Кончаковский А. П. Соломенка моего детства. 2012

Светлой памяти соломенских жителей — родителей Александры Афанасьевны, Петра Иосифовича и жены моей Светланы Степановны посвящается...

Автор выражает глубокую благодарность и искреннюю признательность за участие в создании этой книги Чурилову Николаю Николаевичу и Шпаку Игорю Владимировичу.

Автор благодарен также Галайбе Василию Васильевичу, Де Грооту Раймонду, Кальницкому Михаилу Борисовичу, Киркевичу Виктору Геннадиевичу, Ковалинскому Виталию Васильевичу, Ковальчук Ольге Ивановне, Левицкому Эдуарду Болеславовичу, Листопадову Олегу Николаевичу, Малаковой Елене Георгиевне, Малакову Дмитрию Васильевичу, Магикевичу Стефану Владимировичу, Насыровой Елене Мухтаровне, Невзорову Александру Васильевичу за содействие и предоставление фото и графических материалов.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Удивительная вещь — человеческая память. Где-то на самых разных ее полочках хранятся события, пережитые в детстве, юности, зрелости. Отдельная полочка принадлежит аналитике. Здесь отслеживается тот или иной пережитый момент, делаются субъективные выводы о том, как человеку удалось выбраться из ситуации: с честью или позором, со щитом иль на щите... Если такой процесс происходит, то это говорит о наличии в человеке нравственной категории — совести.

Из всех этих фрагментов и эпизодов жизни со временем получается цветное лоскутное одеяло. Такое, которое лет сто назад было неизбежным атрибутом любого уютного жилья.

Лоскутное одеяло автора книги Анатолия Петровича Кончаковского о киевском районе Соломенке, где он провел детство и юность, состоит из разных кусочков материи. Здесь красное и зеленое, белое и черное, желтое и голубое... Оно — в нежных оттенках цветущих киевских каштанов и акаций, в буйном цветении яблонь и марелей, слив и груш. Оно — в достаточно уютной небольшой усадьбе бабушки и дедушки Кончаковских, в паровозной дымке района, примыкающего к крупному железнодорожному комплексу, состоящему из собственно пассажирской станции, станции Киев-Товарный и мощной паровозовагоноремонтной мастерской. Учитывая то, что так или иначе и сам Толя уже в детстве вкусил прелесть всего этого, ибо его ближайшие родственники трудились в железнодорожном хозяйстве, он неминуемо должен был пойти по их стопам. Вначале так и было.

Он родился в 1935 году. Самые яркие детские годы пришлись на войну. А далее потихоньку сложилась та биография, с которой в какой-то мере предстоит ознакомиться и всем нам.

В мемуарах А. П. Кончаковского — «оберега» созданного им (конечно же, не в одиночку) Дома Турбиных — прочитывается и любовь к Мастеру, и здоровые патриотические настроения обитателя Соломенки — «государства в государстве» со своими чудаками, местной шпаной и особым колоритом местности, где ухитрялись подружиться хибарки «с паклей по бортам» и роскошные имперские заведения Военного ведомства.Верхняя Соломенка выгодно отличалась от нижней здоровым воздухом и великолепными видами на Старый Киев, где доминантами, прежде всего, были многочисленные величественные храмы. Не отсюда ли у Анатолия Кончаковского то трепетное отношение к духовным святыням родного города, которые, увы, в большом количестве были стерты с лица земли безбожной советской властью.

Думается, что мировоззрение автора книги во многом формировалось в семье, поскольку со школами в годы войны не ладилось, хотя оккупанты и пытались их открывать. Равно как поначалу открывали они для заложников-киевлян уцелевшие во время болыпевиц-ких расправ церкви.

Поскольку это не конспект, я не стану перечислять собственно воспоминания автора, это было бы нечестно и фальшиво. Вам, дорогой читатель, предстоит сейчас вкусное и удивительное чтиво — то самое, состоящее из многочисленных разноцветных кусочков ткани, которые и составят вскоре великолепное, пахнущее домашним уютом лоскутное одеяло.

Александр Анисимов

СОЛОМЕНКА МОЕГО ДЕТСТВА

Сади стояли в білому наливі, Іскрив зеніт, як вольтова дуга. А ми були безсмертні, бо щасливі. За нами пам'ять руки простягла.

Ліна Костенко

Нам, киевлянам, есть чем гордиться. Наш город над широким и полноводным Днепром знаменит не только своими древностями, но и удивительным неповторимым ландшафтом. Когда шагаешь праздным зевакой улицами города, невольно возникает иллюзия, что ты находишься в горах. Дороги, за исключением разве что центра Подола, никогда не идут по прямой — то они круто задираются кверху, то вдруг резко падают вниз. И хотя это создает определенные трудности пешеходам — вспомним слова посетившего наш город А. С. Пушкина о том, что он разучился ходить по ровному, — путники получают удовольствие от быстро сменяющихся удивительно живописных картин и неповторимой ауры «матери городов русских».

Ведь Киев прекрасен в любую пору года — весной, когда на знаменитых киевских каштанах зажигаются мириады свечей, а в парках расцветают и дурманят своим ароматом кусты душистой сирени. Он восхищает летом ласковым своим теплом в зеленом буй-

стве садов. «И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира», — воспевал свой родной Город Михаил Булгаков. Неповторим он зимой, когда бодрит морозец и деревья одеваются в кружево серебристого инея, а парковые аллеи покрываются белоснежными коврами.

И хотя каждый уголок нашего города замечателен, правый берег реки, где более полутора тысяч лет назад был основан «город прекрасный, город счастливый...», все же наиболее живописен и не сравним по своей красоте ни с чем.

Нелегко путнику, собравшемуся посетить наш город, описать словами ту чудесную картину, которую он видит из окна вагона поезда, приближающегося к Городу по километровому мосту, переброшенному через великую славянскую реку Ведь невозможно оторвать взгляд от высоких, тонущих в густой зелени гор, где в ярких лучах солнца сверкают многочисленные купола древних храмов — колыбели отечественного православия. Слева — Выдубицкий монастырь, справа и чуть выше — Киево-Печерская лавра. Но когда, преодолев мост, поезд неторопливо движется к вокзалу, то и здесь, за днепровскими кручами, очарованный путник не останется равнодушным.

На юго-запад от открывающегося его взгляду центра города он заметит значительных размеров зеленый жилой массив, а слева от него — высоко поднимающуюся знаменитую Батыеву гору, по преданию, помнящую свирепые орды татаро-монголов. Это и есть начало Соломенки. Сейчас она разрослась, и в честь ее недавно был назван большой район столицы Украины.

Лично я узнал Соломенку в конце 30-х годов прошлого столетия, в силу того, что мои родители Петр Иосифович и Александра Афанасьевна Кончаковские были соломенскими жителями. Дед мой Иосиф АмбросьевичКончаковский, вернувшись домой по демобилизации георгиевским кавалером, в начале прошлого века построил на Соломенке, недалеко от железнодорожного полотна, небольшой дом.

Это была одноэтажная постройка-мазанка на три квартиры. В одной из них жили дедушка с бабушкой Анной Иосифовной, две другие предназначались для их детей. В 1928 году сын дедушки Петр привел в отцовский дом жену Александру, которая стала моей матерью. По рассказам мамы, я появился на свет Божий не на улице Даниловской, 2а, где жили родители, а на улице Пятакова, которая с 1937 года стала называться улицей Саксаганского. В то время там находилась больница, в родильном отделении которой в день весеннего равноденствия 1935 года родители наконец-то дождались сына.

До Октябрьского переворота в этом здании находилась Мариинская община Красного Креста, готовившая для нужд фронта в годы Первой мировой войны сестер милосердия. Несмотря на массированный артиллерийский обстрел 1918 года большевиками под командованием Муравьева жилых кварталов города прямо с железнодорожного полотна и немецкую оккупацию 1941-1943 гг., это прекрасное здание сохранилось.

Для Мариинской общины в 1915 году по проекту выдающегося киевского зодчего Валериана Рыкова выстроили здание в стиле позднего ренессанса. Центральная часть фасада была выделена портиком и увенчана аттиком с женскими фигурами, олицетворяющими Жизнь, Милосердие, Любовь и Медицину. На фасаде разместились также скульптурные композиции на тему милосердия, оказания медицинской помощи увечным воинам.

С тех пор и до 1961 года я был жителем Соломенки и жил с родителями в утопающем в зелени дедовском доме. Отапливался он русскими печами, служившими в зимнюю пору источниками не только тепла, но и огня, на котором хозяйки готовили пищу. А летом, когда печи не загружали топливом, пользовались заправляемыми керосином примусами.

Бывало, когда мама суетилась у примуса на кухне, я ложился прямо на крашеный пол рядом с этим нехитрым прибором и, глядя на пылающую горелку, прислушивался к ее, как мне тогда казалось, приятному музыкальному журчанию.

Довоенная Соломенка еще сохраняла колорит старой слободки. Расположенная за железнодорожной станцией Киев-Пассажирский, она разместила на своей обширной территории дома и усадьбы тружеников железнодорожного транспорта, а также, как правило, незатейливой архитектуры здания производственных цехов и мастерских, обслуживавших дорогу

Кроме этих строений, здесь была сооружена Покровская церковь, существовало несколько средних учебных заведений, детская техническая станция (ДТС), кинотеатр, клуб Киевского паровозо-вагоноремонтного завода (КПВРЗ), стадион «Локомотив», техникум, баня, почта, пожарная часть и др. И хотя никому не удавалось отыскать здесь хотя бы один дом, крытый соломой, по традиции все называли эту местность Соломенкой из-за рассказов старожилов о том, что в старину дома тут были, как в деревне, покрыты соломой.

В состав Киева этот район включили только в 1910 году. А обитал здесь преимущественно рабочий люд. Железнодорожное начальство селилось, как правило, в центральной части города. Мой дед Иосиф Амбро-сьевич работал путейщиком, отец — слесарем паровозного депо, а затем мастером по ремонту вагонных весов, мать начинала свою трудовую деятельность наладчиком пневматических вагонных тормозов.

Главной магистралью Соломенки была Большая улица, до того как в 1909 году ее переименовали в Игнатьевскую, названную в честь киевского генерал-губернатора А. П. Игнатьева. Я помню ее уже как улицу Урицкого, переименованную в 1926 году в честь профессионального революционера М. С. Урицкого, убитого в Петрограде в 1918 году. Она начиналась у площади за железнодорожным мостом и заканчивалась Соломенской площадью. В 2011 году ее назвали в честь Настоятеля Покровской Соломенской церкви (1905-1915 гг.) Василия Константиновича Липкивского, ставшего впоследствии митрополитом УАПЦ.

За этой площадью с левой стороны находилось Соломенское кладбище, существующее с 1878 года. На нем нашли вечный покой многие поколения жителей этих мест, в частности, и мои родные — дедушка Иосиф Амбросьевич, бабушки Анна Иосифовна и Ефросинья Антоновна, мама Александра Афанасьевна и моя верная подруга, жена Светлана Степановна, с которой я прошагал дорогами жизни пятьдесят лет.

На этом кладбище похоронены профессора Киевской Духовной академии В. П. Кудрявцев и В. И. Экземплярский, коллеги А. И. Булгакова, отца Михаила Булгакова. В 1974 году здесь, на братских могилах советских воинов, погибших во время Великой Отечественной войны, был создан мемориал.

Исследуя киевские некрополи, известный историк Л. Проценко установила, что в 1903 году на этом кладбище был организован участок для захоронений учеников и воспитателей Киевского Владимирского кадетского корпуса. А в 2009 году в небольшом, уютном и хорошо обустроенном парке рядом с Преображенской церковью, сооруженной в 2005 году по проекту архитектора С. Бабушкина, был установлен памятный знак из белоснежного каррарского мрамора. На нем начертано: «Кадетам, суворовцям, якізагинулина полібою, померли відран і хвороб та віддалидушу свою заВіру і Вітчизну».

В 1971 году в этом парке, носящем имя участника Гражданской войны, автора романа «Как закалялась сталь» Николая Островского, был установлен памятник этому литератору работы скульптора В. Клокова.

Сразу за Соломенской площадью находилось Артиллерийское училище. Возникло оно накануне Первой мировой войны, когда было решено создать в Киеве Артиллерийскую школу Для этой цели выделили значительных размеров площадку Строительство училищного комплекса началось в 1914 году по проекту академика архитектуры петербуржца Д. Зайцева. Величественный трехэтажный главный корпус, выходящий фасадом на Воздухофлотский проспект, выполнен в стиле модерн с элементами романо-германской готики, как и дополнительные учебные корпуса, а также манежи, водонапорная башня, дома для офицерских семей и др. Они были обложены лицевым кирпичом и чем-то смахивали на средневековые европейские строения. В юных душах это старинное здание за каменной оградой будило романтические настроения, ведь в нем учились молодые парни, будущие бравые офицеры, носившие красивую форму, готовые с оружием в руках защищать Родину

Со дня основания это военное заведение несколько раз меняло свой статус. Вначале это была Артиллерийская школа, затем — Первое киевское артиллерийское училище и Военная академия противовоздушной обороны Сухопутных войск страны. В стенах этого военного заведения учился будущий генерал армии Герой Советского Союза И. Черняховский, а 37 офицеров-выпускников за боевые заслуги были удостоены звания Героя Советского Союза. Сегодня здесь Национальная академия обороны Украины.

Исторические хроники свидетельствуют, что общественный транспорт на Соломенке появился в 1924 году, когда были проложены трамвайные рельсы на центральной ее улице. По этой улице от Артиллерийского училища до Софийского собора ходил трамвай, которому присвоили восьмой номер. Выбравшись за пределы Соломенки, он следовал по крутейшей части улицы Льва Толстого вдоль ограды Университетского ботанического сада. Несколько раз за время существования маршрута трамвай на этом участке срывался, устремляясь вниз, к улице Саксаганского, унося с собой жизни многих пассажиров.

Пройдя под железнодорожным путепроводом, сооруженным еще в 1873 году, «восьмерка» делала затяжную остановку, ожидая вагон, который спускался с верхнего разъезда, проложенного у начала Кавказской улицы — ведь по Соломенке трамваи ходили по одноколейке. Нередко случалось, что один из вагонов задерживался в пути, не дойдя до разъезда, и тогда сдавленные теснотой пассажиры, держась за кошельки и карманы, томились в чреве металлического пульмана.

Кроме вагоновожатого, в трамвае находился кондуктор. Он не только «обилечивал» пассажиров, но и следил за порядком, а также объявлял остановки и, убедившись, что все пассажиры зашли в вагон, давал сигнал к отправлению. Для этой цели через весь вагон под потолком была натянута пеньковая веревка, соединенная со звонком в кабине водителя, за которую дергал кондуктор. Жителям окрестных мест хорошо запомнился один колоритный кондуктор, обладавший ухоженными пышными казацкими усами. Он всегда громко вещал: «Смикаюза мотузку. Трамвай рухаєть¬ся», и трамвай двигался к следующей остановке.

Хорошо запомнилась мне одна довоенная поездка в нашем трамвае. Однажды мои родители пообещали сводить меня в цирк. Взрослые рассказывали, что в центре Киева выстроено большое красивое здание, где собираются зрители для того, чтобы полюбоваться «учеными» животными, посмотреть на проказы клоунов, фокусы иллюзионистов, полеты воздушных акробатов и другие чудеса. Не удивительно, что я мечтал побывать там как можно скорее и часто приставал к родителям с просьбой выполнить обещание, не откладывая на потом.

