Было место одно, старики говорят,
Там, где волны бескрайние всюду шумят.
Жил в лесной глухомани старик со старухой,
И детей было двое у них, говорят.
Старший звался Шульгеном, а младший – Урал.
Ни один из них прежде людей не видал.
Те, что жизнь подарили, и сами забыли,
Где очаг их родной и начало начал.
Ни костра, ни посуды не знали они.
Ни болезней, ни смерти не знали они.
Для всего, что в округе растет и плодится,
Смертью сами себя называли они.
Лук со стрелами в руки не брали они,
Ни коня, ни стремян не держали они.
Лев, собака, пиявка да сокол со щукой –
Только с ними на зверя ходили они.
Если выпало счастье самца изловить,
Надлежало добычу вот так разделить:
Старикам – голова, сыновьям – остальное.
Запрещалось лишь крови горячей испить.
Если вдруг доводилось им самку поймать,
Надлежало родителям сердце отдать.
Кровь же снова была под строжайшим запретом
До поры, когда сами начнут убивать.
Воды жизни текли, не спеша, под луной,
Но обманчив был их безмятежный покой:
«Льва пойду оседлаю!» – один торопился,
«Сокол просится в небо!» – торопит другой.
А старик сыновей наставлял день за днем:
«Не окрепли вы телом, чтоб ездить верхом.
Если жажда застала – от крови бегите!
Поспешите за звонким прохладным ручьем!»
И однажды старик со старухой ушли
На охоту, а дети остались одни.
Коротая разлуки часы за игрою,
О еде вот такой разговор завели:
Шульген:
«Если б смерть на охоте противна была,
Если б кровь на губах так противна была,
Почему нас с тобой вновь оставили дома,
Если б жажда убийства противна была?
Так давай же ракушки откроем, Урал!
На одно лишь мгновенье откроем, Урал!
И из каждой попробуем крови по капле,
И отец не узнает об этом, Урал!»
Урал:
«Кровь – не сладкий нектар, не услада для глаз.
Как бы ни был заманчив твой дивный рассказ,
Пока сам не увижу: нет Смерти на свете –
Не нарушу я строгий отцовский наказ»
Шульген:
«Эта Смерть, что на свете любого сильней,
Нас с тобой не отыщет. Давай же, смелей!
Если Смертью мы сами себя называем,
То и страхи людские неведомы ей».
Урал:
«Днем и ночью, в пургу ледяную и зной
Лев, медведь или прочий охотник лесной
На себя лишь надеясь, с добычей вернется,
Для него Человек – хуже смерти любой!
Если ноги силками опутать сейчас,
Если нож к его горлу приставить сейчас,
Разве сердце его не трепещет от страха,
Разве горькие слезы не льются из глаз?
Если в ярости когти свои наточив,
В птицу хищную сердце свое обратив,
Против нас выйдут разом все звери из леса,
Убоимся ли Смерти мы, им уступив?»
Ничего не ответил Шульген, говорят,
Опасениям брата не внял, говорят.
Из ракушек немного той крови отпил он
И Уралу молчать наказал, говорят.
Старики возвратились с охоты домой.
По обычаю все собрались за едой
И Урал вдруг, задумавшись крепко о чем-то,
Начинает с отцом разговор непростой:
Урал:
«Зверь, хотя убегал и спасался, отец,
От тебя не ушел, не укрылся, отец.
Ты, настигнув его, опрокинув на землю,
Острый нож ему в горло вонзил наконец.
Так же может и нас отыскать кто-нибудь;
Из засады незримо напасть кто-нибудь;
Словно хищник, почуявший запах добычи,
Не пронзит ли ножом в темноте кто-нибудь?»
Янбирде:
«Каждой живности, чей наступает черед,
Мы становимся смертью – никто не уйдет,
Всюду, где бы от нас ни скрывалась добыча,
Хоть в чащобах, хоть в скалах – отыщем ее.
Не дано человеку другого убить,
Ни за что ни про что его жизни лишить.
Не ступала, сынок, в эти гиблые земли
Смерть, способная душу твою погубить».
Урал:
«А возможно ль, отец, эту Смерть отыскать?
А настигнув, схватить ее и заломать?
А скрутив ее, можно ль могучим ударом
Опрокинуть и смерти жестокой предать?»
Янбирде:
«Ох уж эта злодейка по имени Смерть,
Чей внезапный приход невозможно узреть!
Лишь за тем, кто водицы испил из Живого
Родника даже ей не под силу поспеть!»
