Книга о героях моего детства, гениальном фантазёре и гениальном социопате, которые творили историю вместе, а разошедшись, так никогда и не приблизились к прежнему успеху, могла бы быть умеренно интересной, но крепкий средненький нонфикшн был загублен переводом. Даже не знаю, что тут хуже всего. Избыточные комментарии? Пожалуйста: ценные комментарии сообщают нам, что игра «блек джек» (sic!) в России известна как «очко», напоминает, что такое must-have, а аббревиатура BFG расшифровывается аж дважды. Недостаточные комментарии? Сколько угодно: половина технических терминов кажется переводчику очевидными, что заставит читателя, не погружённого в контекст игровой индустрии, часто чесать в затылке. Плохая вычитка? Она тут везде, запятые и тире играют с корректором в прятки и выигрывают с блеском. На сладкое – обязательные ошибки перевода , вроде удивительных «соревновательных шутеров» (в оригинале,само собой, имелись в виду «конкурирующие»). Ну и, конечно, хотелось бы посмотреть в глаза человеку, который берётся за трёхсотстраничную книгу о важнейших явлениях поп-культуры 80-90-х и при этом переводит «Breakfast Club» как «Клуб завтраков».

В общем – если вы просиживали в детстве ночи за DOOM II – читать ради ностальгии можно, хотя фейспалмов и не избежать. Негеймеры – у вас есть тысячи способов потратить деньги и время гораздо лучше или хотя бы интереснее. Можете в DOOM поиграть, например.

Исторически — важнейший, литературно — напыщенный, избыточный и стилистически весьма неровный роман.

То ли литературная шутка, то ли игра, то ли попытка восстановления справедливости: история жизни Пенелопы, рассказанная самой Пенелопой. История знаменитых приключений Одиссея глазами той, что все годы ждала своего мужа, распуская саван и выращивая сына без мужского плеча рядом. Поведанная устами женщин история мира, в котором женщина знает своё место, свою задачу и своего хозяина, где боги выдают себя за пастухов, а пастухи за богов, любовь заменяется хитростью, а хитрость принимается за любовь.

И в то же время не стоит принимать книгу всерьёз, ведь Уточка достойна своего супруга (муж и жена...) и если Одиссей врёт о своих странствиях, то это лишь знак: Пенелопе приходится врать ещё сильнее. И недаром, подобно настоящей греческой трагедии, рассказ Пенелопы пародирует сам себя, передразниваемый хором служанок, самых невинных жертв этой истории, отдавших жизни за счастье хозяйки. Пенелопа и Одиссей потчуют друг друга всё более невероятными враками, плетут интриги и издеваются, но это поединок не между ними, а между текстом и читателем — и читатель проигрывает вчистую, и рад этому поражению.

Весна. Утренний холодок. Восемь часов.

Прощание, последние минуты спокойствия, знакомство, речь Главного, старт. Первый шаг, ликующие толпы, восхищённые дети, первая миля, уверенность, первый час, первая заминка, предупреждение. Надежды, первый выбывший, первая мозоль, страх, дождь, ссора, назло ещё один шаг, первая ночь, заснул, предупреждение, только бы идти, ещё один шаг, всё меньше оставшихся, зачем, зачем всё это, только идти, стёртые ноги, только не останавливаться, не отчаиваться, господи, зачем, чего ради, только не останавливаться, ещё один шаг, ещё один шаг, ещё один.

Секунды, долгие, как часы; часы, долгие, как дни; дни, долгие как жизнь.

Герои то и дело вспоминают жителей Страны Чудес, но напоминают скорее обитателей Зазеркалья. У Кэрролла Красной Королеве нужно было бежать со всех ног, чтобы куда-то попасть, в кривом Зазеркалье Кинга-Бахмана нужно просто идти, чтобы выжить.

«Ты, Гаррати, танцуй со мной так, как танцевал до сих пор, — ответил Макврайс, — и я никогда не устану. Мы только сотрём башмаки до дыр и добредём до звёзд и луны.»

Смешав в ядерном коктейле два канонических жанра XX века — антиутопию и роуд-муви, Кинг создал произведение, выходящее за рамки и того, и другого. Казалось бы, антиутопичность передана лишь общими штрихами: появляющийся в ключевые моменты Главный да существующие лишь в воспоминаниях Идущих Перемены, Взводы и животный ужас перед ними. Но в деталях дьявол: что это за общество, где в школах нет места, тридцатилетние считаются стариками, а сотни мальчишек ежегодно почитают за честь выйти на Прогулку, чтобы навсегда сгинуть на глазах тысяч воодушевлённых зрителей, на глазах своих матерей и любимых?

