом чисто научно-популярные вставки, прием классической «твердой» фантастики, в тексте присутствуют в немалом количестве – кажется, сейчас никто, кроме китайцев, так уже не пишет.) Го Юань, страдающий антисоциальным расстройством личности, – тоже вполне в духе современной литературы, в которой без различных инвалидов, телесных и умственных, не обходится ни один автор, если желает быть обласканным критикой. Красивая девушка-агент с суперспособностями и подробные описания перестрелок, штурмов и погонь с ее участием – это, похоже, намек, что автор не возражает против экранизации своего творения. Все это и другие подобные мелочи несколько портят общее впечатление.

Как я уже отметил, «Звезды» – весьма «твердая» фантастика с отчетливо выраженной научно-популярной составляющей (здесь тоже имеется прямое сходство с «Задачей трех тел»). Однако есть в этой науке пара мест, вызывающих недоумение. Во-первых, совершенно непонятно, почему у Ци Юэ сферы Дайсона излучают на волне атомарного водорода 21 см, а не в тепловом инфракрасном диапазоне. В послесловии автор честно признается, что и сам этого не понял, и ссылается на своих консультантов-физиков. Во-вторых, объект, состоящий из темной материи, нельзя ни увидеть, ни тем более потрогать: и то, и другое сводится к электромагнитному взаимодействию, в то время как темная материя способна только к гравитационному (и, кстати, по этой причине вообще не может образовывать какие бы то ни было упорядоченные объекты). В «Звездах» же перед нами предстают небольшие вещицы, абсолютно черные, поглощающие весь свет, их можно взять в руки и положить в карман. Странно, что ученые консультанты Ци пропустили такой здоровенный «ляп». А может быть, и не пропустили и стали делать замечания, но автор отстоял свой замысел: ведь без тектосов – так называются эти штуки – не получился бы и сам сюжет.

Под конец, увы, нельзя не упомянуть о худшем, чем отличаются нынешние издания, – о переводе, редактуре, корректуре. Перевод здесь выполнен непосредственно с китайского, и это большой плюс. Благодаря прямому переводу текст избавлен от отвратительных англицизмов, какими изобилует основная масса китайской фантастики, приходящая к нам через двойной перевод: китайский – английский – русский. Однако это не значит, что все получилось отлично. На страницах нередко попадаются неуклюжие выражения («воровской выгреб сокровищ», «побрызгать ноги», «домонтирует»), несогласованные предложения («рябь на куче осциллографов, которую нужно расшифровывать» – получается, что нужно расшифровать кучу осциллографов?), дурацкие неологизмы («бизнесменка», «озвучил») и низкопробная лексика («чувак», «на отшибись»). Переводчику достало терпения и выдержки снабдить текст подробными примечаниями, касающимися истории и географии Китая (за что ей большое спасибо, такие примечания и вправду очень полезны), но при этом она не смогла справиться с общей научно-технической терминологией. Например, «сверхпроводящее магнитное поле» – поле не может быть сверхпроводящим; очевидно, имеется в виду магнитное поле, создаваемое сверхпроводником. «Чувствительность сигнала» – видимо, под этим подразумевается чувствительность радиотелескопа к сигналу. «Лазерный радар» и «сонарный радар» – безграмотные сочетания взаимоисключающих понятий. «Высокоэнергетическая анионная соль на основе азота» – это я вообще не смог понять, как ни старался, – видимо, что-то сильно ученое. Если обратиться к вещам попроще, то «гигантскую панду» у нас принято называть просто большой пандой. Еще, как это уже стало обычным, полностью игнорируются порядки при записи чисел в стандартной форме: 10²⁶ джоулей превращается в 1026, а 10¹⁶ километров – соответственно в 1016. Редакторы (а их в выходных данных значится аж три) перечисленные выше ошибки и немало других благополучно пропустили. Есть огрехи и в корректуре: пропущенные и лишние запятые, вечные и неистребимые «тся»-«ться» и прочие мелочи. Проще говоря, книга издана халтурно – как в ней же самой написано, «на отшибись», – и это здорово отражается на общем восприятии.

Стану ли я, несмотря на недостатки, рекомендовать «Звезды» для чтения? Пожалуй, да. «Мы все живем в канаве, но некоторые люди все еще смотрят на звезды», – пишет Ци Юэ в послесловии (оказывается, это цитата из Оскара Уайльда – спасибо коллеге Seidhe за уточнение). Если вы из тех, кто, несмотря ни на что, смотрит на звезды из мерзкой канавы, в которой мы нынче обитаем, – читайте, эта книга – для вас.

За чтение «Тропою испытаний» я нарочно принялся сразу после «Мы идем по Восточному Саяну» – первого литературного опыта Григория Анисимовича Федосеева, – чтобы было легче сравнивать. И не зря – после первых же страниц возникла ясная мысль: разница очень велика. Словно бы от первой до второй книги прошло не шесть-семь лет, а как минимум десятка два.

Различия эти ощущаются во всем: и в содержании, и в писательском стиле, и в образах людей. Во-первых, состав и организация работ, ради которых была организована экспедиция. Здесь, в отличие от маршрута по Саянам, цель стояла иная: не только закладка первых геодезических пунктов в неисследованных местах, но и составление карты обширного пространства – хребтов Станового, Джугджура и Джугдыра, побережья Охотского моря, Шантарских островов. Поэтому в экспедиции было намного больше людей и она была куда солиднее оснащена: у каждого отряда имелся радиопередатчик, на места начала маршрутов людей и грузы доставляли по воздуху, с самолетов же велась предварительная съемка местности – основа для будущих карт. Теперь уже люди шли не в неизвестность, а в основном представляя себе, что их ждет впереди. Это не значило, что маршруты давались им легче – здесь, как и в Саянах когда-то, ждало немало опасностей, но самой главной: навсегда сгинуть всем отрядом без вести в безлюдных горах, как это чуть не случилось с саянской экспедицией, – теперь не было.

Впрочем, несмотря на иные цель и состав работ, собственно о труде геодезистов, как и в «Мы идем по Восточному Саяну», здесь написано очень мало. Как начальник экспедиции, Федосеев возглавлял передовой, разведочный отряд, задачей которого было отыскать и наметить пути, по которым затем предстоит пройти геодезистам и топографам. Так что, пока разведка шла по Джугджуру и искала перевал через Становой хребет, геодезические и съемочные работы вели другие отряды в других, не столь сложных местах, и об этом лишь упоминается мимоходом в отдельных главах. Для меня, как для картографа, это, пожалуй, стало недостатком – было бы интересно прочитать побольше именно о том деле, ради которого была отправлена экспедиция.

Во-вторых, заметно изменился писательский стиль. Повесть «Мы идем по Восточному Саяну» была прямым переложением путевого дневника в литературный формат. То, что получилось, читать было, скажу откровенно, порой утомительно. Почти каждая глава была составлена из одних и тех же событий: какая-нибудь острая ситуация или опасность, избавление от нее, охота или работа, устройство ночлега, описания природы и погоды. Все это подавалось в том самом стиле дневника – размеренно и однообразно. В «Тропою испытаний» все совершенно иначе. Пространные описания исчезают, сменяясь меткими короткими замечаниями; добросовестное перечисление пройденного и сделанного за день – тоже, остается лишь самое главное; благодаря этому меняется темп повествования – оно становится легче, энергичнее, теперь уже над книгой не заскучаешь. Люди (не все, но многие) здесь тоже приобретают зримый, ощутимый облик, а первое место среди них принадлежит, несомненно, проводнику экспедиции Улукиткану.

Улукиткан – центральный персонаж и этой, и других книг Федосеева, и это третья причина, по которой именно начиная с «Тропою испытаний» появляется, по существу, новый Федосеев-писатель. Наверное, не будет большим преувеличением сказать, что во многом именно благодаря Улукиткану повести Григория Анисимовича Федосеева обрели живость и насыщенность, которых так не хватало первой. Разумеется, Улукиткан – не авторский вымысел, это совершенно реальный человек, описанный именно таким, каким он был. Но ведь передать в книге образ мудрого и доброго старика-эвенка с его характерными словечками, суевериями и привычками, в потрепанной одежде, с ржавым ружьем и неизменной несуразной шапкой на голове так, чтобы он при чтении представлялся человеком, с которым ты как будто сам был хорошо знаком, не так-то легко. Улукиткан – фигура крайне колоритная, и иной сочинитель поддался бы соблазну сделать из нее статичную мраморную статую героя, а иной, наоборот, – забавного полудикого человечка. Федосееву же, прошедшему бок о бок с Улукитканом невесть сколько километров по дальневосточной тайге, удалось пройти одновременно и между двумя этими крайностями. Улукиткан у него – и герой, и мудрец, но при этом живой человек, а не статуя: над чем-то посмеешься, чему-то посочувствуешь, чему-то позавидуешь, а чем-то восхитишься. И очень хорошо заметно, с каким уважением и почтением относится автор к Улукиткану, особенно в заключительных главах. Путь к людям с ослепшим проводником – это, наверное, самые пронзительные страницы, какие только есть в книгах Федосеева. Один, слепой, просит: «Брось меня», – другой, потерявший от голода все силы, упорно тащит его на спине. Но закончится все благополучно, к проводнику вернется зрение: «Улукиткан шибко хорош, как новый стал».

Вот, кстати, стоит сказать о речи Улукиткана, какой она передана Федосеевым. Это, наверное, единственный изъян в получившемся образе. Чаще всего Улукиткан говорит так, как, наверное, и должен был говорить по-русски старый эвенк, никогда не учившийся в школе и всю жизнь проведший в тайге: «голова плохо соображай», «однако», «мало-мало», «дурной люди да медведи тут ходи». Но иногда он произносит длинные монологи совершенно правильным языком – в основном когда рассказывает какие-нибудь эпизоды из жизни или о том, что ему удалось «прочитать» по следам и приметам. Наверное, в действительности все это преподносилось далеко не так литературно, и Федосеев просто обработал рассказы проводника, чтобы они лучше воспринимались, – но вместе с такой обработкой ушла и немалая часть колорита этих историй, так что это, по-моему, было сделано напрасно.

Ну, а в целом – отличная вещь! И хорошо еще, что в ней пути экспедиций Федосеева по Становому хребту только начинаются: есть и продолжения, и теперь пора взяться за них.

Пришла в голову мысль: если кто-нибудь в тридцатые – пятидесятые годы писал об экспедициях на основе собственного опыта, то это в основном были геологи – овеянный романтикой архетип полевой профессии. Кто выбивается из этого ряда? Разве что палеонтолог Иван Антонович Ефремов и биолог Кирилл Владимирович Станюкович, да и те отдали дань геологии в некоторых своих рассказах. А о полевой жизни топографов и геодезистов много и подробно писал, наверное, один только Григорий Анисимович Федосеев. «Мы идем по Восточному Саяну» – его первый опыт литературного описания труда своего и товарищей по экспедиции.

В книге один из работников, утомленный многочасовым подъемом с тяжелым грузом на вершину горы, говорит товарищам: «Ну и работенка! Плечи стер до крови, спина не разгибается, от сапог голенища остались, а подниматься далеконько… Вот она, братцы, геодезия какая!» Да, экспедиция Федосеева в Восточный Саян – это совсем не то, к чему привыкли современные геодезисты. Мы, выезжая в поле, чаще всего не слишком удаляемся от обжитых мест, а потому ночевать в палатках не приходится – всегда есть возможность к ночи вернуться к жилью. Нам не надо совершать долгие и трудные пешие переходы: бездорожье обычно быстро и без особых усилий преодолевается на автомобиле, а в совсем уж труднодоступные места можно попасть на вертолете или снегоходе. Сама работа – также совсем не та, что прежде: теодолиты, нивелиры, мензулы, кроки, рукописные журналы и таблицы уравнивания сетей ушли в прошлое с появлением GPS-приемников, цифровой аэросъемки, лазерного сканирования и программ для обработки геодезических и фотограмметрических данных. Даже тахеометр – современный наследник теодолита – мы не брали с собой в поле уже, наверное, года три.

Однако это все – лишь чисто технологическая сторона геодезических работ. Сущность же их осталась неизменной, и в своем деле мы опираемся именно на то, что было сделано когда-то Федосеевым и множеством его коллег по профессии, чьих имен литература для нас не сохранила. Выполняя съемку местности, мы привязываемся к точкам с достоверно и надежно определенными координатами – именно к таким геодезическим пунктам, для закладки каких и отправилась в Саяны экспедиция Федосеева. Находя где-нибудь на лесной поляне или в открытой степи металлическую марку пункта, мы принимаем ее наличие как данность и обычно не задумываемся, каких трудов стоило ее там установить. А ведь марку не просто так закапывают в землю: ее либо вмуровывают в массивное бетонное основание, глубоко посаженное в грунт, либо прочно закрепляют в скале. А значит, надо доставить на место цемент, песок, щебень, а когда и воду в достаточном количестве, а при постройке опознавательного знака – геодезической пирамиды – и металл для него. Во времена Федосеева, правда, знаки делали просто из бревен – но ведь и для этого надо было найти подходящие деревья, свалить их топорами или ручными пилами, обработать и доставить на место. Ради последнего чаще всего приходилось втаскивать бревна в гору на собственных плечах – ведь геодезические пункты устраивали прежде всего на открытых возвышенных местах, где их было видно издалека и откуда, в свою очередь, тоже была отличная видимость. Так что Федосееву с товарищами в Саянах, прежде чем закладывать каждый пункт, надо было сначала облазить окрестные горы и определить самую подходящую вершину – а это тоже дело трудное и небыстрое.

Вот о таком труде геодезистов-первопроходцев в необжитой глуши Восточного Саяна, в окрестностях реки Кизир, и пишет Федосеев, взяв за основу свой дневник. Точнее, собственно о работе, ради которой была снаряжена экспедиция, написано не так уж много – гораздо больше внимания уделено походным будням со всеми их обыденными тяготами. Рассказ идет спокойно и неспешно – в том самом темпе, в каком пробираются через тайгу люди и тяжело навьюченные лошади. Очень много места отведено обстоятельным описаниям природы, пейзажей и жизни тайги. Захватывающих приключений не ждите – то есть, конечно, событий тут полным-полно, но они – просто непременный атрибут огромного и тяжкого труда, причем в основном далеко не самый приятный. Промокнуть насквозь под внезапно налетевшим ливнем, потерять пару вьюков при переправе через горную речку, вытащить из болота увязшую лошадь, упустить на охоте раненого лося, изорвать в клочья одежду, пробираясь через бурелом, – вот из таких эпизодов и состояла жизнь таежной экспедиции в 1938 году. И это еще не самое серьезное: здесь можно прочитать и об ампутации пальца в полевых условиях, и о многих днях пути впроголодь. После нескольких непредвиденных серьезных препятствий люди могли бы повернуть назад, и никто не смог бы их упрекнуть за это, но экспедиция все же выполнила свою задачу. Это не героизм ради героизма, и Федосеев, как начальник, просчитал все возможности, прежде чем решил продолжить путь: опытного человека тайга и накормит, и приютит. Мы, наверное, на такое уже не способны.

Я прочитал «Мы идем по Восточному Саяну» в малотиражном издании 2019 года под «золотую рамку». Книга сделана отлично: надежный переплет, плотная белая бумага, иллюстрации в стиле старых изданий. Единственный заметный недостаток: как это часто бывает при чтении рассказов о путешествиях и экспедициях, очень не хватает карты маршрута. Пришлось следить за передвижением экспедиции по названиям рек и гор, отыскивая их на тех картах, какие нашлись, – а там были далеко не все упомянутые в книге топонимы, а кое-какие, возможно, просто изменились за восемь с лишним десятков лет. Так что закончу пожеланием для будущих переизданий, если таковые случатся: такие книги, как эта, совершенно необходимо снабжать картами. Кстати, это наверняка позволило бы при подготовке к изданию избежать и нескольких досадных ошибок по части топонимики. Так, Кинзимонский голец, упомянутый на страницах 299 и 304, – на самом деле Кинзилюкский, названный по протекающей рядом реке. Видимо, ошибка возникла при распознавании отсканированного текста. А между тем в других главах, в основном ближе к концу, этот хребет много раз упоминается под своим правильным названием. Сверка текста с картой, подготовленной для форзаца или вклейки, скорее всего, устранила бы подобные ошибки. Да и, по-моему, если именно ради карты проделал свой нелегкий путь по Восточному Саяну Григорий Анисимович Федосеев, то в книге, написанной им, карте этого пути – самое подходящее место.

«Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко мне полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял ее».

Надеюсь, что вы узнали цитату. На всякий случай напомню: «Стажеры» братьев Стругацких, Быков и Юрковский подшучивают над пишущим мемуары Крутиковым. Написано в 1961 году.

А теперь еще одна очень похожая цитата, также описывающая события на Марсе:

«Владимир склонился над королевой и почувствовал, как нежные маленькие руки обвились вокруг его шеи, горящие глаза стали вдруг совсем близко…»

Как вы думаете, в какие годы так еще можно было писать всерьез – не как в случае с Крутиковым? В двадцатые, тридцатые? А может быть, вообще во времена Жюля Верна и Рони-старшего? Ошибаетесь, да еще как! Держитесь крепче за что можете и не падайте: это тот же самый 1961 год, а взята приведенная цитата из романа «Марс пробуждается» за авторством работника Госплана СССР Константина Сергеевича Волкова.

О мемуарах Крутикова я вспомнил неспроста: начав читать «Марс пробуждается» и зная, когда эта книга была написана, я долго не мог отделаться от мысли, что это какая-то шутка, пародия на творения почтенных отцов фантастического жанра, до поры до времени скрытая под маской «порядочной» «твердой» фантастики. Ну кто в начале шестидесятых стал бы на полном серьезе населять нынешний, не древний Марс разумными обитателями? Наиболее прозорливые фантасты отказались от этого еще десятилетием раньше: научные факты давили на фантазию все сильнее и сильнее. Растения и даже животные – да, пожалуйста, с ними еще оставалось достаточно простора для воображения. Но чтобы марсиане со своими непременными атрибутами – каналами и посланиями по радио?.. А вот, представьте себе, да, и никаких вам шуток, всё на полном серьезе. Китайские астрономы видят на Марсе узор явно искусственного происхождения и принимают оттуда же упорядоченные радиосигналы; срочно собранная комиссия решает, что это можно истолковать только как просьбу о помощи, и советско-китайско-индийская экспедиция спешно вылетает на выручку братьям по разуму. Прибыв на Марс, члены экспедиции обнаруживают, что жестокие правители и хитрые жрецы веками угнетают бедствующее население умирающей планеты и тем самым ведут марсианскую цивилизацию к окончательной гибели. Земляне сталкиваются с враждебным приемом и немедленно принимаются действовать…

В полном соответствии с таким содержанием действующих лиц можно четко разделить на две категории: фигуры, достойные зари фантастического жанра (грозный владыка Марса и его прекрасная супруга, коварный и мстительный старик-жрец, высокопоставленный вельможа с прогрессивным образом мыслей), и шаблонные действующие лица советской фантастики пятидесятых (седовласый академик, собственной персоной отправляющийся на Марс, энергичные молодые пилоты, советские ученые и их китайские и индийские друзья и коллеги). Что получается при встрече обеих групп, догадаться легко: пришельцы со звезды Тот (то есть Земли) за считанные месяцы при поддержке местного населения разрушают тысячелетнюю деспотию Анта (Марса) до основания. По ходу дела завязываются и романы между обитателями разных планет: прекрасная марсианская королева и молодой землянин или, наоборот, сын правителя Марса и земная девушка. Проще говоря, выписано по древним канонам Берроуза и «Аэлиты», что для начала шестидесятых – немыслимый анахронизм. Можно даже пожалеть, что «Марс пробуждается» написал не главный конъюнктурщик советской фантастики – Александр Петрович Казанцев. Тот, если помните, после того как стало известно о реальных условиях на Венере, выпустил новую редакцию своей «Планеты бурь», перенеся действие в другую планетную систему – двойника Солнечной, лишь бы только избежать возможных обвинений в ненаучности. С пробуждающимся Марсом Казанцев уж наверняка поступил бы подобным образом, благо академиков-космонавтов и отважных пилотов со штурманами он умел создавать в промышленных масштабах, а марсиан привык предусмотрительно помещать в далекое прошлое.

Нет, я не сказал бы, что читать «Марс пробуждается» – значит только зря терять время. Есть у книги и свои достоинства – они в основном сосредоточены в третьей части. В «Аэлите» Лось и Гусев просто взбудоражили весь Марс и улетели. Для здешних же персонажей революция – лишь промежуточный этап на пути к основной цели – возрождению Марса. Терраформирование, кажется, тогда было еще нечастой темой в нашей фантастике – а здесь в третьей части речь идет как раз об этом. Методы работы, конечно, отличаются от того, что пишут о возможных методах терраформирования Марса сейчас: экспедиция прежде всего находит ископаемые льды древних морей и начинает растапливать их с помощью атомных реакторов, а одновременно занимается выведением новых штаммов бактерий и внесением их в грунт для образования плодородных почв. Да и Марс начинает меняться как-то немыслимо быстро – меньше чем за год, причем земной, даже не марсианский. Ну, и окончание, само собой, предельно оптимистично: дружба свободного возрождающегося Марса и Земли отныне дело решенное.

Перечитал написанное и подумал: ну хорошо, это я пишу из своего циничного и пресыщенного двадцать первого века. Мне-то легко с высоты прошедших десятилетий клеймить роман Волкова: «анахронизмы», «штампы», «шаблоны»… А вот какова была реакция тогдашних читателей на эту книгу? Считали ли они, что «Марс пробуждается» устарел уже в момент создания, или читали его наравне с другими новинками тех лет, где марсиане если и упоминались, то разве что в прошедшем времени или вовсе гипотетически, как в тех же «Стажерах»? Судя по предыдущим отзывам, те, кто прочитал книгу в шестидесятые и даже в семидесятые годы, восприняли ее вполне положительно – но только не как серьезную фантастику, а как развлекательное чтение для детей и юношества. Хотя написано-то, повторю, явно было на полном серьезе – по мере чтения от предположения о шутке-пародии весьма скоро пришлось отказаться.

Есть в Хайнском цикле отдельные вещи, которые я перечитываю регулярно, раз в год-полтора; есть прочитанные один раз и быстро и с облегчением забытые. А вот «Обширней и медлительней империй» не получается отнести ни к первой, ни ко второй категории. Этот рассказ после давнего первого знакомства с ним я не забыл и в общем помнил, о чем там идет речь, однако от него осталось какое-то неприятное ощущение. В памяти отложилось: бледный жилистый человек словно бы с содранной кожей, брызги слюны, умственные расстройства различной степени тяжести… Такие психиатрические и физиологические подробности как-то молчаливо отталкивали от последних страниц красного томика из серии «Шедевры фантастики» – хотя ради прочего, помещенного под той же обложкой, я, как уже сказано выше, время от времени достаю его с полки. Так продолжалось, наверное, десятка полтора лет. Но вот недавний отзыв arsarbook заставил меня наконец-то освежить свое знакомство с «Обширней и медлительней империй» – может быть, за прошедшие годы что-нибудь изменилось? Нет, сам-то рассказ, конечно, остался прежним, но, может быть, изменился я как читатель?

Да, наверное, изменился. Во всяком случае, теперь Осден – эмпат, человек, наделенный даром прямого восприятия эмоций окружающих, – стал для меня понятнее, и даже его запомнившаяся «освежеванная» внешность отошла на второй план. Считается, что «Обширней и медлительней империй» – опыт на тему взаимоотношения сознательного и бессознательного, человека и его окружения. Но можно сказать также, что речь тут идет в первую очередь о более конкретной проблеме: преодолении зла и страха без прямой борьбы с ними. К этой теме Ле Гуин обращалась неоднократно и дает здесь еще одно решение: принятие зла, растворение его в самом себе и достижение через это единства с бывшим противником. Тут скорее вспоминается «Волшебник Земноморья», несмотря на все внешнее несходство двух произведений. И финальный тезис – о том, что зло всегда можно преодолеть, а миром правит любовь, – очень в духе Ле Гуин шестидесятых-семидесятых, воспевавшей хиппи-анархистские свободы.

Так вот, об Осдене. «Воля рождает волю, страх рождает страх», – пел когда-то Артур Беркут. Осден находился именно в таком замкнутом круге, где страх и неприязнь окружающих лишь рождали в нем такие же ответные страх и отторжение. А уж когда он оказался один на один с бессознательно чувствующим лесом, вдруг осознавшим присутствие чужака, то страх, исходивший от леса – то есть фактически биосферы целой планеты, – буквально парализовал его. Я, кстати, почитал и другие отзывы, и оказалось, что почти все они – о трагедии Осдена в окружении девяти слегка ненормальных людей и леса в чужом мире. Это действительно вещь эмоционально очень сильная, и ее надо перечитать раза два-три, чтобы прочувствовать тот тупик, в котором метался Осден, как загнанная крыса, прежде чем нащупал путь к выходу из замкнутого круга. Но вот штука-то вся в том, что перечитывать как раз и не хочется – как, собственно, со мной и случилось когда-то. Попробую по возможности вразумительно описать, почему.

Первая причина – чрезвычайно искусственные и натянутые начальные условия (как, впрочем, во многих «хайнских» произведениях). Пятнадцать лет назад я еще не был знаком с «Ложной слепотой» Уоттса, а теперь меня прямо сразу поразила аналогия: экипаж корабля набирается исключительно из людей с психическими отклонениями. Однако у Уоттса это обосновано предстоящим контактом с нечеловеческим разумом, и столь специфический подбор проводился поэтому совершенно целенаправленно. Здесь же мало того, что команда поголовно ненормальна просто потому, что никто в здравом уме не хочет лететь в дальний космос, так ее члены и знакомятся-то друг с другом непосредственно перед стартом и хоть как-то притираются друг к другу уже в пути. Простите, какой бы «мягкой» и «психологической» ни была фантастика Ле Гуин, даже в ней такой подход к комплектованию экипажей выглядит откровенной глупостью, которую мудрые и заботливые хайнцы тем не менее одобряют и поощряют.

