Леонид Прокша. Выстрелы над яром. 1983

https://fantlab.ru/edition115608

Часть первая

Они шли яром. Тропинка петляла среди высоких ольх. Листрат, долговязый паренек лет четырнадцати, с перекинутым через плечо сыромятным пуговьем шагал впереди. За ним неохотно плелся младший года на два Лешка. Возле босых ног его, словно уж, ползло пуговье с узлом на конце.

Лешку так и подмывало ступить на этот узелок, но он боялся. Листрат шуток не понимал — мог стегануть по голым ногам.

Дать ему сдачи Лешка еще не осмеливался: Листрат был сильнее. Жаловаться на него тоже не хотелось. Сделал такую глупость однажды, когда был немного поменьше. И что же? Здоровенный, с рыжей бородой Никита Дудин, отец Листрата, ухмыльнулся:

— Ляструша, а ну подкинь ему, сынок, ящо. А то он жаловаться пришел. Ты ему чего-то недодал. Гы-гы…

Своим родителям тоже не пожалуешься. У них и без того забот хватает. Где им разбираться в обидах семерых детей!

— Не подставляй лоб, чтоб по нему не били… — махнет рукой отец. Хоть ему и жаль сына, но с соседями ссориться не станет.

К этому Лешка привык давно. Оставалось терпеть и делать то, что вдруг приходило в голову Листрату.

А в его голову приходило разное… О, если б у Лешки был настоящий друг! Но где его найдешь?

В школу Леша ходил нерегулярно. С весны до поздней осени пас корову в яру, а зимой чаще сидел на печи. Где же на такую прорву наберешься обуви…

Жили они на окраине большого промышленного города. Дом, в котором рос Лешка, был последним на улице Задулинской. За ним начинался Смоленский яр, который становился все шире и постепенно соединялся с Гапеевским. Дальше до самой Витьбы тянулся Духовской яр. Красивые это были места. Над ярами, почти на всю их длину, стояли сады, весной — в цвету, а летом и осенью сверкали наливные краснобокие яблоки. В кустах черемухи заливались соловьи, а на дне яра неумолкаемо журчал ручей. На восточной стороне, за садами, начинались крестьянские поля, за ними виднелись хутора и деревни.

Над самым яром, под высокими вербами, что склонились к ручью, и стоял родной дом Лешки. От ворот двора начиналась немощеная улица, что вела в город, с глубокой колеей от колес.

Самым близким соседом был Лачинский. Он работал контролером в городском театре. Был у него сын Вася. С Васей можно было подружить, да мать очень опекала мальчика и не отпускала его от себя ни на шаг. Разве могла она позволить играть ему с соседскими детьми! Немного дальше жил Листрат.

Коровы щипали в кустарнике траву. Стеречь их надоело. Можно было спуститься к ручью, половить пескарей, но Листрата потянуло на луг. Лешка вынужден был подчиниться.

Яр, по которому они шли, отделял город от деревни. На его западной стороне кончался город, на восточной — начиналось село.

Они поднялись наверх. Ольшаник кончился. Тропинка вела на лужок, за которым начиналось ровное поле, и терялась где-то во ржи.

Сюда на лужок иногда приходили городские дети. Они ловили бабочек, собирали жуков, кузнечиков, качались по траве. И надо же было случиться, чтоб прибежали они и в этот день!

Листрат первый заметил городских с красными галстуками и неприязненно посмотрел на них. Его неприязнь к пионерам не была случайной: родители Листрата верят в бога и считают «пильенеров» и «кансамольцев» антихристами.

— На, — протянул Листрат кнут Лешке, — гони их отсюда. Ну, быстрей! Испужалси, что ли? — и толкнул его в спину.

Лешка щелкнул пуговьем и, разозлившись на Листрата, ринулся в атаку. Как бешеный хлестал он городских кнутом.

— Бей их, пильенеров! — нагонял своим криком страх на детей Листрат. — Стегай!..

Мальчики разбежались. Лешка погнался за самым старшим.

— Бей! — не унимался Листрат.

На белой рубашке мальчика, за которым гнался Лешка, появилась длинная темная полоса. Вдруг раздался чей-то грозный окрик:

— Что ты делаешь, негодяй?!

Лешка оглянулся. К нему бежал хорошо одетый мужчина со сложенным зонтиком в руке. Женщина, стоявшая возле ржи с букетом васильков, что-то кричала ему вдогонку.

Лешка не стал дожидаться, когда зонтик обрушится на его голову, и бросился в ольшаник. На беду, впереди был обрыв. Не успев остановиться, Лешка сорвался и полетел вниз. Мужчина чуть было не полетел вслед за ним, но успел удержаться за ольховую ветку. Тяжело дыша, он с минуту стоял над обрывом, потом махнул рукой и вернулся к женщине.

— Удрал, негодяй. Его счастье…

— Зачем ты погнался за мальчонкой? — упрекнула женщина, подавая мужчине платок, чтобы тот вытер пот, выступивший на его лице. — Спугнул драчуна и довольно.

— Ненавижу эту рвань.

Красивое лицо женщины выразило недоумение:

— Ты имеешь в виду пастушка?

— Его и всех оборванцев.

— Ах, вот оно что, — улыбнулась женщина. — А я думала, ты из благородных побуждений вступился за городских мальчишек. Тогда, мой друг, ты не за тем погнался. Мальчик в красном галстуке более опасный твой враг…

— Разве на нем был красный галстук? Не заметил… Они пошли вдоль поля.

— Ты никак не можешь смириться с тем, что на завод пришел другой хозяин… — вновь заговорила женщина.

— Лапоть, рвань немытая, а не хозяин. А я — инженер…

— И поэтому ты решил вылить злобу на пастушке?

— Оставь, Лида. Ты же прекрасно понимаешь: никто не знает, при каких обстоятельствах может обида вырваться наружу…

— Глупо, очень глупо, Серж…

— Конечно. Евгений Петрович Сачельников не стал бы гоняться за мальчишкой… Он сражается.

— Не в его ли банду ты хочешь войти?

— Зачем так, Лида… Он офицер. Я гражданский человек. К тому же не знаю, где он скрывается. Он благородный… Да, благородный.

— О, да! Сам он рук не марает. Кадет!

— Говорят, граф Григорий с ним вместе.

— Вот уж в это я не поверю. А впрочем…

Она поднялась на зеленый пригорок и остановилась.

— Боже! Как красиво… — всматриваясь в противоположный берег яра, воскликнула она. — А эта беседка над кручей… Великолепно! Чье это имение? — спросила женщина, показав на большой дом с черепичной крышей в глубине ухоженного сада за беседкой.

— Доктора Леванцевича.

— Тебе приходилось бывать в его доме?

— Приходилось, — без особого энтузиазма ответил мужчина. — Вместе с Грюнбергом, когда тот у него лечился.

— Грюнберг теперь за границей и лечится у других докторов.

— Не думаю, что там он только лечится…

— Ты еще веришь, что он вернется на свой завод?

— Не потерял такую надежду.

Мужчина достал из кармана театральный бинокль и навел его на сад.

— Значит, не теряешь надежду, — задумчиво произнесла его спутница. — А вот Заблоцкий ее потерял.

— Какой Заблоцкий?

— Твой однофамилец. Купил мыло по дешевой цене, погрузил на плот и отчалил, надеясь в другом месте продать его с выгодой. Но в пути плот залило водой и мыло растворилось. Вот и говорят теперь: заработал, как Заблоцкий на мыле…

— Есть вещи, которые не растворяются в воде, — загадочно ответил мужчина и спрятал бинокль в карман.

В беседку вбежала девочка с книгой в руке. Бросив книгу на столик, она энергично замахала руками: очевидно, делала спортивную зарядку.

— Это дочь Леванцевича?

— Возможно. Я ее впервые вижу. Ведь столько времени прошло… — не сразу и как-то нехотя отозвался мужчина.

— Шустрая девочка…

На дорожке от дома появилась высокая женщина. Она шла спокойно, осматривая сад. Остановилась у клумбы, что-то поправила, понюхала цветок и пошла дальше. Войдя в беседку, она повернулась лицом в сторону пригорка.

— Пойдем, милая, на нас уже обращают внимание… — Это жена Леванцевича?

— Не похоже — Анна ниже ростом и полнее. Я ее и видел-то один раз, когда они вернулись из-за границы. Скорее, это его сестра. Но пойдем отсюда. Она заметила нас…

— А почему нам не зайти в их сад? Посмотри, сколько там цветов. А, Сережа?

— Что ты! — почему-то испугался муж. — Целую вечность не был и вдруг… Нет, нет, это невозможно. — И он, взяв жену под руку, увлек ее к тропинке, которая вела к городу.

Лешка лежал на дне яра, едва дыша. Лицо его было в крови и сильно болел бок: мальчик ударился об острый ольховый пень. Попробовал пошевельнуться, но не смог.

— Листрат, — простонал Лешка.

Но тот не отозвался. Отыскав в чаще свою корову, он погнал ее подальше от этого места.

— Воды… — снова простонал Лешка.

Вода была близко. Совсем рядом журчал ручей.

Надо было как-то доползти до него. Лешка приподнялся на руках, но, ощутив сильную боль в боку, только ойкнул.

Послышались шаги. «Кто это? А вдруг тот дядька с зонтом?» Лешка притих. «Кто же это?»

— Листрат, — чуть слышно позвал Лешка.

— Меня зовут Юрка. Тебе помочь? — раздался доброжелательный голос.

Не дожидаясь ответа, Юрка побежал к ручью. Вернулся оттуда с полной шапкой воды.

— Пей, потом я обмою тебе лицо.

После нескольких глотков воды Лешке стало легче. Юрка помог ему доползти до ручья, вымыл лицо и дал в руки плоский камень, чтоб приложить к больной щеке.

Лешка уже смог разглядеть Юрку. Это был мальчик немного повыше его, одетый по-городскому: короткие штаны, белая рубашка. На шее у него был повязан красный галстук. Когда Юрка наклонился над ручьем, чтобы взять другой, более холодный камень, Лешка увидел на его рубашке знакомую полосу через всю спину: это был тот самый мальчик, которого он стеганул кнутом. Как стыдно!.. И может, он попросил бы у Юры прощения, но в этот момент его словно обожгла мысль: а где Маргарита?

Шкодливая корова могла забраться в сад Гапея. Ничего страшнее этого Лешка не представлял себе. Мальчик вскочил на ноги, но его пронзила острая боль в боку, и он прислонился к дереву.

— Не знаешь, где Маргарита? — чуть слышно спросил он у Юрки.

— Это твоя сестра?

— Она может залезть в сад. Будь другом, возьми кнут и пригони ее сюда.

Юрка понял, что речь идет о скотине.

— Коза, корова? — переспросил он.

— Корова, Маргарита, бурая, со сломанным рогом. Яр большой, отыскать корову среди зарослей не так легко.

— На, — Юрка протянул Лешке камень, — садись и прикладывай к щеке, а я сейчас найду твою Маргариту.

Юрка выбрал самую высокую ольху и полез на нее. Несколько минут было тихо, только шумел ручей.

— Вижу! — наконец крикнул Юрка. — В саду пасется корова.

Он быстро спустился на землю, схватил кнут и побежал.

— Она сейчас будет здесь.

«Только бы он успел, — молил Лешка, прижимая камень к щеке. — Только бы Гапей не загнал ее в свой хлев».

Лешка пережил уже однажды тяжелый день, когда его отцу пришлось идти за коровой к Гапею и расплачиваться за потраву.

Боль в боку вынудила Лешку заглянуть под рубашку и посмотреть ушибленное место. Бок оказался весь синий, из раны сочилась кровь.

Невольно потекли слезы. Перед глазами всплыли лица родителей, Маргарита со сломанным рогом, потом поплыли какие-то круги…

Очнулся Лешка от толчка в плечо.

— Ты что, оглох? — услышал он над собой чей-то голос. Не сразу понял, что это Листрат.

— Где мой кнут?

— Кнут?.. Где-то тут… валяется.

— «Валяется»!.. Я тебе дал в руки — и ты мне верни в руки.

— Не могу встать…

— Встанешь! — Листрат схватил Лешку за ворот. Лешка вскрикнул.

В этот момент над Листратом просвистело пуговье и обожгло его спину. Листрат взвизгнул и отскочил в сторону. Оглянулся, чтобы посмотреть, кто его так стеганул, и увидел Юрку с кнутом в руке. Впервые Листрат почувствовал, как больно жжет пуговье, которым он не раз бил Лешку.

— Пильенер…

Перекосившись от злости, Листрат начал оглядываться, где бы схватить камень или палку. Но Юрка не дал ему опомниться, начал стегать раз за разом, и Листрат кинулся наутек.

— Не пильенер, а пионер! — крикнул вдогонку Юрка.

… Лешка, прижав камень к ушибленному месту, с интересом наблюдал за смелым мальчиком в красном галстуке.

— Пионер, — повторил он тихо, словно стараясь понять значение этого слова.

— Он думает, что оскорбил меня. Дурень. Знает ли он еще, что такое пионер? — злился Юрка. — А ты знаешь?

— Знаю, — ответил Лешка. — Пионер — это… ну такой…

— Ничего, — улыбнулся Юрка, — узнаешь. — Он бросил кнут и подошел к пастушку. — Вот что с тобой делать дальше?

Вместо ответа Лешка скривился и застонал.

— Болит?

— Болит, — тихо ответил Лешка.

Пощипывая траву, приблизилась Маргарита и грустными, влажными глазами уставилась на своего пастушка.

— Ну, что глядишь, шкодливая, пасись… — сказал Лешка.

Корова будто поняла его и снова принялась щипать траву, отгоняя хвостом мошкару. Где-то в черемухе раздалась трель соловья.

— Вот что. Сначала я тебе постелю, чтобы ты не лежал на голой земле, — сказал Юрка.

Он наломал ольховых веток, нарвал папоротника и помог Лешке перебраться на мягкое ложе.

Пока занимались этой работой, пришло и решение.

— Где твой дом? — спросил Юрка.

— Далеко, версты две отсюда. А что?

— Долго будет, если туда и назад, — размышлял вслух Юрка.

Лешка не сразу понял, что задумал его друг.

— Сначала отгоню корову, а потом придем за тобой. Лешка насторожился. Он не представлял себе, как можно остаться без Маргариты. Мать всегда наказывала: «Ни на шаг от коровы. Стереги нашу кормилицу». И действительно, без коровы неизвестно, как бы они жили. Когда отец был на войне, мать меняла молоко на хлеб и соль. И когда отец вернулся с войны и не мог найти работу, опять же выручала Маргарита.

— Куда отгонишь? — затревожился Лешка.

— Ну, куда скажешь. Где твой дом?

Лешка замолчал, словно взвешивал, можно ли доверить Юрке Маргариту. Юрка понял его тревогу.

— Я побежал бы сначала к твоим родителям, но корова снова залезет в сад.

Это убедило. Лешка знал норов Маргариты. Она не упустит удобного момента, чтобы не полакомиться клевером в чужом саду.

— Гони ее по ручью против течения, — начал объяснять Лешка. — В конце яра увидишь три большие вербы. На пригорке, под вербами, наш дом. Он самый крайний в городе.

— Ну, жди, я скоро. — И Юрка взмахнул кнутом.

В каком бы ты ни был возрасте, детском или пожилом, но если ты останешься один и вынужден будешь лежать и ждать, как Лешка, невольно придут мысли и воспоминания о самом дорогом и близком. У Лешки самым дорогим был родной дом, родители, братья и сестры. А осталось детей после революции и трудных лет гражданской войны, разрухи и голода — семеро из десяти. Старший — Федор, учился в Москве на курсах красных командиров. Сестру Янину забрала тетка в деревню. Самыми старшими теперь в семье были он, Лешка, и брат Янка. Они помогали присматривать за младшими, пасли корову. Когда корову пас Янка, Лешка в это время работал в саду доктора Леванцевича, который платил ему двадцать копеек в день. Мальчик окапывал деревья, кусты крыжовника, расчищал малину, носил навоз для клумб и грядок. В саду всегда хватало работы. Делал все, что приказывала сестра доктора, трудолюбивая тетя Зина. В саду работать было интересней, чем ходить за Маргаритой и ждать, пока она наполнит свое ненасытное брюхо.

Не раз из открытых больших окон дома Леванцевичей доносилась музыка. Это играла на пианино дочка доктора Тамара. К ней домой приходила учительница, уже немолодая женщина, но очень аккуратно и со вкусом одетая. В конце занятий они играли на пианино в четыре руки, и тогда тетя Зина говорила Лешке:

— Отдохнем, послушаем.

Тамаре было, наверное, столько же лет, сколько и Лешке. Красивая девочка с кудрявыми каштановыми волосами иногда появлялась в саду. Лешка наблюдал за ней из-за кустов крыжовника или малины. Как бы и ему хотелось вот так гулять по саду с книжкой в руках, играть на пианино, как эта девочка Тамара!

Однажды, когда, наклонившись над кустом колючего крыжовника, Лешка вырывал траву, он услышал, что кто-то остановился возле него. Он поднял голову и увидел Тамару с книгой в руке.

— Хочешь, почитаю?

Лешка любил читать книжки. Еще до школы он научился читать вывески на магазинах, когда бегал за керосином, солью или разносил по квартирам молоко.

— Я должен закончить работу, — растерялся Лешка. И подумал: «Иначе твой папа не заплатит мне».

— А ты работай и слушай. Только иногда посматривай на меня. Я хочу знать, нравится ли тебе то, что я читаю.

Лешка слушал. И хотя старался работать как и раньше, но работа уже не спорилась. Время от времени он посматривал на Тамару. Голос у нее был приятный, читала она хорошо.

Они и не заметили, как к ним подошел Леванцевич.

— Тамара, — сказал отец сухо, — не отрывай мальчика от работы.

Тамара молча закрыла книгу и, опустив кудрявую головку, пошла по аллее к дому. Она знала, отец скажет матери: «Это же непорядок, чтобы дочь доктора Леванцевича забавляла батрака чтением».

Леванцевич несколько минут стоял возле Лешки. Эти минуты мальчику показались вечностью.

— Ты хорошо работаешь, — похвалил он. — Я люблю порядок, будешь стараться — заплачу больше.

На докторе был светлый, хорошо подогнанный костюм, такие же светлые, под цвет костюма, туфли. Позолоченные очки и седина на висках придавали ему очень солидный вид. Но что-то холодное было во всем его облике.

Лешка безразлично взглянул на него и даже не поблагодарил.

… На небе горели звезды. Тихо шумел ручей. Где-то возле хутора мычала корова. Лешка вспомнил Маргариту и представил себе, как встревожатся родители, увидев рядом с коровой не его, а Юрку.

Постепенно тучи закрыли звезды. Стало еще темнее. Где-то далеко прозвучали выстрелы. Лешка лежал и прислушивался к каждому шороху…

Только утихло эхо выстрелов, раздался свист, похожий на соловьиную трель. Лешка вначале так и решил, что это соловей, но потом догадался — Мендель. Этот человек имел такую привычку: шагая насвистывать.

Шел он по знакомой стежке, которая вела от хутора через ручей в сторону города. Мендель мог помочь Лешке. Он сильный. Мог бы даже взвалить хлопца на плечи. Только вот у Менделя на плечах тяжелый мешок. Лешка окликнул:

— Дядька Мендель!

Мендель не услышал. Стежка петляла довольно далеко отсюда, и вообще когда Мендель свистит, он ничего не слышит.

Свист отдаляется и утихает. Мендель уже на другом берегу яра. Он не минует дома Сенкевичей.

Все же, пока по яру шел и свистел знакомый человек, было не так грустно. Теперь, кажется, и темнее стало. Каждая минута тянется долго.

Послышались шаги вблизи и приглушенный разговор. Шли, видимо, двое.

— Зачем ты в него стрелял? — сказал один.

— А что мне было делать? Он бы меня убил, сыбака. Голос этот Лешка узнал сразу: Тимка — родной брат Листрата.

— Они так не делают. Бьют сначала по ногам, чтоб не убежал.

— И по ногам не велика радость, — буркнул Тимка.

— Он упал?

— Упал, сыбака.

— Это убийство. Вторая статья.

Ленька прижался к земле, будто хотел зарыться в нее. Он знал, что могут сделать со свидетелем такого секретного разговора.

— Наган надо спрятать.

— Не тут. Пойдем дальше. Там погуще заросли. И они, попыхивая цигарками, пошли в сторону Духовского яра.