И вот наконец-то наступил выходной день, когда мы с отцом, без мамы, которая не смогла составить нам компанию, вышли из дома и направились на улицу Урицкого. На нижнем трамвайном разъезде мы сели в вагон и отправились к центру города. Трамвай быстро бежал по оживленным киевским улицам, которые мне было интересно разглядывать через вагонное окно. Когда он достиг скверика, в центре которого стоял красивый фонтан, а на пригорке возвышались Золотые ворота, мы вышли из вагона и пошли по улице, стремительно спускавшейся к Крещатику. Достигнув центральной улицы города, мы некоторое время шагали по ее тротуарам, пока не оказались на застроенной высокими домами улице Карла Маркса. Вскоре мы подошли к большому зданию. Это был цирк, который ранее именовался цирком Крутикова.

Мы вошли внутрь и какое-то время прогуливались по просторному фойе, в которое выходило множество дверей. Прозвенели звонки и, открыв дверь, мы вошли в узкую комнату с высоким барьером. Отец усадил меня у самого барьера и сел рядом. Тут я обнаружил, что мы находимся на балконе. А внизу, под нами, — площадка в виде большого круга. Со всех сторон она освещалась яркими разноцветными огнями.

Вдруг заиграла музыка. Я поглядел вниз и увидел, что на освещенной площадке появился человек с красным носом и в большущих ботинках. Музыка стихла. Артист стремительно передвигался по арене, жестикулируя и кривляясь, что-то рассказывал публике, при этом зрители громко смеялись и долго хлопали в ладоши.

После клоуна под звуки оркестра на арену вышла юная наездница, которая бесстрашно оседлала белую лошадь и на скаку выполняла рискованные акробатические трюки. После окончания номера с наездницей было еще несколько интересных выступлений фокусников, эквилибристов и, конечно же, клоуна, который практически не покидал арену. Затем под рукоплескания зрителей появился серый мишка в штанишках и красной рубахе и под музыку стал приплясывать и смешно кувыркаться.

Когда завершился антракт, на сцену выбежали акробаты и уже знакомый нам клоун. Как только клоун оказался в центре, из-под купола цирка начала медленно опускаться на длинных тросах перекладина. Когда она коснулась протянутых рук артиста, он ловко схватил ее обеими руками, и перекладина стала быстро подниматься вверх, направляясь к куполу. Набрав нужную высоту, клоун сбросил вниз на арену свои громадные башмаки и уселся на перекладине. Не держась за тросы и перекладину, он стал раскачиваться во все стороны и кувыркаться. Затем стал головой на перекладину и продолжал полеты и головокружительные трюки под самым куполом цирка.

Вдруг я увидел, что, перелетев на противоположную от нас сторону, клоун пошатнулся и стремительно полетел вниз. Погас свет. Смолкла музыка. Раздался тяжелый глухой удар. Многие зрители вскочили со своих мест, кто-то громко закричал. Я расплакался и, спрыгнув со стула, подскочил к отцу. Схватив его за руку, хотел куда-то бежать. Но в этот момент в зале включили освещение. Я глянул на арену и увидел там лежащего на животе клоуна. Вдруг снова зазвучала музыка, и сразу же из-за опущенного занавеса выбежал... наш живой и невредимый клоун. Он подскочил к лежащему на арене, стал тормошить, обнимать и целовать его. Наклонившись ко мне, отец сказал, чтобы я не переживал и не плакал, потому что из-под купола цирка падал не клоун, а наряженная кукла. Я долго не мог успокоиться. И с тех пор я с большой неохотой посещаю цирковые представления, особенно тогда, когда в номерах программы заявлены воздушные акробаты. Видимо, не зря известный в советское время артист-кукольник Сергей Образцов настоятельно рекомендовал взрослым не приводить в театр маленьких детей.

Сразу за нижним трамвайным разъездом начинался известный всему городу базар, кормивший не одно поколение жителей этого района. Железной дорогой из близлежащих деревень селяне везли на базар фрукты, овощи, говяжье и свиное мясо, сало, молоко, творог, кур, гусей, рыбу... И несмотря на то, что здесь продукты были дороже, чем в казенных магазинах, многие предпочитали базарную продукцию, заранее зная, что она свежее и качественнее.

У нижнего входа в базар располагались несколько рундуков, где отпускалось пиво. Постоянно у этих злачных мест толпились любители выпить. Из местных киевских заводов на подводах доставлялись большие дубовые бочки. Их вкатывали в рундуки и ставили на днище. А затем сверху бочки в закупоренную деревянную пробку всаживали металлический штуцер с краном, из которого под напором вылетала струя, наполняя пенящейся влагой стеклянные кружки. Тут же у ларька слонялись лица обоего пола, которые предлагали любителям пива тарань за умеренную плату.

Как всегда, на базаре, где одновременно находилось большое количество людей, промышлял криминальный элемент, тем более что торговые ряды были расположены в непосредственной близости от железнодорожной станции. Среди продавцов и покупателей оказывалось много жертв, которых ловкие руки воров и мошенников освобождали от приобретенного товара, виртуозно обчищая их карманы. Иной раз случалась и поножовщина, когда бандиты не могли поделить добычу. Бывало, между торговыми рядами возникали кровопролитные драки со стрельбой.

Этот базар во время войны кормил и нашу семью. Мама продавала там последние вещи из дома, а когда и они перевелись, жарила на продажу пончики, вкуснее которых ничего не было.

Тогда по Соломенке ходил, заглядывая часто и на базар, довольно колоритный антик — уже немолодой мужчина в рубище, который в любое время года бродил босиком, опираясь на длинные шесты обеими руками. Всегда впечатляло его появление на улицах зимой, когда он голыми ногами ступал по снегу. Моя кузина Галина Степановна рассказывала, что многие знали этого странного человека еще до войны. Он даже появлялся во дворе нашего дома, когда возникала необходимость в плотницких работах. Никакой другой платы, кроме выпивки, он не признавал. Особенно любил спирт, и когда ему предлагали выпить, он, опасаясь, чтобы спирт не был слишком разбавлен, всякий раз повторял: «Только каплю воды». Так его и прозвали в нашей округе — Капля воды.

У каждого киевлянина, пережившего Великую Отечественную, свой 1941 год. И сегодня, когда с тех пор прошло так много лет, этот год никак не может уйти из моей памяти, как и наступившая немецкая оккупация нашего города, длившаяся 778 дней.

Для меня война началась как-то сразу. Никаких разговоров дома и на улице о войне не припоминаю. Однако в мою тогда еще детскую память отчетливо врезался эпизод, случившийся в нашем доме по Даниловской улице. На кухне у примуса моя мама что-то готовит, и вдруг внезапно раздается сильный грохот, глухой резкий удар, за ним еще и еще... Мама бросает кастрюли, хватает меня за руку, и мы выбегаем во двор, где у редкозубого забора стоят дровяные сараи, растут плодовые деревья, а у каждой входной двери — пышные кусты дикой розы. И хотя мама в тревоге, мне совершенно не страшно, я спокойно оглядываюсь по сторонам. Вдруг она вскрикивает — между яблоней и старой грушей, обломав ветки деревьев, лежит искореженный железнодорожный рельс, похожий на деревянное коромысло. Стало ясно, что этот «подарок» занесло в наш двор ударной волной, когда немецкие самолеты бомбили вокзал. Можно себе представить, что было бы с нашим домом, небольшой мазанкой, да и со всеми нами, если бы эта «железка» упала на крышу старой постройки.

Скоро бомбежка прекратилась. Самолеты с крестами на крыльях скрылись, зенитки успокоились, и мы вернулись под крышу дедовского дома. С тех пор так и повелось: как только в небе над городом появлялись вражеские самолеты, мама быстро хватала меня и пристраивала под большим обеденным столом с массивными точеными ножками, а саму столешницу сверху обкладывала подушками и ватными одеялами.

«Мама, светлая королева» — и действительно, нет на земле никого светлее и дороже, чем мама. Как жаль, что в молодые годы мы часто огорчаем, а порой и не жалеем наших нежных и бесконечно добрых матерей. А ведь большинство из них не задумываясь отдадут жизнь за своего ребенка, в каком бы возрасте он ни был.

Нежная, добрая и заботливая у меня была мать. Жаль, что ее любовь и ласку я потерял очень рано из-за преждевременного ухода моей дорогой мамы из жизни.

Вскоре в доме решили, что будет надежнее и безопаснее еще до бомбежки уходить с Соломенки, где всегда существует приманка для вражеских бомбардировщиков — вокзал, и стали активно искать более надежное укрытие. Таким местом оказалась бывшая Фундуклеевская гимназия. Та самая, которую окончила Анна Ахматова и которую чуть позднее закончила старшая сестра моей матери, тетя Люба. Бывшая гимназистка хорошо знала все входы и выходы в этом огромном здании, как и то, что в нем имеются мощные, надежные подвальные помещения. В этих-то подвалах мы с мамой и нашими родственниками пережидали вражеские налеты.

В этот период в доме как-то сразу все переменилось. Отца мобилизовали, и он вскоре уехал из Киева, а мы с мамой остались одни в нашей двухкомнатной квартире.

Маминого младшего брата Николая Афанасьевича Лавриненко, закончившего с отличием перед самой войной Политехнический институт и работавшего на заводе «Большевик», вместе с другими специалистами и демонтированным оборудованием отправили в далекий Новосибирск. Там он оставался до конца войны, работая начальником цеха авиационного завода.

Старший сын моей любимой тети Тоси Георгий, едва успевший сдать выпускные экзамены на аттестат зрелости, воевал на финском фронте.

Теперь мне нередко приходилось видеть маму опечаленной и с носовым платком, которым она то и дело вытирала влажные глаза.

Так мы жили до осени. А 19 сентября к нам во двор прибежали ребята из соседних домов и стали рассказывать, перебивая друг друга, что на улице Урицкого видели немецких солдат.

Поскольку выходить за ворота мне было строго-настрого запрещено, я стал думать, как самому хоть что-то увидеть. Услышав незнакомые голоса, я отодвинул одну доску в заборе и заметил, что по улице Мокрой неторопливо, в полной боевой выкладке идут военные люди в зеленой форме.

Их командир, шагавший рядом, то и дело поглядывал на встречные дома. Это были первые немецкие солдаты, ступившие на киевскую землю. К нашему дому, к счастью, солдаты так и не подошли, наверное, не усмотрев для себя возможности стать на постой.

Ночью за окнами с плотно закрытыми ставнями время от времени слышались уличные выстрелы, не смолкавшие до самого утра.

На следующий день я с кем-то из взрослых все же выбежал на улицу. Вначале поднялся вверх по Даниловской, а затем зашел в наш скверик у базара. Пройдя по дорожке, заметил небольшую колонну немцев, спускавшуюся по Урицкого в направлении вокзала.

Обвешанные тяжелой амуницией, они двигались довольно быстро, бодро чеканя по булыжной мостовой коваными сапогами каждый свой шаг. А по тротуару вдоль трамвайной одноколейки шагал налегке их командир. Позже я узнал, что это был унтер-офицер. Кстати, замечу, что офицеров, дислоцировавшихся в это время в Киеве, было не очень много. За все время пребывания немцев в городе я, кажется, видел всего одного старшего офицера. Он важно прохаживался по улице Урицкого, а в нескольких шагах позади него, строго соблюдая дистанцию, следовал его ординарец, не сводивший с него глаз. Офицер, как мне показалось, не был вооружен, но в руке держал стек и при ходьбе им размахивал.

Вечером того же дня к нам пришла встревоженная бабушка Ефросинья Антоновна. Она шепотом рассказывала маме о том, как нагло и беспардонно ведут себя оккупанты, и наказала дочери не покидать дом надолго и строго следить за тем, чтобы я самостоятельно не пытался выходить со двора.

Как раз накануне стало известно, что соседский мальчик Вова Сикорский (он с родителями жил на пересечении улиц Урицкого и Даниловской и успел «прославиться» в округе своими хулиганскими наклонностями) угодил под немецкий мотоцикл. Руль мотоцикла задел голову шустрого мальчугана. К чести мотоциклиста, он не скрылся, а отвез пострадавшего в свою санчасть, где тому оказали необходимую помощь.

Однажды вечером дом наш вдруг задрожал, в окнах зазвенели стекла, а в буфете «затрепетали» чашки. А еще через несколько мгновений раздались мощные взрывы. Вместе со взрослыми я выбежал во двор. Однако в тот раз нам ничего не удалось обнаружить, хотя взрывы продолжались еще довольно долго. Нам казалось, что доносились их звуки откуда-то из-за вокзала, из центра города. Как только стемнело, стало видно яркое жуткое зарево, поднявшееся над центром Киева. Оказалось, что это горел наш красавец Крещатик. Взрослые шептались между собой, что это дело рук наших подпольщиков, мстивших врагу за его вероломное нападение на страну.

Через несколько дней мама встречала двух очень старых наших соседей. Мужчина довольно крупной комплекции одной рукой поддерживал под локоть свою спутницу, а второй старался как можно выше поднять большой зонт. Черный зонт никак не протискивался через узкую дворовую калитку. Его жена то и дело повторяла: «Лейзер, Лейзер, закрой зонт и проходи вперед к мадам Кончаковской!» Наконец обладатель зонта все-таки изловчился и, поднявшись на цыпочки, просунул его через верх калитки. Затем они, тяжело ступая, прошли по узкой дорожке в наш дом. Оказалось, что эта пожилая чета пришла к моей маме с тем, чтобы попрощаться. Они рассказали, что получили приказ в спешном порядке, взяв с собой еду и только самые необходимые и ценные вещи, отправиться на работу в Германию. Переживая и чувствуя в этом что-то неладное, эти одинокие люди, тем не менее, не могли воспротивиться приказу. И ушли в неизвестность.

Потом мы узнали, что этих ни в чем не повинных мирных и добрых наших соседей, как и многих других киевлян, нацисты отправили в Бабий Яр.

Еще задолго до наступления зимних холодов в нашем доме возникли проблемы с продуктами. Сегодня я уже не помню, что и сколько стоило, но для нашей семьи цены были неподъемными. Кроме того, качество этих продуктов было такое, что продуктами питания их можно было назвать весьма условно, и только страшное, ни с чем не сравнимое чувство голода заставляло людей употреблять их в пищу. Хлеб, к примеру, выпекали такой, что в рот его можно было взять, лишь испытывая жестокий голод. Но и он был не всем по карману. До сегодняшнего дня помню ощущение, когда постоянно хочется есть. Я все время приставал к домашним, чтобы мне дали хоть что-нибудь пожевать.

Однажды в доме появилась краюха хлеба, отличавшаяся от того продукта, который мы обычно ели. Мама сказала, что этот хлеб — немецкий. Но это был точно такой хлеб, как тот, который до войны мы покупали в продовольственном магазине на Урицкого. Помню, что весной 1942 года из картофельных очисток, прокрученных на мясорубке, готовили «деруны», поскольку ничего другого не было.

Тогда же примерно на том месте, где теперь улица Курская, мама с бабушкой вскопали небольшой огород и засадили его «глазками» от картофеля, луком и чесноком. Мне казалось, что я тоже был активным помощником женщин.