Разгадка же проста: это время, где ещё слушают Глена Миллера и помнят Фреда Астора, а Вторая Мировая отгремела лишь неколько десятилетий назад — наше настоящее, которое, к счастью, не случилось.

Пока ещё.

Я видел генералов,

они пьют и едят нашу смерть.

Так вышло, что моё знакомство с творчеством Крапивина состоялось на двадцать пятом году жизни, и, как это часто случается с детскими писателями, читаемыми в чуть более зрелом возрасте, я не то чтобы недооценил его, но не был готов к произведённому эффекту. И дело даже не в том, что повесть хорошо написана и не сюсюкает, разговаривая с юным читателем на равных — это свойство любой хорошей книги.

«Взрыв генерального штаба», написанный двадцать лет назад, не просто актуален, но актуален до скрежета зубовного: имперские амбиции, благородные снаружи и гнилые внутри; милитаризация, маскирующаяся под патриотизм; учёный, подвергающийся гонениям (не со стороны государства, а со стороны соотечественников!) за недостаточное рвение в вылизывании вышестоящих задниц — и генералы, не считающие пешек, размененных в братоубийственной войне. А по обе стороны от фронта — простые люди, старики и дети, мудрые и глупые, слабые и сильные, храбрые и трусливые — но лишённые самого дурного из качеств, подлости. И настоящая война должна вестись не между народами, а между честью и бесчестием, честностью и ложью.

Вообще слегка недоумеваю, почему Крапивина до сих пор не признали экстремистской литературой — это ведь настоящий манифест «пятой колонны», учебник юного пацифиста, руководство по искусству того, как быть человеком, когда общество говорит тебе: «вот враг, он должен быть убит» — и видеть в этом «враге» такого же человека.

Писать рецензию на эту книгу сложно — слишком она тонка, сплетённая не столько из слов и образов, сколько из страниц старых книг, лоскутков старой пижамы, фантазий и воспоминаний и ощущений. Именно поэтому так легко легко понять, так легко узнать в главном герое себя: даже если ты никогда не жил в двухэтажном доме в семидесятые, не держал в руках опалов, даже если никогда не сталкивался с древними как сам мир богами и не видел океана в простом ведре — гораздо важнее, что ты знал наизусть «Алису в стране чудес», лазал по водосточным трубам и засыпал под мерное сопение котёнка у самой щеки. А значит — был ребёнком и не забыл этого.

Писать рецензию на эту книгу сложно — как писать рецензию на своё детство.

И, как и детство, её нужно прожить.

"— Речь идет о книге.

Полицейский, склонясь над низким столиком, сыпал в чашку сахар.

— А у тебя всегда речь идет о какой-нибудь книге, — заметил он осторожно.

— Это особая книга.

— А что, бывают не особые?»

Корсо снова улыбнулся. Улыбка получилась хищной, и в ней блеснула сталь.

Лукас Корсо, обладатель кроличьей улыбки и избирательных литературных вкусов (с лёгкостью опознаёт и заканчивает брошенную собеседником цитату из Сабатини, но впадает в кататонический ступор, пытаясь вспомнить, где же он слышал имя Ирен Адлер), девушка, вечно складывающая куда-нибудь свои босые ноги, книготорговец с именем то ли Борхеса, то ли римского полководца, литературовед, смахивающий на Умберто Эко, близнецы-фальсификаторы и ещё несколько патологических персонажей на протяжении пятисот страниц говорят о литературе, хвастаются своими коллекциями первых изданий, книг о Дьяволе и симметричных автобусных билетов, перечисляют наизусть героев Мелвилла, переписывают Моби Дика, принимают слишком близко к сердцу романы Дюма (а также все остальные романы), а в перерывах, кажется, творят какой-то заговор.

«В этой истории слишком много сумасшедших.»