В «Ложной слепоте» в состав экипажа входит человек, полностью лишенный способности к эмпатии, и его присутствие Уоттс опять-таки хорошо аргументирует. Здесь же всё наоборот: идеальный эмпат на должности «сенсора», да к тому же бывший аутист, который привык прятаться от мира в своей «раковине» и вдруг лишился ее, став абсолютно беззащитным. Тут же возникает вопрос: а что, разве непонятно было, каково придется такому эмпату в обществе психически неуравновешенных людей, где он будет вынужден сопереживать и подстраиваться под все фобии, мании и так далее попеременно, а порой и одновременно? Да этот самый эмпат должен был полностью сойти с ума в первые же дни. И тем не менее Осдена включили в состав экипажа. Как бы ни пыталась писательница по ходу действия обосновать это, становится ясно, что в самой основе ее замысла лежит дикая нестыковка.

Поклонники творчества Ле Гуин могут возразить: все натяжки и неувязки – это необходимость, без нее история эмпата Осдена и чувствующего инопланетного леса попросту не получилась бы. Поверьте, я это понимаю не хуже вашего – однако просто так проглотить подобную нелепицу и спокойно читать дальше все-таки не могу.

Есть и вторая причина избегать дальнейших перечитываний «Обширней и медлительней империй» – это тот самый запомнившийся мне нарочитый натурализм. Написано почти в духе современных сочинителей фэнтези: один постоянно брызгает слюной, другой делает себе анализ мочи, третья… а, ладно, хватит. Главное, что в тексте такое встречается постоянно и в общем-то без особой в том надобности. Если это попытка заставить читателя испытать на себе ощущения Осдена, вынужденного постоянно купаться в «психических испражнениях представителей животного царства», то следует признать, что эта попытка удалась. Но она же заставляет и подумать: нет, хватит, пусть я и не эмпат вроде Осдена, но все равно неприятно. Пожалуй, стоит вернуться к прежней практике игнорирования последних страниц…

Не счесть, сколько раз я твердил себе: перестань читать современное фэнтези, перестань покупать новинки на дешевой бумаге под яркими обложками, усыпанными похвалами от разнообразных известных личностей и изданий, – это выброшенные на ветер деньги. И все равно время от времени такие мысли затмевает сумасшедшая надежда: а вдруг сейчас анонсы не врут, а вдруг именно на этот раз под обложкой я найду что-нибудь хорошее? Таким вот образом ко мне в руки и попала новинка Дэниела Абрахама. Сразу скажу: надежда, к сожалению, снова не оправдалась.

Сюжетом «Время пепла» напоминает романы Гая Гэвриела Кея – по крайней мере, Кея в его лучшие годы: история двух девушек-воровок из бедного района великого города Китамара, случайно оказавшихся замешанными в дела правящей династии и, в конечном итоге, в судьбу всего Китамара. Только вот историю эту рассказывает нам не Кей, а словно бы какой-то полупьяный забулдыга, перемежающий свою речь крепкими словечками и постоянно сбивающийся с главной темы рассказа на грязь, вонь, темные и холодные комнатушки, где ютятся воры и золотари, и прочие неприятные реалии жизни средневекового города. Да, я знаю, таковы правила современного фэнтези: тыкать читателю в нос натурализмом, пока не затошнит. Чтобы он, значит, проникся духом. Только, пожалуй, густоват дух-то, забивает собой все остальное. Обилие опорожненных (или опоражниваемых на наших глазах) на улицу ночных горшков постепенно начинает утомлять, а роли в событиях, кроме одного эпизода в самом начале книги, содержимое этих горшков не играет никакой.

Нет, все-таки зря я упомянул здесь Кея, тот неаппетитными подробностями читателя не заваливал – так, приправлял рассказ перчинкой время от времени. По общему впечатлению вернее сравнить «Время пепла» с прочитанной не так давно другой новинкой – «Черной призмой» Брента Уикса: в обоих случаях разворачиваются интриги вокруг престолонаследия и борьбы за власть, в них играют существенную роль незаконнорожденные наследники и магические кинжалы, ну и по части натурализма все в порядке. Но главное, что роднит в моих глазах обе книги, – это крайне халтурный перевод. Именно халтурный, и сейчас я это постараюсь для «Времени пепла» показать.

Как я уже упомянул, наш забулдыга-рассказчик не стесняется разухабистых площадных выражений, избегая разве что уж совсем откровенного мата. Но, кажется, к изданию приложили руку, помимо него, и совсем иные личности. Местами «Время пепла» будто переводила какая-то невинная институтка, которой поставили условие: использовать для романа из жизни воров соответствующую лексику. Вот она и использовала то, что смогла вычитать из словарей блатного жаргона и ругательств, но свою девичью стыдливость перебороть не смогла – и оставила уклончивое «естество», соседствующее, однако, с честно названной мошонкой. Еще время от времени к переводу привлекали какого-то клерка, который немедленно начинал сыпать канцеляризмами: «по прибытии площадь оказалась пуста» (речь идет о двух воровках, пробирающихся по ночному городу, но у переводчика они «прибывают», словно какая-нибудь официальная делегация); «по прошествии дней столкнулся с сотней диковин»; «кинжал содержался у одного из ее прошлых контактов».

Получившийся в конечном итоге текст весьма безграмотен. Безграмотен по части лексики и стилистики – это я, надеюсь, уже показал. Безграмотен по части пунктуации: «на западной окраине округа Дарро брат Алис сидел…» – может показаться, что Дарро – название округа, хотя на самом деле Дарро – это имя, просто уточняющие его слова «брат Алис» не выделены запятыми. Безграмотен по части орфографии и грамматики: «считаные секунды», «досчитать до пятиста». Наконец, просто безграмотен, словно бы ни забулдыга, ни институтка, ни клерк толком не владеют русским языком и оттого время от времени производят на свет таких уродцев, как «охрипло» (Сэммиш голосила «охрипло»), «ревящий», «мыловарный», «взошествие» (на престол), «низачем», «больнючее». Бесконечные «потому как» в говоре воров, прачек и стражников – еще туда-сюда, но в речи аристократки Андомаки Чаалат это просто коробит. Можно сказать: это же мелочи, подумаешь – слово там, слово тут. Да только вот если вся книга пестрит такими огрехами, то из их множества и создается общее впечатление.

Ну, а в целом, если отвлечься от качества перевода и корректуры, то «Время пепла» – это типичное современное коммерческое фэнтези: много грязи, крови, интриг, тайн и борьбы за власть, оригинальная достаточно развитая система магии и верований, но ноль смысла в целом. Можно, конечно, применить здесь традиционный для жанра пункт классификатора «Становление (взросление) героя» – и для Алис, и для Сэммиш многочисленные потрясения и опасности не проходят даром, и в конце книги мы видим обеих совсем другими, чем в начале. Только вот я не могу отделаться от ощущения, что сочинять ради взросления двух обитательниц трущоб Долгогорья длинную историю о вечном духе Китамара, магическом кинжале и князе-бастарде – все равно что колоть орехи гидравлическим прессом. Правда, Абрахам – это хорошо видно – очень старается придать Китамару достоверность, сотворить его географию и историю, но все это подается, как это нынче принято, беспорядочно и скупыми порциями: не помогает и не мешает.

А еще «Время пепла» – разумеется, только начало цикла, в данном случае – трилогии, из которой пока написаны только две книги. Что ж, хоть не Брент Уикс с его «Светоносцем» в пяти частях – и то хорошо. Впрочем, тем, кто еще не отвык от качественной литературы и нормального русского языка, браться за новое творение Дэниела Абрахама, тем более в данном переводе, не советую категорически.

После опыта знакомства с двумя рассказами, помещенными в антологии «Альфа Эридана», я, помнится, в отзыве на один из них пообещал себе больше к творчеству Александра Колпакова не обращаться. Однако недавняя дискуссия на форуме в теме о советской фантастике с неоднократными упоминаниями печально известной «Гриады» – одни разгромные, другие хвалебные, промежуточных же мнений я не увидел – заставила меня все-таки обратиться к колпаковскому opus magnum, чтобы составить о нем собственное представление.

Что ж, «Гриаду» я прочитал очень быстро: объем оказался не слишком большим, а темп развития действия – весьма динамичным, не дававшим заскучать. Но это, пожалуй, чуть ли не единственные достоинства. О том, что мне не понравилось, можно написать намного больше. Начну с пары главных героев. Они не то что типичны, а просто-таки обязательны для фантастики тех лет: седовласый академик – создатель революционного космического корабля и молодой энергичный астронавт. Также, само собой, фоном присутствует оставшаяся на Земле любимая девушка. (Кстати, интересно, почему это в фантастике пятидесятых постоянно летали в космос всякие академики, профессора и вообще почтенные кабинетные ученые-одиночки возрастом намного больше среднего?) Далее, процесс отбора в экипаж. Претендент на место (один из шестисот с лишним) приходит к академику, и тот, поговорив с ним с четверть часа на элементарные физические темы, говорит: «Ты мне нравишься. Беру штурманом». Вот как, оказывается, надо решать столь важные кадровые вопросы! А подготовка к полету? На все про все только полгода, но Виктор – будущий штурман «Урании» – даже не старается хоть как-нибудь ознакомиться с кораблем, на котором ему придется лететь, освежить свои профессиональные знания и освоить новые навыки. Он просто проводит это время с девушкой и начинает исследовать звездолет только за месяц до старта. Думаю, что братья Стругацкие, высмеяв «Гриаду» в своем «Понедельнике…», имели в виду именно такие вот любовные переживания, которыми Колпаков – вольно ли, невольно ли – заменил нормальную подготовку к полету.

Еще отовсюду лезут нарочито гигантские числа: гравитация летит быстрее света в тысячу раз (а почему только в тысячу, а не в десять или сто тысяч?), так что мы накопим двадцать шесть тысяч тонн гравитонов (ну прямо как-то сразу вспоминается ведро компрессии) и слетаем за тридцать тысяч световых лет, где должна находиться планета, подобная Земле (а ближе, надо понимать, ничего такого не нашлось, потому что иначе было бы не так грандиозно). Дальше масштабы только нарастают: миллионы лет времени, десятки миллиардов световых лет… Хорошо, допустим, что если считать «Гриаду» космооперой, то в рамках этого жанра возможно и не такое. Но при всем том в тексте присутствуют и долгие лекции о сверхновых звездах или о каких-то совершенно новых, всеобщих законах мироздания. Получается, что с одной стороны – типично космооперная лихость, с другой – претензии на научность «твердой» фантастики – совершенно неудобоваримая сборная солянка.

Кстати, о научности. Кажется, почти никто из фантастов не задавался вопросом о том, как подействует мощь двигателей стартующего звездолета на то место, откуда он стартует. Есть книга «SETI: поиск внеземного разума» – в ней этот вопрос рассматривается с научной точки зрения, и вывод получается примерно такой же, как приведенные в «Гриаде» описания катаклизмов, вызванных стартом «Урании»: излучение двигателей вызовет катастрофические последствия в масштабе всей Земли. Так что за подробности при описании старта автору «Гриады» – без всякий иронии – честь и хвала.

Впрочем, основные претензии к «Гриаде», как известно, сводятся к обвинениям в заимствовании отдельных предложений и абзацев из «Когда спящий проснется» Уэллса. Но если бы только это: вся «Гриада» до краев полна заимствованиями не то что на уровне фраз, а на уровне идей и их использования. В масштабе целого произведения сразу же приходят на ум «Машина времени» того же Уэллса (гриане и грианоиды с эробсами – чем не элои и морлоки, разумеется, с поправкой на классовую борьбу?) и «Аэлита» (верхушка Познавателей – тот же Совет Инженеров, плюс идея экспорта революции на космические расстояния). Если перейти к меньшему масштабу, то описание гриан (клювообразная челюсть из двух костей и глаза как «озера разума») отдает прямым переписыванием из финала «Звездных кораблей» Ефремова. Еще пару примеров заимствований отдельных идей привел коллега Rajt в своем отзыве от 2021 года. Тогда история с «Когда спящий проснется» – это наименьший возможный масштаб, самый безобидный; даже странно, что именно из-за этого когда-то разгорелся весь сыр-бор. Тут, по-моему, надо говорить не о плагиате, а о бездумной компиляции чужих идей и текстов. И не только чужих: даже у самого себя Колпаков перетянул в «Гриаду» множество словечек типа «всеобщего мезополя» или «гребня приемника равновесия» (а этот последний, в свою очередь, взят из «Туманности Андромеды»), описание приборов звездолета и управления им. В особенности текст изобилует отсылками к рассказу «Альфа Эридана», порой с взятыми оттуда почти дословно предложениями. Главный герой «Альфы Эридана» – Иван Руссов – вообще упоминается в «Гриаде» открытым текстом.

Сюжет, слепленный из перечисленных выше ингредиентов, я бы в целом охарактеризовал как плотное нагромождение штампов, предсказуемое до последней запятой. Как только в тексте начали появляться намеки на несправедливость общественного строя на Гриаде, я уже знал, что финалом станет революция; когда на сцену вышли метагалактиане с их гигантским шаром-кораблем, сразу стало понятно, с чьей помощью улетят Самойлов и Андреев с Гриады, если их «Урания» исчерпала свои энергетические ресурсы; а прекрасная Виара, это было ясно сразу же, для пущей трагичности в конце обречена на гибель. Я даже не тружусь прятать все эти «раскрытия сюжета» в скрытый текст – какие, к черту, «раскрытия», если любой думающий читатель, имеющий хотя бы небольшой опыт знакомства с приключенческой и фантастической литературой (а начинающий до сильно забытой ныне «Гриады» и не доберется), с неизбежностью и безошибочно предугадает развитие действия?!

А может быть, в том и состоит разница между фантастами великими и фантастами посредственными, что первые постоянно выдают новые, свежие идеи и фантастические допущения, а последние придумывают сами два-три фантастических термина или идеи и так и тащат их из-под одной обложки под другую на протяжении всей своей писательской деятельности, а в основном питаются идеями первых? Это не плагиат как таковой, нет, – просто полное отсутствие оригинальности и слепое следование по торной дороге литературы. «Гриада», правда, не вызвала у меня отторжения, как, к примеру, многое из современной фантастики – как ни крути, вещь светлая и безудержно оптимистичная. Но и желание ее перечитывать у меня вряд ли когда-нибудь возникнет.

Эта повесть эстонского писателя Бориса Кабура – весьма любопытный образец советской космической фантастики для юношества. Написана она была почти шестьдесят лет назад, но до сих пор на русский язык полностью не переведена. Только в одном сборнике эстонской детской литературы в 1975 году был опубликован ее фрагмент – без логически обоснованных начала и конца, без каких-либо пояснений по поводу сюжета в целом и к тому же в весьма корявом переводе. Было изменено даже заглавие: в оригинале повесть называется «Kosmose rannavetes» – «В прибрежных водах космоса», – а в сборнике она фигурирует как «На пороге космоса», попав под этим названием и в карточку «ФантЛаба».

Если выйти за пределы этого единственного фрагмента и взглянуть на повесть в целом, то речь идет о следующем. XXIV век. В руки Яана, выпускника школы, попадают воспоминания об ученом-физике Цезаре Адамсе, который два с половиной века назад якобы сумел найти способ промышленного получения антивещества, но так и оставил этот секрет спрятанным в своей лаборатории в каком-то неизвестном месте, где он провел последние годы жизни. Изучив документы, Яан догадывается, где находилась лаборатория Адамса, и, рассчитывая, что она уцелела со всеми хранящимися там научными сокровищами, отправляется туда вместе со своими друзьями – Инес и Мба. Яана не останавливает тот факт, что Адамс был когда-то членом южноафриканского расистского движения, готовившего заговор с целью вооруженного захвата власти. Мба – специалист по истории Африки – не раз предупреждает Яана, что играть с наследством банды головорезов, имевшей в своем распоряжении ракеты и кобальтовые бомбы, значит подвергать себя немалой опасности. Так оно в конце концов и случается…

Тут стоит обратить внимание на время написания повести. 1966 год – Южно-Африканский Союз совсем недавно стал Южно-Африканской Республикой с ее печально известным апартеидом, а главными среди осуждающих ЮАР были, естественно, социалистические страны. Поэтому можно подумать, что «Kosmose rannavetes» – просто очередная антивоенная и антирасистская агитка под маской фантастики. Однако все не так просто: похоже, что Кабур вовсе не собирался ограничиваться намерением написать нечто агитационное и обличительное на злобу дня, а одновременно постарался добавить туда и приключений, и размышлений на тему взросления и осознания своего места в мире, и, представьте себе, сатиры. Соединить такой разнородный набор в одном тексте определенно нелегко – посмотрим, удалось ли это автору.

Психологическая составляющая подана в основном через характеры и поведение трех главных персонажей: Яана, Инес и Мба. Каждый из них – человек своего века, но далеко не идеальный. И построена вся история так, что именно изъяны характера каждого по очереди приводят к новым приключениям и новым опасностям. Увлекающийся и напористый Яан мечтает о славе, добытой любой ценой, при любой подходящей возможности, и хватается за наследие Адамса как за тот самый счастливый случай. Инес – слегка эгоистичная, язвительная, привыкшая забавляться с чувствами других, легко бросающаяся из одной крайности в другую, – не только не отговаривает Яана от его намерения, но и втягивает в дело Мба. А Мба, наоборот, осторожен и рассудителен, но стремится избегать конфликтов до такой степени, что на каждую новую отчаянную затею Яана отвечает очередной уступкой – и опасность постепенно нарастает. Все остальные персонажи, которых в общем-то совсем немного, кажутся рядом с этой троицей безликими, даже мать Инес с ее сверхзаботливостью. Особенно непонятно, кто такой Старый Романтик, передавший Яану материалы об Адамсе и невольно положивший начало всей истории, – даже его настоящего имени мы так и не узнаем, как, собственно, и о том, что же им двигало.

А вот сатира в «Kosmose rannavetes» весьма любопытна. Описанное в книге будущее вроде бы типично для наших фантастов тех лет – всепланетное коммунистическое общество, мирное и творческое, Земля полностью переустроена, есть поселения на Луне и орбитальных станциях, идет подготовка к первой экспедиции в дальний космос… Однако есть в будущем по Кабуру и кое-какие детали, которые ну никак в такую светлую картину не укладываются, а словно бы попали в XXIV век прямиком из современной автору реальности. Например, сцена перепалки с пассажиром, попытавшимся влезть в самолет без очереди, до отвращения напоминает утреннюю склоку в переполненном трамвае. Содержание новостных экранов на пляже в Пярну один в один соответствует типичной районной газете, вплоть до творений доморощенных поэтов на последней странице. Туристические поездки проводятся по путевкам, которые нелегко получить и еще сложнее обменять при необходимости. Обменом путевок занимаются донельзя тупые автоматы – формалисты и бюрократы, отсылающие посетителя из одной комнаты в другую и избегающие принимать самостоятельно какие-либо решения. Описывая далекое будущее, оставить там такие вот сцены бытовых неурядиц и конфликтов – если не ради сатиры на свое собственное настоящее, то ради чего это проделано?

С точки зрения техники здесь мы имеем интересную смесь традиционных для фантастики того времени представлений о будущем и вполне соответствующих реальности предвидений. К первой категории относятся экскурсии в ближний космос и на дно океана; северные города, где под огромными куполами поддерживается чуть ли не тропический климат; самодвижущиеся дороги и сверхскоростные стратосферные самолеты; подвешенные в небе мощные фонари – «луноиды», по ночам освещающие окрестности на сотни километров. Ко второй – шлемы для мысленного управления техникой; радиочасы – весьма близкий аналог наших «умных» часов и мобильных телефонов; искусственный интеллект, способный к осмысленному голосовому общению на весьма сложные и отвлеченные темы вроде справедливости и законности; аудиокниги («После изобретения аудиокниг было начитано столько произведений, что неудивительно, если некоторым из них нельзя целиком доверять», – цитата прямо-таки пророческая); наконец, проводимые по видеосвязи совещания. Очень полезная вещь (которой у нас, к сожалению, пока нет) – регуляторы таких совещаний: как только кто-нибудь начинает выступать не по делу, устройство делает ему предупреждение, а после третьего раза отключает от совещания. (Пустословные речи экономиста Пауля – тоже, кстати, элемент типично сатирический.)

Из прочего любопытного: возрождены и содержатся в зоопарках динозавры и птерозавры; открыта Атлантида, и ее подводные развалины вовсю посещают туристы; в XXIV веке по-прежнему существует Родезия. Население Земли у Кабура составляет примерно пятьдесят миллиардов человек (!), но при этом никаких проблем, связанных с перенаселением, общество не испытывает. Этого штриха в картине будущего я, честно признаюсь, не понял: то ли это очередная сатира (неизвестно на что), то ли выражение уверенности, что справедливое общественное устройство и разумное управление ресурсами позволят выдержать и такую численность населения.

Подводя итог своего знакомства с «Kosmose rannavetes», скажу так: вышло вполне интересно и увлекательно, но все же мне показалось, что ни одной из своих возможных целей Кабур полностью не достиг, погнавшись одновременно за слишком многими зайцами. Если он хотел написать приключенческую вещь – то все приключения, по существу, сводятся к своенравному решению Яана самостоятельно отправиться за наследием Адамса и тому, что из этого получилось. Если социальную и антирасистскую – то вышло не слишком убедительно, потому что актуальные на тот момент проблемы апартеида, поданные в виде архивных материалов в далеком будущем, сильно теряют свою остроту и становятся не более чем фоном для основного действия. Если нечто сатирическое – то и сатиры не так много, а та, что есть, порой весьма беззуба. Ну, а если это должна была быть в первую очередь повесть о взрослении для молодежи – то разве что для своего времени, а сейчас целевая аудитория ею уже не заинтересуется. Впрочем, среди коллекционеров и любителей старой советской гуманистической фантастики русский перевод «Kosmose rannavetes», уверен, был бы вполне востребован.

У нас, как известно, есть нынче в фэнтези два знатных котазахвосттянутеля, вдолгийящикоткладывателя и завтракамикормильца: Джордж наш, понимаете ли, Р. Р. Мартин и Патрик наш без дополнительных букв Ротфусс. Оба тянут с продолжениями своих эпопей так долго, что никто, кажется, уже даже не принимает их всерьез, а на обещания, время от времени даваемые широкой общественности, им отвечают: гы-гы-гы, – и притом совершенно справедливо.

И все же я для себя не могу ставить Ротфусса совсем уж на одну доску с Мартином. Последний раздул свою «Песнь Льда и Огня» сверх всякой меры: одних персонажей убивает, других вводит, перемещает туда-сюда по карте Вестероса, путает сюжет, подсыпает кучу новых загадок, не трудясь раскрывать старые… в общем, растягивает на семь книг то, что хорошо выглядело бы в трех-четырех. Оттого и не хочет продолжать, что уже самому скучно стало, и, наверное, не знает (забыл за давностью лет?), как привести чрезмерно запутанную историю хоть к какому-нибудь мало-мальски логическому завершению.

А вот у Ротфусса, кажется мне, дела обстоят несколько иначе. Да, годами тянет время; да, откровенно стрижет купоны с уже написанного; да, делает громкие заявления, за которыми скрывается очередной пшик. Да и недавний скандал с «The Narrow Road Between Desires», тоже оказавшейся таким пшиком, вроде бы льет воду на ту же мельницу. Только вот, в отличие от Мартина, здесь все-таки с самого начала понятно, что у Ротфусса имеется некий цельный сквозной замысел – уже судя по самому названию «Хроника убийцы короля». Квоут пока никакого короля не убил и, если судить по опубликованным книгам, даже еще не собирается. Однако название налагает на автора некие обязательства – вот вынь да положь читателю в гипотетических «The Doors of Stone» убийство короля. Это вам не Мартин, который может обещать одно, в сериале показать другое, а на деле написать третье. И затянуть действие у Ротфусса вряд ли получится: как-никак, анонсирована еще только одна книга, вот в нее и надо уместить все: и короля, и убийство, и решение вопроса с неуловимой возлюбленной Квоута, и, естественно, месть чандрианам, и что там еще остается. Да и действие с самого начала сфокусировано на одном персонаже – значит, ввести туда ни с того ни с сего много всяких совершенно новых и незнакомых лиц, как это частенько делает Мартин, так просто не получится. То есть мы уже примерно знаем, чего ждать от «The Doors of Stone» – это будет завершение начатого, опять-таки в отличие от Мартина, который в третьей части «Песни Льда и Огня» еще только закручивал и разгонял сюжет, да и после пяти книг вроде бы не намеревается ничего подводить к концу, а только крутит и вертит дальше.

Возможно, я чересчур оптимистичен. Но если высказанные выше предположения верны, то это дает надежду, что уж одну-то книгу Ротфусс в ближайшие годы осилит – ну, скорее всего, разделит ее из-за объема на два тома, но выйдут-то они одновременно. Я, как и многие здесь, прочитал «Имя ветра» и «Страхи мудреца» с немалым удовольствием – то, что иные зовут занудством и тягомотиной, для меня было приятной неспешностью и отличным погружением в атмосферу повествования. И, может быть, именно поэтому до сих пор тешу себя надеждой, что в один прекрасный день мистер Ротфусс вздребезнется, сопритюкнется и допишет свою эпопею до конца, и притом так, что нам не придется кричать разочарованно: «Бутявка-то некузявая!» Во всяком случае, Ротфусс кажется мне пока еще способным на такое – в отличие от Мартина, на которого я уже давно и окончательно махнул рукой…

Это будет не столько отзыв, сколько бытовая сценка с акцентом на литературе. Итак, главное действующее лицо – моя супруга, большая любительница корейской и китайской культуры, с моей подачи в прошлом году крепко подсевшая на Лю Цысиня (сам я к творчеству маститого китайца отношусь весьма прохладно, но ей решил посоветовать – и попал в самую точку). Она прочитала все, что только вышло у Лю в «Фанзоне», и после этого решила пуститься в самостоятельное плавание по морю восточной фантастики. Как результат, пару недель назад она с торжеством притащила домой очередную «фанзоновскую» книжку – это и был «Гамбит девятихвостого лиса» – и тут же в нее со всем энтузиазмом вгрызлась. Я видел ее с этой книгой постоянно, в любое время и в любой обстановке, и почти уверился, что ей попался какой-то настоящий шедевр, который я сам как-то упустил из виду и от которого, раз начав чтение, просто невозможно оторваться. Увы, действительность оказалась намного более жестокой и разочаровывающей.