Похожий случай произошел уже однажды с Лешкой, когда он так же нечаянно услышал разговор бандитов. Это было прошлым летом. Лешка, набегавшись днем по яру, после ужина пошел с Янкой спать на сеновал. В хате тесно, душно и мухи кусают. А на душистом сене хорошо. Внизу пестрый конь, на котором отец возил на стройке кирпич, аппетитно хрустит овсом. Время от времени вздыхает корова. А то и дождь забарабанит по крыше, и под шум дождя еще слаще спится.

Ночью прогремел выстрел. Янка вздрогнул, но не проснулся. Лешка насторожился. Притихла внизу скотина. И вдруг Лешка услышал возле хлева приглушенные голоса.

— Ты зачем вернулся?

— Сверло забыл.

— Сыбака. Быстрей.

Так слово «собака» выговаривал только Тимка, здоровенный двадцатилетний детина.

— Вот оно…

Топот утих. Промычала корова, захрустело сено на зубах Пестрого. Близость живых существ несколько успокаивала. Но заснуть Лешка уже не мог. Широко раскрытыми глазами вглядывался он в темноту. «Сыбака Тимка. Что ему надо ночью возле хлева?»

Дудиных на улице не любили и боялись. Их называли «черносотенцами». Где какая драка, так вся семья, кроме худенькой, почерневшей жены Никиты Дудина, была уже там. Бывало, в воскресенье Никита говорил своим сыновьям:

— Если трое меня одного одолеете, ставлю пол-литра.

И начиналась драка. Два здоровенных парня — Тимка и Харитон — не могли осилить отца. Листрат был еще слабый помощник. А отец, надавав сыновьям, особенно старшим, тумаков, а порой и окровавив их сплющенные носы, хохотал от удовольствия, что он, старый конь, еще в силе.

В выходные дни, когда на Двине крепкий лед, Дудин брал своих сыновей и шел под Волковичеву гору, где происходили кулачные бои. Дрались два берега: левый и правый. Драку начинали подростки, такие как Листрат. Потом им на смену приходили хлопцы Тимкиного возраста и завершали драку такие бородачи, как Дудин. Они сбрасывали кожухи и, засучив рукава красных сорочек, с криком «гоним, гоним!» наступали на противника. Побеждал тот, кто брал противоположный берег. На том берегу победители и побежденные распивали бутылку и расходились по домам.

После революции городской Совет запретил кулачные бои на Двине. И все же любители этого традиционного развлечения приходили на берег, чтоб почесать кулаки. Тогда появлялась конная милиция и прогоняла задир.

И Лешку как-то затянул Листрат на такой бой.

И он бежал по льду и, стиснув кулаки, кричал: «Гоним, гоним!» Он кого-то бил, и его били. Лешка даже не понимал, за что он бил кулаками незнакомого мальчишку и за что тот платил ему тем же.

Возвратился домой Лешка весь в синяках. Федор посмотрел на брата с сочувствием:

— Не на Двине ли ты был?

— Ага, — опустил глаза Лешка.

— Ну и дурень. Полезай быстрее на печь, а то еще и от отца достанется.

Потом, подав Лешке на печь ломоть хлеба, намазанный подсолнечным маслом и посыпанный солью, разъяснил:

— Это при царизме придумали для людей такое занятие: пусть свою обиду и злость на угнетателей срывают на своих и не трогают панов. Понял?

— Ага, — кивнул головой Лешка и начал аппетитно есть хлеб. Ничего он, конечно, не понял. Но Федор работал на заводе, и он все знал. Как же мог Лешка не согласиться с тем, что говорил старший брат.

У Дудиных привычка драться осталась: они частенько пускали в ход кулаки.

Однажды на Задулинскую улицу пришли Митя и Лиза, комсомольцы с завода «Металлист». Они собрали детей, начали рассказывать им про революцию, про Ленина. Их слушали с интересом не только дети, но и взрослые. Потом начали разучивать «Интернационал». Тут особенно проявила свой талант Лиза, красивая девушка в кожаной куртке. А Митя, высокий плечистый парень, стоял и подпевал. И тогда прибежали Тимка, Харитон, а за ними Листрат. Разогнали детей, начали драку. До крови избили Митю, который один от них отбивался. А сам Дудин стоял в стороне и подзуживал:

— По мозгам его, безбожника…

Хулиганы искровавили Митю, но и он оставил отметины на лицах «черносотенцев». Дрался он исступленно и отважно. Сдерживал их троих, пока Лиза по его приказу не скрылась за кладбищем. Даже Никита Дудин разозлился на сыновей, когда они вытирали окровавленные носы:

— Лопухи. С одним не могли справиться.

— Так он верткий, сыбака, — оправдывался Тимка.

Но вступать в драку Дудин-старший не хотел. Может, побоялся: время не то.

… Утром, когда отец запрягал коня, во двор к ним пришел Лачинский.

— Ну, сосед, скажи мне спасибо. Не дал я злодеям вас обокрасть.

— Каким злодеям?

— А вот пойдем, покажу.

Они вышли через калитку в огород, повернули налево, прошли вдоль высокой ограды двора и снова повернули налево, по меже, за хлев.

Лешка соскочил с сеновала и побежал тихонько за ними.

— Видишь, Антон, — показал Лачинский на дощатую стену. На ней одна за другой зияли свежепросверленные дырки. — А я им помещал, а то прорезали бы тут ход и вывели корову.

— Вот гады… Через двери в хлеву они не могли вывести. Там хороший замок. Так вот они как…

— А я и не думал, что это воры. Шел с работы. Уже сворачивал с межи на стежку возле своего двора. Слышу: возле хлева разговор. О чем, думаю, соседи так поздно толкуют. Подхожу. Здороваюсь, как с соседями, а в ответ мне выстрел. Я и упал в картофельник. Пуля просвистела мимо самого уха, но, слава богу, не задела. Я притаился, да, признаться, от страха не могу и пошевельнуться. Они, видимо, решили, что убили меня. И бежать… Спустя некоторое время возвращались за сверлом… Когда стало тихо, я пополз по картофельнику в свой двор. До утра не мог заснуть. И мне кажется, — тихо добавил Лачинский, — кто-то среди воров был знакомый. Видимо, думал, что я его узнал. Но, — Лачинский приложил палец к губам: молчи, сосед, чтобы не накликать беды.

Отец кивнул в знак согласия.

— Это уж так…

— А знаешь, тата, — сказал Лешка, когда Лачинский ушел. — Я проснулся от выстрела. Слышал их разговор. Одного вора узнал по голосу. Это был Тимка…

— Что? — отец даже вздрогнул от неожиданности. — Ничего ты не слышал и не знаешь. Молчи, сынок, а то еще хату спалят.

И вот опять голос Тимки. Снова в кого-то стрелял ночью бандит.

Маргарита лбом открыла калитку и вошла во двор. Юрка все время, пока шел за ней, думал, что сказать родителям Лешки, чтоб не испугать их. Как и говорил Лешка, корова сама довела его до хлева. Шли они, однако, довольно долго. Солнце уже скрылось где-то за городом.

Во дворе стоял человек в брезентовой куртке, снимал сбрую с пестрого коня. Конь нетерпеливо дергался. Хозяин сдерживал его:

— Стой, дурень. Не убежит твой овес.

Говорил он это будто бы сердито, но злобы в его голосе не слышалось.

Юрка остановился, словно «стой» относилось к нему. Все, что он придумал сказать, пока гнал корову, вылетело из головы.

Конь, освобожденный от упряжи, кинулся в стойло, а хозяин положил на дроги хомут. В этот момент он заметил Маргариту и обратил внимание прежде всего на ее вздутые бока.

— Молодец, Лешка, хорошо накормил.

Взлохмаченная голова его, усы были усыпаны красной пылью. Красными были и дроги. «Видать, кирпич возил», — подумал Юрка.

Хозяин загнал корову в хлев, привязал ее и только уже потом, когда вышел из хлева, заметил Юрку.

— А где Лешка? — спросил он встревожено.

— Он… Он лежит около ручья. Упал с обрыва, — сбивчиво начал рассказывать Юрка.

— Сильно ушибся? — забеспокоился отец.

— Бок разбил и встать не может.

— Что ты говоришь?!

Какое-то время Антон беспомощно стоял посреди двора, не зная, что делать, потом спохватился, побежал в конюшню и вывел Пестрого.

— Иди сюда, мальчик.

Юрка несмело подошел. Хозяин помог ему сесть на коня, а потом вскочил и сам на Пестрого.

— Держись за гриву…

Юрке не надо было об этом говорить. Он и сам обеими руками ухватился за гриву, как утопающий за корягу. Все же первый раз сидит на коне.

Выехали со двора. Дети увидели их в окно.

— Татка поехал… Куда он поехал? Кто этот хлопчик?

Выбежала из хаты и хозяйка.

— Куда ты, Антось? Ужин на столе…

— Я сейчас… Ужинайте, — ответил он и стеганул концом поводьев Пестрого…

Конь быстро бежал вдоль яра. Юрку то качало, как в люльке, то трясло, и казалось, вот-вот он упадет с лошади. Успокаивали немного только поводья с обеих сторон, которые держал хозяин.

Страшнее было, когда спускались к ручью. Начинало темнеть. Казалось, что сейчас полетят в пропасть.

— Нагибайся, — предупреждал Юрку отец Лешки, и Юрка клонился к гриве коня.

Спустились к ручью. И дальше по нему уже ехали медленно. Конь ступал уверенно по каменистому дну, разбрасывая вокруг брызги.

Яр, такой красивый и веселый при солнечном освещении, теперь был мрачный и таинственный.

— Ну, где он? — спросил Антон.

Юрка уже и сам вглядывался в темноту, вспоминая, где он оставил Лешку. Но ведь ночь не день. Все так изменилось. Только ольха, на которую он влезал, чтобы высмотреть Маргариту, вдруг обозначилась на фоне неба.

— Тут, — сказал Юрка.

Это было не совсем «тут», но близко.

Антон придержал коня. Остановились. Тишина, только ручей тихо переливался среди молчаливых деревьев.

— Леша, где ты, сынок? Лешка отозвался не сразу:

— Я тут, тата.

— Как же это ты, сынок, — наклонившись над Лешкой, горевал отец. Он посадил на коня Лешку, потом Юрку, а сам за уздечку повел коня вдоль ручья.

— Ну, где ты так поздно ходишь, Юра?

Этими словами, в которых были и укор, и тревога за сына, встретила мать Юрку.

— Прости, мама. Мой друг попал в беду.

— Какой друг?

— Ты его еще не знаешь. Пастушок. В яру пас корову, свалился с обрыва, сломал ребро. Доктор был. Его в больницу отвезли.

Вот и все, что Юрка счел нужным рассказать матери. И чтоб ее порадовать, похвалился, что он впервые ехал верхом на коне.

Юрка глянул в окно. Из их комнаты была видна башня ратуши. Стрелка часов приближалась к двенадцати.

— Отца еще нет?

Мать грустно посмотрела на сына. Юрка понял все… Сегодня ей пришлось волноваться и за отца и за сына.

Отец Юры Рыгор Иванович Вишняков — инспектор уголовного розыска. Работа очень опасная. Бандиты, с которыми он борется, не складывают добровольно оружия. Да и распознать их не так легко: днем они вроде бы занимаются мирным трудом, а ночью грабят. Сеют среди населения страх и неуверенность.

Мария Александровна начала подогревать ужин на всех: авось и Рыгор подойдет. Днём он забегал на минутку. Помещение уголовного розыска рядом. Сказал, что где-то за городом работники розыска напали на след бандитов и он с группой милиционеров едет им на помощь. Мария Александровна привыкла ждать.

Семь лет Мария Александровна ждала мужа с войны. Юрка за это время вырос. Отец не узнал своего сынишку, которому было два года, когда он ушел на фронт. Отец рассказывал сыну, как он воевал, как потом свергли царя. Рассказывал про Ленина. На гимнастерке отца красовался орден Красного Знамени. Была у него и награда царской армии — Георгиевский крест. Но отец его не носил. Для всех окончилась война — для отца Юркиного она продолжалась. Партия послала бывшего фронтовика на борьбу с бандитами.

Ужинали вдвоем. Тарелка отца блестела под светом электрической лампочки. Мать время от времени посматривала в окно на башню. Она специально не вешала занавески, чтоб всегда были видны часы.

— Мам, а сколько придется Лешке лежать в больнице?

— У детей сломанные кости срастаются быстрее, но с месяц полежит.

— Так и лето пройдет, — вздохнул Юрка.

И Марии Александровне жаль было лета. Это и ее отдых — она работала учительницей в школе. Но она ждала зимы. Зимой бандитам не такое раздолье…

После ужина Юрка помог матери убрать со стола и пошел спать. А мать закрыла кухню, подошла к окну и долго стояла не сводя глаз с часов на башне.

Юрка тоже хотел дождаться отца. Он старался не уснуть. И ему казалось, что он не спит. Только вдруг перед ним возник отец на коне. Он мчится по полю с мечом в руке, а перед ним во все стороны разбегаются, бросая ножи, бандиты. Отец размахивает мечом. Большие, как у Буденного, усы его развевает ветер.

«Но откуда у отца усы?» — думает Юра. У отца никогда не было усов. И на коне Юрка отца никогда не видел. Это начальник уголовного розыска Свиридов ездит верхом. И усы у него, как у Буденного. И вот уже не отец, а дядя Свиридов соскакивает с коня, заходит к ним в комнату. Юра сквозь сон слышит его шаги.

— Ничего, — говорит он густым басом. — Разбили Антанту. Победили контрреволюцию. Покончим и с бандитами.

Мать стоит, отвернувшись от окна. В руке у нее бумага, на глазах слезы.

— А когда я смогу его навестить? — спрашивает она.

— Подождите пару дней. Сегодня еще нельзя. Но не волнуйтесь. Врач заверил, что все будет хорошо. Вот пуля, которую извлекли из его груди.

Странный какой-то сон. Каждое слово дяди Свиридова Юрка слышит, как наяву.

— Не волнуйтесь, — доносится голос Свиридова. — Соня побудет с вами. А я пойду.

Шаги его слышатся на лестнице. В комнате становится тихо.

Юрка открыл глаза. В окно ярко светит солнце. Стрелки на ратуше показывают девять часов. Из соседней комнаты доносится незнакомый голос:

— Мария Александровна, выпейте валерьянки…

Юрка вскакивает с кровати, бежит в другую комнату. Что это? Опустив голову на стол, сидит мать, а возле нее со стаканом в руке стоит женщина в белом халате.

— Все будет хорошо. Не волнуйтесь, Мария Александровна.

Юра понял, что это уже не сон.

Так случилось, что Юрке пришлось навещать в больнице и раненого отца и Лешку. Отец лежал на первом этаже, Лешка на втором. После свидания с отцом Юрка бежал на второй этаж.

— Сегодня папе лучше, — сказал однажды Юрка, сидя на табурете возле кровати Лешки.

Лешка тоже чувствовал себя лучше. Он даже хотел встать, но врач запретил.

День был погожий, летний. Больные, которым разрешено ходить, гуляли по саду.

В палате Лешка лежал один. Можно было с ним обо всем поговорить.

— Показать тебе что-то?

— Покажи.

Юра полез в карман.

— Вот этой пулей бандит ранил отца… из нагана.

— Из нагана? — Лешка вдруг вспомнил тот вечер, когда он лежал в яру со сломанным ребром. — А бандита поймали?

— Нет. Их было двое. Удрали…

«Двое, — подумал Лешка. — И тех было двое. И говорили про наган…»

— А ты знаешь, Лешка, папка встретился с бандитами недалеко от Гапеевского яра как раз в тот вечер, когда мы с тобой там были. Утром, когда ты был в больнице, а я спал, пришел начальник уголовного розыска Свиридов с медицинской сестрой Соней и рассказал все. А я думал, что это мне снится.

— Что снится? — спросил Лешка. Он озабочен был другим: «Сказать или молчать?» Хотелось, очень хотелось сказать Юрке о том, что он слышал в тот вечер. Но вспомнились слова отца: «Молчи, сынок, а то еще дом спалят».

— Ну, то, что отца ранили…

— А-а… — напуганный своими мыслями, ответил Лешка.

Помолчали.

— Болит? — спросил Юрка, не понимая, чем встревожен его товарищ.

Вместо ответа Лешка спросил:

— Юрка, а если дом загорится, люди успеют выскочить во двор?

— Если дом каменный, то успеют, а если деревянный, то, может, и нет.

Лешка видел однажды, как от молнии загорелся дом за яром. Родители были в поле. Лешка прибежал на пожар, когда уже весь дом был охвачен пламенем. Какая-то женщина кричала:

— Дети там, дети!..

К счастью, как потом выяснилось, детей в это время не было в хате. А если бы были, да спали…

— Я так думаю, что не успеют. Когда хата горит — это страшно, — ответил Лешка.

Больше ничего в этот день Лешка не сказал Юрке. Зато ночью он несколько раз просыпался от страшных снов: то видел бандитов, которые стреляют в его отца и выводят из хлева Маргариту, то всех родных в огне пылающего дома…

Весть о том, что в больнице лежит инспектор уголовного розыска, простреленный пулей бандитов, быстро разнеслась среди больных. Зашел разговор об этом и в палате, в которой лежал Лешка.

— Вот, могли и убить человека ни за что, — сказал пожилой крестьянин с перевязанной рукой.

— Ни за что? — равнодушно проворчал молодой парень, который лежал на кровати возле двери и курил, хотя не раз сестра напоминала ему: «Семка, в палате курить запрещается». — Пускай бы не лез.

И голос Семки, и взгляд его злых глаз не нравились и пугали Лешку.

— Кто-то должен защищать людей от бандитов, — продолжал рассуждать немного смущенный таким заявлением парня крестьянин.

— А кто тебе сказал, что они бандиты, — косо глянул на крестьянина Семка.

— А кто же они? — не замолкал крестьянин. — В кашей деревне увели у человека корову из хлева, да что придумали — обули в лапти, чтоб следов не было. А человек бедный, детей полная хата, как же ему жить без коровы?

— Каждый жить хочет, — буркнул, пуская вверх дым, Семка.

— Пусть себе живет, но не за счет чужих мозолей. Людские слезы не проходят даром. Вот и на них пришла кара. Мальчишки в лесу увидели рога да копыта от той коровы. Нашли и лапти, по ним отыскали и хозяина. Он оказался отцом одного бандита. А потом и сынка взяли…

— Если б твоего взяли, не так заговорил бы.

— Если б мой сын такое зло людям приносил, ей-богу, не пожалел бы и сына.

— Иди того недобитого проси, чтоб взял тебя в милицию. Им легавые нужны.

— Ты на старого человека не тыкай! — вдруг вскочил с кровати пожилой мужчина. Лешке он очень нравился. Особенно за рассказы про зарубежные страны. Мужчина этот был плотогоном, сплавлял лес по Двине до самого моря. — Бери свои костыли и топай курить в сад. Нечего коптить тут, а то схвачу за шиворот и вышвырну из палаты. Не погляжу, что у тебя нога сломана.

Семка посмотрел на плотогона и понял, что тот не шутит. Поднялся с кровати, взял костыли…

— Защитник бандитов нашелся. Сам небось удирал от милиции и сломал ногу.

Семка только сердито посмотрел на плотогона и, опираясь на костыли, поскакал на одной ноге по коридору.

А Лешка тихонько лежал и думал про тех деревенских мальчиков, которые нашли лапти в лесу и тем самым помогли людям поймать бандитов.

Разговоры про бандитов возникали в палате часто. Лешка услышал от старого крестьянина и плотогона много страшных историй. Даже в газете «Заря», которую утром сестра приносила в палату, писали про их бесчинства. Плотогон, прочитав сообщение уголовного розыска, злился:

— Я карал бы не только бандитов, но и тех, кто их укрывает.

— Люди и рады помочь властям, — рассуждал крестьянин, — но боятся. Отомстят же, гады.

— А вот атамана шайки Ниленка крестьяне связали и отвезли в Велиж. Не побоялись. Среди крестьян были и родственники бандита. Всем он не давал житья.

Семка молчал или, косясь на плотогона, выходил курить.

— Дедушка, — спросил Лешка крестьянина. — А те мальчики, которые нашли лапти, были пионерами?

— Какие лапти?

— Ну, в каких корову выводили воры из хлева…

— А… те… Пастушки… Хорошее дело сделали… Деньги у бандита забрали и человеку корову купили. Слава богу, тихо стало в деревне.

— А они пионеры? — повторил свой вопрос Лешка.

— Паперы? Были, возможно, какие-нибудь и бумаги. В газете даже об этом писали.

