Для неё были предпосылки. Хотя по большей части, создатели предпочитали о них не вспоминать. Солидный главный режиссёр Пермского театра оперы и балета имени П.И. Чайковского Иосиф Исаакович Келлер не слишком акцентировал тот факт, что в годы лихой студенческой молодости был соавтором – вместе с Вениамином Гиршгорном и Борисом Липатовым, то с одним, то с двумя вместе – фантастических повестей в духе модного тогда «Красного Пинкертона» и даже одного из первых таких произведений – «Бесцеремонный Роман» (1928), модного сейчас «попаданческого» жанра.
А преподаватель кафедры гидравлики Пермского политехнического института Борис Захарович Фрадкин, начинавший в 40-е как автор реалистических рассказов, очень быстро перешёл в стан фантастов – поначалу «ближнего прицела», но, когда в стране подули свежие ветра, оказавшийся автором первой, вообще-то, в советской фантастике послевоенного времени «космической оперы» – повести «Тайна астероида 117-03» (1956), вышедшей с иллюстрациями поэта и художника Василия Каменского, самого отдавшего дань фантастике в бурные 20-е.
Повесть Фрадкина «Пленники пылающей бездны» (1958) осталась в истории мировой фантастики как одно из интереснейших произведений о путешествии вглубь Земли, впечатляющем не только свежими идеями, но и красотой описаний подземного мира.
Более того, Пермь могла похвалиться целой «плеядой» теоретиков научной фантастики. Статьи Захара Ильича Файнбурга в «Вопросах философии» и всего одна, но произведшая огромное впечатление и имевшая большое влияние впоследствии статья Евгения Давидовича Тамарченко «Мир без дистанций» (1968) поставили Пермь в первые ряды центров фантастиковедения СССР, наряду с Иркутском, где проблематику НФ разрабатывала Татьяна Чернышова.
Так что нет ничего удивительного, что заряд идей и концепций, сформировавшихся в научной фантастике СССР к концу 60-х годов XX века, выстрелил в 70-х появлением в Перми группы писателей, с легкой руки свердловчанина Виталия Ивановича Бугрова, человека, сыгравшего в нашей фантастике роль, сравнимую с той, что сыграл в англоязычной фантастике Джон Кэмпбелл, названной «пермской волной».
Возможно, когда-нибудь исследователи будут спорить, как определить рамки этой «пермской волны». Относится ли к ней Анатолий Королев? Хотя несомненно относится его однокурсник по университету Владимир Пирожников. Примыкает к ней начавший писать фантастику практически одновременно Владимир Соколовский, научным фантастом (да и сколько-нибудь традиционным фантастом) которого назвать сложно? Если понятно, где волна начинается, то конца ей, кажется, не видно. Из фантастики вышел в «большую литературу» Алексей Иванов (в прошлом — председатель КЛФ «Большая медведица» в пермском Закамске). Туда же последовал за женой — Ниной Горлановой (тоже, впрочем, фантастике не чуждой) Вячеслав Букур, увековечивший в фантастике село Акчим (юмореска «Апчхимский говор», 1982), место диалектологической практики студентов университета и сбора материала для академичнейшего «Словаря акчимского говора».
Что было предпосылкой появления именно такой «волны» в довольно беспокойном потоке советской литературы? «Оттепель», конечно. Порыв свежего ветра, ворвавшийся в литературу после смерти Сталина. В фантастике это было заметно как нигде. Только что базовые для нее научно-популярные журналы «Техника-молодежи» и «Знание-сила» печатали рассказы, образно воплощавшие техно-пропагандистские статьи и передовицы из предыдущего номера и пункты пятилетнего плана, как вдруг открылись звездные горизонты и смелые идеи. Только что разгромные обзоры стирали в порошок реакционную англо-американскую фантастику, как вдруг не зазорно оказалось напечатать самую что ни на есть кондовую, посконно-домотканую космическую оперу Эдмонда Гамильтона «Сокровище Громовой луны». И все это делалось одними и теми же людьми, не дожидавшимися решений XX съезда КПСС.