Моя мама и папины сестры, жившие с нами в дедовском доме, не остались безучастными, когда узнали, что немцы будут вести по нашей улице колонну советских военнопленных. Собрав чуть ли не последнее съестное, что было у каждого, вышли из дому. Потом со слезами на глазах мама рассказывала, что ей пришлось увидеть, — весь ужас, можно сказать, апофеоз поражения, передать который на словах очень непросто. Вот как охарактеризовал это состояние в своем романе «Белая гвардия» Михаил Булгаков: «...кто сам был побежден, знает, как выглядит это слово! Оно похоже на вечер в доме, в котором испортилось электрическое освещение. Оно похоже на комнату, в которой по обоям ползет зеленая плесень, полная болезненной жизни. Оно похоже на рахитиков демонов ребят, на протухшее постное масло, на матерную ругань женскими голосами в темноте. Словом, оно похоже на смерть».

Измученные, оборванные, голодные, раненные, с потухшим взглядом опущенных в землю глаз, бывшие воины шли в колонне, которую сопровождал усиленный вооруженный конвой с откормленными овчарками. Патруль довольно грубо отталкивал прикладами плачущих и причитающих женщин, но они все-таки умудрялись протянуть кому краюху хлеба, кому сухарь, кому сваренный в мундире картофель.

Забегая вперед, скажу, что гораздо позже, уже после Победы, когда по тому же маршруту шли пленные немецкие солдаты, мама вместе с теми же женщинами не раз выходила и, чем могла, подкармливала и этих людей, особенно обращая внимание на последние ряды в колонне, где, как правило, шли те, кто уже не мог передвигаться самостоятельно и кого более крепкие товарищи поддерживали под руки. Правда, и в этом случае конвой не был доволен поведением сердобольных женщин.

Несколько раз по утрам мне приходилось видеть на главной Соломенской улице трупы полураздетых мужчин. По словам взрослых, ночью их грабили, а затем и убивали, если несчастные оказывали сопротивление.

Уже перед самым концом оккупации Киева появились какие-то очень странные люди. Они были в форме, но без оружия, зачастую с музыкальными инструментами, например, со скрипкой или аккордеоном... Ходили они по дворам — пели и играли, а иногда и подторговывали каким-то незамысловатым товаром.

Как потом оказалось, это были солдаты — союзники Германии, которые не знали у себя на родине суровых зимних холодов, поэтому в наших условиях практически не могли воевать. Немецкое командование, «осерчав», решило разоружить этих вояк. Они должны были самостоятельно добывать себе пищу и кров. Я несколько раз наблюдал этих закутанных с головы до пят в лохмотья воинов, которые, бродя по Соломенке, игрой на скрипке или губной гармонике добывали себе пропитание.

Наступление нового 1943 года запомнилось тем, что мы с мамой почему-то оказались внутри вокзала. За столиками, установленными во всех залах, сидели немецкие солдаты. В центре каждого столика стояла маленькая искусственная ёлочка, украшенная крошечными игрушками, а рядом — бутылки, бутерброды, конфеты... Увидев ребёнка, солдаты подзывали меня к себе и угощали конфетами и печеньем. Видно, каждый из них в тот рождественский праздник вспоминал свою семью, дом и оставленных там детей. Однако такое «расслабление» было явлением далеко не повседневным в оккупированном городе. Вспоминаются рассказы родных о многочисленных арестах и облавах на вокзале, площадях и базарах. Молодых здоровых людей насильно заталкивали в машины, чтобы через день-два отправить на принудительные работы в Третий рейх.

Наш новый вокзал был выстроен в 1932 году на месте демонтированного старого по проекту архитектора Александра Вербицкого при участии Павла Алешина. Это красивое здание в стиле конструктивизма с элементами украинского барокко и сегодня украшает наш город, являясь одной из его визиток.

При спешном бегстве из Киева нацисты вокзал взорвали. Но благодаря таланту зодчих и добросовестности строителей здание устояло, хотя и горело.

После окончания войны его восстановили и реконструировали по проекту архитектора Георгия Домашенко. Много было сделано для восстановления и дальнейшего развития Юго-Западной железной дороги в период с 1950-го по 1980 год, когда ее начальниками были толковые руководители Петр Кривонос, Борис Олейник, которые приняли эстафету от предшественников, талантливых инженеров, специалистов экстра-класса С. Витте, А. Бородина, К. Немешаева.

В 2002 году по инициативе руководителя «Укрзал1знищ» Георгия Кирпы, который приложил много усилий для модернизации возглавляемой им отрасли, на Соломенке, неподалеку от ликвидированной моей Даниловской улицы, было сооружено новое современное здание вокзала по проекту архитектора Сергея Юнакова. Его назвали Южным. С тех пор старый вокзал называют Центральным.

В настоящее время Юго-Западной железной дорогой — главной транспортной магистралью Украины — руководит А. М. Кривопишин, начавший свою трудовую деятельность с рабочей профессии. После окончания Харьковского института инженеров железнодорожного транспорта Алексей Мефодьевич занимал ряд ответственных должностей, проявив при этом широкую эрудицию и талант современного руководителя. За что по достоинству был оценен государством: он кавалер нескольких орденов Украины.

Возглавив в непростое время работу на центральной магистрали страны, он сумел объединить квалифицированных специалистов-единомышленников для решения сложнейших проблем своей дороги, в том числе и для того, чтобы в кратчайшие сроки ввести в эксплуатацию в столицесовременный, европейского уровня автомобильно-железнодорожный мостовой переход через Днепр.

Многие теоретические наработки кандидата экономических наук Кривопишина претворяются в жизнь. Так, например, он предложил создать кольцевую железную дорогу вокруг Киева. Реализация этого проекта позволила существенно разгрузить транспортные артерии мегаполиса и снизить количество автомобильных пробок в нем.

Но вернемся к жизни в оккупированном Киеве. Однажды вечером, когда совсем стемнело, я увидел, что маленькое тусклое окошечко в нашем сарае изнутри засветилось. Никого не спрашивая, я направился к сараю, открыл дверь и увидел, что от земляного пола до потолка были аккуратно сложены заготовленные на зиму поленья. Отопление в нашем доме было печное, и дрова закупались впрок в начале лета. Кроме дров, ведер, лопат и различного инвентаря, я ничего не обнаружил и, уходя, плотно закрыл за собой дверь. Вернувшись в дом, я спросил маму, откуда мог взяться свет в нашем сарае. Выслушав меня, она встревожилась и сказала, что, наверное, мне это почудилось. Ведь там никого нет, кто бы мог зажечь огонь? И строго наказала, чтобы я, если мне все-таки придется увидеть что-нибудь подобное, не дай Бог, никому не рассказывал, а лучше всего — не ходил в темный сарай, а играл во дворе.

Только после окончания войны я узнал, что мама вместе с тетей Тосей с риском для жизни прятали там преследуемых нацистами людей. Более двух месяцев скрывалась у нас в сарае семья наших соседей-евреев, и примерно столько же находился в укрытии раненый советский солдат. Для этого родственники и оборудовали сарай соответствующим образом: сразу у входа — стена из поленьев, а за ней, на расстоянии приблизительно двух метров, вместо дров — две металлические кровати, стол и табуреты. Вход в это помещение шел через пристроенный к сараю низенький курятник. К счастью, это укрытие ни полицаи, ни немецкие солдаты не обнаружили.

Сразу после майского налета советской авиации на оккупированный немцами Киев по всей Соломен-ке разнесся слух о том, что мощным бомбовым ударом разрушен наш Оперный театр. Пострадал и центр города, назывались даже значительные потери среди мирных жителей.

Как оказалось, действительно сталинские соколы сбросили свой смертоносный груз почему-то не на вражеские военные объекты, а на кварталы, где проживали рядовые киевляне. Одна бомба, выпущенная тяжелым бомбардировщиком, угодила прямой наводкой в здание Оперы. Пробив крышу вместе с частью многопудовой люстры, она рухнула в партер и, вспоров пол, застряла, не разорвавшись, где-то в подвале.

Естественно, мне, мальчишке, очень хотелось пробраться в центр, где была бомбежка и где находился поверженный театр. Однако никто не отпускал меня за пределы двора. Через некоторое время стало известно, что налет советской авиации был не случайной акцией военных. Разведка донесла, что в тот день в Киев съехалось большое количество немецких военачальников, которых собрали в Оперном театре.

Говорили, что налет авиации и был приурочен к этому событию. Тогда же ходили слухи, что неприятельская армия понесла значительные потери. Они могли быть и большими, если бы бомба взорвалась.

Киевляне, люто ненавидя оккупантов, все же искренне радовались, что наш красавец-театр хоть и пострадал, но не был разрушен.

Сравнительно недавно, листая книгу известного театроведа Валерия Гайдабуры «Театр, захованийв архівах», я обнаружил там страницы из дневника свидетеля тех киевских событий Ирины Хорошуно-вой. Помимо интересных житейских наблюдений в оккупированном городе, где под нацистским сапогом, страдая, терпя голод и холод, регулярные облавы и расстрелы заложников, находились тысячи мирных киевлян, она рассказала и о том, что произошло в центре Киева в мае 1943 года.

«13 травня1943 року, четвер, 8 травня, в субо¬ту, булонеочікуване і доситьнедовгебомбардування. Одна бомба впала на тротуар поблизу театраль¬ного ресторану, друга влучила в Оперу, а третя— г/ дбфбудинку№3 по Театральнійвулиці. Бомба, 7со-тря прошила купол Опери, пролетілаповз люстру, і пробивши підлогу, приземлилась у підвалі, в піскуу не вибухнувши. Вбила чотирьохнімців у двадцятомуряді партеру, г^ечоловік десять поранено. В цей час в Оперійшов «Лоенгрін» Вагнера. Паніка там булачимала. Розповідають, солдати по стовпахзлізали згальорки вниз... Останнім часом в Оперу ходятьпе¬реважнонімці. Нашу публікунижчегальорки не пу¬скають. У понеділок10 травня— злива бомб — тако¬го сильного бомбардуванняще не було. Страшно, яле ж і раділи ми дуже...»

И хотя место, где теперь стоит наша Опера, невозможно считать благополучным, так как на нем в 1886 году сгорел старый театр, все же детище архитектора И. Штрома, возведенное в 1901 году, оказалось счастливым.

Как только враг был изгнан из нашего города, здание Оперного театра было отремонтировано одним из первых. Возвратившаяся из эвакуации в город Иркутск группа артистов оперы и балета приступила к репетициям, и вскоре возобновились театральные постановки.

Свое первое посещение Оперы я запомнил навсегда. Была чудесная послевоенная весна 1945 года. В выходной день я со своими родителями, а также с бабушкой Ефросиньей Антоновной и дедушкой Афанасием Григорьевичем переступали порог театра.

Из довоенных походов я запомнил лишь посещение цирка. Вероятно, из-за своего юного возраста я как следует тогда не рассмотрел ни само здание, ни его интерьер. Помню только, что цирк был большим и красивым, однако в фойе, особенно внизу, у входа, не очень хорошо пахло — ведь в здании содержалось много животных. Входя же в здание Оперного театра, я был просто ошеломлен его роскошным интерьером. Публики было много. И несмотря на то, что сразу после окончания войны большинство киевлян не могло позволить себе дорогих нарядов, почти все зрители были не в будничных одеждах. Каждый отыскал в своем скудном гардеробе самое лучшее.

В зал непрерывно заходили зрители и скоро в партере, где у нас были места, не осталось свободных кресел, как и на всех ярусах театра. Медленно стал гаснуть свет и под аплодисменты зрителей в оркестровой яме показался дирижер. Полились волшебные звуки увертюры к опере «Запорожец за Дунаем». Сейчас не вспомню, был ли этот спектакль утренним или вечерним, но хорошо помню, что партию Карася исполнял Иван Паторжинский, а партию Одарки — Мария Литвиненко-Вольгемут.

Очень тепло встречала публика замечательных артистов. Много раз зал взрывался аплодисментами. По окончанию каждого действия артистам вручали цветы. В театре царила какая-то прямо-таки домашняя, праздничная атмосфера. Это было мое первое «оперное крещение», которое для меня оказалось счастливым. С тех пор я стал завсегдатаем Оперы.

Получив сокрушительный отпор на Восточном фронте, немецкие войска стремительно откатывались на Запад. По всему чувствовалось, что время власти оккупантов на исходе. В городе появилась полевая жандармерия. На жандармах поверх шинели была надета цепь, на которой висела темная металлическая бляха. Она вместе со свастикой была мрачным символом оккупационной власти.

Осенью 1943 года в наш двор пришел жандарм с автоматом наперевес. Он приказал нам срочно собрать пожитки и к вечеру прибыть на такой-то путь станции Киев-Товарный.

Никому не хотелось покидать родное гнездо и уезжать на чужбину. Но мы были вынуждены в спешном порядке собраться. Заколотили гвоздями входную дверь квартиры и двинулись в путь. К нашей компании присоединились также дедушка Афанасий Григорьевич и бабушка Ефросинья Антоновна. Их немцы не обязывали покидать Киев, но они не могли оставить нас одних.

Я уже не помню, как долго мы двигались в опломбированном, темном, переполненном людьми товарном вагоне, но и сейчас перед глазами стоит эта картина: холодный вагон, темень, а мой дедушка Афанасий стоит на полу вагона на коленях и ручной пилой выпиливает в нём отверстие. Кто-то ему помогает. Они торопятся. Наконец, проём готов, и все мы потихоньку выбираемся через него на рельсы. Оказалось, что дедушка, собираясь в это «путешествие», захватил с собой не только теплые вещи. Он сумел припрятать в ручной клади небольшой топорик и пилу. К счастью, наш железнодорожный состав не охранялся, и мы без особых препятствий покинули свое заточение, а затем быстро ушли с путей. Едва мы успели покинуть пределы вокзала (выяснилось, что это была узловая станция Фастов), как увидели, что несколько вагонов из нашего состава объяты ярким пламенем. А среди товарных вагонов было несколько цистерн с горючим. Тогда всем стало ясно, что случилась катастрофа: люди, томящиеся в закрытых вагонах, выйти уже не смогут. И главное — им уже неоткуда ждать помощи. Никто из присутствовавших и наблюдавших эту страшную картину не мог сдержать слез... Плакал даже закаленный в царской армии бывший солдат, мой добрый и всегда молчаливый дедушка Афанасий. Кстати, благодаря его богатырскому телосложению он в свое время был направлен в Гатчину и Царское село, где, по его скупым рассказам, несколько раз ему довелось видеть царя Николая II и даже отвечать на его вопросы во время несения караула у царского дворца.

Наша небольшая, никем не преследуемая группа довольно быстро разбрелась по поселку. Вскоре мы подошли к обитаемой хате и попросились на ночлег. Хозяева, а это были мать с дочкой, без лишних расспросов приютили нашу семью. В хате топилась большая печь.

Не успели мы расположиться на ночь, как раздались громкие крики и стук в дверь. Когда хозяйка отворила ее, она увидела нескольких вооруженных мужчин в грязных потертых шинелях и видавших виды сапогах. Они просили впустить их в дом. Это были первые советские воины, вошедшие в Фастов. Нечего и говорить, что и они были приняты хозяевами как долгожданные гости.

