Об Александре Богданове (Малиновском)

Сейчас речь пойдёт об авторе пяти фантастических произведений https://fantlab.ru/work177544

(10 (22) августа 1873 года, Соколка, Гродненская губерния — 7 апреля 1928 года, Москва)

Его правнук, Александр Малиновский, пишет:

Из семейных преданий об Александре Богданове

Александр Малиновский 2

Мне, правнуку Александра Богданова, выпало счастье услышать рассказы не только его внука, но и его сына (моего деда). Поскольку все мы – представители четырёх поколений – являемся полными тёзками, в предлагаемом изложении некогда услышанного сын Богданова, в дальнейшем – генетик А. А. Малиновский (1909-1996), для краткости и во избежание путаницы именуется просто «сын Богданова». Рассказы моего деда (некоторые из них известны мне в пересказе отца) по возможности расположены в порядке хронологии воспроизводимых событий – которая, однако, не всегда поддаётся точному установлению.

Богданова в нашей семье вспоминали по разным поводам, без регулярности, иногда как будто случайно. Соответственно, и сами семейные предания отрывочны, выглядят как лоскутное одеяло, не имеют последовательного сюжета и объединены только самой фигурой революционера и философа.

Для удобства изложения (и установления смысловой связи) в тексте используется прямая речь. Разумеется, нельзя воспринимать её как дословно точное воспроизведение реплик вековой давности – кроме двух оговоренных случаев, когда именно точная форма высказываний запомнилась и сделала их «крылатыми выражениями» в семье.

В тексте учтены исправления и дополнения, сделанные внучкой и правнуками Богданова (моими тёткой и кузенами) – соответственно Натальей Александровной, Дмитрием Владимировичем и Софьей Владимировной Смирновыми. Изложение сверено с аудиозаписями рассказов сына Богданова, сделанными Д. В. Смирновым.

Отец Богданова был инспектором городского училища. Своих детей он бил (а их было множество обоего пола, и дочери были младше). Когда будущий революционер и его братья подросли, они воспротивились таким порядкам.

В бытность гимназистом Александру необходимо было быть на хорошем счёту, желательно «первым», чтобы не подвести семью в финансовом отношении. Успевая на «отлично», он учился на казённый счёт. Страдал от невозможности поехать домой на каникулах. Насколько морально тяжело далась ему золотая медаль за гимназию, показывает следующая ситуация.

Впоследствии Богданов, будучи арестованным за революционную деятельность, вскакивал ночью, мучимый кошмаром: ему снилось, что он опять в гимназии. Проснувшись и оглядевшись, соображал: всё нормально, он просто в тюрьме. Ложился снова и засыпал, уже успокоенный. Так повторялось не раз.

Однажды сидели в саду у Базарова и ели апельсины. Наталья Богдановна Корсак попала в Богданова (ещё не создавшего из её отчества этот псевдоним) брошенной апельсиновой коркой.

— У-у, ж-животное! – высказался тот, усмотрев здесь грубую манеру кокетства.

Эти первые, кажется, слова, обращённые к будущей жене, хорошо запомнились и стали одной из любимых в семье «хохм».

Одно время Богданов и Базаров вместе снимали жильё у некой женщины – простоватой, в сущности доброй, но очень чинной. Друзья любили веселиться и дурачиться. Из их комнаты то и дело доносились шум, громкий смех, нелепые возгласы и всевозможные странные звуки. Хозяйка заглядывала в дверь и пробовала их урезонивать:

– Молодые люди! Позволительно ли так себя вести? Что о вас подумают?

Тогда один из квартирантов, показывая на своего соседа, произносил торжественно и серьёзно:

– Поймите же: мы с ним – великие люди! Поэтому нам всё можно!

На этой фразе хозяйка полностью теряла самообладание и начинала с негодованием выкрикивать:

— Кто-о?! Вы-то?! Да какие вы великие люди?! Кто вас в порядочный дом впустит? Что вы такое о себе возомнили?

Ответом ей становился взрыв дикого хохота с новым потоком шуток.

Богданов не только пропагандировал в «Красной звезде» множественность параллельных любовных отношений, но и сам её практиковал. Вторая его жена (и в дальнейшем мать сына), Анфуса Ивановна Смирнова бежала из родительского дома близ Барнаула, связав себя с революционной борьбой и с Богдановым.

Ревнивая Наталья Богдановна поставила условие: если будет вторая жена, она должна жить в другом городе. Партийное подполье и эмиграция способствовали кочевой жизни, облегчавшей выполнение этого условия. До смены власти в России Анфуса Ивановна не дожила, умерла от туберкулёза.

Условие, поставленное мужу Натальей Богдановной, было связано с тем, что сама она не могла иметь детей.

Однажды скрывавшиеся от полиции Богданов и Наталья Корсак заметили шпика, бродившего вокруг дома, где они занимали квартиру. Целый вечер супруги спорили, как с ним поступить. Наталья Корсак предлагала облить его кислотой. Богданов отговорил её и нашёл какое-то решение, не предполагавшее жестокости. (Оценивая этот эпизод, необходимо понимать, что обнаружение могло повлечь за собой для подпольщиков казнь или долгое, подчас смертоносное заключение.)

Богданов очень отрицательно отзывался о мещанах (в старом социальном, но одновременно уже и в новом этическом смысле), об узости их кругозора, замкнутости внимания на быте, безразличии к общественно-политическим бурям. Порой, однако, ему доводилось у них укрываться. Не желая знать никаких подробностей о делах своего постояльца и излишне сообщничать с ним, они всё-таки показывали себя вполне надёжными в плане (не)общения с полицией.

Богданов с насмешливым скептицизмом отзывался о характере начитанности Ленина. Припоминал свои непосредственные наблюдения над тем, как Владимир Ильич читал или, скорее, работал с книгами – набирал себе огромную их стопку на день и торопливо просматривал, преимущественно отыскивая подходящие ему цитаты, зачастую не только не долистывая до конца, но не успевая ухватить даже общий смысл и идею автора.

Как-то на многолюдном собрании Богданову и Луначарскому сильно досталось от партийных сотоварищей, которые обвиняли их в идейных ошибках и отступлении от марксизма. Тучи сгущались, дело шло к серьёзному разрыву. Ход дискуссии переломило блестящее выступление Луначарского, давшего отпор оппонентам. Изюминкой его выступления стала приведённая им ссылка на Маха, сделавшая убедительной позицию обоих друзей. Очередной идеологический бой был выигран, противники ушли посрамлёнными. Когда друзья остались вдвоём, Богданов сказал:

– Здорово как ты их, а!.. Послушай, а где это у Маха такие замечательные слова? Сколько ни перебираю, вспомнить не могу.

– Да нету этого у Маха, я сам на ходу цитату выдумал.

– Но как же это так? – оторопел Богданов.

– А, ничего! Зато одним Махом семерых побивахом!

Вот это «одним Махом…» стало «крылатым выражением» в нашей семье. Луначарский и в других случаях отличался остроумием и любил затейливые игры со словами. Уже в советское (очевидно) время он говорил:

– Надо мне сделать ДОКЛАД, чтобы нам повысили ОКЛАД. Это будет просто КЛАД, и тогда дела у нас пойдут на ЛАД. А иначе будет просто АД.

Амнистия к 300-летию правления Романовых застала Богданова в эмиграции. Чтобы вернуться в Россию вместе с сыном, необходимо было его крестить. Крёстными родителями пятилетнего Саши стали Луначарский и Александра Мечникова (о ней чуть ниже). Хотя впоследствии сын Богданова считал это событие весьма важным для своей жизни, взрослые участники действа рассматривали его только как вынужденный шаг. Горький, прослышав о случившемся, с большой издёвкой пересказывал эту историю разным людям в эмиграции, напоминая о твердокаменном атеизме автора «Красной звезды» и намекая, что тот пошёл на позорное соглашательство. Богданов отреагировал болезненно и не забыл этого Горькому, характеризуя его впоследствии как человека ненадёжного: вроде как будто свой, а потом возьмёт да и ошельмует.

Наконец Богданов с семьёй ехал из Парижа (где до этого жила Анфуса Ивановна с сыном, а сам он бывал наездами) в Россию. Рядом в поезде ехали компанией жандармы (видимо, находившиеся, как говорят сегодня, «не при исполнении», хоть и в форме). Служители трона были благодушно настроены, шутили и играли с маленьким Сашей.

– А ты кем хочешь стать, когда вырастешь? – спросили они его.

– Революционером!

– Что это ты вдруг?

– У меня мама с папой революционеры! – с гордостью объяснил мальчик. – И я тоже буду как они!

Мама с папой обмерли, слушая эту беседу и, надо полагать, рады были бы притвориться ящиками. Жандармы, между тем, не теряли добродушия:

– Ну и расскажи нам, как же это ты будешь революционером.

– Первым делом я поставлю большую пушку и убью царя. А потом перебью из неё всех жандармов.

– Ух ты, смелый какой!

Эти удивительные жандармы долго смеялись над серьёзностью мальчика, а потом вышли на своей станции и были таковы. Богданов же с семейством мирно и тихо приехал в Россию.

Анфуса Смирнова имела конспиративно-партийное имя Нина. Как минимум из предосторожности (почти всегда рискуя быть услышанным), Богданов и в семье, в быту (как и в стихотворном посвящении) звал её Ниной. Сын тоже привык в детстве, что маму зовут именно так, и никакого другого её имени не знал. По возвращении из Франции Анфуса Ивановна поехала с сыном к родственникам (видимо, в Барнаул). Когда она добралась до родных мест и навстречу выбежало много незнакомых ребёнку женщин с объятиями и с восклицаниями «Фусочка! Фусочка!», маленький Саша, видя это, вначале испугался и решил, что с миром происходит что-то не то.

Упомянутая выше Александра Валерьяновна Мечникова была ещё одним очень близким для Богданова человеком. Она не только приняла участие в крещении его сына, но, как видно по дальнейшему её поведению, всерьёз воспринимала его семью как область своей ответственности. В советское время, когда само понятие «крёстная мать» могло требовать длинных пояснений, Мечникова фигурировала в семейных воспоминаниях под условным обозначением «тётки» богдановского сына.

Александра Валерьяновна была племянницей географа и анархиста Льва Мечникова (явно более близкого ей по взглядам, чем его более знаменитый брат, физиолог Илья Мечников). Сама она была большевичкой, прошла через каторгу. В эмиграции не чуждалась и дядиных революционных знакомств. В нашей семье долгое время хранилась оставшаяся от неё книга Кропоткина «Великая Французская Революция» с дарственной надписью автора: «Дорогой Сашеньке(…)» (Ныне книга находится у моего бывшего знакомого Владлена Тупикина, задерживающего её у себя, поэтому нет возможности даже полностью воспроизвести текст инскрипта.)

В советское время Мечникова, состоявшая в дачном кооперативе царских политкаторжан, получила половину деревянного дома (кухня, комната и веранда) на станции Строитель под Мытищами. Она оставила её потомкам Богданова, и три поколения пользовались этой дачей (потом сгоревшей в 90-х).

Александра Валерьяновна активно участвовала в воспитании не только сына, но в дальнейшем и внука Богданова (моего отца), которого тщетно пыталась приучить к этикету (как едят, как держат вилку, нож и т. п.; сказывались её дворянские корни).

В первую мировую войну Богданов был мобилизован на фронт в качестве врача. Он стал свидетелем того, как отступавшие немецкие войска оставляли после себя чистенькие госпитали в полном порядке – со свежими, аккуратно сложенными комплектами белья и полотенец, вымытыми полами, а главное – с систематизированными запасами медикаментов, которых в русской армии катастрофически не хватало. Русские солдаты из наступавших войск первым делом планомерно уничтожали весь этот уют и порядок, приводили в негодность больничный инвентарь, включая и драгоценные медикаменты. При виде всего этого у Богданова произошёл нервный срыв. Вскоре он был комиссован из армии.

В Москве сын Богданова после смерти матери рос на попечении тёти Лиды (жены меньшевика Ивана Игнатьевича Романова, бывшей соседки по парижской квартире) на улице Заморёнова, отдельно от своего отца – который, однако, заботился о нём и регулярно приходил. Богданов среди прочего объяснял их раздельное проживание важностью свободного развития сына, которое не хотел подавить своим авторитетом. Очевидно, к самым ранним (1914/1917) московским воспоминаниям маленького Саши относится образ соседа по дому, который степенно произносил, сильно окая: «Вот я уважаю кодетов! Кодеты – умные люди: вначале себя освободят, а уж потом – других!»

В детстве сын Богданова был очень болезненным и хилым мальчиком: сказывалось хрупкое здоровье матери. Богданов сделал сыну операцию по переливанию крови, после которой тот не только физически поправился, но в дальнейшем, тренируясь, стал настоящим силачом. (Как-то, выйдя из трамвая с дочерью Наташей и обнаружив, что в вагоне осталась её кукла, он побежал за трамваем, догнал его на следующей остановке и вернулся уже с куклой в руках.)

В ранней юности будущий генетик придерживался радикальных антицивилизационных взглядов, поэтому не хотел поступать в вуз и даже заканчивать школу. В конце концов Богданов, после многих тщетных попыток, всё же уговорил сына получить образование, подав ему такую идею: культуру эффективнее всего будет уничтожать изнутри, хорошо изучив оружие врага.

Богданов крайне отрицательно относился к Троцкому (хотя и отдавал ему должное как оратору), особенно после того, как по его приказу был расстрелян адмирал Щастный (1918) – вся связанная с этим ситуация вызвала у «отставного» большевика огромное негодование. Когда в середине 20-х Троцкий, уже попавший в опалу, стал критиковать партийную верхушку за бюрократизм и отсутствие демократии, Богданов сказал сыну: «У него теперь просто не остаётся другого выхода, кроме как говорить правду».

Среди знакомых Богданова, «по наследству» перешедших семейству его сына, был эрудированный рабочий-библиофил Шилин, обладатель огромной библиотеки дореволюционных книг самого разного идейного содержания. Ещё в 60-х он снабжал книгами юного богдановского внука (моего будущего отца) и, в частности, познакомил его с сочинениями Розанова – который, правда, юному (но уже поднаторевшему в философии) читателю не полюбился.

Надежда Константиновна Крупская всегда, вне зависимости от превратностей партийной линии, относилась к Богданову с большим уважением и теплотой. Говорят, она перечитывала его романы тайком от мужа: Ленин приходил в ярость, если видел в её руках книги своего оппонента. К похоронам Богданова Крупская прислала его семье телеграмму с горячими соболезнованиями, а затем выбила для Натальи Богдановны двухкомнатную квартиру на Пресне. Здесь поселился с ней и сын Богданова и затем прожил в этой квартире большую часть своей жизни.

В 2019 году я был в Калуге. Замечательный здешний публицист, писатель и краевед Алексей Александрович Мельников много часов водил меня по городу, показывая дома, места (и даже деревья…), связанные отнюдь не только с калужской ссылкой Богданова, но со множеством людей и событий двух минувших веков. В очередной раз он остановился и молча замер, задумчиво глядя в сторону каких-то вполне заурядных новостроек. Я с недоумением следил за его взглядом.

– Видите магазин «Дикси»? – спросил Мельников наконец.

– Ну да, — растерянно кивнул я.

– На его месте стоял дом, в котором жил ссыльный Луначарский. Вполне возможно, что Богданов жил здесь же, вместе с ним, однако вот этого мне в точности выяснить не удалось. Но, во всяком случае, совершенно точно Богданов здесь часто у Луначарского бывал.

Постояли немного. Затем мой проводник свернул в соседний переулок, по которому мы не прошли и сотни шагов, как остановились перед ветхим деревянным домом.

– А вот здесь ровно в те же самые годы жил Циолковский. Был ли он знаком с Луначарским и Богдановым – неведомо, но почти наверняка они сталкивались на улице и знали друг друга в лицо.

– За хлебом, за газетами… Да они просто не могли, не имели шансов не видеться! – потрясённо воскликнул я.

– Хорошо можно себе представить, — задумчиво улыбнулся Алексей, — как они раскланиваются при встрече.

(Опубликовано в книге: Александр Александрович Богданов. Под редакцией М. В. Локтионова. М., Политическая энциклопедия, 2021 (Философия России первой половины ХХ века). С. 433-440

© Copyright: Александр Малиновский 2, 2022

Свидетельство о публикации №222010100059

https://proza.ru/2022/01/01/59?fbclid=IwA...

***

Замятин и Богданов

Александр Малиновский 2

К вопросу об одной литературной перекличке

(Сообщение, прочитанное в Библиотеке имени Николая Фёдорова)

Замятина и Богданова в последнее время больше привыкли противопоставлять, нежели со-поставлять. В Богданове порой видят конструктора технократической утопии, критикуемой Замятиным. Не все в такой интерпретации гладко. Мировое Государство романа «Мы» строится на иерархичности и принуждении, которых мы не найдём в социалистическом обществе марсиан из богдановского утопического романа «Красная звезда». У обоих деятелей можно увидеть немало общего. Оба мыслили и творили в леворадикальном поле, считая важным сочетать идеал равенства с идеалом свободы. Их критика текущей революции была критикой слева.