Вчера вечером жена, по уже сложившейся традиции, уселась было читать про девятихвостого лиса дальше, но вдруг захлопнула книгу и обратилась ко мне с жалобной речью примерно следующего содержания:

– Послушай, я больше не могу! Книжка не слишком толстая, я ее читаю уже две недели, но не одолела и половины – просто не могу понять, о чем там идет речь, в чем смысл и зачем это вообще было написано! Чем дальше читаю, тем больше всякой мути. А автор попросту не берет на себя труд объяснить хоть что-нибудь, а просто наваливает все больше и больше зауми. Знаешь, на что это похоже? На отчет об инженерных изысканиях от нерадивого подрядчика: вроде бы и работал, и что-то там сделал, и результаты какие-то есть, а вот описать вразумительно, что же именно сделано и зачем, он не в состоянии. На такие отчеты я тоже смотрю и не понимаю ни слова, хотя и по-русски написано, и на главы разделено, и названо соответствующе. В общем, ну его, этого Юн Ха Ли, поищу себе что-нибудь более толковое…

Тут необходимо пояснение: супруга – читатель фантастики с немалым стажем, так что списать ее реакцию на «Гамбит девятихвостого лиса» на малый опыт не получится при всем желании. Просто она, как и я, выросла на фантастике иных традиций: создававшейся ради каких-либо идей, а не для умствования ради умствования, и написанной для читателя, а не для себя. Я смог утешить ее лишь тем, что она еще не читала, к примеру, Уоттса – так что можно считать, что дешево отделалась.

Вот такая притча из семейной жизни. Как отзыв о произведении, конечно, ее размещать странно – ведь сам я «Гамбит девятихвостого лиса» даже не открывал, – однако мне все-таки кажется, что тому, кто только собирается познакомиться с творением Юн Ха Ли, эта история может пригодиться. У меня всё. Dixi.

На различные модные словечки и выражения, которые нынче появляются чуть ли не каждый день, я совершенно не падок, а потому и выражение «тараканы в голове» узнал, наверное, с немалым опозданием, когда оно уже было вовсю в ходу. Услышал я его от знакомой девушки, которая большую часть своего времени проводила в общении с многочисленными друзьями и приятелями в сети и лично, так что новые словечки естественным образом липли к ней во множестве. Наши пути разошлись уже много лет назад, но я совершенно уверен, что мимо сравнительно недавней книги под названием «У каждого свои тараканы» она пройти не могла – прежде всего потому, что ее собственная коллекция тараканов была настолько велика и богата, что заслуживала бы в упомянутой книге отдельной главы, а возможно, и нескольких.

Попалась эта книга как-то на глаза и мне. В ней это выражение истолковано буквально: у каждого из нас живет в сознании вполне реальный таракан, а то и не один, отвечающий за тот или иной наш «пунктик». Кто-то строит из себя барина времен крепостного права, кто-то – благородного дона, кто-то отгородился от других ледяной завесой, а кто-то предпочитает трубку сигаретам – и все это из-за влияния соответствующих тараканов. Тараканы общаются между собой, ходят из сознания в сознание и активно помогают или мешают нам жить. Так повествование и идет параллельно двумя линиями: в «угодьях человеков» и в «тараканьем царстве». Первые главы – отдельные истории, каждая со своими персонажами, а ближе к концу эти истории начинают сходиться и расходиться в различных сочетаниях. А объединяет их один персонаж – странствующий между сознаниями таракан по имени Грегори, тот самый, который заставляет людей переходить с курения сигарет на трубку. Хоть я и не курю, такого Грегори к себе в голову пустил бы, пожалуй: симпатичный персонаж получился, этакий тараканий chevalier sans peur et sans reproche, искренне заботящийся о своих хозяевах и активно действующий в этом направлении. А курение… ну, уж как-нибудь договорились бы, наверное. В общем, идея взята за основу оригинальная и привлекательная. Вопрос в том, что можно на этой основе сочинить.

И знаете что? Мне в целом понравилось то, что получилось. На протяжении не слишком большого количества страниц я успел: а) удивиться вышеописанной идее в основе книги; б) оценить удачно подобранные имена тараканов и продуманные правила тараканьего существования и переходов между сознаниями; в) всласть поржать над отдельными местами; г) понять, что хоть и не без юмора написано порой, но вообще тут всё на полном серьезе; д) наконец, посетовать на отдельные оборванные истории и на излишнюю «слезодавильность» и прямолинейную правильность некоторых из них. В первой главе – о «сенной девке Дуньке» – автор как-то слишком уж резко свернула к хэппи-энду, хотя еще несколько страниц о Татьяне-Дуньке, ее «барине» и их тараканах пошли бы им только на пользу. Вторая история – о затравленной однокурсниками студентке-отличнице – показалась, наоборот, не доведенной до логического завершения: что в конце концов стало с Кариной и «благородным доном», отрекшимся от нее? Впрочем, дальше идут уже тесно связанные между собой истории, и ощущения недосказанности или поспешного окончания не возникает – каждая следующая глава продолжает предыдущие. Особо глубоких мыслей от этих историй не ждите, но книга получилась в целом хорошая и добрая. Может быть, порой мораль продавливается слишком уж прямо, в лоб, однако это почти не вызывает раздражения – видимо, когда мораль тебе читает не человек, а таракан, она как-то легче воспринимается…

Ну, и о недостатках. Это прежде всего, как обычно для нынешнего времени, язык – простой, даже слишком, с обильным использованием сниженной лексики. Уверен, что можно было бы прекрасно обойтись и без нее, текст она нисколько не красит. Экспрессии добавляет, это верно, однако той же цели можно было бы достигнуть и иными языковыми средствами. Тем более странным выглядит слово «владетель» применительно к хозяевам тараканов: не вяжется оно с подобной языковой средой. Заменить бы его на обыкновенное «хозяин» – всё было бы лучше. Далее, не обошлось и без ошибок. Есть орфографические (в основном в слитном и раздельном написании «не», а еще запомнилась «интригантка»), но основная масса ошибок – пунктуационные. Последнее отмечаю с особой иронией, потому что в одной из последних глав я нашел вот такое: «А он мне: а в этой книге тоже запятые как попало расставлены?» В общем, чувствуется, что издательству «Снежный Ком М» сильно не хватает по-настоящему грамотного корректора – желательно со специальным, профессионально обученным и натасканным на лексические, орфографические и пунктуационные ошибки тараканом в голове. Грегори, где ты там? Может, подсобишь им такого отыскать?..

Прошел почти год с тех пор, как я прочитал один из последних романов Гая Гэвриела Кея – «Дети земли и неба». В своем тогдашнем отзыве я высказал предположение, что Кей окончательно встал на путь превращения из художника – творца миров и философа – созерцателя людских судеб в писателя-ремесленника, регулярно выдающего однотипные романы – неплохие, увлекательные, но, так сказать, «без искры божественного огня». Чтобы подтвердить это свое мнение (или же убедиться в его ошибочности, что было бы еще лучше), я и взялся за «Все моря мира» – на данный момент самое новое, что написано Кеем.

Детально излагать свои впечатления не стану, а ограничусь общим взглядом на прочитанное. Помните, в чем был совершенно неподражаем Кей? Не только в создании «псевдоисторических» миров, основанных на реальной истории и географии. Его сила была в умении тонко и правдоподобно описать историю простого человека, волею случая угодившего в гущу чуждых ему интриг, борьбы за власть, заговоров и политики. Его глазами или, во всяком случае, в его масштабе действий и мыслей мы и видели происходившее на страницах книг Гая Гэвриела Кея – таковы «Сарантийская мозаика», «Тигана», «Поднебесная»… В фэнтези Кея не было ни могущественных героев, ни злых до кончиков волос волшебников, ни образцовых воинов, ни каких-либо иных стандартных для жанра фэнтези фигур. Были просто люди – от императора до последнего крестьянина – и тонкая, легкая, мягкого оттенка, мастерски сплетенная ткань их судеб.

Заметили, что я постоянно употребляю прошедшее время? Это совершенно оправданно: ткань судеб в творчестве Кея ныне окончательно сменилась пестрым полотнищем фабричной раскраски с яркими лубочными фигурками халифов и визирей, контрабандистов и аристократов. Каждое действующее лицо словно бы с умыслом сделано как можно сильнее отличающимся от других, у каждого нарочито выпячена одна-две черты характера, стремление или заветное желание, все остальное подавляется этим, и персонаж из живого, чувствующего и мыслящего человека превращается в говорящую заводную куклу. Бывшую рабыню-джадитку, одержимую местью ашаритам; визиря, который, как и положено визирям, плетет интриги и одновременно дрожит за свою шкуру; властолюбивых вдов правителей, с виду спокойных и холодных, но сочащихся исподтишка змеиным ядом; патриарха, мечтающего отвоевать Сарантий, а ныне Ашариас, у неверных; и еще немало подобных фигур автор расставляет на своей доске и принимается их активно двигать. Иногда эти фигурки вдруг ударяются в философские размышления – возможно, по авторскому замыслу это должно оживлять их, но получается как раз наоборот. Просто марионетке пришло время выдать очередную реплику, положенную по сценарию, а после вернуться к прежним движениям. В конце кое-кого, кого надо убить, убьют, а тем, кого надо сохранить живым и здоровым, будет обеспечен хэппи-энд. При этом кто относится к первой категории, а кто – ко второй, понять несложно. И само повествование также не течет плавно, неторопливо и созерцательно – а ведь именно в этом был Кей мастером когда-то. Теперь со страницы на страницу льется почти непрерывный поток красочных и головокружительных событий, завязок или развязок сложных интриг, причем иные эпизоды кажутся откровенно искусственными. Как я понимаю, это прежде всего средство постоянно держать читателя в напряжении, чтобы ему и в голову не пришло отложить в скуке книгу в сторону (это и правда работает – я проглотил «Все моря мира» за какое-то немыслимо короткое время). Ну и, конечно же, заявленная сюжетная связь с «Блеском минувших дней» – тоже действенный фактор: если прочитал одну книгу, то как-то само собой захочется узнать, что там написано во второй.

Только вот, если посмотреть в корень, под показной мишурой ничего нет. Интриги, приключения, захватывающие эпизоды – все они введены в повествование просто ради самих себя, и чем их больше, тем лучше – а это, как известно, болезнь подавляющего большинства современных авторов фэнтези. Даже Кею, увы, не удалось избежать заражения ею. Он еще пытается бороться, вставляя в текст философские размышления как некую основу, однако они остаются сами по себе и неизменно смотрятся чужеродными элементами. Можно сказать, что «Все моря мира» – это нечто вроде бройлерного цыпленка, напичканного антибиотиками и ускорителями роста, в аккуратной упаковке под прозрачной пленкой. Как будто и курятина, и есть ее можно – но, если знаешь, какова на вкус настоящая домашняя курица, сразу понимаешь, насколько ненатуральна эта, промышленная. Мистер Кей, может быть, пока еще не поздно, вам стоит закрыть свою «птицефабрику»? Пока что ваша торговая марка пользуется авторитетом, однако еще один-два «бройлера» – и, боюсь, от вас отвернутся даже ваши преданные поклонники (одним из которых раньше считал себя и я).

Не уверен, имело ли смысл писать и размещать здесь этот отзыв – ведь в состоявшейся не так давно очень активной дискуссии о «воспитательной» книге Владимира Ивановича Немцова обе стороны уже высказали множество самых разных pro et contra. Однако, ознакомившись с данным сочинением, я понял, что промолчать тоже не могу – пожалуй, давно я не читал ничего такого, насчет чего так и тянуло бы высказаться. Вот я и решил малодушно поддаться соблазну, хотя до меня здесь уже написал свой очень язвительный отзыв коллега Массаракш. Во всяком случае, я постараюсь не повторять его тезисы, а по мере возможности добавить кое-что от себя.

Самое первое, на что я обратил внимание, – это язык, который можно охарактеризовать разве что эпитетами «казенный», «дежурный» и «суконный». Это типичный язык газетных передовиц со всеми присущими ему особенностями: тематикой, построением фраз, лексиконом, эмоциональной окраской. Я хорошо знаком с газетами того времени, и сходство вырисовывается просто стопроцентное. Да и сама книга – фактически компиляция стандартных лозунгов и тезисов о воспитании человека коммунистического завтра. Словно бы автор, обложившись подшивками газет за несколько лет, выбрал оттуда нужные ему статьи и свел их в единое целое. Книга и построена-то целиком по газетному принципу. Сначала, как и полагается в газете, идут программные передовые статьи… то есть главы. Какой была главная тема первых полос газет в 1961 и 1962 годах? Правильно, полеты в космос. Вот и Немцов начинает с космонавтов. Затем, вдоволь насклоняв фамилии Гагарина, Титова, Николаева и Поповича во всех возможных падежах и по всем возможным поводам, он переходит, опять-таки как в газете, к фельетонам и критическим статьям на более земные темы – даже очень критическим. Что вызывает его гнев? В первую очередь – дачи. Если человек построил себе дачу, по мнению автора, это клеймо: спекулянт, кулак, стяжатель и так далее. Затем жесткой критики удостаивается цирковой номер, где две девушки поднимают на руках мужчину. Далее – узкие брюки (или, не дай бог, джинсы – это ж вообще самый низ морального падения!), «отжившие свое буржуазные» танцы, детективы, мелодрамы и вообще любые не понравившиеся автору фильмы. И многое, многое другое: раз В. И. Немцову что-нибудь не нравится, значит, это «что-нибудь» пагубно для подрастающего поколения и должно быть как можно скорее вырвано с корнем. Тех, кто имеет несчастье расходиться с ним во вкусах и мнениях, автор как только не клеймит: «пошляки», «злобствующие обыватели», «тунеядцы», «мещане»… И уж не Немцову ли ответили братья Стругацкие в своем «Понедельнике…»: «Что касается узких брюк и увлечения джазом, по которым одно время пытались определять степень обезьяноподобия, то довольно быстро выяснилось, что они свойственны даже лучшим из магов»?

Вообще говоря, книга просто пропитана стремлением ее автора влезть абсолютно во все стороны жизни людей и указать им, что правильно, а что неправильно. Чем увлекаться и что коллекционировать. Какие книги читать и какие фильмы смотреть. Как выбирать мужей и жен. Это – черное, то – белое. Это достойно советского человека, то – позорит его. Немцов, похоже, свято верил, что без таких советов молодежь поголовно вырастет теми самыми пошляками и мещанами, которых он упоминал почти на каждой странице. Верил настолько, что во второй половине книги взялся даже за подробный разбор понятия «любовь» и препарировал его долго и усердно, словно студент-биолог – лягушку. (Это шло уже, опять-таки как в газете, под рубрикой «Письма читателей».) Эта любовь правильная, а та – пошлая и недостойная. Этот – настоящий мужчина, он поступает так-то, а та – настоящая женщина, она поступает так-то. Вот это в любви быть должно обязательно, а то – никогда и ни за что. Это верно и идейно правильно, а то – буржуазно и должно быть искоренено. Тут мне сильно захотелось бросить чтение, потому что стало просто паскудно. Продолжил только потому, что две трети были уже позади – уж одну-то оставшуюся треть как-нибудь переживу.

Объективности ради надо отметить, что в книге изредка попадаются и такие мысли и тезисы, с которыми я вполне согласен. Это, например, главы, осуждающие жестокое обращение с животными, с кошмарными примерами вроде завода «Утиль», занимающегося переработкой собак и кошек (вам не жутко читать такое? Мне – жутко). Но такие главы в объеме книги – капля в море, нисколько не меняющая общее впечатление от «Мыслей о воспитании». А оно таково: похоже, что в представлении В. И. Немцова коммунизм – это общество, где все носят широкие брюки и длинные платья, благопристойно танцуют дозволенные танцы и уступают женщинам места в трамвае. Дети у них появляются словно бы сами собой, как некое «великое таинство природы», а секс до брака – это «худшее, что может случиться с девушкой». Все как один трудятся на полях или изобретают новые жнейки или атомоходы. А мечтать стать космонавтом – это, конечно, хорошо, но идейно неверно. Разлетитесь все по Марсам и Венерам, кого же тут, на Земле, воспитывать прикажете? В общем, в монастыре, наверное, жизнь и то веселее.

И чем больше лилось со страниц таких вот громких, нарочито гневных или напыщенно-пафосных слов, тем сильнее становилось ощущение фальши и неискренности написавшего их. Взять хоть те же дачи. Ведь у вас, Владимир Иванович, как у писателя, наверняка была своя отдельная дачка где-нибудь в Переделкино за глухим забором и тремя замками. Ах, это другое дело – чтобы никто творить не мешал? Понятно. А слесарь или инженер, трудящиеся советского общества, за чьи интересы вы так ратуете, обойдутся и общественным садом с «легкими павильонами исключительно для укрытия от непогоды» – так, что ли? Еще, по вашим собственным словам, вы бывали в Западной Европе, Африке, Индии, летали в Америку на «Боинге-707». Абсолютное большинство тех самых трудящихся о таких путешествиях даже и не мечтало. А если следовать вашей логике, то и не должно: для них существуют встречи с передовиками производства и старыми большевиками в заводских клубах, танцы (конечно, только «приличные»!), занятия в кружках, слушание лекций и прочие здоровые и нравственные виды времяпрепровождения. Кстати, свозить ребенка на курорт к морю – это, оказывается, тоже совершенно неправильно. Пусть лучше увидит море впервые лет этак в двадцать, а то и в тридцать – вот это будет правильное и верное впечатление!

Насчет тезиса «критикуешь – предлагай» из предыдущего отзыва. Собственно говоря, альтернатива немцовским нравоучениям уже давным-давно предложена – Стругацкими, Ефремовым, Савченко и многими другими, писавшими о людях коммунистического будущего. Их книги сделали для воспитания того же самого поколения читателей неизмеримо больше. Может быть, потому и боролся Владимир Иванович Немцов против новых веяний в фантастике, что понимал: то, что предлагают читателю они, куда привлекательнее и интереснее, чем его ханжеский «монастырский коммунизм». В Мире Полудня или в будущем Великого Кольца человек свободен в творчестве, поиске и самовыражении – в науке ли, в искусстве ли, в труде ли. Единственное, что его ограничивает и сдерживает в этом, – он сам: люди будущего сами ставят себе задачи и рамки, соразмеряя их с интересами других людей, и сами их соблюдают. Всякие проверяющие и надзирающие им попросту не нужны. Но Немцов, думается мне, и в таком обществе взялся бы ходить по танцплощадкам с линейкой для измерения платьев и брюк. Я уж даже боюсь представить себе его реакцию, к примеру, на сценический костюм Чары Нанди с праздника Пламенных Чаш!

В общем, о данном опусе даже нельзя сказать, что нынче он устарел – он был устаревшим уже в момент своего появления. Устаревшим просто потому, что представляет собой скопище давным-давно затертых, избитых и истрепанных на миллионах газетных страниц слов-штампов. Полностью лишенный любой привлекательности и оригинальности, он сух, сер и скучен, словно пыль на старом чердаке, куда за ненадобностью сваливают всякий хлам. Единственная категория читателей, которой его можно порекомендовать, – это те, кто страдает бессонницей. Да и тем – только в качестве сильнодействующего средства для особых случаев.

Чтение этой книги стало для меня чем-то сродни раскачиванию на качелях: взмах – от воодушевления к разочарованию, взмах – обратно, и от первых до последних страниц так было несколько раз. Не уверен, что смог этим сравнением полностью передать свои ощущения, но ниже попытаюсь разъяснить подробнее. (Вышло, правда, слишком длинно – заранее прошу прощения, высказаться короче, увы, не получилось.)

Итак, взмах первый. Я обратил внимание на «Лоцмана кембрийского моря» исключительно из-за названия – как-то сразу вспомнились «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна (там, если помните, было подземное море, населенное всякими доисторическими чудовищами) и «Побег» Севера Гансовского (где главный герой был сослан вначале именно в кембрийский период). В общем, открывая книгу, я находился в предвкушении: вот сейчас окунусь в кембрийское море, посмотрим, что-то там меня ждет?.. Однако первые же страницы убедили меня, что ловить трилобитов за хвосты, как герой Гансовского, здесь не придется. 1932 год, геологическая экспедиция ищет нефть на берегу Байкала, одновременно мужественно преодолевая различные трудности и воспитывая в беспризорниках, взятых в экспедицию рабочими, чувство долга, ответственности, трудолюбия и прочего подобного при помощи стандартных лозунгов, поучений и личных примеров. Проще говоря, оказалось, что никакая это не фантастика, а самый что ни на есть реальный реализм производственно-воспитательного толка. Таких книг в свое время были написаны сотни, если не тысячи, и особыми достоинствами они, насколько я могу судить по своему читательскому опыту, в целом не отличались. Может, бросить тогда? Нет, пожалуй, стоит продвинуться еще на десяток-другой страниц – надо же понять, при чем тут кембрий и тогдашнее море.

Когда по мере чтения выяснилось, что экспедиция ищет не просто нефть, а нефть кембрийского возраста, пришел черед взмаха второго – обратного. Я немного воспрянул духом: такая нефть – это уж наверняка фантастика, хоть и «ближнего прицела». Откуда бы полмиллиарда лет назад, когда многоклеточные организмы только-только начали появляться на Земле, взяться количеству биомассы, достаточному для образования нефти? На всякий случай я решил выяснить, существует ли в самом деле кембрийская нефть, и с огромным удивлением узнал: да, существует. Более того, оказалось, что образ главного героя, Василия Зырянова, до мелочей совпадает с геологом, которому принадлежит заслуга открытия этой древнейшей нефти, – Василием Михайловичем Сенюковым. Тот был по национальности коми – зырянин по-старому: вот вам и фамилия для главного героя. Вырос в семье плотогона, уже подростком сам водил плоты по северным рекам, обладая невероятной зрительной памятью на ориентиры на местности – именно эта способность Зырянова в книге является решающей в деле его поисков. Реальный Сенюков заинтересовался геологией вообще и геологией нефти в частности, увидев в детстве на поверхности одной из рек черную маслянистую пленку и рассматривая разноцветные слоистые обрывы вдоль берегов. Точно так же эта история изложена и в романе. Далее – Нефтяной институт, первые самостоятельные экспедиции – это тоже совпадает с тем, что я нашел на страницах книги. Даже само название «Лоцман кембрийского моря» – это не авторская находка, а прозвище Сенюкова, бытовавшее в действительности.

Когда я понял, что Зырянов – это фактически реальное историческое лицо, второй взмах плавно перешел в третий – назад, к разочарованию. Мало того, что фантастики не предвидится, так еще и производственный реализм оказывается чуть ли не документально-биографическим произведением. Однако по той же самой причине возник и некоторый интерес: ведь Василий Сенюков в 1937 году добился-таки своего, получив в Якутии из разведочной скважины, заложенной по его инициативе, первые образцы нефти кембрийского возраста, – значит, и Василий Зырянов должен достигнуть той же цели. Прототип Зырянова отличался невероятной работоспособностью, жадностью к знаниям, склонностью к «еретическим» идеям, напористостью и непреклонной верой в собственную правоту – само собой разумеется, что и Зырянов в книге обладает этими же качествами. Раз так, подумал я, то «человек-таран» Зырянов, как и Сенюков, пробьет все преграды и на последних страницах посрамит многочисленных скептиков. Пожалуй, стоит почитать, как он к этому придет.

Тут мне вспомнилась другая, намного более известная книга примерно о том же самом – «Два капитана». К знаменитому каверинскому роману я отношусь весьма прохладно, а вот «Лоцман кембрийского моря» при всем сходстве оказался, на мой взгляд, лучше. Да, конечно же, Зырянов и впрямь напоминает Григорьева, да и высоконравственных назидательных рассуждений в книге тоже хватает. Иногда мне казалось, что еще чуть-чуть – и Зырянов, архетип комсомольца-энтузиаста довоенных лет, станет в один ряд с дидактически-примерным Григорьевым. Однако писатель, похоже, тщательно держал образ главного героя в заданных рамках: на следующей же странице Зырянов совершал что-нибудь откровенно залихватски-глупое, что с идеалом не вязалось никак. Поэтому я сам не заметил, как третий взмах плавно превратился в четвертый. Зырянов предстает на страницах книги совершенно живым человеком, в то время как Григорьев безупречен и тверд, словно мраморная статуя, и история его поисков пропавшей экспедиции тоже до скрежета зубовного идеальна и нравоучительна – в отличие от бешеной погони Зырянова за кембрийской нефтью. «Бешеной» – наверное, самое точное слово: темп первых пятилеток под лозунгом «догнать и перегнать» Зырянов воплощает в себе как нельзя лучше. Возможно, писатель здесь несколько сгустил краски, намеренно утрировав некоторые черты прототипа: получился не просто энтузиаст, а фанатик своей идеи – а, собственно, почему бы и нет? Уж лучше фанатик, чем человек, у которого «в первый раз в жизни заболела голова» лет этак в двадцать пять (есть в «Двух капитанах» такой эпизод).

Скажу к слову и об антигероях: замдиректора Геологического института Порожине, аспиранте Небеле, бандите Меншике. Все они вышли довольно-таки блеклыми, не сделавшими Зырянову и половины тех пакостей, которые могли бы сделать. Может, в реальности так оно и было. Но раз уж «Лоцман кембрийского моря» проходит по категории художественной литературы, а не строго документальной биографии, можно было бы сделать противников Зырянова достойными его яркими личностями. К сожалению, приходится довольствоваться тем, что есть, и вот тут у каверинских Николая Антоновича и Ромашова безусловное преимущество.