Нас же, беглецов, боявшихся погони, появление вооруженных людей, да еще с погонами, не на шутку испугало — а вдруг это за нами? Но когда мы услышали русскую речь, весь наш испуг моментально улетучился и сменился неописуемой радостью. Это же наши пришли! Вот такого долгожданного, непередаваемого счастья, которое мы тогда испытали, мне кажется, не было уже никогда.

Новых гостей усадили за большой стол, на котором вмиг появились хлеб, банки с какими-то консервами, бутылки...

Молодые ребята, не смущаясь присутствием посторонних, быстро освоились и с огромным аппетитом уплетали фронтовые «деликатесы», щедро делясь ими со всеми обитателями дома.

Когда же военные, разогретые едой, питьем и теплым приемом, сняли свои одежды, оказалось, что они сильно завшивлены. Было горько и больно смотреть, как практически каждый шов их одежды кишел опасными насекомыми. Да, и такое лицо имела война. Тем временем отогревшиеся и передохнувшие воины поднялись среди ночи и ушли в темноту.

Потом мы узнали, что это были части штрафного батальона. Именно они прокладывали первыми путь к победе над врагом в тех крайне рискованных и не всегда продуманных операциях, в которых «человеческий фактор» учитывался весьма условно, а о простых солдатах, да еще штрафниках, мало кто из наших верховных руководителей особенно задумывался.

Между тем утро следующего дня мы встретили уже на околице приютившего нас поселка. Взрослые решили не тратить времени и своим ходом, пешком, добираться домой. Дедушка Афанасий, сопровождавший еще до революции поезда из Киева в Варшаву, знал, что от города нас отделяет расстояние всего в шестьдесят километров. Он предложил двигаться на Киев всем вместе и только по шпалам.

Это его решение оказалось единственно правильным. Ведь все другие дороги были либо заминированы, либо непроходимы по каким-либо другим причинам, а поезда все-таки ходили.

На дворе стоял ноябрь, и было уже довольно холодно. Время от времени пролетал снежок, а лужи затянулись тоненькой ледяной корочкой. И хотя ходить по шпалам не очень просто, двигались мы довольно быстро. В начале пути нас было немного, однако по дороге к нам примкнули еще несколько попутчиков, с которыми мы уже вместе перепрыгивали через шпалы.

Все склоны по обе стороны железнодорожного полотна на нашем пути были буквально забиты пущенными под откос поездами — разбитыми товарными или пассажирскими вагонами, а то и перевернутыми кверху колесами мощными паровозами. Нетрудно представить себе, как бы сложилась операция под Москвой, да и положение на всем Восточном фронте, если бы местные народные мстители не остановили все эти груженые военной техникой составы здесь, под Киевом.

Чем ближе был дом, тем тяжелее казался путь. Всю припасенную воду уже выпили, а сворачивать с дороги к колодцам было делом весьма опасным. Поэтому добывали себе воду сами, снимая с блестящих железнодорожных рельсов замерзший иней.

Близко от нас рвались снаряды, падали бомбы.

Дважды, уже на самых подступах к Киеву, с высоких дорожных насыпей нас обстреливали из автоматов. К счастью, просвистевшие над головами пули пролетели мимо.

В Киев мы пришли со стороны Караваевых дач глубокой ночью, но не все своими ногами. Почти всю дорогу от дачной пригородной станции до родной Соло-менки меня кто-то из взрослых тащил на руках.

День тот запомнился навсегда. Это была суббота, 6 ноября 1943 года. И с тех пор эта дата отмечается как День освобождения Киева.

Напротив нашего базара по левой стороне улицы находилось почтовое отделение № 35. Это место мне хорошо запомнилось тем, что во время войны, не дождавшись почтальона, мы ходили туда с мамой сами в надежде получить весточку с фронта от отца и дяди Коли.

Чуть выше по той же стороне улицы в собственном доме под № 17 жила семья моего крестного отца Федора Мартыновича Матвейчука. Он был мужем сестры моей матери Любови Афанасьевны, и мы частенько посещали их дом, который до войны был полной чашей. Дядя Федя в свое время закончил гимназию и, получив приличное образование, занимал всегда высокие посты. В гостиной их просторной квартиры, обставленной хорошей мебелью, у окна стояло фортепьяно, на котором училась играть моя старшая кузина Женя. А рядом, в углу глухой стены, — небольшая тумбочка, внутри которой находился предмет моих детских мечтаний — патефон с набором пластинок. Именно в этом доме я познакомился с настоящей классической музыкой и полюбил ее навсегда. Там я впервые услышал чудесные мелодии Чайковского, Верди, Визе, Моцарта и других в исполнении Собинова, Козловского, Лемешева, Карузо. Кроме классики, в их большой коллекции пластинок были записи арий из популярных оперетт, украинские и русские народные песни, а также романсы в исполнении П. Лещенко, А. Вертинского, В. Козина, Л. Руслановой.

По большим праздникам в доме дяди собирались гости. Перед тем как сесть за стол, хозяин дома доставал из тумбочки патефон, открывал его крышку, ставил на голубой диск черную пластинку, опускал на нее никелированную мембрану со стальной иглой, и из рупора патефона начинала литься музыка! Сменив несколько пластинок, гости усаживались за стол и, к моему большому огорчению, патефон упрятывался в недра тумбочки.

С тех пор как в доме крестного появился патефон, я потерял покой. Теперь я стремился как можно чаще появляться у своих родственников. А придя к ним, первым делом забегал в большую комнату, где хранился патефон. И если мне позволяли, крутил блестящей ручкой тугую пружину и, поставив пластинку на диск, слушал слегка шипящие, но всегда волшебные звуки музыки. Но удавалось мне это не всегда, поскольку то Женя с подругами готовили уроки, то находились еще какие-то причины, по которым мне запрещали подходить к «музыкальному ящику». Нередко после таких походов к родственникам я приходил домой с влажными глазами. Но не отчаивался. Мечтая об инструменте, который волшебным образом извлекает музыку, я старался смастерить его своими детскими руками. Забежав к маме на кухню, брал у нее глубокие тарелки, нес их в комнату и ставил на обеденный стол. Поочередно клал каждую на картонную коробку из-под конфет и, вращая рукой тарелку, сам напевал услышанные ранее любимые мелодии. Тогда мне казалось, что звуки музыки исходят не от меня, а доносятся откуда-то сверху. Все вокруг куда-то исчезало, и в комнате оставались только я и музыка.

Весной 1941 года моего крестного направили в командировку в столицу. В то время поездки в Москву были крайне редки, и об этом событии много говорили в нашей семье. Пробыв там несколько дней, мой дядя Федя успел решить свои служебные дела и ознакомиться с главным городом страны. Особенно ему понравилась подземная железная дорога — Московский метрополитен. Вернулся он не только с яркими впечатлениями, но и с подарками. Я получил от него шикарный детский двухколесный велосипед красного цвета, на котором быстро научился ездить и часто катался в сквере, вызывая зависть у соломенских мальчишек.

Сквер на главной соломенской улице как бы продолжал территорию базара и занимал примерно такую же площадь, как и его торговые ряды. Он был огорожен невысокой металлической ажурной оградой, утопал в зелени деревьев, преимущественно кленов и каштанов, и был разделен на две примерно равные части. А между ними была проложена мощеная кирпичом дорожка, соединявшая тротуар улицы Урицкого с Даниловской улицей.

Вдоль дорожек стояли удобные садовые скамейки, там же был выделен уголок для детских забав: карусель, шведская лестница, качели и песочница для малышей. Все это предоставлялось детям бесплатно. А посредине сквера красовалась ухоженная большая клумба с яркими цветами. Ежедневно по утрам и вечерам ее поливали из резинового шланга.

С улицы Урицкого по дорожке, разделявшей сквер на две части, можно было выйти прямо на мощенную бутом Даниловскую улицу и по ней, мимо моего дома № 2а, спуститься вниз к одному из притоков летописной Лыбеди — речушке Мокрой. Она тихонько журчала по дну промытого ею за долгие годы глубокого канала. Для того чтобы перебираться на другой ее берег, перебросили несколько деревянных мостов, способных выдержать не только пешеходов, но и гужевой и автомобильный транспорт. Этот приток Лыбеди берет начало в местности, которая находится на Преображенской улице, названной в 1975 году улицей Клименко в честь советского партийного деятеля. А далее она течет Кучминым яром вдоль улицы Мокрой, в 1955 году переименованной в улицу Кудряшова в память о подвиге подпольщика времен Великой Отечественной войны. В настоящее время эта речка не видна, но продолжает нести свои воды уже в коллекторе, проложенном под улицей Кудряшова.

Вдоль реки Мокрой по обе стороны ее образовалась улица, застроенная, в основном, одно- и двухэтажными домами. В одном из таких домов жил мой школьный товарищ и друг детства Анатолий Левицкий с родителями и младшим братом Эдиком, который со временем тоже стал моим другом. Их семья обитала в полуподвальной квартире большого, примыкавшего к подножию Батыевой горы дома, торцом выходившего на Мокрую улицу.

С Анатолием мы после окончания войны ходили в 7-ю железнодорожную школу, расположенную за летней площадкой вблизи стадиона «Локомотив», запускали с Батыевой горы разноцветных воздушных змеев, которых мастерили из сосновых дранок и плотной цветной бумаги. Наши змеи были очень красивы и плавно парили в осеннем небе. Но, подхваченные ветром, наши самоделки быстро набирали высоту и устремлялись небо. Мы, держа в руках тонкий шпагат, с трудом направляли их стремительный полет. Сильные порывы ветра часто обрывали шпагат и, устремляясь ввысь, змеи уходили за облака.

Высокая крутая гора, у подножия которой были проложены наши улицы, с незапамятных времен именовалась Батыевой. Существовала легенда, передаваемая из поколения в поколение, что на ней был разбит шатер грозного хана Батыя, который осадил Киев в 1240 году. Долгое время эта местность была в распоряжении духовенства, там размещались церковные постройки и скотный двор. При строительстве железной дороги здесь появились жилища для ее работников. Постепенно возникло селение с улицами, которые на железнодорожный манер стали называть линиями. Сначала их было всего три, а к двадцатым годам прошлого века их насчитывалось уже десять. В 1958 году линии переименовали в улицы и дали им «железнодорожные» названия — Локомотивная, Проводницкая и т. д.

С двух сторон гору окружают глубокие яры. Один отделяет ее от центра Соломенки, и его называют Кучминым яром. Другой, с противоположной стороны, -Протасов яр. В свои юные годы я редко посещал эти довольно захолустные места, разве что когда осенью с ребятами бегал запускать воздушных змеев.

С начала учебного года я со своими школьными друзьями ходил в Железнодорожную детскую техническую станцию (ДТС), которая располагалась в конце улицы Николая Островского (бывшей до 1938 года Мстиславской), неподалеку от Покровской церкви. Я посещал там авиа- и радиотехнический кружки. Занятие в кружках было бесплатным, и руководили ими опытные педагоги, имевшие высшее образование. Однако работать в них мог только успевающий в школе ученик, двоечников к занятиям не допускали. Существовали правила, предписывавшие каждому учащемуся по завершению очередной учебной четверти предъявлять руководству ДТС свой табель.

Работая в кружках, я собрал сначала примитивный детекторный приемник, а затем и ламповый. Мои наставники разрешили забрать его домой, и я после уроков мог слушать музыкальные передачи и одновременно совершенствовать его технические возможности.

Почти на самой верхней точке улицы Урицкого в деревянном, обложенном кирпичом доме № 54, занимая на втором этаже двухкомнатную квартиру, жили родители моей мамы — бабушка Ефросинья Антоновна и дедушка Афанасий Григорьевич Лавриненко, которых я очень любил и к которым часто приходил в гости. Перед их домом росло несколько столетних красавцев-каштанов, которые весной зажигали на своих роскошных зеленых ветвях белоснежные свечи, а осенью обильно засеивали всю улицу нежно-коричневыми плодами. Дожило до наших дней только два дерева. К сожалению, они утратили свою привлекательность и сиротливо жмутся друг к другу у многоэтажной высотки, выросшей на месте дома, где обитали мои предки.

Однажды в выходной весенний день предвоенного года в родительский дом пришла сестра мамы тетя Люба с мужем Федором и дочкой Женей. Как раз накануне дядя Федя, мой крестный отец, вернулся из командировки в Москву. Родственники решили собраться, чтобы пообедать вместе и послушать дядин рассказ о поездке в столицу. Мы с мамой пришли раньше и уже успели пообщаться с дедушкой и бабушкой. За обеденным столом дядя Федя рассказывал о том, что он видел в Москве. Особенно впечатлил его рассказ о московском метро и посещении Третьяковской галереи. После чего он поднялся из-за стола, достал из кармана своего пиджака небольшую картонную коробочку и вручил ее мне. Взяв в руки подарок, я быстро открыл коробку и обнаружил в ней маленькую блестящую металлическую машинку, а на дне — ключик. Крестный объяснил, что игрушка заводная и ездит сама. А чтобы привести ее в движение, следует действовать двумя руками. Он взял у меня машинку и, удерживая ее колеса одной рукой, другой завел пружину. Показав мне, как надо ею пользоваться, он подошел к столу, с которого к тому времени все убрали, и поставил машинку на стол. Колеса ее завертелись, и игрушка помчалась вперед, но, предвидя ее падение, дедушка задержал машинку у края столешницы.

Можно себе представить мой восторг, когда я вдруг стал владельцем этой диковинной игрушки, которой не было ни у кого из моих соломенских приятелей. Долго я любовался подарком, рассматривая его со всех сторон, и наконец попросил крестного, чтобы он помог мне завести пахнувшую свежей краской машинку.

Справившись с тугой пружиной, я поставил заведенную игрушку на деревянный пол. Машина, почувствовав под собой гладкие доски, с шумом завертела колесами и побежала под столом, направляясь к стоявшему у стены дивану. Влетев под его днище, она замолкла и остановилась.

Кто-то из взрослых, взяв кочергу — дом ведь отапливался углем, — стал шарить под диваном. Но игрушка не появлялась. Тогда продолжили орудовать кочергой под другой мебелью, но и в этом случае машинку не нашли. Затем диван и всю мебель передвинули к центру комнаты, освободив все стены. Дедушка принес из сарая топорик, оторвал плинтус, но и там пропажа не обнаружилась. Наконец, те же действия повторили в другой комнате — все безрезультатно. Взрослые, понимая состояние моей души, старались не смотреть на меня и мои мокрые глаза.

А я до сих пор не могу понять, что случилось в тот день и куда девался московский сувенир моего крестного отца.

В усадьбе за домом маминых родителей был разбит большой фруктовый сад. К сожалению, из-за отсутствия хозяина дома, которого новые власти лишили собственности, сад находился в плачевном состоянии. Уцелело лишь несколько старых яблонь, плоды их, не успев созреть, еще зелеными доставались многочисленной дворовой детворе. За ветхим дырявым садовым забором просматривалась улица Николая Островского. На ее противоположной стороне стояла Соломен-ская Покровская церковь. По рассказам моей матери, в этой церкви весной 1935 года меня крестили. А возникла она в конце XIX века в память о митрополите Киевском и Галицком Платоне (1803-1891), который успешно боролся с сектантами, активно защищая православную веру. В отличие от некоторых других иерархов, он обладал чрезвычайной отзывчивостью ко всем, кто нуждался в его помощи и поддержке. Имя митрополита на Соломенке не забыто. На карте города и сегодня существуют Платоновская улица и Платоновский переулок. Проектирование и строительство храма в русском стиле по проекту архитектора Ипполита Николаева осуществлялось как за счет городских ассигнований, так и за деньги меценатов — Николы и Александра Терещенко, Михаила Дегтярева и Якова Бернера, которые выделили значительные суммы для этой цели. В 1897 году строительство храма было завершено. Расписывали его известные киевские художники Иван Селезнев и Владимир Сонин. Но к началу XX века храм уже не мог вместить верующих. И тогда было принято решение о его реконструкции. Проект перестройки разработал в 1907 году архитектор Константин Сроковский. Отсутствие финансирования сдерживало строительство, и только в 1914 году реконструкция церкви была завершена.