Масштабность социальной мысли определяла тягу к космической и футурологической фантастике вкупе с острым вниманием к современности. В данном докладе хочется привлечь внимание к «Рассказу о самом главном» Замятина (1923) в сопоставлении с романом Богданова «Инженер Мэнни» (1913). Замятину трудно было бы пройти мимо упомянутого романа – в силу как жанра (образцы научной фантастики, тем более русской, были тогда весьма немногочисленны), так и актуальной для него лично темы (роль технической интеллигенции в период подъёма классовой борьбы).

Общность проблематики (революционно-эсхатологической и социально-экзистенциальной) бросается в глаза. Писателей волнует тема разрушения старого и рождения нового мира. Методичное сопоставление данных произведений затруднено различиями в их композиционном построении. У Богданова сюжет разворачивается в основном линейно. В центре его – жизнь марсианского инженера Мэнни, деятеля эпохи начинающегося краха капитализма. При этом автор и герой как бы «заглядывают» в прошлое (в начале книги) и в далёкое будущее (в конце). У Замятина имеются две (или даже три) параллельных и семантически связанных сюжетных линии. Одна – планетарно-космическая, другая связана с событиями гражданской войны. Третья связана с судьбой червя, готовящегося превратиться в куколку, а потом в бабочку, и присутствует скорее в виде лирических отступлений, чем в виде нарратива.

Обоим авторам «тесно» в рамках научной фантастики. У Богданова это сказывается в том, что текст от начала к концу качественно меняется, у Замятина – в существенных различиях (не только стилистических) между разными сюжетными линиями. Авторский угол зрения Богданова изменяется постепенно (в диахронии). Сходный диапазон углов зрения у Замятина спрессован почти до синхронности (основные события рассказа занимают один день).

В первых частях «Инженера Мэнни» заметны элементы как романтизма (в истории Нэллы), так и реализма (поскольку описываемый марсианский мир 17 века не очень сильно отличается от современного автору земного). Неожиданно выглядит последующее вторжение в роман «ненаучной» фантастики, которая из фольклорной переходит в мистическую. Сын главного героя, социалист Нэтти, напоминает отцу народную легенду о вампирах – мертвецах, выходящих из могил и пьющих кровь живых людей. Образ из этой легенды Нэтти применяет к реакционным деятелям своего времени, которым «хочется спокойствия и неподвижности, остановки жизни вокруг». Живая жизнь в трактовке Нэтти, постепенно воспринимаемой его отцом, — постоянное движение, развитие, изменение, в конечном счёте – вечное превращение. Потому-то Вампир, вскоре являющийся к Мэнни в тюремную камеру, более всего призывает его по выходе на свободу оставаться самим собой, то есть быть неизменным и противодействовать новому: «Если ты вчера был одним, а сегодня уже другой, значит, ты умер (…) и народился некто новый(…)».

Мэнни, не чувствуя себя в силах вполне воспринять новую правду нарождающегося революционного мира, решает уйти из жизни. В тексте нигде не употреблено слово «самоубийство» (речь лишь о друге-«химике», принесшем некий «сверток») – и это естественно для автора и героев, которые оперируют понятиями «живой» и «мертвой» жизни на этом свете, куда серьезнее разделяющих людей. Герой по-своему вступает в поток вечного превращения, смерти-рождения. Символичен образ Нэллы, единственной любимой женщины героя, близко встречающейся с ним лишь дважды – при зачатии сына и перед смертью любимого.

В своём предсмертном видении Мэнни переносится на миллионы лет в будущее, во времена угасания Солнца. Люди не нашли способа долететь живыми до других звёздных систем, но уже убедились в существовании на них разумной жизни. Прерывая бесплодную агонию, человечество решает взорвать свою остывающую планету, осколки которой, однако, понесут послания в космос «неведомым братьям», чтобы те воспользовались человеческими знаниями и опытом, чтобы их собственное существование не обернулось очередным звеном дурной бесконечности жизни-умирания. Из этой последней главы следуют важные выводы. В потоке космических изменений для Богданова важны преемственность и непрерывная поступательность развития разума. Дискретность должна быть преодолена – даже ценой трагедии, когда и добровольная смерть (целой планеты!) становится орудием жизни. Решение Мэнни и решение будущего человечества в чём-то воспроизводят друг друга, как микрокосм и макрокосм.

Замятин писал 10 лет спустя, узнав бойню первой мировой («голова костромская, кишки новгородские – разбирай…»), многоликую революцию и гражданскую войну. Та же тема вечного превращения (болезненного, трагического, но жизнерождающего) приковывает его взгляд. Принцип микрокосма и макрокосма (ещё более развитый и разветвлённый) ложится в основу членения сюжетных линий. «Сегодня – мне умереть в куколку, тело изорвано болью», — так чувствует червь, которому когда-то стать бабочкой. У Куковерова – бывалого революционера, возглавившего ныне крестьянское восстание против большевиков, «больно толкнулось сердце, будто там не сердце, а живой ребёнок». Истерзанная, простреленная, полусожжённая действительность полна знаков грядущей новой жизни. Таля, возлюбленная Куковерова, бережёт червя – она любит выводить бабочек. «Бабочка дивная в коконе скромном, — / Света и жизни залог…» — так пела беременная Нэлла в богдановском романе. Полное имя Тали – Наталья – перекликается с именем Нэллы. Редкий уменьшительный вариант «Таля» как будто указывает на некий пограничный момент превращения, таяния, перехода в состояние более динамичное.

Зловещая архаика с отблеском вампиризма то и дело настигает героев, материализуясь в фигуре тысячелетней каменной бабы, которой «губы мазали человечьей кровью».

Большевик Дорда, подавивший крестьянское восстание, узнаёт в Куковерове своего старого друга – бывшего сокамерника. И всё же он расстреляет его. Но прежде посетит в последнюю ночь под арестом и позволит Тале его посетить. Ситуация кое в чём напоминает последние дни инженера Мэнни, хотя в чём-то и противоположна.

Мэнни досиживал тюремный срок фактически по собственной воле (из презрения к суду, уже готовому его освободить), в отличие от Куковерова. Обоих посещают в неволе их былые соратники, обернувшиеся врагами. Вампир, явившийся богдановскому герою, имел облик инженера Маро, убитого Мэнни за предательство (за что тот и попал в тюрьму). Дорда как будто напоминает мертвяка: у него «нет губ», только «щелочка между зубов», «разрез рта». Но Куковеров не только не убивал его – не убил и теперь, когда Дорда поворачивается к окну, оставив револьвер на столе, и ждёт выстрела. Тем самым Куковеров делает неизбежной собственную завтрашнюю смерть. В этом его отдалённое сходство с Мэнни: оба скорее готовы расстаться с жизнью, чем совершить нечто по их представлениям противоестественное или подлое. Вампир тщетно пытается заполучить Мэнни и прогнан им. А большевистский командир, не убитый Куковеровым по старой дружбе, вдруг обретает более человеческие черты: «внезапно прорезаны красные губы».

Нэлла была последней, кто увиделся с Мэнни в неволе – и во всей жизни. Такова же была последняя встреча Тали с Куковеровым.

В третьей – космической — линии рассказа мы сталкиваемся с последними обитателями планеты, на которой заканчивается воздух (как приходил к концу солнечный свет для человечества в видении Мэнни). Этой планете предстоит столкнуться с Землёй, чтобы каким-то неведомым образом положить начало новой жизни, — здесь мы имеем дело не столько с научной фантастикой, сколько с фантасмагорией, напоминающей некий сон или странное видение. У неведомой планеты две луны, как и у Марса. Затем, при приближении к Земле, они исчезают, и вместо них поднимается «новая страшная луна» — красная. (Ср. начало видения Мэнни: «Кроваво-красный шар на темном небе. (…) Новая луна? Нет, это слишком ярко для нее»). Правда, Замятин рисует картину куда более мрачную. Если у Богданова – «тысячи людей» с радостно одухотворенными лицами, то здесь – последние несколько человек, один из которых продолжает (подобно уже погибшим) убивать других за бутылку с воздухом. Лишь одна из обитательниц планеты – старшая, Мать – полна сурового сознания судьбоносности совершающегося и справедлива ко всем оставшимся. (Ср. у Богданова: «Рабочие любили Нэллу и называли ее просто «Матерью»). Она и разворачивает планету к Земле.

Идеал равенства и идеал свободы ставили перед писателями проблему соотношения коллективизма и индивидуализма. Именно по этому признаку двух писателей чаще всего противопоставляют. Богданов формулировал собственную философскую позицию как коллективизм. Замятин в романе «Мы» дал наиболее отталкивающую картину тоталитарного коллективистского устройства. Однако не следует понимать дело слишком прямолинейно. Богданов неоднократно высказывался против казарменного строя. Как поясняет Нэтти своему отцу, социалисты не хотят превратить людей в «существа, подобные клеткам»: «Клетки организма не сознают того целого, к которому принадлежат, скорее с ними сходен поэтому современный тип личности». С другой стороны, Замятин вовсе не был сторонником буржуазного атомистического индивидуализма. В рассказе его можно встретить и неожиданную пародию на индивидуализм в лице большевистского председателя Филимошки, даже своей фигурой напоминающего букву Я.

Оба писателя и мыслителя искали гармонического соединения личного и общественного начал. Но это гармоническое сочетание понималось ими не как статический идеал, а как вектор революционных изменений (бесконечного числа революций, как позже напишет Замятин), как направляющая сила потока вечного превращения жизненных форм.

© Copyright: Александр Малиновский 2, 2017

Свидетельство о публикации №217102901699

https://proza.ru/2017/10/29/1699?fbclid=I...

***

НЕИЗВЕСТНЫЙ БОГДАНОВ

В 3 кн. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995.

ПРЕДИСЛОВИЕ

д-р Габриэла Горцка, Кассельский университет

СТАДИИ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА А.А.БОГДАНОВА

Богданов на рубеже столетий относился к числу ведущих философов и ученых-мыслителей России и одновременно на протяжении длительного времени, благодаря политической деятельности в социал-демократической партии, фракции большевиков, был одной из самых заметных интеллектуальных фигур в русском рабочем движении.

Родившись в 1873 году в г. Соколка Гродненской губернии, Богданов получил в Москве и в Харькове медицинское образование со специализацией в области психологии, в период между 1894 и 1901 гг. принимал участие в деятельности различных марксистских кружков и опубликовал свои первые экономические, общественно-теоретические и философские труды. С 1901 по 1904 гг. он проживал в ссылке в Вологде, где встречался с такими, подвергавшимися преследованиям, представителями русской социал-демократии как Бердяев, Базаров и Луначарский. С 1904 по 1907 гг. он поддерживал ленинскую фракцию большевиков внутри социал-демократической партии. Во время первой русской революции 1905 г. Богданов был членом Петербургского Комитета партии и представителем ЦК партии в Исполкоме Петербургского Совета рабочих депутатов, для которого он написал несколько агитационных воззваний.

Во время швейцарской эмиграции Ленина между 1905 и 1907 гг. Богданов являлся представителем большевиков в Центральном комитете РСДРП в России. В качестве редактора большевистского органа «Вперед» Богданов оказывал большое влияние на комитеты партии большевиков в России. В 1909 г. между Лениным и Богдановым произошел разрыв, вызванный вопросом о том, должны ли большевики принимать участие в 111-й Думе. Богданов, настаивая на более радикальной позиции — выходе из Думы и форсированию революционного движения путем подпольной деятельности, в 1910 г. был исключен из Центрального комитета большевистской партии. Разногласия между Богдановым и Лениным в 1908—1909 гг. не ограничивались, однако, лишь вопросами партийной тактики. Откладываемая Лениным по тактическим соображениям дискуссия вокруг философских работ Богданова, ждала своего часа.

В последующие годы Богданов вместе с группой левых большевиков организовал на Капри и в Болонье партийные школы, в которых принимали участие известные марксистские интеллектуалы (в том числе Троцкий, Горький, Луначарский, Коллонтай). В 1911 г. Богданов отошел от революционного движения и целиком посвятил себя философским и общественно-теоретическим трудам. В 1913 г. он возвратился в Россию и во время I Мировой войны был врачом на фронте. В 1917—1921 гг. Богданов принимал значительное участие в создании «Пролеткульта», преследующего цель осуществления культурной революции, программный фундамент которой Богданов заложил своими предшествующими работами в области теории культуры. С 1918 по 1923 гг. Богданов был инициатором создания Социалистической Академии, членом президиума которой оставался до своей смерти. После выхода Богданова из организации Пролеткульта, которая с 1920 г. из-за него попала под сильное партийное давление, областью его интересов и деятельности вновь стали естественные науки и медицина. В 1926 г. он организовал первый в Советском Союзе Институт переливания крови, где умер в 1928 г. во время проводимого на себе эксперимента.

Если краткий биографический очерк свидетельствует о необычном диапазоне деятельности Богданова в период между 1894 и 1928 гг. — от медицины до партийной политики, работы в области культуры и научных исследований, то теоретические работы показывают исключительно широкий спектр его интересов, который простирается от философии через социологию, политику, политическую экономию, искусство, кибернетику и научную организацию труда до научных разработок в области медицины. Это отразилось в ретроспективной оценке критиков, утверждающих, что Богданов был не столько оригинальным мыслителем, сколько человеком, который гениальным образом подхватывал интеллектуальные дискуссии и теории своего времени и включал их в состав своей теории.

«...механицизм, витализм, материализм, органицизм,энегетицизм, эмергентизм и монизм, дарвинизм, геккелизм, бергсонизм, махизм, марксизм, большевизм, тейлоризм, футуризм Уэллса. Все оставило свой след на том, что впоследствии будет названо «богдановщина» (1).

Столь же обширна палитра и литературного наследия Богданова: оно охватывает философские труды, разработки в области развития общества и идеологии, научно-популярные введения в марксистскую политическую экономию, политические агитационные работы, критические работы в области культуры и, не в последнюю очередь, два утопических романа. Богданов постоянно стремился не только привносить свои научные выводы в научно-интеллектуальные дискуссии своего времени, но и делать их доступными широкой общественности, благодаря простой форме изложения. Столь же последовательными были его усилия, направленные на практическое осуществление его теории, а также на то, чтобы дать общественной практике необходимые импульсы.

Основной линией, проходящей через все труды Богданова, является ориентация на социалистическую перспективу. Все творчество Богданова, сколь разнородным оно не казалось бы, было подчинено одной цели — поддержать процесс формирования в русском обществе фундаментально новых, а именно социалистических, структур в экономике, политике, науке и искусстве, и по возможности также указать направление этого процесса. Своей попыткой монистически — синтезированного научного подхода он создал каркас категорий для осмысления законов движения и процессов обновления в природе и обществе. Он понимал их как фундамент социалистической науки, которая сделает возможным преодоление существовавшего до этого разделения отдельных дисциплин. Своими выступлениями в защиту революционизирования культуры Богданов делал акцент на многосторонность революционного процесса и до тех пор пока он имел возможность вносил вклад в борьбу против (в конечном счете утвердившегося) суженного понятия революции как чисто политического и экономического переворота в рамках русской революции.

ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ И ТЕОРИЯ СИСТЕМЫ БОГДАНОВА

Организационная наука, или тектология(2) Богданова совершенно отчетливо опирается на научную теорию К.Маркса. Марксизм, однако, по Богданову, мог быть развит в двух направлениях: во-первых, диалектический материализм имеет тот недостаток, что его понятийный аппарат заимствован у Гегеля, и потому элементы идеалистического мышления Гегеля были перенесены в дальнейшую, теперь уже материалистическую, аргументацию. Богданов обосновывает это на примере таких гегелевских понятий, как «слияние» или «развитие», в которых остается недостаточно показанным практическое воздействие, соответственно целенаправленность движения; во-вторых, необходимо было попытаться перенести из области общественных наук в другие области знания абстрактно-аналитический метод, примененный Марксом в критике политической экономии. Используя этот метод, Марксу удалось выявить общие законы движения буржуазного общества и преодолеть тем самым ограниченность классической экономической науки. Однако оставалось еще нечетким марксово определение отношения базиса и надстройки. Именно отношение общественного производства и форм сознания стоило, по Богданову, определить более точно, путем углубленного анализа. В дальнейшем, между 1908/9 и 1923 гг., он попытается материалистически развить происхождение и функцию форм общественного сознания, выводя и конкретизируя условия их возникновения и их конкретное значение в рамках общественного строя из их общей детерминированности, в частности, производственной сферой.

Настоятельная необходимость подобной логической и исторической задачи вытекала, по мнению Богданова, из конкретной ситуации в России и состояния классовых противоречий. Спад русского рабочего движения в результате поражения революции 1905 г. и последующая ограничительная политика царизма, с одной стороны, а также кризис и раскол Интернационала, с другой, смогли сомкнуться из-за недостатка классового сознания внутри европейского рабочего движения. Революционные партии были вынуждены более интенсивно заниматься вопросами формирования пролетарского классового сознания. Своим анализом форм общественного сознания Богданов стремился внести вклад в проведение социалистического переворота.