— Эх, дедуля, не о том вас спрашивают, — улыбнулся плотогон. — Носят ли те мальчики красные галстуки?

— Нет, не видел. Одеты, как все дети, а галстуки чтоб носили, врать не буду, не видел.

— Ну, они стоят того, чтоб носить галстук, — подмигнул плотогон Лешке и вышел из палаты.

— Пойду и я покурю, — сказал старик и вышел следом за плотогоном.

Лешка остался один. За открытым окном в саду перекликались птицы. Разговаривали больные. Лешка подумал, что сейчас Янка с младшим братом Алесем пасет в яру Маргариту. Может, как раз в том месте, где спрятан наган. Вот если б найти его. Лешка спрятал бы оружие на чердаке: пускай бы после этого какой-нибудь бандит сунулся. Можно даже и не брать себе наган: немного поиграть с ним, а потом закопать в землю, чтоб никто никогда не нашел. А как вырастет, откопает и будет воевать с бандитами, как Юркин отец…

К кровати тихо подошел Юрка. Лешка не сразу заметил его.

— Папе сегодня хуже… — услышал Лешка голос друга.

И улетели за окно все мысли. Рядом сидел друг, отца которого прострелили из нагана бандиты. Из того, может быть, нагана, который спрятали тогда у яра Тимка с кем-то. Не иначе как из того. Ночью Тимка вместе с тем, неизвестным, придут, возьмут наган и пойдут сверлить чей-нибудь хлев, чтоб через стену вывести корову, а если им кто помешает — опять будут стрелять.

Лешка наклоняется к другу:

— Юра, я тебе открою сейчас большую тайну. Юрку не интересует сейчас никакая тайна. Его волнует одно: перенесет ли, как сказали врачи, отец кризис.

— Я так люблю отца! Я так хочу, чтоб он жил! Он такой хороший и смелый.

Лешка молчит. Он не знает, чем утешить Юрку. Его тайна сегодня не имеет никакого смысла. Зачем Юрке тот наган, если жизнь отца на волоске.

— Мама всю ночь пробыла в больнице. И сейчас там. Я приносил ей поесть… Она не уйдет, пока не пройдет кризис.

— А что такое кризис? — спрашивает Лешка.

— Не знаю, — грустно отвечает Юрка, — но это что-то такое, после чего либо выживают, либо… умирают.

— Так пулю же вынули!

— Вынули, но она сделала свое…

— О, пионер к нам пришел. Очень приятно, — послышался голос плотогона. — Познакомимся: меня зовут Константин Андреевич. Но это очень долго выговаривать. Называйте меня просто дядя Костя. Братика пришел проведать?

— Друга… и отца.

— И отец тут? Кто же он?

— Вишняков.

— Это тот, которого бандиты ранили?

— Да…

— Мужественный человек твой отец. Когда разрешат, зайду в палату и пожму ему руку. Все больные с удовольствием пожмут ему руку, кроме некоторых, — плотогон повернулся в сторону кровати Семки, но того не было. — И сын молодец. Пионер! Чтобы быть пионером в наше время, нужно мужество! Сегодня вас, пионеров, еще мало. Придет время, будут миллионы. Ты еще не пионер? — спросил дядя Костя Лешку.

— Нет еще, — ответил Лешка.

— Родители не разрешают?

— Не спрашивал еще.

— А где отец работает?

— На стройке.

— Разрешит. — Плотогон сел на кровати и продолжал: — Я, мальчики мои, по Двине не только бревна сплавлял. До революции мы листовки большевистские, оружие для рабочих на плотах перевозили. Теперь это не секрет. А раньше за это на каторгу отправляли, в Сибирь.

— А теперь вы тоже сплавляете лес в море? — спросил Юра.

— И теперь. Бываю в Риге. Обидно. Там буржуи задушили Советскую власть. Но ничего. Живут там люди, которые припрятали и листовки, и оружие. И пионеры там есть. Только красные галстуки открыто не носят. Придет время… И Рига, Вильнюс, Таллин будут красными…

Интересный разговор прервала Тамара. Ее привела медсестра.

— Леш, к тебе пришла барышня. Цветы принесла, — сказала медицинская сестра.

Лешку как кипятком обдало. «Барышня». Хоть под одеяло прячься от такого сраму.

У Тамары в руках был небольшой букетик роз и красивая корзинка с яблоками. И сама она была красная, как та роза, от ходьбы по жаре.

— Добрый день, Леша, — просто поздоровалась она с мальчиком, потом со всеми, кто был в палате. — Я услышала разговор папы с тетей Зиной. Папа сказал: «Леша сломал ребро и лежит в больнице». Это очень больно? Правда? Я попросила у мамы разрешения навестить тебя. Мама запретила. А когда папа с мамой легли после обеда отдыхать, тетя Зина дала мне цветы и яблоки и сказала: «Иди и быстренько возвращайся. Леша хороший мальчик».

Тамара говорила так быстро, будто боялась, что не успеет все сказать.

— А это твой друг, Леша? Как его зовут?

— Юра, — буркнул Лешка.

— Красивое имя. Леша тоже красивое имя. Алексей. А ты, Юра, живешь на нашей улице?

— Нет, на Стеклова…

— Это рядом с Кленником. Так нам по пути. Пойдем вместе. Мне надо торопиться, скоро придет учительница музыки. Ты, Леша, поправляйся. Я теперь буду навещать тебя. Идем, Юра…

«Хорошо, что Юра пошел с ней, а то бы еще тараторила тут «барышня», — обрадовался Лешка. Ему было и приятно видеть Тамару, и как-то стыдно: «барышня».

— Хорошая девочка, — сказал плотогон.

У Лешки отлегло от сердца. Теперь ему было уже жалко, что она ушла так быстро.

Неожиданно в палате появился Тимка. Лешка укрылся с головой одеялом и притих. Ему показалось, что Тимка уже догадался о его намерении — рассказать другу историю с наганом.

А Тимка не обратил на него никакого внимания. Он подошел к кровати, на которой лежал Семка:

— Дрыхнешь, сыбака?

Семка захохотал, обрадованный таким приветствием:

— А что делать. Нога. На одной не поскачешь…

Лешка вспомнил тот вечер в яру, и догадка пришла неожиданно: «Это же они были тогда вместе. Бандиты». Только теперь Лешка их не боялся. За окном люди, среди них — плотогон. Он утихомирил бы и Тимку и Семку. Из-под одеяла Лешка начал наблюдать за дружками. Тимка сел на табурет. Широкие его плечи и красная от загара бычья шея вздрагивали время от времени. Оба смеялись и были довольны встречей.

— Лежишь, как фон-барон: кровать мягкая, чистая простынь. Даже две. Зачем тебе две простыни? Сверни мне одну…

— Сестра спохватится. А тут еще плотогон, собака, может неожиданно зайти. Ну, — Семка выругался, — я еще с ним расквитаюсь. Сойдутся когда-нибудь наши с ним стежки-дорожки.

— Да к черту эту простыню, — махнул рукой Тимка. — Тут дело наклевывается…

Семка толкнул в колено Тимку и кивнул головой в сторону Лешкиной кровати, стоявшей в углу возле окна.

Тимка оглянулся:

— Там же никого нет.

— Пацан… — И тише добавил: — К нему приходит в красном галстуке сынок легавого, которого ты… Собака, ожил…

— Он тут?..

— Ты принес мне хоть каплю? — перебил его Семка.

— Есть… — похлопал Тимка по оттопыренному карману. — И закусь…

— Пошли в сад.

Семка прихватил с тумбочки стакан и, взглянув на Лешкину кровать, вышел. Тимка подался за ним.

Только они вышли — сестра ввела в палату Янку.

— Братик твой молочка тебе принес. Не бойся, мальчик, — ласково подтолкнула сестра Янку.

Янка, мягко ступая босыми ногами, подошел к кровати.

Лешка обрадовался тому, что пришел брат, но еще больше, что он не встретился с Тимкой.

Тимка, увидев Янку, конечно, спросил бы, к кому он пришел. И его бы удивило: почему Лешка прячется от него под одеяло и откуда он знает сына работника уголовного розыска.

— На, Леша, пей, — сказал Янка, протянув брату бутылку с молоком, заткнутую бумажной пробкой. — И хлеб… Бутылку мама приказала принести домой.

Лешка с удовольствием начал есть черный хлеб, запивая его молоком. Янка сочувственно глядел на брата.

— А ты хочешь? — спросил Лешка брата.

— Нет, я уже пил, — соврал Янка.

Но Лешка все же отломил брату кусок хлеба и протянул бутылку с молоком.

— Ешь, меня тут хорошо кормят.

Янка взял хлеб и молоко будто с неохотой. Но ел с аппетитом.

Сестра, поправляя постели, ласково посмотрела на них:

— Скучаешь о брате? — спросила она Янку. Янка кивнул головой.

— А еще корову надо пасти.

— Бодается ваша корова?

— Нет, только шкодливая, того и гляди, чтоб чего не натворила.

— Янке теперь некогда и поиграть, — посочувствовал младшему брату Лешка.

— Э, поиграть — что, — важно ответил Янка. — Поспать бы. Так не хочется рано вставать.

— Рано не хочется вставать и взрослым, — сказала сестра и вдруг, посмотрев на тумбочку, спросила: — А где стакан?

— Да к Семке гость пришел…

— Ох, этот Семка. Как он мне надоел. Скорее бы его выписали.

Сестра вышла. Через минуту послышался ее голос в коридоре:

— Здравствуй, Юра. Ну, как папа?

Юрка ответил бойко:

— Хорошо. Мама сегодня ночевала дома.

— Бедная женщина. Нагоревалась. Ты к Леше?

— Да.

— Ну, беги. Там у него братишка.

Тем временем Янка уже прощался с Лешкой.

— Я пойду, — взяв с тумбочки бутылку, сказал он. — Надо корову гнать в яр…

— Хорошо, — согласился Лешка. — Иди.

И Янка, крикнув: «Скорей поправляйся!» — побежал домой.

Лешка еще не знал, начинать разговор, который его волновал, или отложить на другое время. Из сада мог вернуться Тимка. Лешке не хотелось, чтоб он видел его с Юркой.

— Ты какую тайну знаешь? — спросил Юрка. Пришлось признаться.

— В яру бандиты прячут наган. Надо его найти и забрать.

Лешка быстро рассказал, что он слышал про наган в тот вечер.

— Одного я узнал по голосу. Это наш сосед…

— А другой? — спросил Юрка.

— Тот, со сломанной ногой, — кивнул он в сторону кровати Семки и, помолчав, добавил: — Вон они оба сидят на скамейке, пьют водку и договариваются о каком-то «деле». Надо быстрее забрать наган… Без нагана они побоятся ночью ходить. И никому тогда зла не сделают.

Идея Лешки обезвредить бандитов понравилась Юрке. Хотелось подержать в руках наган, хотя Юрке и приходилось держать в руках отцовское оружие.

— Это же они стреляли из того нагана в твоего отца…

Юрка насторожился:

— И они ходят себе на воле и не наказаны за злодейство? Пойду расскажу папе. Он их посадит в тюрьму.

Перескакивая через ступеньки, Юрка быстро очутился на первом этаже. Волнуясь, зашел в палату к отцу.

— Папа, ты можешь посмотреть в окно?

— Теперь могу, — улыбнулся отец. — А что там интересного?

— Посмотри.

Отец приподнялся на локте.

— Ну?

— Видишь вон двоих на скамейке?

— Вижу…

— Это они ранили тебя.

Отец приглядывался к ним с минуту.

— Откуда ты знаешь?

— Лешка сказал.

Отец внимательно выслушал сына.

— Папа, их надо арестовать, — закончил Юра. Отец усмехнулся:

— На каком основании?

— Но они же преступники.

— А чем ты это докажешь?

— Лешка свидетель. Ну и ты…

— Я не опознал того, кто в меня стрелял, — продолжал спокойно отец, лежа на спине, — и не могу утверждать, что это кто-то из них.

— А Лешка? Лешка же не будет выдумывать.

— Верю. Лешка говорит правду. Но для суда то, что он слышал в тот вечер, не доказательство их виновности. Они скажут, что мальчику просто послышалось. И вообще ребенок, к сожалению, не может быть свидетелем на суде.

— Но ты же знаешь, что они бандиты? Разве можно мириться с тем, что они ходят на свободе среди честных людей? Ждать, пока они еще кого-нибудь ранят или убьют?

— Ждать не будем. Не горячись, Юра. В схватке с врагом прежде всего надо быть выдержанным.

Родителям приятно, когда дети продолжают их дело. Вишняков ласково смотрел на сына: Юрка пылал ненавистью к той нечисти, с которой сражался отец.

— Ну что?

— Жаль, что Лешка больной. Но ничего. Его брат тебе поможет. — У Юрки загорелись глаза. Он понял — отец дает ему какое-то важное поручение.

— Надо найти наган…

Юрка беспокойно зашевелился.

— … Точнее, место, где он спрятан. Запомнить хорошо место, чтоб, когда вас попросят показать кому надо, ты мог бы показать. А наган пускай лежит, кто спрятал его, тот и придет за ним.

Отец посмотрел на смущенного Юрку, улыбнулся.

— Вот тогда будет основание задержать молодчика и спросить, зачем ему оружие. Что он с ним делал? Понял?

— Понял, — чуть не вскрикнул Юрка. Все было так просто и в то же время интересно.

— Может случиться, что нагана там уже нет…

— Тогда все пропало?

— Нет, Юра. Тогда разоблачим и возьмем преступников другим способом. Но тебе не надо об этом знать. А пока что иди к пастушку в яр. И хорошо поищите. Они, я так думаю, не забрали еще его. Собирайте землянику, ищите птичьи гнезда… Словом, ты понимаешь меня…

— Понимаю, — взволнованно ответил сын.

Три дня Юрка с Янкой собирали землянику, нанизывали красные пахучие ягоды на тоненький стебелек, искали птичьи гнезда, но того главного, ради чего все это делали, не находили. Оглядели все деревья, кусты, пни над ручьем, начиная от того места, где лежал, упав с края обрыва, Лешка, и дальше, вдоль ручья в сторону Духовского яра, но наган не нашли. Все оказалось не так просто, как представлял себе Юрка, когда, получив от отца поручение, бежал, взволнованный, к яру.

— А может, уже нет нагана? — начал сомневаться Янка.

— Конечно, — пожал плечами Юрка. — Тимка мог прийти ночью и забрать его… А могли они тогда ночью спрятать оружие где-нибудь дальше, даже в Духовском яру. Яр большой, попробуй найди. Но искать надо.

Однажды Юрка пришел в яр с Тамарой. Она встретила его на улице, и ей тоже захотелось собирать землянику.

— Юра, Юра! — не стихал в яру ее голос до самого вечера. А потом Юрке пришлось провожать Тамару домой и просить ее мать не наказывать дочку, так как собирать землянику действительно очень приятно и время притом бежит незаметно.

Маму Тамары, однако, трудно было переубедить. Она вздыхала, то и дело разводила руками:

— Ты слышишь, Леопольд, с кем дружит твоя единственная дочь?

— Аннушка, мы опаздываем в театр, — сказал отец. — Я завтра поговорю с ней.

— Да, да, — вмешалась тетя Зина. — Идите. Я с ней сама разберусь и накажу непослушницу.

А как только родители Тамары вышли за ворота, тетя Зина усмехнулась и вынесла свой «суровый» приговор:

— Идите, дети, поиграйте в саду, а я тем временем приготовлю ужин.

Тамара схватила Юрку за руку:

— Пойдем в беседку. Там так красиво. Все видно вокруг. Она, как башня на скале, возвышается над яром.

Беседка находилась в конце сада. Отсюда видны были и Гапеевский и Духовской яры, и то место, где они собирали землянику, и хутор среди ржи, и вдали деревня.

— А я тут часто сижу одна. Как царица Тамара. Даже по вечерам.

— И не боишься?

— Подступы, как видишь, к беседке очень крутые, как в средневековом замке, и ограда высокая. Колючая проволока сверху.

— А я когда-нибудь попробую забраться со стороны яра.

— Попробуй, а я тебе веревку спущу. Вот будет интересно. Как в романе.

— Ты читаешь романы?

— Читаю. Всё читаю. А что мне делать? Только книги прячу от родителей тут, в беседке. Чуть что — под скамейку, а в руки учебник по музыке. Тамара — пай-девочка, только и думает о музыке.

— Интересная ты, Тамара.

— Вовсе нет. Просто мне скучно одной. Хочется поговорить. Я завидую мальчишкам. Они могут бегать по улице, играть в черта.

— Ты дружишь с Лешей?

— Ему некогда со мной дружить. Он приходит сюда работать, ухаживать за нашим садом. У его родителей много детей… Мне приятно ему что-то рассказать, почитать, а он работает и слушает. Лешка любит книги и музыку больше, чем я. О, как он смотрит на пианино! А я ему еще показывала кабинет отца, где он принимает больных. Сколько там всяких инструментов! Их еще дедушка, он известный хирург, привез из-за границы…

— Твой отец работает в больнице?

— Иногда его приглашают на консультацию. Но он принимает больных дома. Старорежимный человек, как говорят о нем. А твой отец кто?

— Инспектор уголовного розыска.

— А что это значит?

— Он бандитов ловит.

— Бандитов? О, это интересно. Я никогда не видела бандитов. Наверное, они очень страшные. Отец тебе рассказывает про них?

— Рассказывает. Но он редко бывает дома. А теперь вот лежит в больнице, его ранили бандиты.

— Так это ты к нему приходил?

— Да.

— Завтра я отнесу твоему отцу цветы. Он любит розы?

— Любит. Очень любит. Часто маме приносит, когда возвращается с задания.

Красное солнце будто скатилось на вершины деревьев. Галстук на Юриной шее засиял пламенем.

Тамара подошла к Юрке, посмотрела ему в глаза своими большими, как сливы, глазами и начала поправлять галстук.

— Ты пионер. Вы собираетесь, поете песни. Завидую я тебе.

В этот момент Юрка заметил на противоположной стороне яра две фигуры. Они быстро пересекли обрыв и скрылись в чаще. Юрка насторожился.

— Что ты там увидел? — поинтересовалась Тамара.

— Ничего особенного. Какие-то люди.

— Может, бандиты?

— Кто знает. Давай-ка посмотрим, что они там делают.

Они оперлись на перила беседки. Наступившая темнота мешала вести наблюдение.

На другой день — это был четвертый день напрасных поисков — Юрка пошел к отцу в больницу. Отец встретил его ласковой улыбкой. Лицо его было бледным. На одеяле лежала «Заря».

— Ну, что ты такой грустный, сынок?

— Ищем, ищем, а все напрасно. Наверное, наган все-таки у бандитов. Я вчера вечером заметил возле кручи двух подозрительных людей.

— А ты и вечером бываешь там?

— Нет. Это я провожал одну девочку домой.

— Честное пионерское?

— Честное пионерское.

От отца Юрка побежал к Лешке. Друга в палате не оказалось. На кровати у двери спал Семка.

— Где Леша? — спросил Юрка у медсестры.

— В саду. Скоро он уже поправится.

Юрка, обрадованный, побежал в сад. Он нашел Лешку возле большого куста сирени. Мальчик лежал на топчане, подставив грудь солнцу. Юрка присел рядом:

— Лешка!

Лешка раскрыл глаза.

— Ну как ты, Леш?

— Уже хожу. Скоро выпишут.

— Вот хорошо. Вместе будем искать.

— Ты думаешь, что наган еще там?

— Еще в тайнике, — серьезно ответил Юрка.

— И у меня есть новость, — шепнул Лешка. Юрка придвинулся к нему.

— Семка с Тимкой снова пили сегодня. Под этим кустом. Я лежал тут. Из их пьяного разговора понял — им необходимы медицинские инструменты. Кто-то обещает им за это большие деньги.

— Больницу хотят обокрасть?

— Кажется, нет. Я догадался, что им удобнее очистить хирургический кабинет доктора на нашей улице. Это и есть, наверное, то самое «дело». Тимка не может уже ждать Семку. Подыскивает себе другого напарника.

Юрка чуть не вскочил с топчана, так его взволновало это известие. Ему захотелось бежать к Тамаре, взобраться по крутому склону в беседку и предупредить ее об опасности. Нет, Юрка, понятно, так не поступит. Он же сын инспектора уголовного розыска. Он умеет хранить тайну.

— Я пойду, Леша, с этой новостью к папе, — сказал серьезно Юрка и, пожав товарищу руку, почти выбежал из сада.