С 1905-го по 1915 год настоятелем Соломенской Покровской церкви был выпускник Киевской Духовной академии Василий Константинович Липкивский (1864-1937). Он был одним из тех, кто организовывал Украинскую автокефальную православную церковь. В 1921 году он стал митрополитом УАПЦ и оставался в этом сане до 1927 года. Невзирая на почтенный возраст священника, в приснопамятном 1937 году его расстреляли по приговору «тройки» НКВД.

Я помню этот храм с детства — обнесенный металлической оградой, но уже обезглавленный. Борясь с религией, власти Страны Советов в то время массово разрушали культовые сооружения, без разбора арестовывали, сажали за решетку и расстреливали священнослужителей. Покровскую церковь закрыли, но само здание не было полностью разрушено. С него сняли все купола и уничтожили росписи на стенах. А само здание использовали в качестве предприятия по изготовлению и ремонту обуви.

Во время войны, когда немецкие войска захватили Киев, командование оккупационных войск, заигрывая с местным населением, разрешило ликвидировать там производственные площади и возобновить службы. После освобождения столицы Украины от немецких оккупантов в ноябре 1943 года службы в храме продолжались и, хотя в городе был ликвидирован ряд приходов, Соломенская Покровская церковь продолжала принимать своих прихожан.

С середины 60-х годов и до 1972 года в этом храме служил отец А. А. Глаголев. Алексей Александрович Глаголев после окончания физико-математического факультета Киевского государственного пединститута, желая продолжить дело замученного в 1937 году своего отца, профессора Киевской Духовной академии протоиерея Александра Александровича Глаголева, в начале войны, в 1941 году, стал священником и служил в киевских храмах.

В период немецкой оккупации Киева он, рискуя своей жизнью и жизнью своих близких, спасал от верной смерти евреев, за что впоследствии он и его жена — матушка Татьяна — были удостоены звания Праведников мира. А его отец Александр Александрович Глаголев 26 апреля 1913 года венчал Михаила и Татьяну Булгаковых на Подоле, в «церкви Николая Доброго, что на Взвозе», и отпевал в 1922 году Варвару Михайловну — мать автора романа «Белая гвардия».

Соломенский храм несколько раз подвергался реставрационным работам. А сравнительно недавно были восстановлены в первоначальном виде утраченные купола и колокольня, вновь расписаны все интерьеры. В настоящее время Покровская церковь по праву может считаться украшением всего Соломенского района.

На пересечении улиц Островского и Стадионной, возле ограды церкви, после Чернобыльской трагедии был сооружен бювет, который, к сожалению, сейчас не функционирует. В мою бытность на этом же месте находилась водопроводная колонка, которая поила жителей близлежащих домов. А напротив «пересохшего» бювета, со стороны теперешней Стадионной улицы, расположилась местность, которую со-ломенские старожилы называют Стрекаловкой — по имени проживавшего здесь в своей усадьбе дворянина М. П. Стрекалова.

Центральный дом усадьбы находился примерно в ста метрах от Покровской церкви, сразу за нынешним домом № 5 по улице Стадионной (бывшим детским садиком № 8, а до и во время войны — детским приютом, в котором некоторое время пребывал известный литератор и киевовед Дмитрий Малаков). Никакой улицы Стадионной тогда не было и в помине. Перед нынешним главным входом в церковь торцом к ней стоял двухэтажный кирпичный дом с сараями. Другой торец дома доходил почти до колонки, которую позже превратили в бювет. А грунтовая дорога слева от колонки вела только к усадьбе Стрекаловых и упиралась в улицу Платоновскую в том месте, где начинался глубокий яр и где сегодня устроена проходная и въезд на кооперативную автостоянку. В пятидесятых годах прошлого века между зданием детского сада и церковью располагался дровяной склад, откуда ежедневно разносились по округе резкие и протяжные звуки работавшей пилорамы.

Эта местность была изрезана глубокими ярами. Вокруг них выросло много частных домов, утопавших в буйной зелени садов. После войны, вплоть до шестидесятых годов, яры заполнялись горячей водой, поступавшей по большим металлическим трубам из ТЭЦ, расположенной за насыпью железной дороги на пересечении улиц Жадановского и Толстого. Эта вода, заполнявшая до краев два из трех яров, несла с собой большое количество угольной крошки, оседавшей на дне водоемов. Периодически, после слива воды через сливные коллекторы, на дне яров появлялись бульдозеры. Они углубляли дно, сгребая к краям оврагов эти угольные отложения. Поскольку вода, заполнявшая яры, была горячей, местные пацаны практически круглогодично катались на этом рукотворном озере на самодельных плотах, отталкиваясь от дна шестами. Все склоны этих оврагов летом были одеты в яркую зелень — густую траву, деревья и кустарники, а зимой, солнечным днем, искристый снег слепил глаза.

В стрекаловской усадьбе, которая занимала обширную территорию, росло много деревьев. Весной дружно зацветали каштаны, а за ними выбрасывала белоснежные гроздья акация и дурманила медовым запахом липа. Кроме того, в саду росли яблони: белый налив, антоновка, пепинка; груши: бере и лимонка, сливы, а у забора — вишни. Недалеко от дома, почти на краю оврага, стояли две вековые ветвистые липы. Сам дом утопал в разросшихся кустах персидской сирени, а к нему вела широкая и ухоженная аллея из роз.

Несколько слов о хозяевах усадьбы. Несмотря на то что местность, где находилась усадьба, называлась Стрекаловкой, вначале она принадлежала Александру Владимировичу Пустынскому, тестю Стрекалова. Что касается самого Михаила Павловича Стрекалова, то известно, что принадлежал он к древнему дворянскому роду. Вот выдержка из «Общего гербовника дворянских имен Всероссийской империи»: «Предок рода Богдан Стрешкаловский, выехал из Польши к Великому Князю Василию Ивановичу из Литвы и пожалован поместьем. Сын сего Богдана Стрешкаловского, Иван Богданович Стрекала, в 1547 (7055) году при Государе Царе и Великом Князе Иоанне Васильевиче служил полковым воеводою. Потомки сего рода, Стрекаловы, многие Российскому Престолу служили стольниками, воеводами и в иных знатных чинах и жалованы были от Государей поместьями. Все сие доказывается справкою Разрядного Архива (Герб. 5,48)»

В Киев он прибыл из Петербурга в конце XIX века и поселился в большом доме своего тестя А. В. Пустынского на Соломенке, по улице Новой, 22. Позже, уже в советское время, адрес усадьбы менялся несколько раз: Мстиславская, 22а, Осипенко, 22а, переулок Островского, 27 и, наконец, Бригадирский переулок, 27. Буква «а» на номере дома, скорее всего, связана с тем, что соседний дом, который в советское время значился под номером 25 по Бригадирскому переулку, до революции также входил в состав усадьбы Стрекаловых и, по словам потомков М. П. Стрекалова, использовался в качестве каретной (в Городском архиве Киева найдено подтверждение принадлежности обоих домов А. В. Пустынскому).

Славилась усадьба Стрекаловых еще и своей богатой библиотекой, которую Михаил Павлович собирал в течение многих лет и которой восхищался известный украинский писатель Степан Васильченко, проживший в доме Стрекалова несколько лет. Вот как описывал писатель свою жизнь на Соломенке в доме у Стрекаловых:

«Я живу в кінці города, в гарному місці, в саду біля гаю (Кадетского) недалеко.Кімната простора... Коли б ви знали, як умене тепер тут ловко. Будинок — вікнами в сад, а поза садом — яри та кручі. Вид на город — над¬звичайний... Ходжу мало не щодня в Кадетський гай, гасаю босяком по саду...»

Сразу после революции одна часть дома была оставлена семье Стрекаловых, а другую, вместе с библиотекой, новая власть отвела под районную библиотеку, которая позже получила имя легендарного советского летчика Валерия Чкалова. Она находилась в доме Стрекалова вплоть до 70-х годов прошлого века, когда переехала на Кавказскую улицу, в дом № 7.

Долгожительницей в роду Стрекаловых стала дочь Михаила Павловича Лидия Михайловна, которую все в округе звали Стрекалихой, хотя по мужу она давно уже была Гридиной. Она прожила на свете 100 лет (1883-1983).

Неподалеку от усадьбы стояли два двухэтажных дома. В одном из них жил мой школьный товарищ и друг Виктор Павленко. Их семья занимала на втором этаже двухкомнатную квартиру входить в которую нужно было через застекленную деревянную веранду по пахнущей котами лестнице, поднимавшейся со стороны неухоженного двора.

Чуть ниже церкви на той же стороне улицы находилась поликлиника, обслуживавшая как взрослых, так и юных соломенских пациентов. Годы войны, оккупация и послевоенная разруха мне, как и многим моим сверстникам, никак не пошли на пользу. Из-за недоедания и холода я часто болел, и моя бедная мама нередко посещала вместе со мной это лечебное учреждение, часами выстаивая в очередях перед кабинетами педиатра и отоларинголога.

Но чаще всего за медицинской помощью мои родители обращались в Железнодорожную поликлинику, которая располагалась на Тимофеевской улице, переименованной в советское время в улицу Коцюбинского. Там меня, как говорили раньше, пользовал замечательный врач-отоларинголог Черкащенко, который был не только высококвалифицированным специалистом, но и замечательным психологом. Только у него в кабинете я не боялся блестящих страшных инструментов, которые он вставлял в мои уши и рот.

Обращаясь время от времени к аллопатам, мои родители все же предпочитали гомеопатию. Однажды, а это было весной, мы с мамой оказались в районе Евбаза, на одной из старых киевских улиц, где обитал известный врач-гомеопат Г. Ф. Каковский, закончивший медицинский факультет университета Св. Владимира в 1916 г. вместе с М. А. Булгаковым. Он принимал пациентов у себя дома. Когда мы вошли в его довольно мрачный кабинет, доктор сидел за своим громадным рабочим столом, заваленным книгами, и просматривал какие-то рукописи. Он усадил нас на старинные стулья, велел мне раздеться и стал пальцами долго выстукивать всю мою грудную клетку и спину, а затем, приложив ухо к спине, принялся меня прослушивать. После чего возвратился к столу и выписал несколько рецептов.

Яркие воспоминания остались у меня о посещении легендарного киевского гомеопата Демьяна Владимировича Попова. Доктор Попов жил на улице Коминтерна в доме, который был выстроен в глубине тесного двора-колодца, почти на углу улиц Саксаганского и Коминтерна. Из-за большой загруженности попасть к нему на прием возможно было только по предварительной договоренности. В день приема помощница доктора записывала сведения о каждом больном в большую конторскую книгу и передавала ее Демьяну Владимировичу. А затем, соблюдая очередь, приглашались в кабинет больные. Когда мы с мамой вошли в кабинет, доктор сидел за своим массивным двухтумбовым столом и быстро что-то записывал в тетрадь. Затем он поднялся из-за стола, подошел и, пользуясь деревянной трубкой, быстро прослушал меня. Удерживая мою руку, он пристально смотрел мне в глаза. Вернувшись к столу, Демьян Владимирович уже выписывал рецепты, поясняя моей маме, как надо принимать лекарства.

Некоторые пациенты, попадавшие к нему на прием, жаловались на невнимательность доктора. Ведь им казалось, что быстрый осмотр больного не гарантирует качества лечения. Однако эти люди не учитывали, что Д. В. Попов был диагностом от Бога и ему не требовалось многочисленных исследований, чтобы правильно определить недуг пациента и назначить ему необходимое лечение.

В советское время гомеопатов преследовали. Не давали им спокойно трудиться, облагая непомерными налогами. Из-за обстановки в городе попасть на прием к Попову было практически невозможно. Однако был найден выход. Желая трудиться и помогать страждущим, Демьян Владимирович принимал на дому у пациентов, умеющих держать язык за зубами. На сей счет хорошей репутацией обладала моя любимая тетя Тося, родная сестра моего отца. Договорившись предварительно с доктором о дне визита, она приглашала к себе своих родных и приятелей, у которых были проблемы со здоровьем. В назначенный день на Даниловскую или Соломенскую улицу, куда впоследствии переехала семья тети, собирались несколько человек, жаждущих свидания со знаменитым доктором.

Демьян Владимирович был всегда в хорошем настроении, элегантно одет, при галстуке-бабочке. Спокойно выслушав больного и быстро его осмотрев, не терзая пациента излишними исследованиями, он тут же назначал необходимое лечение.

Лично я несколько раз был на приеме у Демьяна Владимировича и могу заявить, что все поставленные им диагнозы всегда подтверждались, а его назначения были весьма эффективными.

А ниже нашей поликлиники, за высоким деревянным забором, в тени деревьев располагалась Летняя площадка — так называли ее местные жители. По сути, это был парк с многочисленными декоративными деревьями, на входе в который красовался фонтан. В глубине парка находились несколько беседок, бильярдный павильон и огороженная высоким забором площадка со скамейками для зрителей и крытой эстрадой. В теплую пору года в выходные дни на этой эстраде выступали как самодеятельные коллективы, так и профессионалы.

Но мы, мальчишки, любили посещать это место вечером, когда темнело и в будке киномеханика крутили какой-нибудь фильм. Из-за хронического отсутствия денег мы не всегда могли купить входной билет и тогда либо проскальзывали в толпе мимо контролера в зрительный зал, либо карабкались по растущим подле ограды деревьям и, кое-как устроившись на ветвях старых каштанов, с удовольствием многократно смотрели «Чапаева», «В шесть часов вечера после войны», «Багдадского вора», «Небесный тихоход», «Подвиг разведчика», «Индийскую гробницу» и другие фильмы.

Нормальной демонстрации фильма часто мешало качество кинопленки. Она доставлялась в металлических коробках, причем каждая часть, как правило, — в отдельной. А всего для проката полнометражного фильма их требовалось порядка десяти штук. Из-за того, что наш летний кинотеатр не числился среди элитных, доставляемая пленка, уставшая от многочисленных ее прокатов в других местах, часто рвалась. Экран гас, и тут зрители сразу оживлялись. Раздавался оглушительный свист и крики: «Сапожники, сапожники!». Механики, находившиеся в кинобудке, быстро устраняли вынужденную паузу, чаще всего за счет «урезания» части пленки. Экран оживал до следующей остановки, которая почему-то чаще всего случалась в кульминационный момент демонстрируемого кинофильма.

Однажды, где-то в начале мая, я настроился с друзьями посмотреть «Багдадского вора». Когда я вечером собрался уходить из дома, мама велела мне хорошо одеться и взять с собой что-нибудь теплое. Я не стал с ней спорить и захватил недавно купленное мне пальто. Войдя в зрительный зал, я нашел свое место, а для того чтобы было удобно сидеть (скамейки были влажными после дождя), постелил пальто. Когда закончился сеанс, я поднялся со своего места и повернулся назад, чтобы забрать пальто, но лавка оказалась пустой. От моего мягкого сиденья осталось только сухое место. Следующую зиму я проходил в старом, видавшем виды пальто.