Не все были довольны таким положением дел, уж больно неконкурентоспособной была «фантастика ближнего прицела», но таран «Туманности Андромеды» пробил такую брешь, что потребовалось лет двадцать на восстановление изоляционизма хотя бы на институциональном уровне. Не успели победители насладиться победой, как грянула перестройка... На идеологическом уровне советская фантастика не оправилась от удара никогда, за что и получила свою порцию репрессий (точнее, две, в 1968 и 1984) — впрочем, по сравнению с физическим уничтожением фантастов в 30-е, по-брежневски, довольно вегетарианских.
Наша «оттепель» совпала в большей части с тем пассионарным подъемом земной цивилизации, который принято обозначать и мифологизировать как «шестидесятые годы». Именно 60-е годы XX века дали в англо-американской фантастике «новую волну» (или, если угодно, «Новую волну») писателей, больше озабоченных художественной формой произведений, чем новизной содержащихся в них фантастических идей. Впрямую влияние авторов «новой волны» В России стало сказываться только в конце 80-х, когда до наших читателей дошли их переводы их произведений, но их декларации и опосредованное воздействие через творчество относительно более переводимых мэтров социальной фантастики косвенно подействовали почти сразу.
Несомненно, самым большим достижением «пермской волны» стало творчество Евгения Филенко. Дебютировав еще в 1964 году рассказом «Космический десант», написанным под сильнейшим влиянием братьев Стругацких, он оказался к XXI веку на постсоветском пространстве чуть ли не самым последовательным их наследником, сохранившим веру в исповедуемые практически всеми фантастами – «шестидесятниками» идеалы и не утратившим способности воплощать эту веру в художественно содержательные образы, наполненные отсылками к мировой культуре, — манера, которой ненавязчиво учили братья-фантасты.
В историю советской фантастики Пермский университет вошел в качестве места учения и приключений студента-историка и по совместительству гениального изобретателя Виктора Тимофеева. Те, кто учился в ПГУ в начале 70-х одновременно с автором этих строк и автором “Саги о Тимофееве”, экономистом Евгением Филенко, без труда узнают знакомые места и события. Реконструкция ЕНИ и поездки “на картошку”, студенческая свадьба и выяснение отношений у общежития, прозванного студентами «восьмеркой»... Узнаваемы и герои — практически на каждом курсе были вариации этих, казавшихся вечными, студенческих типов. Сейчас они доктора и профессора, редакторши солидных изданий и директора фирм средней руки — или деклассированные элементы, или что-нибудь “in between”, обитатели Перми, Оттавы и Манхэттена, Иерусалима и Мельбурна.
Дебютные публикации в пермских газетах и сборниках были всё ещё поисками своего голоса. Хотя уже в повести «Бездна» (1973) появляется ставший узнаваемой маркой автора мир Галактического Содружества, реально ощутимым присутствие Филенко на фантастической сцене страны стало именно с появлением нескольких рассказов из цикла «Саги о Тимофееве». Непритязательные, но тогда вполне себе новые научно-фантастические идеи, осаженные в студенческий быт, разбросанные тут и там цитаты классиков, работа «в традиции» (рассказ «Свадьба пела и плясала» представляет собой уважительное пародирование тем классика пермской НФ, ныне покойного Бориса Захаровича Фрадкина) — успех цикла был обеспечен, но полная публикация состоялась только в 1988 году. Точно так же в начале 90-х дошли до читателя первые книги цикла «Галактический консул», отрывки из которого печатались в газетах и сборниках с конца 70-х.