Неторопливо разворачивая интригу (а точнее — две интриги, о чём внимательный читатель смутно догадывается почти сразу), Перес-Реверте с очевидным удовольствием одного за другим вводит в повествование всё новых героев, объединённых одной страстью: книгами. О, читают здесь все, торговцы, покупатели, убийцы, жертвы, полицейские, миллионеры и даже один наследный принц. Кажется, реши главный герой перекинуться словом с официанткой (подающей, само собой, круассаны в кафе на улице, разумеется, Мазарини), она тут же ответит цитатой из «Парижских тайн». Пожалуй, лишь один персонаж здесь читает недостаточно — и в её лице автор будто бы подтрунивает над теми читателями «Клуба Дюма», которые десятью годами спустя переключились на псевдоинтеллектуальное чтиво Дэна Брауна.

«Что касается журналистки, весьма модной девицы, которая уже заимела свою колонку в воскресном приложении к респектабельной газете, то ее литературная память начиналась с Милана Кундеры. И потому все это время она благоразумно помалкивала и с облегчением кивала всякий раз, когда слышала знакомые названия или имена героев; «Черный лебедь», Аньес, удар шпагой Невера, — потому что вспоминала какой-нибудь из виденных по телевизору фильмов.»

Увы, автор слишком хорошо понимает, что таких с облегчением кивающих читателей у его романа будет немало, и, насыщая роман отсылками к романам-фельетонам, полностью лишает читателя удовольствия распутывания аллюзий: если лицо персонажа украшает шрам, то литературному (или кинематографическому?) источнику этого шрама будет посвящена едва ли не страница; каждая цитата из Дюма будет предварена подписью, а сцена, рифмующаяся с соответствующим эпизодом «Мушкетёров» сопровождается гравюрой из Дюма, не оставляющей простора для фантазии.

Гораздо интереснее оказывается вроде бы второстепенный пласт — библиофильский фон, на котором происходят события романа. Перес-Реверте не просто делится с читателями своими знаниями, он буквально заставляет героев читать друг другу лекции об истории литературы и её коллекционеров, и, чёрт побери, оторваться от них невозможно, хотя искушённый читатель вряд ли почерпнёт для себя много по-настоящему нового. Так, пятая представляет собой краткий рассказ о трёх реальных прототипах д'Артаньяна (развёрнутую её версию можно прочесть в недавних Трёх д'Артаньянах Сергея Нечаева); шестая содержит краткое введение в теорию и практику подделки инкунабул (кажется, множество фактов перекликаются с нехудожественными трудами Умберто Эко, чьи черты без труда узнаются в рассказчике), добрая половина девятой повествует о том, как писали свои романы Дюма и его «литературные негры», а ближе к финалу автор и вовсе владывает в уста одного из персонажей вдохновенный многословный гимн любви к чтению... Любая из этих историй — готовый окололитературный детектив, увлекательная история о любви к истории литературы. В этом и проблема: каждая из них во много раз интереснее и увлекательнее «настоящего» детективного сюжета книги, степень загадочности которого прекрасно выражает один из первых героев, появляющихся на сцене:

«Когда бутылка содержит нечто белое, легко предположить, что там молоко.»

Впрочем, Перес-Реверте, само собой, знает об этом и, то ли не желая, то ли не смея затмевать литературный детектив детективом «настоящим», подобно одному из своих героев, пишет незамысловатый приключенческий роман, «следуя всем законам жанра и, само собой, повторяя все банальности».

В итоге книга и впрямь оказывается лекарством от скуки: пусть это не детектив, но увлекательный экскурс в мир библиофилии и библиопатии — да ещё с картинками и разговорами.

"— Надеюсь, — сказал я, поднося лист бумаги к пламени свечи, — игра вас по крайней мере позабавила.»

Что же до экранизации — не зря автор всю дорогу подтрунивает над Голливудом: Роман Полански, выбросив из романа всё, ради чего его стоит читать (занимательное литературоведение и игру в роман-фельетон), зачем-то построил фильм на мистической линии, которую автор откровенно пародирует, а к финалу и вовсе высмеивает (меловые круги на полу! клепсидры! демоны! число Зверя!) — а режиссёр, подобно обезумевшему Варо, принимает слишком всерьёз. В итоге вышло ни смешно, ни страшно, а главное — не интересно.

Вот так возьмёшься после большого перерыва читать Мураками — а там информационные технологии, мегакорпорации и главный герой, смахивающий на Джонни-Мнемоника. Перевернёшь страницу — единороги, библиотека снов и тени, живущие отдельно от людей. А через некоторое время оказывается, что книга на самом-то деле о том, реальна ли наша реальность и не обманывает ли нас наш мозг. Глава за главой не отпускает ощущение, что за Мураками, как в мультфильме про Простоквашино, поочерёдно пишут то Уильям Гибсон, то Нил Гейман, а то и вовсе Филип Дик.