А фантастика… оказалось, что некоторые ее черты в «Лоцмане кембрийского моря» все-таки имеются! Есть в книге одна полуфантастическая история: о русских людях, которые во времена Ивана Грозного, спасаясь от «государевой руки», прошли Ледовитым океаном и обосновались в низовьях Индигирки. Основанное ими поселение – Русское жило́ – просуществовало до двадцатого века почти в полной изоляции от мира. Лишь изредка самые смелые выходили «в мир» и возвращались, пересказывая слухи о том, что происходит на Руси. Вначале было тревожно: а ну как писатель просто сведет эту историю к перевоспитанию и приобщению «русских жильцов» к социалистическому строительству? Такого, учитывая время выхода книги (1956 год), стоило бы ожидать. Но нет, получилось намного интереснее – отнюдь не просто «уход из деревни в мир победившего социализма с кисетом денежек времен Ивана Грозного», как написано в предыдущем отзыве. История «подвига русского жильца Николая Ивановича» оказалась отлично вплетенной в общий сюжет! Может быть, слишком уж быстро приспосабливается к обстоятельствам пришелец из «затерянного мира», слишком легко всюду его принимают и слишком просто верят. Зато его речь и образ мыслей переданы совершенно неподражаемо: ирония, юмор, игра слов, оксюмороны – все идет в ход. Вот вам типичный пример: «Караульщик исполкома поведал пречудные новости или небывальщину: будто царь Иван Грозный Васильевич не оставил потомства на престоле». Исполком – и «новости» об Иване Грозном! Совершенно замечательна и Берестяная Сказка – история основания Русского жила, рассказанная языком первопоселенцев: «ведомый вож», «сволокся к Москве», «власти, яко козлы, стали пырскать на людей», «со льдины на льдину перепихивались», «каменная самоядь побежала, и отгромили все запасы»… Берестяная Сказка читается настолько «вкусно», что просто не хочется спешить – я не раз перелистывал страницы назад, чтобы с великим удовольствием перечитать, например, такое: «И ты, ежли уповаешь, веди нас морем студеным и немилостивым, встреч солнца земли незнаемой и недоброй, куда изначалу ходоков не бывало, а мы будем туда! А куда наша нога придет – и та земля нашей будет!»

Фрагменты Берестяной Сказки, разбросанные по тексту по мере того, как рассказывает их Николай Иванович, сильно меняют восприятие производственного романа о героях первых пятилеток – делают его легче и интереснее, избавляют от назидательной тяжеловесности, свойственной жанру. Как и следовало ожидать, современность в Русское жило все-таки проникает вместе с одним из бывших зыряновских рабочих-беспризорников – Семеном Тарутиным, внуком одного из «русских жильцов», ушедшего «в мир» и не вернувшегося. Впрочем, в своих письмах и дневниках Тарутин рассказывает о приобщении Русского жила к социализму с юмором и немалой иронией (и самоиронией тоже). Тут порой даже забавно: читатель, знакомый с понятием «культа карго», отыщет в попытках «русских жильцов» сделать «всё как на Руси» с ним немалое сходство.

В конце концов мои мысленные «качели» застыли в положении, отклоняющемся от нейтральной вертикали: обратного, пятого взмаха к разочарованию так и не случилось, «Лоцман кембрийского моря» мне скорее понравился, чем нет. Тут, кстати, возникает следующая загадка. Очень похоже, что автор – человек, хорошо знакомый с прототипом своего главного героя, знающий не понаслышке геологию и нефтеразведку, немало поездивший по экспедициям в самые глухие места, знакомый с традиционным бытом якутов и эвенков. Но в тех скудных сведениях о биографии Федора Моисеевича Пудалова, что мне удалось отыскать, нет никаких упоминаний, что он был знаком с Сенюковым и имел хотя бы какое-нибудь отношение к геологии нефти. Так что буду благодарен, если кто-нибудь, кто знает больше, прояснит этот вопрос и дополнит мой отзыв своими сведениями об авторе «Лоцмана кембрийского моря».

Не стану скрывать, что стимулом для написания данного отзыва послужила деятельность одного посетителя «ФантЛаба», опубликовавшего месяца четыре назад серию абсолютно разгромных отзывов на все без исключения части «Патруля времени» под общим девизом «Не читать!!!». Что только он не ставил Андерсону в вину: и что тот восхваляет американский милитаризм, и что замалчивает роль русского народа в мировой истории (ну да, если действие происходит в античности или раннем средневековье – как же без русских-то?!), и еще немало всего. Обвинения, разумеется, смехотворные, однако в голове против воли зашевелилась мысль: сам я от «Патруля времени» когда-то не то чтобы остался в восторге, но в целом впечатление получилось неплохим; но дело было давно, я мог и забыть что-нибудь, на что-нибудь не обратить внимания; так, может быть, стоит все-таки перечитать на всякий случай – вдруг второе впечатление и вправду окажется хуже первого? Так что с полки был извлечен объемный, под тысячу страниц, том из серии «Шедевры фантастики», и я погрузился в перечитывание приключений Мэнса Эверарда и его коллег.

Как и всякая серия произведений, создававшаяся постепенно, в течение долгого времени (в данном случае – четырех десятилетий), «Патруль времени» несет в себе явные следы изменений в творческом методе автора. Они особенно заметны, если читать все его части подряд, как сделал сейчас я. В пятидесятые годы, задумывая Патруль времени, Андерсон явно не ставил перед собой задачу создать что-нибудь с претензиями на глубокий смысл, с философским или психологическим уклоном, с запутанным и полным интриг сюжетом. Он взялся за чисто приключенческую темпоральную фантастику – несложные персонажи, нехитрые повороты сюжетов и обязательный быстро достигаемый хэппи-энд. Не стремился он и четко продумывать временны́е парадоксы, правила их возникновения и разрешения и часто крутил ими как хотел в угоду собственным замыслам. Первая повесть, давшая впоследствии название всему циклу, была именно такой – со вполне предсказуемым ходом событий, «богом из машины» в нужный момент и счастливым окончанием. За ней последовали столь же простая «Delenda est», авантюрная «Легко ли быть царем» и очень интересная по замыслу, но разочаровывающе просто реализованная «Единственная игра в городе». Зато эти повести сильно различаются временем и местом действия: тут и средневековая Британия, и древняя Персия, и Америка в альтернативном XX веке и в доколумбовы времена – и написаны легко и с выдумкой. Кажется, что сама идея Патруля времени за первые пять лет автору нисколько не наскучила, и он от души развлекался ею, подкидывая оперативникам Патруля все новые и новые задачи.

Затем был долгий перерыв, в течение которого в цикл добавился только совсем уж простенький и коротенький «Гибралтарский водопад», а всерьез к «Патрулю времени» Андерсон вернулся только в восьмидесятые годы. И вот эти последние повести, хотя и похожи на первые, уже больше похожи на плоды «ремесленного» подхода к делу, но зато с явными претензиями на серьезность. Почти все они скроены по одному лекалу: вначале выбирается место и исторический период, как можно глубже изучаются, после чего придумывается аргументация, почему именно данные время и место являются ключевыми для мировой истории. Для пущей убедительности описывается альтернативный вариант – что будет, если что-нибудь пойдет не так (если коротко, то мир непременно станет чем-то вроде уродливой карикатуры или пародии на нашу реальность). Основа готова, остается изобрести несложную интригу с обязательным участием Меро Варагана – «дежурного злодея» цикла, – добавить некоторую долю глубокомыслия и перенести полученный набор ингредиентов на бумагу. Попытка уйти от такой схемы в «Звезде над морем» явно провалилась: более скучной и унылой вещи в составе «Патруля времени», кажется, нет. Без Варагана и экзальтационистов обошлась еще «Печаль гота Одина», и вот с ней получилось иначе: хотя читать порой тоже скучновато, зато тяжесть долга сотрудника Патруля здесь показана яснее всего. Даже Мэнс Эверард, сквозной персонаж «Патруля времени», меркнет перед Карлом Фарнессом. Но самой колоритной фигурой цикла является, на мой взгляд, не Фарнесс, а дон Луис Кастелар из «Года выкупа» – испанский конкистадор, умный и энергичный, одержимый идеей завоевания мира для католической церкви при помощи машины времени из далекого будущего и оружия двадцатого века. Андерсон уже однажды, задолго до «Года выкупа», обратился к похожему сюжету и написал «Великий крестовый поход», вещь весьма удачную. Вот и с доном Луисом, уверен, получилось бы не хуже, если бы только писатель позволил ему в полной мере проявить себя. Но он как раз не позволил, быстро выведя дона Луиса из игры и предпочтя сосредоточиться на противостоящей ему Ванде Тамберли и уже изрядно поднадоевшем Эверарде – как в самом «Годе выкупа», так и в последовавшем за ним «Щите времени». «Щит времени», кстати, получился достойным конкурентом «Звезды над морем» по части унылости – его я просто домучивал, так и не поняв, зачем надо было сочинять полноразмерный роман с несколькими почти независимыми сюжетами и претензиями на серьезность, вместо того чтобы написать на том же материале две-три отдельные повести в привычном формате.

Так что же получается в итоге? Закончив перечитывать «Патруль времени», я убедился, что мое первое впечатление: неплохо, но далеко не шедевр – было верным. Это чисто приключенческая темпоральная фантастика, по преимуществу легкая и необременительная, глубоким смыслом не отягощенная и ставящая перед собой в основном развлекательные цели. Так к ней и стоит относиться, не требуя большего. Зато уж в этой своей «лиге» «Патруль времени» – не только классика жанра, но и, отважусь сказать, его эталон.

Западное побережье – еще один, наряду со знаменитым Земноморьем, фэнтезийный мир, созданный Урсулой Ле Гуин. Земноморью, однако, в известности и популярности он сильно уступает. Прежде всего, как мне кажется, из-за позднего появления – в 2004 году, уже на закате творческого пути писательницы. Кроме того, сказывается небольшой по сравнению с эпическим размахом Земноморья объем написанного о Западном побережье – всего три не слишком длинных романа: «Проклятый дар», «Голоса» и «Прозрение». Каждый из них представляет собой вполне самодостаточное произведение и не требует обязательного знакомства с двумя другими. В трилогии, правда, присутствуют два сквозных персонажа, но если в первой части подростки Оррек и Грай – главные герои, то во второй они, уже повзрослевшие, – не более чем второстепенные действующие лица, а в третьей – вообще эпизодические. Так что читать «Легенды Западного побережья» можно в любом порядке и даже не целиком.

Западное побережье – это действительно западная часть какого-то вымышленного континента, географически весьма разнообразная и населенная разными народами: есть кочевники, живущие в пустынях, есть торговые города-государства на берегу моря, есть полудикие болотные племена, есть феодальные горские кланы Верхних земель. Кстати, в Верхних землях, где происходит действие первой части трилогии, нетрудно угадать самую обыкновенную горную Шотландию. Возможно, в замыслы Ле Гуин при работе над «Проклятым даром» не входило создание целого нового мира, и она ограничилась таким вот несложным творческим приемом. В дальнейшем, как видим, эти намерения изменились – Верхние земли стали частью большого целого, появились карты как всего Западного побережья в целом, так и отдельных его частей и городов. А вот магия на Западном побережье сведена к минимуму: в первой книге у каждого клана есть свой магический дар, во второй присутствуют духи-прорицатели и волшебные книги, в третьей играют некоторую роль провидческие способности – и больше ничего. В целом Западное побережье вышло похожим на мир Элдерлингов, созданный Робин Хобб, однако сильно проигрывает ему по тщательности проработки. Его трудно воспринимать как единое целое, так как действие каждой из трех книг происходит в новом месте, а все прочие в лучшем случае упоминаются между делом. Отсутствуют и какие-либо ссылки на общую историю этого мира. В результате Западное побережье получилось каким-то набором разрозненных цветных пятен: вот тут город, вот тут болото, они описаны более или менее подробно, а что между ними и что их связывает воедино – непонятно. Может быть, Ле Гуин после «Голосов» и «Прозрения» собиралась писать о Западном побережье и дальше – ведь на созданных ею картах немало мест и названий, которые в книгах не упоминаются вообще, – но по какой-то причине так и ограничилась тремя частями.

«Легенды Западного побережья», по-видимому, рассчитаны в основном на подростковую аудиторию: каждая часть трилогии посвящена прежде всего взрослению героя и осознанию им своего места и предназначения в мире. На мой взгляд, лучшая из трех – вторая книга, «Голоса». Ее действие происходит в торговом городе Ансуле, завоеванном кочевниками-альдами, считающими письменность дьявольским изобретением и уничтожающими все книги, которые попадают к ним в руки. Главное действующее лицо – девочка по имени Мемер, одна из тех, кто знает о существовании древней библиотеки, хранящейся в Ансуле в великой тайне от альдов. Именно образ Мемер – энергичной, деятельной и находчивой – и является одним из основных достоинств второй книги, в то время как главные действующие лица первой и третьей – сын главы горского клана Оррек и мальчик-раб Гэвир – скорее портят их. Оррек всю книгу только и делает, что предается отчаянию и самоуничижению, безумно боясь даже попробовать укротить свой магический «проклятый дар». Гэвир, сталкиваясь с трудностями и препятствиями, не пытается их преодолевать, а долго молча терпит и потом тихо сбегает – и так несколько раз, пока, наконец, он не находит свою «землю обетованную» – то есть, попросту говоря, приходит на готовенькое. Возможно, что Ле Гуин и намеревалась слепить Оррека и Гэвира из теста покрепче, но, будучи радикальной феминисткой с многолетним стажем, на склоне лет, похоже, уже просто разучилась создавать нормальных персонажей мужского пола, превращая любого из них (возможно, даже неосознанно) в безвольную тряпку. А все те качества, которых она лишила Оррека и Гэвира, достались Мемер.

В конце концов, правда, счастливо находят свое призвание все трое:

И вот тут любопытно отметить единое связующее звено, которое привело каждого из них к цели, – это книги. Для Оррека толчком к выходу из пропасти отчаяния послужили записи легенд и баллад, сделанные его матерью, на судьбу Мемер сильно повлияли магические книги в тайной библиотеке, а Гэвиру помогли вообще все книги, какие ему довелось прочитать, в первую очередь – томик стихотворений Оррека. Человек читающий всегда лучше нечитающего – такой можно сделать вывод, если взглянуть на эти три истории вместе. «Лучший цикл о любви к книге», – говорится в одном из старых отзывов. Отлично сказано – не убавить и не прибавить.

Стоит ли читать «Легенды Западного побережья»? В общем-то да, только, если вы не принадлежите к целевой аудитории трилогии, заранее приготовьтесь к тому, что от нее не следует ожидать слишком многого. Несложные сюжеты, понятные, простые и односторонние персонажи, легко выделяемая из текста мораль (к чести писательницы, подаваемая без излишней нравоучительности и занудства) – одним словом, самое подходящее чтение, если занимать голову чем-нибудь серьезным неохота, но и читать какую-нибудь халтуру тоже не хочется. Все-таки Урсула Крёбер Ле Гуин даже на закате своей писательской деятельности, если находила в себе силы отказаться от феминистских эскапад и мысленного моделирования различных нарочито несуразных социумов, неизменно оказывалась лучше большинства современных сочинителей фэнтези. И очень жаль, что «Легенды Западного побережья» так и не получили дальнейшего развития.

На счету американского физика-теоретика Брайана Грина, помимо множества специализированных публикаций, есть и четыре научно-популярные книги. Первая из них – «Элегантная Вселенная» – рассказывает о том, что такое теория струн и какое значение она имеет для развития физики. Во второй – «Ткань космоса» – рассматриваются вопросы космологии с точки зрения современной науки. В третьей – «Скрытая реальность» – речь идет о возможности существования параллельных вселенных. Если прочитать эти три книги именно в таком порядке, нетрудно заметить, что с каждым разом Грин уделяет все больше внимания философским вопросам. Это понятно – ведь, рассматривая проблемы, касающиеся самых основ мироздания, просто невозможно так или иначе не затронуть философские следствия из этих проблем. И, естественно, чем глубже рассматриваемые вопросы, тем больше философии приходится привлекать при их обсуждении.

И вот передо мной четвертая научно-популярная книга Брайана Грина – «До конца времен». Здесь на описанном выше пути сделан еще один шаг вперед: «До конца времен» – это уже не столько книга о физике с добавлением философии, сколько философские размышления, поданные с точки зрения ученого-физика. Этот ученый ни на секунду не забывает, что все сущее состоит лишь из частиц и полей, управляемых непреложными физическими законами, и именно в этом следует искать основу для своих умозаключений. Поэтому его подход к предмету ясен и последователен, а применяет он этот подход к таким вопросам, над которыми, уверен, каждый из нас задумывался хотя бы раз. Что такое сознание, как и на каком уровне организации материи оно возникает? Где проходят границы между квантовой неопределенностью и ньютоновской ясностью, между живой и неживой материей? В чем разница между прошлым и будущим, если законы физики безразличны к направлению течения времени? Что будет с Солнечной системой, Галактикой и всей Вселенной в отдаленном и очень отдаленном будущем? Зачем мы вообще стремимся к познанию мира и на что рассчитываем при этом? По существу, все те вопросы, которые Грин задает себе и рассматривает в книге, – это в совокупности тот самый адамсовский Главный Вопрос Жизни, Вселенной И Вообще. Только здесь, в отличие от «Автостопом по Галактике», предпринята попытка разобраться в нем всерьез, с фактами в руках.

Прежде всего, привлекая для обоснований и разъяснений термодинамику, квантовую механику, общую теорию относительности и прочие разделы физики, Грин показывает нам конечность всего сущего. Да, материя и энергия вечны и неуничтожимы, но в силу действия законов мироздания рано или поздно они перейдут в такие формы, которые сделают невозможным существование любых сколько-нибудь сложных и упорядоченных структур – даже атомов. Естественным образом встает вопрос: а зачем тогда вообще всё, если рано или поздно это «всё» неизбежно придет к такому вот состоянию с наивысшей энтропией – «тепловой смерти»? (Неважно, что произойдет это через невообразимо долгие по нашим представлениям сроки порядка 10¹º² лет или даже намного большие.) Что же – всё напрасно и не стоит искать какой-либо смысл и цели? Нет, говорит нам Брайан Грин, пусть нет смысла в существовании Вселенной и нет никаких содержащихся в ней великого замысла и цели, смысл для себя можем создать мы сами. Грин ставит перед собой задачу: показать уникальность времени, в котором мы живем, и дать нам возможность осознать эту уникальность. «Наше время» в данном случае – это миллиарды лет, которые, однако, кажутся кратким мигом в сравнении с отдаленным будущим Вселенной. Но раз мы существуем здесь и сейчас, значит, законы природы это допускают. А ведь могли бы и не допускать – фундаментальные константы мироздания могли бы оказаться совершенно иными, и тогда ничто из того, что окружает нас, от атомов до галактик, не существовало бы или имело бы совершенно иные формы. Так не удивительно ли, что все случилось именно так и что по крайней мере в одном уголке Вселенной возникла такая форма материи, которая способна к самоорганизации, самовоспроизведению, взаимодействию с окружающим миром и – в конечном итоге – к познанию этого мира и самой себя в нем? Это и в самом деле удивительно, говорит Грин, но для объяснения этого вовсе не требуется привлекать никакие высшие силы и сверхъестественные сущности. Уже на текущем уровне познания мы можем ответить на очень многие вопросы, касающиеся нашего собственного существования и устройства Вселенной. А те, которые нам пока не под силу, наверняка получат ответы в будущем – и притом куда более осмысленные, чем пресловутое «42». А раз так, тем больше оснований восхищаться тем, что мы есть и что мы способны к познанию мира. Логично, делает вывод Грин, что именно эта способность может и должна стать смыслом нашего бытия, и именно в ней надо искать прибежище для разума перед лицом холодной и равнодушной Вселенной.

Последняя глава, в которой делается этот вывод, называется «Благородство бытия». Мне кажется, что здесь имеется не выраженная явно, но заметная отсылка к известному изречению Блеза Паскаля о мыслящем тростнике. Мне, однако, пришли на ум другие фразы, которые Брайану Грину вряд ли знакомы, – из классиков отечественной фантастики: «и они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же»; «в этих глазах был свет безмерного мужества разума, сознающего беспощадные законы Вселенной, бьющегося в муках и радости познания». Думаю, если бы Грину были известны эти цитаты, он привел бы их в своей книге наряду с многими другими – ведь, по существу, именно об этом, о мужестве познающего мир разума, он и ведет речь.

Написана книга характерным легким гриновским языком с большим количеством наглядных аналогий и примеров, как и три предыдущие. Самое заметное отличие от них – полное отсутствие иллюстраций в тексте. Для чисто научно-популярной книги я счел бы это крупным недостатком, но такому «полуфилософскому трактату», каким является «До конца времен», они действительно не требуются. В качестве компенсации Грин добавляет в текст немало эпизодов и мыслей из собственной биографии – например, взрыв газа в духовке или размышления при наблюдении северного сияния из болотной грязи. В этом смысле «До конца времен» – книга очень личная, однако все такие эпизоды вставлены в нее органично и уместно, нисколько не перебивая основной тон и тематику повествования.

В заключение осмелюсь предположить, что в области научно-популярной литературы Брайан Грин уже больше ничего нового не напишет. Возможно, он переделает свои опубликованные ранее книги с учетом открытий, совершённых уже после их выхода, – это более чем вероятно. Но как человек, ученый и философ он выразил себя в «До конца времен» исчерпывающе и полностью.

Пушкин – историк: согласитесь, непривычное сочетание. Вряд ли многим сразу, с ходу, удастся припомнить его «Историю Пугачевского бунта». А историческими изысканиями Пушкин между тем занимался очень серьезно: месяцы и годы работы в архивах, груды перелопаченной литературы, работа с подлинниками, выписки, заметки, внутренняя и внешняя критика источников… Больше всего его интересовало петровское время – как общая картина того периода, так и сама личность царя-преобразователя. Подтверждение тому – «Полтава» и «Медный всадник». Но оказывается, что обе известные всем поэмы можно считать лишь побочными плодами этого интереса. Основные же усилия Пушкина были направлены на создание капитальной монографии «История Петра I». Труд этот, однако, остался так и не написанным, а то, что известно ныне под этим названием, – не сама неоконченная монография и даже не ее черновик, а лишь конспект, набросок основных тем и фактов. В него сведены результаты четырех лет работы – вплотную изысканиями в архивах и книжных собраниях Пушкин занялся в 1831 году, а данный текст был написан им в 1835.

Что перед нами именно конспективный набросок, понять нетрудно. Это по большей части даже не связный текст, а просто короткие тезисные предложения, иногда каждое – отдельным абзацем. Нередко, правда, попадаются фрагменты, которые, видимо, сразу предназначались для готового труда и потому написаны развернуто и подробно. Но в основном страницы заполнены голыми тезисами и изобилуют ссылками на источники (зачастую с язвительными комментариями, а то и просто пометками типа «вранье» или «невероятно»), вопросами самому себе («куда?», «когда?», «кому?») или просто вопросительными знаками, пометками «NB», «etc.» и прочими свидетельствами того, что работа только начинается. Забавны сочетания языка начала XVIII века – то есть выписанных из источников цитат – с авторским текстом, написанным языком первой половины XIX века с привычным употреблением французских слов. Например, так: «Прямо государю подавать одни челобитни о делах государственных и о неправых решениях (чувствителен недостаток cour de cassassion)». Примета времени: даже Пушкину, несмотря на весь его огромный словарный запас, порой было проще выразить ту или иную мысль или понятие по-французски.

Одна из самых примечательных черт подготовительного текста – перечни царских указов по годам, помещенные в конце глав. Чем только не занимался Петр, вплоть до «неотпуску за моря бобрового пуху» или «о ссылке Чаплыгина дворового человека»! Но большинство указов касается налогов, податей, пошлин и прочего подобного, а также сыска беглых – сразу видно, что царю в его начинаниях отчаянно не хватало денег и людей. По этим перечням указов и по сопутствующим подробностям можно проследить, как Пушкин, в начале работы явно симпатизировавший Петру, а то и прямо восхищавшийся им, затем по мере накопления сведений стал видеть в нем прежде всего тирана и деспота, стремившегося поставить под свой личный контроль абсолютно все стороны жизни государства и людей. Тут, кстати, можно опять-таки вспомнить две «петровские поэмы». На смену романтическому образу царя из «Полтавы» 1828 года («…лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен») уже через пять лет в «Медном всаднике» приходят куда менее лестные слова вроде «горделивый истукан». Это понятно: к 1833 году Пушкин, успевший проделать немалую исследовательскую работу, мысленно видел Петра уже совсем иначе. В «Истории Петра I» этот процесс развенчивания прежнего кумира продолжается: ни о какой идеализации образа царя, которой отличались многие из использованных в работе источников, не идет и речи. То и дело попадается, например, такое: «с похмелья, видно», «радуется исподтишка», «корыстолюбивая душа», «хвастается своею жестокостию». Многие указы Пушкин называет тиранскими и жестокими, а на одной из последних страниц Петр и вовсе именуется разрушителем. Кое над чем Пушкин откровенно потешается (например, над «указом о вытье»). Приводятся и образчики солдафонского юмора Петра: «В случае несогласия он обещал вылечить город через пургацию, для чего уж и привезены сюда и пилюли».

Само собой разумеется, что невозможно читать «Историю Петра I», не сравнивая ее невольно с куда более известным романом А. Н. Толстого «Петр Первый». Рядом с критическим пушкинским исследованием становится отчетливо видна лакировка образа Петра, предпринятая Толстым: у него царь – в первую очередь мудрый государственный муж, который если и поступает жестоко, то разве что вынужденно, а если и выпьет порой лишнего, то только по достойному поводу и быстро протрезвеет. Впрочем, очень похоже, что Толстой кое-что позаимствовал из пушкинского наброска (точнее, из тех его частей, что были опубликованы ко времени его работы над романом) если не в части образа Петра, то в части мелких фактов. Два характерных примера: выражение «смотреть зверообразно» и шут Петра по прозвищу Педрилло (у Толстого превратившийся в Педрилу, домашнего дьякона Меньшикова). Откуда бы еще Толстому взять такие перлы? Да, он наверняка работал с теми же источниками, что и Пушкин, но очень маловероятно, что среди тысяч архивных документов оба они отыскали и обратили внимание на одни и те же мелочи.

Если внимательно читать пушкинский текст, то можно заметить, что многое осталось в нем без должного внимания, а то и вовсе не затронутым. Это, например, печальная история царевича Алексея: Пушкин обращается к ней только уже в самом конце, описывая следствие и суд, а как так вышло, что наследник престола обернулся противником собственному отцу, не пишет вообще. Ничего нет о знакомстве Петра с Екатериной, да и чаще всего она просто упоминается время от времени как нечто неодушевленное: «привезена туда-то», «оставлена царем там-то» и т. п. Совсем ничего не написано о промышленном освоении Урала и севера России. Вообще говоря, ближе к концу пушкинские заметки сводятся исключительно к военным, политическим и дипломатическим темам – они, конечно, для тех лет наиболее важны, но читать последние главы с бесконечными перечислениями, кто с кем где встретился, о чем договорился и кто кому сдался, становится скучновато. Сам Петр из живого человека в этих главах все больше превращается в функцию. Уверен, впрочем, что однобокость заметок о последних годах правления Петра в собственно тексте монографии была бы компенсирована всем тем, чего им не хватает. И чертовски жаль, что Пушкину так и не удалось закончить свой труд.