В своих занятиях явлениями общественной надстройки вообще и специально вопросами формирования пролетарского сознания в русском рабочем классе он действовал во многих направлениях. В то время, когда в прениях с такими интеллектуалами — единомышленниками как Луначарский, Горький и Коллонтай (в особенности, в летних школах на Капри и в Болонье в 1909 — 1911 гг.) Богданов углублял свою концепцию культурной революции, построенную на основе работ по теории познания, им было написано два утопических романа. В них дидактически и наглядно трактовались сложные теории. А как только в рамках революции 1917 г. появились реальные возможности, Богданов поддержал своими статьями и организационным участием создание «Пролеткульта», целью которого было содействие внедрению основ пролетарской культуры (в богдановском смысле) в реальную жизнь.

ПРИЗНАНИЕ БОГДАНОВА

Хотя некоторые из работ Богданова еще при его жизни были переведены на немецкий и английский языки и изданы за рубежом настоящее признание, как политик и ученый, Богданов получил только спустя дсятилетия. В середине 1960-х годов на Западе началась интенсивная полемика с Богдановым среди историков, которая в основном концентрировалась на разногласиях между Богдановым и Лениным в области философии и партийной политики (3). Культурная революция в Китае с ее коммунистическими претензиями, осознанно направленными против Советского Союза, обратила взоры западных исследователей, прежде всего левых, к ситуации в СССР. Интерес к вопросу, насколько очевидные недостатки советского общественного строя могут быть объяснены специфическими условиями Октябрьской революции, или же они развились вследствие ошибочных действий политического руководства стимулировал интенсивное изучение истории русской революции, сталкивающихся в ней классовых противоречий. Особое внимание уделялось анализу общих экономических условий и правомерности конкретных политических шагов правящей партии (4). В этом контексте рассматривались и политические решения в области культурной политики, дополнительно исследовалось отношение Ленина и Коммунистической партии к Пролеткульту и позициям Богданова относительно политики в области культуры (5). Позднее, в 80-е годы, Богданов получил признание за свои заслуги в развитии теории системы. Его основной труд, Тектология, или всеобщая организационная наука, оценивается как шаг к созданию кибернетики (6).

В самой России только вместе с изменением политической ситуации в середине 80-х годов появилась возможность для новой оценки Богданова. В 1989 г. вышло в свет новое издание обоих томов «Тектологии» (1913—1929), а в 1990 г. — избранные работы Богданова за 1904—1920 гг. (7). Выдержки из работы Богданова «Падение великого фетишизма — современный кризис идеологии «Вера и наука — о книге В.Ильина «Материализм и эмпириокритицизм», написанного в 1910 г., опубликовал журнал «Вопросы философии» в 1991 г. (№12). Так постепенно вновь проступил силуэт ученого и политического мыслителя А.А.Богданова, на котором на протяжении десятилетий по политическим причинам лежала печать забвения. Новые возможности для исторической оценки Богданова и его окружения создает открытие новых документов в бывшем партийном архиве.

*   * *

В настоящем сборнике содержится попытка в двух ипостасях показать неизвестного Богданова. Во-первых, здесь подобраны до сих пор не публиковавшиеся тексты из фондов бывшего партийного архива, которые дополняют по ряду важных позиций имеющиеся публикации А.А.Богданова. Так в этом томе находятся биографические заметки, статьи и письма за 1901—1928 гг. Их публикация может восполнить существующие пробелы для оценки Богданова и дать новые импульсы для исследования его наследия. Во-вторых, в дополнение к уже изданным трудам Богданова, задача настоящей публикации заключается в том, чтобы познакомить с самим Богдановым как важным действующим лицом истории русской революции и облегчить переоценку его творчества при нынешних условиях, свободных от интересов партийной политики. Представленные здесь документы позволяют одновременно судить о политической атмосфере в 20-е годы, дают возможность почувствовать нарастание политического давления на инакомыслящих.

Как показывают тексты, после Октябрьской революции Богданов последовательно посвящал себя дальнейшему развитию своего научного труда, 2-му тому «Тектологии». Он последовательно придерживался своих прежних взглядов и стал широко известен из-за своей антиленинской позиции. В докладах в Социалистической Академии в начале 20-х годов, обосновывающих развитие от буржуазной философии к социалистической организационной науке, Богданов критиковал статическое понятие «материя» у Плеханова и Ленина [1] и был твердо убежден в том, что пролетариат на Западе, как и в России, не имеет достаточно высокой сознательности, чтобы выполнять роль субъекта революции [2]. Богданов трезво квалифицировал военный коммунизм как недемократический по своей организационной структуре и уравновешивающий нищету, что не имеет ничего общего с социализмом [3]. Уже в 1918 г. Богданов выступил против начавшегося возвеличивания Ленина, увидев в нем черты авторитарного мыслителя [4].

Такая позиция, однако, должна была иметь в 20-е годы иные последствия, чем столкновения между фракциями до Октябрьской революции. В своих письмах, в том числе адресованных Коллонтай [5], Богданов уже в 1914 г. жаловался на то, что в левых журналах ему все больше отказывали в публикациях. Тогда можно было, разумеется, обратиться в буржуазные газеты и журналы. С 1923 г. Богданов был лишен какой-либо возможности отстаивать свои позиции в советской печати, он оказывается на стороне проигравших в революции и мог лишь апеллировать к «высокому трибуналу» будущего, чтобы добиться справедливой оценки истории [6].

Реальный страх перед политическими противниками Богданов испытал впервые после своего ареста в декабре 1923 г., когда он столкнулся с произволом ГПУ [7]. И логично, что в своем автобиографическом очерке Богданов ограничился детскими годами и отказался от изложения всей истории своей жизни [8].

В области медицины, кажущейся политически нейтральной, Богданов нашел новое поле деятельности. В изучении и дальнейшем совершенствовании техники переливания крови он видел общественную задачу, возможность практического применения своей энергетической теории. Однако и тут его настигло прошлое — окруженному политическими противниками и лишенному поддержки правительства, ему оставался лишь покорный уход с официального поста [9]. Его смерть несколько недель спустя в свете этих — до сих пор остававшихся неизвестными обстоятельств представляется как их трагическое следствие.

ПРИМЕЧАНИЯ:

(1). Mark Adams: Red Star. Another Look at Alexandr Bogdanov. In: Slavic Review 48, 1 / 1989, S. 15.

(2). A.Bogdanov: Allgemeine Organisationslehre. Tektologie. Bd. I, Berlin 1926, S. 77; A.Bogdanov: Filozofija zivogo opyta. Peterburg 1913, S. 198 ff, bzw hier Dok. 35, Brief an D. I. Oparin.

(3). Dietrich Grille: Lenins Rivale, Bogdanov und seine Philosophic Köln, 1966; Karl G.Ballestrom: Lenin and Bogdanov. In: Studies in Soviet Thought. 9, 1969, S. 283—310.

(4). Сравни с немецкой литературой: Mattik, P., Rabehl, В. u. a. Lenin. Revolution und Politik. Frankfurt 1970, Mandel, E. (Hg.): Arbeiterkontrolle, Arbeiterrate, Arbeiterselbstverwaltung, Frankfurt, 1971; Hennicke, P. (Hg.): Probleme des Sozialismus und Ubergangsgesellchaften. Frankfurt, 1973; Kosta J., Meyer J. und Weber, S.: Warenpoduktion im Sozialismus. Uberlegun gen zur Theorie von Marx und zur Praxis in Osteuropa. Frankfurt. 1973: Bettleheim, Ch.: Die Klassenkampfe in der UdSSr, Bd. I, 1921—1923, Berlin. 1975.

(5). Lorenz R.: Proletarishe Kulturrevolution in SowjetruBBland. Dokumen te des Proketkult. München 1969; Eimermacher. K.: Dokumente der sowjetischen Literaturpolitik 1917—32. Stuttgart. 1972: Proletkult. Eine Dokumentation zur Proletarischen Kulturrevolution in Rusland. Texte, Materialien, Beitrage, zus. gestellt von Gorsen P.; Knodler-Bunte, E. und Steinborn, D. In: Asthetik und Kommunikation. Beitrage zur politischen Erziehung. Hamburg, 1972, № 5/6 Gorsen P. und Knodler-Bunte. E.: Proletkult. System einer proletarischen Kultur. Stuttgart 1974; Jensen K. M.: Beyond Marx and Mach Alexander Bogdanov's Philosophy of Living Experience. Dordrecht Holland, 1978; Gorzka, G.: A.Bogdanov und der russische Proletkult'. Theorie und Praxis einer sozialistichen Kulturrevolution. Frankfurt und New York. 1980; Manicke-Gyongyosi, K. «Proletarische Wissenchafb und «Sozialistische Menscheitsreligion» als Modelle proletarischer Kultur. Berlin 1982; Sochor. Z.: Revolution and Culture. The Bogdanov—Lenin Controversy. Itheca, London 1988; Mally L.: Culture of the Future. The Proletkult Movement in Revolutionary Russia. Berkley, Los Angeles. 1990.

(6). Susiluoto, Ilmari: The Origins and Development of Systems Thinking in the Soviet Union. Helsinki, 1982.

(7). Богданов А.А. «Тектология» в 2-х кн. М.: Экономика, 1989; Богданов А.А. «Вопросы социализма». Работы разных лет. М.: Политиздат, 1990.

[1] Статья «От философии к организационной науке». 1922 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 110—119.

[2] Доклад «Мировая война и революция». Апрель 1921 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 92—107.

[3] Статья «Новейшие прообразы коллективистического строя». 1918 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 81—92.

[4] Письмо П.И.Лебедеву-Полянскому и Ф.И.Калинину. 2 ноября 1918 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 194—195.

[5] Письмо А.М.Колонтай.21 февраля 1914 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С.177—178.

[6] Письмо в редакцию газеты «Правда» Е.М.Ярославскому. 19 декабря 1923 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С.218—222.

[7] Дневниковые записи об аресте и пребывании во внутренней тюрьме ГПУ с приложением писем на имя Председателя ГПУ Ф.Э.Дзержинского. 25 октября 1923 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С.34—44.

[8] Воспоминания о детстве. 28 апреля 1925 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С.23—32.

[9] Докладная записка А.А.Богданова на имя Н.А.Семашко, Н.И.Бухарина и И.В.Сталина о работе Института переливания крови. 19 января 1928 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С.137—142.

ИСТОЧНИК: Г.Горцка. Предисловие // Неизвестный Богданов. В 3 кн. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО-ХХ», 1995. С. 5-11.

№ 1

АВТОБИОГРАФИЯ А.А.БОГДАНОВА (МАЛИНОВСКОГО)

[1925г.]

Богданов (Малиновский) Александр Александрович родился 10 (22) августа 1873 г. у народного учителя, второй из 6 детей. Отец (1) скоро дослужился до учитель-инспектора в городском училище, и благодаря этому я лет с 6—7 получил доступ в библиотеку училища, а затем и в его маленький физический кабинет. Учился в Тульской гимназии, жил в ее пансионе, стипендиатом, в условиях казарменно-тюремных; там злостно-тупое начальство на опыте научило меня бояться и ненавидеть властвующих и отрицать авторитеты. Кончив с золотой медалью, поступил в Московский Университет естественником; в декабре 1894 арестован, как член Союзного Совета землячеств, и выслан в Тулу. Там рабочим-оружейником Ив. Ив. Савельевым был привлечен к работе в кружках, как пропагандист; скоро в ней приняли участие В.Базаров (2) и И.Степанов (3). На этой работе в 1896 г. пришел, от народовольческих идей, к социал-демократизму; а из лекций в кружках составился «Краткий курс экономической науки», (вышел, изувеченный цензурою, в конце 1897; Ленин горячо приветствовал его в рецензии «Мира Божьего» (4), 1898, № 4). С осени 1895 часть времени проводил в Харькове, обучаясь на медицинском факультете; бывал в тамошних с.-д. интеллигентских кружках, — лидером их был Череванин (5), — но разошелся с ними из-за вопроса о морали, которой они придавали самостоятельное значение. В 1898, стремясь дать ответ на широкие запросы наших рабочих в смысле общего мировоззрения, написал свою первую философскую книгу «Основные элементы исторического взгляда на природу». Осенью 1899 кончил университет, а затем арестован за пропаганду. Полгода тюрьмы в Москве, высылка в Калугу, оттуда на 3 года в Вологду. Много учился и писал; в 1902 организовал и редактировал сборник против идеалистов — «Очерки реалистического мировоззрения». Служил полтора года врачом в психиатрической лечебнице. С конца 1903 редактировал марксистский журнал «Правда» (6), издававшийся в Москве.

Осенью 1903 примкнул к большевикам, и кончив ссылку, вскоре весной 1904, поехал в Швейцарию, там присоединился к Ленину. На собрании 22-х был выбран в Бюро Комитетов Большинства (БКБ) (7), первый большевистский центр. Приблизительно тогда же был в первый раз отлучен от марксизма меньшевистской «Искрой» (8) (статья Ортодокса (9) в № 70, обвинявшая меня в философском идеализме). Осенью вернулся в Россию, с декабря 1904 работал в Петербурге, в Б.К.Б. и Петербургском Комитете. Мной были написаны тактические листки Б.К.Б. о вооруженном восстании и о созыве партийного съезда, как и большинство других листков Б.К.Б. Весной 1905, на съезде в Лондоне (III съезд, большевистский) был докладчиком по вопросу о вооруженном восстании, а также по организационному вопросу, и выбран в первый большевистский ЦК. Работал в Петербурге, участвовал в редакции большевистской «Новой Жизни» (10), был представителем ЦК в Совете Рабочих Депутатов, где и арестован 2 декабря (11) 1905. Освобожденный в мае под залог, попал в ЦК, уже меньшевистский, от большевиков; высланный за границу, нелегально вернулся, и жил в Куоккале вместе с Лениным, работая в редакции большевистских органов, а также при думских фракциях 1, 2 и 3-ей Думы. По вопросу о 3-ьей Думе был бойкотистом, но после решения партийной конференции против бойкота проводил избирательную кампанию в эту Думу в нелегальной рабочей газете «Вперед» (12), которую редактировал.

В конце 1907 я был отправлен товарищами за границу в составе тройки (с Лениным и Иннокентием (13) для редактирования органа большевиков «Пролетария». Летом 1909 был вместе с Л.Б.Красиным (14), в качестве левого большевика устранен из Большевистского центра, а в январе 1910, при слиянии фракций большевиков и меньшевиков, и из ЦК партии. Осенью 1909 участвовал в организации I партийной рабочей школы — на Капри, осенью 1910 — II школы, в Болонье. В декабре 1909 был докладчиком платформы «группы большевиков», вскоре принявшей название «литературной группы «Вперед» (15). Эта платформа — «Текущий момент и задачи партии»—впервые формулировала лозунг пролетарской культуры. Весной 1911, когда группа «Вперед» стала переходить от культурно-пропагандистской работы к политике в заграничном духе, я вышел из нее и ушел от политики; писал потом, до революции, только пропагандистские статьи в «Правде» (16) и других рабочих органах (17). Вернувшись в Россию, в 1914 был послан на фронт в качестве врача. Революция застала меня в Москве; там я сначала писал политически-пропагандистские статьи; в одной из них, в январе 1918, поставил диагноз военного коммунизма; затем перешел всецело на культурную и научную работу — в Пролеткульте (18), Пролетарском Университете (19) и пр. Осенью 1921 прекратилась и моя пролеткультовская работа (20), я посвятил себя всецело научной. Но хотя я окончательно оставил политику, она не совсем оставила меня, как показал мой арест (21) в сентябре—октябре 1923. До сих пор, с 1918, состою членом Коммунистической (бывшей Социалистической) Академии (22).

Мои главные работы:

1. По политической экономии: Краткий курс экономической науки, ее первый учебник, написанный по исторической схеме (последние издания переработаны в сотрудничестве с Ш.М.Дволайцким (23); переведен на английский и несколько других языков (24); Начальный курс политической экономии в вопросах и ответах; большой Курс политической экономии (в сотрудничестве с И.И.Степановым). Статья «Обмен и техника» (1903), в сборнике «Очерки реалистического мировоззрения», давшая впервые доказательство теории трудовой стоимости, построенное на принципе равновесия.

2. По историческому материализму: Наука об общественном сознании — историческое изложение развития идеологий, главным образом, форм мышления, с объяснением их генезиса из производственных отношений; переведена на немецкий; Из психологии общества (сборник статей 1902—06); «Организационные принципы социалистической техники и экономики» («Вестник Социалистической Академии», 1923, № 4) — объяснение форм сотрудничества через технические отношения.

3. По философии: Эмпириомонизм, ч. I, II, III (1903—1907);

картина мира с организационной точки зрения, то есть как процесса формирования, борьбы и взаимодействия комплексов и систем разных типов и ступеней организованности; философия живого опыта (1911) — обзор развития реалистических систем философии, кончая эмпириомонизмом; От монизма религиозного к научному, доклад (в приложении к 3-му изданию («Философия живого опыта») — обоснование борьбы за научный монизм, устраняющий философию вообще.

