ИСТОЧНИК
В укромной рощице родник живой искрится
в тиши, вдали от жара дня;
там кудри гиацинт качает, наклоня
к фиалке, и тростник сребрится.
Ни козы, по холмам бродя сквозь горький дрок,
ни пастушок, часы безделья
охочий коротать с божественной свирелью,
прозрачный не мутят поток.
Тенистые дубы источник осеняют,
для пчел убежище дают,
и горлица, найдя в густой листве приют,
головку под крыло склоняет.
Большой олень, зайдя в замшелый бурелом,
вбирает дух росы медвяной;
под свежею листвой ленивые сильваны
забылись безмятежным сном.
В священном роднике, в хрустальной влаге зыбкой,
наяда в сон погружена;
глаза закрыты, вся во власти грез она,
и светится лицо улыбкой.
Ничей нескромный взор, желанием горя,
на дне не видел серебристом
ее струящихся волос в потоке чистом
и кожи нежной, как заря.
Никто не знает, как свежи ее ланиты
и алебастровая грудь,
как тонок очерк плеч и шеи, как чуть-чуть
у спящей губы приоткрыты.
Лишь похотливый фавн высматривает сквозь
листву, раздвинутую смело,
как влажной ласке вод сияющее тело
в невинной дреме отдалось.
И вдруг, покой и тишь нарушив, дико он
хохочет и довольно блеет;
и дева вздрогнула, испуганно бледнеет
и пропадает, будто сон.
Так, потревожена, ты тоже прочь спеши,
беги, как робкая наяда,
касанья грубого и низменного взгляда,
о Красота, о свет души!
Последняя иллюзия
Сравнялся человек с последней высотою,
Откуда путь один -- во глубину теней;
Вслепую восходил, но вот, на пике стоя,
Он прозревает свет прошедших чудных дней.
Пусть ночь из берегов выходит, тьмой клубится, --
Но перед ним вдали, за крайнею чертой,
Мечты и чаянья кружат, как голубицы,
В прозрачности зари румяно-золотой.
Ты, скорбный мир, куда тропой тернистой, горной
Не помечталось бы вернуться никому,
Вы, звезды хладные, как брошенные горны,
Вы, слезы тихие, пролитые во тьму! --
Глядите: скоро он уснет в ночи безмерной, --
Над ней не властен Бог, ей человек казним;
Он, бренный прах с душой, как облачко, неверной,
Исполнен образов, что с детства были с ним.
Он снова видит всё сквозь сомкнутые веки:
Вот старый тамаринд в тени знакомых скал,
Вот те, кого любил, ушедшие навеки,
Чей саван океан из пенных волн соткал.
Лиловых жакаранд над хижиной величье,
И пчелы в них, и луг, к воде бегущий вниз,
И манго сочные, и гроздья алых личи,
Султанка синяя[1], шмыгнувшая в маис.
Меж тонких тростников с янтарной кожурою,
Из-под которой сок струей прохладной льёт,
Кобылок розовых, напитанных жарою,
На склонах старых гор живой и резкий лёт.
Вот брызги веером, алмазов лучезарней,
С утеса рушась вниз, вздымает водопад;
И, словно мед, душист дым над сахароварней,
В полях, как муравьи, индусы мельтешат;
Вот рыжих на току кофейных зерен груды,
И в ступках каменных тяжелый стук пестов;
И стариков в тени веранды пересуды,
И смех детей среди бамбуковых кустов.
Вот резкий профиль гор, что будто неба старше,
В свой пурпур царственный закат уже облек;
И полковой оркестр под сладостные марши
Идет, чеканя шаг, в казармы на ночлег.
Озера чистые в обломках черной лавы;
Мычание быков, бредущих из саванн
Чредою медленной в загоны Таматавы;
Вздыхающий легко и мерно океан;
В Сен-Жиле, там, где гор песчаные отроги,
Там, где коралловый играет цветом риф,
Как стайка юрких птиц, стремительно пироги
Бьют веслами, волну серебряно взбурлив.
Cтихает всё. Луна, покачиваясь, вскоре
Взлетает ввысь, и звезд все небеса полны;
Сгущает тишину дыханьем сонным море,
Баюкая миры на лоне у волны.
В прозрачный воздух льют благоуханье кроны,
И светлячков меж них мерцает блеск живой;
Охотничьих костров огнями обагренный
Повсюду стелет ночь роскошный бархат свой.
И ты, ты тоже здесь полупрозрачной тенью,
Ты, пробудившая боль в сердце в первый раз,
Фиалка, сорвана еще в разгар цветенья,
Благоухавшая в сени дерев лишь час.
Виденье милое! ты, словно издалёка,
С родимых берегов, где спишь ты вечным сном,
Щемяще-нежное сияние востока
Затеплишь в сердце вдруг, остывшем и пустом.
Годам не заглушить твою живую прелесть,
Спас милосердный гроб небесные черты;
Прекрасные глаза улыбкой загорелись:
Как прежде, радостно к нему подходишь ты.
Но вот сейчас его проглотит мрак неведом,
Где всё погребено на вечны времена,
И кто узнает, что цвела ты в мире этом,
О греза нежная, забвенью предана?
Ночь, что распахнута к просторам несказанным,
Вы, звезды чистые, что в юные года
Струили благодать свою над океаном, --
С тем, кто пригрезил вас, уйдете в никуда.
Так что же суть любовь, и юность, и мечтанья,
Лесов и моря песнь, под вольный небосклон
Надежд безумный взлет и крыльев трепетанье --
Так что же это всё, невечное, как сон?
Да будет так! Наш прах, во тьме бредущий слепо,
Его восторг и боль, и кровь, и дым кадил,
Им выдуманный Бог, весь этот мир нелепый --
Ничто пред каменным бесчувствием могил.
(перевод — Д.Манин)