Так как перед нами не законченное произведение и даже не его черновик, а всего лишь конспект, набросок, то оценить его однозначно вряд ли возможно. Кто знает, что из этого наброска получилось бы в конечном итоге: историк возобладал бы над писателем или писатель – над историком? Некоторые, между прочим, желали успеха именно историку: когда стало известно, что Пушкин занимается историческими изысканиями, высказывались, что, мол, наконец-то человек вместо писания стихов взялся за полезное дело. Так что поневоле закрадывается в голову крамольная мысль: вполне возможно, что, приобретя в лице Пушкина великого поэта, мы тем самым потеряли не менее великого историка – и еще неизвестно, в какой из этих двух ипостасей он оказался бы лучше…

Давно уже отгремели залпы хвалебных отзывов, давно утихли дискуссии на форуме об этичности и допустимости рекламы в подобной форме, и теперь, думаю, настало время выполнить обещание, данное когда-то коллегам-лаборантам: прочитать «Мелких и золотокрылых» и написать первый здесь неангажированный и по возможности объективный отзыв.

Итак, о чем вообще идет речь? В каком-то, судя по всему, не слишком отдаленном будущем инопланетяне-миги завезли на Землю золотокрылых дракончиков в качестве домашних питомцев для людей. Завезли не просто так: от того, смогут ли люди ужиться со златокрылами, зависит, доросло ли человечество до вступления в галактическое содружество миров. Златокрылы входят со своими хозяевами в тесный эмоциональный контакт и, обладая телепатическими способностями, воздействуют на человеческую психику, меняя ее к лучшему. Еще они могут перемещать хозяев на несколько минут в будущее, чтобы те могли увидеть нежелательные последствия того или иного своего поступка и, вернувшись назад, предотвратить их. Так златокрылы способны постепенно излечить все человечество от врожденных пороков – алчности, жестокости, властолюбия и прочего, – если люди, конечно, захотят этого. И вот однажды группа ученых с одним златокрылом, собираясь на конференцию, вдруг неожиданно для себя перенеслась сразу на год вперед, а возвращаться в свое время стала постепенно: каждую полночь перескакивать на двое суток назад, проживать одни сутки, опять перескакивать на двое суток назад…

Ничего не напоминает? Ну да, Янус Полуэктович со своим попугаем, все верно. Вообще говоря, многие из идей, положенных в основу «Мелких и золотокрылых», кажутся прямо позаимствованными у классиков мировой фантастики. Обыденность контактов с инопланетянами и обилие диковинных чужих растений и зверей с еще более диковинными названиями – из «Звездных дневников Ийона Тихого» или, к примеру, из «Заповедника гоблинов» и Саймака вообще. Существование содружества (Кольца) обитаемых миров – от Ле Гуин, Ефремова, того же Саймака. Да и сама идея инопланетной зверюшки, приносящей людям мир и радость, вроде бы тоже не нова, разве что не могу вспомнить, у кого я такое встречал. Название «Они были мелкие и золотокрылые» – само собой, намек на известнейший рассказ Брэдбери, хотя здесь ничего общего с ним нет. (Очень похоже, что это просто коммерческий прием, «удочка» для потенциальных читателей.) Только вот на сцене, созданной перечисленными выше почтенными классиками, здесь играют опереточные злодеи и садисты-извращенцы, захватившие власть ради власти и прямо-таки сочащиеся образцово-показательным злом, таинственные медноволосые незнакомки в сновидениях и наяву, благородные незнакомцы – спасители девушек и отважные девушки – спасительницы мира, влюбленные студенты и официантки-золушки… И, само собой, присутствуют жаркая любовь с первого взгляда и ядовитая ненависть. Словно бы автор взяла за основу неплохой фантастико-гуманистический замысел, но не нашла лучших способов реализовать его, кроме как с помощью такой вот галереи персонажей из женских романчиков.

Издательская аннотация представляет нам «Мелких и золотокрылых» как антиутопию. Что ж, можно сказать и так, только это антиутопия мягонькая и уютная, словно бы придуманная нарочно для девочек-подростков, дабы не ранить их неокрепшую психику. Обществом управляет искусственный интеллект с неаппетитным названием Аколитус (у меня как-то сразу возникают ассоциации с колитом и аконитом, а отнюдь не с латинизированным греческим словом, означающим «спутник» или «помощник»). Люди разделены на три сорта, каждый живет в своей так называемой полосе (целевая аудитория: ой!), переходы и даже переписка между ними крайне редки, нельзя в одной полосе говорить о том, какова жизнь в другой (вот кошмар-то!), у каждого своя личная идентификационная карточка, без которой шагу не ступишь (ой, мамочки!), роботы вытесняют людей из многих сфер деятельности, отсюда безработица (хнык-хнык), на «обочине» живут «стертые» и деклассированные (ах, как ужасно…), и так далее. Но при всем том жизнь на Земле благоустроенная, спокойная и мирная, без вражды, войн и агрессии, без назойливой пропаганды и разнообразных держиморд на каждом шагу – да это просто пряничный домик какой-то. (Кстати, одного из златокрылов как раз зовут Пряник.) Знаете, даже если это и антиутопия, то я не отказался бы в такой пожить немного – так, в качестве приятного отдыха от нынешней действительности.

Так вот, вернемся к сюжету. Он развивается сразу в нескольких линиях в разное время, так что понимание событий требует поначалу некоторых усилий. Зато потом, примерно к концу первой трети текста, приходит понимание: да ведь все очень просто, можно уже сейчас предсказать, что будет дальше.

Заявленный девиз книги – «эмпатия спасет мир». Хм. Много комментировать не буду, а приведу только цитату из замечательной повести Ариадны Громовой «Мы одной крови – ты и я!», также посвященной проблеме взаимопонимания на планете Земля: «Понять – это еще не значит договориться. Я в принципе понимаю и без телепатии, что думает, например, Барри Голдуотер, но договориться мы с ним вряд ли сможем».

Немного о языке «Мелких и золотокрылых». Не Пушкин, конечно, но далеко и не бергеры-фарутины. Встречаются раздражающие жаргонизмы и ошибки (прежде всего лексические и пунктуационные), авторский стиль порой кажется примитивным, но в целом написано вполне грамотным и легко читающимся языком. Заслуга ли это автора, редактора или корректора – не знаю, но общий уровень на нынешнем деградировавшем фоне можно считать неплохим.

Так что получается в итоге? «Мелкие и золотокрылые», не стану скрывать, оказались несколько лучше, чем я ожидал от столь активно рекламируемого произведения. Но в то же время это, разумеется, далеко не шедевр мировой фантастики, никаких великих откровений и глубоких мыслей, которые взахлеб обещали нам многочисленные медоточивые отзывы, здесь, как и следовало ожидать, нет. Перед нами просто старательно смешанный коктейль из различных проверенных временем ингредиентов, по мере фантазии бармена украшенный сверху парой ломтиков имбиря и веточек мяты и с фигуркой златокрыла на соломинке. Так что если прочитаете – возможно, вам и понравится, а не прочитаете – ровным счетом ничего не потеряете.

Вообще-то я небольшой охотник до книжных новинок – уже привык, что чаще всего приходится в них разочаровываться. Но вот на фантлабовский анонс скорого выхода «Хозяйки Шварцвальда» отчего-то обратил внимание, прочитал ознакомительный фрагмент, затем купил саму книгу – и с удовлетворением (а также с некоторым приятным удивлением, что уж там таить) отмечаю, что она в целом превзошла мои ожидания и не оправдала опасений. А опасался я либо, как нынче водится, беспросветной «чернухи», либо розовых соплей и слюней – и вдобавок в комплекте с неимоверной тупостью действующих лиц и дурацким сюжетом. Читали, встречали, знаем… Однако автору «Хозяйки Шварцвальда» удалось пройти по острию ножа, не свалившись ни в одну из пропастей, которые это лезвие разделяет. С одной стороны, вещь у нее получилась жесткая, резкая и жестокая, без всякой слащавости и сентиментальности. С другой – любовная линия там все-таки присутствует, но вполне умеренная и не раздутая до непропорциональности, как в тоннах современной макулатуры про учениц магов.

Итак, что насчет жестокости и отсутствия сентиментальности? Ведьмы на кострах и чумные города – это просто атрибуты, неотъемлемая часть жизни Европы начала семнадцатого века. Я не знаток этого исторического периода, но, на мой неискушенный взгляд, выглядит обстановка вполне убедительно и правдоподобно. В тексте много отсылок к тогдашним обычаям, к именам алхимиков и врачей, а в авторском послесловии говорится, что и сама история основана на реальных фактах. Как я узнал, автор – филолог-германист, уж она-то, надеюсь, знает, о чем пишет. Что еще? Зарезанная мать с детьми – лишь возмездие, настигшее виновника. Другие подобные эпизоды тоже кажутся вполне уместными и продиктованными ходом событий и реалиями тогдашней жизни. А главное, подаются эти грязь и кровь без болезненного смакования, которым отличается многое из издаваемого ныне, – я бы даже сказал, сухо и деловито. Словно бы Уна Харт то и дело спрашивала себя за работой: было такое в реальности? Было. Значит, так и напишем.

А романтическая линия? Да ее, считайте, и вовсе нет. Замужество здесь – поступок, продиктованный не столько чувствами, сколько ощущением правильности и целесообразности. И никакой романтической мишуры, которой считают долгом обвешивать свои творения тысячи бездарных сочинительниц. Так что можно констатировать: любовная линия – да, есть, а вот назвать ее романтической просто язык не поворачивается.

Ну и, собственно, сам сюжет. Издательская аннотация лукавит: в книге не одно, а два главных действующих лица, и кто из них в конечном итоге является подлинной хозяйкой Шварцвальда, я так и не смог понять. И окончание по этой причине вышло несколько парадоксальным и ироническим, в духе Бернарда Шоу – ну, знаете, когда из цветочницы делают герцогиню, а она потом отказывается принимать навязанную ей участь, но и в цветочницы возвращаться не желает. Впрочем, не хочу заранее раскрывать финал и скажу только, что Агата Гвиннер станет совсем не той, кем ей полагалось бы стать, и дочь палача Урсула Зауэр тоже пойдет совсем не той стезей, какой хотела бы. Можно сказать, что их мысли, дела и желания, вначале диаметрально противоположные, однажды пересекутся, и после этого Агата и Урсула поменяются ролями.

А кто виноват? Конечно же, нечистая сила – как же иначе может быть в средневековой Европе? Здесь также не обошлось без злой иронии: те, кто заключил Пакт и имеет при себе прирученного демона, сотнями отправляют на казнь ни в чем не повинных людей. Зло торжествует, ведь очень немногие способны противостоять искушению получить из рук демона все, чего ни пожелаешь. Например, земли и деньги ложно обвиненных… И вот тут, в самом конце, Уна Харт уже пишет безо всякой иронии: Мефистофеля не отгонишь, как назойливую муху, он всегда рядом, за твоими плечами, и не успокоится, пока не отыщет себе очередную жертву – неважно, чем он ее в конце концов заманит…

О недостатках. Действие показалось мне неравномерным: вначале разворачивается медленно и сонно, я бы даже сказал, заунывно, потом внезапно начинает скакать через годы, потом опять резко замедляется, останавливаясь на каждой мелочи. Понятно, что это находится в полном соответствии с авторским замыслом, но все-таки превращение семилетней Агаты в семнадцатилетнюю за какой-нибудь десяток страниц – это, пожалуй, слишком уж быстро. В этом месте не помешала бы еще пара глав – просто для того, чтобы постепенно «разогнать» действие, подготовив читателя к вороху событий, которые вскоре свалятся на него разом. Сюжет, кстати, целиком завязан на очень небольшом числе персонажей и столь же ограниченном наборе мест. Может быть, кому-нибудь это и понравится, но я полагаю, что если уж действие охватывает больше десятка лет, все-таки не помешало бы сделать его хотя бы немного менее камерным.

А в общем, по-моему, получилось очень неплохо. Повторю написанное выше: я приятно удивлен. Пожалуй, как-нибудь прочитаю еще что-нибудь из написанного Уной Харт – вдруг тоже понравится?..

Прежде всего – спасибо коллеге StasKr, благодаря чьим отзывам как на сам сборник, так и на отдельные истории из него я и узнал о существовании этой книги. Отыскал ее и поразился объему – в несколько раз больше тех сборников анекдотов о Ходже (Молле) Насреддине, чем те, что я читал в детстве, – 1238 различных историй! Вдобавок – основательное предисловие, глоссарий, подробные примечания, тематический и национальный указатели… Нет, это уже не просто книга для веселого чтения, а обстоятельное и серьезное исследование. Тут, кстати, возникает странное ощущение диссонанса этой серьезности с предметом исследования – комическим персонажем, фольклорным мудрецом, простаком и шутом одновременно. С одной стороны, сами анекдоты, даже будучи помещенными в такую вот толстую и научную книгу, нисколько не меняются, с другой – начинаешь волей-неволей смотреть на них глазами составителя сборника, для которого Ходжа Насреддин – не источник юмора или сатиры, а нечто вроде насекомого под лупой энтомолога. Вот и меня тоже потянуло на аналитический подход, результатом которого и явилось все, что написано ниже.

О названии книги. Насколько я понял, продираясь сквозь длинное, усеянное числами, фактами и сносками предисловие, смысл названия «Двадцать четыре Насреддина» в нем нигде не прояснен. Что ж, возьму этот труд на себя: имеются в виду двадцать четыре народа, в фольклоре которых имеются истории о Ходже Насреддине, пусть даже он и носит в них другие имена: Насреддин Афанди, Эпенди, Молла Насыр, Анастратин и т. д. Указатель, приведенный в конце, показывает, что Насреддин в том или ином облике оставил свой след от юга Европы (Сербии, Греции, Болгарии) до Памира и Тянь-Шаня. Впрочем, похоже, что все-таки у подавляющего большинства анекдотов о Ходже Насреддине корни растут из Средней Азии, пусть даже принято считать, что родился их герой в Турции. Например, в истории, помеченной как сербская, фигурирует Тамерлан, а в другой, с пометкой «греч.», – телеги с хлопком. Так что при чтении я классифицировал все истории по месту действия как «Центральная Азия», если только не было указано явно иное – а такое случалось нечасто. А время действия, в соответствии с датами жизни возможных реальных прототипов Ходжи Насреддина, указывал как «средние века», за исключением крайне редких случаев, когда в тексте встречались явные анахронизмы: ружья, очки и прочие более или менее современные вещи.

У сборника, на мой взгляд, есть один крупный недостаток – сам принцип его составления. Истории о Ходже Насреддине в книге скомпонованы по тематике: «О бедности и богатстве», «О судах и судьях», «Насреддин и властители», «О ворах и обворованных» и т. п. – всего шестнадцать таких тематических разделов. Но, по-моему, было бы лучше, если бы сборник, в соответствии со своим названием, был составлен по национальному или географическому признаку: тогда стало бы намного понятнее, каков Ходжа Насреддин в представлении разных народов. Может быть, где-нибудь он больше юродивый, чем мудрец, а где-нибудь наоборот; может быть, где-нибудь он больше склонен прислуживаться властителям, а где-нибудь – резать им правду в лицо? Указатель по национальностям тут нисколько не помогает: попробуй-ка отбери и прочти вразбивку из тысячи с лишним историй по указанным номерам только, к примеру, турецкие. А так из всей этой многонациональной пестроты сколько-нибудь запоминается только болгарский персонаж по имени Настрадин, и тот только тем, что в большинстве историй он уступает Хитрому Петру – своему местному конкуренту, тоже насмешнику и пройдохе.

О юморе. Полностью согласен, что когда-то, возможно, эти анекдоты и были по-настоящему смешны, но в наше время даже улыбнуться-то получается не всегда. Ну не смешно – и все тут! Все-таки за прошедшие века людское чувство юмора явно стало более изощренным, да и изменения жизненных реалий часто дают о себе знать. Чтобы понять суть иной истории, надо посмотреть в примечания или заглянуть в энциклопедию, и пока поймешь с их помощью, в чем соль, уже и смеяться-то расхочется. Во всей книге нашлось, наверное, десяток или два анекдотов, которые и по нынешним понятиям действительно смешны или блестяще остроумны и притом могут быть рассказаны в любой компании – ведь Ходжа Насреддин не брезговал порой и черным юмором, и физиологически-туалетным (а вместе с ним и составитель сборника – из песни-то слова не выкинешь), такое уже кому попало не расскажешь.

Впрочем, многие из историй о Ходже Насреддине никогда не принадлежали к числу веселых анекдотов. В книге встречается немало известных «интернациональных» сатирических сюжетов (в основном в разделах о властителях и судьях) с Насреддином в качестве главного действующего лица. Они, как совершенно верно отметил StasKr, и поныне остаются актуальными. Самый яркий пример, сейчас злободневный как никогда, – история под номером 941. В ее конце Тимур отменил свое распоряжение; мы же видим сейчас лишь обратное, и чем дальше, тем хуже. Может быть, у Тимура, хоть он прославился как жестокий завоеватель, было просто больше мудрости и ума?..

В целом книга, конечно же, оставляет ощущение огромного труда. Видно, что составитель сборника посвятил исследованиям фольклора о Ходже Насреддине много лет. Обсуждаемая книга вышла в 1986 году, а за восемь лет до того под названием «Двадцать три Насреддина» появилось ее первое издание, на составление которого тоже явно ушел не один год. Составитель в послесловии анонсировал работу и над следующим, в очередной раз дополненным изданием под названием «Двадцать семь Насреддинов» (насколько я понимаю, оно так и не появилось). В общем, похоже, что ничего более обстоятельного и всеобъемлющего в этой области просто не найти.

Хороший перевод названия – «Прозрение». Дочитав до конца, я именно что прозрел: да ведь я словно попал в известную историю о том, как Ходжа Насреддин взялся дотащить мешок с тыквами до дома муллы в обмен на три премудрости, которые мулла ему обещал поведать по дороге. Помните? Первая премудрость, если не ошибаюсь, заключалась в том, что если кто-нибудь скажет, что пешком ходить легче, чем ездить верхом, то это неправда. Вторая – если кто-нибудь скажет, что бедному лучше жить, чем богатому, не надо верить этому человеку. О третьей премудрости поговорим позже – пока хватит и первых двух. Вот примерно такие же «премудрости» с важным и многозначительным видом и втолковывает нам бабушка Урсула в своем «Прозрении». Смысл ее рассказа на четырех сотнях страниц в общем сводится к следующему: лучше быть богатым и свободным, чем бедным и рабом, лучше быть грамотным и образованным, чем неученым и невежественным, и вообще разделение людей на хозяев и рабов – это плохо, только не все это понимают. Главный герой по имени Гэвир начинает свой путь образованным рабом богатого семейства, вполне довольным жизнью, но постепенно понимает, что можно жить иначе,

Что ж, даже если смысл книги сводится только к таким вот «премудростям», а завершение ее откровенно слащаво, и о том, как из мальчика-раба получился сказитель и поэт, можно было бы написать увлекательно и интересно. Только вот интересно как раз и не получилось, потому что путь Гэвира к свободе оказался ужасно однообразен. Если коротко, то он таков: Гэвир приходит в какое-нибудь место – Гэвиру там нравится – Гэвиру там не совсем нравится – Гэвиру там совсем не нравится – Гэвир уходит оттуда куда глаза глядят – цикл повторяется. Если, как отмечено в предыдущем отзыве, целью этих долгих скитаний была демонстрация различных способов социального устройства (что в общем-то тоже является такими же «премудростями»), то по продолжительности странствий Гэвира можно сделать вывод, что плохо везде, кроме последнего пункта – Месуна, университетского «города мечты». Однако заметьте: и рабовладельцы Этры, и свободные обитатели Сердца Леса, и даже рыболовы-болотники – все они по мере сил и обычаев строят, творят и защищают сделанное их руками; в каждом случае перед нами общество в движении и развитии, со всеми своими преимуществами и недостатками. В последнем же случае Гэвир приходит на готовенькое: как той стрекозе, ему в Месуне «был готов и стол и дом», кто-то уже все сделал и преподносит ему на блюдечке. Это логически подводит к выводу: не надо стараться ничего делать или пытаться изменить самому – надо просто погрустить немного о том, как все плохо, а потом побродить и поискать, где дело уже сделано. Две-три попытки – и найдешь. Что ж, вполне в духе Гэвира, который отнюдь не Ходжа Насреддин. В гуще событий ему не по себе, он нытик и мямля и в этом больше всего похож на Фитца у Робин Хобб. Верно написано в одном из предыдущих отзывов, что характера у него нет никакого – терпит сколько может, а потом тихонько уходит восвояси, унося внутри очередную порцию страданий для последующего пережевывания в свободное время.

Вообще говоря, вся трилогия «Легенды Западного побережья», в которой «Прозрение» является заключительной частью, вышла совсем не «легуиновской», действительно больше напоминающей творения Робин Хобб. Только вот та не старалась делать вид, будто в ее книгах заключен какой-то глубокий философский и социальный смысл, а просто тщательно проработала свой мир Элдерлингов, сделав его подробным, достоверным и убедительным. Это в известной мере компенсировало унылые образы ее персонажей, в первую очередь того же Фитца. Ну, а тут ровно наоборот: Западное побережье вышло каким-то неопределенным и невнятным, несмотря на наличие авторских карт земель и планов городов. Зато туманного глубокомыслия хоть отбавляй – но, как уже было сказано выше, все оно сводится к повторению банальных социальных истин, отлично знакомых нам по поздним произведениям из Хайнского цикла. Тут самое время вернуться к оставшейся третьей премудрости. У ворот своего дома мулла хотел с насмешкой сказать Ходже Насреддину, что умный человек всегда может заставить глупца бесплатно тащить мешок с тыквами. Но не успел – Ходжа Насреддин ответил ему своей премудростью: «Если кто-нибудь скажет тебе, что эти тыквы не разбились, назови такого человека лжецом», – и с этими словами бросил мешок с обрыва. Применительно к данному случаю эта премудрость может выглядеть так: если кто-нибудь скажет вам, что «Прозрение» – интересная книга, вы не верьте этому человеку. Почти ничего интересного в ней нет – по-моему, вышло скучно даже по сравнению с бесконечными страданиями и самоуничижениями Оррека из «Проклятого дара» – первой части «Легенд Западного побережья». Само по себе неторопливое повествование – это вовсе не недостаток; тут все дело в том, что именно подается в таком вот неспешном темпе. И если книга наполовину (а может, и больше) состоит из самокопаний, душевных травм, сомнений, метаний и прочего подобного – тогда-то неторопливость и превращается в худшее из возможных зол. А я-то, наивный, открывая третью часть «Легенд Западного побережья», оценил ее объем и подумал, что после очень даже неплохой второй книги – «Голоса» – эта, судя по количеству страниц, будет еще интереснее. На деле же вышло, что в основном-то на этих страницах – вода, где-то с хинином, а где-то (особенно в конце) с сахаром. Выжать бы ее – вот тогда «сухой остаток» стал бы действительно интересен. А в существующем виде браться за «Прозрение» стоит, лишь имея избыток свободного времени – времени не столько на чтение, сколько на отдых от него. Без отдыха «Прозрение», пожалуй, и не осилишь – сам не заметишь, как уснешь со скуки…

Должен признаться, я приятно удивлен. Долгое время мои представления о позднем творчестве Урсулы Ле Гуин формировались впечатлениями от совершенно никудышных продолжений «Земноморья» и Хайнского цикла – но тут я наткнулся на трилогию «Легенды Западного побережья». Первая ее часть, «Проклятый дар», хотя и оказалась лучше, чем я ожидал, в целом все-таки показалась мне как-то простовато сделанной. А вот вторая часть вернула мне веру в способность писательницы и на склоне лет творить новые миры, придумывать им историю, населять их людьми и богами, переплетать их судьбы в сложный клубок, а потом этот клубок счастливо распутывать. В «Голосах» все это есть.

Нет, можно, конечно, посетовать, как это сделали здесь некоторые ранее, на «вторичность» «Голосов». К примеру, завоеватели-альды имеют явное сходство с каргами из Земноморья, а тайное хранилище древних книг кажется перенесенным на Западное побережье прямиком с планеты Ака («Толкователи»). Те, кто читает эти книги, – фактически те же самые Толкователи и есть. Прием начинать вторую книгу цикла в совершенно ином месте и с совершенно другими действующими лицами и только потом вводить туда знакомых персонажей, уже сильно повзрослевших, роднит «Голоса» с «Гробницами Атуана», да и девочка с изломанной судьбой в качестве главного героя – прием, взятый оттуда же. В целом же роман производит не столько «легуиновское», сколько «робинхоббовское» впечатление, а торговый город Ансул чрезвычайно похож на такой же торгово-купеческий Удачный. Но все это тщательно взболтано и перемешано до состояния однородности, так что ощущения какой-либо неправильности не вызывает.

Действие здесь происходит через несколько лет после «Проклятого дара», и Оррек, ушедший вместе с девушкой Грай из Верхних земель, уже успел стать знаменитым поэтом и сказителем. Страсть к книгам привела его в Ансул, где, по слухам, хранятся остатки древней библиотеки. Однако оккупировавшие Ансул альды считают любую письменность дьявольским изобретением, а библиотеки – логовом демонов. Так что все книги, до каких смогли добраться, они уничтожили, а оставшиеся надежно спрятаны, и само их существование хранится в глубочайшей тайне. Альды, между прочим, оказались не так уж и неправы: некоторые из этих книг и в самом деле являются колдовскими, с их помощью некий Оракул, обитающий в пещере за библиотекой, отвечает на вопросы и дает пророчества Читателям – тем, кто обладает возможностью проникать в комнату с книгами и понимать написанное Оракулом. Тут, кстати, кроется главный недостаток «Голосов»: писательница так и не взяла на себя труд объяснить, что же такое этот Оракул, что за духи обитают в пещере, вокруг которой построен Дом Галва, и каким образом они связаны с книгами в библиотеке. В сравнении с «Земноморьем», где магические принципы ясны и понятны, это заметный минус.