4. По организационной науке: Всеобщая организационная наука (Тектология). ч. I, II, III (1913—1922): общее учение о формах и законах организации всяких элементов природы, практики и мышления (часть I издается на немецком (25); Принципы единого хозяйственного плана («Вестник труда», 1921, №4 — 6) и Труд и потребности работника («Молодая Гвардия», 1922, № 3) — приложения организационных законов к решению основных хозяйственных задач; Объективное понимание принципа относительности — приложение организационной точки зрения к истолкованию принципа относительности («Вестник Коммунистической Академии» ,1924, № 8).

5. По пролетарской культуре: Новый мир (1904—06)—популярная характеристика высшего культурного типа жизни; Культурные задачи рабочего класса (1911)—обоснование программы пролетарской культуры; Искусство и рабочий класс (переведено на немецкий (26); Социализм науки — о пролетарской науке (частью тоже перевено на немецкий (27); Элементы пролетарской культуры в развитии рабочего класса — исторический анализ; О пролетарской культуре, сборник статей 1904—1924.

Сюда же можно отнести два романа: Красная звезда (1907), утопия (переведено на французский, немецкий и еще несколько языков (28); Инженер Мэнни (1912) — картина столкновения пролетарской и буржуазной культуры.

Было несколько книг, несколько десятков журнальных статей, брошюр и докладов, еще больше газетных статей и листков, главным образом, пропагандистских и агитационных.

А.Богданов

РЦХИДНИ. Ф. 259. Oп. I. Д. 1. Автограф.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Малиновский А.А. (1847—1923) — отец А.А.Богданова, учитель инспектор, затем заведующий городским училищем в Туле.

2. Базаров (Руднев В.А.) (1874—1939), социал-демократ, философ, экономист, публицист; в 1903—1909 гг. большевик Подвергнут критике В.И.Лениным в книге «Материализм и эмпириокритицизм». В 1917 г. член редакций «Летописи», «Известий» Петроградского Совета и газеты «Новая Жизнь». Один из учредителей партии РСДРП — интернационалистов, член ее ЦК. С лета 1918 г. отошел от партийной деятельности. В 1919—1921 гг. — член редакции меньшевистского журнала «Мысль» (Харьков). С 1922 г. заведовал отделом Госплана СССР. Член Комакадемии; в последние годы жизни занимался переводами. Репрессирован.

3. Степанов (Скворцов-Степанов) И.И. (1870—1928), окончил Московский учительский институт — преподаватель начального училища. В социал-демократическом движении с 1896 г., большевик с 1904 Г. Участник революции 1905—1907 гг., член литературно-лекторской группы МК РСДРП. В 1907—1911 гг. выдвигался кандидатом от большевиков в Государственную Думу, поддерживал отзовистов. В 1-ю мировую войну выступал против оборончества. После Октябрьской революции 1917 г. — нарком финансов, затем работал в кооперации. С 1925 г. ответственный редактор «Известий», с 1926 г. — директор Института Ленина при ЦК ВКП(б). В 1925—1928 гг. ответственный редактор «Ленинградской правды». Переводчик и редактор (совместно с Базаровым В.А.) русского издания «Капитала» Маркса (т. 1—3, 1920), совместно с Богдановым А.А. написан «Курс политической экономии».

4. «Мир Божий» — ежемесячный литературный, политический и научно-популярный журнал либерального направления. Выходил в 1902—1906 гг. в Петербурге. С 1894 г. редактором журнала был А.И.Богданович, с 1902 г. — Ф.Д.Батюшков. С 1906 по 1918 гг. журнал выходил под названием «Современный мир».

5. Череванин (Липкин) Ф.А. (1869—1938). Учился на юридическом факультете Петербургского университета; исключен за участие в студенческих волнениях. В социал-демократическом движении с 1891 г. Был лидером социал-демократического интеллигентского кружка в Харькове, в котором участвовал А.А.Малиновский (Богданов). С 1900 г. член РСДРП, меньшевик. Участник Революции 1905—07 гг. В годы реакции участвовал в изданиях ликвидаторского направления. Во время 1-й мировой войны «оборонец». После Февральской революции 1917 г. член Исполкома Петроградского Совета РСД, член редакции ЦО меньшевиков «Рабочей газеты». Октябрьскую революцию 1917 г. не принял. С 1922 г. неоднократно арестовывался и ссылался, в 1938 г. осужден к расстрелу. Реабилитирован.

6. «Правда» — ежедневный социал-демократический журнал искусства, литературы и общественной жизни, выходил в 1904—1906 гг. в Москве.

7. Бюро Комитетов большинства — первый руководящий центр большевиков, образованный в конце 1904 г. в противовес ЦК, избранному на II съезде РСДРП. После IV (Объединительного) съезда большевистским центром фактически стала редакция газеты «Пролетарий», которая начала выходить в августе 1906 года. После V (Лондонского) съезда был избран Большевистский центр, являющийся одновременно расширенной редакцией «Пролетария».

8. «Искра» — первая общерусская нелегальная марксистская газета. Издавалась с декабря 1900 г. Первоначально в редакцию входили В.И.Ленин, Г.В.Плеханов, Л.Мартов, П.Б.Аксельрод, В.И.Засулич, А.Н.Потресов. 11-й съезд РСДРП (1903 г.) объявил газету Центральным органом партии, избрал редакцию в составе B.И.Ленина, Г.В.Плеханова и Л.Мартова. Последний настаивал на сохранении 6 прежних редакторов я отказал ся войти в редакцию. После нескольких номеров под редакцией двух оставшихся редакторов Г.В.Плеханов единолично кооптировал в состав редакции «Искра» всех бывших редакторов-меньшевиков. В.И.Ленин в знак протеста 19 октября (1 ноября) 1903 г. вышел из редакции. «Искра» с № 52 стала меньшевистской газетой, выходила до октября 1905 г. и прекратила свое существование на 112 номере.

9. Ортодокс (Аксельрод Л.И.) (1868—1946), философ, литературовед. Участница социал-демократического движения 90-х гг. В 1887—1906 гг. — в эмиграции, в 1903 г. примкнула к меньшевикам. В 1910 г. жила в Петербурге и была членом нелегального центрального бюро профсоюзов и межклубной комиссии. В 1917 г. член ЦК меньшевиков, затем член ЦК плехановской группы «Единство». С 1918 г. отошла от активной политической деятельности, вела педагогическую и научную работу.

10. «Новая Жизнь» — первая легальная большевистская газета, выходила в Петербурге в октябре-декабре 1905 г. Издательницей была М.Ф.Андреева.

11. А.А.Богданов ошибочно датирует свой арест 2 декабря. Весь состав Совета — 267 депутатов — был арестован 3 декабря 1905 г., на следующий день после закрытия «Новой жизни» 2-го декабря. (См. Т.П.Бондаревская. Петербург и Комитет РСДРП в революции 1905—1907 гг. Л., 1975, с. 140—141).

12. «Вперед» — нелегальная большевистская рабочая газета, выходила в Женеве с декабря 1904 по май 1905 гг., вышло 18 номеров. Редактором газеты был В.И.Ленин, в редакцию также входили В.В.Воровский, М.Ольминский, А.В.Луначарский, И.И.Скворцов-Степанов, А.А.Богданов и др. В 1906 г. газета выходила в Петербурге, в 1907 г. — в Выборге.

13. Иннокентий (Дубровинский И.Ф.). (1877—1913). В социал-демократическом движении с 90-х гг., агент «Искры», с 1903 г. большевик, на V (Лондонском) съезде РСДРП избран в ЦК. 28 ноября 1908 г. он был арестован и выслан в Вологодскую губернию, но из ссылки бежал. 1909 год провел в эмиграции, работая в редакции «Пролетария». Был сторонником примирения с меньшевиками в 1910 году. Погиб в Туруханской ссылке.

14. Красин Л.Б. (псевд. — Зимин, Никитич, Ник. Ник.) (1870—1926), по профессии инженер-химик. В социал-демократическом движении с 90-х гг., агент «Искры». С 1903 — член ЦК РСДРП, с 1907 — член Большевисткого центра. Организатор и руководитель боевого технического бюро при ЦК РСДРП. В годы реакции примкнул к левым большевикам. В 1909 году вместе с А.А.Богдановым выведен из состава Б.Ц. Позднее отошел от политической деятельности, работал инженером за границей. После Октябрьской революции 1917 г. — на хозяйственной и дипломатической работе. В 1920 г.— нарком внешней торговли и одновременно в 1921—23 гг. полпред и торгпред РСФСР в Англии, с 1924 г. — во Франции.

15 Группа «Вперед» — литературно-издательская партийная группа левых большевиков (1909—1917) (Париж, Женева, Тифлис, и др.), созданная на базе Каприйской высшей с.-д. пропагандистско-агитаторской школы для рабочих, объединила в своих рядах сторонников отзовизма, ультиматизма, пролетарской культуры. Отстаивая программу подготовки кадров образованных рабочих на средства, полученные от Тифлисской и Миасской экспроприации, организовала 2-ю высшую с.-д. пропагандистско-агитаторскую школу для рабочих в Болонье, издание сборников «Вперед, «На темы дня». В разные годы в группу входили: Алексинский Г.А., Богданов А.А., Горький А.М., Калинин М.И., Лебедев-Полянский П.И., Луначарский А.В., Лядов М.Н., Мануильский Д.З., Покровский М.Н., Соколов А.В., Цхакая М.Г. и др.

16. «Правда» — общеполитическая газета—орган ЦК РСДРП. Первый номер вышел в Петербурге 22 апреля (5 мая) 1912 г., неоднократно закрывалась царским правительством, в 1914 г. запрещена. С марта 1917 г. возобновила выход, несколько раз меняла название. После Октябрьской революции 1917 г. выходила под названием «Правда».

17. Имеются в виду «Новая рабочая газета», «Северная рабочая газета», «Рабочий труд» и др.

18. Пролеткульт (Пролетарская культура) (1917—1932)—культурно-просветительная и литературно-художественная добровольная организация пролетарской самодеятельности в различных областях искусства, особенно в литературе и театре. Активная роль А.А.Богданова в Пролеткульте в 1918—1920 гг. была связана с возможностью распространения разработанной им «всеобщей организационной науки» для решения в будущем важных хозяйственных вопросов.

19. Пролетарский университет создан в 1918 г. в Москве. Предполагалось, что университет будет работать в тесной связи с Соцакадемией и партийными организациями. Университет ставил своей задачей апробировать новые формы обучения, основанные на равноправии преподавателей и слушателей, и подготовить кадры «рабочих вождей» из рабочей среды.

20. После выхода в свет в 1920 году 2-го издания работы В.И.Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», сопровождавшегося бранной статьей В.И.Невского «Диалектический материализм и философия мертвой реакции» по поводу последних философских произведений Богданова, в прессе развернулась мощная антибогдановская кампания. Осенью 1921 г. Богданов вынужден был выйти из ЦК Пролеткульта. Этим шагом он пытался спасти созданную им организацию и «не компрометировать ее своим именем».

21. А.А.Богданов был арестован по обвинению в идейном руководстве и в связях с группой «Рабочая правда» (См. его письма Ф.Э.Дзержинскому (док № 5) // Неизвестный Богданов. М.: АИРО – ХХ, 1995.)

22. Социалистическая академия, позднее Коммунистическая — высшее учебное и научно-исследовательское учреждение, основанное в Москве декретом ВЦИК от 25 июня 1918 г. Открыта 1 октября 1918 г. До апреля 1919 г. именовалась Социалистической академией общественных наук. 17 апреля 1924 г. переименована в Коммунистическую академию. Вначале исключительно политико-просветительское и учебное учреждение. Уставы, принятые в 1919 г. и в 1926 г., поставили в центр деятельности исследовательскую работу сначала по общественным, а затем и по естественным наукам. В феврале 1936 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли решение о ликвидации Академии и передаче ее учреждений и институтов Академии наук СССР.

23. Дволайцкий Ш. М. (1893—1937) — член РСДРП с 1911 г. С 1917 г. член РСДРП — интернационалистов, влившейся в декабре 1919 г. в РКП (б). С начала 1918 г. — преподаватель экономических дисциплин в ряде высших учебных заведений. С 1921 г. член Коммунистической академии, затем член ее президиума, член редакции журнала «Под Знаменем марксизма», с 1926 г. член коллегии Наркомторга СССР, член редакции БСЭ и Экономической энциклопедии. Репрессирован.

24. Армянский, болгарский, грузинский, иврит, казахский, польский, украинский, финский, эстонский, японский.

25. Allgemeine Organisationslehre (Tektologie) (1)» Autorisierte Uber-seizung von S. Alexander und Rud. Lang. I Band, Organisation Verlagsge-sellschaft (S.Hirzel, Berlin), (1926).

26. «Die Kunst und das Proletariat», Leipzig—Wolgast, 1918. Verlag Die Aktion (hrsg. von Franz Pfemfert), 1920.

27. «Die Wissenschaft und die   Arbeiterklasse», Berlin—Wilmersdorf,

28. Английский, армянский, грузинский, итальянский, латышский, эсперанто.

ИСТОЧНИК: Автобиография А.А.Богданова (Малиновского) // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 18—21.

№ 2

ОТВЕТ А.А.БОГДАНОВА НА ЗАПРОС ИСТПАРТА ЦК ВКП(Б) ОБ УТОЧНЕНИИ ФАКТА ЕГО АРЕСТА В 1905 Г. И ДРУГИХ СОБЫТИЙ ЕГО БИОГРАФИИ.

14 февраля 1924 г.

Уважаемый товарищ, спешно отвечаю на Ваш запрос1.

1. Я был арестован, в 1905 году, вместе со всем Советом Рабочих Депутатов, помнится 2-го2 декабря, в субботу, в здании Экономического общества.

2. Обстоятельства ареста:

Утром (или ночью) было совместное заседание ЦК большевиков и ОК меньшевиков. Так как вечернее заседание Совета Рабочих Депутатов должно было решить вопрос о восстании, то меньшевики предложили, чтобы в Исполнительный Комитет С.Р.Д. были на этот вечер командированы наиболее ответственные представители обеих фракций. Это было принято. Но это означало посылку от большевиков Ленина. Меня в момент решения почему-то (не помню почему) не было. Когда я пришел, то заявил протест против преступного риска, потому что арест всего Совета считался вероятным. Меня поддержали (кажется, это было уже у нас одних, без меньшевиков), особенно тов. Вадим3 (Д.С.Постоловский; сейчас, кажется, работает во Внешторге); и по нашему предложению мы были командированы с ним вдвоем.

История ареста, полагаю, известна.

3. В Крестах4 я получил, к концу декабря, нелегально, разумеется, через жену5, от Ленина письмо, в котором он характеризовал положение и перспективы: крах восстания, необходимость пока больше затаиться в подполье, выжидать и готовиться.

Там же я выполнил переработку «Краткого курса экономической науки» для 9-го издания и написал III ч. «Эмпириомонизма». Обе рукописи были нелегально переданы мною жене, благодаря попустительству жандармского офицера на свиданиях. Обе книги вышли в свет к концу 1906 г.

Выпущен я был 5—6 мая 1906 г., под залог в 1000 р. Неизвестно почему, оба6 выдававшие члена Исполнительного Комитета (помнится Верле и Шанявский) ничего обо мне не сказали, хотя на заседании Исполнительного Комитета я два раза выступал, как представитель ЦК большевиков; так что особых улик против меня не было. Так было и с тов. Вадимом.

Осенью меня административно выслали из Петербурга, предложив выбор — на родину под гласный надзор или за границу. Я поехал за границу, и немедленно нелегально вернулся (в Финляндию, где жил в Куоккале вместе с Лениным до конца 1907 г.).

Теперь другое. Очень извиняюсь, что еще не ответил на Ваш первый запрос, от 29/1: не собрался, по нездоровью.

Материалов у меня никаких нет: были, остались в Париже при возвращении в Россию в 1913 г., и пропали во время войны (корзина с ними, якобы, украдена).

Воспоминания, если буду писать, то не скоро; сейчас как-то не могу; так что и об условиях говорить не приходится.

14/II—1924

А.Богданов

РЦХИДНИ. Ф. 70. Oп. 4. Д. 346. Л. 54. Автограф.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Письмо послано в Истпарт в ответ на запрос. Истпарт — Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б), с 1920 г. при Госиздате, Наркомпросе, с 1921 г. — при ЦК РКП(б) — ВКП(б); научный и издательский центр. Имел сеть местных бюро в республиках и областях. Издавал свыше 30 журналов и сборников («Пролетарская революция», «Бюллетень Истпарта»). В 1928 году слит с Институтом В.И.Ленина.

2. А.А.Богданов ошибочно датирует свой арест 2 декабря. Весь состав Совета — 267 депутатов — был арестован 3 декабря 1905 г., на следующий день после закрытия «Новой жизни» 2-го декабря. (См. Т.П.Бондаревская. Петербург и Комитет РСДРП в революции 1905—1907 гг. Л., 1975, с. 140—141).