Картина далекого от стабильности будущего, в котором есть место и необычайным приключениям, и трагедиям столкновения с неизвестным и человеческой ограниченностью, возникшая в цикле, объединенным главным героем – «галактическим консулом» Константином Кратовым, и примыкающим к нему повестях вместе с трилогией «Бумеранг на один бросок», обладала необычайной притягательностью. Цикл писался в преддверии эпохи перемен, и предчувствие этих перемен разлито в его первых книгах. Изменился мир, изменился автор, но позиция воинствующего оптимизма и веры в прогресс остается для галактического консула неизменной, хотя и всё труднее совместимой с окружающей действительностью. Поэтому заключительных книг цикла читателю пришлось ждать ещё долго. Но вот цикл завершён, а его автор собрал все российские фантастические премии, подтвердив, что работа «в традиции» для наших фантастов ничуть не труднее экспериментов, которым Филенко, впрочем, тоже отдал дань (роман «Шестой моряк», к примеру, 2011).
Владимир Пирожников необычно и сильно заявил о себе в начале 80-х повестью «На пажитях небесных». Это был чистейший киберпанк в антураже обычного для советской фантастики космического будущего. Беда в том, что к моменту написания повести киберпанк ещё не был изобретен. Если сопоставить её с «древнекитайской» повестью писателя «Пять тысяч слов», то выяснится, пожалуй, что занимают автора не проблемы кибернетизированного будущего или реконструированного прошлого. Человеческое достоинство, достоинство творца, обладателя дара, в столкновении с репрессивной системой – вот что его интересовало. Но чтобы сформулировать это понадобилась полная смена социальной парадигмы.
Окончательное оформление «волны» произошло в начале 80-х, когда в литературу пришли выпускники ПГУ 1980 года Михаил Шаламов и Вячеслав Запольских. Оба принесли в литературу дух бесшабашной, но уже не так озабоченной серьезными вопросами — и не чувствующей таких серьезных угроз — студенческой вольницы 70-х. Юмористические «космические оперы» Шаламова и детские повести о несерьезном, но безусловно привлекательном будущем Запольских были глотком свежего воздуха в сгущавшейся атмосфере застоя. Хотя серьезные темы не чужды были (и остались) обоим авторам, всё же их стихия — фантасмагория, студенческое буриме, в мире, где всё возможно, потому что он состоит не из звёзд и планет, а из слов.
Творчество Михаила Шаламова с первого же его серьёзного рассказа «Час дракона» (он же «Серая хризантема») заявило о своих ориентирах. И были эти ориентиры не научноцентричны, а человекоцентричны. Понятно было, что в литературу пришёл писатель, которого не столько интересует научно-технический прогресс и его весьма забавные следствия, сколько герои и как они умудряются выживать и даже сохранять свою человеческую душу в весьма непростых обстоятельствах. Рассказ «Эстафета» (1983) в концентрированном виде — как раз об этом.
Влияние фэнтези на уральца шло несколько неофициальными путями. Причастность к движению «печаток», любительских переводов западной фантастики, этому фантастическому самиздату, дало Шаламову такую порцию эрудиции, какой могли позавидовать многие литературоведы. В духе собственного понимания задач и возможностей – прежде всего, юмористических, – сделаны фэнтезийные вставки в «Строгом зайце при дороге» (1988), так органично оттеняющие пёстрый мир Перми конца 80-х годов, времени действия первой книги тогда начинающего фантаста.
Почти одновременно с «Сагой о Тимофееве» Шаламовым был написан цикл о похождениях Шлыкова и его друзей. Почти одновременно — да что там, раньше! — цикл о похождениях Железного Командора и рассказы о Бель Аморе Бориса Штерна. Видно, само время «застоя» требовало от писателей, чтобы не сойти с ума, вносить в своё творчество здоровую дозу абсурда.