Так о смерти рассказал сыновьям Янбирде. После еды он решил попить крови и принес ракушки. Когда старик увидел, что ракушки неполные, он начал допытываться, кто из сыновей пробовал кровь. Шульген соврал отцу, сказав, что никто не пил. Тогда Янбирде взял дубину и начал по очереди бить сыновей. Урал, жалея брата, молчал, а Шульген не выдержал и все рассказал отцу. Тогда старик снова начал бить старшего сына, но Урал схватил отца за руку и сказал:
Урал:
«На дубину, что взял в свои руки, отец,
Посмотри и пожалуйста, вспомни, отец:
Трепетала когда-то зеленой листвою,
Пока ты до нее не добрался, отец!
А теперь от коры ты очистил ее;
Попытайся согнуть – и сломаешь ее.
Для того ли, чтоб сына сегодня ударить,
Материнского корня лишил ты ее?
Если старшего брата сегодня убьешь,
Если завтра меня так же в гневе убьешь,
Не придет ли к тебе одинокая старость,
Или, может быть, Смерть ты сюда призовешь?»
Услышав такие слова, старик Янбирде перестал бить Шульгена. Подумав, что Смерть незримо явилась к нему и таким образом искушает его, решил он тогда созвать и расспросить зверей и птиц: не может ведь такого быть, чтобы никто Смерть не встречал. Урал обратился к собравшимся птицам и зверям с такими словами:
Урал:
«Все обличья злодейки по имени Смерть
Мы попробуем с вами собрать и учесть,
И для этого вводится новый обычай:
Запрещается сильному слабого есть!
Только так мы отыщем ее на земле,
Со злодейством покончим ее на земле,
Одинокую выследим, где б ни скрывалась,
И убьем, и не будет ее на земле!»
Ворон, выйдя вперед, так сказал, говорят:
«Я разыскивать Смерть не боюсь, – говорят. –
Только, выследив, выдать ее не согласен,
Слишком стар я для этого стал», – говорят.
Напоследок еще он сказал, говорят:
«Если б слабого сильный не жрал, – говорят. –
Если б осенью травы вовсю зеленели,
Нам какая бы польза была?» – говорят.
Головою рискуя, я в битву вступал,
Голодал и нужду на себе испытал,
Нет мне жизни на свете, коль крови не выпил,
Раз в три дня коли падали не поклевал».
Расхрабрилась сорока и вышла вперед:
«Тот, кто Смерти боится – спасенье найдет.
Долго будет бродить, но в укромном местечке
Отсидится и сможет продолжить свой род».
Каждый думал свое, говорил о своем
И единства они не добились ни в чем.
Ни один не решался пойти на уступки,
Мол, вы как-нибудь сами, а мы подождем.
А старик с той поры перестал, говорят,
На охоту один выходить, говорят.
Сыновей брал повсюду с собой, и однажды
В сети белую лебедь поймал, говорят.
И когда уже ноги опутал он ей,
Приготовился крови испить поскорей,
Показались в глазах ее красные слезы,
Рассказала она о печали своей.
Лебедь:
«Прилетела сюда, чтобы мир повидать;
Не земного народа отец мой и мать.
Умоляю, не лей мою кровь понапрасну,
Все равно мне добычей твоею не стать!
Когда девственный мир человека не знал,
Мой отец себе пару повсюду искал.
На земле не найдя, засмотрелся на Солнце
И Луну. Им обеим супругом он стал.
А зовется отец мой Самрау-падишах,
Мать купала меня в своих теплых лучах,
Вам известна она под названием Солнце,
Я же птица Хумай , что живет в небесах.
Кровь пролить не поднимется ваша рука!
Отпустите меня – я вернусь в облака!
Отпустите меня, и за это в награду
До Живого вам путь укажу Родника!»
Выслушав рассказ птицы Хумай, Янбирде и Янбика обратились за советом к сыновьям. Шульген был за то, чтобы съесть птицу, Урал же хотел ее отпустить. В конце концов Урал отобрал птицу у брата и отнес в сторону. Как только люди принялись за еду, лебедь махнула здоровым крылом и из него выпали три пера. Она обмазала их кровью, сочившейся из сломанного крыла – появились три лебедя и унесли Хумай. Старик Янбирде и Урал с Шульгеном так и не узнали дорогу к Живому Роднику. Тогда старик велел сыновьям отправиться вслед за птицами и самим отыскать Живой Родник, а если по дороге им встретится Смерть – отрубить ей голову и привезти домой. Посадил он обоих сыновей верхом на львов и проводил в путь.
Примечания:
Янбирде и Янбика (баш.) – «Дающие жизнь».
Самрау – царь Высшего мира, вещая птица.
Хумай – птица счастья.