3. Вадим (Постоловский Д.С.) (1876—1948), по профессии юрист, после II съезда большевик, в 1905 г. агент ЦК РСДРП, делегат III съезда РСДРП от Северо-Западного комитета с решающим голосом, член мандатной комиссии и «Комиссии резолюций», избран в ЦК. В годы реакции от партийной деятельности отошел. После Октябрьской революции 1917 г. работал в органах юстиции.

4. «Кресты» — бытовое название (по форме здания) тюрьмы в Петербурге в 1892—1917 гг.

5. Малиновская (урожденная Корсак) Наталья Богдановна (1865—1945), по профессии фельдшер, жена А.А.Богданова.

6. Шанявский Ф.Ф. — надворный советник, председатель С.-Петербургского отделения почтово-телеграфного союза, в 1905 г. член Исполнительного комитета Совета Депутатов. О другом члене Исполнительного комитета Верле данные не найдены.

ИСТОЧНИК: Ответ А.А.Богданова на запрос Истпарта ЦК ВКП(б) об уточнении факта его ареста в 1905 г. и других событий его биографии, 14 февраля 1924 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 21—22.

№ 3

А.А.БОГДАНОВ

ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСТВЕ

28 апреля 1925 г.

ОТ АВТОРА

Я видел большие события, крупных людей. Все это я понимал не так как понимают многие, вернее — большинство, пожалуй даже, огромное большинство моих современников. Доказательство — вся полемическая литература против меня, столь обширная, что, при всем желании, мне нет возможности вполне ознакомиться с нею. Следовательно, мне есть о чем рассказать, и есть зачем.

Личность — маленькая клетка живой ткани общества, ее субъективизм выражает только ее ограниченность. Я вел против него борьбу, когда встречал его в других людях; естественно, что я стремился его преодолеть и в самом себе. Когда-то я мечтал, что, заканчивая путь своей жизни, напишу книгу, в которой все виденное изложу вполне объективно; и представлял это таким образом, что меня самого там не будет, а будет только социально-действительное и социально-важное, изображенное именно так, как оно было. Мечта наивная, иллюзорная. В ней две ошибки. Неверно то, что устранить себя из повествования возможно; неверно то, что для объективизма это требуется. Можно, конечно и не упоминать о себе; но ничего, кроме лишних трудностей—искусственности и фальши из этого не получится; а все равно останется главное: человек изображает то, что он видел, и так, как он понимал; видел же он своими глазами, понимал сообразно своему способу мышления; ни того, ни другого устранить нельзя, хотя бы местоимение «я» было отовсюду вычеркнуто. Даже историк, пишущий о самых отдаленных временах, не может избегнуть того, что материал он выбирает, подчиняясь своим преобладающим интересам, оформляет и освещает своими привычными методами. Несмотря на это, его изложение может быть научным, то есть, для своего времени, объективным. Значит, оба личных момента не обязательно ведут к субъективизму, к искажениям на основе личной ограниченности. И для воспоминающего не исключена возможность быть беспристрастным наблюдателем и научным истолкователем, возможность объективного отношения к своему предмету и своему делу.

Неустранимо то, что человек смотрит со своей точки зрения, оперирует своими методами. Но в каком смысле все это «свое» для него? Сам он принадлежит коллективу — классу, социальной группе, либо нескольким таким коллективам, жизнь которых в разной мере и степени дала содержание его практической деятельности и его мышлению. Личность не более, как маленький центр приложения социальных сил, один из бесчисленных пунктов их перекреста. Ее точка зрения и способ понимания принадлежит ей в том только смысле, что в ней находят свое воплощение и выражение; было бы правильнее сказать, что личность принадлежит им, а не наоборот. И они могут быть объективны.

Когда объективны точка зрения и способ понимания? Тогда, когда их основою является самый прогрессивный коллектив и самый широкий опыт; потому, что тогда это именно та точка зрения и тот способ понимания, которым предстоит победить, предстоит завоевать жизнь.

Дальше этого мне сейчас идти незачем, моя задача поставлена. То, что я видел и знаю — события, людей, вещи, мысли, — я хочу представить с наибольшей возможной объективностью, но также и показать, в чем сама объективность заключается, на что опирается точка зрения, из чего исходит способ понимания, мною руководящие, — где силы, которые должны дать им победу в жизни. И неустранимый из воспоминаний момент «личного» сам должен быть уложен в те же рамки, объяснен на том же пути, подчинен той же объективности. В этом нет ничего невозможного и ничего особенного. Метод больше человека.

28.IV.1925

А.Богданов

1. СЕМЕЙНЫЙ МИРОК

«Папа — дурак!»

Таково, по словам моих родителей, было первое суждение, мною высказанное, — первое, в возрасте около полутора лет: проявление моей жизни, как мыслящего существа.

Поводом послужила очередная ссора между родителями. Вполне естественно и в согласии с учением Фрейда, я принял сторону матери, критику направил против официального главы нашей семьи. Тут не о чем было бы говорить; но, случайно или неслучайно, этот зародышевый акт революционного осознания действительности своеобразно преднаметил то, что оказало и продолжает оказывать наибольшее влияние на мою судьбу. Всю жизнь мне пришлось, вольно или невольно, находиться в противоречии с авторитетами, особенно же наиболее признанными, наиболее непреложными. Подрыв основ семейного авторитета был только первым и, вероятно, наименее тяжким в цепи этого рода преступления — кажется также, я наиболее безнаказанным. Смущенный неожиданностью атаки, авторитет на этот раз отступил.

Что касается нашей семейной коммуны вообще, то это была организация сравнительно крупная. Из десяти человек детей четверо умерли рано; среди уцелевших я был вторым. Это — очень счастливое для меня обстоятельство. Нехорошо ребенку быть одиночкой между двух не понимающих его взрослых; ничего не может быть благоприятнее для его развития в индивидуалиста. Брату Николаю (1) было пять лет, когда я родился; он с самого начала нежно ухаживал за мной, качал «бата Ся сю» в подвешенной к потолку колыбели, какие обычны в Гродненской губернии, причем сам для этого забирался в нее; и еще долго его юная опытность была моей руководительницей. Но самое главное: на него легла основная тяжесть борьбы с семейной авторитарностью, что отнимало много сил, и опять-таки обостряло дух личного, сосредоточение воли и мысли на «себе» и «своем»; все это и сказалось в его последующем развитии. Мне было уже горазо легче; младшим — еще легче, может быть, чересчур легко. При несознательных, стихийных способах в воспитании борьба внутрисемейная может быть полезной подготовкой к борьбе жизни; не надо только, чтобы ее было слишком много. Для меня приблизительно так и вышло.

Семья наша была обыкновенная мещанско-разночинская. Отец —народный учитель, человек не без образования: он немного не кончил духовную семинарию у себя в Вологде, а потом, уже со службы, получил командировку в учительский институт в Вильно и выдержал там все экзамены, и позже еще много читал; покушался писать в журналах, но без успеха. Слабовольный, и вероятно по этой причине — неудачник; довольно рано дослужился до заведывания городским училищем, но дальше так и не пошел. Мать происходила из русской мелкошляхетской, а в сущности просто мещанской семьи Западного Края; она очень рано вышла замуж и детей рожала слишком скоро — одного за другим; я думаю, именно это наложило на ее нервную систему печать неуравновешенности. Оба неудовлетворенные жизнью, они своих отношений сносно организовать не могли, хотя были по природе люди добрые и друг друга любили. Тем более не могли они быть сколько-нибудь выдержанными воспитателями для своих детей, да и воззрений на семью долго придерживались довольно стародавних, патриархальных, — и опять-таки не с достаточной цельностью и последовательностью. Дети, стихийные строители новых маленьких мирков, чутки ко всякой неорганизованности, выступает ли она в виде нелогичности или в виде несправедливости. Здесь им встречалось первое довольно часто, но и второе — иногда. В поводах для юной критики недостатка не было.

Дети были как дети, с глубокой потребностью в любви и жизненной гармонии, с необузданно исследовательской жаждой неизведанного. Двух старших это тесно спаяло, несмотря на разницу возраста. Оба были отчаянные «читатели»: училищная библиотека фактически оказывалась в нашем распоряжении, мы забирались туда после ухода учителей и глотали книги, журналы без конца; лет с шести—семи я уже засиживался там, бывало, до поздней ночи. Родители отчасти потворствовали этому: спокойно, меньше забот; но иногда спохватывались, пытались навести порядок: — то можно, а того нельзя, и чтобы не зачитываться до полной темноты. Но цензура придавала только усиленный интерес запрещенному, а к запретам отношение быстро сложилось «сознательно-классовое»; власть же не проявляла чрезмерной бдительности и настойчивости. В общем, как это часто бывает, благо отеческой цензуры «во зло обращалось».

Младший брат, Сергей (2), не приладился к нашему союзу. Он был на три года моложе меня, медленнее нас умственно развивался; болезненная нервность, которую мы, вслед за родителями, понимали как «капризы», делала его не всегда приятным. Критическое отношение к несправедливостям и злоупотреблению силою со стороны семейного правительства, конечно, не мешало нам нередко обижать и преследовать младшего. Как детям не быть нравственными готтентотами, если даже в наше время самые взрослые люди открыто провозглашают, как бесспорную и не подлежащую обсуждению догму: «дурно, когда те делают это, хорошо, когда мы». Сережа при случае отплачивал нам «ябедами». Помню, когда мне было семь лет, отец, застав меня за чтением «Анны Карениной», нашел, что мне рано читать «романишки», как он выразился. После этого, довольно долгое время, стоило мне вечером пробраться в библиотеку, зоркий глаз Сережи сверкал в коридоре, и по дому раздавался торжествующий крик: «Мамася, Сася ляманиськи цитает!» Власть принимала меры, а мы негодовали на несознательный элемент, изменяющий общедетским интересам.

Три сестры (3) явились на свет уже значительно позже, и были для братьев скорее объектами воспитания.

Критика семейных авторитетов и книжное проникновение в жизнь, естественно, сделали тогда меня рационалистом. Мне казалось очевидным, что стоит людям разумно взглянуть на свои взаимные отношения, чтобы гармонично их организовать. Раз, после жестокой сцены между родителями, я с высоты своей восьмилетней мудрости сказал отцу, в изнеможении полулежавшему на диване:

— Зачем это вы с мамой так мучите друг друга? Вы начинаете спор с пустяков, потом все больше раздражаетесь, и наконец вот до чего доходите. Почему бы вам лучше не столковаться, чтобы всякую вещь обсуждать спокойно и по порядку, а в плохом настроении просто не разговаривать! Тогда бы ничего этого не было.

Отцу было не до родительского авторитета. Он уныло взглянул на меня, покосился на соседнюю комнату, где еще плакала мать, и, очевидно, рассчитывая быть услышанным ею, ответил:

— Да, если бы она была такая, как ты...

Я подумал (но не вслух):

— Пожалуй, и она могла бы сказать то же самое. Так в маленькой юной голове зарождалась большая старая утопия разумных человеческих отношений.

2. ВЕЩИ И ОБРАЗЫ

Глаза! Сколько ими можно видеть! Все, все, что есть... И еще больше, еще интереснее: много, чего нет, или, по крайней мере, что вовсе не так...

Я проснулся в своей кроватке. Белая занавеска окна скрывает солнце и небо. Но глаза находят занятие. Если расставить перед ними пальцы и так смотреть на окно, то пальцев кажется очень много, и большая часть их прозрачны... видишь, в сущности, вместо одной руки две, которые заходят друг на друга. Но если перевести взгляд на пальцы — рука одна, а окон стало два, и они неясны, как будто расплываются. На обоях странные цветы, совсем одинаковые, их очень много. Стоит скосить глаза — все они передвигаются, их стало вдвое больше. Я умею скосить так, что передвинутые цветки в точности попадают один на другой; тогда сама стена с обоями отодвигается дальше от меня.

Занавеску отдернули, лучи солнца бьют мне в глаза; я их закрываю. Как хорошо! Большие яркие круги плывут перед глазами, изменяя свои цвета — лиловый, синий, зеленый, оранжевый, — чистые, прозрачные. Если придавить глаз пальцем, возникают круги вроде этих, но те похуже. Я раскрываю глаза — круги уходят, но не сразу — слабеют, исчезают, вновь появляются, но совсем слабые... А вот проплыла в воздухе цепочка, похожая на червяка, из прозрачных бесцветных звеньев. Хочется ее схватить, но нельзя: на самом деле ее нет. Что это реальная цепочка склеившихся лейкоцитов в моем глазу, я узнал только через много лет.

На дворе тепло и весело. Глаза ловят массу разных вещей — все настоящие; но всего лучше небо. Няня Верушка говорит, что оно хрустальное; но это едва ли так: тогда через небо было бы видно бога, ангелов; а этого нет, видно только то, что на нем — солнце, потом луна, звезды. Облака — те ближе, перед небом, они его закрывают. Оно очень высоко. Дом городского училища каменный двухэтажный, должно быть самый высокий в Мологе; но и он гораздо ниже. Я думаю, если поставить один на другой четыре таких дома... нет, пять... нет, пожалуй даже шесть, тогда только удалось бы с крыши достать рукой до неба.

Лежу в саду на траве. Как быстро бегут облака! Настоящие ли они? Что-то уж очень скоро они меняют свой вид, а иное возьмет да совсем растает. Все-таки должно быть настоящие: ведь из них идет дождь и бывает гром. Может быть они вроде пушистого снега? Как бы посмотреть поближе...

Яркое солнце заставляет прикрыть голову подолом ситцевой рубашки. Новое наблюдение и вопросы. Так через ситец не видно — чуть просвечивает; а если смотреть вплотную, приложив к нему глаза, то все видно довольно хорошо; если же взглянуть еще на солнце, то нитяные клетки ткани окаймляются радужными полосками, а вокруг солнца радужные круги и лучи. Конечно, и это настоящее; но откуда? В рубашке же этого нет.

Вот я опять дома. Тишина, папа после обеда лег спать, другие ушли. Я в гостиной перед зеркалом, исследую зеркальный мир. Там такая же гостиная, и часть столовой и часть кабинета, сколько видно через двери; а прямо предо мною — другой «Саша», который повторяет все, что я делаю. Я знаю, что он не настоящий, «отражение», и совершенно такой как я сам; но тут у меня есть сомнение: лицо его кажется мне странным, каким-то чужим, неужели это мое лицо? Хотя должно быть так: руки, рубашка, ноги — все в точности; и когда мама смотрится, у нее лицо настоящее и в зеркале — одинаковы. Значит это чужое лицо — мое; я хотел бы другое, А может он не совсем уж ненастоящий? Ну там, легкий, воздушный, вроде облаков... Может быть, он нарочно притворяется, что он вот такой самый? Как он поспевает делать все что я — точь в точь, и не капли не опаздает? Я начинаю быстро, быстро вертеть руками, головой, наклоняться в ту, в другую сторону, и все время зорко слежу за «ним», так ли он точно все это делает. Но и «он» пытливо вглядывается в меня — и мне уже немного не по себе... И вдруг показалось, что он шевельнулся немного иначе. Сразу же мне страшно, и я убегаю.

Вот я уже в постельке. Голова так нагружена дневным материалом, такая тяжелая — она совсем падала, когда, стоя на коленях лицом к иконам, я повторял за мамой слова обязательной и оттого нисколько неинтересной молитвы на ночь; как хорошо теперь свалить эту головную тяжесть на подушку. Я закрываю глаза, но мрака еще нет. На темном поле несчетные маленькие звездочки, повсюду заполняя его тесно, тесно, так что между одной и другой трудно было бы поместить третью, плывут, плывут без конца, ровно, спокойно («Не настоящие», — думаю я, не зная, что это на самом деле — ток моей крови в глазных капиллярах, с ее микроскопическими красными тельцами). Пытаюсь следить за отдельными звездочками — невозможно, а потом и не хочется. Наступает нежное расслабление, а в звездном поле появляются знакомые, дневные фигуры. Потом и они смешиваются. То, чего нет, окончательно овладевает усталым мозгом.

Утром — какое-то смутное воспоминание с чувством сожаления... Что это было такое приятное, интересное? Ах, да! я летал. И как это было легко, просто... вот так, оттолкнулся ногой и полетел, выше: ниже, куда хотелось. Кто-то гнался, а мне было не страшно, и даже смешно. Как жаль, что этого нет на самом деле! Нельзя ли как-нибудь научиться. Ведь вот, прыгнуть можно, только слишком скоро падаешь на землю. Если бы пока еще не успел упасть, прыгнуть еще раз, и потом еще — все выше. Разве попробовать... Нет, никак не выходит.

Как жаль, что самое хорошее, самое интересное — все не настоящее.

Так из наивных и неутомимых исканий детского опыта зарождалась критика вещей.

3. СМЕРТЬ — УЧИТЕЛЬНИЦА

Смерть брата Володи (4) застала меня в возрасте лет шести — уже мыслящим существом.