Слишком рано ушёл Владимир Соколовский. Слишком мало он публиковался, при всей своей кажущейся благополучной издательской судьбе. Начиная как детективщик – всё же сказалась работа в милиции, – он наработал собственный стиль и проблематику, такую непохожесть всего, что делал и в ранний, и в поздний период своего творчества, что как бы и трудно привязать его к ориентирам «пермской волны». Он был своеобычен с первого фантастического шага, с повести «Облако, золотая полянка» (1978). Помню, как он огорчался, прочитав повесть болгарина Павла Вежинова «Барьер» (русский перевод – 1978), где речь тоже шла о летающей девушке. Ведь его повесть была опубликована практически одновременно и при всей фантастичности идеи «летающего человека» не имела ничего общего с НФ (как и повесть Вежинова, впрочем). Его последующий уход в «магический реализм» уральского извода, завершившийся публикацией романа «Уникум Потеряева» (1999), сопровождали издания «странных» повестей «До ранней звезды» (1982), «Рыжая магия» (1983), «Мерцающий мир» (1989). Магические существа из мифов и сказок органически вписывались в пермскую действительность, с её омерзительным климатом, нелёгкой историей, от века враждебной властью, но с такими людьми!..
При всей разнородности творчества пермских фантастов у них были некие общие ориентиры, которые и объединяли их в «волну». Что это были за ориентиры? Попробуем сформулировать.
Фантастика пермских авторов писалась для публикации. Каналы публикации вплоть до конца 80-х строго контролировались «руководящей и направляющей». Для фантаста прорваться в печать было равносильно подвигу пресловутого верблюда. Отсутствие журналов фантастики практически не позволяло попробовать свои силы «на публике». Единственный открытый канал публикаций для региональных фантастов был создан в журнале «Уральский следопыт» его редактором отдела фантастики Виталием Ивановичем Бугровым под покровительством главного редактора Станислава Федоровича Мешавкина. Трудно переоценить их вклад в развитие фантастики! Именно Бугров придумал и при помощи замечательного знатока и библиографа фантастики Игоря Георгиевича Халымбаджи (кстати, геолога по основной своей специальности, тесно связанного с Пермью и Соликамском) проводил викторину «Мой друг – фантастика», в победителях и участниках которой отметились очень многие будущие фантасты.
Редакторские критерии В.И. Бугрова были очень широкими. Именно он опубликовал первый, если не ошибаюсь, фантастический рассказ Анатолия Королева “Гонки по вертикали”. А составляемые им сборники «Поиск» стали стартовой площадкой не одного молодого автора. Читатели «Уральского следопыта» — начинающие авторы — не могли не ориентироваться на то, что уже опубликовано. Смыслового и тематического единства не получалось — но никто и не ставил целью его выработать. Вырабатывалось понимание — и одобрение — индивидуальных творческих исканий на любом уровне. Собственно, это понимание, а не какие-либо манифесты, и было объединяющим в «пермской волне».
И еще объединяло всех, интересующихся фантастикой, фэн-движение, фэндом. В Перми он сложился на основе клуба любителей фантастики «Рифей» (название придумано в 1980 М. Шаламовым). Сначала секция городского клуба книголюбов, он стал самостоятельным в 1978 и послужил той средой, где встречались представители разных поколений увлеченных фантастикой людей, писатели и исследователи фантастики, начинающие и маститые. Клуб дал площадку для публикаций в газете “Молодая гвардия”, в многотиражках. Когда на первом в стране конвенте клубов любителей фантастики в 1981 году в Перми встретились читатели фантастики с критиками и писателями — москвичи, ленинградцы, представители десятка регионов страны, то результатом стали вполне весомые публикации в центральных изданиях, а потом и десятки других конвентов. Клубная среда, клубный круг общения оказали, думается, не последнее влияние на тех, кто в них был, кто слушал авторское чтение неопубликованных произведений, мог задать вопрос признанным знатокам фантастики, высказать свое, ничем не регулируемое мнение.