А когда наступали холода, мы ходили в стационарный кинотеатр «Искра», который находился за нашим сквером на улице Урицкого, 38. Кинотеатр был выстроен еще до революции. Киевский предприниматель Григорий Никулин в 1910 году построил на улице Графа Игнатьева небольшой деревянный дом, в котором устроил кинотеатр «Электро-биограф», впоследствии названный «Фантазией». Осознавая, что кинематографу принадлежит будущее, владелец «Фантазии» на том же самом месте соорудил двухэтажное кирпичное здание без архитектурных излишеств, нижний этаж которого отвел под кинотеатр, получивший в советское время название «Искра» в честь первой нелегальной газеты российских марксистов. Этот кинотеатр, единственный на нашу округу, пользовался большой популярностью у соломенских жителей, особенно у молодежи.

Не всегда можно было свободно приобрести билеты, особенно на премьеры или вечерние сеансы. Иногда приходилось по нескольку часов стоять в очереди. В кассовом зале нередко появлялись «залетные гастролеры» — карманники. Действуя профессионально, они лишали кошельков многих потенциальных зрителей, томящихся у касс. Однажды и я не обнаружил бумажки, приготовленной на покупку билета и, несолонохлебавши, раздосадованный, отправился к себе домой на Даниловскую улицу.

В фойе кинотеатра на журнальных столиках лежали газеты и старые журналы. Посетители в ожидании сеанса могли полистать советскую периодику. А на стенах были развешены фотографии отечественных актеров. Перед началом сеансов в фойе почти каждый вечер играл оркестр. Исполнялась в основном популярная музыка, чаще всего классического репертуара. Иногда под оркестр пели солисты, как правило, не слишком профессиональные. Когда после очередного сеанса и проветривания открывались двери в зал, музыка смолкала и зрители устремлялись на свои места.

Гас свет, и на экране возникала, как теперь говорят, социальная реклама. В обязательном порядке демонстрировалась документальная хроника. Мелькали кадры с передовиками производства и героями колхозных полей, которые, благодаря заботам партии, добивались потрясающих результатов в промышленности и сельском хозяйстве. После 10-15 минут такой обработки начиналась демонстрация фильма, название которого красовалось на афише кинотеатра и ради которого зрители покинули свои дела и пришли смотреть новую картину.

После завершения вечернего сеанса не торопились уходить домой. На главной соломенской улице на высоких столбах висели фонари, и желающие прогуляться могли долго бродить по освещенной улице или пройти в сквер и там, сидя на скамейке, продолжить беседу, обмениваясь впечатлениями от просмотренной картины. А затем проводить домой девушку, сидевшую рядом с тобой в кино, которая почему-то проживала в отдаленном от кинотеатра и неосвещенном темном переулке.

Рядом с Летней площадкой в Платоновском переулке, над глубоким оврагом, на дне которого был вырыт колодец, служивший жителям близлежащих домов источником питьевой воды, в 1911 году была построена просторная школа в два этажа. На огороженной ее территории был разбит большой фруктовый сад и устроена спортивная площадка. Это была 7-я железнодорожная школа. В ней учились преимущественно дети железнодорожников, обитавшие на Соломенке. Тогда еще было раздельное обучение, и эту школу посещали только мальчишки. Несмотря на то, что мужская школа находилась под опекой Юго-Западной железной дороги и имела отличных наставников (достаточно вспомнить, что одно время литературу в ней преподавал замечательный украинский поэт Максим Рыльский), в ее стенах было немало хулиганов. Мы, дети войны, вкусившие безотцовщину, пока наши отцы пребывали на фронте, были малоуправляемы. Я и мои школьные «кореши» не были паиньками. Случалось ездить на «колбасе» — задней штанге трамвая. Или, стоя на коньках, цепляясь самодельными крючками за кузов полуторки или за борт подводы, подниматься вверх по крутой центральной соломенской улице.

Когда в Киеве устанавливалась зима, с чердака нашего дома извлекались сани, коньки и рулевики. На них я вместе с соседскими ребятами катался чаще всего по нашей улице. Мы тащили сани и рулевики наверх, к скверику, а затем спускались на них по крутой Даниловской улице прямо к мосту, соединявшему левый и правый берега речки Мокрой. Родители не очень тревожились, когда мы мчались по заснеженной мостовой, так как тогда в городе автомашин было немного, а на нашей тихой улице вероятность их появления была крайне невелика. Сани делали родители или старшие ребята. А рулевики мастерили сами, как правило, из старых саней, прикрепив к ним снизу доски, на которые привинчивали коньки: два по бокам саней, а третий — спереди на поперечной планке, вращаемой ногами для управления скольжением.

Если нам надоедала наша улица, мы отваживались убегать без родительского разрешения в другие места Соломенки. Хорошая горка для катания была во дворе дома, где жил мой друг Анатолий Левицкий. Через их двор мимо крошечных огородов, на которых местные жители выращивали летом картошку и помидоры, можно было подняться с санями или рулевиками на Батыеву гору. И так как гора была намного круче и длиннее, чем Даниловская улица с ее перепадами, спуск с нее был намного интереснее.

Несколько раз довелось мне спускаться на санях по улице, которую за ее крутой нрав называли Скаженкой. Это был Бобровый переулок. Теперь это улица Кавказская, начинающаяся у школы № 115 на улице Урицкого и упирающаяся в улицу Механизаторов. С этой горы на санях было опасно спускаться из-за ее крутизны. Редкие катания не приносили неприятностей. Не припомню, чтобы на Скаженке катались девочки, но хлопцы ее любили, хотя и побаивались спускаться с самого верха, особенно в дни оттепели. На этой улице в девятиэтажном доме под № 13 на третьем этаже жила замечательная актриса графиня Мария Ростиславовна Капнист, которая после многолетнего пребывания в ссылках и лагерях поселилась в Киеве. Здесь она начала сниматься в кино. Со временем актерский талант и неординарная внешность принесли ей широкую известность. Особую популярность актрисе принесла роль колдуньи Наины в фильме «Руслан и Людмила».

Я хорошо помню волевое, в глубоких морщинах лицо и большущие умные глаза Марии Ростиславовны. Известная актриса, желая наверстать упущенное в молодые годы, проведенные в неволе, часто появлялась в театрах, в филармонии, на открытии художественных выставок и просто на улицах города.

Отчаянно гоняли мы и на сделанных из подручного материала самокатах по мощеным и асфальтированным тротуарам, огорчая родителей (в первую очередь, конечно, маму) ободранными в кровь коленками и разбитыми носами.

Несколько учеников были исключены из школы. Некоторые из них за злостное хулиганство и различные преступления попали в места не столь отдаленные, где и остались до конца своих дней.

У меня были друзья-одноклассники Толя Левицкий, Виктор Павленко и Саша Долинский, с которыми я проводил свободное время. С ними и другими ребятами нашей округи мы играли самодельным мячом в футбол, посещали занятия в ДТС, бегали в кино, особенно когда там крутили музыкальные картины, участвовали в соревнованиях по подбрасыванию ногой «майки». Играли «вножика» — в обведенный на земле круг бросали лезвие ножа острием вниз и «отрезали» им себе «землю». Не брезговали и игрой в «коца» -ударом монеты по краю монеты партнера старались перевернуть ее на другую сторону. Чем больше перевернул монет, тем больше выигрыш. Гоняли по улицам бондарский обруч. Бывало и такое: при приближении трамвая мы, отчаянные дети войны, не раз подкладывали на рельсы боевые патроны, которые находили в большом количестве в ярах.

А по вечерам, когда на дворе становилось темно, я выносил в наш сад самодельный, со свечой внутри, так называемый фильмоскоп. Вставляя в него обрывки пленки и направляя объектив на белый экран, можно было увидеть тусклые застывшие кадры из любимых кинофильмов.

Не сразу я полюбил книги. В детстве, которое пришлось на тяжелое военное и послевоенное время, своих книг не имел и читал очень мало. Но, повзрослев и окунувшись в знания, с большой радостью увлекся чтением и подбором книг для личной библиотеки.

К сожалению, нанашей Соломенке магазинов, где можно было купить книги, не было. И как только появлялись у меня карманные деньги, я отправлялся, чаще трамваем, в центр, где функционировало несколько хороших книжных магазинов. В свои школьные и особенно студенческие годы я понемногу покупал книги и тогда же перечитал почти всего Бальзака, а также основные сочинения Мериме, Гюго, Шекспира, Дюма, Купера, Стендаля, Моруа, Монтеня, Цвейга и, конечно же, отечественную классику.

Как-то мне попалось высказывание одного неглупого человека о том, что жизнь может быть сносной хотя бы потому, что есть возможность собирать книги. Я не столь наивен, чтобы полностью согласиться с таким утверждением книжного мудреца. Однако уверен, что это благородное увлечение способно украсить жизнь мужчины.

Люблю книги еще и потому, что они никогда не изменяют, ненавязчиво дают пищу уму и сердцу, согревают и радуют душу. А еще за то, что они всегда рядом, что их можно просто снять с полки, не торопясь полистать приятно пахнущие страницы. Особенно если автор и издатель позаботились украсить книгу оригинальными иллюстрациями и подумали о том, чтобы каждая ее страница «дышала» и была с широкими полями. А как можно не восхищаться сработанным со вкусом добротным изящным переплетом, если к тому же он вышел из мастерской известного мастера!

Каюсь, я продолжаю пополнять свою библиотеку, в которой насчитывается около четырех с половиной тысяч томов. Сладкое библиофильское увлечение продолжает будоражить меня и сегодня.

Я в школе считался далеко не первым учеником и никогда не был в восторге от пребывания в ее стенах. Ведь в 7-ю школу я пошел не прямо из дома, а после того, как с горем пополам закончил при немцах 1-й класс 115-й школы. Она находилась на пересечении улиц Урицкого и Кавказской. Трехэтажное здание школы было построено по типовому проекту в 1935 году. И когда я поступил в это учебное заведение, оно не успело еще обзавестись своими собственными выпускниками.

В 2007 году школу реконструировали. Теперь она имеет кабинеты, оснащенные современными приборами для различных учебных занятий, просторный актовый зал, залы для проведения спортивных тренировок и соревнований. Школа эта запомнилась мне тем, что во время войны в ней было очень холодно, и мы, первоклашки, зимой приносили в класс, кроме учебников и тетрадей, еще каждый по полену для печки, обогревавшей помещение.

Тогда зимы были холодными и продолжительными, чернила в «неразливайках», которые мы также таскали с собой, замерзали, и мы, многократно тыкая в чернильницу деревянной ручкой с пером № 86, не могли ничего написать. Я часто болел, пропускал занятия и, вероятно, поэтому мне было там неинтересно.

Еще в школе я мечтал о музыке, хотел стать музыкантом, но время моего детства было весьма сурово. У родителей не было возможности оплачивать для меня уроки музыки, не говоря уже о приобретении музыкального инструмента.

В 1951 году я закончил семь классов 7-й железнодорожной школы и по настоянию родителей, преодолев немалый конкурс, поступил в Киевский электромеханический техникум железнодорожного транспорта (КЭМТ).

Красивое здание техникума было расположено неподалеку от нашей 7-й железнодорожной школы, по другую сторону яра. Оно было построено с претензией на стиль модерн в начале 30-х годов минувшего столетия и выгодно выделялось на фоне рядовой, довольно унылой застройки близлежащих улиц. Этот техникум мне дал очень много, хотя на первом курсе из-за отсутствия глубоких знаний, недополученных в школе, мне было очень непросто. Исключительно толково в моем новом учебном заведении был подобран преподавательский состав. Это были, как правило, эрудированные и при этом тактичные специалисты, окончившие в свое время классические гимназии или реальные училища, имевшие университетские дипломы. Их яркие запоминающиеся лекции надолго остались в памяти и очень пригодились в повседневной жизни. Отношение к студентам было всегда уважительным, но исключительно требовательным, не допускавшим никакого панибратства. Никому из нас даже в голову не приходило, что можно было как-то «левым» путем заполучить у них, не зная предмета, положительную оценку. Никакого блата, никаких подарков и подношений. Окончил я техникум в 1955 году и получил диплом радиотехника по специальности «радиолокация», так как в 1952 году это учебное заведение было перепрофилировано. Железнодорожное ведомство его потеряло, а приобрело — Министерство авиационной промышленности для подготовки специалистов на предприятия авиапрома.

Непосредственно у стен КЭМТ находился стадион «Локомотив». В летний сезон на нем проводились футбольные баталии, собиравшие болельщиков со всего города. Естественно, большинство из их были из числа соломенских жителей, которые приходили поболеть за свою команду. И если футбольная слава «Локомотива» как-то не очень сложилась, несмотря на то, что здесь перед войной играли известные футбольные звезды, такие, как Николай Балакин, то волейбольная команда этого клуба была на высоте. Несколько раз киевский «Локомотив» становился чемпионом Союза.

Зимой футбольное поле заливали, и оно превращалось в чудесный каток, который мы, мальчишки, посещали с большим удовольствием. Никто из ребят нашей округи не имел ботинок с коньками. Для выхода на лед мы к сапогам или валенкам (кто что имел) веревками привязывали «гаги», и в таком виде появлялись на освещенном электричеством ледяном поле. Бегали на коньках под звуки популярной в то время музыки советских композиторов, которая звучала из подвешенных на столбах «колокольчиков». Когда на льду появлялись девочки, мальчишки, чтобы обратить на себя внимание, выписывали перед ними на льду различные замысловатые фигуры. А познакомившись с розовощекими незнакомками, взявшись за руки, неспешно скользили по ледяным дорожкам залитого светом стадиона. В сильные морозы, чтобы отогреться, заходили в отапливаемое помещение при стадионе — раздевалку, где можно было посидеть на скамейке, болтая с приятелями, и выпить чай.

Иногда я с друзьями ходил на каток, который заливали на стадионе КВО. Он располагался в Кадетской роще и непосредственно примыкал к Железнодорожной колонии. Этот каток был известен всему Киеву. Там всегда был образцовый порядок: широкие беговые дорожки, сверкающие искристым льдом, отличное освещение, современная музыка, прокат коньков, просторная и теплая комната отдыха.

А рядом, на Кадетском шоссе, переименованном в 1963 году в Воздухофлотский проспект, красовалось огромное шикарное здание, где в то время размещался штаб Киевского военного округа (КВО). В нем после войны одним из начальников отдела служил мой тесть полковник Степан Леонтьевич Кришталь.

Здание, с которого начинается Воздухофлотский проспект, было возведено решением царя Николая I по проекту архитектора И. Штрома и в плане напоминало литеру Н. Оно предназначалось для Киевского Владимирского кадетского корпуса. Это монументальное сооружение и до настоящего времени является одной из самых больших построек в нашем городе. Свое имя корпус получил по повелению царя Николая I, который пожелал, чтобы он назывался Владимирским в честь рождения в 1847 году великого князя Владимира Александровича — сына будущего императора Александра II.