Была боль вместе с недоумением, и было еще нечто. Идея непоправимого еще не сложилась в детском мозгу, и его охватывало тревожно-активное чувство: надо что-то предпринять, чтобы возвратить потерянное, надо как можно скорее, но я не знаю, что именно. Слезы родителей заставляли меня думать, что они не знают этого. Но все же я приставал к матери: «Мама, что же делать, что делать?»

— Молись Богу, Саша, — отвечала она, — молись усердно. Бог один — прибежище для несчастных.

— И Бог тогда вернет нам Володю, — с надеждой допытывался я.

— Нет, Саша, молись, чтобы упокоил Володю... — и она разразилась слезами.

Я не мог приставать больше, но не понимал. Бог взял Володю, но, ведь, Бог добрый. Он видит, как всем нам больно; почему же не вернуть? А если нет, то зачем же тогда молиться? И кого спросить? Я видел, что мои вопросы только еще больше расстроили маму, и уже не решался обратиться ни к отцу, ни, тем более, к старшему брату: мне было ясно, что в этом случае он такой же «маленький», как я.

Один Александрушка, сторож училища, старый николаевский солдат, большой наш друг, оставался вполне спокойным. Может быть, он знает?

— Александрушка, Бог, ведь, все может?

— Все может, Сашенька.

— Так он может вернуть Володю? Почему же мама велит мне молиться, чтобы он упокоил Володю, а не велит молиться, чтобы он отдал его?

Александрушка объяснил мне, что Бог, конечно, это может, но он этого никогда не делает, кого взял — не Возвращает, и просить нечего. Было очевидно, что Александрушка хорошо знает, что говорит. Искание закончилось, чувство заботы — «что делать?» — ушло; зато много сильнее стал холод, сжимавший сердце.

Молиться я, разумеется, и не думал: к чему? Ведь, все равно!.. Молитва стала для меня пустою, неинтересною, и это было уже навсегда. Я повторял ее слова каждый вечер, потому что так полагалось, но лишь бы отделаться поскорее.

Я не помню, чтобы обвинял Бога, хотя логически это, казалось, вытекало из положения. Но, должно быть, я смутно догадывался, что дело тут вообще не в Боге. Сомнений в его существовании не возникало, я верил в непреложную истину того, что говорят взрослые. Бог только стал далекой и чуждой отвлеченностью. Она, очевидно, удовлетворяла рассудочной потребности детского ума, потребности в порядке, у меня очень сильной и глубокой: образ хозяина вещей, руководителя событий, организатора вселенной — необходимый центр для оформления такого порядка в наивном мышлении; еще лет в четырнадцать — пятнадцать я придумывал неопровержимо логические доказательства бытия Божия. Но атеизм чувства был полнейший: никакого личного отношения к Богу не осталось. Пожалуй, даже, более того: все связанное с Богом и религией получило какую-то холодно-мертвенную окраску, отблеск того непоправимого, которое неожиданно приходит и беспощадно сжимает сердце.

Оттого, я думаю, мне всегда было так скучно и тоскливо, так не по себе в церкви. Блеск позолоты, пестрота картин, необычность форм странным образом оставляли равнодушными мои всегда столь жадные глаза, церковное пение никогда не трогало меня, никогда не казалось мне «настоящим» пением. Стоишь, потому что полагается, крестишься, когда все это делают, думаешь о самых различных вещах и ждешь: вот уже половина обедни, вот уже немного осталось, вот, наконец, слава Богу, кончается.

Когда, года через четыре после Володи, умер маленький Митя, у меня уже не возникало мысли и вопросов религиозного характера. К тому времени я знал, что бывает иногда настоящая, мнимая смерть — глубокая летаргия; которая вводила в заблуждение даже врачей; и все мои надежды, все мои мечты сосредоточивались на том, что так именно и окажется в этом случае. Я покушался осторожно убеждать родителей, чтобы не спешили с похоронами, обдумывал план ночью раскопать могилку и посмотреть... А похоронные обряды уже вызывали во мне чувство, близкое к злобе: и зачем только эти канительные церемонии, это ноющее пение, которое у всех вытягивает душу, когда и без того тяжело. И на самом деле, такие обряды своей жалостной низостью, надоедливым выпрашиванием чего-то у кого-то замечательно иллюстрируют рабский дух христианства.

Позже мне случилось познакомиться с похоронным ритуалом древних индусов-арийцев, как он установлен в книгах Ману (5). Весь он проникнут таким благородным мужеством во взгляде на смерть, чуждым всяких иллюзорных самоутешений, и в то же время такой твердой глубокою верою в жизнь, которая продолжает свой трудовой путь мимо смерти и через нее, — что невозможно прямо и сравнивать с той трусливо-унылой психологией самовнушения ненадежной надежды. Тут я впервые ясно почувствовал, как наивно самообольщен средний европеец, до сих пор искренно убежденный, что его официальная религия — христианство — есть высшая и лучшая из всех существующих и существовавших.

Знакомство со смертью своей потрясающей силой учит ребенка многому и очень важному в жизни. Для меня она была учительницей сочувствия всему живому, всем существам, которых она объединяет с нами, как общий врач.

Дети жестоки, потому что несознательны. Я помню свои детские жестокости: их основою была всецело слепота чувства, непонимание того, что маленькие животные, которых я мучил, ощущают и страдают. Сознание в этой сфере приходило, вероятно, разными путями; но оформлялось оно, становилось ясным для меня самого, именно через сопоставление фактов смерти. Они всего больше заставляли думать — мыслью и чувством.

Другие люди умирают так же, как мои близкие, и так же никогда больше не вернутся, никто их не увидит и они — никого, и мне их жаль, и жизнь их для меня — та же. А дальше... смерть берет и животных, как людей, значит, и в них жизнь та же. Логика, может быть, не блестящая, но для меня, ребенка, она была своя, и убеждала вполне. В ней была другая критика чувства, та, из которой росла вражда ко всему, что разрушает жизнь, единую, понятную, близкую, дорогую.

Единство страдания в мире стало мне понятно позже, и кажется, именно тогда, когда я постиг, что страдание — та же смерть, только неполная и незавершенная, когда я на себе заметил, что в страдании не живешь, и не хочется жить.

Так складывался первый, ребяческий идеал — жизни без боли и смерти.

РЦХИДНИ. Ф. 259. Oп. 1. Д. 3. Автограф.

ПРИМЕЧАНИЯ

35. Малиновский Н.А. (1868—?), инженер, врач. Старший брат А.А.Богданова.

36. Малиновский С.А. (1876—?), врач. Младший брат А.А.Богданова.

37. Зандер (Малиновская) Мария Александровна (1882—?), сестра А.А.Богданова, врач.

Луначарская (Малиновская) Анна Александровна (1884—1959), социал-демократка, публицист и переводчица; сестра А.А.Богданова, первая жена А.В.Луначарского.

Иванова (Малиновская) Ольга Александровна (1885—1943), сестра А.А.Богданова, учительница.

38. Владимир и Дмитрий — младшие братья А.А.Богданова, умерли в детстве.

39. Ману — мифический прародитель людей в индийской религии. Книги Ману об предписаний о правилах поведения в частной и общественной жизни в соответствии с религиозными догмами брахманизма.

ИСТОЧНИК: А.А.Богданов. Воспоминания о детстве // Неизвестный Богданов. В 3 кн. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 23—32.

№ 4

ОТВЕТ А.А.БОГДАНОВА НА ЗАПРОС ИНСТИТУТА ЛЕНИНА

ПРИ ЦК ВКП(б) О ВОЛОГОДСКОЙ ССЫЛКЕ

20 марта 1927 г.

ТОВАРИЩУ СОРИНУ1

Уважаемый товарищ,

в ответ на запрос Ваш от 2 марта по поводу моего пребывания в Вологде могу сообщить следующее:

Я приехал туда в начале 1901 года и нашел там несколько десятков ссыльных, в числе их группу киевлян с Бердяевым2 , как теоретиком, во главе (В.Г.Крыжановская3, П.Л.Тучапский4, Б.Э.Шен5, позже Н.К.Мукалов6и др.). Вскоре после всего этого выступил с философским докладом в духе критического позитивизма С.А.Суворов7, работавший там в статистике; Бердяев ему оппонировал, я Суворова поддерживал. Затем я сделал ряд докладов об историческом материализме (большая часть была в журналах, а потом в сборнике «Из психологии общества»). Бердяев обычно оппонировал; он был тогда хороший оратор (лучше нас), но по научным знаниям стоял не высоко, а в философии хорошо знал лишь неокантианские школы (лучше нас), отнюдь не позитивные (попадал в неловкое положение по поводу Авенариуса8 и Маха9. Понемногу даже киевляне стали колебаться в отношении к нему; среди же остальной колонии перевес уже в 1902 году был определенно на стороне «Реалистов», за Бердяева были только некоторые народоправцы (Вера Дениш10, Неклепаев11, да беллетрист А.М.Ремизов12). В 1902 году приехал Луначарский13 и стал сразу резко полемически выступать против Бердяева, которого уже тогда превосходил как оратор. К Бердяеву же присоединился союзник, гораздо более ученый, но мало талантливый, Богдан А.Кистяковский14. Полемика перешла и в журналы («Вопросы философии и психологии», рецензия Бердяева на мою книгу «Познание с исторической точки зрения», 1902 год, за октябрь, и мой ответ, кажется за декабрь того же года, а может быть в начале следующего (65-я книга журнала15); по поводу этих статей Б.А.Кистяковский открыто признал, что Бердяев «оконфузился с Авенариусом»). Затем вышел сборник «Проблемы идеализма», а мы, вологодские «реалисты», организовали в ответ сборник «Очерки реалистического мировоззрения»16. Нам помогал в редактировании также П.П.Румянцев17, который приехал заведовать вологодской статистикой.

К концу 1903 года влияние Бердяева в колонии свелось на нет, а отношение к нему со стороны социал-демократов было вообще ироническое. Он перестал выступать и, до срока ссылки, воспользовавшись своими связями, уехал. Философские интересы в это время уже стали заметно тускнеть, завязалась полетическая полемика в колонии с эсерами: там выступала группа Савинкова18 (с ним были Щеголев19, Будрин20, Мациевский и др.). Я уехал в начале 1904 года, закончив ссылку.

Вот все, что мог сейчас припомнить. Конкретные вопросы, может быть, помогли бы мне вспомнить еще кое-что.

С товарищеским приветом А.Богданов. 20—III—1927

РЦХИДНИ, Ф. 259. Oп. 1, Д. 4. ЛЛ. 1—4. Автограф

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Сорин В.Г. (1893—1944), член большевистской партии с 1917 г. С 1924 г. работал в Институте Ленина, затем в Институте Маркса—Энгельса—Ленина при ЦК ВКП(б).

2. Бердяев Н.А. (1874—1948), русский философ. В 1884—1894 учился в кадетском корпусе, с 1894 — в Киевском университете; с 1895 — в социал-демократическом движении, увлекался марксизмом. За участие в студенческих волнениях исключен из Университета. В 1900—1902 в ссылке в Вологде, отходит от марксизма и переходит на позиции христианского «мистического реализма». В 1904 г. вместе с С.Н.Булгаковым редактирует журнал «Новый путь». Один из инициаторов и авторов сб. «Вехи». После Отябрьской революции, в 19.18 г., избран вице-президентом Всероссийского союза писателей. В 1918/19 гг. организовал вольную академию духовной культуры, где читал лекции по философии и богословию. В 1922 году выслан за границу, где основал религиозно-философский журнал «Путь», выходивший в Париже в 1925—40 гг.

3. Крыжановская В.Г. (Тучапская) (1866—?), член киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Находилась в ссылке в Вологде, где входила в литературную с.-д. группу.

4. Тучапский П.Л. (Лукашевич) (1869—1922), в революционном движении с 1883 г., участник I съезда РСДРП, член Киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

5. Шен.Б.З. (1873—?), за революционную деятельность в Киеве в 1900—1903 гг. В принадлежность к Московскому Комитету РСДРП отбывал ссылку в Вологде.

6. Мукалов Н.К. (1875—?), член киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» в 1900—1902 гг.

7. Суворов С.А. (Борисов) (1870—1918), в 90-е гг.— народоволец, с 1900—социал-демократ. В годы реакции примкнул к левым большевикам, после 1910 г. отошел от партийной работы; в 1917 примкнул к меньшевикам-интернационалистам. Погиб во время контрреволюционного мятежа в 1918 году в Ярославле.

8. Авенариус (Avenarius) Рихард (1843—1896), швейцарский философ, основатель эмпириокритицизма.

9. Max (Mach) Эрнст (1838—1916), австрийский физик и философ, основатель эмпириокритицизма.

10. Дениш В.П., народница, член организации «Народное право». В 1896—1901 гг. отбывала ссылку в Сольвычегодске, Вел. Устюге, в Вологде, где по окончании ссылки находилась под негласным надзором.

11. Неклепаев И.А. (1865—?) — народник, член организации «Народное право», в 1896—1901 гг. отбывал ссылку в Усть-Сысольске, Великом Устюге, Вологде.

12. Ремизов А.М. (1877—1957), русский писатель-декадент. С 1900 отбывал ссылку в Вологде и Усть-Сысольске.

13. Луначарский (псевд. Воинов) А.В. (1875—1933), в революционном движении С 1895 Г., после II съезда РСДРП большевик, входил в редакции большевистских газет «Вперед», «Пролетарий», «Новая Жизнь» и др. Один из организаторов и лектор высших социал-демократических пропагандистско-агитаторскнх школ для рабочих на Капри и в Болонье, член группы «Вперед». В 1-ю мировую войну интернационалист. На VI съезде РСДРП (б) принят в ее ряды. С 1917 по 1929 — Нарком по просвещению РСФСР, близкий друг А.А.Богданова.

14. Кистяковский Б.А. (1868—1920), кадет, публицист, по профессии юрист. В 1902 г. В Вологде присоединился к Бердяеву. С 1906 г. Преподавал в Московском коммерческом институте, позднее приват-доцент Московского университета. В 1908—1909 гг. Был редактором московского журнала «Критическое обозрение», в 1913—1917—редактировал журнал Московского юридического общества «Юридический вестник». В 1917 г. Профессор Киевского университета по кафедре государственного права.

15. Рецензия Бердяева: Н.Бердяев «Заметки о книге Богданова «Познание с исторической точки зрения» — «Вопросы философии и психологии» (1902), № 4; Ответ А.А.Богданова Н.Бердяеву: А.Богданов. «К вопросу о новейших философских течениях» — «Вопросы философии и психологии» (1902) № 11—12.

16. «Очерки реалистического мировоззрения. Сборник статей по философии, общественной науке и жизни», спб., 1904, изд. С.Дороватовского и А.Чарушникова. В сборнике, кроме А.А.Богданова, написавшего предисловие и две статьи (одна под псевдонимом Н.Корсак), приняли участие В.Базаров, С.Суворов, А.Луначарский, А.Финн-Енотаевский, П.Маслов, П.Румянцев, В.Фриче и др.

17. Румянцев (Шмидт) П.П. (1870—1925), в социал-демократическом движении с 90-х гг., в 1900—1904 гг. Находился под негласным надзором полиции в Вологде. После II съезда РСДРП большевик, делегат III съезда РСДРП. В годы реакции отошел от партийной работы, занимался статистикой, участвовал в философских сборниках.

18. Савинков Б.В. (1879—1925), в революционном движении с 1897 г., связан с народничеством, в 1901 г. арестован и в 1902 г. выслан в Вологду. С 1903 г. эсер, член ее «боевой организации», организатор многочисленных террористических актов. После Февральской революции — товарищ военного министра Временного правительства, военный генерал-губернатор Петрограда. После Октябрьской революции — организатор и руководитель ряда антисоветских заговоров и контрреволюционных мятежей. Эмигрировал за границу. В 1924 г. при нелегальном переходе границы был арестован и приговорен Военной комиссией Верховного Суда СССР к расстрелу. Решением ЦИК СССР расстрел заменен десятилетием тюремного заключения. В 1925 г. находясь в тюрьме, покончил с собой.

19. Щеголев П.Е. (1877—1931), в революционном движении с 90-х гг., народник; член Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», входил в группу содействия «Искре». В 1901 г. выслан в Вологду. После Октябрьской революции на научной и литературной работе.

20. Будрин П.А. (1875—1947), в революционном движении с 90-х гг., в 1901 г. выслан на три года в Вологодскую губернию (Вологда, Тотьма), входил в группу Савинкова Б.В. После Февральской революции 1917 г. городской голова г. Богородска. В 1918 г. зав. курсами школьных инструкторов физического труда при Наркомпросе, в 1920 г. — в Красной армии, в 1921 — в Губернском отделе народного образования, в 1930 г — преподаватель педагогического института, затем научный работник областного архива в Свердловске, директор музея.

ИСТОЧНИК: Ответ А.А.Богданова на запрос Института Ленина при ЦК ВКП(б) о вологодской ссылке, 20 марта 1927 г. // Неизвестный Богданов. В 3 кн. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 32—33.