Отдельный вопрос о роли и месте в «пермской волне» знатоков и любителей фантастики. Именно они составляли тот критичный и в то же время глубоко доброжелательный фон, на котором работали и от которого черпали силы пермские фантасты. Особо отмечу две фигуры. Александр Абрамович Грузберг — доцент пединститута, автор серьёзных лексикографических работ, преподаватель милостию божьей — и книголюб до мозга костей, человек, который буквально жил среди книг, покрывавших все стены в его небольшой квартире. Любитель не только фантастики, искусства, «серьёзной» литературы, эрудит, он не только вбирал книги как губка, он был готов охотно делиться своими знаниями с окружающими. Неудивительно, что общество книголюбов числило его своим активистом, да, собственно, на таких энтузиастах и держалось. Он стоял у истоков клуба книголюбов. Когда стало понятно, что вообще-то любители фантастики составляют его значительную часть, он, вместе с автором этих строк и работником Камского бассейнового управления пути Юрием Павловичем Симоновым, тоже горячим любителем фантастики и хорошим организатором, и высказал идею клуба любителей фантастики, сначала как секции клуба книголюбов, а потом и самостоятельного образования, порождавшего, в свою очередь, отделения и в школах и техникумах Перми, и в городах Пермской области. Не одно заседание клуба провёл Александр Абрамович, рассказывая о новинках, которые к тому времени всё труднее становилось добывать обычным читателям, о зарубежных фантастах, книги которых ему привозила поначалу жена, преподававшая русский в Индии, а потом мы сумели наладить канал поступлений из ВГБИЛ… Но это, впрочем, совсем другая история.
Любовь к фантастике определила всё судьбу Александра Абрамовича. Как ни хороша была его преподавательская и научная карьера, которые он отнюдь не принёс фантастике в жертву, работая в пединституте глубоко на пенсии, но помнить его будут именно за заслуги перед фантастикой. Это он, первым в России, перевёл книги Толкина, и все представители «пермской волны» читали классика фэнтези в виде пухлой пачки больших листов в клеточку, исписанных мелким разборчивым почерком в каждую строчку. Но не только Толкина! Когда возникла такая возможность, он сделал переводческую деятельность основной и множество фантастов и книг мы теперь знаем именно по его переводам.
А человеком, который поначалу активнейшим образом поспособствовал обращению Грузберга к переводам, был ещё один книголюб и знаток фантастики, страстный её колекционер Раис Зарипов. Маленький человек с деформированной фигурой — последствия осложнений то ли кори, то ли скарлатины подействовали на позвоночник, — он работал сварщиком на кислородной станции завода имени Ленина. Самая что ни на есть рабочая и очень опасная профессия. Эта принадлежность к пролетариату спасла его от крупных неприятностей, в которые его ввергла любовь к фантастике. Раис был не только коллекционером — как и у Александра Абрамовича, все стены в его квартире были закрыты стеллажами. Он был издателем. Точнее, самиздатчиком. На обычной пишущей машинке он перепечатывал переводы Грузберга, отдавал ему экземпляр, аккуратнейше переплетённый в ткань, а к нему в качестве гонорара добавлял ещё одну «печатку» — какой-нибудь перевод такого же переводчика-энтузиаста из другого города. Попадались среди этих печаток и политически незрелые, но всё же это не было диссидентской деятельностью. Те, кто читал роман «Друзья и враги Анатолия Русакова» Георгия Тушкана, помнят, наверное, описанную им «чёртову читалку». В условиях дефицита всего и вся люди брали на себя не только труд прокормиться, но и снабдить себя духовной пищей. Большей частью не самого высокого пошиба, но, думается, тоже необходимой для духовного здоровья.
Раис вёл активный обмен книгами, неустанно производил «печатки», вёл по их поводу обширнейшую переписку. Поскольку соблюдение тайны переписки в СССР было поставлено не особо строго, а перлюстрациями на почте баловались со времён незабвенного гоголевского почтмейстера, то скоро Раис привлёк внимание компетентных органов. Была громкая статья в областной газете «Звезда», пришлось уйти из правления клуба, но времена были мягкие. Рабочее происхождение и принадлежность к пролетариату спасли. Да и связан Раис оказался со спекулянтами, а не с диссидентами. Очень он переживал, но на клубе это никак не сказалось, да и печатки у него не конфисковали, так что потихоньку вернулся он к прежней жизни, правда, уже не общественной.