Зато большое преимущество «Голосов» – главное действующее лицо, девочка по имени Мемер, от лица которой и идет рассказ. Она во всех отношениях превосходит Оррека, каким он был в первой части трилогии, – умна, находчива, целеустремленна (и, само собой, именно она становится следующим Читателем). Сам Оррек, кстати, здесь повзрослел и обрел уверенность в себе, но в целом показан этаким увлеченным большим ребенком, который без постоянной опеки со стороны Грай легко может угодить в переплет. Хотя подается это довольно-таки мирно и беззлобно, иногда даже с юмором, все-таки время от времени десятилетия феминистского стажа берут свое, и сквозь спокойный тон повествования пробивается привычное сердитое бурчание: мужчины, мол, это дети, без твердой женской руки ни на что не способны, а всё туда же – пыжатся, что-то там пытаются свершить, доказать… Впрочем, по сравнению с прочим, что было написано Ле Гуин в те же годы, это просто мелочи, и история от такого брюзжания хуже не становится.

В целом «Голоса» – такая же подростковая литература, как и «Проклятый дар»: события здесь неразрывно связаны с взрослением Мемер и осознанием ею своего предназначения.

Но все-таки не скажу, что концовка слащава – сахара в нее всыпано ровно столько, сколько надо, чтобы удержаться на грани приторности, не испортив весь вкус. В общем, вторая часть трилогии вышла заметно лучше и увлекательнее первой. Посмотрим, что будет в третьей…

Если бы «Проклятый дар» написал кто-нибудь другой, то я отозвался бы об этой книге так: неплохое, вполне добротное фэнтези, рассчитанное, похоже, в основном на подростковую и юношескую аудиторию. По здешнему классификатору – типичное «становление/взросление героя», неразрывно связанное со «сверхъестественными способностями и супергероями». Да, так я и выразился бы… но автор в данном случае – Урсула Ле Гуин. Думаю, вы понимаете, к чему я клоню: невозможно читать «Проклятый дар» без того, чтобы невольно не сравнивать его с бессмертным шедевром жанра героического фэнтези – трилогией о Земноморье. Древний тисовый посох, хоть и не обладает здесь никакой магической силой, будет невольно казаться нам перенесенным в Каменный Дом Каспро из хижины Огиона Молчаливого или со склонов холма Рок, а за плечом главного героя, подростка Оррека, всегда будет незримо стоять образ его ровесника, взрослеющего Геда. Обоим приходится решать одну и ту же трудную задачу, о которой здесь сказано так: «Немного зла есть даже в самых лучших из людей, так не проще ли дать ему выход, признать его, а не лелеять его, не давать ему расти в темноте, или я не прав?» Да и само слово «Оррек», если напрячь память, в «Волшебнике Земноморья» тоже можно отыскать.

И вот это-то неизбежное сравнение работает, к сожалению, не в пользу «Проклятого дара».

Причин тут несколько. Во-первых, мир, в котором происходит действие. Ему очень далеко до Земноморья и по замыслу, и по масштабу. По существу, это самая обыкновенная горная Шотландия – та, что называется the Highlands, – со всем, чему там полагается быть: суровыми горцами в килтах, враждующими или союзными кланами, замками, овцами, каменными изгородями… От реальной Шотландии этот мир отличается только одним: каждый клан обладает своим собственным магическим даром. Кто-то может призывать к себе зверей и птиц, кто-то умеет насылать на врагов медленно действующее смертельное проклятие, кто-то обладает властью над ножами и так далее. По сравнению с любовно и тщательно придуманным и описанным Земноморьем, в сущность которого магия вплетена искусно и неотрывно, такой прием «творения миров» выглядит слишком простым, даже примитивным, достойным какого-нибудь сочинителя средней руки, но никак не гранд-дамы мирового фэнтези.

Во-вторых, масштаб действия. Горцы, как барсуки, в основном сидят по своим замкам и на своих землях и разве что иногда наведываются к соседям в гости. Оррек – тоже не исключение, и места, где происходит действие, ограничиваются землями трех соседствующих кланов. Процесс взросления Оррека с его даром, в отличие от Геда с его Тенью, не несет в себе опасности для всего мира

, а важен лишь для клана Каспро и его соседей. Прямо скажем, мелковато смотрятся эти горские страсти по сравнению с масштабами Земноморья…

Наконец, и сам Оррек здорово проигрывает в сравнении с Гедом. По сути, это анти-Гед, Гед наоборот. Тот, зная свою волшебную силу, рвался применить ее как можно скорее, из-за чего и угодил в беду. Оррек же свой дар – дар разрушения связей – использовать боится: я не хочу убивать крыс, я не хочу давить гадюк, я не хочу губить траву, я не хочу развязывать веревочный узел. Ладно – крысы и змеи: допустим, ему и впрямь было их жаль (хотя в детском возрасте все проходят через «охотничий» период и лишь потом начинают задумываться о том, стоит ли бросать камни в птиц или разорять муравейники). Но уж веревочный-то узел можно было бы попробовать распутать? Хорошо, допустим, Оррек отчаянно боится своего «дикого» дара и опасается причинить им вред окружающим. Но какой выход он находит? Добровольно лишиться зрения, постоянно нося на глазах плотную повязку. Он даже не пытается как-то исследовать и взять под контроль свои способности

. Надеть на глаза повязку, год за годом сидеть дома и заниматься самоуничижением – вот и все его решение. Гед тоже через подобное прошел, но этот период продолжался у него недолго. А Оррек, если бы его не надоумила Грай, девушка из соседнего клана, так и остался бы пребывать в добровольной слепоте всю жизнь. Тут, кстати, видны признаки позднего, насквозь феминистского творчества Ле Гуин: лишь направляющая женская рука помогает неудачливому и заблудшему главному герою и возвращает его на путь истинный. Впрочем, здесь это раздражения не вызывает, так как Грай с ее заботой об Орреке показана вполне естественно и ненавязчиво, ей и самой с ее собственным даром хватает хлопот.

Вывод, который я сделал для себя, перевернув последнюю страницу, таков: «Проклятому дару», конечно, далеко до «Волшебника Земноморья». Скорее, здесь больше общего с историей робинхоббовского Фитца – прежде всего из-за склонного к пустой рефлексии и унылому самокопанию главного героя. Однако на фоне прочего, написанного Урсулой Ле Гуин на закате ее творчества, – продолжений Хайнского цикла и «Земноморья» – «Проклятый дар» заметно выделяется в лучшую сторону. А это уже немало.

Этот рассказ я могу назвать самым большим открытием во всей антологии «Альфа Эридана». Нет, лучшим в книге я его не назвал бы – есть и еще лучше, хотя бы «Испытание СКР» или «Частные предположения». Но Стругацкие – это как знак качества, эту фамилию я знаю с детства, так что в случае с ними открытия не было, а были просто оправданные ожидания. А вот имя Глеба Анфилова я увидел впервые именно в «Альфе Эридана». Должен сознаться, сразу сработала ассоциативная цепочка: раз впервые, то автор, видимо, мало известный ныне представитель «романтической эпохи» советской фантастики пятидесятых, а значит, опять будут красивые слова, героические до идиотизма персонажи и минимум смысла и логики в поступках. Читали уже, знаем – под той же обложкой имеются образчики подобного творчества: «Астронавт», «Пришелец», «Альфа Эридана». Так что скепсиса поначалу было хоть отбавляй. Однако я ошибся, да еще как!

Нет, на первый-то взгляд тут все то же самое: дальний космический полет, катастрофа, подвиг… И я вижу, что кое-кто из писавших здесь отзывы так, собственно, все и воспринял. Только нет тут никакого казенного пафоса и официоза, нет их. Шла бы речь о трех упомянутых выше рассказах, я бы согласился полностью и безоговорочно. Там – да: отважные космонавты-первопроходцы сначала вдохновенно, картинно, с красивыми словами бросаются навстречу неизведанному, совершенно не трудясь подключать к делу мозги, создают себе уйму трудностей, а потом эти трудности мужественно преодолевают. Здесь, несмотря на внешнее сходство, дело обстоит иначе. Можно, конечно, посмеяться над наивностью авторских представлений: старт межзвездной экспедиции происходит в 1989 году, космонавты за несколько часов до старта выходят утром из собственного дома и качаются на качелях… Но насмешка – только потому, что мы смотрим из своего циничного времени. Да и в общем-то это мелочи: сместить дату лет на триста вперед и убрать эпизод с качелями – и не останется никаких поводов для насмешек, в то время как журавлевский Зарубин или колпаковский Варен и при таком раскладе будут изумлять читателя своей несокрушимой глупостью.

Так в чем же разница? Во-первых, в обстоятельствах: то, что случилось со звездолетом «Диана», не есть результат непрофессионализма его экипажа. (Кстати, представление о барионной асимметрии Вселенной на момент написания рассказа еще не устоялось, и даже крупные ученые в пятидесятые годы вполне допускали наличие больших скоплений антивещества не только где-нибудь далеко, но и в нашей Галактике – так что основное фантастическое допущение для своего времени вполне научно.) А потому ставить Алексея Аверина на одну доску с тем же Зарубиным нет никаких оснований – это человек, внезапно оставшийся один на один с большой бедой, а потом – даже и с двумя. Во-вторых, обратите внимание, как ведет себя этот человек, у которого погибла жена, а сам он ослеп и мучается жестокими болями. Он не бьет себя в грудь кулаками и не твердит громкие фразы типа «Через невозможное – вперед!», чем грешат персонажи Журавлевой или Колпакова. Аверин – не такой вот светлоликий герой, он обыкновенный человек, а потому может поддаться слабости и потерпеть временное поражение, и писатель не скупится на слова, чтобы дать нам это понять. И подвиг здесь тоже под стать совершающему его: просто тяжело подняться с пола, сделать два вялых шага к пульту управления и нажать на кнопку. Но и это, поверьте, очень немало. Особенно если учесть, что именно дало Аверину силы сделать эти два шага –

Где же тут официоз и казенщина? В общем, прочитать очень советую – прочитать без скепсиса, попробовать представить себя на месте Аверина, особенно в самом конце. Тогда, уверен, впечатление от рассказа будет совсем иным…

Владимир Иванович Щербаков долгое время казался мне специалистом по написанию различного концентрированного бреда в малом формате – то есть рассказов, крайне маловразумительных как по форме, так и по содержанию. При чтении их не раз возникало ощущение, будто автор стремился пересказать читателям сразу множество мыслей, которые ему самому казались замечательными и гениальными. А что читатели, как правило, не могли углядеть в этом потоке слов никакого смысла, его, возможно, и не интересовало: главное, высказаться. Оказалось, однако, что и большой формат он тоже освоил – просто в «Семи стихиях» количество различных не связанных между собой мыслей и идей выросло пропорционально объему текста. В основном это всевозможные конспирологические теории: здесь и столь любимые Щербаковым атланты, и НЛО, и утраченные умения древних народов, и искусственное происхождение мирового эха, и следы подводных гигантов… да чего тут только нет! Все это – почти всегда без всякой связи с сюжетом, вставленное в текст в каком-нибудь одном месте и забытое на следующей же странице. Тут же – вообще непонятно к чему добавленные старинные сказки, легенды, тосты(зачеркнуто). К середине книги акцент смещается в область экологии – тогда, в конце семидесятых, экологическая тематика как раз входила в моду, – но к концу об этом опять-таки благополучно забывают даже те персонажи, которые сотней страниц ранее пространно рассуждали о глобальном потеплении и смене биоценозов.

Кстати, насчет действующих лиц: они вполне под стать содержанию. Журналист Глеб, инопланетянка Аира и многие другие только и делают, что мечутся туда-сюда, принимаются вдруг что-то судорожно искать, не находят и быстро бросают поиски, тоскуют или веселятся непонятно отчего, купаются в лесных реках и озерах, размышляют о судьбах мира, произносят речи возвышенного характера и туманного содержания, декламируют какие-то стихи… в общем, делают что угодно, но только не занимаются осмысленной целенаправленной деятельностью. Даже странно становится: как такие эфирные создания, все по уши в высоких материях (настолько, что, когда надо, не найти и простого молотка), умудрились построить тот хороший и благоустроенный, вполне вещественный мир будущего, в котором происходит действие «Семи стихий»?

Но нагромождение идей и врожденный инфантилизм персонажей – еще полбеды. Хуже всего фирменное щербаковское многословие. Там, где можно обойтись двумя словами, он пишет десять, да еще и на отвлеченные темы вроде описаний природы или настроения персонажей. Иногда в этих словесах проскальзывают всякие наукоподобные вещи вроде «хрустальных сфер гироскопов» или «нейтринного пламени». Что это такое, думаю, даже сам автор затруднился бы объяснить – просто вставил ради красного словца. Правда, как ни странно, время от времени он отбрасывает в сторону свою заумь и пишет ясно и легко, а порой даже не без юмора (изготовление «антикварной» кофеварки в полевых условиях). Да и смысл названия романа, против всякого ожидания, раскрывается прямым текстом. К четырем стихиям древних автор добавляет еще три: «Непрерывен след жизни, сильнейшей из стихий: она чем-то сродни и огню и воде, натиску ее не смогут противостоять ни ледовые пики, ни океанские впадины, ни отдаленные от нас небесные тела, купающиеся в звездном море. За ней и рядом с ней идут любовь и разум, два начала созидания, две другие стихии, подобные светлому пламени и неукротимым ветрам над земными далями. Их действие порой незаметно, словно вечная работа рек, растящих мели и острова близ своего устья». Красиво и хорошо сказано, это нельзя не признать, хоть и опять-таки излишне многословно. Однако подобная ясность – это редкое исключение, она быстро проходит, и снова текут потоки пустых слов, в которых тонет суть происходящего – тонет настолько, что до нее порой почти невозможно докопаться.

Ну, а если все-таки попытаться докопаться? (К слову, похоже, именно эти напряженные попытки стоили мне целого дня головной боли.) Основной ход сюжета – контакт с инопланетным разумом (а фактически даже два – одна цивилизация помогла второй найти третью). Но контакт-то толком и не состоялся: Глебу, главному герою, время от времени являются таинственные женщины, беседуют с ним, творят небольшие чудеса и вновь исчезают. Автор называет это «пластичным» контактом – он был, но в любой момент можно сделать вид, что его не было, потому что не остается ни следов, ни доказательств. Смысл такой деятельности, как и многое другое в романе, остается неясным. Параллельно идет линия постройки и испытания установки «Берег Солнца» – концентратора солнечного излучения. Она тоже толком не раскрыта – все время прерывается посторонними вещами, о которых речь шла выше, а в конце обрывается чуть ли не на полуслове вместе со всем романом.

И ведь, если подумать, за три сотни страниц почти ничего не произошло и не изменилось! Правда, погибла одна девушка – но ее роль в сюжете совершенно неопределенна, так что и гибель ее ни на что не повлияла. Правда, на Земле теперь стало одной инопланетянкой больше – но раз она придерживается стратегии «пластичного» контакта, то на это можно не обращать внимания. Правда, были доставлены на Землю свидетельства разумной жизни в системе Кастора – но об этом все как-то быстро забыли, снаряжать туда еще одну экспедицию никто и не думает. Правда, Глеб из нормального человека превратился в сущего невротика – но до этого, кажется, никому нет дела, даже ему самому. Так что, закрывая книгу, я задавал себе только один вопрос: неужели так уж необходимо писать целый роман, по существу, только ради того, чтобы сказать, что вместо четырех стихий существует семь? Вопрос, конечно, риторический, раз роман уже написан. Но в моих силах хотя бы предупредить: пусть он и написан, а читать его не стоит, если вы не хотите тоже заработать себе головную боль и притом ничего не получить взамен.

Еще один рассказ из антологии «Альфа Эридана» – «эталонного образца» советской космической фантастики пятидесятых – оказался весьма необычным, сильно выделяющимся среди прочих в этой книге. События в нем происходят на планете, обращающейся вокруг Проксимы Центавра и прозванной Странной из-за чрезвычайно быстрого собственного вращения, почти компенсирующего силу тяжести, из-за непонятного исчезновения атмосферы за ничтожно короткий срок, а главное – из-за обитателей планеты. Первая экспедиция сталкивается на Странной со своеобразными «самолетиками», но не может понять, кто или что в них находится. Вторая экспедиция двадцать лет спустя встречается уже не с «самолетиками», а с «ракетками», и на этот раз их сущность удается раскрыть. В результате возникает редкий и нетипичный для нашей фантастики тех лет вопрос контакта с чуждым разумом, совершенно не похожим на наш. Савченко здесь крайне далек от распространенного тогда оптимизма ефремовского или мартыновского типа, утверждающего непременную встречу с почти такими же, как мы, людьми. Но в то же время он не впадает в философский пессимизм Лема в «Солярисе» с его принципиальной невозможностью контакта. Современному читателю «ракетки» Савченко, пожалуй, чем-то напомнят шифровиков Уоттса, но опять-таки без примеси безудержного пессимизма. Ныне фантастами принято считать, что отсутствие понимания при контакте неизбежно приведет к конфликту и уничтожению одной или обеих сторон. Савченко же здесь показывает, что такой исход совершенно не обязателен. Обитатели Странной планеты оказываются кристаллическими существами, чей жизненный темп в сотни раз быстрее нашего, не нуждающимися в цивилизации в нашем, людском понимании. Пропасть, разделяющая кристаллическую и белковую жизнь, практически непреодолима, но перед нами все же развивается иной сценарий контакта, чем у Лема или Уоттса.

Пусть одна сторона всегда останется почти непонятной для другой, это не значит, что они должны непременно враждовать: космос велик, и места в нем хватит всем – и людям, нуждающимся в теплых, богатых водой и кислородом планетах, и «ракеткам», способным существовать в межзвездном пространстве. Кто сейчас, после «Ложной слепоты» или «Темного леса» Лю Цысиня, способен написать такое?..

Возможно, аргументация Савченко была бы еще более весомой, если бы история встречи людей и кристаллических существ была изложена им подробнее. Мне довелось прочитать немало толстых книг, от которых оставалось только одно впечатление: в них налито столько воды, что ее можно было бы выжимать ведрами и, сократив объем раза в три, а то и в пять, ничего не потерять при этом. А вот случаи, когда думалось наоборот, можно пересчитать по пальцам. К этим случаям относится и «Вторая экспедиция на Странную планету» – этот рассказ с его скупым, рубленым, тезисным повествованием кажется заготовкой для ненаписанного романа. Почти каждый эпизод оставляет возможность развить и раскрыть его намного подробнее и интереснее. Уже само название намекает на такую возможность: экспедиция-то вторая, значит, была и первая. Однако события первой экспедиции, самым прямым образом влияющие на действия второй, подаются только в отрывочных воспоминаниях персонажей. Сами персонажи также весьма схематичны. Еще как-то можно представить себе их внешность и манеру поведения, но характеры, мотивация и образ мыслей остаются почти не раскрытыми – налицо только совершаемые на основе всего этого поступки. Самый показательный пример – опасения Новака привести «ракеток» на Землю: они даны как нечто готовое, сформировавшееся, ход мыслей командира от момента открытия сущности «ракеток» до принятия решения не показан совсем. Попытки установить контакт с обитателями Странной планеты ограничились передачей одного-единственного сообщения. Совершенно непонятна фраза: «Они с расстояния в тысячу километров сумели разобраться в том, что творилось в звездолете», – больше ни единого слова об этой «телепатии» в рассказе нет. В общем, о контакте с кристаллическими обитателями Странной планеты можно было бы написать намного убедительнее и увлекательнее. Более того, действие могло быть продолжено сколь угодно далеко в будущее: если стремительные темпы развития «ракеток» настолько опережают людские, они за какую-нибудь пару веков способны создать в космосе собственную сверхцивилизацию, и люди непременно рано или поздно снова столкнутся с «ракетками» (или чем еще они станут к тому времени).

Что же получается в итоге? Если взять антологию «Альфа Эридана» в целом, то «Вторая экспедиция на Странную планету» будет в ней твердым середняком. Этот рассказ вряд ли можно поставить на одну доску с опубликованными под той же обложкой мини-шедеврами братьев Стругацких, но в любом случае он стоит на ступень, а то и на две выше казенно-пафосных опусов Александра Колпакова и Валентины Журавлевой, впечатлениями от которых я уже поделился ранее. Остается только пожалеть о воображаемом несуществующем романе – уверен, что, будь он написан, читался бы с немалым интересом и удовольствием.

Чего я ожидал? Чего-нибудь вроде «Поднебесной» Гая Гэвриела Кея. Что я получил? Нечто вроде изложенных на бумаге мечтаний подростка: а вот я стану большая и сильная и всем покажу, где раки зимуют. В обоих случаях действие происходит в «псевдоисторическом» альтернативном мире – аналоге средневекового Китая. Хоть это и фэнтези, но магии и прочего почти нет ни там, ни там, кроме разве что призраков, довольно, впрочем, безобидных и в целом не слишком необходимых для развития событий. Только вот Кей, по своему обыкновению, рассказывает нам историю простого человека, оказавшегося волею случая замешанным в дела сильных мира сего и отчаянно пытающегося удержаться на плаву в море чуждых ему интриг. Ну, а дебютантка Шелли Паркер-Чан уверенно бьет столь жалкую карту маститого канадца своим козырем – сильным, решительным, целеустремленным. Ее сочинение основано на реальной истории императора XIV века Чжу Юань-чжана, поднявшегося к вершинам власти из самых низов на волне восстания Красных повязок против владычества монголов. Вот только у Паркер-Чан Чжу – это не крестьянский сын, а крестьянская дочь. Да-да, в этой книге воскликнуть «Mas nobis dominus est!» не получится. Примем это как данность и приступим к чтению.

Итак, дочь бедного крестьянина в голодающей деревне на первых же страницах прямо заявляет себе: «Я буду великой!» О том, что такое быть великой, Чжу имеет самое отдаленное представление, но путь к величию прямо-таки сам расстилается перед ней так, как ей надо, все получается без единой осечки, планы исполняются в точности один за другим. Она притворяется собственным братом (это ему деревенский предсказатель предрек величие, а Чжу, по ее собственному выражению, взяла его судьбу себе), и за двадцать лет никто, кроме трех человек, не сумел распознать в ней женщину. Чжу неизменно сопутствует везение: друг узнал ее тайну – но не выдал; настоятель монастыря разгневался – но не прогнал, а сделал личным помощником; главный инженер армии согласился выслушать блестящие идеи пришлого монаха насчет того, как уничтожить мост и определить тем самым исход решающей битвы...

А теперь давайте посмотрим, какой персонаж у нас получается: женщина-трансгендер (она же для всех – мужчина и сама о себе говорит как о мужчине), нетрадиционной ориентации (считаясь мужчиной, Чжу берет в жены дочь одного из предводителей восстания), да еще с некоторых пор и инвалид. Вы не находите, что получилось вполне в духе времени? Особенно если учесть личность автора: она получила известность как борец за равенство полов и права сексуальных меньшинств в Юго-Восточной Азии и предпочитает, чтобы о ней говорили в третьем лице множественного числа, избегая, таким образом, упоминания конкретного пола. Об этих особенностях стоит постоянно помнить при чтении – тогда многое в книге становится совершенно понятным и объяснимым.

Главный противник Чжу изображен также в соответствующем ключе: генерал монгольской армии Оюан – евнух. Он ничуть не уступает Чжу в везении по ходу дела: все, что ему нужно, случается само собой, он только время от времени дает событиям небольшой толчок, результат которого может быть каким угодно, но неизменно оказывается именно таким, какой требуется.

Но в основном Оюан играет по воле автора роль вместилища разнообразных душевных терзаний – они столь многочисленны, обильны и подробны, что весьма скоро начинаешь чувствовать какую-то тихую ненависть: да когда же его прикончат наконец вместе с его тонкой деликатной натурой?! Но – естественно, как же иначе? – автору надо сначала выжать из Оюана все, что только можно. Так что к концу книги он, хотя и достиг своей заветной цели, по-прежнему жив и, я уверен, в продолжении еще сделает немало (само собой, по-прежнему столь же картинно внутренне страдая).

Что ж, нельзя не отдать должное искусству мисс Паркер-Чан, которая явно держит нос по ветру современных тенденций в литературе и сумела таким вот хитрым образом соединить их с обстановкой китайского средневековья. Вопрос в том, как у нее получилось все остальное – то есть, по сути, само содержание книги. Путь Чжу к величию был, само собой, как и у ее реального прототипа, далеко не мирным. Однако описаниям битв и походов уделено намного меньше внимания, чем тем же терзаниям Оюана или интригам при монгольском дворе. Ближе к концу автор все чаще начинает отделываться одной-двумя фразами в духе «победили те, а эти разбиты». А те сколько-нибудь продолжительные описания сражений, которые все-таки имеются, опять-таки сфокусированы на Чжу и Оюане: о чем они думают и как ненавидят друг друга. Похожим образом обстоит дело с пытками и казнями. У меня возникло ощущение, что Шелли Паркер-Чан вообще предпочла бы обойтись в своей книге без них, но раз уж в реальности их было немало, то пришлось нехотя выдавливать из себя что-нибудь предельно лаконичное вроде: «с него на глазах у всех содрали кожу» или «его привязали к пяти коням и пустили их вскачь, но Ма в самый критический момент не выдержала и отвернулась». В общем, от нее кровопролитиев ожидали, а она чижика съела. Зато сцена секса между двумя девушками расписана аж на две страницы, во всех подробностях и, если можно так выразиться, с полным знанием дела – тоже, знаете ли, весьма характерно.

Кстати, эта сцена и еще несколько откровенных моментов заставляют классифицировать книгу как «только для взрослых», но совершенно ясно, что взрослым описание того, как судьба играет с Чжу в поддавки, наскучит весьма скоро. По ходу действия упорная голодная девочка, в начале книги неизменно вызывавшая сочувствие и уважение, постепенно превращается в обыкновенного властолюбивого мерзавца (именно так, в мужском роде), уверенного в своем божественном праве. В первых двух частях Чжу еще сомневалась и мучилась совестью, воздавая кому-либо по заслугам, но чем дальше, тем больше, исполненная сознания своего дарованного небом величия, она убивала уже совершенно спокойно – в том числе и тех, кому обязана жизнью, и даже тогда, когда без этого можно было бы обойтись. В оправдание автором прикручена избитая максима: «Все, что меня не убьет, сделает меня сильнее», – в книге почти дословно так. Уж такой-то современной благоглупостной банальности в книге о средневековом Китае я никак не ожидал! После этого интерес к чтению пропал окончательно, и книгу я стал скорее просматривать, чем читать, – отмечал только, кого еще прикончила Чжу и кто против кого теперь намерен воевать. Насколько затягивающим, несмотря на всю свою мрачность, было начало, настолько же уныл и неинтересен конец, хотя по авторскому замыслу он явно должен быть стать кульминацией всего сочинения о пути Чжу к успеху.