№ 5

А.А.БОГДАНОВ

ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ ОБ АРЕСТЕ И ПРЕБЫВАНИИ

ВО ВНУТРЕННЕЙ ТЮРЬМЕ ГПУ С ПРИЛОЖЕНИЕМ ПИСЕМ

НА ИМЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГПУ Ф.Э.ДЗЕРЖИНСКОГО

25 октября 1923 г.

ПЯТЬ НЕДЕЛЬ В ГПУ

(8 сентября — 13 октября 1923 года)

У меня сохранилось от моего дела два заявления Дзержинскому, одно из них — довольно обстоятельное, сыгравшее, кажется, центральную роль в происшедшем до сих пор. Протоколы допросов, к сожалению, имеются только в самом деле, также и ряд других заявлений. Кто знает, сохранится ли все это для будущего? Поэтому я решил, дополнив эти два документа по свежей памяти краткими объяснениями, постараться сберечь их до того времени, когда опубликование станет возможным и допустимым, и создадутся условия для беспристрастного суждения о всем деле.

В ночь на 8 сентября 1923 года я был арестован по ордеру ГПУ после тщательного обыска. Были взяты два незначительных письма и одно, мое же, неизвестно кем перепечатанное, не знаю как ко мне попавшее письмо (1). Его кто-то забыл в моей книге «Сибирских Огней» (2). По содержанию оно было вполне легально, только перепечатано крайне нелепо: без моего имени и с пометкой «Только для членов партии». Я, конечно, тут же его признал своим. Оно мне было в моем деле полезно, устанавливая мою принципиальную аполитичность, и до некоторой степени, намечая мои взгляды на современное развитие, грубо искаженные в литературной травле, которая велась против меня эти годы.

Причин ареста я не знал, но у меня возникло предположение, что была прослежена и ошибочно понята только что мной созданная организация «физиологического коллективизма», для опытов повышения жизнеспособности людей методом обменного переливания крови. Основываясь на этой догадке, я тотчас после ареста послал Ф.Э.Дзержинскому (3) письмо соответственного содержания. Догадка была ошибочна, но не вполне: в центре означенной организации, у доктора Малолеткова (4), был сделан такой же обыск, и так же оставлена засада. Дзержинского, по-видимому, не было тогда в Москве: мне потом сказали, что письмо «отправлено» к нему.

Меня посадили во Внутренней тюрьме ГПУ, в камере 49, с арестантом, обвиняемым по уголовному делу, и 5 дней держали на одинаковом с ним положении: без книг, без письменных принадлежностей, без прогулок, и без допроса, против чего я в двух заявлениях протестовал.

В среду, 12-го, мне сделали чисто анкетный допрос (кто я, и пр.) и начали улучшать условия, которые постепенно были доведены приблизительно до уровня «Крестов» в мое последнее пребывание там, в 1905—6 годах.

В четверг, 13-го, был допрос по существу у Агранова (5), Особоуполномоченного. Обвинение в организационной и идейной связи с группою «Рабочая Правда» (6). Дали три издания «Рабочей Правды», из которых я раньше видал только одно («Р.П.» № 2), лишь несколько минут, бегло просматривал. Дело в том, что еще в апреле — мае до меня доходили слухи о намерении тех, кто вел против меня литературную кампанию, связать меня с «Р.П.»; и это внушило мне такое отвращение, что не было желания знакомиться ближе с этими изданиями.

В «Р.П.» №2 имелась целая статья (за подписью «Леонид» (7)) и куски других статей (особенно «Платформы), написанные в моей терминологии, частью представлявшие почти мозаику из отдельных мест моих работ. Мне легко было показать, что это писал не я, а какой-то неопытный подражатель: рука довольно неумелая, мысли резко расходящиеся с моей неоднократно выраженной, частью и печатно зафиксированной позицией.

Следователи (Агранов, Славатинский) настаивали на том, что я все-таки ответственен за «Р.П.», как явных «богдановцев». Я отвечал, что ответственен не более, чем Плеханов (8) и Ленин за их теоретических последователей — Мясникова (9) с «Рабочей Группой», или Маркс за меньшевизм, или основатели меньшевизма за «максималистскую» позицию Троцкого (10), Дана (11), Мартынова (12) в 1905 году.

Они, однако, настаивали, что должно же быть в моих идеях что-то, специально подходившее для «Рабочей Правды» и привлекавшее этих противников РКП. После некоторых размышлений, я пришел к теории, которая, как полагаю, вполне убедительно и ясно раскрывает основы такого тяготения «Р.П.» к моим идеям, а также бесцеремонного отношения ко мне лично (см. ниже, в письме к Дзержинскому, цитату из протокола). Этим, собственно, следствие по существу и заканчивалось.

Вопросы конкретно-фактического характера касались либо людей мне близких и заведомо для меня непричастных к «Рабочей Правде», либо мне не известных, либо таких, о которых я мало что мог сказать. Были данные «внешнего наблюдения», которые мне без труда удалось разъяснить. Спрашивали также об организациях, которые я совсем мало знал, как «Октябрь мысли», или круги преподавателей Свердловского Университета (13).

В общем, следствие, на мой взгляд, велось добросовестно, — на первом же допросе от меня не скрыли и противоречивости своих данных. Но понятие о моей точке зрения и вообще о моих взглядах у следователей имелось частью смутное, частью извращенное; в общем, оно соответствовало тому, что было написано в сикофантских статьях Я.Яковлева (Эпштейна (14)), и что разными путями инсинуировалось в газетной травле (*).

Когда все было разъяснено и допросы, естественно, исчерпались, а меня продолжали держать в тюрьме, я обратился к Дзержинскому с заявлением, которое у меня сохранилось, и здесь приводится.

НАЧАЛЬНИКУ ГПУ

Ф.Э.ДЗЕРЖИНСКОМУ

[ОТ] ЧЛЕНА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ АКАДЕМИИ

А.БОГДАНОВА

ЗАЯВЛЕНИЕ

После своего ареста я обратился к Вам с заявлением, которое не было основано на знакомстве с сутью моего дела. Теперь она стала мне ясна, и я позволяю себе вновь к Вам обратиться.

Меня обвиняют в мелкой подпольной работе, направленной против РКП, и ведущейся под фирмою группы «Рабочая Правда». Обвинение для меня психологически позорящее — совершенно независимо от того, как смотреть на эту группу. Ибо оно означает вот что:

Старый работник, с многолетним политическим стажем и опытом, уклонился от великой борьбы, когда она разгоралась, когда она охватила пламенем всю его страну, когда его товарищи изнемогали под тяжестью сверх сил, под жестокими ударами со всех сторон; в такое время он предпочел идти своим путем, работать в иной области, где не звучал набат к «сбору всех частей» — в области культуры и науки.

Одно из двух: или этот человек — презренный дезертир, или он имел серьезные и глубокие основания так поступать.

Но вот, когда буря затихла, когда жизнь стала входить в свои рамки, когда главные жертвы принесены, а дело культуры и науки вновь занимает свое нормальное место в жизни, — именно тогда этот человек украдкою пробирается на арену политики, и начинает, анонимно, во мраке! — что-то делать... Не важно, что. Но где же те «серьезные и глубокие основания», которые удержали его в безопасной дали от пожара? Значит, их не было?

Тогда нет оправдания, и приговор ясен.

Основания были и остались, серьезные и глубокие. Работник не изменял и не отдыхал; он тоже делал дело, по его полному и продуманному убеждению необходимое для мировой революции, для социализма; он тоже взял на себя задачи по масштабу сверх человеческих сил. И он не мог поступать иначе, потому что в этом деле, в этих задачах он был одинок, и некому было его сменить, некому его заменить.

Идея пролетарской культуры... Да, может быть, теперь, в нашей крестьянской, нищей и голодной стране, она стала несвоевременна; может быть, наш малочисленный, истощенный героической борьбою с врагами и разрухою, пролетариат обречен лишь ощупью и частицами творить эту культуру, пока не наберется сил для сознательного созидания и собирания ее элементов. Но остается непреложным фактом, что в первые, страшные годы борьбы лозунг этот, даже смутно понимаемый, одушевлял бойцов, сознание себя носителями новой, высшей культуры усиливало их веру в себя.

А теперь лозунг разнесся по всему коммунистическому миру; и спросите коммунистов немецких, английских, итальянских, чехословацких — полезен ли он им в их деле?

Всеобщая организационная наука. Разве всеобщая разруха, разве мировая дезорганизация не говорят сурово и властно об ее необходимости? И когда нашему рабочему классу силою вещей пришлось взяться за организацию всей жизни страны, разве не было самым трагическим в его положении то, что ему пришлось это делать ощупью, да с помощью специалистов старой науки, которая сама никогда не ставила задачи в целом? И разве мыслима всеобщая научная организация мирового хозяйства в социализм без выработанного орудия—всеобщей организационной науки?

Выступает с жестокой настоятельностью вопрос об едином хозяйственном плане. Спросите наших ученых-специалистов — профессоров Громана (15), Базарова (16), самого руководителя Госплана Кржижановского (17), — нужна ли и полезна ли для решения этого вопроса организационная наука?

Вот две задачи. Никто другой не брал их на себя. Но и отдавши им главную долю своих сил, я вел все время непосредственную работу для Советской России: просветительную, как автор учебников, которые применяются сотнями тысяч, которые издаются и Госиздатом, и комитетами РКП; лекторскую и профессорскую, — пока это мне позволяли. Работал и тут, конечно, не меньше любого из одобряемых и поощряемых спецов.

За последние годы прибавилась третья задача. Благодаря исследованиям английских и американских врачей, делавшим многие тысячи операций переливания крови, стала практически осуществима моя старая мечта об опытах развития жизненной энергии путем «физиологического коллективизма», обмена крови между людьми, укрепляющего каждый организм по линиям его слабости. И новые данные подтверждают вероятность такого решения.

Вот три задачи. Прав я или не прав в их постановке, но для меня они — все.

И этим рисковать, этим жертвовать ради какого-то маленького подполья?

*   * *

Однако обвинение возникло не случайно. Его основа—поистине беспримерное использование некоторыми авторами «Рабочей Правды» моего литературного достояния. Целые статьи или куски [из] них сплошь написаны в моих словах и выражениях, либо составлены прямо из обрывков, взятых в разных местах моих работ. Если бы я писал это, мой поступок нельзя было бы назвать иначе, как безумным доносом на самого себя.

Опытный литератор легко отличил бы упорное подражание от оригинала. Но, конечно, следователи не обязаны быть опытными литераторами, и их предположения были естественны. Если же Вы спросите у И.И.Степанова (18), хорошо знающего мою руку, то он скажет Вам, что я, конечно, не способен писать так тускло, повторять так стереотипно свои старые фразы, делать явные ошибки против правил популяризации, даже стилистики.

Но мне удалось показать нечто более важное. Как раз там, где всего грубее внешнее подражание, мысли наиболее резко расходятся с тем, что я постоянно высказывал и печатно, и публично, и в бесчисленных разговорах с товарищами. И это особенно по вопросу о движущих силах революции, о реальной основе Советской власти и РКП.

А о том, что основной вывод «Рабочей Правды» — призыв к образованию новой рабочей партии — противоречит многократно выраженному мной убеждению, что теперь по объективным условиям не может быть иной партии, кроме существующей, — следователям было уже известно.

Думаю, мне удалось в общем убедить их; и вопрос, на котором они затем всего больше настаивали, был такой: почему же именно «Р.П.» так привержена к моим словам и схемам, почему она так упорно хочет обосноваться на них?

Мне самому понадобилось время, чтобы решить этот вопрос; и вот как я на него следователям ответил:

«Напомню о своем положении за последние три года. Я подвергался не десяткам, а, полагаю, сотням нападений со стороны влиятельных лиц, а то и влиятельных кругов, — в официальных документах, публичных выступлениях, в газетных, журнальных статьях, целых книгах. Я как-то сказал, что журнал «Под знаменем марксизма» (19) издается наполовину против меня, бывший при этом Ш.М.Дволайцкий (20), сам один из ближайших сотрудников этого журнала, поправил меня: «Не наполовину, а вполне». Мои попытки отвечать не печатались; да и немыслимо было бы на все ответить. Вокруг меня создавалась отравленная, враждебная атмосфера... Только она сделала возможным возникновение моего дела. И она же для него создала материал, — толкнуло кого надо, к «богдановщине».

Существовали элементы брожения, недовольные ходом вещей, порядком, партией. Они, конечно, искали идеологии для себя. И вот, они видят человевка, которого преследуют; кто? те самые, в ком для них воплощаются стимулы их недовольства, кого они считают врагами своих стремлений. Что может быть проще и логичнее вывода: «А, вот он, должно быть, и есть тот, у кого мы найдем, что нам надо». Читают, изучают, истолковывают применительно к своим настроениям. Думают обратиться к нему, но он, оказывается, забронировался в роли теоретика, исследователя — в «аполитичности». Практически — политических указаний получить у него нельзя, а его оценка текущего развития только расхолаживает: «нет объективных условий для создания новых политических сил, не может быть иной партии, кроме той, какая существует». Ну, что же, — думают они, — в этом мы без него обойдемся. Используем, что нам подойдет, и уж используем полностью, — нечего с ним церемониться; а задачи сумеем поставить сами, какие мы находим правильными.

Тут все объясняется: и «приверженность к богдановщие», и варварски-бесцеремонное, ни с чем не считающееся использование, и самое понимание, резко противоречащее моим действительным идеям. Так же не случайно все это, как и то, что люди, действительно понимающие, а не просто использующие мои идеи, сколько я таких знаю, идут либо, подобно мне, в науку, либо в строительно-творческую практику жизни.

Молодость узка и фанатична: «С Богдановым церемониться нечего; наше дело дороже; получить такого мученика для нашего дела (хочет он, или не хочет) это выгодно!» И при всей их теоретической и литературной незрелости, это, в смысле политического инстинкта, оказывается не так уж наивно... Если я не сразу понял эту связь фактов, то лишь потому, что давно не думал о политической линии.

Так случилось, что одинокий работник науки,— одинокий, как немногие, — оказался между молотом и наковальней: одни давно стремятся «добить» его как ненавистного мыслителя, Другие — не прочь подставить его под удары, потому что это им далеко не вредно. Интересы сошлись. Но будет великой несправедливостью, которую заклеймит суд истории, если оба эти плана удадутся».

*   * *

Меня спрашивали, почему я раньше не отмежевался откровенно от этой группы, раз до меня давно уже доходили слухи о намерении моих противников связать меня с нею. Но как ответить на темные слухи? Ведь прямо и открыто никто ничего не говорил. И разве не были ответом по существу мои заявления об отказе от участия в активной политике? Да и не верилось мне в реальность угрозы, и не хотелось думать о таких вещах, поглощенному своими задачами. Даже после ареста не на этом сначала остановились мои предположения.

И вот, я дал все объяснения, как думаю, исчерпывающие; но мое положение остается прежнее. Не допускаю мысли, чтобы в Советской России, в ее центре, человек и работник мог оставаться лишенным свободы по условиям только формальным и канцелярским. Значит, есть еще какие-то сомнения? В таком случае обращаюсь к Вам с просьбой допросить меня лично.

Я ничего не могу сказать против Ваших следователей. Они ведут дело, очевидно, по выработанной технике; они внимательны и корректны. Но у Вас есть два преимущества в этом случае.

Во-первых, Вы уже знаете меня, и лицом к лицу, сразу поймете.

Во-вторых, хотя та враждебная атмосфера, которая вокруг меня создалась, захватила, вероятно, и Вас, но Вы, по самому своему положению легче сможете от нее отвлечься. Ибо Вы знаете, что действуете на открытой арене истории, которая наш общий судья.

То, чего я добиваюсь, есть строгая справедливость, и ничего больше. Если она будет оказана, я буду рад не только за свое дело и за себя, но также за Ваше дело и за Вас.

А.Богданов.

27 сентября 1923 г.»

Дзержинский вызвал и допросил меня в тот же день. С самого начала обнаружилось, что у него о моей точке зрения не более ясное и столь же ложное понятие, как у следователей. «Если Вы считаете нашу революцию революцией передового капитализма, то Вы все равно наш враг, ибо это нас подрывает и дает опору нашим противникам». Когда я сказал, что такого мнения у меня никогда не было, он предложил мне сформулировать мои основные взгляды на мировую и русскую революцию. После часового разговора его отношение ко мне стало совсем иным. Он предложил мне письменно изложить сказанное и обещал освободить «в пределах одной недели». Раньше, по его словам, он не мог «по соображениям дел ГПУ». Был, впрочем, в конце вопрос о том, чтобы мне «жить вне Москвы», но к этому вопросу он обещал вернуться позже.

Я написал довольно большой доклад, в общем то же, что в моих тезисах «Мировая война и мировая революция» (21) и «Судьбы пролетарской культуры». К этому я прибавил книжку нового издания «Начального курса политической экономии» с главой о русской революции и военном коммунизме.