Литературная игра? Поиски себя? Попытки вырваться за пределы своего творческого метода?

И вот тут-то, запутав читателя, автор возвращается к своей главной теме — жизни человека в понимании неизбежности смерти. И пусть в этом романе Мураками порой как никогда прямолинеен, пусть кто-то обвинит его в излишнем разжёвывании — нокто я такой, чтобы как-то пытаться оправдать тот ком, который подступил к горлу ближе к финалу и заставлял, с одной стороны, перелистывать страницы всё быстрее, а с другой — молиться, чтобы закономерный финал наступил хотя бы чуточку позже.

Несколько лет назад, поддавшись всеобщему веянию, я почему-то перестал читать Харуки-сана, сочтя, что вырос из него. Какой же я был наивный: только сейчас, может, и начал дорастать.

Всё-таки, хороший рассказчик не всегда хороший писатель.

Идов — рассказчик, безусловно, хороший. У него всё в порядке с языком, он насыщает сво вещи множеством остроумных и достоверных подробностей, за которыми скрывается отсутствие интересных сюжеток и не высосанных из пальца идей — которые и делают из текста литературу.

Впрочем, книжку стоит дочитать (или пролистать) до конца, где ситуацию слегка исправляют миниатюра «x2», будто бы утащенная из черновиков Анны Старобинец, и трогательная «Прощальная симфония», с лихвой искупающая необязательность остального содержания сборника.

Опасная, ужасная, подрывная книжка. Такие нужно изымать из библиотек, конфисковать из магазинов, сжигать и строго-настрого запрещать читать, если тебе семнадцать. Для того, разумеется, чтобы семнадцатилетние её отыскивали, прятали от родителей и читали под партой. О мой бог, попадись эта книга мне лет семь-восемь назад, я бы определённо избрал иной путь в жизни, бросился тут же вспоминать языки программирования, отобрал у родителе паяльник и не забросил бы увлечение математикой.

Вся книга испещрена (в краткой и сильно упрощённой форме, разумеется, но этого достаточно, чтобы увлечь) микролекциями по криптографии, программированию, истории антивоенных движений, урбанистике, творчеству Керуака, истории американской конституции, тонкостям настройки DNS-серверов и чему только не. При этом реалистичность и достоверность поражает: чисто технически происходящие события могут произойти хоть послезавтра: это даже не фантастика сверхблизкого прицела, а реалистичный триллер с легчайшим налётом антиутопичности (впрочем, что американцу антиутопия, то русскому сводка с места событий). Здесь, кстати, мой плевок в сторону издателей: алло, товарищи, вы сдурели? Для чего вам даны головы? Зачем издавать такую книгу в чисто фантастической серии, а уж тем более рисовать на обложке какие-то космические города?

Что же до художественной части — ну да, это не шедевр; довольно типичный Young Adult с персонажами, прописанными не более интересно, чем это нужно сюжету. Немногочисленные ружья, развешенные по сюжету, выстрелят (пусть и с некоторым опозданием), совсем уж неожиданных поворотов не случится — зато всё, что произойдёт, будет предельно правдоподобным, и от этого в дрожь бросает порой куда сильнее.

Да, это не та книга, которую запоминают за фабулу или героев (про эти недостатки, видимо, и говорит Нил Гейман) — но та, которая, попав в руки в нужный момент, может послужить катализатором к изменению образа мышления в нужном направлении.

Мечтаю раздать эту книгу всем нынешним десятиклассникам; почему-то мне кажется, что тогда через несколько лет нашу страну ждало бы гораздо более интересное будущее, чем то, что ждёт сейчас.

- Мужик, у тебя изолента есть?

- Нету.

- На, мужик, изоленту.

Если вам кажется, что в вашей жизни всё пошло на перекосяк, любимого камамбера больше не найти, жизнь тяжела, а одиночество бесконечно, познакомьтесь: Марк Уотни. Он на Марсе, в его скафандре дырка, в его холодильнике годовой запас безвкусных протеиновых пайков и десяток картофелин, в его плеере исключительно Bee Gees и Дэвид Боуи (ну да, могло быть хуже). Ближайшие люди находятся в нескольких десятках тысяч километров: это его же команда, которая сочла Марка за покойника и терзаются совестью на полпути к родной Земле.