Есть немало претензий и к переводу. В предыдущем отзыве уже отмечены примеры неуклюжих предложений, мне же больше резанула глаз лексика. «Босс», «потенциал», «полиция», «логистика», «нивелировать» – неужели переводчик полагает эти и подобные им слова подходящими к обстановке, в которой происходит действие? Вначале я выписывал каждый пример подобных несуразиц, но потом бросил – слишком много их оказалось. А в сочетании с особенностями главных героев эти анахронизмы дают любопытный эффект: будто я читаю какую-то современную историйку о трудной жизни представителей сексуальных меньшинств, для маскировки кое-как втиснутую в средневековые декорации и присыпанную сверху горсткой жестокостей и зверств. Проще говоря, «Та, что стала Солнцем» оказалась в конце концов просто пустышкой. Лучше уж найти и прочитать жизнеописание подлинного Чжу Юань-чжана без всех этих переодеваний в мужчину и страданий генерала-евнуха по утраченным им органам. Продолжение, когда оно выйдет, читать не буду – не вижу смысла.

Прочитав несколько лет назад две отличные книги Брайана Грина о современной физике и космологии («Элегантная Вселенная» и «Ткань космоса»), я не раз пожалел, что они уже немного устарели, так как после их появления в физике произошло немало важных событий, в том числе долгожданное экспериментальное обнаружение бозона Хиггса. Поэтому, увидев недавно на полке в магазине обложку со словами «бозон Хиггса», я решил, что написанная уже с учетом этого открытия книга Гордона Кейна послужит для Грина отличным дополнением. Покупкой я был очень доволен и немедленно принялся за чтение… однако на небольшую книжку из 232 страниц (из которых собственно «Суперсимметрия» занимает всего сто семьдесят, а остальное – это предисловия, глоссарий и указатели) ушло три недели! Я с трудом одолевал по несколько страниц, после чего откладывал книгу в сторону до следующего вечера. Почему чтение оказалось таким трудным, а главное, бессмысленным, постараюсь объяснить далее.

Начинается «Суперсимметрия» неимоверно затянутыми главами, в которых скучно, многословно, с самоповторами излагаются очевидные вещи, касающиеся в основном научной методологии, взаимоотношений науки и философии и прочих подобных предметов. Мне запомнились, например, длинные рассуждения об «эффективных теориях» – по существу, не что иное, как учение о формах движения материи и основанной на них классификации наук, только весьма неудачно пересказанное своими словами, – а было и много всякого другого, столь же неудобочитаемого. Но так как автор на протяжении этих глав то и дело кормил меня заманчивыми обещаниями в дальнейшем рассказать об уйме интересных вещей, то я, пересиливая зевоту, продолжал чтение и ждал, когда же закончится затянувшееся вступление. И оно закончилось – но на этом закончилась и сама книга…

Да, книга закончилась, так и не объяснив, что же такое эта самая суперсимметрия, чем, каким образом и почему она так важна для развития физики – никакого сколько-нибудь внятного и последовательного рассказа об этом попросту нет. Все сто семьдесят страниц просто по самый край залиты водой, в которой кое-где плавают отдельные разрозненные факты. Логика и структура повествования отсутствуют полностью: Кейн с легкостью может упомянуть какое-нибудь понятие в начале книги, а хоть как-то прояснить его значение – в конце. Фактически он не дает даже определения самого понятия суперсимметрии: в разных местах книги она упоминается то как неизменность уравнений Стандартной модели при замене бозонов на фермионы и наоборот, то как наличие у каждой известной нам элементарной частицы пока не открытого тяжелого аналога – «суперпартнера». Только ближе к концу из таких отдельных замечаний можно заключить, что верно и то, и другое: у известных нам частиц имеются гипотетические суперпартнеры (у бозонов – фермионы, у фермионов – бозоны), и расширенная Стандартная модель инвариантна к замене знакомых нам частиц этими суперпартнерами. Почему об этом нельзя было четко и ясно написать сразу же, ведь такое объяснение не содержит в себе ничего сложного и не требует десятков страниц предварительных рассуждений? А главное, что же в этой идее такого важного, каким образом она предоставит нам в будущем тот самый ключ к новым горизонтам физики, о котором Кейн то и дело с вдохновением упоминает? И при чем тут бозон Хиггса? Об этом говорится настолько обрывочно, бессистемно и скупо, что сложить эти кусочки мозаики в единую понятную картину совершенно невозможно. По существу, содержание книги сводится к следующему: есть такая замечательная идея – суперсимметрия, она касается элементарных частиц, наука прошла к ней долгий путь и вот-вот благодаря ей в очередной раз расширит пределы человеческого знания, а подробно писать об этой идее я не стану, потому что ее трудно понять. Действительно, вся книга изобилует ремарками типа «есть еще вот такая штука, но я вам о ней ничего говорить не буду». Понятно, что на то и существует научно-популярная литература, чтобы говорить о сложных предметах упрощенно, опуская ненужные подробности, – но не так же явно! Автор «Суперсимметрии» выступает перед нами в роли почтальона Печкина, который заявляет: «Я принес вам посылку, но я вам ее не отдам, потому что у вас доку́ментов нету», – и предлагает нам взамен ящик, набитый упаковочной бумагой и стружками.

Недостатки авторского текста усугубляются неудачным переводом. Например, отсутствуют тире в предложениях типа «суперсимметрия это эффективная теория» или «частицы это электроны и кварки». Это не случайные опечатки и не огрехи корректуры – так во всей книге от начала и до конца. Смотрится дико и нелепо. Не лучше выглядят и выражения «М/струн теория» или «M/струн вакуум» – может, Йоды магистра поклонник книгу эту переводил? Немало в тексте и слепого следования «ложным друзьям переводчика». Например, «теория адресует вопрос» без указания адресата – в оригинале явно было словосочетание to address a question, означающее «рассматривать вопрос, заниматься вопросом». Еще один показательный пример: «анонсировали открытие» применительно к официальному объявлению об экспериментальном обнаружении частицы – кандидата на роль бозона Хиггса. Речь идет об уже сделанном открытии, которое, таким образом, уже никак не получится анонсировать, – однако именно так бездумно переведен здесь глагол to announce.

Еще одно свойство «Суперсимметрии», о котором нельзя не упомянуть, – почти полное отсутствие иллюстраций. Для научно-популярного издания, где постоянно требуются наглядные разъяснения сложных вопросов, это огромный недостаток. Во всей книге нашлись только три иллюстрации, причем без двух из них, на мой взгляд, легко можно было бы обойтись: без непонятно зачем приведенной заковыристой формулы, которая простому читателю вроде меня кажется китайской грамотой, и без рисунка с Эйнштейном у исписанной доски. Лишь один график состояния поля Хиггса хоть как-то разбавляет бесконечный поток сознания автора. Кстати, о потоке сознания. Приведу к месту вспомнившуюся цитату из книги еще одного физика – Ричарда Фейнмана: «Курс читал старый бородатый профессор, которого звали Робинсон. Он говорил ужасно нечетко. Я приходил на занятие, он в течение всего занятия что-то бормотал, а я не мог понять ничего. <…> Единственное, что я услышал за весь семестр и что я смог вспомнить, было, когда однажды произошел подъем его речи из глубин горла на поверхность: «Бу-бу-бу-бу-ву-ву-бу-поток сознания-бу-ву-ву-бу-бу-ву», и хлюп! – все снова погрузилось в хаос». Вот и от «Суперсимметрии» у меня осталось примерно такое же впечатление. Я знаю, что Гордон Кейн – известный физик-теоретик, чьи заслуги в области физики частиц высоко оценены различными премиями. Но не каждому ученому дано писать научно-популярные книги – в этом на примере творения Кейна я теперь убедился твердо.

«Псевдоисторическое фэнтези» Гая Гэвриела Кея стало одним из самых больших книжных открытий, которые я сделал для себя благодаря «ФантЛабу» и его системе рекомендаций. Романы Кея о мире Джада я читал не в порядке написания, но в целом близко к нему: сначала ранние («Сарантийская мозаика», «Тигана», «Львы Аль-Рассана»), а затем уже те, что были написаны в последнее десятилетие, включая и этот – «Дети земли и неба». И, даже не соблюдая точно хронологический порядок, я заметил в творчестве Кея постепенные, но явные изменения, притом далеко не к лучшему. На примере «Детей земли и неба» – произведения сравнительно недавнего, 2016 года, – попробую объяснить, какими я их вижу.

Для большей ясности стоит сопоставить этот роман с «Сарантийской мозаикой» (1998-2000 гг.), тем более что в тексте не раз встречаются отсылки к тамошним событиям и персонажам: упоминаются мозаики в храмах Джада, где солнечный бог изображен, в противоположность канону, темноволосым, худым и страдающим, или находка древнего амулета в форме птицы, или фреска с изображениями императриц Сарантия. Правда, действие происходит через тысячу лет после событий «Сарантийской мозаики», так что этими отсылками дело и ограничивается – прямой связи между двумя романами нет. Присутствует разве что некоторое сходство сюжетной канвы: в одном романе художник Кай Криспин едет в Сарантий, чтобы украсить там главный храм империи, и оказывается вовлеченным в круговорот столичных событий, в другом – художник Перо Виллани едет в тот же самый город, но уже захваченный ашаритами и переименованный в Ашариас, чтобы написать по заказу портрет калифа, и точно так же против своей воли попадает в гущу придворных интриг. В общем, формальные основания для сравнения имеются – на них и буду опираться.

В «Детях земли и неба» Кей, полностью в своих традициях, сначала вводит в повествование немало действующих лиц, а потом начинает сплетать их судьбы в один сложный клубок. Здесь вспомним «Сарантийскую мозаику»: там многие персонажи были схожи именами, мыслями, поступками, общественным положением и прочим, на их индивидуальных особенностях автор – намеренно ли, ненамеренно ли – не делал акцент и не стремился выписать каждый образ как можно ярче и рельефнее. Может быть, запоминать, кто есть кто, из-за этого было несколько труднее, зато образы людей получились понятными и живыми – ведь и в жизни мы во многом похожи друг на друга, яркие личности сплошь и рядом не встречаются. А здесь каждое действующее лицо словно бы нарочно сделано как можно сильнее отличающимся от других: капитан пиратов, девушка-лучница, молодой художник, согрешившая аристократка, судовладелец... Чтобы читатель, не дай бог, не перепутал. И поведение их тоже порой слишком уж выразительно, через край. Образ действий и мыслей каждого сводится к одному-двум несложным мотивам: одна мечтает отомстить ашаритам за погибшую семью, другой просто стремится выжить во враждебном окружении, третья травит ядом любого не угодившего ей гостя, наслаждаясь своей порочностью, – слишком просто и даже примитивно после тончайших сплетений мыслей и судеб «Сарантийской мозаики». Как результат, персонажи «Детей земли и неба» получились не живыми людьми, а какими-то красиво раскрашенными говорящими куклами, которым попросту невозможно сопереживать. Среди всех этих разнообразных фигур нет ни единой, которая могла бы сравниться с Каем Криспином или императором Валерием.

Точно так же обстоит дело и с ходом событий. Помню, что в отзыве на «Сарантийскую мозаику» я сравнивал этот роман с благородным выдержанным вином, которое надо пить не спеша, стараясь ощутить все тонкие оттенки его вкуса. «Дети земли и неба» – как будто то же самое вино, с того же виноградника… но сделанное в неурожайный год и испорченное вдобавок неискусным купажом. Если говорить конкретно, то действие фактически сводится к быстрой смене одного яркого эпизода другим – очевидно, только для того, чтобы постоянно держать читателя в напряжении, чтобы у него и в мыслях не возникло в скуке отложить книгу в сторону. Ради этого в сюжет то и дело вводятся откровенно надуманные повороты, зачастую совершенно «одноразовые», не влияющие на сюжет в целом, а сами события при этом куда мельче, чем в «Сарантийской мозаике». Кроме того, в отличие от истории жизни Кая Криспина, на которую нанизана вся сюжетная основа «Сарантийской мозаики», дорога Перо Виллани в Ашариас и его пребывание при дворе калифа – лишь один из эпизодов. Да и упомянутые выше отсылки к «Сарантийской мозаике» оказываются какими-то чужеродными вставками. Вот Виллани нашел в лесу металлическую птицу, взял в руку, положил назад на место, затем пару дней с опаской смотрел на руку: не отсохнет ли от соприкосновения с магией? – а потом забыл. И ничего больше. Ну и что? Кажется, будто это просто какое-то заигрывание со стороны писателя с ностальгическими чувствами аудитории: я тот, кто написал замечательную «Сарантийскую мозаику», не забывайте об этом.

Далее, «Сарантийская мозаика» – роман весьма философский, с раздумьями о судьбе человека, о крутых поворотах в ней, о принимаемых решениях, об упущенных или, наоборот, использованных возможностях. Эти и другие подобные идеи вплетены в повествование гармонично и естественно, читаясь даже не столько явно, сколько между строк – в поступках персонажей и их отдельных мыслях. Здесь же философские рассуждения вставлены в текст какими-то отдельными приписками – словно бы Кей в ходе работы над книгой время от времени вспоминал, что он все-таки считается сочинителем «серьезного» фэнтези, и срочно принимался философствовать, дабы эту репутацию оправдать. Да и получилось у него это, на мой взгляд, далеко не лучшим образом: вышли не столько философия и раздумья о жизни, сколько пустые сантименты.

Вывод из проведенного выше сравнения напрашивается только один. «Сарантийскую мозаику» и «Детей земли и неба» разделяет почти два десятка лет. За это время Гай Гэвриел Кей настолько хорошо отработал свои творческие приемы и основы созданного им поджанра фэнтези, что – возможно, неосознанно и непроизвольно – превратился из художника в ремесленника. Я не хочу сказать этим, что все его романы, написанные в последние годы, созданы только коммерции ради, – нет, иначе вышла бы явная халтура, и это невозможно было бы скрыть никак. Назвать «Детей земли и неба» халтурой все же не поворачивается язык. Это просто добротная литературная поделка – хорошая, увлекательная, красочная… но, увы, сочиненная без души.

В последнее время Кей аккуратно пишет по роману раз в три года – это можно считать косвенным подтверждением перехода к «ремесленному» методу работы. Год на изучение реальных исторических фактов, год на разработку замысла романа на их основе, год на собственно работу над текстом. Два последних на данный момент романа Кея я пока не прочитал. И после «Детей земли и неба» даже не знаю, стоит ли, – а вдруг процесс пойдет дальше и замечательные когда-то книги Гая Гэвриела Кея и вправду превратятся в невзыскательное коммерческое чтиво?..

Еще один рассказ из числа поздних произведений о Земноморье. В «Волшебнике Земноморья» несколько раз упомянут случай, когда Огион Молчаливый спас остров Гонт от землетрясения. Здесь эта история описана во всех подробностях, включая рассказ о детстве и юности Огиона. Из него мы узнаём, с чьей подачи он стал известен как Молчаливый, почему не остался на острове Рок и почему не стал одним из мастеров школы. И, главное, все это не производит впечатления «высосанного из пальца», как можно было бы ожидать в подобных случаях, – хотя замысел рассказа явно основан всего на нескольких предложениях из первого романа о Земноморье, в целом получилось хорошо и интересно.

Но, увы, все-таки мировоззрение Урсулы Ле Гуин образца 2001 года и здесь возобладало над истинным духом Земноморья, созданным Урсулой Ле Гуин образца 1968 года.

Такая нарочитая демонстрация Ле Гуин своих феминистских убеждений там, где логика сюжета этого никак не требовала, только повредила рассказу, ведь в результате фигура Огиона, как совершенно верно заметил автор одного из давних отзывов, была низведена с героя (каким он представлен в «Волшебнике Земноморья») до какого-то подмастерья.

Портит дело и русский перевод. Нет, переводчик тут ни при чем, проблема лежит глубже – в самих особенностях английского и русского языков. В английском родовые окончания глаголов отсутствуют, так что скрыть до поры до времени то, о чем я написал в предыдущем абзаце, труда не составило. А вот в русском языке в прошедшем времени, увы, это сделать невозможно. Даже если попытаться пойти обходными путями, используя причастные обороты или страдательный залог, встанет проблема разных правил склонения имен мужского и женского рода. То есть, соблюдая правила русской грамматики, перевести рассказ в полном соответствии с авторским замыслом невозможно.

Так что в переводе это внезапное «разоблачение» становится еще более непонятным и бессмысленным и тем самым еще сильнее дискредитирует идеи автора.

Добротный образец «производственной» фантастики шестидесятых, в котором еще заметны следы «золотого века» фантастической литературы: общий оптимистический настрой, уверенность в могуществе человека и антивоенная направленность. Но в целом впечатление от «Властелинов погоды» получилось тусклым – прежде всего из-за того, что в книге очень мало действия и много разговоров. Казалось бы, если речь идет об управлении погодой, оно должно быть показано во всех подробностях: замыслы, разработка, испытания. В действительности читатель получает о том, как персонажи книги справляются с ураганами и предотвращают засухи, самое поверхностное представление. Лишь в первых главах идет речь о каких-то уравнениях турбулентности, о распылении активных веществ с самолетов и о сверхмощных орбитальных лазерах, а дальше все эти математика и техника совершенно скрываются за ширмой деловых и политических вопросов. В конце концов получается так, что в последних главах паре-тройке человек достаточно переговорить между собой, принять несколько решений – и гигантские тропические ураганы изменяют свой путь и рассеиваются словно бы сами собой, по взмаху волшебной палочки. Только в самой уж критической ситуации дано несколько картин конкретных воздействий на погоду – но опять-таки схематично и даже не от лица непосредственного участника, а лишь на экранах и картах в центре управления. Можно сказать, что действие – прибегну здесь к своей профессиональной терминологии – от начала и до конца камерально, без введения в него полевых работ. Есть, правда, один-единственный эпизод вылета навстречу урагану, но его надуманность прямо-таки режет глаз – он явно был введен без необходимости для развития действия, только с целью разбавить бесконечные совещания в кабинетах политиков какими-никакими активными действиями на свежем воздухе.

По ходу действия становятся более плоскими и схематичными не только события в целом, но и образы персонажей. В первых главах они еще обладают некоторыми чертами живых людей, но чем дальше, тем больше подавляются своими рабочими функциями. Возьмем, к примеру, доктора Россмена: в первых главах перед нами унылого вида джентльмен средних лет в строгом костюме, отличающийся педантичностью и догматическим складом ума, работающий по часам и ровно в четверть пятого торопящийся домой к жене и детям, а к середине книги от него остаются только «палки в колесах» у молодых главных героев да красивые речи перед журналистами. И так со всеми действующими лицами, включая даже того, от чьего лица ведется повествование. Да и стиль текста в целом также насквозь функционален и сух, словно протокол делового совещания (тем более что, напомню, действие в основном как раз к такого рода совещаниям и сводится). Несколько сюжетных линий, которые выходят за эти жестко очерченные рамки и оттого могли бы несколько оживить повествование (попытки главного героя – рассказчика ухаживать за девушкой или его ссора с отцом), так и повисают в воздухе неразвитыми и незавершенными, словно бы автор о них попросту забыл.

В конечном итоге создается впечатление, что «Властелины погоды» – не более чем недоработанный черновик, набросок книги, которая так и не получила законченный вид. А жаль! Тема управления погодой интересна и неизбита, и из нее можно было бы вытянуть намного больше того, что мы видим здесь. Если представить, что «Властелинов погоды» в свое время получил бы возможность доработать какой-нибудь признанный корифей «твердой» фантастики вроде Артура Кларка или Хола Клемента, вышел бы настоящий шедевр…

Знаете, что мне напомнил этот рассказ? «Ревизор» Гоголя! Только не удивляйтесь, сейчас все объясню. Помните, как хвастается разошедшийся Хлестаков? «Все, что было под именем барона Брамбеуса, “Фрегат «Надежда»” и “Московский телеграф”... все это я написал, и “Юрий Милославский” мое сочинение, и “Женитьба Фигаро”, и “Роберт-Дьявол”». Вот и тут примерно то же самое. К писателю является солидный шестипалый дядя, представляется инопланетянином и с ходу объявляет, что все передовые технологии и необъяснимые явления на Земле – дело его рук, благо на каждой из них на один палец больше. Технология «стелс»? Это мы придумали! Круги на полях? Это мы их рисуем! И евреев из Египта тоже мы вывели. И когда зубы у людей вдруг исчезают, то это мы их выдираем – нам для науки надо…

В более ранних произведениях Давыдова уже заметно его увлечение темами палеоконтактов, НЛО, конспирологии и прочими подобными. В общем-то ничего плохого в этом не было бы – всё ж таки писатель-фантаст, ему, можно сказать, по штату положено, – если бы он рассматривал эти истории с позиций разумного умеренного скептицизма. Ну, или хотя бы выстраивал вокруг них по возможности логически выверенные, убедительные и интересные сюжеты. Увы, его позиция в данном вопросе – это позиция человека, просто твердо уверовавшего во все это и давно уже не утруждающего себя проверками и сомнениями. Credo quia absurdum est! И апофеозом в этом смысле является как раз «Тридцать лет тому назад». Здесь даже нет сюжета как такового: писатель, не мудрствуя лукаво, просто свалил в одну кучу все, что хоть каким-нибудь боком касается его вышеупомянутого увлечения, и добавил несколько «страшилок» о том, как Земля в будущем непременно налетит на небесную ось. Он даже не стал придавать этой куче вид хоть сколько-нибудь цельной структуры: о чем слышал, о том и пишу. Кроме того, значительная часть этой кучи – прямые заимствования у себя самого, из более ранних произведений, а это верный признак того, что писатель себя исчерпал полностью. Оно и понятно: рассказ был написан, когда Исаю Давыдову было уже под девяносто. С одной стороны, подобное творческое долголетие заслуживает уважения, с другой – надо уметь и вовремя остановиться. Насколько мне известно, «Тридцать лет тому назад» – последнее произведение Давыдова, точка в его писательской биографии. Но стоило ли ставить ее таким вот рассказом, где нет ничего нового, почти целиком слепленным из того, что сам Давыдов уже написал когда-то? Мне кажется, что лучше было бы просто его не писать.

Ровно сто пятьдесят лет назад, в восемь часов сорок пять минут вечера 21 декабря 1872 года, джентльмен по имени Филеас Фогг поднялся по ступеням лондонского Реформ-клуба и вошел в большой салон. Тем самым он успешно завершил свое восьмидесятидневное путешествие вокруг света, которое за прошедшие полтора века по-прежнему остается одним из самых памятных путешествий такого рода в мировой литературе.

Почему Филеаса Фогга и его спутников и сейчас помнят во всем мире? Полагаю, потому, что творчество Жюля Верна обладает одним удивительным свойством. Хорошо известно, что многие свои сюжеты Верн построил на откровенных натяжках и неточностях, причем допущенных совершенно сознательно, – и тем не менее написанные таким способом романы по-прежнему печатаются, продаются и читаются с неослабевающим интересом. Самый известный пример такого рода – «Таинственный остров», но замысел «Вокруг света в восемьдесят дней» по степени неправдоподобия, пожалуй, мало чем ему уступает.

Чтобы понять, на что именно Верн нарочно закрыл здесь глаза, надо напомнить, в чем заключается ключевой момент сюжета.

На первый взгляд эта история кажется вполне похожей на правду: в 1872 году всемирное поясное время и линия перемены дат еще не были приняты, так что Фогг как будто бы мог объехать вокруг Земли, пребывая в полном неведении относительно накопившейся разницы во времени. Так где же тут авторская натяжка? Она состоит вот в чем: на самом деле Жюль Верн, работая над романом, прекрасно понимал, что времена Магеллана давно прошли и что в XIX веке кругосветный путешественник понял бы, что к чему, задолго до своего прибытия в пункт назначения. Доказательством тому служит статья «Меридианы и календарь», написанная Верном вскоре после публикации «Вокруг света в восемьдесят дней». В ней отмечено, что, хотя единой официальной линии смены дат еще не существует, в мореплавании уже де-факто применяется в качестве таковой меридиан 180°. Он, как известно, проходит по Тихому океану, и, прибыв из Японии в Америку, Филеас Фогг неизбежно должен был заметить, что в местных календарях стоит число на единицу меньше того, что значилось в его записной книжке. Столь методичный и пунктуальный джентльмен определенно не смог бы пройти мимо такого несоответствия. И даже если бы он и не смотрел на календарь, то уж, во всяком случае, обратил бы внимание на тот факт, что расписание поездов, с помощью которых он собирался пересечь американский континент, отличается от его графика на сутки. Тут Верну пришлось схитрить и по возможности отказаться от упоминания расписаний поездов и пароходов, а покупку билетов вдобавок поручить Паспарту, который и в Америке продолжает жить по лондонскому времени.

Упрямство Паспарту вообще сильно облегчает задачу писателя. Принципиальный слуга в течение всего путешествия не желает переводить свои драгоценные фамильные часы на местное время: «Тем хуже для солнца – значит, оно ошибается!» И правильно – ведь если бы Паспарту подводил часы по солнцу каждый день, то посреди Тихого океана заметил бы, что перешагнул в предыдущие сутки. Правда, тут надо отдать Верну должное: он использует Паспарту с его часами и в противоположных целях, заранее давая читателю ключ к будущим событиям заключительных глав. Не раз и не два он намекает, а иногда и прямым текстом заявляет, что дни в пути сокращаются и Паспарту игнорирует местное время совершенно зря. Но, как Верн наверняка и рассчитывал, читатель пропускает эти замечания мимо себя – что ему до солнца и счета времени, если речь идет о приключениях и экзотических странах…

Разумеется, Верн пошел на все эти сознательные упущения и натяжки не просто так – они были ему совершенно необходимы. В первую очередь – ради интриги и напряжения, без которых описание путешествия Филеаса Фогга превратилось бы в скучный путевой дневник. Затем, само собой, – ради неожиданной и эффектной развязки этой интриги. А еще для того, чтобы дать возможность Фоггу на полном серьезе заключить авантюрное пари – тем самым Верн, как и полагается добропорядочному французу, слегка посмеялся над англичанами. И, наконец, как мне кажется, роман вообще был написан не только как очередная часть географического описания Земли в серии «Необыкновенных путешествий». В третьей главе Фогг и один из его коллег говорят: «Когда-то мир был велик, но теперь Земля уменьшилась, и ее можно объехать в десять раз быстрее, чем сто лет назад». Технический прогресс XIX века дал возможность совершить кругосветное путешествие за неслыханно короткое время не герою-первопроходцу или отважному мореплавателю, а английскому джентльмену-домоседу, много лет не выезжавшему из Лондона. На протяжении всего романа Верн то и дело упоминает пароходы, пересекающие моря с такой аккуратностью и регулярностью, как будто речь идет о пригородных поездах; железные дороги, прорезающие американские прерии и индийские джунгли; туннели и судоходные каналы, сокращающие путь во много раз; угольные станции, основанные везде, где они нужны для обеспечения регулярного судоходства. Техника – такой же персонаж романа, как Фогг, Паспарту и прочие. А «Вокруг света в восемьдесят дней» можно расценивать как дань признания, похвалу писателя этому персонажу и своему веку – и тем новым возможностям, которые они открыли для человека.