Юрка вышел из больницы с важной запиской. Отец написал ее после того, как Юрка рассказал ему о намерении бандитов украсть инструменты у доктора Леванцевича.

— Срочно передай самому начальнику уголовного розыска товарищу Свиридову. Только ему.

Как-то отец рассказывал, вернувшись с фронта, как ему пришлось идти в тыл белых к партизанам с очень важным приказом командования фронтом. Тогда начальник разведки сказал отцу: «Если что, бумагу проглотишь».

И вот Юрка идет по улице с очень важным письмом в уголовный розыск. Он тоже готов, «если что, проглотить письмо». Правда, теперь не война. Но блуждают еще по лесам остатки разных банд. Бандиты нападают на мирных людей. В стычках с милицией бывают раненые с обеих сторон. Милиционеров в таких случаях кладут в госпиталь. А бандит с пулевым ранением не пойдет в больницу. Медицинскую помощь надо оказывать каким-то другим путем. Вот и нужны хирургические инструменты.

Прохожие не обращают на Юрку внимания. Мальчик как мальчик, только с красным галстуком.

Возле бывшей гостиницы «Броза» Юрка останавливается на минуту. Из открытого окна одной из комнат долетают детские голоса и музыка. «Идет репетиция», — думает Юрка. Он участник городского пионерского шумового оркестра, которым руководит известный в городе музыкант Борис Блан. Но сегодня Юрка не пойдет на репетицию. Пойдет потом, когда кончится эта история с наганом. И Лешку возьмет с собой. Тамара сказала, что он любит музыку. Тамару тоже надо вытащить из той «башни высокой и тесной».

Дежурный уголовного розыска отвел Юрку прямо к начальнику.

Плечистый мужчина с закрученными вверх, как у Буденного, усами, встал из-за стола, как бы демонстрируя еще и свой высокий рост.

— Ну, что скажешь, Юра? — протянул он через стол руку для приветствия.

— Записка от папы…

Свиридов развернул бумажку и, глядя на нее, кивнул Юрке:

— Садись.

Юрка как бы провалился в глубокое кожаное кресло.

— М-да! Хирургические инструменты им потребовались. Раны чешутся у зверюг. Они и доктора могут сцапать.

— Он с ними не пойдет, — несмело отозвался Юрка из своей мягкой ямы.

— Силой поведут, а потом, когда не нужен будет… им что.

Начальник снял телефонную трубку.

— Рогозин, зайди ко мне. — И, продолжая разговор с Юркой, сказал: — Им терять нечего…

Через минуту в кабинет вошел пожилой мужчина с усталым лицом.

— Надо, Савелий Петрович, установить круглосуточное наблюдение за домом № 17 по Задулинской.

Тот, кого начальник назвал Савелием Петровичем, кивнул в сторону Юрки, которого не видно было из-за стола.

— Ничего. Это сын Вишнякова. Вот возьмите записку Рыгора Ивановича.

Юра вышел из кабинета начальника, довольный доверием начальника, а главным образом тем, что дом Тамары взят под охрану надежными людьми.

Юра рассчитывал прийти на сбор совета отряда на час раньше. Пока пионеры соберутся в комсомольской комнате завода «Металлист» (в школе был ремонт), он пойдет в цех и поговорит с пионервожатым Дмитрием Касьяновым.

Юрка хотел о многом рассказать Касьянову. Да и постоять у токарного станка, за которым работал Касьянов, — тоже приятно. Интересно смотреть, как Дмитрий ловко устанавливает металлическую болванку в станок, как от резца отделяется, вьется и скручивается металлическая синеватая стружка.

Пока станок работает, Дмитрий рассказывает о достоинствах станка, о деталях, которые он вытачивает, о том, куда пойдут эти детали. Рассказывает про завод.

Пока что работают только несколько цехов, и то не главные. Многие станки мертвы — кто-то во Бремя революции вывинтил из них главные детали и увез.

Комсомольская организация завода послала Дмитрия Касьянова пионервожатым в подшефную школу. Ребята полюбили его. С ним интересно проходили сборы, спортивные игры, походы за город. С ним не страшно было оставаться на ночевку в лесу. Подолгу сидеть у костра, слушать увлекательные рассказы и любоваться, как летят к звездному небу искры.

Выезжали пионеры с Касьяновым и в деревни с самодеятельностью, пили там парное молоко и спали на душистом сене. На заводе, где работал Касьянов, пионеры были частыми гостями — и на сцене городского клуба, и в цехах…

Юрка опоздал. Он не знал, что Свиридов задержит его так долго. Думал, передаст записку от отца и побежит на сбор совета отряда.

— Юра, что это значит? — спросил Касьянов, когда Юрка показался в дверях комсомольской комнаты.

Все уже давно сидели за столом. По выражению лиц ребят видно было, что вопрос, стоявший на повестке дня: «Чем мы можем помочь в борьбе с беспризорностью детей», обсуждался серьезно.

Старшие пионеры уже делали кое-что. Находили места ночевок беспризорников. Помогали устраивать их в детские дома.

— Дмитрий Сергеевич, — ответил Юрка виновато, — я был в уголовном розыске.

Все знали, где работает Юркин отец и в каком состоянии он сейчас. Знал об этом, конечно, и пионервожатый. Все почувствовали — Юрка хочет сказать что-то важное, и ждали.

— В больнице лежит и Лешка, — сказал Юрка, не зная, с чего начать. — Хороший мальчик…

— В него тоже стреляли? — спросила Майя Яворская, впечатлительная и подвижная девочка.

— Нет, он с обрыва упал. Сломал ребро.

— Как же это он? — забеспокоилась Майя.

— Ну, бежал, не заметил. Обрыв очень высокий…

— Никогда не смотрят под ноги эти мальчишки. Вот у меня брат…

— Подожди, Майя, пусть Юра закончит, — прервал ее Касьянов.

— Лешке надо обязательно помочь, — сказал Юрка.

— Он беспризорный? — не выдержала снова Майя, но взглянула на Касьянова и закрыла рукой рот.

— Нет, у него есть мать, отец. Но у них большая семья. Когда Леша падал с обрыва, порвал одежду. А он скоро выписывается из больницы. Как он пойдет в рваной одежде домой?

Юрка хотел сказать еще, что Лешка напал на след бандитов, которые ранили отца, однако сдержался. Майя засыплет тогда вопросами. А всего рассказать нельзя, пока не пойманы бандиты.

— У меня идея, — вскочил с места высокий худощавый мальчик, Валя Остапенко. — Надо поработать на заводе. Только вот подрядик нам устройте, Дмитрий Сергеевич.

Идея была не новая. Пионеры не раз уже, когда нужны были деньги на расходы, выполняли какую-нибудь работу на заводе, а заработок тратили на общественные нужды. И всегда это предлагал Валентин. Ему нравилось работать на заводе. Он мечтал и не мог дождаться, когда наконец после окончания семилетки придет на завод.

Предложение поддержали все. Но работу, да еще с оплатой, трудно было получить.

— Леше действительно надо помочь, — поддержал пионеров Касьянов. — Я сейчас пойду к директору, попрошу подряд.

Касьянов встал. В этот момент Майя взглянула в окно и прыснула.

— Посмотрите, какой чумазый!

По двору завода важно шел подросток в картузе без козырька. Лицо его было в мазуте.

— Это Жорка, — улыбнулся Касьянов. — Недавно работает на заводе. Чтоб показать, что и он рабочий, нарочно пачкает лицо, когда идет домой.

Касьянов вышел. Пионеры с любопытством следили за Жорой, который важно направлялся к заводским воротам.

— Эх, — вздохнул Валентин, — когда и меня примут на завод, я тоже выпачкаю лицо…

— Леша, пойдем, я тебя взвешу, — позвала мальчика медсестра.

Лешка послушно пошел за ней. Они спустились на первый этаж, и только в коридоре сестра шепнула:

— С тобой хочет поговорить Рыгор Иванович, а про весы я просто так сказала, чтоб Семка не знал, куда идешь.

Рыгор Иванович был не один. В палате возле койки раненого сидел какой-то мужчина с большими усами. Оба, увидев Лешку, приветливо улыбнулись.

— Ну, давай познакомимся ближе, — сказал Рыгор Иванович. — Юра мне про тебя рассказывал, а тебе, наверно, про меня. Так что мы с тобой знакомы заочно. А это мой друг по работе — Павел Андреевич. — Чтобы не напугать мальчика, Рыгор Иванович не сказал, что это начальник уголовного розыска. — С виду он суровый, но добрый дядька, как дед-мороз.

— Это смотря для кого, — усмехнулся усач. — Дед-мороз бывает и лютым. К тем, например, кто стреляет в хороших людей. А вот ты, Леша, помог раскрыть преступников. Спасибо тебе за это от имени службы. И грамоту еще получите с Юрой, когда посадим бандитов на скамью подсудимых.

Лешка покраснел. В школе его редко хвалили, больше упрекали за то, что пропускал занятия, небрежно, а то и вовсе не выполнял домашние задания.

А как он мог их выполнять, если дома и присесть негде, чтобы писать, нет свободного уголка. Под рукой всегда кто-то из малышей: то толкнет, то пальцем запачкает тетрадь. Правда, мать и отец кричат на малышей: «Не мешайте Леше делать уроки!» На минуту дети затихают, а потом снова начинают свое.

— Я тоже, Леша, сидел на скамье подсудимых, — сказал сердечно Павел Андреевич, совершенно не подходящим к его суровому выражению лица голосом. — И в тюрьме сидел. В Сибири кандалы носил. Но тогда были не те судьи и не та тюрьма. Меня, рабочего, судили за то, что я хотел трудящимся людям свободы и счастья. А те, кто прячут в яру оружие, крадут, выводят коров из хлева, чего хотят? Жить за счет людей, которым революция дала свободу и счастье работать на себя.

Павел Андреевич об этом не раз говорил на собраниях. Он увлекся и забыл, что сейчас его слушает двенадцатилетний мальчик. Свиридов отдал революции свою молодость, мечтал в тюрьмах и ссылках о том, чтоб люди хорошо жили, и вот снова мешают бандиты.

— Садись, Леша, — сказал Рыгор Иванович, показывая на постель.

— Словом, бандиты, — враги революции.

— И мой тата был на фронте, — неожиданно для себя сказал Лешка. — Он тоже бил врагов революции.

— Молодец. Правильно меня понял, — обрадовался Павел Андреевич.

— Но татка боится, чтоб хату бандиты не спалили. Семья у нас большая. Куда же нам тогда деваться?

Павел Андреевич внезапно умолк и с интересом посмотрел на Лешку. Потом, обращаясь к Вишнякову, сказал:

— Вот почему, Рыгор Иванович, бандиты имеют возможность еще рыскать по нашей земле. — И снова ласково к Леше: — Не спалят, сынок. Не дадим.

— Они трусы, такие как Листрат, — сказал Рыгор Иванович. — Стегани их кнутом, как тогда Юрка, и побегут в кусты. Не правда ли? — тронул за плечо мальчика Рыгор Иванович.

Лешка улыбнулся.

— Ты был в доме доктора Леванцевича? — спросил Рыгор Иванович.

— Был.

— А в его кабинете?

— Заглядывал в дверь.

— Какие там запоры на дверях?

— Двери крепкие, дубовые. На окнах железные решетки.

— Двери запираются на ключ?

— Да.

— А когда доктор принимает больных, ключ торчит в дверях?

— Видел однажды. Торчит.

— А когда доктор уходит обедать?

— Тетя Зина запирает кабинет. Иногда это делает жена доктора, она вместе с ним принимает больных. Ну, как медсестра в больнице. А бывает, ключ торчит в дверях и во время обеда.

— Значит, они могут залезть в кабинет только через дверь, — обращаясь к Павлу Андреевичу, сделал вывод Рыгор Иванович. — Среди больных может оказаться специалист, который подделает ключ.

В это время медсестра открыла дверь.

— Простите, Рыгор Иванович. К вам еще гость, — и пропустила вперед Тамару с букетом красных роз.

За обедом доктор Леванцевич сказал жене:

— Около нашей усадьбы, Аннушка, бродят какие-то люди. Я подозреваю, что это сыщики. Не понимаю, чего они хотят: о доходах я исправно сообщаю в финотдел. Патент за частную практику плачу аккуратно. Налоги за сад и дом также. К Советской власти я отношусь лояльно. Каковы мои чувства к ней, это мое дело. Чего же тогда они от меня хотят? — спросил Леопольд Антонович, обращаясь к тете Зине, будто она должна была ответить на его вопросы.

— А может, это просто воры, — сказала спокойно Зинаида Антоновна.

— Если бы воры, они бы что-то украли. На яблонях не сорвали ни одного яблока, — недовольно ответил брат: он недолюбливал сестру за их расхождение во взглядах по отношению к Советской власти. — И вообще я воров не боюсь. Деньги от моих доходов лежат в банке. Пианино и мебель они не потащат.

— Это в самом деле ужасно, Леопольд, — тревожно сказала жена. — Почему нам не дают спокойно жить? А как нам хорошо жилось в Германии, там такого не было.

— Надо было там и оставаться.

— Ах, Зина, разве ты не знаешь, что папа перед смертью хотел передать свое дело любимому сыну?

— Аннушка, Зина все понимает, — сказал Леопольд Антонович, — но сестре хочется обязательно сказать что-нибудь наоборот. Дух противоречия ее преследовал с детства.

Отец Леопольда Антоновича — известный хирург — действительно любил своего сына. Послал его учиться в Германию. Дочь Зину он любил не меньше. Но держал ее возле себя. После смерти матери Зинаида Антоновна взяла на себя заботу о брате. Так и осталась только хозяйкой дома, и то не законной. Перед смертью отец завещал сыну все имущество, надеясь, что он не обидит сестру.

Зинаида Антоновна не возражала, она любила влюбленного в свое дело брата. Терпела его капризы и чудачества. И жалела, что у него не было хорошего советчика. Жена превозносила до небес талант мужа, угождала ему. Сестра же говорила брату правду. А правда привыкшему к похвалам человеку — неприятна.

Тамара ела молча. Ей не разрешалось вмешиваться в разговоры старших. Но девочка была на стороне тети Зины. Отец это чувствовал.

— Мне не нравится, Тамара, и твое поведение! — строго сказал Леопольд Антонович дочери.

Зинаида Антоновна насторожилась.

— Кто он, этот мальчик в красном галстуке?

— Юра… — ответила Тамара.

— Меня не интересует его имя.

— Тамара, веди себя пристойно, — сказала мать.

— Я ответила на вопрос.

— Видишь, Леопольд, как она дерзит. А все это плоды влияния Зины.

— А что ты еще знаешь, кроме того, что он Юра? — спросил отец.

— Если мне разрешено ответить, он хороший мальчик.

— Мальчик, который носит красный галстук, не может быть хорошим. Это вызов нашей морали. У нас свой взгляд на жизнь. И я хочу, чтобы на нашем небольшом острове, отделенном, слава богу, от хаоса хорошим забором, существовал тот порядок, который завел твой дед.

Отец встал, перекрестился и, взяв жену под руку, отправился на послеобеденный отдых.

Тамара должна была идти отдыхать в свою комнату. Но от дверей она на пальчиках вернулась в столовую и начала помогать тете Зине убирать со стола.

Они делали все молча, думая о своей обиде. «Наконец брошу я все, и пускай тогда баронесса Анна управляется со всем хозяйством сама. Я им отдала свою молодость, а они смотрят на меня, как на служанку». Так не раз думала Зинаида Антоновна, но ей было жаль своего брата, который, несмотря на свои ошибочные взгляды на современную жизнь, был все же хорошим врачом и честным человеком. Больше же всего ей было жаль Тамару. Девочка выросла на ее руках. Брат с женой вернулись из-за границы, но Тамара не сразу признала их своими родителями. И теперь она больше тянулась к тете Зине и только ей открывала свои тайны.

Слушая наставления отца, Тамара решила: теперь она не будет ни на кого смотреть, ни с кем разговаривать, не будет интересоваться, что происходит за забором, как отец сказал, за их островом. Она будет тихой, покорной, как монашка. Она даже представила себя в черном длинном, до пят, платье, с гладко зачесанными волосами и с позолоченным крестом в сложенных руках. Потом, когда родители уходили отдыхать, они показались ей слишком театральными, и она даже отвернулась, чтоб не заметили усмешки на ее лице. А на кухне, помогая тете Зине мыть посуду, она вдруг рассмеялась.

— Ты чего? — спросила ее тетя и сама начала смеяться.

И уже в хорошем настроении они пошли в беседку над кручей.

— Тетя Зина, а я прячу в кустах сирени, возле беседки, веревку, — сказала Тамара.

— Веревку? — даже остановилась от удивления тетя Зина. — Зачем она тебе?

— Когда возле кручи появится Юра, я брошу ему один конец веревки, а другой привяжу к столбу беседки. Юра по веревке и взберется сюда, а потом мы вместе будем читать Ната Пинкертона, — сказала Тамара и, посмотрев вниз, добавила беззаботно: — Вот если бы сейчас там появился Юрка. Как хочется поиграть с мальчиками и девочками.

— Потерпи. Кончится лето. Начнутся занятия в школе.

— О, тогда будет не до игр: занятия в школе, уроки, занятия по музыке.

— Что правда, то правда, — вздохнула тетя Зина. — Но ничего не поделаешь, так воспитал твоего отца берлинский университет. Отец любит порядок… Круча была залита солнцем. Где-то внизу, у ручья, слышались голоса пастушков. Увидеть ребят из беседки было невозможно. Деревья закрывали их.

— Тетя Зина, — неожиданно спросила Тамара, — правда, собирать коллекцию ключей совсем не интересно?

— Каких ключей?

— Ну, от дверей хотя бы.

— А кто их собирает?

— Вот, чудак один. Больной. Я шла по коридору, вижу, он вынул ключ из двери папиного кабинета и начал на чем-то желтом делать отпечаток. Я спросила его, что он делает. А он усмехнулся виновато и говорит: «Я коллекцию ключей собираю. Любовь у меня к ключам с детства». А потом попросил меня, чтоб я об этом не говорила, а то доктор еще обидится и не станет его лечить.

— Когда это было? — встревожилась Зинаида Антоновна.

— Да на днях. Я уже и забыла об этом, да так что-то вспомнилось.

— Почему ты не рассказала об этом раньше?

— А что тут интересного? Ключ же он снова воткнул в замок. Я ему еще и ключи от коридора дала. Пускай, если ему это интересно.

Зинаида Антоновна побледнела.

— Что с тобой? — удивилась Тамара.

— Ничего. Потом расскажу. А сейчас, пока спят твои родители, бери свою любимую корзинку и нарви в нее яблок. Я тем временем напишу записку. Отнеси это как можно скорее в больницу Юриному отцу.

— Почему ты так долго не приходил? — чуть не со слезами на глазах спросил Юрку Янка.

— А разве случилось что?

— Тимка тут крутится…

— Где он?

— Пошел туда, — показал Янка в сторону Духовского яра.

— За наганом пошел.

— Наверно. Я за ним следил. Он пошел вон по той тропке. Постоял в одном месте, покурил и пошел дальше.

— Нагибался, что-нибудь брал?

— Нет, только курил и спичку там бросил.

— Пойдем поищем в том месте.

— Я уже искал. Ничего нет.

— А почему ты следом за ним не пошел?

— А Маргариту на кого бросить?

— А правда, Маргарита…

— Может, он только проверил, на месте ли наган?

— Может.

— Так что же делать?

— Гони корову к тому месту, где он курил, обыщем все вокруг, — решил Юрка.

Юрка вздохнул и принялся за поиски. Незаметно они вместе с Янкой оказались у самого ручья.

— Юра, погляди, какие пескари! — вскрикнул Янка.

— Где, где?

— Вон, возле камня.

— Ага. Ты заходи с того берега, а я с этого.

— Слушай, мы сейчас их зажарим на костре, — радовался Янка, засучивая рукава рубашки.

И вдруг где-то недалеко раздался выстрел. Даже пескари бросились в разные стороны, а Юрка и Янка остолбенели на миг с протянутыми к воде руками.

Еще не улеглось эхо в яру, как вслед за первым раздался второй выстрел.

— Пойдем посмотрим, — наконец опомнился Юрка.

— Я сначала посмотрю, где корова, — сказал Янка.

— Хорошо… А потом…

Юрка осторожно начал пробираться меж деревьев в ту сторону, откуда послышались выстрелы. Возле одной ольхи заметил оставленный кем-то прут. Взял его. Все же когда есть что-то в руках, чувствуешь себя смелее.