Дзержинский приказал давать мне свидания и позволил сказать жене о его обещании. На второе свидание жена пришла очень взволнованная. От Енукидзе (22), который со Смидовичем (23) за меня хлопотали, до нее дошло сообщение, что против меня есть показания какого-то субъекта, который якобы утверждал, что сам видел и слышал меня на конференции «Р.П». Она написала по этому поводу письмо Дзержинскому. На свидании она успела кой-что шепнуть обо всем этом. Рассказ, по-видимому, был нужен специально для того, чтобы мои старые товарищи не приставали к ГПУ. Со мной об этом никакого и разговора не было. Я уверен, что в применении таких методов Дзержинский ни при чем. Его искренность во мне не возбуждала и не возбуждает никаких сомнений.

Тем не менее, так как неделя прошла, а меня не освобождали, я обратился к Дзержинскому со вторым сохранившимся у меня заявлением, которое привожу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ГПУ Ф.Э.ДЗЕРЖИНСКОМУ

[ОТ] АРЕСТОВАННОГО ЧЛЕНА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ

АКАДЕМИИ А.БОГДАНОВА

ЗАЯВЛЕНИЕ

Вы отозвались на мою просьбу о личном допросе; это показывает, что Ваше отношение к моему делу не основано ни на голом формализме, ни на предвзятости, какая могла бы быть навеяна враждебною мне атмосферою.

В субботу, l9/IX я послал Вам возможно подробный доклад о моих взглядам по поставленным Вами вопросам, в понедельник, 1/Х — мою книжку, изданную для масс как элементарнейший учебник. Из этих данных Вы, я думаю, могли убедиться, что я объективно никогда не был врагом Советской власти, что я не был им субъективно, Вам может сказать каждый из наших общих старых товарищей, имевших общение со мною за это время.

Ввиду всего этого, позволяю себе напомнить Вам тот момент нашего разговора, который заключал в себе определенное обещание с Вашей стороны, связанное с недельным сроком. Пишу это заявление ровно через неделю по окончании разговора; дойдет до Вас оно, разумеется, позже. Я, конечно, понимаю, что в Вашем выражении был оттенок приблизительности (даже, помнится, слово «около»), и заранее извиняюсь, если беспокою Вас напрасно; Вы поймете мою невольную настойчивость. Всякое слово человека, занимающего Ваше социальное положение, вещь серьезная, и если что-нибудь изменилось, если явились новые моменты в моем деле, они должны быть мне предъявлены.

В этом я позволяю себе всецело полагаться на Вас.

4 октября 1923, 7 часов вечера

А.Богданов.

Через два дня Агранов передал мне ответ Дзержинского:

обещание остается в силе, но со временем у него не вышло, придется ждать еще. Очевидно, он встретил сопротивления, каких не ожидал (а я ожидал).

Прошла еще неделя, и я был освобожден, без высылки. Не знаю может быть, на последнее имел некоторое влияние аргумент, высказанный мною в конце доклада Дзержинскому: всякие дальнейшие репрессии против меня должны объективно вести к закреплению, в глазах всей публики, моей фирмы за «Рабочей Правдой».

С освобождением был связан характерный эпизод. Накануне ночью, в 12-м часу (в тюрьме тушили огни в 10 часов) меня вызвали к Агранову, и он любезно сообщил мне, что завтра я буду освобожден утром же, в 11—12 часов. Я заметил, что в тюрьме, как я слышал, освобождают только вечером. Агранов ответил, что если выполнять все формальности, то это так бы и вышло; но для меня все будет сделано спешно, в неформальном порядке, и тут же отдал об этом распоряжение Славатинскому.

На другой день после срока проходил один час за другим, а об освобождении не было помину. В 3 часа я пришел к мысли, что надо мной решили на прощание устроить маленькое издевательство, и написал в этом смысле спешное заявление на имя Агранова и Славатинского. А к 4 1/2, размышляя о том, что я в сущности, в руках не ГПУ, которое только аппарат, а в руках врагов, которым до оправданий и аргументов, конечно, нет дела, я пришел к выводу, что ночная сцена со всеми любезностями (хотели даже ночью же известить мою жену, да не было телефона), была, по всей видимости, садистической комедией, что меня и не думают освобождать, а хотят довести до поступков, которые дали бы повод к более сильным репрессиям. Я написал к 5 ч. негодующее заявление на имя следователей и жалобу Дзержинскому, — его я, разумеется, на участие в таком деле способным не считал. Если бы дело еще затянулось, я бы, вероятно, разгромил камеру, чтобы найти выход волнению, которое угрожало меня задушить (артериосклероз, аневризма, переутомленное сердце). Но в 5 ч. меня вызвали «с вещами». Я вышел из тюрьмы больным, тогда как утром, несмотря на бессонную ночь, был совершенно здоров.

Через 2 дня, 15, Агранов вызвал меня для объяснений. Он был оскорблен за себя и за ГПУ. Я ему ответил, что, конечно, я теперь знаю об ошибочности моего предположения, — но при общей нелепости происшедшего и подчеркнутых обещаниях оно было возможно, даже естественно; таким оно казалось и моему сожителю по камере (политический, по делу «Рабочей группы»), человеку со стороны; и наиболее пострадавшим был все-таки я — эти 5 часов обошлись мне дороже, чем, вероятно, лишние 5 месяцев тюрьмы. Он сказал, что инцидент будет считаться исчерпанным и больше меня беспокоить не станут.

В ночном разговоре мне было заявлено, что следствие выяснило мою непричастность к делу «Рабочей Правды» — у меня было только «окружение» в смысле таких элементов, и использование с их стороны.

Формально, однако, дело не закончено, на этом основании тюрьма отказывалась выдать мои вещи.

На мой взгляд, роль ГПУ в этом деле пассивная, – ответственность, конечно, не на нем. Оценку всего дела даст будущее.

* Тем более не имели они понятия обо мне как о личности. Они настойчиво убеждали меня назвать из приходившей ко мне со всякими запросами как к своему учителю, молодежи тех, кто проявлял рабоче-правдинские и близкие к ним тенденции. Не раз убеждали.

25 октября 1923.

А.Богданов.

РЦХИДНИ. Ф. 259. Oп. 1. Д. 2. Автограф.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Имеется в виду письмо, написанное А.А.Богдановым 24 ноября 1920 г. и напечатанное под заголовком «Письмо т. Н. к т. Н.Н.» по тексту копии, снятой 24 марта 1921 г. Как утверждает сам Богданов, «письмо было частное, на цензуру не рассчитанное, т. е. именно письменный по форме частный разговор с хорошим товарищем». В письме Богданов отвечает на вопросы неизвестного по поводу его программы Рабоче-Крестьянского университета и дает свою оценку общественно-политической ситуации и перспектив развития России после мировой войны и революции.

2. «Сибирские огни» — литературно-художественный и общественно-политический ежемесячный журнал советских писателей РСФСР и Новосибирской организации писателей. Выходит с 1922 г. в г. Новосибирске.

3. Дзержинский Ф.Э. (1877—1926), деятель польского и российского революционного движения с 1895 г. Много лет провел в тюрьмах и ссылках. С 1917 г — председатель ВЧК—ГПУ—ОГПУ и нарком внутренних дел в 1919—23 гг. Одновременно в 1921 г. — нарком путей сообщения, с 1924 г. председатель ВСНХ СССР.

4. Малолетков С.Л. (1863—1942), по профессии врач, с 1926 г. заместитель директора на научной и учебной части в Институте переливания крови. А. А. Богданов познакомился с ним на фронте в 1914 году, вместе с ним и др. начал производить опыты по обменному переливанию крови.

5. Агранов Я.С. (1893—1939) — в 1912—14 гг. — эсер; в большевистской партии с 1915 г. В 1919—20 гг. секретарь СНК. С мая 1919 г. работал особоуполномоченным при Президиуме ВЧК.

6. «Рабочая Правда» — группа, существовала в 1923 г. как объединение членов РКП(б), не согласных с линией руководства партии. При анализе положения дел в партии и в стране члены группы использовали отдельные мысли и формулировки А.А.Богданова, что и послужило формальной причиной для его ареста. В сентябре 1923 г. Пленум ЦК РКП (б), заслушав доклад Ф.Э.Дзержинского, констатировал, что «Рабочая группа» и «Рабочая Правда» ведут антисоветскую и антикоммунистическую работу, и признал участие в этих группах и содействие им несовместимых с принадлежностью к РКП.

7. Псевдоним взят из романа А.А.Богданова «Красная Звезда».

8. Плеханов Г.В. (1856—1918), теоретик российского и международного рабочего движения, философ, пропагандист марксизма. С 1875 г. народник, один из руководителей «Земли и воли», «Черного передела». С 1880 г. в эмиграции. Организатор группы «Освобождение труда», один из основателей РСДРП и газеты «Искра». После 1903 г. один из лидеров меньшевизма. В годы первой мировой войны — оборонец. В 1917 г. вернулся в Россию, поддерживал Временное правительство. К Октябрьскому перевороту отнесся отрицательно.

9. Мясников Г.И. (1889—1945)—состоял в большевистской партии с 1906 г., работал в Перми, с 1921 г. — в Петрограде. Позднее организатор «Рабочей группы», обвинявшей ЦК РКП (б) в антирабочей политике, требуя свободы внутрипартийных группировок. Летом 1923 г. призывал к всеобщей политической стачке. Эмигрировал за границу. В 1945 г. вернулся в СССР. Был арестован органами НКГБ и в октябре 1945 г. осужден к расстрелу.

10. Троцкий (Бронштейн) Л.Д. (1879—1940), в социал-демократическом движении с конца 90-х гг., после II съезда РСДРП меньшевик. В 1905 г. председатель Петербургского Совета рабочих депутатов, принимал активное участие в редакции газеты «Начало». Позднее разделял взгляды ликвидаторов. В период первой мировой войны занимал центристскую позицию. Вернувшись из эмиграции, вступил в группу социал-демократов интернационалистов («новожизненцев»). На VI съезде РСДРП(б) вместе с межрайонцами был принят в партию. Один из организаторов Красной Армии и обороны страны в годы гражданской войны. В 1929 г. по обвинению в антисоветской деятельности выслан из СССР.

11. Дан (Гурвич) Ф.И. (1871—1947), по профессии врач; в социал-демократическом движении с 1894 г., с 1895—член, а с 1896 г. — один из руководителей Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», участвовал в транспортировке «Искры». Один из лидеров меньшевизма, член новой редакции «Искры». В 1905 г. входил в редакцию газеты «Начало», сотрудничал в легальных ликвидаторских журналах «Дело жизни», «Наша Заря», редактировал «Луч». Перед войной выслан в Сибирь, выступал с оборонческих позиций. После Февральской революции 1917 г. — член Исполкома Петроградского Совета, ВЦИК 1-го созыва, в 1918—1920 гг., работал врачом в органах Наркомздрава. В 1922 г. выслан за границу. Принимал участие в создании Социалистического Интернационала, редактировал «Социалистический вестник». В 1941—1947 гг. издавал в США журнал «Новый путь» — орган меньшевиков-эмигрантов.

12. Мартынов (Пиккер) А.С. (1865—1935), в революционном движении с 1884 г., народник, с 1900 г. — один из идеологов «экономизма», с 1903 г. меньшевик. В 1905 г. отходил от официальной позиции меньшевиков по отношению к Петербургскому совету рабочих депутатов; сотрудничал в газете «Начало» и др. В 1907—1912 гг. — член ЦК РСДРП, с 1923 г. — член РКП(б). В дальнейшем на журналистской работе.

13. Коммунистический университет им. Я.М.Свердлова — первое учебное заведение в РСФСР для подготовки советских и партийных кадров, созданное в 1919 г. на базе курсов агитаторов и инструкторов при ВЦИК, школы советской работы и упраздненного Московского Пролетарского университета. В результате дальнейших преобразований с 1978 г. — Академия общественных наук (АОН) при ЦК КПСС. В 1992 г. АОН при ЦК КПСС прекратила свое существование.

14. Яковлев (Эпштейн) Я.А. (1896—1939)—член большевистской партии с 1913 г. После Февральской революции 1917 г. на партийной работе на Украине. С 1926 г. — зам. наркома РКИ, с 1929 г. — нарком земледелия СССР, с 1934 г. — зав. сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б), член ЦК ВКП(б), член ЦКК партии и член ЦИК СССР.

15. Громан В.Г. (1874—1932)—русский экономист и статистик. В социал-демократическом движении с 90-х гг., с 1905 по 1907 гг. — меньшевик. После Февральской революции 1917 г. выступал за «планомерную организацию народного хозяйства и труда» по образцу государственно-монополистической организации экономики Германии. В 1918 г, — председатель Северной продовольственной управы, в дальнейшем на научной работе. Отрицал объективные закономерности построения социализма, считал социалистическое строительство продуктом субъективной воли советского государства, выступал за полную свободу рыночных отношений, считал закономерностью экономики состояние равновесия. Теории Громана были подвергнуты критике в ходе дискуссии о сущности и методологии социалистического планирования в 20-е годы. В 1931 г. за антисоветскую деятельность осужден.

16. Базаров (Руднев В.А.) (1874—1939), социал-демократ, философ, экономист, публицист; в 1903—1909 гг. большевик Подвергнут критике В.И.Лениным в книге «Материализм и эмпириокритицизм». В 1917 г. член редакций «Летописи», «Известий» Петроградского Совета и газеты «Новая Жизнь». Один из учредителей партии РСДРП — интернационалистов, член ее ЦК. С лета 1918 г. отошел от партийной деятельности. В 1919—1921 гг. — член редакции меньшевистского журнала «Мысль» (Харьков). С 1922 г. заведовал отделом Госплана СССР. Член Комакадемии; в последние годы жизни занимался переводами. Репрессирован.

17. Кржижановский Г. М. (1872—1959), в революционном движении с 1893 г — Один из руководителей Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», агент «Искры», с 1903 г. большевик, член ЦК РСДРП. В 1920 г. председатель комиссии ГОЭЛРО, с 1921 г. Председатель Госплана. В 1929 г. академик АН СССР. В 1930—32 гг. Председатель Главэнерго и руководитель Энергетического института.

18. Степанов (Скворцов-Степанов) И.И. (1870—1928), окончил Московский учительский институт — преподаватель начального училища. В социал-демократическом движении с 19 г., большевик с 1904 Г. Участник революции 1905—1907 гг., член литературно-лекторской группы МК РСДРП. В 1907—1911 гг. выдвигался кандидатом от большевиков в Государственную Думу, поддерживал отзовистов. В 1-ю мировую войну выступал против оборончества. После Октябрьской революции 1917 г. — нарком финансов, затем работал в кооперации. С 1925 г. ответственный редактор «Известий», с 1926 г. — директор Института Ленина при ЦК ВКП(б). В 1925—1928 гг. ответственный редактор «Ленинградской правды». Переводчик и редактор (совместно с Базаровым В.А.) русского издания «Капитала» Маркса (т. 1—3. 1920), совместно с Богдановым А.А. написан «Курс политической экономии».

19. «Под знаменем марксизма» — ежемесячный философский и общественно-экономический журнал, выходил в Москве с января 1922 г. по июнь 1944 г.

20. Дволайцкий Ш.М. (1893—1937) — член РСДРП с 1911 г. С 1917 г. член РСДРП — интернационалистов, влившейся в декабре 1919 г. в РКП (б). С начала 1918 г. — преподаватель экономических дисциплин в ряде высших учебных заведений. С 1921 г. член Коммунистической академии, затем член ее президиума, член редакции журнала «Под Знаменем марксизма», с 1926 г. член коллегии Наркомторга СССР, член редакции БСЭ и Экономической энциклопедии. Репрессирован.

21. См. А.А.Богданов. Доклад «Мировая война и революция». Апрель 1921 // Неизвестный Богданов. Кн. I. М.: АИРО – ХХ, 1995.

22. Енукидзе А.С. (1877—1937), член РСДРП с 1898 г., большевик. Революционную работу вел в Баку, Тифлисе, Ростове-на-Дону. В 1917 г. на 1-м Всероссийском съезде Советов был избран от большевиков во ВЦИК. После Октябрьской революции 1917 г. до 1918 г. — зав. военным отделом ВЦИК, с 1918 по 1937 гг. — член Президиума и секретарь Президиума ВЦИК и ЦИК СССР.

23. Смидович П.Г. (1874—1935), деятель российского революционного движения, член РСДРП с 1898 г., с 1902 г. — агент «Искры». Участник 3-х революций, член Московского ВРК, в 1918—19 гг. — председатель Моссовета, с 1924 г. — в ЦИК СССР, в 1921—22 гг. член ЦКК партии, член Президиума ВЦИК и ЦИК СССР.

ИСТОЧНИК: А.А.Богданов. Дневниковые записи об аресте и пребывании во внутренней тюрьме ГПУ с приложением писем на имя Председателя ГПУ Ф.Э.Дзержинского, 25 октября 1923 г. // Неизвестный Богданов. В 3 кн. Кн. 1. М.: ИЦ «АИРО—ХХ», 1995. С. 34—44.

http://www.ihst.ru/projects/sohist/docume...