Под конец позволю себе слегка отвлечься от собственно творения Жюля Верна. Как и многие здесь, в детстве я с увлечением смотрел сделанный по мотивам романа известный японско-испанский мультсериал «La vuelta al mundo de Willy Fog», не пропуская ни одной серии. Слова песни из заставки «Son, ochenta días son, ochenta y nada más» очень прочно въелись в память, хотя я тогда не знал испанского языка и даже не понимал, что поют именно по-испански. И когда много лет спустя я взялся за изучение испанского и на одном из первых занятий нас познакомили с числительными, то, когда дошло до восьмидесяти, это произвело на меня эффект разорвавшейся бомбы! Сразу все встало на свои места, и через пару месяцев я уже мог перевести со слуха слова песни, когда-то казавшиеся мне полной загадкой.

Мне кажется, трудно найти в истории советской фантастики что-либо подобное «Открытию себя». К какому жанру вообще можно отнести то, что вышло из-под пера Владимира Ивановича Савченко? Что это – философская фантастика? Сатирический детектив? Бытовая психологическая драма? Научно-социальный мысленный эксперимент? Или все вместе, вперемешку? Думаю, что последнее – все перечисленное сплетено в единое целое настолько хитро и умело, что не стоит и пытаться приклеить к книге какой-нибудь один определенный жанровый ярлык. Можно только попробовать перечислить, что же в «Открытии себя» вообще имеется и с какими другими, более известными образцами фантастики того времени здесь можно отыскать сходство.

Если смотреть в корень, то перед нами социально-философское произведение, поднимающее вопросы духовного и физического совершенствования человека – те же самые, что и в знаменитом «Лезвии бритвы». Значит, «Открытие себя» придется читать нелегко и долго, как «программный» ефремовский роман? Вовсе нет! Если облечь сюжет в детективную форму, то читатель и сам не заметит, как втянется в загадочное происшествие в Днепровском институте системологии по уши. Но раз это фантастический детектив, значит, придется напрягать извилины в попытках поспеть за умозаключениями следователя и восторгаться его проницательностью? Ну да, вникать в тонкости событий придется, а вот насчет восторгов – ничего подобного. «Открытие себя» в этом смысле – вещь откровенно сатирическая, я бы даже сказал – хулиганская: тогда так писать явно было не принято, тут даже ничего похожего не вспомнишь. Тупые и косноязычные милиционеры с говорящими фамилиями; следователь – шаблонно мыслящий служака (также с несуразным именем), всеми силами стремящийся загнать необычное дело в рутинные рамки; полковник милиции, по-отечески поучающий следователя, что самые странные дела – обычно самые простые, и благодушно принимающий в конце изрядный ком лапши на уши. Да и помимо милиции многим в романе досталось: ленивым электрикам, разнообразным пронырам и карьеристам от науки, профессорам-конъюнктурщикам, даже зазнавшимся академикам. Вообще едким описанием реалий типичного НИИ роман Савченко напоминает «Понедельник начинается в субботу», да и вопросы при этом поднимаются те же самые – о борьбе с косностью мышления, с формализмом, о выходе на новую ступень совершенствования человека. Тут круг замыкается – мы вновь возвращаемся к философской основе романа.

А еще этот круг пронизывает, словно прямая линия, сквозная тема – тема ответственности ученого за свое открытие, изобретателя – за свое изобретение. И подана эта тема опять-таки совсем не так, как чаще всего писали в то время. Не какой-нибудь бедный простодушный Джон или Ганс где-нибудь на Западе делает эпохальное открытие, а потом тщетно пытается загнать назад в бутылку выпущенного им на волю джинна – нет, оказывается, самые страшные враги великих открытий – не военные, не спецслужбы и не бизнесмены, а простые обыватели. Как представляет скептический студент Кравец будущее открытия, сделанного инженером Кривошеиным: «Оператор – какой-нибудь там Жора Шерверпупа, бывший парикмахер, – водружает на себя “шапку Мономаха”, склоняется: “Чего изволите?” – “Тапереча я хочу под Бриджит Бардо, – заказывает клиентка. – Только чтоб трошки пышнее и чернявая. Мой Вася уважает, когда чернявая…”»

В чем же заключается открытие Кривошеина? В способе создания искусственных людей – как точных копий, так и улучшенных умственно и физически, – а главное, улучшения людей «натуральных». Появившиеся таким способом три двойника Кривошеина продолжают его исследования и разрабатывают три пути совершенствования человека: машинный, биологический, информационный. Кривошеины-дубли как бы говорят нам: всё к твоим услугам, человек, если ты хочешь стать лучше, ты таким и станешь – главное, захоти этого, вылезь из теплой лужи бездумного потребительского бытия. Сейчас это актуально ничуть не меньше прежнего, разве что предметы вожделения стали более высокотехнологичными: не джинсы или дубленка, а новенький айфончик. И если высмеивающий подобные жизненные приоритеты «Понедельник начинается в субботу» все-таки читают, потому что смешно и весело, а в «Лезвие бритвы» заглядывают, потому что серьезно и считается классикой, то «Открытие себя» не пользуется популярностью, возможно, именно потому, что прямо режет в глаза неприятные истины. Там ведь и главный герой, Кривошеин, – не магистр-чародей, как у Стругацких, и не талантливый врач с парапсихологическими способностями, как у Ефремова. О них-то можно читать со спокойной совестью: где они, маги-йоги, а где я, куда уж мне против них… А вот с Савченко такое не пройдет – у него тут самый обыкновенный холостяк средних лет с трудным характером, далеко не красавец и уж совершенно точно не гений. И вот к нему-то в руки нежданно-негаданно и сваливается открытие, обещающее перевернуть весь мир. И самый обыкновенный человек Кривошеин сомневается, пугается, тяжело размышляет, трусит, борется со всякими мелкими подленькими мыслишками, мучается угрызениями совести – и так ощупью, шаг за шагом двигается к познанию себя – ведь без этого, оказывается, и открытие его ни к черту не нужно. Скажем себе честно, такие мыслишки и чувства, как у Кривошеина, бродят в каждом из нас, у кого-то больше, у кого-то меньше, но в каждом. А приятно ли читать, как тебе в лицо тыкают твоими же собственными слабостями и недостатками? Вот то-то и оно. Впрочем, тот, кто склонен к самоанализу и способен посмотреть на себя критически и беспристрастно, сможет мысленно встряхнуться и подумать: а ведь писатель-то в лице Кривошеина использует сейчас третий путь совершенствования – информационный, единственный возможный в реальности…

Боюсь, однако, что за всеми этими высокими материями у вас уже создалось неверное представление об «Открытии себя» и читать его резко расхотелось. Видимо, этого же опасался и сам Савченко, а потому основательно приправил серьезное «основное блюдо» юмором – причем по большей части не из казенного сосуда дежурных шуточек своего времени, а собственным, отменного качества. Это и фразочки Козьмы Пруткова – инженера, и великолепная лекция о том, почему студент потеет на экзамене, и сомнительного происхождения жареные кролики в столовой, и «гордый горец и член-корреспондент» профессор Андросиашвили с его «цхэ!», и немало другого. Есть в тексте и мелкие ляпы вроде несуществующего автомобиля «Славутич-409» (или это намеренный намек на «Москвич-408»?) или пистолета, который следователь держит в ящике стола, но, по-моему, не так уж они и важны. Что изменилось бы, если бы Онисимов достал пистолет, как полагается, из сейфа? Да ровным счетом ничего. Так что придираться к профессиональным мелочам не стоит – не на них держится книга и не ради них написана. А ради чего? Да чтобы хотя бы кто-нибудь из читателей, закрыв книгу, подумал, как Кривошеин: «А то, что я сам человек. Один из них. Ни самый низкий, ни самый высокий. Ни самый умный, ни самый глупый. Ни первый, ни последний. А кажется, что самый. И чувствуешь себя в ответе за всё…» И очень жаль, что «Открытие себя» не пользуется большой известностью и переиздается в среднем раз в десятилетие – эта книга по-прежнему злободневна, бьет в самую точку и за прошедшие десятилетия нисколько не устарела.

Еще один рассказ Александра Колпакова из прочитанной мною антологии «Альфа Эридана». И, как и первый, давший название всей книге, этот также оставляет желать много лучшего. Сюжет прост до примитивности – я даже не прячу его в скрытый текст, потому что здесь нет ничего, что стоило бы прятать. Грузовой корабль «Байкал», работающий на линии Луна – Церера, во время очередного рейса встречает автоматический исследовательский звездолет, прибывший в Солнечную систему с Тау Кита. «Байкал» догоняет чужака, и экипаж принимается исследовать теперь уже его самого. Но дело даже не в простоте истории, а в том, как она описана. Язык не столько «дубовый», как написано в самом первом отзыве, сколько какой-то казенный – таким языком говорили, наверное, на комсомольских собраниях. А главное, этим языком излагается на полном серьезе одна несообразность за другой.

Во-первых, сама встреча с «Летучим Голландцем»: увидели – и тут же в погоню, прямо как ребенок с сачком за редкой бабочкой. Напомню, однако, что это все-таки не школьная экскурсия, а космофлот, и капитан «Байкала» Семен Назаров явно кому-то подчинялся. (В рассказе он, правда, именуется «пилотом», но раз командует остальными – значит, он и есть капитан.) Так что первое, что он должен был бы сделать, обнаружив неизвестный корабль, – запросить Луну, Цереру, Землю или кого там полагалось, что за огромный корабль без позывных находится в районе с такими-то координатами, и бросаться в погоню лишь после получения ответа с соответствующим разрешением. Во-вторых, во время описания погони встречается фраза: «Счетчик скоростей показывал двести два километра в секунду!» 202 км/с относительно чего, простите за любопытство? Цереры? Луны? Земли? Солнца? Чем больше я читаю советскую космическую фантастику пятидесятых, тем больше мне кажется, что молодые писатели того времени, вырвавшись вдруг из тесных рамок «ближнего прицела», дружно заметили в гигантском поле новых возможностей один только релятивистский эффект сокращения времени. Ну, помню, кем-то где-то обыгрывалось еще увеличение масс. А о том, что любая система отсчета, инерциальная или неинерциальная, должна иметь начало, забыли все как один – я уже упомянул об этом в отзыве на антологию в целом. Здесь такое начало тоже, само собой, должно было иметься. Как определить относительно него скорость в открытом космосе – этому можно было бы посвятить еще пару абзацев, но не буду лезть в технические вопросы; пойдем дальше.

В-третьих: ну хорошо, догнали чужака, высадились, отыскали входной люк. Люк сам собой открывается. Что делает тройка космонавтов? Естественно, в полном составе лезет в люк, который тут же за ними и захлопывается. Назарову даже не пришло в голову оставить на всякий случай кого-нибудь снаружи, чтобы тот при получении приказа или по истечении условленного времени попытался бы открыть люк или взломать его. Правда, капитан догадался оставить на «Байкале» программиста Машу Филатову, но много ли смогла бы она сделать, если бы ей пришлось вызволять из плена своего командира? Вообще-то остаться на «Байкале» должен был сам Назаров, как капитан, в любой ситуации отвечающий за корабль. Но у него таких подобающих его должности соображений, кажется, вообще нет – он просто бездумно лезет вперед, и лишь счастливая случайность – обнаружение команды одному из автоматов на открытие дверей – позволила байкальцам вернуться к себе.

В-четвертых: ни Назаров, ни остальные трое, несколько суток исследуя чужой звездолет, так и не удосужились никуда сообщить о случившемся. Хотя выполняли-то они обыкновенный грузовой рейс по расписанию, и на Церере их явно уже заждались. Впрочем, ни с Цереры, ни с Земли, ни с Луны тоже не поступало никаких запросов по поводу опоздания. Создается впечатление, что земной космофлот в рассказе – это не более чем сборище каких-то вольных торговцев. Впрочем, даже у Нортон или Гамильтона торговцы все-таки больше подчинялись распорядку, чем здесь. Только когда звездолет вдруг включает двигатели и стартует в обратный путь к Тау Кита, до Назарова доходит, что надо бы все-таки по такому случаю отправить на Землю сообщение.

Предвижу возражения: читать советскую фантастику тех лет и оценивать ее с позиций порядка и холодного ума, напрочь отметая ее героику и энтузиазм, может только сухарь и зануда, если не просто циник. На это отвечу: придумывая героические истории о космонавтах-первопроходцах, все же стоит правдоподобия ради уделять внимание и вещам более приземленным (хороший пример – «Страна багровых туч» или еще лучше подходящий к случаю, хоть и не наш и не того времени, – «Свидание с Рамой»). А героизм хорош там, где он действительно к месту, и в той же классической советской фантастике можно найти немало тому примеров. Вспоминается изданная примерно в те же годы замечательная детская научно-популярная книга «До Земли еще далеко». В ней капитан звездолета говорит подросткам из экипажа, что есть риск глупый и есть риск обдуманный, и разъясняет, когда стоит рисковать обдуманно, а когда нет. И это, подчеркну, детская книга – а какой контраст по сравнению с колпаковскими взрослыми «школьниками на прогулке»… По-моему, за весь рассказ капитан совершает только один разумный поступок: когда звездолет внезапно включает свои фотонные двигатели, он запрещает убирать стыковочные фермы, чтобы «Байкал» не отбросило в луч отражающего параболоида. Да и то сказать: он же к тому моменту знал, что пришелец почти завершил свою программу исследований и энергия для обратного полета почти накоплена, но не предпринял никаких мер для возможности экстренной отстыковки. Все-таки инфантильность – это, похоже, основная черта колпаковских космонавтов…

Нет, встречал я, конечно, и намного худшие рассказы в нашей фантастике тех лет. Но когда под одной обложкой собраны блестящие вещи вроде давящего тяжестью выбора «Испытания СКР» Стругацких или светлого «эпоса будущего» – «Легенд о звездных капитанах» Альтова и тут же рядом стоят два неуклюжих творения Колпакова и совсем уж никудышный «Астронавт» Валентины Журавлевой, то последние по контрасту кажутся еще хуже, чем они есть на деле. Наверное, свое знакомство с творчеством Александра Лаврентьевича Колпакова я на этом и завершу.

Один только вид этой книжищи вызывает почтительный трепет! Еще бы: чтобы вместить 1275 писем, написанных за сорок с лишним лет, потребовалось 1536 страниц солидного формата. Если взять книгу в руки, весомость этого труда становится еще очевиднее. Я не поленился и положил книгу на весы: основной том (без изданных отдельной книжкой указателей) – 2,1 кг. Пишу это без тени иронии или насмешки: подобные солидные числа – лучшее средство наглядно отразить гигантские объемы труда, затраченного на подготовку издания ефремовской переписки. О том, как проходила эта работа, подробно рассказывает предисловие: тут и поиск писем, и разбор порой трудночитаемых почерков, и перепечатка, и перевод на русский язык в случае необходимости (переписку с зарубежными корреспондентами Ефремов вел по-английски и по-немецки), и составление комментариев и указателей, и многое другое. Проще говоря, невозможно не преклониться перед огромной работой, благодаря которой эта книга смогла увидеть свет.

Сборник переписки какого-либо исторического лица – вещь, конечно же, весьма специфическая. Это не замена обыкновенному биографическому изданию – такой сборник может быть лишь дополнением к биографии, помогающим глубже и яснее раскрыть те или иные ее моменты. Но в данном случае налицо парадоксальная ситуация: дополнение-то есть, а вот биографии нет. Существует вышедший в 1963 году очерк Е. П. Брандиса и В. И. Дмитревского «Через горы времени», но биографическим изданием в полном смысле слова он не является – там на первый план выдвигается Ефремов как писатель, его творческий путь, литературный стиль и метод, а биографические факты даются лишь постольку, поскольку они необходимы с такой точки зрения. Есть еще книга «Иван Антонович Ефремов» П. К. Чудинова – но в ней идет речь о Ефремове-ученом, она полна научных фактов и подробностей, а о Ефремове как о человеке в ней опять-таки сказано немного. Поэтому в конце своей книги, изданной в 1987 году, Чудинов резонно отметил: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего». Однако за прошедшие с того времени тридцать пять лет такая биография – полная, строго научная, объективная, изложенная без тенденциозности и досужих домыслов – так и не была написана. Вот и получается, что для освоения ефремовской переписки необходимо решить непростую задачу: вначале ознакомиться с двумя указанными выше изданиями, «сложить» их в уме в единое целое, сформировать на их основе (и по другим источникам, если такие окажутся в распоряжении) некое собственное представление об Иване Антоновиче как о человеке и личности, а затем уже приступать к его письмам.

И вот тогда, если такую подготовку удалось провести успешно, толстенный том в синей обложке откроется перед вами не только в буквальном, но и в переносном смысле. Тематика и состав корреспонденции ясно раскроют этапы жизни Ивана Антоновича Ефремова и происходившие в ней события: отчаянные попытки наладить работу Палеонтологического института в эвакуации, преодоление бесчисленных препон в организации гобийских экспедиций, диспуты с коллегами-палеонтологами, разнообразные житейские хлопоты, постепенное ухудшение здоровья и многое другое, включая, конечно же, литературную деятельность. Впервые упоминание о ней встречается в 1944 году, далее количество писем на эту тему постепенно увеличивается, а примерно с 1956-1957 года она становится в переписке преобладающей. Многие ефремовские произведения стали мне понятнее после знакомства с письмами, в которых отражен ход работы над ними. Например, я и раньше знал, что главных персонажей повести «Звездные корабли» – Давыдова и Шатрова – Ефремов «списал» с самого себя и со своего друга и коллеги А. П. Быстрова, но не предполагал, что сходство простирается вплоть до полного копирования. В письмах Ефремова то и дело проскакивает выражение «Черт и трижды черт!», которое с большой охотой употреблял в повести Давыдов, да и характерное словечко «ништо» было не выдумано, а перенято у реального Быстрова (кстати, в первоначальном замысле повести Шатров для пущего сходства с прототипом носил фамилию Костров). В той же переписке с Быстровым нашлись и такие рассуждения о Bestia celestis и его эволюции, которые в повесть не попали, вроде идеи о черепе из перламутроподобного вещества, а не из соединений кремния.

Вообще говоря, переписка Ефремова с Быстровым достойна отдельного издания – это настоящая житейская и научная драма в письмах. Не счесть, сколько раз «два палеонтологических кита» (цитата из тех же «Звездных кораблей») ссорились, осыпали друг друга упреками, мирились, присылали друг другу насмешливые рисунки или добрые стихи, отчаянно язвили и тут же с искренней заботой справлялись о здоровье и передавали привет женам. И все это – с непременными обращениями на «Вы» и по имени-отчеству, высказанное хорошим, настоящим литературным языком. Эх, умели люди раньше писать письма… прямо-таки документы эпохи, иначе не скажешь. Все-таки нас теперешних электронная почта, когда можно между делом черкнуть пару строк и через минуту получить ответ хоть с другого края Земли, в отношении эпистолярной культуры здорово испортила.

Еще очень впечатляют отраженные в письмах битвы (именно битвы, иначе не скажешь) за издание «Лезвия бритвы», «Часа быка» и «Таис Афинской». Основной противник – «непобедимая осторожность», как выразился Ефремов в одном из писем Дмитревскому. В уступку этому противнику писателю иногда приходилось вырезать из своих романов кое-какие «острые» (точнее, сочтенные таковыми в издательствах и редакциях) главы и эпизоды, но, сделав эти уступки, он дальше стоял неколебимой скалой: больше никаких правок, иначе не будет и публикации. Запомнилось одно письмо из Чехословакии по поводу перевода и издания «Лезвия бритвы» с сокращениями в тех местах, которые «не составляют для чешского читателя нужного интереса». Ответ был прям и недвусмыслен: в сокращениях отказываю, лучше вообще не издавайте. Что ж, по книгам у меня уже давно сложилось впечатление о прямом характере Ивана Антоновича, ну а переписка его окончательно подтвердила: на сделки со своей совестью он не шел никогда, а вещи предпочитал называть своими именами, пусть даже порой в весьма неприятных для адресата выражениях.

Ну да ладно. Описывать здесь все 1275 писем у меня намерения нет, а потому буду заканчивать. Проще говоря, если вы интересуетесь творчеством Ивана Антоновича Ефремова и вам вдруг посчастливится увидеть «Переписку…» в продаже – хватайте, не глядя на цену. Кто знает, когда будет переиздание – и будет ли вообще. Это ценнейшая книга, вот разве что послесловие там совершенно не к месту. Если в гипотетическом переиздании его не будет, получится вообще отлично.

Хайнский цикл Урсулы Ле Гуин – понятие весьма условное. Современное понимание слова «цикл» применительно к литературе обычно предполагает серию произведений, каждое из которых по сюжету и хронологии событий не является самодостаточным, а может читаться лишь как составная часть целого. Хайнский цикл совсем не таков – как единое целое он не задумывался, а возник постепенно из самых разных произведений, очень слабо связанных или вообще не связанных между собой. В основном их объединяет лишь то, что действие происходит в одном и том же мире далекого будущего, где существует союз населенных миров с центром на планете Хайн – Экумена. Самая тесная связь, которую можно отыскать, – это единство места, времени и некоторых действующих лиц (например, в сборнике «Четыре пути к прощению»), но и такое – редкость. Поэтому большинство «хайнских» романов, повестей и рассказов можно читать в любом порядке и в любых сочетаниях. Так будет даже проще, чем пытаться найти в них единую линию событий и следовать ей – ведь даже сама Ле Гуин утверждала, что последовательной хронологии «хайнской» вселенной не существует. Она, как мне кажется, просто использовала один и тот же придуманный ею мир для реализации самых разных творческих замыслов, даже не имея в мыслях придавать всему написанному сколько-нибудь цельный вид.

Началось все в 1964 году с рассказа «Ожерелье Семли», а из него затем вырос роман «Мир Роканнона» – именно там впервые были упомянуты Хайн и Лига Миров, предшественница Экумены. До середины семидесятых Ле Гуин написала еще несколько романов и рассказов, действие которых происходит в «хайнской» вселенной, а затем сделала большой перерыв, вернувшись туда только в девяностые годы. Последнее из произведений Хайнского цикла – роман «Толкователи» – было написано в 2000 году.

Если знакомиться с Хайнским циклом именно в порядке написания, то разница почти в четыре десятка лет ощущается очень отчетливо – налицо следы радикальных изменений в мировоззрении и творческом методе писательницы. Почти все ранние произведения ярки, лаконичны, сравнительно коротки, внешне просты, но наполнены действием и смыслом. Ле Гуин пишет в них как будто о знакомом и привычном: долге, одиночестве, сомнениях, ответственности за принятое решение, – но делает это так, что в конце неизменно остается ощущение: вроде бы все сказала, довела историю до конца, но все равно мало, хочется еще! Именно с такими мыслями я закрывал, к примеру, «Мир Роканнона» или «Планету изгнания». Для таких произведений я придумал для себя по аналогии со Стругацкими обозначение «Предхайнский цикл» – замысел новой вселенной еще туманен и неясен, фантазия его создательницы ничем не скована, и перо свободно рисует яркие картины чужих миров и событий, которые в этих мирах происходят. Ни одно из ранних «хайнских» произведений не похоже на другое: среди них можно найти и типично приключенческое «путешествие к особой цели» («Мир Роканнона»), и эколого-этнографическую фантастику («Слово для “леса” и “мира” одно»), и культурологическую зарисовку жизни необычных людей на необычной планете («Левая рука тьмы»), и многое другое. В общем, я уверен: тот, кто возьмется за чтение ранней части Хайнского цикла, непременно отыщет себе что-нибудь по душе вне зависимости от своих литературных вкусов и предпочтений. Со мной, во всяком случае, было именно так. Есть, правда, и вещи, что представляются мне откровенно неудачными, – например, «Город иллюзий», оставляющий после себя лишь один вопрос: зачем вообще это было написано? Однако даже они кажутся чуть ли не шедеврами по сравнению с тем, чем пополнился Хайнский цикл в девяностые годы.

Откровенно говоря, о существовании поздней части Хайнского цикла я стараюсь вспоминать как можно реже. За те двадцать лет, что Урсула Ле Гуин не возвращалась в «хайнскую» вселенную, ее творчество сильно изменилось – и, к сожалению, в худшую сторону. Применительно к Хайнскому циклу это выразилось в серийной штамповке однообразных социальных и психологических этюдов, по преимуществу весьма нудных и унылых. Блестящий поток идей ранних «хайнских» произведений сменился здесь единой возведенной в абсолют основой: несуразными сочетаниями высоких технологий будущего с архаически дремучими общественным строем и образом мышления, яростным догматическим феминизмом и сексом различной степени нетрадиционности. Единственный полноценный роман из этого периода – «Толкователи» – рыхл, раздут и демонстрирует в общем тот же набор, просто в куда большем объеме. У поздних «хайнских» произведений есть, пожалуй, только одно достоинство – отчетливая антивоенная и антирабовладельческая направленность. Но даже и она подается настолько тускло, без малейшей фантазии, повторением одних и тех же словно бы затверженных раз и навсегда слов и идей, что и от этих справедливых и верных в общем-то мыслей просто нападает зевота.

Вот, собственно, и всё. Надеюсь, что кому-нибудь, кто только собирается познакомиться с «хайнской» вселенной поближе, окажется полезным мое предостережение: читайте только ранние книги Хайнского цикла, а на поздние, поверьте, не стоит тратить времени.