Юрка был уверен в том, что стрелял Тимка: или случайно, или хотел проверить оружие. Однако то, что он увидел, приблизившись к полянке, было неожиданностью. Возле ольхи стоял Листрат и целился в кого-то из нагана. Юрка присмотрелся: мишенью был нахохлившийся птенец. Рядом валялись разоренное гнездо и окровавленный второй птенец. «Вот кто нашел наган», — подумал Юрка и бросился вперед…

Третий выстрел раздался одновременно с хлестким ударом прута по руке Листрата. Наган упал на землю. Листрат увидел галстук и, как бык на красное, бросился на Юрку. Мальчишки сцепились, упали на землю и покатились к ручью.

В этот момент из-за орешины выскочил Тимка. Он схватил наган, валявшийся возле подстреленного птенца, сунул его в карман и, сердито буркнув: «Нашли, сыбаки!», незаметно исчез в зарослях.

Дождь загнал всех больных в палату. Лешка лег на свою койку, закрыл глаза. Крупные капли барабанили в окна, как когда-то дома, на сеновале. Стало тоскливо.

Что делается сейчас дома? Наверно, детвора попряталась от дождя, сидят в хате, в сенцах и в открытые двери или окно смотрят, как дождь поливает двор. Только один Янка мокнет где-нибудь под ольхой вместе с Маргаритой. Гремит гром, а он так боится грозы…

Дождь шел сильный. В ручье поднялась вода. Можно будет даже потом, когда засветит солнце, поплавать в широких и глубоких местах ручья.

— Золото с неба падает, — говорит старый крестьянин, сидя на койке. Узловатые руки свои он положил на худые колени.

— Золото, — хмыкнул Семка и лег на бок.

— Действительно, Язэп Иванович, дождь отличный, — поддержал крестьянина плотогон. — Только не согласен с вами насчет золота. Что золото — металл, без него можно обойтись.

— Оно, конечно, золото есть не будешь, — ответил крестьянин, — только так говорится. Внушили себе люди, что золото — самое большое богатство. Э-э, сколько людей за золото пошло на каторгу и на тот свет. Великое искушение эти деньги и золото. Вот расскажу вам про случай в нашей деревне. Недалеко она от города. Когда-то, еще до революции, жил у нас один хлопец. Земли ему родители после преждевременной смерти оставили мало, да и та сплошной песок. Кинулся туда-сюда парень, наконец посчастливилось ему устроиться кучером у какого-то богатого купца в городе. Заколотил Левон досками окна своей убогой хатенки и поселился у своего хозяина. Надеялся хлопец накопить денег, прикупить земли, жениться и жить как человек. Работает год, два… пять лет, а деньги медленно копятся. Купец хоть и богатый, бывает, за вечер прокутит и проиграет в карты столько, сколько Левону не заработать и за весь год, но копейки лишней бедному человеку не даст.

Горничной у купца работала красивая девушка Марыся. Круглая сирота, тихая, смирная. Полюбил ее Левон. Жениться решил, но опять же, где взять денег.

Марыся каждый день убирала кабинет купца. Открыла однажды ящик стола, а там деньги. В жизни столько не видела. Несколько таких бумажек, и они бы могли пожениться и счастливо жить с Левоном. Как на беду, и Левон заглянул из сада в открытое окно, чтоб полюбоваться невестой.

«Ух ты, сколько денег!» — удивился он, и глаза его запылали недобрым блеском. Марыся быстро закрыла ящик.

«Возьми несколько бумажек, — сказал Левон. — Купец не обеднеет».

«Что ты, что ты!» — испугалась девушка.

«Да он и не заметит, подумает, что в карты проиграл. Возьми и дай мне, а я спрячу».

Семка повернулся лицом к крестьянину и начал внимательно слушать. Его косые глаза загорелись любопытством. Видно, он одобрил решение Левона.

— Уговорил-таки девушку Левон. Взяла она несколько бумажек, или, как они называют, купюр, и передала их Левону. Тот сунул деньги в карман и исчез.

Ходит по богатым хоромам Марыся ни жива ни мертва. Услышит голос хозяина и дрожит как осиновый лист.

Проходит день, второй. Все спокойно. Левон подбадривает Марысю:

«Деньги надежно спрятаны. Даже если и схватится — где доказательства? Отпирайся — не брала, и все. Ты из дома не выходила. Даст бог, не спохватится».

Купец, однако, спохватился. Сумму Марыся взяла изрядную. Позвал горничную.

«Ты не брала из стола деньги?» — спросил строго.

«Нет», — опустила стыдливо глаза девушка.

«Врешь, вижу, брала».

Ясно же, если человек честный, видом себя выдаст. Что оставалось делать Марысе? Плакать. Стыдно все же было, совесть мучила. Но не признавалась.

Вызвали следователя из полиции.

«Напрасно, девушка, отпираешься, — угрожал тот. — Никто, кроме тебя, в доме не мог взять деньги. Вернешь деньги, хозяин простит тебя и еще вознаградит».

Марыся не признавалась. Тяжело ей было и стыдно. Ведь украла же.

— А купцу-обдирале было не стыдно? — возмутился плотогон. — Не мозолем же заработал эти деньги. Да, грабеж для богачей был в то время узаконен.

— Так-то оно так, — согласился крестьянин. — Сдирать три шкуры с покупателя, брать проценты за товар, взятый в кредит, да еще подсунуть ему гнилой товар — это не считалось грабежом, а взять награбленные деньги бедному человеку — это уже преступление.

Допрашивали и Левона. Но напрасно.

«Ничего, — успокоил купца следователь. — Они такие деньги нигде не разменяют, а сунутся в банк — тут им и тюрьма».

Не добившись ничего, купец уволил горничную и кучера. Полиция установила за ними негласную слежку.

Привел Левон Марысю в свою бедную хату. Начали они жить. Денег больше тысячи, а есть нечего. Да и староста время от времени будто о здоровье справиться заходит, а сам смотрит, что едят, на чем сидят, не пахнет ли лишним рублем. Левон попытался разменять одну бумажку. Попросил одного знакомого — разменяй в банке, а я тебе за это заплачу. Тот смекнул — дело нечисто, взял бумажку, пошел. Подходил ли он к кассе, нет ли — неизвестно. Может, только на лестнице покрутился. Видит Левон, бежит тот человек, будто за ним волки гонятся. «Беги!» — крикнул. Левон в одну сторону, человек в другую, и пропала та бумажка.

— Эх, деревня, — вздохнул Семка. — Мне б такие деньги. Погулял бы.

— Ну, Левон не о гульбе, а о жизни думал, — ответил наставительно Язэп Иванович. — Спрятал он те деньги, чтоб и жена не знала где. Так как Марыся уже уговаривала Левона отнести их и вернуть хозяину. А тут ребенок родился. Кидается Левон туда-сюда, чтоб заработать копейку. Никто не берет на работу. Полиция предупредила частников, чтоб не брали такого-то. Ну хоть милостыню иди просить. Только и жил тем, кому покосит, кому помолотит, дрова поколет.

Зашел как-то староста в хату Левона с урядником. Сели, начали разговаривать с хозяйкой.

«Чайком бы, Марыся, угостила пана урядника», — сказал староста, показывая на самовар, который, покрывшийся паутиной, стоял за печью. Чай сами хозяева никогда не пили. Вот так и стоял без дела, как память о родителях Левона.

«Пожалуйста», — захлопотала Марыся. Стерла пыль с самовара, налила воды. Всыпала горячих угольев из печи в трубу самовара.

А непрошеным гостям не до чая. Им это просто зацепка. Посидеть, оглядеться. Когда женщина выйдет за водой, можно и под кровать, и в шкаф заглянуть.

Напоила Марыся урядника и старосту чаем, ушли они, не заметив в хате ничего подозрительного. А вечером пришел усталый Левон. Увидел на столе самовар, и ноги подкосились.

«Что ты наделала, Марыся? В трубе самовара были деньги. С дымом все и ушло».

Крестьянин кончил рассказ. Утих тем временем и дождь за окном. Сквозь тучки пробивалось солнце.

— Живы еще Левон и Марыся? — поинтересовался Лешка.

— Живы. После революции земли им дали, леса на хату. Хозяином стал Левон. Он сам обо всем этом и рассказывал. Откуда б я знал, что с ним случилось. Сына Советская власть выучила.

— Зачем же он тогда украл деньги? — язвительно спросил Семка.

— Кто его знает? Жизнь такая была. Теперь же вот живет как человек.

— Э, и тогда и теперь: не украдешь — не проживешь, — сказал Семка. Он потянулся за папиросами, но, взглянув на плотогона, не закурил.

— У кого это ты украдешь? — спросил плотогон, недовольно посмотрев на Семку. — Купцов-живодеров больше нет. Трудовой человек сегодня хозяин на своей земле. Как же он может сам себя обкрадывать?

— Да я не про себя, а вообще, — струсил Семка и, схватив костыли, запрыгал в сад.

Тимка далеко не убежал. Двое переодетых в штатскую одежду милиционеров, те двое, которых однажды заметил Юрка, скрутили ему руки назад и связали. Со связанными руками и наганом в кармане и привели его, когда стемнело, в уголовный розыск. Там у него отняли оружие и развязали руки.

Получилось не так, как рассчитывали милиционеры, следя за Тимкой. Листрат помешал арестовать его в момент, когда тот стал бы брать из тайника наган. А отпустить бандита с оружием было уже опасно.

Листрат нашел наган совершенно случайно. Сначала он увидел гнездо и полез за ним на дерево. Сорвался и упал. Поднимаясь, заметил под пнем краешек платка, вымытый дождем. Потянул и вытащил что-то тяжелое. Развернул — наган. Обрадовался. А тут птенцы из разоренного гнезда прыгают. Ну как не выстрелить.

Допрашивал Тимку сам начальник уголовного розыска — Свиридов. Наган Тимки лежал на столе.

По дороге в милицию Тимка придумал версию, откуда он взял наган. Придумать ее было нетрудно. Мальчишки нашли наган, начали стрелять из него, а он отнял у них оружие. Зачем оно мальчишкам, еще перестреляются.

Свиридов, однако, начал свой допрос не с вопроса, а с обвинения и этим перепутал все карты.

— Из этого нагана вы стреляли в инспектора уголовного розыска Вишнякова возле моста на Смоленском шоссе.

— Кто вам сказал? — растерялся Тимка.

— Тот, кто с вами был вместе, — Семка Бондарь. И спрятали вы с ним этот наган в ту ночь в яре.

Тимка совсем растерялся. Откуда он мог догадаться, что его разговор с Семкой ночью мог кто-то подслушать. В яру в это время, кроме бандитов, никто не ходит. Он решил, что Семка арестован и выдал его. А его друг в это время еще лежал в больнице.

— Сыбака он, — не выдержал Тимка.

Это было почти признанием вины. Начальник имел в запасе еще несколько убедительных фактов, чтоб окончательно сломить Тимку. Но теперь он решил дать ему какую-то надежду на смягчение вины и узнать от него то, что неизвестно было пока что уголовному розыску. Когда бандиты совершат нападение на дом Леванцевича?

— Инспектор только ранен, — сказал он. — Это ваше счастье. Если вы признаетесь во всем — вам будет лучше.

— Хорошо, я скажу…

И снова неожиданный вопрос начальника.

— Когда будут использованы поддельные ключи к кабинету доктора Леванцевича? Только точно.

— Сыбака, и это выдал…

Медсестра привела Лешку в приемный покой.

— Вот твоя одежда, переодевайся, — и сама отошла в сторону.

Лешка снял пижаму и уже хотел надеть свою одежду, как увидел, что это не его.

— Тетя Фруза, это не моя.

Лешка хорошо знал свои кортовые штаны, такую же рубашку, на которой засохли кровяные пятна, а ему принесли все новое и к тому же еще сандалии и носки, которых у Лешки вообще никогда не было.

— Твою одежду отдали родителям, а новую тебе принесли пионеры. Одевайся.

Лешка оделся. Все сидело на нем хорошо, будто с него снимали мерку перед тем, как сшить костюм. А кстати, вспомнил Лешка, ведь и снимали. Он теперь понял, почему однажды Юрка мерил, чьи ступни ног больше, а потом насколько он выше Лешки. Юрка все это сделал, тут нечего и гадать.

Сестра оглядела мальчика.

— Лешенька, какой ты красивый стал! — Она обняла мальчика и поцеловала в лоб. — Ну, иди, сынок, домой, только больше не падай с обрыва.

— Спасибо, тетя Фруза. Не буду.

— А знаешь, — понизила голос сестра, — перед тобой Семка тут переодевался. Его тоже выписали. Но выписали из одного казенного дома, а попал в другой.

— Как это?

— Арестовали его. Не знаю, что он натворил. Видно, не зря взяли. Да смотри, хоть и провинился, а ждали, пока вылечится.

На крыльце больницы к Лешке кто-то подбежал сзади и закрыл руками Лешкины глаза.

— Ну конечно, Юрка, — сказал Лешка.

В ответ послышался сдержанный смех. Лешка догадался: Тамара. Только как-то стыдно было назвать ее имя. А вдруг ошибся? Будет неприятно.

— Не отгадал, — засмеялась Тамара и отпустила руки.

С ней был и Юра. Оба они радостно поздравили Лешку с выздоровлением.

— А моего папу вчера мама тоже привезла из больницы. Дома лежит, — сообщил Юра. На Юрином лице рубец — след Листратовых ногтей. — А наган исчез. Сколько потом искали уже все вместе. И Листрат с нами искал, почувствовал, видно, свою вину, или самому интересно было, куда делся наган. Как сквозь землю провалился! — удивлялся Юрка.

Юрка несколько дней не выходил из дому. Неловко было ходить исцарапанному по улице, и все думал, как поступить: сказать обо всем Лешке или нет. И решил его успокоить:

— Папа говорит, что наган больше искать не надо.

Немного обидно было, столько искали, и напрасно. А Листрат не искал да нашел. И стал убивать этих беспомощных птенцов. Какой все же жестокий этот Листрат. Но потом, поразмыслив, Юрка снял с парня некоторую часть вины. Ведь Листрат рос среди таких бездушных людей, и Юрка уже думал, как бы повлиять на него, помочь стать на правильный путь.

Размахивая нотной папкой, Тамара сказала:

— А я купила сборник пионерских песен с нотами. Мелодии такие красивые. Ты умеешь, Юра, читать ноты? Нет? И ты, Леша, тоже? Приходите, я научу вас. Это вовсе не трудно. О, я вам сброшу веревку из беседки, хорошо?

— Хорошо, только не сегодня, — сказал Лешка. Ему было немного завидно, что Тамара больше разговаривает с Юрой.

Около витрины кино они остановились, стали ее рассматривать. На снимках известный американский актер Гарри Пиль куда-то бежал с пистолетом в руке, прыгал с небоскреба, обнимал чудесную Мери Пикфорд.

И тут же внизу большими буквами: «Детям до 16 лет…»

— Запрещено, — сделала лукавую гримаску Тамара. — Как что интересное, так детям запрещено.

Пошли дальше. Юрка рассказывал, как ему однажды удалось попасть на такой фильм.

— Шли группой красноармейцы. Один из них и говорит: «Прячься под шинель». И провели. Им смешно…

— Ой, мальчики, — спохватилась Тамара, взглянув на часы на ратуше. — Меня тетя Зина ждет. Я еще не выполнила ее поручение. Так приходите, Леша, Юра, — и, махнув кудрявой головкой, побежала. И то, что она назвала Лешку первым, приятно кольнуло его сердце.

У Юрки тоже было поручение от мамы. Они остановились на углу Замковой и Гоголевской. Отсюда хорошо была видна площадь Свободы. На ней часто демонстрировались художественные фильмы. В такие вечера сюда собиралось много народу. Площадь украшал Дворец труда, старинная церковь и вид на ратушу, построенную еще в 1775 году.

— Юра, салют!

Красивый парень с комсомольским значком на рабочей блузе поздоровался по-пионерски. Юрка ответил таким же приветствием.

— Что нового?

— Вот, Дмитрий Сергеевич, Леша выписался из больницы.

— А-а, вот он какой…

Касьянов оглядел Лешку с ног до головы и убедился, что пионеры хорошо выполнили решение совета отряда.

— Где ты живешь? — спросил он Лешку.

— На Задулинской.

Лешке с самого начала лицо Касьянова показалось знакомым, а теперь мальчик вспомнил: «Это же он вместе с девушкой учил нас петь «Интернационал», да дудинская шпана помешала…»

— Есть теперь на вашей Задулинской пионеры?

— Нет, Дмитрий Сергеевич, — ответил Юра.

— Значит, он будет первым, — весело сказал Дмитрий Сергеевич, показав на Лешку. — Это же честь быть первым. Хотя таким порой и достается… Кто твой отец?

— Работал на «Металлисте». Но там…

— Знаю. Наш рабочий. Я тоже с «Металлиста». Значит, без работы?

— Кирпич возил. А теперь легковым извозчиком.

О первом выезде отца на дрожках рассказал Лешке Янка. Какая это была радость для детей. Они были первыми пассажирами. Отец усадил их в пролетку и вез до самой площади.

— Скоро пустим завод на полную мощность. Вернем всех старых рабочих и новых наберем. А там… Пятилетка. Большой план. Всем будет работа.

Дмитрий Сергеевич обнял хлопцев и прижал к себе.

— Ну, мне на собрание. Салют!

Но прежде чем поднять по-пионерски руку, сказал Юрке:

— Ты обязательно приведи Лешу на пионерский слет, — и ушел.

— Это вожатый нашего отряда, Касьянов, — пояснил Юра. — Токарь по металлу. Мы очень любим его.

Не хотелось расставаться.

— Завтра я приду к тебе в яр, — сказал Юра.

— Хорошо, я буду пасти там корову, — ответил Лешка. — Пусть Янка отдохнет. Если не позовут на работу.

Улица Гоголя, по которой шел Лешка, сначала круто спускалась вниз, а потом до самой Покровской церкви подымалась в гору. Старые липы по сторонам придавали ей вид аллеи. Только женская тюрьма рядом с церковью на самой горе портила впечатление.

С улицы Гоголя Лешка свернул на Покровскую. Вышел на Сенную площадь — место футбольных игр и ярмарок. А дальше начиналась Задулинская улица, с садами, кладбищем и последним домом под номером тридцать над самым яром.

По дому Лешка соскучился и чем ближе подходил к нему, тем больше ускорял шаг. Только у самых ворот, когда взялся за щеколду калитки, постоял, прислушался, прежде чем открыть. Во дворе было тихо. Даже Зиська не залаяла.

Под навесом стояли дрожки с поднятыми вверх оглоблями, возле них что-то мастерил отец.

На крыльце появилась мать.

— Антось, ты пойдешь наконец обедать? — крикнула она отцу и вдруг хлопнула ладонями: — Леша, сынок ты мой!

Из-под навеса вышел отец.

— Гляди, одели-то его как. Все новое, — дивился он. Услышав голос старшего брата, из дому выбежали малыши: Алесь, Алик, Катя. Даже Зиська прибежала и ласково начала обнюхивать Лешку. Только Янка оставался за столом, уписывая крупеник. Он проголодался, бегая по яру за Маргаритой, и от миски его нельзя было оторвать даже за уши.

Отец сразу же повел старшего сына под навес, где стояли дрожки. Обитые кожей и покрашенные, они выглядели красиво. Лешка вспомнил, как отец привез во двор какой-то лом. Неужели из того хлама можно было сделать дрожки?!

— У него только одно в голове: колеса, шины, — послышался голос матери. — А зачем это тебе? Еще придут ночью бандиты, запрягут Пестрого и поедут. И спасибо не скажут.

Антона эти слова немного остудили. Жена была отчасти права. Он вспомнил про дырки в сарае, которые совсем недавно заколотил досками.

И вдруг Лешка сказал такое, что у отца даже глаза засветились.

— А я слышал про завод, тата…

— Ты, может, и пионером стал? — спросила мать.

— Нет, еще не стал. Но буду, если примут. Родители заметили, что их сын за месяц, проведенный в больнице, заметно повзрослел.

Распростившись с Лешей, Юра зашел в аптеку, взял лекарство и побежал домой. На лестнице встретил Марию Александровну.

— Ты куда, мама?

— На Замковую. Я скоро вернусь. Хочу для папы подобрать в библиотеке интересную книжку. Не лежится ему.

— А я лекарство несу…

— Папа, кажется, заснул, так ты тихонько. Пускай поспит.

Юра на цыпочках вошел в квартиру. Не успел раздеться, как из комнаты послышался голос отца:

— Мария?

— Это я, папа.