Что ещё? Связи нет, следующая миссия на Марс прилетит через несколько лет после того, как пайки закончатся, пришельцев — ни смуглых золотоглазых, ни четырёхруких зеленокожих — не предвидится, ну и ещё ряд мелочей вроде того, что на красной планете существует некоторый дефицит воды и кислорода.

В такой ситуации (для простоты именующейся «в заднице») герой оказывается на первых страницах романа, и, плюнув на здравый смысл, решает во что бы то ни стало выжить — или хотя бы прожить ещё пару марсианских дней. В этом ему помогут докторская степень по биологии, горсть земной почвы, взятой для экспериментов, несколько неиспользованных скафандров, давно нефункционирующий марсоход,

Энди Вейер предлагает вспомнить, что когда-то в словосочетании «научная фантастика» первое слово было едва ли не важнее второго. Его история поразительно достоверна, хотя и не требует от читателя знаний, выходящих за пределы школьного курса физики, химии, биологии и алгебры. Динамична, хотя едва ли не половину тома составляют расчёты и мысленные эксперименты. Зрелищна, хотя в основном Марк проводит время в изолированном жилом модуле. А главное — она задаёт множество вопросов, казалось бы, различных, но в критической ситуации порой совершенно равных по значению. Как не сойти с ума одному на планете, нисколько не предназначенной для жизни? Как приготовить воду из ракетного топлива (и наоборот)? Стоит ли ради спасения одной жизни рискнуть пятью другими? Сколько картофеля можно вырастить на нескольких десятках квадратных метров в отсутствие практически любых условий для земледелия? Как пережить известие о том, что друг, которого вы оставили на Марсе, выжил?

И, в конце концов, какого чёрта Аквамен повелевает китами? Это же нелогично. Киты — млекопитающие.

В общем, без преувеличения: если в ближайшее время школьники по всему миру снова начнут думать о том, что хотят стать космонавтами не меньше, чем менеджерами и музыкантами, мы точно знаем, чья это будет вина. Бравого, язвительного, неунывающего астронавта Марка Уотни и его летописца.

Что до изоленты. Если вам показется, что, при всей правдоподобности изложения, никто не чинит многомилионную осмическую технику подручными предметами, то вот вам история. В 1970 году экипаж Аполлона-13, преодолевая последствия знаменитой аварии и пытаясь вернуться на Землю, столкнулся с кризисом системы жизнеобеспечения. Поломка была устранена с помощью куска полиэтилена из лунного скафандра, картонных обложкек от полетного плана, куска полотенца (Галактика — суровая штука. Чтобы в ней выжить, надо знать, где твое полотенце) и — да-да, изоленты.

Это сработало.

Изолента всегда работает.

Замечательная повесть, в переводе бьющая в цель чуть слабее, чем может, только по одной причине: мы слишком много (по сравнению с зарубежными читателями, для которых это эпизод чужой истории, как для нас Пёрл Харбор) знаем о подробностях ленинградской блокады, и это тот случай, когда выдумка пасует перед ужасами реальности. В остальном же — не эталонное, но близкое к тому антивоенное произведение, не укладывающееся в прокрустово ложе пацифистского памфлета, но насыщенное до дрожи меткими деталями, на которые Доктороу большой мастер.

Удивительной чистоты соцреалистическая (соцфантастическая?) графомания. Никаких характеров, никаких персонажей, никаких мотиваций. Главные герои дружной стайкой («Наше решение было единогласным. Мы отправились в путь») переходят с опасной планеты в непонятный космический корабль со всеми удобствами, в следующем же абзаце решают, что это скучно и такой же дружной стайкой уходят обратно, совершать трудовые подвиги и превозмогать лишения. И если вы думаете, что я сейчас смеха ради упустил какие-то важные подробнности и упростил авторскую задумку — то нет, всё так и есть. Отдыхать — скучно, трудиться — увлекательно. Ну спасибо, Герберт, а мы-то не знали.

Элегантная и печальная новелла о том, как человек переживает крушение, исчезновение своей системы мира, после чего осознаёт, что мир выше самой изощрённой системы, хоть религиозной, хоть научной — испорченная чудовищным переводом.

Научной стороны не касаюсь — рассказ не про неё, а про людей.