А Александ Абрамович, разохотившись, стал переводить больше и больше. Поначалу в стол и для избранных читателей, но вот пришла перестройка и в ход пошли и Раисовы печатки, и переводы Грузберга. Целая их библиотека.
Особо стоит сказать о пермском вкладе в фантастиковедение. Две несомненные вершины выделяют в этом отношении Пермь на карте Страны Фантазии. Основатель пермской социологической школы, вероятно, один из немногих серьёзных философов-марксистов нашей страны, Захар Ильич Файнбург сохранил живой интерес к фантастике с детских лет и до самой смерти. Его работы — большая часть которых была опубликована уже после его смерти в 1990-м, уже в новом веке, — с серьезным разбором социально-философского содержания научной фантастики помогали преодолеть ее «геттоизацию», противостояли попыткам списать с литературного счета как «несерьезный жанр», а сделанный им разбор творчества Станислава Лема (с которым он дружил еще с 60-х) так и остаётся в числе лучших русскоязычных работ о величайшем писателе-фантасте XX века.
В разговорах с автором этих строк он не раз и не два возвращался к идее хрестоматии научной фантастики в помощь изучающим философию и социологию. По его мнению, к примеру, “Трудно быть богом” братьев Стругацких представляло собой готовый учебник исторического материализма, практически не требующий комментариев.
Прошло полвека, а небольшая статья Евгения Давыдовича Тамарченко «Мир без дистанций» (1968) всё ещё остается наиболее адекватным описанием поэтики фантастики, не только в русскоязычном, но и мировом литературоведении. Выпускник филологического факультета ПГУ 1963 года, он, к великому сожалению, оставался невостребован все годы до конца СССР и писал, в основном, в стол. Его понимание поэтики фантастики как явления пограничного — литературы и науки, литературы и мистики, изведанного и неизведанного остаётся крайне адекватным и плодотворным.
В проспекте оставшейся ненаписанной книги он сформулировал и смысл «пермской волны» — как, впрочем, и любой творческой составляющей фантастики:
“Смысл фантастики — в самой фантастике как незаменимом, ничем не дублируемом методе видения и осмысления мира. Удивительная форма фантастики богаче ярким смыслом и содержанием — во многом ещё не проявившим себя, виртуальным, — чем все на сегодня выраженные с её помощью конкретные мысли и порой великие образы”.
«Волну» составляли литераторы с профессиональными амбициями. Но были и другие. Авторы одного-двух рассказов. Не стремившиеся к литературной карьере. Или по каким-то причинам её не сделавшие. Был, например, Валерий Абанькин, научный сотрудник ЕНИ. Он ушёл в поэты, перефразируя Гилберта, для фантаста у него не хватило фантазии. Шутка, конечно, чего-чего, а фантазии ему хватало. Но немногие фантастические рассказы на клубной страничке в газете затерялись, а стихи остались в литературной памяти края.
Были и другие — Сергей Рябчинский, Татьяна Ширинкина... Рассказы Юрия Симонова — типичная «лирическая» фантастика. Пробы пера школьников. Литературный фон, на котором и поднималась «пермская волна».
Волна поднялась, материализовалась в книгах и публикациях... и никуда не исчезла. Кто-то отошел от литературной деятельности, кто-то подался в “большую литературу” и даже там преуспел, но на их место пришли другие.
На излёте СССР от клубных публикаций к книжным перешли Сергей Щеглов и Андрей Дворник. Уже в новой России опубликованы фэнтези-эпопея Дмитрия Скирюка и научная фантастика Станислава Гимадеева. Появились романы профессора Пермского технического университета Елены Долговой и Александра Романова. Первые книги выпустили Азат Ахмаров и Владимир Городов. Появились профессиональные публикации Алексея Жевлакова. Набрал голос (и собирает премии) соликамец Алексей Лукьянов. Публикуются Наталья Володина и Наталья Сова. Их больше не объединяет что-либо, что можно назвать «Пермской волной». Зато их объединяет литература. Объединяет фантастика.