— Юра. Ну как Леша?

— Выписали его. Пошел домой. В новом костюме, довольный.

— А я вот тут с оппозицией сражаюсь, — показал Рыгор Иванович на брошюры и газеты. Они лежали на тумбочке, рядом с бутылочками от лекарств, на одеяле и даже на полу.

— Какой оппозицией?

— Сейчас с «новой». Но песенка у них старая. Они против индустриализации страны. Не хотят, чтобы у нас были свои заводы и фабрики.

Рыгор Иванович оживился, ему, видимо, надо было поделиться с кем-то своими мыслями. Юре приятно было, что отец разговаривает с ним как со взрослым.

— У нас огромная и богатая страна. У нас есть уголь, руда, нефть, лес, водная энергия. Мы можем строить свои электростанции, тракторы делать, автомобили, а они свое: ничего не выйдет. Не понимают, что без индустрии нас задушат враги. Мы единственная страна рабочих и крестьян в мире.

Юру тоже удивило: как не могут те оппозиционеры понять того, что ясно даже ему, пионеру. Конечно, надо строить и восстанавливать фабрики и заводы. Если бы «Металлист» работал на полную мощность, рабочие не тратили бы силы понапрасну, как Лешин отец, а строили бы машины…

— Папа, тебе надо принять лекарство, — спохватился Юра.

Юра налил в стакан воды, накапал туда несколько капель и подал отцу. Потом спросил, поглядывая на стакан:

— Куда мама ушла?

— В библиотеку.

Отец улыбнулся и выпил лекарство.

— Ты чего улыбаешься?

— О маме подумал. Она хочет, чтоб я забыл про оппозицию, о бандитах, чтоб я спокойно читал романы. А тут вот-вот операция. Очень ответственная. Каждый человек не лишний. До романов ли тут?

Юра знал, что означает слово «операция». Из разговоров отца со Свиридовым, которые умолкали, если он входил в комнату, или говорили ему прямо: «Иди погуляй», он понимал, что должно произойти что-то очень важное.

— Папа, а наган так и неизвестно куда подевался?

— Известно, Юра, — усмехнулся Рыгор Иванович.

— Шутишь?

— Ну хорошо. Сейчас я тебе что-то покажу. Только чур… Пока никому.

— Честное пионерское.

— Верю, верю. Ты умеешь хранить тайну. Рыгор Иванович повернулся на бок, открыл тумбочку и, вынув оттуда сверток, развернул его.

— Вот тот наган, который вы искали. У Юры широко раскрылись глаза.

— Из этого нагана бандит стрелял в тебя?

— Из этого, Юра. Свиридов дал мне его на память.

— А мы напрасно искали.

— Не напрасно, Юра. Если б не Леша и ты, разве его нашли бы?

— А кто ж его нашел?

— А те двое, которых ты заметил вечером возле обрыва, когда стоял с Тамарой в беседке…

— Здорово, — сказал Юра. Глаза его горели.

— Бывают, Юра, ситуации более сложные, — сказал Рыгор Иванович.

— Интересная служба у работников уголовного розыска, правда, папа?

— Не так интересная, как необходимая. Много всякой нечисти еще ходит по нашей земле. Они отравляют людям жизнь… — Жалко, — вздохнул Рыгор Иванович, — нет Ильича. С ним было бы легче.

— Может, и Лешин отец тогда б работал на заводе. Правда?

Рыгор Иванович усмехнулся, и Юра понял, что он сказал что-то не то.

— На каком заводе работал Лешин отец?

— На «Металлисте». Он токарь.

— Токарь? Вот что, сынок. С директором «Металлиста» я недавно встречался. Я напишу ему записку. Напомню о Лешином отце. А ты отнесешь.

— Я с радостью. Это же очень хорошо, если Лешин отец будет работать на заводе. У них такая большая семья.

— Дай-ка мне лист бумаги.

Юра подал бумагу, карандаш. Рыгор Иванович несколько минут сидел, о чем-то думая. Потом что-то писал. Юра не сводил с него глаз.

— Ну вот, возьми и отнеси. Может, что и получится.

Юра взял записку и почти бегом направился к двери. В дверях он столкнулся с Марией Александровной.

— Ты куда?

— На завод. Только отнесу папину записку.

— Рыгор Иванович, это очень срочно? — спросила она у мужа. — Может, пообедаем сначала?

— Можно и после обеда. Но Юра уже был на улице…

Мария Александровна положила на тумбочку две книги и начала собирать газеты и брошюры.

— Вот тебе легкое чтиво, — сказала она мужу, — а эту «оппозицию» я забираю. Выкинь ее, пока не поправишься, из головы.

— Рад бы, Мария, — усмехнулся Рыгор Иванович, — да не получается. От жизни никуда не убежишь.

Несколько дней дома Леше не поручали никакой работы. Мать сказала:

— Иди в пристройку и отдыхай на сеновале.

Она постелила там Леше дерюгу, положила подушку, а младшие братья насыпали ему горку семечек. Даже Янка согласился с тем, что Леше нельзя сразу после больницы бегать за коровой, и сам погнал ее в поле.

Леша лежал на сене, грыз семечки, читал книгу, которую не успел дочитать в больнице. Сквозь щели в рассохшейся стене пробивались солнечные лучи, и было светло даже при закрытых дверях. Леша, однако, просил не закрывать двери. Ему приятно было смотреть на двор, залитый солнцем. На куче песка играли малыши. Около сеней мать чистила картошку, покрикивая на детей, когда те начинали между собой драку. Время от времени к матери прибегали с какой-нибудь просьбой соседки. Забежала и Фекла, жена Дудина. Чего-то попросила, но, видно, только для предлога. Причина у нее была другая.

— А Тимка мой пропал. Уж сколько дней не ночует дома.

Мать есть мать. Хоть Фекла и догадывалась, что Тимка занимается нечистыми делами, а все же ей хотелось его защитить.

Антониха ненавидела Тимку. Но она жалела Феклу. Не раз сама прятала ее у себя от пьяного Никиты.

— Ничего, придет. Погуляет и придет. Никуда не денется. Им, молодым, лишь бы погулять. Разве они знают, как у матери болит сердце.

— Ох, болит, соседушка. Крепко болит. Чем же я хуже людей. Разве мне не хочется, чтоб мои дети были как дети, чтоб всем было хорошо, — оправдывалась Фекла.

Про арест Тимки никто на улице не знал. Кто-то пустил слух, что он со своим дружком Семкой гуляет в деревне на свадьбе. Возможно, этот слух пустил кто-то из работников милиции. Уголовному розыску невыгодно было пугать бандитов. Они могли отказаться от нападения на дом Леванцевича. А им тут готовилась западня.

Несколько раз в пристройку заглядывал Вася. Ему скучно одному играть в своем дворе. И сразу же за ним появлялась Лачинская.

— Ты уже тут, а я ищу, ищу. Ах ты… — Она старалась ухватить Васю за ухо, но тот знал привычку матери, да и отца тоже, и убегал.

— Ну, пускай поиграет, — успокаивала мать соседку.

— Что вы говорите — поиграет. А я же больная. Случись что — и воды некому подать.

Лачинская внешне не была похожа на больную. Полная, она едва протискивалась в калитку. Правда, лицо у нее было отечное, болезненное. Больше всего, однако, ее пугало, как бы ее единственного сынка не испортили соседские дети.

Под навесом хлопотал возле своих дрожек отец, мыл колеса, смазывал ось. Потом он начал чистить щеткой Пестрого. Напевал при этом, пока конь стоял спокойно. Часто в песню вплетались слова: «Стой ты… тпру». И снова песня продолжалась, будто бы ничего не случилось.

Стукнула калитка. Во дворе появился Юра. Как всегда, в красном галстуке и белой рубашке.

— Где Леша? — спросил он у детей.

Леша нарочно притаился. Хотел услышать, что скажут дети. А они, пораженные неожиданным появлением мальчика в красном галстуке, растерялись. Катя теребила подол платья, Алик смущенно прищурил свои зеленоватые глазенки и приглядывался, будто его ослепило солнце. Алесь от удивления раскрыл свои большие голубые глаза.

— Леша тут, — вдруг спохватились они и все вместе кинулись наперегонки к дощатой пристройке.

— Ну, спасибо, — улыбнулся Юра и дал каждому из них по конфетке, а Алику вдобавок щелчок по веснушчатому носу.

Дети старательно начали развертывать конфеты, поглядывая с благодарностью и восхищением на Юрку.

— А я тебя искал у яра, — сказал Юра, усаживаясь на сено рядом с Лешей.

— Мама приказала еще полежать.

— Ну и правильно. Папа тоже еще лежит. Он рвется на работу, а Свиридов не разрешает. Говорит, проведем и без тебя операцию.

— Операцию?..

— Ну не ту, что доктора делают, — усмехнулся Юра. — В уголовном розыске свои операции.

Юрка бросил взгляд в сторону, где стояли малыши. Их уже не было, они опять увлеклись своей игрой. — Папа сказал, чтобы про арест Семки пока никому не говорить.

— А я никому и не сказал. Да у нас никто и не знает Семку. Тимку знают. Но он тоже куда-то пропал. Мать тут приходила, плакала.

Стукнула калитка, Зиська бросилась к воротам.

— Эй, кто там есть? Возьмите письмо! — крикнул почтальон, не отваживаясь войти во двор.

Отец вышел из конюшни со щеткой в руке, прогнал Зиську.

— Письмо?.. Давайте. Из хаты выбежала мать.

— От Федора?

Под рыжими усами отца появилась улыбка, и вдруг он начал напевать и притопывать:

Антон рыжеватый

Вел козу домой, до хаты.

Антониха подгоняла,

На табаку заробляла…

Дети прекратили игру и с открытыми ртами уставились на отца.

Из пристройки вышли Леша и Юра.

— Ты что, одурел? — спросила мать.

— На, почитай, и ты затанцуешь, — сказал отец и отдал матери почтовую открытку. — Дирекция приглашает меня, токаря Антона Сенкевича, вернуться к станку. Кончились заработки на табачок…

Мать взяла открытку и сама начала читать. А отец отошел к дверям конюшни и, глядя на коня, сказал:

— Ну, Пестрый, придется расстаться с тобой.

Были в этих словах и радость, и печаль.

Приятно, когда тебе кто-то сделал что-то хорошее. Не менее приятно, когда сам чем-то поможешь человеку. Такое удовлетворение ощущал Юра. Он едва сдержался, чтоб не сказать Леше: «А это же я отнес письмо директору завода от отца».

Письмо же он передал не в руки директора, а секретарше. Директора не было. Возможно, открытку с завода послали Лешиному отцу еще до получения записки. И тогда тут нет никакой заслуги Юры. Все же ему хотелось думать, что помогла записка отца.

— Ты рад? — спросил он у Леши, а в глазах его горело желание сказать еще что-то.

— Конечно. Заработал не заработал, а коню есть дай, — рассудительно ответил Леша.

И снова Юра едва удержался, чтоб не похвастаться. Он знает, что за это потом его отец похвалит: «Правильно, сынок, радость человека, которому ты помог, — лучшая благодарность».

От Леши Юра ушел в тот момент, когда во дворе уже советовались, как, за сколько продать коня и дрожки, где найти покупателя. Как бы чувствуя, что его совет сейчас очень необходим, во двор вошел Мендель. Юра услышал его слова:

— Покупателя? Я найду вам покупателя! Будет магарыч, будет и покупатель.

По обочине Юра дошел до того места, где начиналась стежка, которая вела в яр. Там где-то пасет корову Янка. Но главное — оттуда можно увидеть, есть ли кто в беседке над кручей.

Низко над яром пролетел самолет. Юра увидел даже летчиков в кожаных шлемах и куртках. «Может, Цветков и Курочкин?» — подумал Юра. Оба летчика жили недалеко от Юриного дома. Когда Цветков летал, жена его, молодая женщина, высокая и гибкая, как лозинка, очень волновалась, наблюдая за полетом с земли.

Самолет скрылся за садом. «Пошел на посадку, — подумал Юра. — А может, это другие какие летчики.

Гул мотора стих. Юра остановился и прислушался. Шелестели листья, журчал ручей. Юра еще постоял с минуту в том месте, где у ручья была сделана ребятами запруда, услышал их голоса. «Пескарей ловят», — обрадовался Юра и пошел напрямик туда, откуда доносились голоса ребят.

— Посмотри, сколько я наловил, — оживился Янка, увидев Юру.

— Крупные какие! — удивился Юра.

— Этого я вон под тем камнем поймал. Они все там прячутся.

— А у тебя что? — Юра хотел заглянуть в банку Листрата.

Тот моментально спрятал банку за спину и почти под самый нос сунул Юре кукиш.

— Вот, видишь?

— Вижу, — ответил спокойно Юра. — И еще вижу дурня.

— А тебя, пильенера, дьяволы будут жарить на горячей сковородке. Скоро конец света.

— А для тебя в раю место подготовлено?

— В раю. Буду сидеть там и есть золотые яблочки.

— Гляди ты, золотые. А как же ты их угрызешь? Листрат растерялся. Не знал, что ответить. Зубы у Листрата были редкие, гнилые. Он и не подумал, как такими зубами угрызет не какое-нибудь, а золотое яблоко.

— А я с антихристом не хочу разговаривать. Листрат поднял кнут и пошел к корове.

— А ну его. Пускай идет, — махнул рукой Янка. — Будем ловить пескарей.

Юра сбросил сандалии. Засучив рукава, он склонился над ручьем и опустил в него руку.

— А вода теплая.

Может быть, это движение и спасло его: над самой головой мальчика просвистел большой камень и бухнулся в воду. Брызги залили Юре лицо и рубашку.

— Вот дурень. А если бы попал! — вскрикнул Янка.

— Ах, ты так. Подожди же…

Юрка кинулся за Листратом. Тот, задрав голову, бросился бежать, но Юрка нагнал его. Тогда Листрат обернулся и часто-часто замахал перед собой кнутом.

— Не подходи, антихрист!

Юрка отскочил за дерево. Сыромятный ремешок просвистел в воздухе и обвил дерево. Листрат дернул кнутовище. Но ремешок как прилип к орешине. Юрка использовал этот момент и ударил Листрата кулаком в скулу.

— Вот тебе за камень…

Листрат, бросив кнут, попятился назад, наткнулся на кочку и упал.

— Лежачего не бьют…

Сжав кулаки, Юрка несколько минут со злостью наблюдал за Листратом. Бить его он вообще не собирался. Наоборот, он хотел вместе с ним и Янкой половить пескарей и даже подружиться. Разве виноват Листрат, что его одурманили разными сказками про антихристов. Но он бросил в Юрку камень…

— Лежачего не бьют, — согласился Юрка. — Но попробуй только шевельнуться, я тебя отлуплю твоим же кнутом.

Сыромятный ремешок сполз по стволу орешины на землю. Юра поднял кнут.

— Видишь это?..

Листрат притих. Испуганными раскосыми глазами он следил за каждым движением Юрки.

— А теперь слушай. Во-первых, я не пильенер, а пионер. И еще запомни: все, что тебе болтают про дьявола на том свете и золотые яблоки в раю, — глупость. И вообще я тебе советую хоть одну, для начала, книжку прочитать. Пока что всё.

Юрка бросил кнут, повернулся и пошел к ручью.

Листрат покосился в его сторону, а как только Юрка скрылся в зарослях, встал на четвереньки, крикнул с обидой:

— Пионер — антихрист…

Юрка услышал это и улыбнулся: «По крайней мере хоть слово «пионер» начал выговаривать правильно».

Янка ждал Юру у ручья. За дракой Юры с Листратом он с волнением наблюдал издали. «Вот здорово огрел!» — чуть не вскрикнул Янка, но закрыл рот рукой. Листрат мог потом сорвать злость на нем. Янка быстро вернулся к ручью, будто ничего и не видел.

— Я погоню корову ближе к дому, — как бы прося прощения, сказал Янка.

Юра понял его беспокойство.

— Ты не бойся Листрата, — сказал Юра нарочно громко, чтоб тот слышал. — Пусть только тронет тебя пальцем. Пожалеет. Завтра я приду. Принесу книжку…

Листрат притих. Видимо, прислушивался к разговору.

— Завтра уже, может быть, Леша погонит Маргариту, — сказал Янка.

— И ты приходи. А если захочет Листрат, пускай и он послушает.

Все же Янка, чтоб не попасть под злую руку Листрата, погнал корову в сторону дома. Юра вспомнил про Тамару. Он же шел сюда, чтоб посмотреть, нет ли ее в беседке. Солнце как раз освещало сад Леванцевичей. Юра пригляделся — никого нет. Оставаться и ждать, пока она появится, было неловко. Не решив, что делать дальше, Юра пошел за Янкой. «А может, все же подождать», — остановился он и еще раз посмотрел в сторону сада. Вдруг над беседкой, едва не задев ее колесами, пролетел огромный двукрылый самолет. Вот он гремит над яром, сечет вершины деревьев. Юра даже присел. Самолет пролетел мимо и врезался в обрыв.

Юра не сразу понял, что случилось.

— Самолет упал! — услышал он где-то в ольшанике испуганный голос Янки.

Ребята кинулись к месту катастрофы. Юра прибежал к самолету первым. Машина лежала колесами вверх. Под самолетом копошились летчики в черной кожаной одежде. Юрка сразу узнал их: Цветков и Курочкин.

— Помоги мне, мальчик, — сказал Цветков.

Юра подлез под крыло. Цветков стоял на коленях и пытался вытащить из кабины товарища.

— Ползи на тот бок. Вот тебе нож, обрежь ремни. Лицо Курочкина было все в крови, стекла очков разбиты.

Юра перерезал ремни, которыми был привязан Курочкин. Цветков вытащил его из кабины.

В кабине Юра заметил пулемет и ящик с патронами. Было, однако, не до того, чтоб разглядеть, что там еще интересного в кабине. С помощью Юры Цветков оттащил раненого летчика от самолета.

Цветков снял шлем и подал Юрке:

— Воды…

Юрка бросился к ручью. Он опустил шлем в воду и почувствовал запах бензина. Откуда он взялся, он понял только потом — из разбитого бака бензин стек в ручей. Теперь Юра думал только об одном — скорее донести воду.

Цветков взял шлем и вылил воду на лицо Курочкина. Летчик пошевелился.

— Беги еще.

Когда второй раз принес Юра воду, Курочкин уже сидел. Кровь стекала со лба по лицу. Цветков снял с него шлем, пробитый спереди, и начал расстегивать пуговицы на своей куртке.

— Берите мою рубашку, быстрее будет. — Юра в один миг снял рубашку.

Цветков разорвал ее и начал перевязывать голову друга.

Юрка схватил шлем и снова побежал к ручью.

Возле орешины стояли Янка и Листрат. Листрат, размахивая руками, как крыльями мельницы, говорил:

— Как загремит, как загудит, аж я испугался. Думал, что это дьявол какой-то, да еще с наганом.

Это было самое страшное в представлении Листрата.

С огородов, с поля и еще неизвестно откуда бежали люди. Юра подал шлем с водой Цветкову. Тот протянул руки, чтоб его взять, но вдруг обхватил Курочкина под мышки и потащил дальше от места катастрофы.

— Назад, назад! — крикнул он людям, бегущим к самолету.

И тогда Юра увидел огромное пламя над ручьем. Оно быстро приближалось. Вот огонь уже ползет по обрыву вверх к обломкам самолета. И самолет охватило пламенем…

— Назад, назад!..

В огне начали рваться патроны, и люди уже сами бросились кто куда. Среди дыма Юра увидел мужчину и женщину. Они подбежали к летчикам, начали помогать Цветкову тащить раненого. Юра, боясь расплескать воду, поспешил за ними. А за спиной бушевал огонь и рвались патроны…

Раненого отнесли как можно дальше от самолета. Женщина взяла в руки шлем и начала обмывать лицо Курочкина, а Цветков, повернувшись к пламени, смотрел, как догорала его боевая машина.

Спасать самолет было уже бесполезно. Он сгорел за каких-нибудь десять минут. Остались только металлические части фюзеляжа и крыльев. Огонь уже бушевал меньше. Горела резина на колесах. Люди осторожно начали выходить из ольшаника на поляну. Одни обступили летчиков, другие направились к самолету. Каждый комментировал событие по-своему.

— Сначала загорелся ручей, — сказал мужчина женщине.

— Вода? — удивилась та.

— Не вода, бензин стек в ручей. А бензин горит и на воде.

— Гляди ты, кто ж его поджег? Мужчина пожал плечами.