В Российской империи Киевский Владимирский кадетский корпус был весьма престижным учебным заведением. В. Новиков в очерке «Корпусный праздник» («Военная быль», 1961, № 50, с. 14) пишет: «Кто мы, кадеты? В подавляющем числе — сыновья простых армейских офицеров, скромно служащих своему Отечеству... Немногим из нас придется видеть блистательную роскошь и богатство высокого класса. Мы станем такими же скромными армейскими офицерами, как наши отцы... С нами разделят участь и эти светлые, кудрявые девочки, которые так упоительно отдаются радости нашего корпусного бала, на котором они себя чувствуют сказочными принцессами. И станем мы простыми «Вашими Благородиями». Но благородство наше будет лежать не в родовитости происхождения, а в том круге благородного мышления, действия и поступков, которые вложило в нас благородство воспитания».

Большинство мальчиков, поступивших в корпус и впервые надевших армейскую форму с погонами, считали себя людьми военными, не признающими нежностей, и гордились своим мундиром. От кадетов требовались большая чистоплотность, аккуратность, исправность одежды. Мальчиков закаляли. В старших классах рекомендовалось круглый год спать под одной лишь простыней. Должное внимание уделялось преподаванию танцев... Большинство кадетов старшего возраста умели ловко и красиво танцевать с непринужденностью, свойственной воспитанному молодому человеку.

Учеба в корпусе была на таком уровне, что позволяла выпускникам занимать первые места во всех военных учебных заведениях империи. Не случайно начальник Киевского военного округа, герой русско-турецкой кампании 1877-1878 гг., генерал, имеющий украинские корни, Михаил Иванович Драгомиров в своем приказе отмечал: «Я произвел смотр строевой роте Владимирского Киевского кадетского корпуса... Что особенно обращает на себя внимание — это то, что кадетов научили в строю думать, а не быть автоматами».

В очерке «Владимирский Киевский кадетский корпус» («Военная быль», 1967, № 83, с. 1) В. Дубинский пишет: «За ...время (1851-1901 гг.) корпус подготовил 2000 офицеров Русской армии... Из этих двух тысяч одни покрыли себя славой, отдав жизнь на поле брани, другие выделились на тех же полях своей беззаветной храбростью и были украшены орденом Св. Георгия или золотым оружием, третьи оставили значительный след на научном поприще (генерал-лейтенант Гилло, Бердяев). В числе своих питомцев корпус насчитывает несколько видных профессоров (Иконников, Ясно-польский, Кублицкий), техников и педагогов (Чудинов), генералов Артамонова, Студзинского, Овсяного, Фабрициуса, бывших губернаторов Константиновича, Янковского и многих других». Среди наставников корпуса были знаменитые ученые, такие как М. Ващенко-Захарченко, П. Житецкий, А. Рогович, А. Линниченко, известный художник А. Агин и др. Это учебное заведение воспитало немало будущих военачальников, например: Н. Духонина, А. Самсонова, С. Каменева, А. Игнатьева, М. Дроздовского, А. Крутеня. Среди тех, кто учился в Кадетском корпусе, был выдающийся философ, киевлянин Николай Бердяев, а также известный художник-пейзажист Н. Дубовский.

После освобождения Киева от немецкой оккупации, во время которой пострадало само здание корпуса, его быстро восстановили. И по проекту архитектора М. Набойченко к фасаду здания в 1952 году пристроили изящный коринфский портик, украсивший казенную постройку. И как только завершились строительные работы, это красивое здание было передано командованию Киевского военного округа. В то время КВО считался «кузницей маршалов». Ведь пять командующих округом стали маршалами Советского Союза: А. Гречко, В. Чуйков, П. Кошевой, И. Якубовский, В. Куликов.

В романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» описана весьма драматичная сцена, действие которой происходит на Бибиковском бульваре в стенах Первой киевской гимназии, носившей еще название Императорской Александровской. Построенные в шеренги офицерами, вчерашние гимназисты и юнкера для того, чтобы отразить наступление противника, ждут приказа вступить в бой. Неожиданно появляется закаленный в боях полковник. Вопреки грозным приказам своего начальства, желая сберечь жизни необстрелянных юнцов, рискуя собственной жизнью, он отдает приказ о немедленном разоружении и отправляет всех по домам.

Автор знаменитого романа не выдумал этот драматический эпизод. Он знал, что в подобной ситуации так поступил начальник Киевского кадетского корпуса генерал-лейтенант Евгений ЕвстафьевичСемашкевич. Рискуя жизнью и вопреки приказам командования, он не послал своих юных питомцев на верную смерть, а в спешном порядке распустил их всех по домам.

Но не все кадеты в силу различных причин смогли покинуть казармы и переждать лихие времена в кругу семьи. Постепенно фронт приближался к городу. И хотя занятия формально не прекращались, обстановка в Киеве была напряженной, ведь по подсчетам горожан они пережили четырнадцать переворотов. И каждая власть не оставляла жизнь кадетов в покое.

К осени 1919 года стало очевидно, что положение в городе становится очень серьезным. И в начале декабря был подписан приказ об эвакуации Киевского корпуса в Одессу. Об этом были оповещены все кадеты, проживавшие как в Киеве, так и за его пределами. Приглашение присоединиться к ним получили воспитатели. Погрузились в вагоны около 130 кадетов и около 20 воспитателей с семьями.

5 декабря киевские кадеты прибыли в Южную Пальмиру. Их разместили в здании Одесского кадетского корпуса, распределив по учебным классам. Вскоре выяснилось, что большевики приближаются к Одессе и оставаться в городе, продолжая учебу в корпусе, бессмысленно. 25 января 1920 года, попрощавшись с Родиной, киевские кадеты отправились в эвакуацию на пароходе «Рио Негро» в Константинополь.

Вот с каким настроением описывает «бег» В. фон Берг, ротный командир Севастопольского морского корпуса: «Устроив помещение для кадетов, я поднялся на палубу и подошел к куче книг, разбросанных по большому участку. На юте... стояли дамы, девушки и дети, наблюдая за выгрузкой вещей. «Война и мир» Льва Толстого, «Евгений Онегин» Пушкина, «Герой нашего времени», «Демон» Лермонтова, «Три сестры», «Вишневый сад» Чехова, «Бесы» Достоевского — все эти имена и названия бросились мне в глаза... и машинально прочитывая названия, подумал я: «Война» с врагами внутренними, «Мир» с врагами внешними, «Татьяны Ларины» и «Онегины», «Наташи Ростовы», все эти «Анны Каренины» и милые девушки Гончарова, «Веры» и «Марфиньки», героини Тургенева «Елены», «Лизы» стоят здесь на юте, чтобы отправиться на чужбину, с ними уходит «великая красавица Россия», царственная, полная величия и красоты. Она уходит от «Героя нашего времени» — грядущего и пришедшего «Хама», «Бесы» Достоевского овладели русской землёю и «Мертвые души» Гоголя наполнят ее города. Развернется широко «Фома Гордеев», и затопчут «Босяки» Горького русскую культуру. Воцарится на родной земле «Царь Голод» Леонида Андреева и со смехом пропляшет жизнь «его» человека. Красный «Демон» Лермонтова будет соблазнять чистую «Тамару» и обратит ее взор молитвенный от святой иконы на свое лицо. Люди «Мертвого дома» Достоевского, сбросив цепи с себя, закуют Россию в цепи свои, обратят богатый, чудный край в «Мертвый дом» и кладбище. Не оправдалась мечта Чехова: не расцвел «Вишневый сад» на Руси, не нашел «Дядя Ваня» своего отдыха, не утешились «Три сестры» — Девы русские. Не зацвела «зеленая палочка», Левушкой Толстым посаженная среди трех берез, не настало на Руси Царства Божия. «Волчьей ягодой», ядовитою, красной, покрылась русская земля, и наелись ею голодные. Отравилась любовь. Заменилась она братоненавистничеством. Так говорили книги, кучей наваленные».

В настоящее время красивое здание на Воздухоф-лотском проспекте, где размещался Киевский Владимирский кадетский корпус, занимает Министерство обороны Украины.

В нашей округе было несколько продовольственных магазинов. На улице Урицкого, в доме, где находился кинотеатр «Искра», и чуть ниже, на той же стороне, напротив сквера на пригорке возвышался одноэтажный дом, в котором размещался «Сораб-коп». В то время магазины были бедны товаром. Я помню, что в них редко попадался в вольной продаже какой-нибудь съестной продукт. Долгое время, до декабря 1947 года, действовала карточная система. Карточки выдавались рабочим и служащим на производстве, где они постоянно трудились. Из-за хронического дефицита у каждого такого магазина выстраивалась громадная очередь. В этих очередях люди стояли по много часов в надежде отовариться по карточкам сахаром, хлебом, маслом... Но, в отличие от наших времен, все съестные товары были изготовлены из натурального сырья, без применения химии и ГМО. От сыров не отдавало нефтепродуктами, а колбаса пахла мясом. Да и хлеб был намного вкуснее и не распадался на составные части, когда от буханки отделяли ароматную краюху. Запомнились мне наши соломенские магазины еще и тем, что в них можно было свободно купить — и притом в неограниченном количестве — бочковую красную икру и консервные банки с дальневосточными крабами. Кроме этого товара, почти ничего не было. Везде был сплошной дефицит.

На все той же улице Урицкого, в доме № 48, выше кинотеатра, была аптека, которая обслуживала почти всех жителей Соломенки. Кроме провизора, находящегося в зале, за стеклянной перегородкой на возвышении восседала кассирша. Перед ней стоял огромного размера сверкающий никелем кассовый аппарат. Вращая ручку этого мощного агрегата, она вынимала из его нутра чек и отдавала посетителю в обмен на вручаемую денежную сумму В то время большинство лекарственных препаратов изготавливалось провизором в производственном отделе аптеки по рецептам, которые выписывали пациентам лечащие врачи. Приготовление лекарств требовало времени. Но если лечебный препарат был срочно необходим больному, на рецепте врач делал пометку «cito». В этом случае провизор изготавливал его вне очереди.

Одна из первых на Соломенке аптек, которую содержал провизор Г. Л. Тетельбаум, появилась на Большой улице, но это было задолго до моего рождения.

Если подняться выше по центральной соломенской улице, с левой стороны, за зданием школы № 115, можно увидеть пожарную каланчу. Когда создавалась Соломенская пожарная часть, каланча заметно возвышалась над местными малоэтажными постройками как центральной, так и прилегающих к ней улиц. На вышке круглосуточно дежурил пожарных дел мастер. И как только он замечал дым либо огонь на контролируемой территории — раздавалась тревога, по которой пожарная команда, экипированная по всем правилам пожарного дела, в спешном порядке отправлялась на ликвидацию очага возгорания.

Пожарная часть на Соломенке существует с 1936 года. Как и прежде, она расположена на улице Урицкого, в здании под № 33, построенном по типовому проекту. Это военизированное подразделение, именуемое ГПЧ-3, находится на постоянном круглосуточном дежурстве. В настоящее время оно подчинено Министерству чрезвычайных ситуаций Украины и готово выполнять поставленные перед ним сложные, а порой и весьма опасные задачи.

А примерно напротив пожарной части, поближе к площади, которую неоднократно переименовывали и остановились наконец на Соломенской, в советскую эпоху построили баню.

Долгое время на Соломенке вовсе не было бань. А ведь с глубокой древности вода считалась у людей чистой субстанцией, смывающей всякую скверну и грязь. Вода — это не только основа жизни и, по определению академика В. И. Вернадского, ее минерал, но и крайне необходимый элемент для существования биологической жизни на Земле.

Так вот, соломенские жители, имея достаточное количество чистой артезианской воды для употребления в повседневной жизни, как правило, мылись дома. А те, кого не устраивало такое мытье, отправлялись за железнодорожное полотно, поближе к центру города.

До революции в Киеве действовало пятнадцать бань. И ближайшими к Соломенке были Галицкие бани, существовавшие на Жилянской улице, куда устремлялись жители, не имевшие в своем доме элементарных условий для освежения своего тела.

В 1931 году начали строить на Соломенке баню, которая по проекту должна была обслуживать до 200 человек. Но строительство затянулось до конца 1933 года, и только в 1934 году эта баня начала свою работу. В ней предусматривались, кроме мужского и женского отделений, еще и отдельные ванные и душевые номера. Существовали строгие правила для работников бань: это должны были быть трезвые, здоровые люди, не имеющие кожных заболеваний. Медицинская комиссия ежемесячно проверяла их здоровье и выдавала (не продавала!) соответствующие документы, без которых сотрудники не могли быть допущены к работе.

В отдельных помещениях бани трудились парикмахеры, маникюрщицы и мозольные операторы, а позже в ней открылась и прачечная. Функционировал также буфет, где после принятия водных процедур можно было отведать жигулевского пива (другого просто не было) и пожевать сушеной рыбки, если хозяйка буфета расщедрится и достанет лакомство из-под прилавка — конечно, за отдельную плату. Это моечное заведение было весьма популярным среди соломенских жителей. Регулярно его посещали и мои родители, а когда подрос автор этих строк, то и он наведывался сюда с удовольствием, особенно в холодную пору года. Повзрослев, мы с хлопцами в банный день, бывало, забегали во двор, в котором под открытым небом хранился уголь для котельной, и через осыпавшуюся белую краску в окне заглядывали в женское отделение. Летом я со своими друзьями отправлялся на Совские пруды, на Дидоровку, либо на песчаные пляжи Днепра.

Сразу за баней, перейдя улицу Сурикова, можно оказаться на Соломенской площади. В середине площади — большой плац, в центре которого в 1977 году установили гранитный монумент работы скульптора В. Чепелика, изображающий коленопреклоненную скорбящую женщину. На монументе высечены слова: «Мужност1, BipHOCTi, героизму пращвниюв МВС Украши».

В то время, когда я учился в КЭМТ, на площади, которая именовалась площадью Урицкого, в 1952 году по проекту архитектора А. Плешкова было возведено большое здание с фасадом в классической манере, с 16-колонным портиком. Оно предназначалось для Пожарно-технического училища, которое должно было готовить квалифицированных специалистов — брандмейстеров. Но уже в 1954 году училище было переведено во Львов, после чего это здание перешло в подчинение Министерству внутренних дел. С 1992 года здесь размещена Украинская академия внутренних дел, в 1996 году получившая статус Национальной.

К Соломенке примыкала расположенная рядом Железнодорожная колония, которая по сути являлась ее продолжением. На ее территории были проложены короткие улицы-линии с постройками для нужд ЮЗЖД. Здесь в скромном здании была размещена Школа машинистов. А рядом — Химико-техническая лаборатория для проведения анализа материалов, которые использовались в паровозо-вагонном хозяйстве дороги. Это оригинальное здание было возведено в 1890 году по проекту известного киевского архитектора Александра Кобелева в стиле средневекового зодчества. Сохранились до настоящего времени и небольшие корпуса медицинских амбулаторий, которые обслуживали железную дорогу. Лабораторию организовал выдающийся инженер, начальник Юго-Западной железной дороги Александр Бородин (1848-1898). До моего появления на свет в этой лаборатории работала моя мать.

На улице, названной в 1955 году в честь автора популярного в советское время романа «Чапаев» Фурманова, стоит большое красивое здание. Оно было возведено в 1901 году в русском стиле по проекту архитектора Александра Кобелева для детского приюта. До революции в нем воспитывались за казенный счет сироты — дети железнодорожников. Перед зданием приюта в 1910 году был установлен бюст Императора Александра III, демонтированный в 20-х годах прошлого века. С момента его возведения и до настоящего времени это здание состоит на балансе ЮЗЖД и используется исключительно для учебных целей. В настоящее время в нем размещается Высшее профессиональное училище железнодорожного транспорта имени В. Кудряшова, готовящее высококвалифицированных рабочих для нужд железной дороги. А перед зданием, на том же самом месте, где стоял бюст царя, в наше время был поставлен бюст Героя Советского Союза подпольщика Владимира Кудряшова, который до войны учился в этом учебном заведении.