— Кто-то прикуривал, бросил спичку в ручей. Бензин и загорелся, — послышалось в толпе.

Молодая бойкая женщина доказывала, что спичку бросил какой-то высокий бородач.

— Я шла в родник за водой. Человек этот спускался вниз к ручью, а потом, вижу, бежит от ручья. Пламя уже поднялось вон как высоко…

— Как бы там ни было, — сказал пожилой человек, — а самолет сгорел. Это счастье, что летчики успели выбраться. Они же были привязаны.

— Мальчик в красном галстуке им помог. Он первый подбежал, я видел с той стороны яра.

— А чего это, скажите, люди, самолет свалился?

— Кто ж его знает… Может, бензину не хватило дотянуть до аэродрома.

— Как это не хватило! Бак же разбился, и бензин вытек в ручей!

— А что, если спросить у летчиков?

— Им сейчас не до этого. Они, считай, чуть ли не на том свете побывали.

— Ох, сколько их, бедненьких, бьется, — вздохнула какая-то женщина.

Над яром, со стороны города, остановились военные машины. Санитары с носилками уже бежали вниз.

Курочкина положили на носилки. Сразу несколько человек кинулись помогать санитарам нести раненого. Цветков взглянул еще раз на обгоревший самолет, вздохнул и пошел, опустив голову, за санитарами…

После обеда мать сказала Янке:

— Пора, сынок, выгонять корову.

— А Лешка? — скривился Янка.

— Лешка с отцом будет чистить хлев.

Янка неохотно пошел в хлев отвязывать Маргариту.

Куда приятнее было бы с мальчишками копаться в обгоревшем самолете. Там находились интересные вещи. Но попробуй отлучиться туда — Маргарита обязательно нашкодит. И в то же время навоз таскать он еще не может.

— Все Янка да Янка, — ворчал мальчик, выгоняя во двор корову.

Пока отец накладывал навоз на носилки, Леша стоял возле хлева. Он глядел то на навес, где стояли дрожки, на которые искали покупателя, то в угол двора, где в песке играли малыши, то на вербы, склонившиеся над навесом и малышами, закрывая их от палящего солнца. Все было так знакомо и так ново после месячного пребывания в больнице.

— Ну, понесем, — сказал отец.

Хоть на свою сторону он набросал побольше, но все же носилки были тяжелые, и пока отнесли в огород и сбросили навоз, на руках у Лешки вздулись вены.

— Отвык от работы, сынок, — сказал сочувственно отец и уже на следующие носилки набрасывал меньше.

Из хаты вышла мать с пустым ведром.

— Сбегай, сынок, за водой, — сказала она и, озабоченная, побежала в хату.

Колодец был тут же за воротами. Вода в нем холодная, чистая. Леша взял ведро и через калитку вышел на улицу. У колодца привязал ведро и начал крутить скрипучий коловорот. Где-то внизу ведро ударялось то об один, то о другой бок сруба. Леша склонился над колодцем, чтоб посмотреть, далеко ли еще вода, как услышал за спиной голос Васи:

— Леша, знаешь, мы с тобой сегодня идем в театр. Леша обернулся:

— В театр?

— Да, меня мама отпустила, а папа сказал, что можно взять и тебя. Вот я и прибежал…

Носить навоз, пасти корову, полоть грядки — все это было знакомо Леше. А вот театр? Он никогда не был в театре, и ему даже мысль такая не приходила в голову. Возле здания с колоннами на Смоленской площади не раз останавливался, разглядывал витрины с интересными снимками. Но попасть в театр и не мечтал.

— Ну, так пойдешь? — идя рядом с Лешкой, который молча нес ведро с водой, спросил Вася.

— Куда? — спросила мать, выбежавшая из хаты, чтобы взять ведро у Леши.

— В театр, — ответил Вася. — Папа нас берет. В это время в калитке появилась мать Васи.

— Пускай сходят, соседка. Это я прошу. Максим их пропустит. Хоть он и не хочет их брать с собой. А я настояла. Пускай больше о мальчонке думает.

Когда Леша с отцом отнесли последние носилки навоза и вернулись, мать сказала:

— Лачинская просит отпустить Лешу в театр.

— Пускай идет. Бесплатно почему же не пойти. — А потом весело добавил: — А я их на дрожках подкачу к театру. В последний раз…

— Но только Янке ничего не говори, — сказала Леше мать. — А то будет плакать, — и, взяв ведро, пошла в хату.

Лешка чуть не подскочил от радости.

— А ты, тата, был когда-нибудь в театре? — спросил он отца. Ему очень хотелось поговорить о театре. Радость просто рвалась из груди.

— Как-то водил нас Лачинский с мамой на галерку, — ответил Антон. — Давно это было, еще до революции.

— А что это такое — галерка?

— Увидишь. Высоко. Посмотришь вниз и страшно становится. А на сцене ходят, говорят, поют, а то, бывает, и стреляют.

— Бандиты?

— Какие бандиты? Артисты. Они же все показывают, как бывает в жизни.

— И убивают?

— Убивают, — усмехнулся отец. — Это же сцена. Что значит «это же сцена», Лешка не понял, а то, что на сцене убивают, врезалось в память.

Может, Леша еще бы и больше расспросил у отца про театр, но вдруг со стороны яра послышался знакомый, похожий на соловьиный, переливчатый свист. Он все приближался и усиливался.

— Вот это артист, — сказал отец. — Удивительно, как он умеет так высвистывать. Откуда это все у Менделя берется?

Вскоре во двор вошел обросший, черный дядька с мешком за плечами. Он поздоровался, сбросил с плеч мешок, сел возле сеней в тень на скамейке и начал вытирать большим грязным платком вспотевшее лицо.

— Тебе, Мендель, в театре выступать, а не с мешком бродить по свету, — ответил отец на приветствие гостя.

Густые черные брови Менделя поднялись вверх.

— Кто меня пустит в театр. Смешно. Меня — в театр! Разве что в цирк!

И действительно, одежда у Менделя была очень потрепанная, замусоленная, в кровяных пятнах.

Нелегкий хлеб был у Менделя. Ходил он с мешком по окрестным деревням. Он знал, у кого пала корова и ее прирезали, где закололи поросенка, зарезали овцу. Мендель скупал головы, ноги, требуху и продавал на окраинах города. Зарабатывал на этом немного, но как-то жил.

Когда шел один через лес или яр вечером, видимо, немного побаивался и начинал высвистывать знакомые с юности мелодии, и так мастерски, что люди останавливались и слушали. А по лесу мелодию далеко разносило эхо, и она звучала еще привлекательнее.

Антон подошел ближе, чтоб поздороваться с гостем за руку, и увидел под глазом у Менделя синяк и запекшуюся кровь на правой щеке.

— Кто же это тебя, Мендель?

— А, не спрашивай, Антон. Бандиты перехватили в лесу.

— Когда?

— Вчера вечером. Шел через лес. Тоскливо как-то. Начал свистеть для бодрости: «Смело, товарищи, в ногу…» Когда свистишь, то и ноша кажется легче, и идти веселей.

Вдруг выходят на дорогу трое. «Стой!» — приказывает один из них. Высокий, с черной бородкой и черными злыми глазами. Стал, отчего не стать. Денег у меня кот наплакал, да и не думал я, что они им нужны. Все трое хорошо одеты. Может, спросить что хотят. Снимаю шапку, кланяюсь.

«Что это ты высвистываешь?» — спрашивает человек с черной бородкой.

Признаться, я уже и забыл, что там свистел.

«Что на язык попадет, то и высвистываю», — отвечаю.

«Боже царя храни» ты не можешь свистеть?»

Шутят, думаю, что ли? Царя давно спихнули, а они вспомнили покойника.

«Пусть ему и всему его роду черти на том свете свищут», — отвечаю.

Тогда тот, что с черной бородкой, как гаркнет: «Ах ты пархатый!» — и как врежет мне в глаз. В руке у него кастет был, так я сразу и свалился. Видно, он мне и в бок, уже когда я лежал, пнул ногой. Когда я пришел в себя, почувствовал боль в боку. Огляделся — никого. Даже не верю, что это со мной случилось. А уже и светать начало. Чувствую, только бок болит. Гляжу, мешок мой никто не тронул. А восемь рублей из кармана вытащили.

— После этого уж не свистел? — пошутил отец.

— Свистел. У меня как-то само собой свистится. Из хаты вышла мать:

— Что, Менделька, принес?

— Голова есть на студень, ноги. Хорошие ноги… Начался торг. Мать просила уступить. Мендель клялся и божился, что самому столько обошлось. А он же голову эту нес вон откуда. Да еще ограбили его на дороге злые люди.

— Хватит, женка, — прервал торговлю отец.

Но жена уперлась и все же двадцать копеек выторговала.

Потом уже все вместе продолжали расспрашивать Менделя о тех, кто задержал его в лесу, и сочувствовать бедному человеку.

— Ты бы пошел в милицию да заявил, — сказала мать.

— А, пускай они подавятся теми деньгами, — махнул рукой Мендель и, вскинув на плечи мешок, вышел со двора.

Распродав свой товар, Мендель с пустым мешком возвращался домой. Шел и мысленно подсчитывал, за сколько купил товар, за сколько продал. Барыш был невелик. Не один раз теперь ему придется тащить из деревни тяжелый мешок задаром, чтоб вернуть те деньги, которые отобрали у него в лесу. «А такие на вид интеллигентные люди», — подумал Мендель. Вспомнил их лица. У одного была седина на висках, продолговатое загорелое молодое лицо и красивые черные брови. Этот его не трогал. Не тронул его и второй, белобрысый с голубыми глазами. Только тонкие губы его на круглом лице все время были искривлены в иронической усмешке. Теперь, идя с пустым мешком по улице, Мендель вдруг вспомнил, что злые глазки того, что с бородкой, уже когда-то обожгли его взглядом ненависти. Назойливая мысль, «где он видел этого человека», не давала покоя. Но как ни напрягал он память, хоть убей, не мог припомнить. «А, сгори ты ясным огнем», — махнул рукой Мендель. Но возле Сенной площади, взглянув на красивое крыльцо парадных дверей большого дома, Мендель чуть не вскрикнул: «Кадет!» Вот где он видел этого человека с черной бородкой.

… Вспомнилось, как, вернувшись с фронта, с помощью мешка он начал добывать себе средства на жизнь. На нем еще была затасканная в окопах солдатская одежда. Мендель тогда думал, что в богатом доме он скорее и дороже продаст свой товар. Однажды, поднявшись на крыльцо богатого дома, он нажал на кнопку звонка. Дверь ему открыл высокий мужчина в хромовых сапогах, офицерских брюках и белой нижней рубашке. В руках он держал щетку, видимо чистил сапоги.

— Тебе чего? — спросил, пронизывая его черными злыми глазками.

— Есть ножки на студень, — ответил Мендель, сбрасывая с плеч мешок. — Хорошие ножки и недорого…

— Пошел вон отсюда, грязная свинья! — гаркнул хозяин и толкнул ногой мешок с крыльца.

За плечами мужчины послышался сдержанный женский голос:

— Ну зачем ты так, Женя?

Мендель увидел доброе лицо седой женщины и подумал: как такая хорошая женщина могла родить такого зверюгу?..

Потом он уже от людей узнал, что в доме этом живет вдова, а сын ее — царский офицер, который когда-то учился в кадетском корпусе, и потому его называли Кадетом.

В то время пожаловаться на Кадета он не мог — кто бы стал его слушать? Он тогда даже об этом и не думал. Но теперь его сверлила мысль: «Почему я должен простить Кадету эти восемь рублей?.. Он взял восемь. А было б двадцать, так взял бы и двадцать. Он ударил меня в глаз кастетом, а мог бы и убить. Почему я должен ему прощать?» И уже сами ноги повели Менделя в милицию.

Рогозин внимательно выслушал Менделя, потом снял трубку.

— Товарищ Свиридов? Тут у меня сидит человек. Он дал интересные сведения. Кадет объявился…

— Сейчас придет главный начальник, — сказал Рогозин, кладя трубку.

Мендель даже приподнялся со своего места.

— Ничего, вы сидите.

Мендель сел, однако когда в дверях появился Свиридов, поднялся с места, не зная, куда ему деть свой мешок.

— Добрый день, товарищ, — сказал Свиридов, подавая Менделю руку. — Так, говорите, его благородие штабс-капитан Евгений Петрович Сочельников объявился? Повоевал за батюшку-царя у Юденича, потом у Деникина, теперь сюда прискакал.

— Он избил и забрал деньги у товарища Соркина и еще хотел заставить петь «Боже царя храни», — улыбнулся Рогозин.

— Какие там деньги, дорогой начальник, восемь рублей. Но если уж ты такой благородный господин, а я, простите, грязная свинья, так почему ты не брезгуешь брать мои кровные рубли?

— Скатилось их благородие в болото, — сказал Свиридов. — Мы давно слышали, что он с бандитами снюхался, хочет награбить золота и дать тягу за границу. Спасибо вам за важные сведения.

— Товарищ Соркин говорит, что с Кадетом были еще двое.

— А кто они? — спросил Свиридов.

— Не знаю, начальник. Никогда не видел их. Они меня не трогали. Только стояли и смотрели. Один из них усмехался, а второй молчал.

В шесть часов вечера со двора, где на воротах была прибита железная табличка с надписью «Задулинская, дом № 30», выехал экипаж. На козлах сидел Антон. Тень от козырька его картуза падала на прямой нос и светлые усы. На нем была брезентовая куртка, надетая поверх выцветшего костюма, на шее вместо галстука — цветной платок.

Позади на мягком сиденье пристроились два бесплатных пассажира — Леша и Вася. Третий пассажир, Лачинский, поссорился с женой за час до этого и ушел на работу, в театр, пешком.

— Что им, соплякам, делать в театре? — говорил он жене. — Ну, цирк, там слоны, обезьяны, клоуны. А тут «Анна Каренина», что они там поймут?

— Ну, пусть посмотрят. Вася же никогда не был в театре, даже стыдно: отец работает контролером. Деньги же не надо платить.

Пестрый после дневного отдыха в стойле бодро топал по заросшей травой улице. Подбодренный слегка вожжами, он охотно побежал.

Поравнялись с домом Лачинского.

— Смотри, Васенька, — крикнула с крыльца Максимиха, — сидите там тихонько, Лешенька!..

Что дальше говорила Максимиха, мальчишки не слышали. Экипаж уже подъезжал к дому Дудина. Хозяин сидел возле забора на лавочке, положив на колени тяжелые руки. Этими руками он убивал большой деревянной кувалдой скотину. Говорили, что делал он это так ловко, что животное, будь то корова или бык, после первого удара падало и уже не шевелилось.

— Добрый вечер, сосед, — приподнял Антон козырек. Дудин поднял голову и молча опустил ее. «Наверно, пьяный», — подумал Антон. А когда Дудин не бывает пьяным?

На самом краю скамейки, боясь подвинуться к мужу, сидела его жена. Вид у нее был крайне болезненный.

— Куда ж вы везете этих красавцев? — спросила она. Ее, видимо, не так интересовало, куда Антон везет мальчишек, а просто хотелось что-то сказать, чтоб хоть на минуту отвлечься от тоски, которая постоянно мучила несчастную.

— В театр…

— Ах, боже мой! — всплеснула руками соседка, будто мальчиков везли в тюрьму.

На Задулинской улице, кроме Леванцевича, вряд ли кто бывал в театре. Разве только те, кто жил ближе к центру города.

А Леша с Васей сидели на дрожках гордые, ловя на себе взгляды чумазых ребятишек, которые считали за счастье подбежать к дрожкам и хоть немного проехать, прицепившись сзади.

Васю, правда, раза два отец водил в цирк благодаря знакомству с другими контролерами.

Проехали мимо кладбища. Тут было тихо. Высокие березы опустили свои ветки почти до самых крестов. Под одной из берез лежали братья Леши. Их отвезли сюда в голодный двадцатый год.

Рядом с кладбищем стояли три дома. В одном из этих домов жил архиерей. Он как раз сидел на скамейке возле дома в рясе с огромным серебряным крестом на животе. Как-то Лешка подразнил его. Архиерей погрозил Лешке крестом. Теперь, увидев архиерея на скамейке, Лешка отвернулся, чтоб ненароком тот не узнал его и не пожаловался отцу.

За кладбищем начиналась широкая улица. Тут уже по-настоящему чувствовался город. По тротуарам шли люди лучше одетые, и дети, игравшие возле домов, были чистенькими. А уже за Сенной площадью гремел и звенел трамвай.

Теперь Пестрый топал копытами по мощеной улице. И никто не обращал внимания на пассажиров. Только когда проезжали мимо цирка, Вася встрепенулся.

— В театре неинтересно. Вот в цирке… — И он начал в который раз рассказывать про клоунов и дрессированных зверей.

Вот и театр. Чуть поодаль от главного входа отец остановил коня.

— Ну, хлопчики, идите. Если не будет пассажиров, заеду за вами.

На галерку был отдельный вход. Поднялись по лестницам наверх. На лестничной площадке стоял Лачинский. Он недовольно посмотрел на маленьких театралов и, кивнув в сторону кресел, стоявших в коридоре возле стены, сказал:

— Подождите там, да сидите тихо. Как только все усядутся, устрою вас на свободные места.

Леша тихо сидел рядом с Васей и смотрел на контролера. К Лачинскому подходили люди, подавали билеты. А он важно отрывал уголок билета и приглашал:

— Проходите, пожалуйста.

Леше не терпелось попасть туда, куда шли люди, у которых проверяли билеты. Что там? Он, вытянув шею, старался заглянуть в открытые двери, но видел только огромную люстру, освещавшую позолоченные балконы.

Погас, потом снова зажегся свет, и отец Васи сказал:

— Ну, пошли.

На галерке было много свободных мест. Лачинский привел мальчиков на первый ряд.

В зале было светло и красиво. Все блестело и сверкало золотом. Внизу сидели хорошо одетые люди, а прямо перед глазами стена была завешена бархатом.

— Там сцена, — сказал Вася. — Когда потухнет свет, она откроется. А в цирке нет занавеса. Там арена.

Рядом сидела седая женщина в позолоченном пенсне. Леша сразу узнал ее. Она жила возле Сенной площади. Сына ее называли Кадетом. Леша носил им как-то молоко. А потом Кадет куда-то скрылся.

Женщина неприязненно посмотрела на мальчиков. Леша подумал, что она сейчас скажет: «И ты в театр пришел?» Но женщина ничего не сказала и отвернулась. Леша почувствовал, что ей неприятно сидеть в театре рядом с уличными мальчишками, которых она не пустила бы на порог своего дома.

Когда погас свет, Леша забыл обо всем. Открылся занавес, по сцене ходили мужчины и женщины, что-то говорили, приветливо улыбались. Он не все понял, но чувствовал, что происходит что-то очень важное.

Вася вел себя иначе. Ему скоро наскучило смотреть на сцену, и он не выдержал.

— А в цирке интересней, — зашептал он. — Один слон чего стоит. У него знаешь какой хобот! Он может поднять…

— Безобразие, — услышал Леша голос. Он повернулся и увидел рядом с седой женщиной мужчину с черной бородкой.

— Успокойся, Евгений, — шепнула седая женщина. Человек с бородкой сел возле седой женщины после того, как погас свет. Если б не черная бородка, Леша сразу узнал бы его.

Вася снова начал что-то рассказывать про цирк.

— Замолчи ты, мальчик, — шепнул кто-то за спиной.

Вася на какое-то время замолчал, но ему было скучно, и он снова заговорил про цирк. Видимо, кто-то пожаловался контролеру. Пришел Лачинский, за ухо вытащил Васю из кресла и увел в коридор.

А на сцене гудел паровоз. Колеса громыхали по рельсам, и Анна Каренина бросилась под поезд…

У Леши сжалось сердце. Он посмотрел в сторону Васи — его не было. Посмотрел в сторону седой женщины, она вытирала слезы. Мужчина с черной бородкой куда-то исчез.

Все начали выходить. Леша тоже встал и пошел за людьми. На лестнице его ждал Лачинский. Рядом стоял Вася и протирал заспанные глаза.

Подождали, пока все выйдут. Лачинский внимательно оглядел галерку:

— Ну, все кончилось. Пошли.

Внизу он начал запирать двери, а Леше сказал:

— Поищи отца.

Возле театра стояли извозчики. Пестрого коня не было.

Подождали немного и пошли домой пешком. Платить за каждого в трамвае по пять копеек Лачинский считал излишним.