В непосредственной близости от производственных и медицинских подразделений дороги по типовому проекту был построен клуб Киевского па-ровозовагоноремонтного завода (КПВРЗ). Там с концертами выступали самодеятельные коллективы ЮЗЖД и почти ежедневно демонстрировались кинофильмы. В этот клуб мы, мальчишки, забегали чаще всего тогда, когда крутили новые кинофильмы.

Ведь цены на билеты в клубе были гораздо ниже, чем в городских кинотеатрах.

Рядом с клубом, который служил в свое время железнодорожной столовой, находилась проходная Киевского паровозовагоноремонтного завода -одного из мощнейших предприятий города. Завод был создан в 1870 году и играл значительную роль не только в наладке и ремонте подвижного состава железной дороги, но и в техническом оснащении всего дорожного хозяйства.

В 1921 году на предприятие, в вагонный цех, поступил в качестве помощника электромонтера Николай Островский (1904-1936), ставший впоследствии автором романа «Как закалялась сталь».

С 2001 года это предприятие имеет статус открытого акционерного товарищества «Киевский электровагоноремонтный завод им. Январского восстания 1918 года». Это единственное предприятие Украины, которое выполняет капитальный ремонт всех типов электропоездов и электроагрегатов для нужд железнодорожного транспорта.

А рядом с проходной КПВРЗ у ограды предприятия поднималась вверх крутая лестница, которая вела на деревянный мост, переброшенный через пути станции Киев-Пассажирский. По его шаткому настилу можно было перейти на Привокзальную площадь. Я старался обходить этот мост из-за его сомнительной надежности. Деревянный настил его часто «терял» доски, а те, которые еще как-то удерживались на металлических фермах, заметно вибрировали, к тому же между досками зияли щели, куда мог свободно проскочить средних размеров каблук. Но, преодолев с горем пополам этот длинный переход над станционным железнодорожным хозяйством, можно было сразу оказаться у вокзала, на большой площади с шикарной ухоженной клумбой. Здесь, объезжая клумбу, курсировало много трамваев, троллейбусов и автобусов. Выбрав один из видов общественного транспорта, путник имел возможность за умеренную плату оказаться на центральных улицах города либо, при желании, добраться до самых живописных его окраин.

Киев, сентябрь 2011-го — июнь 2012 года

МАЛАЯ РОДИНА АНАТОЛИЯ КОНЧАКОВСКОГО

Предлагаемая читателям книга «Соломенка моего детства» — это романтическое путешествие на свою малую родину одного из неравнодушных жителей нашего города. Написал ее коренной киевлянин, известный булгаковед, один из создателей Литературно-мемориального музея Михаила Булгакова в Киеве Анатолий Петрович Кончаковский.

Книга несет на себе отпечаток неординарной личности автора, поэтому так органично сочетаются в его тексте личные воспоминания о детстве и юности и параллельный рассказ о Киеве того времени, когда в нем жило «беспечальное поколение».

Книга Анатолия Кончаковского «Соломенка моего детства» не является в чистом виде мемуарами. Скорее, это воспоминание-путешествие во времени с историческими экскурсами, включающими в себя лирические отступления, что вносит дополнительный смысл во все его произведение.

Современному читателю будет интересно познакомиться с повседневной жизнью Соломенки в прошлом веке. Именно это позволяет понять, как изменилась жизнь, архитектура, инфраструктура района, как изменился быт его обитателей.

Читается книга с интересом, ярче запоминается каждый уголок города, поданный не в историко-справочном, а в личностном контексте, со своим, авторским, взглядом и настроением, со своими переживаниями. Такая история, преломленная через призму жизни конкретного человека, врезается в память и становится близкой для неравнодушного читателя.

Особенностью данного издания являются рассказы о многих неизвестных и мало известных страницах жизни Соломенки. Среди таких, например, рассказы о странных антиках, усадьбе Стрекаловых и судьбе их владельцев.

Путешествуя вместе с Анатолием Петровичем по улицам его малой родины, зримо представляешь себе ее пестрый архитектурный облик и чувствуешь, как проходили детство и юность многих киевлян в довоенном и послевоенном городе.

Многое из этого теперь стало историей.

Мировосприятие автора, его отношение к происходившему чувствуются как при описании событий полувековой и вековой давности, так и во взгляде на современность — это активная гражданская позиция, доброжелательное и оптимистическое отношение к жизни.

Книга написана живым современным языком, а главное, искренне, от всего сердца. Она достойна внимания каждого неравнодушного человека.

Материал, поданный в книге, заинтересует широкий круг читателей, всех тех, кто интересуется историей «города прекрасного, города счастливого над разлившимся Днепром».

Ольга Друг

«ЗАПЕЧАТЛЕТЬ НЕ В ПАМЯТИ — В ДУШЕ»

Лев Николаевич Толстой писал, что без знания простой жизни, ее, казалось бы, «мелочей» -нет понимания истории. Живой и правдивый рассказ о «мелочах» военной и послевоенной жизни простых жителей Соломенки, об истории небольшого и, может быть, не самого известного, но самобытного уголка Киева дает нам возможность лучше узнать и глубже понять наше недавнее прошлое. И этот рассказ — в предложенной книге Анатолия Кончаковского «Соломенка моего детства».

Судьба Анатолия Петровича Кончаковского неразрывно связана с Киевом и вписана в его историю. Это город его предков, здесь родились и жили его родители, здесь он состоялся как личность, именно тут прошли лучшие годы его жизни. Киев подарил ему то главное, без чего жизнь человека становится пустой и пресной — ПРИЗВАНИЕ.

Любовь к Городу и литературе стала истоком его культурной и профессиональной миссии. Однажды познакомившись с творчеством великого киевлянина Михаила Афанасьевича Булгакова, для которого Киев был «город прекрасный, город счастливый...», он посвятил себя популяризации его имени и творчества. Любовь Анатолия Петровича к Городу и Мастеру помогла ему и его единомышленникам преодолеть все преграды и препоны советской идеологии, сопротивление чиновников от культуры и создать уникальный, единственный в мире Литературно-мемориальный музей Булгакова, который он возглавлял почти двадцать лет.

Бережное и уважительное отношение к Городу в сочетании с глубоким, основательным знанием его истории, цепкая и ясная память, умение автора не только смотреть, но и видеть делают эти мемории колоритным, правдивым, искренним рассказом о жизни и быте Киева и киевлян в 40-60-х годах прошлого века.

А. П. Кончаковский умеет писать увлекательно, книга его, безусловно, будет интересна и людям старшего поколения, помнящим Киев тех лет, и молодежи, которая знает его только по рассказам своих бабушек и дедушек, которые, к сожалению, не всегда бывают точны и правдивы.

Говорят, что города нашего детства, словно люди — расцветают, стареют, угасают. Киев в этом отношении действительно «город счастливый», потому что безграничная любовь к нему киевлян является лучшим его оберегом. И пока будет жив хоть один киевлянин, так же беззаветно и преданно любящий свой Город, как автор этой книги, пока будет мил и дорог нам «киевский мир прошлых лет», древнему городу на Днепре не страшны ни глупость и безразличие некоторых градоначальников, ни несуразная хаотичность застройки его прекрасного исторического центра, ни уничтожение его уникальных ландшафтных красот. Ведь не случайно рука Михаила Булгакова «повышала литеру» всякий раз, когда на чистом листе возникало слово «Город». Без сомнения, это не мог быть никакой другой город на планете, кроме Киева.

Юрий Валентинов

ЛИТЕРАТУРА

Анисимов А. Киев и киевляне. — К.: 2002

Лнисимов Л. Геростратов замысел. — К.: 2004

Анисимов А. Приветь изъКіева. — К.: 2011

Баканов Б. Забытые страницы киевского быта. — К.: 2011

Булгаков М. Белая гвардия. — К.: 2008

Вигиневський В.Малі річки Києва. — К.: 2007

Вулиці Києва. Довідник. — К.: 1995

Ермак Д. Трамвай на улицах Киева. — К.: 2011

Иллюстрированный путеводитель по Юго-западным казенным

железным дорогам. Репринт. — Харьков: 2011

Історія та сьогодення Південно-Західної залізниці. — К.: 2010

Кадеты, юнкера в белой борьбе. — М.: 2003

Календарь. Справочная и адресная книга города Киева на 1913 г.

— К.: 1912

Київ. Довідна книга. — К.: 1929

Киркевич В. Мой Город — Киев. — К.: 2009

Ковалинский В. Киевские кадеты//Уикэнд 23.02.2012

Ковалинсъкий В.Київські мініатюри. Книга 2. — К.: 2003

Ковалинський В.Київські мініатюри. Книга 6. — К.: 2007

Кончаковский А. Мозаика памяти. — К.: 2003

Кто они, кадеты? Образы и судьбы. — К.: 2009

Макаров А. Малая энциклопедия киевской старины. — К.: 2012

Малаков Д.Кияни. Війна. Німці. — К.: 2008

МалаковД.Площа Перемоги. — К.: 2004

Магикевич С. Трамвайные копейки. — К.: 2004

Левицкий Эдуард. Моя Соломенка. — К.: 2011

Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи.

Пономаренко Л., Різник О.Київ. Короткий топонімічний довідник.

— К.: 2003

Рыбаков М. Киевский цирк. Люди, события, судьбы. — К.: 2006 Соломенскиеогнеборцы. 75 лет на страже. — К.: 2011 Солом'янський район міста Киева. Вчора, сьогодні, завтра. -К.: 2010

Терно В. Растрепанные воспоминания о странном детстве.

— К.: 2003

Эрнст Ф.Київ. Провідник. — К.: 1930

Именной указатель

Алешин Павел Федотович (1881 — 1961). Архитектор.-38

Бабушкин Сергей Вячеславович (р. 1947). Архитектор.-17

Балакин Николай Николаевич (1911 — 1992). Футболист, арбитр ФИФА.-90 Бердяев Николай Александрович (1874 — 1948). Философ.-93, 94

Бернер Яков Николаевич (1837 — 1914). Киевский купец, меценат.-61

Бородин Александр Парфениевич (1848 — 1898).

Начальник ЮЭЖД.-39, 103

Булгаков Михаил Афанасьевич (1891 — 1940).

Писатель,драматург-10, 34

Васильченко Степан Васильевич (1879 — 1932).

Писатель.-69

Вербицкий Александр Матвеевич (1875 — 1958). Гражданский инженер.-38 Витте Сергей Юльевич (1849 — 1915). Граф. Начальник ЮЗЖД, Председатель совета министров России. -39

Галайба Василий Висильевич (р. 1939). Журналист, исследователь киевской старины, литератор.-26, 52, 60 Глаголев Александр Александрович (1872 — 1937). Профессор КДА, протоиерей.-64 Глаголев Алексей Александрович (1901 — 1972). Протоиерей.-64.

Дегтярев Михаил Никитович — Калужский и Киевский купец, меценат.-61

Долинский Александр Иванович (р. 1937). Автодорожный специалист.-83 Драгомиров Михаил Иванович (1830 — 1905). Командующий войсками Киевского военного округа.-93 Зайцев Д. Архитектор.-18

Каковский Георгий Федорович (1893- 1977). Врач- гомеопат.-73

Капнист Мария Ростиславовна (1914 — 1993) Графиня, актриса.-82

Кирпа Георгий Николаевич (1946 — 2004). Министр

транспорта Украины.-39

Клоков В. Скульптор.-17

Кобелев Александр Васильевич (1860 — 1942).

Гражданский инженер.-103, 104

Кончаковский Иосиф Амбросиевич (1858 — 1924).

Железнодорожный служащий.-И, 15

Костенко Лина Васильевна (р. 1930). Поэтесса.-8

Кривонос Петр Федорович (1910 — 1980). Начальник

ЮЗЖД.-39

Кривопишин Алексей Мефодиевич (р. 1955). Начальник ЮЗЖД.-40, 41 Кришталь Степан Леонтьевич (1903 — 1981). Полковник, начальник отдела КВО.-91 Кудрявцев Петр Павлович (1868 -1940). Профессор КДА-17.

Кудряшов Владимир Сидорович (1909 — 1942). Советский подполыцик.-55, 105 Лавриненко Афанасий Григорьевич (1885 — 1965). Железнодорожный служащий.-12. Левицкий Анатолий Борисович (1935 — 2008). Радио¬инженер.-, 81, 83

Левицкий Эдуард Болеславович (р. 1939). Инженер- метролог.-55

Липкивский Василий Константинович (1864 — 1937).

Митрополит УАПЦ.-17

Листопадов Олег Николаевич (р. 1939).

Фотохудожник.-9

Литвиненко-Вольгемут Мария Ивановна (1892 -

1966). Оперная певица.-45

Малаков Георгий Васильевич (1928 — 1979).

Художник-график.-32, 34,35, 48

Малаков Дмитрий Васильевич (р. 1937). Краевед,

писатель. — 65

Матвейчук Федор Мартынович (1903 — 1968?). Экономист.-51, 59

Маханьков Вячеслав Иванович (р. 1957). Директор издательства «Промінь»-18,98 Немешаев Клавдий Семенович (1849 — 1919). Начальник ЮЗЖД.-ЗЭ

Николай I (1796 — 1855). Российский император.-91, 92 Николай II (1868 — 1918). Последний российский император.-91, 92

Образцов Сергей Владимирович (1901 — 1992). Режиссер московского театра кукол.-25 Олейник Борис Степанович (1934 — 1999). Начальник ЮЗЖД.-ЗЭ

Островский Николай Алексеевич (1904 — 1936) Участник гражданской войны. Литератор.-17 Павленко Виктор Павлович (р. 1934). Геолог, бард.-83 Патаржинский Иван Сергеевич (1896 — 1960). Оперный певец.-45

Попов Демьян Владимирович (1899 — 1990). Врач- гомеопат.-74,75

Проценко Людмила Андреевна (1927 — 2000). Искусствовед, литератор.-43 Пушкин Александр Сергеевич-( 1799-1837) Поэт -8 Рыков Валериан Никитович (1874 — 1942). Архитектор.-13

Рыльский Максим Тадеевич (1895 — 1964). Поэт.-80 Селезнев Иван Федорович (1856 — 1936). Художник.-61 Стрекалов Михаил Павлович. Домовладелец.-65, 67, 68, 69

Стрекалова Лидия Михайловна (1883 — 1983).

Домовладелеца.-бб, 71, 72

Терещенко Никола Артемьевич (1819 — 1903).

Сахарозаводчик, меценат.-61

Черкащенко Николай Николаевич. Врач-

отоляринголог.-73

Черняховский Иван Данилович (1906 — 1945). Генерал армии.-19

Чкалов Валерий Павлович (1904 — 1938). Летчик- испытатель.-69

Шлыков Георгий Валентинович (1920 — 2006). Экономист.-14,56

Штром Иван Васильевич (1823 — 1887). Архитектор.- 44,91

Экземплярский Василий Ильич (1874 — 1933). Профессор КДА.-17