Шли молча. Лачинский злился на Антона: «Не мог подъехать, забрать детей». Лешу волновала Анна Каренина. Он был уверен, что артистка, исполнявшая ее роль, действительно погибла под поездом. У Васи горело ухо, за которое так безжалостно отец вытащил его с галерки в коридор. Но он не угомонился и только повторял свое:

— А все же в цирке интересней.

— Молчи ты уж! — сердито буркнул отец.

Все были утомлены. Да и есть хотелось. А тут еще ко всему начал моросить дождь.

— Идемте быстрей, — обернулся Лачинский к мальчикам, которые плелись позади, — а то дождь загонит куда-нибудь в подворотню и проторчишь с вами там до утра, театралы.

Сам Лачинский давно доехал бы на трамвае до Покровской и был бы уже дома.

С площади Свободы спустились вниз по Гоголевской. Запахло свежим душистым хлебом. Теплый воздух из открытых подвальных окон пекарни приятно обдал ноги мальчиков.

На гору по той же Гоголевской подниматься было трудней. Да еще запах хлеба раздразнил аппетит.

Кое-как поднялись на гору. Шли уже мимо церкви. Большая часть пути осталась позади. Леша повернулся и посмотрел на каланчу: стрелка часов перевалила за двенадцать. На улице не было ни одного человека.

— Извозчик! — вдруг крикнул Лачинский и рванулся вперед.

Леша поднял голову.

— Татка! — обрадовался он, увидев Пестрого. Экипаж с Гоголевской свернул на Покровскую и быстро понесся в сторону Сенной площади.

Мальчики побежали за Лачинским. Кричали: «Татка, дядька Антон!» — но извозчик их не слышал. Экипаж скрылся в темноте.

На какой-то момент Леше показалось, будто на козлах сидел не отец, а кто-то другой. «Но кто на Пестром может ехать, кроме отца?» — подумал и успокоился. Лачинскийй заметил, что на сиденье не было пассажира, и потому разобиделся на Антона:

— Гонит пустые дрожки. Нет чтобы детей подобрать.

И уже до самого дома злился на Васю, а на Лешку вообще не обращал внимания, будто его и не было. Даже возле дома при прощании на слова Леши: «Спасибо вам, дядя Максим» стукнул калиткой и ничего не ответил.

Почин хоть был бесплатный, но счастливый. Только подъехал Антон к стоянке и поставил свои дрожки в ряду извозчиков, как видит — с вокзала выходят двое хорошо одетых мужчин и идут прямо к нему.

— Давай прокатимся на Пестром, — с усмешкой сказал один из них, белобрысый круглолицый мужчина, другому, более солидному человеку, хоть и молодому, но со слегка седыми висками.

В очереди стояли более приличные экипажи, чем собранные из отдельных частей дрожки Антона. И лошади лучше Пестрого. Так, видно, захотелось этим пассажирам.

— Куда вас? — повернувшись к ним, спросил Антон.

— Прокатите по городу, — ответил белобрысый. Извозчики с завистью посмотрели на пассажиров Антона. Они предвидели хороший заработок, а он попадался не часто.

Пассажиры, видимо, люди столичные, разглядывали с любопытством улицы бывшего губернского города. Кое-где просили остановиться. Иногда спрашивали извозчика, что теперь в том или другом здании.

Антон уважительно отвечал на вопросы. Однако его ответы лишь забавляли пассажиров, особенно белобрысого. Может, потому, что Антон старался говорить по-русски, но выговаривал русские слова с белорусским акцентом. Или просто им было весело. Все же Антон чувствовал себя униженным. Если бы не копейка, которую надо было заработать на овес и на хлеб, он говорил бы с этими господами более просто и открыто. Обращаться к седокам «товарищи» он не решался. Могут посчитать за оскорбление. Какой извозчик им товарищ? А назвать их «господа хорошие» ему не хотелось.

Больше часа возил Антон пассажиров по городу. Показал им городскую ратушу, бывший дом губернатора, памятник, поставленный в городе к столетию Отечественной войны 1812 года. Антон не видел, как за его спиной переглядывались пассажиры, как кивали головами, как вздыхали, особенно возле дома губернатора. Не слышал, когда белобрысый шепнул на ухо своему спутнику:

— Помнишь, Гриша, бал в этом доме?

Гриша только нахмурил свои черные брови и пожал колено белобрысому.

Пассажиров менее всего заинтересовал завод «Металлист», мимо которого проезжали. Только спросили:

— Работает?

— Слабо, — сдержанно ответил извозчик.

— Хозяина нет?

— Есть, да без денег, — ответил Антон.

С козел в окно Антон увидел, как в главном цехе мелькают рабочие. Это его обрадовало. Вскоре ему не надо будет кланяться «господам хорошим».

Возле вокзала пассажиры хорошо заплатили извозчику и, посмеявшись еще над Пестрым, направились в здание вокзала.

Антон стал в свою очередь.

— Ну, Пестрый, — сказал он довольно, — сегодня ты заработал на чистый овес, без сечки.

Подошли друзья-извозчики.

— Ну как, Антон, хорошо заплатили тебе эти пассажиры?

— Ничего себе, — сдержанно ответил Антон. — Не обидели.

— А мы вот стоим, хоть бы полтинник кто дал заработать.

Окна вокзала большие. Свет их освещает грустные лица извозчиков. Стоянка рядом с вокзальным рестораном.

— Ты теперь можешь туда зайти, — показал кнутом один извозчик на окна. — Вон как раз и твои пассажиры там. Может, тебе чарку поставят.

Действительно, от дверей через зал ресторана шли пассажиры, которых возил по городу Антон. Они сели за столик, к ним быстро подбежал официант. Сразу приметил столичных гостей.

— Хватит мне и того, что заработал, — ответил Антон, а про себя подумал: «В ресторан не в ресторан, но зайти в магазин и взять четвертинку, а жене и детям конфет сегодня, может, и не грешно».

С вокзала вышли новые пассажиры. Извозчики вернулись к своим дрожкам с надеждой, может, кто сядет. Повезло только двоим. Трое остались, в том числе и Антон, ждать следующего поезда. Остальные — старик и молодой извозчик — снова подошли к Антону.

— Эх, — вздохнул молодой, — не то что на овес, на сено не заработаешь. Надо закрывать эту лавочку.

— Ну, продашь, коня, дрожки. Проешь деньги, а потом что? Куда денешься?

— На биржу труда пойду. В очередь безработных стану. Говорят, теперь долго не стоят.

— Скоро «Металлист» пустят на всю мощность, — сказал Антон. — И меня уже зовут вернуться к станку. Им нужны специалисты.

— А я уже никуда не пойду, — вздохнул старый извозчик. — Всю жизнь просидел на козлах, на них и помру, если бог даст легкую смерть.

На старом извозчике был колпак, который он не снимал ни зимой, ни летом. Седая борода его была аккуратно подстрижена. Он приблизился к Антону и хитро спросил:

— А ты знаешь, почему те пассажиры выбрали твоего коня?

— Откуда мне знать?

— А я смекнул. Тот же, что повыше, с черными бровями, сын графа. Имение его верст двадцать отсюда было. Возил я графа. Кучером у него одно время работал. А это сын его, чернобровый Григорий. Приезжал к отцу из Петербурга. Я за ним на станцию ездил. Только виски у него не были тогда седыми.

Если бы он меня узнал, мой бы был пассажир.

— Ну, а почему он выбрал моего коня?

— Вот в том-то и загвоздка. В имении графа была пара таких пестрых. Сынок любил на них ездить.

— Так он, может, к отцу приезжал? — сказал Антон, не подумав.

— К какому отцу? Граф помер еще до революции, а землю в революцию крестьяне поделили и имение под школу забрали. Разве что взглянуть хотел на родной угол. Где человек не слоняется, а к своему гнезду тянет.

Прибыл еще один поезд. Снова двоим повезло. До Антона очередь не дошла. В окно ресторана он видел, что его знакомые пассажиры уже выпивали. С ними сидел еще один человек с черной бородкой. Захотелось и Антону промочить горло. Было и чем закусить. Жена что-то завернула ему в дорогу.

Заморосил дождь. Антон слез с козел, постоял минуту и пошел в магазин.

Вернулся он с покупками. Спрятал их под сиденье, а оттуда вынул женин узелок. Сел на пассажирское сиденье и откупорил бутылку.

Антон пил редко, берег каждую копейку.

Приятное тепло разлилось по всему телу. И мысли пошли приятные: вернется к своему станку, продаст дрожки и Пестрого, купит одежонки, чтоб дети ходили в школу. Правда, жаль Пестрого. Весь дом, да что — дом, вся улица его любила. Потом Антон начал думать о жене. Он представил себе, как сегодня приедет домой. Жена сразу узнает, что он выпил, и рассердится, а он, усмехаясь в ус, скажет:

«Матулечка, я же тебе конфетку привез», — и положит на стол конфеты, деньги, и жена смягчится.

Поезда приходили и отходили, а к извозчикам редко кто подходил. А те, что и подходили, спросив цену, качали головами и тащили свои узлы и чемоданы к трамваю.

— Овес же дорогой, — говорили извозчики, но это мало помогало.

«Пора уже ехать, — решил Антон. — В театре скоро кончится представление. Заберу мальчишек — и домой».

Антон влез на козлы. Взял вожжи.

— Ну, Пестрый…

— Домой? — спросил старый извозчик.

— А чего стоять.

— Тебе хорошо, — сказал молодой извозчик.

С вокзальной площади Антон выехал на Вокзальную улицу. Четырех- и трехэтажные дома на ней стояли один к одному. Улица была узкая, но она и еще Замковая были самыми любимыми улицами в городе. Тут допоздна гуляла молодежь.

Из кинотеатра «Художественный» выходила публика с последнего сеанса. На извозчика никто не обращал внимания.

С Канатной улицы быстрым шагом вышел мужчина в черном плаще и свернул в сторону вокзала, но, заметив извозчика, крикнул:

— Эй, свободный? Антон остановил коня.

— Куда вам?

— На Оршанское шоссе…

Антону не понравился пассажир, и он нарочно заломил большую цену, чтоб пассажир отказался.

— Вези, — согласился тот сразу и вскочил на дрожки.

Пришлось везти.

«Ладно, — подумал Антон, — отвезу его и еще успею вернуться, хоть на трамвайной остановке на Покровской встречу своих театралов».

— Но, милый! — рванул вожжи Антон. Пестрый быстро побежал, цокая подковами по мостовой.

Старый извозчик остался на стоянке один. Он надеялся еще, что графский сынок выйдет из ресторана и даст ему заработать, а заодно они вместе вспомнят былые дни. Он напомнит Григорию, как возил его на бал в дом губернатора. С бала он ехал с барышней. Барышня все время щебетала как сорока. Григорий отвечал сдержанно и неохотно.

«Все это не так просто, Анна, как вам кажется».

В чем было дело, старик не помнит, но знал, что Анна потом вышла замуж за сына известного доктора Леванцевича и уехала с ним за границу.

После смерти графа Григорий хотел раздать землю крестьянам, но братья уперлись. Тогда Григорий отказался от своей доли наследства и вернулся в Петербург.

Подошел постовой милиционер:

— Что, батя, люди пьют, гуляют, а мы тут торчим?

— У кого есть деньги, тот и пьет, — ответил старый извозчик. — А если у вас нет, так вы топчетесь тут да слюнки глотаете, заглядывая в окно.

— Как это нет денег? — не согласился милиционер. — Есть, но служба…

— У одного весь век служба, а у другого гульба и раздольное житье.

— Ну, таких теперь нет. Перевелись паны да графы. Теперь не старый режим.

И старый извозчик не выдержал.

— А вон за столиком, видите, — ткнул он кнутом. — Граф… Сам его на балы при старом режиме возил…

А за столом тем временем шел отнюдь не дружеский разговор.

— Так ты осуждаешь меня, граф Григорий? — сверля черными глазками, спросил Кадет.

— Да тише вы. Не забывай, Евгений, что ты не на губернаторском балу… — вмешался белобрысый.

— Подожди! — перебил белобрысого Кадет. — Я хочу выяснить свои отношения до конца.

— Осуждаю, — ответил Григорий. — Ты очень низко пал, Евгений.

— Успокойся, Григорий. Центр нас послал воодушевить их на борьбу, помочь, — снова вмешался белобрысый.

— Я не знал, что эта борьба ведется таким грязным способом, — ответил спокойно Григорий. — Вы мутите воду. У вас одни подонки. И ты… — запнулся Григорий.

— Ну, ну… продолжай.

— Что продолжать? Я видел сам, как ты засунул руку в грязный карман оборванца.

— Зато золотые монеты чистые, — язвительно усмехнулся белобрысый.

— Не глупи! Мы были когда-то друзьями. Леванцевич достойный человек. Да есть ли еще у него золото. И вся ваша авантюра с хирургическими инструментами и золотом, которое вы надеетесь раздобыть, мне просто противна. Вы же грабите своих бывших друзей.

— Ну, а если есть у Леванцевича золото? — сказал белобрысый. — Не заберут люди Евгения, заберут чекисты. Да, кстати, если инструменты будут в руках Евгения, то пойдут на пользу России.

— Бросьте вы эти высокопарные слова. России не помогли генералы и целые армии…

— Но генералы соберутся за рубежом и вновь станут силой…

— Так и скажи, Евгений, тебе нужны деньги, чтоб жить за границей.

Пока шел этот разговор бывших друзей, втянутых своей ненавистью к Советской власти в преступные дела, в железнодорожном отделении милиции велась своя служба. Сегодня тут было больше милиционеров, чем это положено по штату. Среди них были и одетые в штатское. Это заметил постовой милиционер, когда зашел, чтоб передать начальнику то, что он услышал от старого извозчика.

— Идите на свой пост, — сказал, выслушав его, начальник. — Нам все известно, и мы принимаем меры.

А старый извозчик заснул, так и не дождавшись богатого пассажира.

Расставшись с Васей и Лачинским, Леша пошел домой один. Ночь была темная, небо затянули тучи. «Тата, наверно, распрягает, а может, уже и распряг коня», — подумал Леша.

Остановился у ворот. Прислушался. Тихо. В окнах темно. «Значит, пассажира повез. Но он тут где-то близко. Сейчас приедет», — подбадривал себя Леша и начал ощупью искать задвижку. Потянул. Задвижка брякнула. Он открыл калитку. Залаяла собака.

— Зиська, глупая, это я.

Собака начала ластиться, лизать Леше руки.

Будить мать не хотелось. «Разбужу, когда приедет отец», — решил Леша. Он сел на скамейку возле сеней. Зиська покрутилась возле его ног и притихла.

Время тянулось медленно. В хлеву загремела цепью Маргарита. Закудахтали и тут же смолкли куры. Тревожно шелестели листья на вербах. Каждый угол казался таинственным и подозрительным. И если бы не Зиська, наверно, было бы очень страшно.

Слипались глаза. Можно было пойти в дощатую пристройку возле навеса и лечь там на сене. Отец, когда возвращался поздно и чтоб не будить жену и детей, шел спать туда. Но Леша решил еще подождать: там, в дальнем углу двора, одному страшновато. Тут, возле сеней, все же ближе к дому.

Леша начал думать про театр. Поплыли перед глазами самые впечатляющие сцены. Гудит паровоз, искры летят из трубы. По сцене бежит красивая женщина, шаль слетает с ее плеч…

Разбудила Лешку Зиська. Он бросился к воротам: «Тата приехал!»

— Тата? Это ты?

— Я, сынок, — будто простонал отец, — открой. Леша быстро открыл ворота, но на улице не было ни коня, ни дрожек. Отец стоял, опершись о косяк, и стонал.

— Тата, что с тобой? Где конь?

— Избили меня, сынок. И коня забрали, и дрожки. Держась за ворота, он, тяжело переставляя ноги, пошел во двор. Шапки на нем не было.

— Кто избил?

— Пассажир… Ударил меня сзади чем-то по голове. Очнулся я во рву. Ни коня, ни дрожек, ни того пассажира. Едва дополз до дома.

— А мы видели Пестрого на Покровской.

— Когда?

— Когда шли из театра.

— Так это он, гад. Пассажир. Куда он ехал?

— На Сенную… Быстро мчался.

Антон едва дошел до скамейки, сел. Леша увидел на светлой брезентовой куртке большое темное пятно. Оно начиналось на воротнике возле уха.

— Тата, ты же весь в крови.

— Тихо. Мать разбудишь. Еще успеет наплакаться. Несколько минут отец сидел молча, тяжело дыша, а Леша не знал, как ему помочь.

— Нет ли там в ведре воды?

Леша быстро отыскал ведро на крыльце. Оно было с водой. Отец начал пить. Руки его дрожали. Леша придерживал ведро.

— Ох ты, горе какое, — вздохнул, напившись, отец. — И не хотелось мне этого гада везти. Вот как он меня искалечил. Хотел я в милицию идти — вижу, не дотащусь…

— Тата, я сбегаю в милицию. Нет, лучше к Юрке. А ты ляг в пристройку, на сене полежи.

— Хорошо, сынок.

Опираясь на плечо Леши, отец с трудом дошел до пристройки. Леша помог ему лечь.

— А ты куда? — цыкнул он на Зиську, которая хотела бежать за ним. — Стереги дом.

— Беги, сынок, по меже, — простонал отец. — Ближе будет.

— Хорошо, тата.

Межа разделяла огороды Лачинского и Сенкевича и выводила на глухой Задулинский переулок, в котором жили Леванцевичи. По ней бежал Леша, хотя в другой раз он один ночью не отважился бы на это. Сейчас мальчика беспокоила только одна мысль: быстрее помочь отцу.

В конце межи Леша перелез через изгородь и очутился в переулке. Дома здесь утопали в садах, были обнесены высокими заборами. Тут даже днем было темновато от разросшихся у заборов деревьев и кустов сирени и жасмина. А сейчас была ночь, да еще пасмурная.

Леша не шел, а бежал. В ушах звенело, сердце сильно колотилось. И вдруг Леша замер от неожиданности: возле ворот Леванцевича стоял Пестрый. Белые его пятна виднелись в темноте. Леша осторожно подошел ближе. «Он, наш конь», — не было никакого сомнения. Леша уже хотел броситься вперед, вскочить на дрожки, схватить вожжи и помчаться домой. Но что это: на козлах кто-то сидит. «Ах ты гад», — отступил Леша и начал озираться, где бы найти побольше камень. Обида сжимала ему сердце. Он нашел камень и размахнулся, чтоб изо всей силы швырнуть его в голову бандита. Но в этот момент кто-то крепко, как обручем, обхватил Лешу и зажал ему рукой рот.

Мать встала на рассвете. Вышла на двор. Заглянула в сарай: дверь открыта, коня нет. «Может, Антон повез пассажира за город или в местечко», — подумала она. Случалось не раз мужу возвращаться с работы под утро. Это ее не напугало. Но тут она вспомнила о Леше: «А где же Леша? Может, на сене спит?» Она подошла к пристройке, открыла дверцу.

Антон услышал и проснулся.

— Боже, ты весь в крови! — заголосила женщина.

— Успокойся, жив я и здоров, — поднявшись на локоть, ответил Антон.

— А что же такое случи-и-ло-ось? А где же твой ко-онь, где дрожки? — причитала она.

— Да не голоси ты. Сбежится сейчас вся улица. Проснулись дети. Поднялся такой гвалт, что если не вся улица, то Лачинский с женой услышали и прибежали к ним во двор.

— Что тут случилось? — спросил Лачинский.

— Ограбили нас, обокрали! — снова запричитала мать.

Лачинский наклонился над Антоном.

— Здорово они тебя. — И, повернувшись к женщинам, крикнул: — Чего вы голосите? Несите какую-нибудь чистую тряпку, воду… За доктором надо послать.

— Тут доктор, — послышался незнакомый голос. По двору уже бежал человек в белом халате с сумкой, на которой виден был красный крест.

— Спокойно граждане, — послышался другой голос. В калитку вошел высокий усатый мужчина в милицейской форме. — Все в порядке. — Он открыл ворота.

Все увидели Пестрого, запряженного в дрожки, а на козлах Лешку…

Желтые с красными прожилками ягоды висят на согнувшихся тонких ветках. Леша осторожно просовывает руку между колючек и, подцепив горсть ягод, осторожно вытаскивает их и кидает в эмалированное ведро. То же самое делает тетя Зина с другой стороны куста. Она попросила Лешу помочь ей собрать крыжовник.

Из окон дома по всему саду разносится музыка. Возле дома на скамеечке сидят больные, ожидая приема к врачу. Все так, как было…

А могло быть иначе. В доме, кроме Зинаиды Антоновны, никто об этом не знает. Сестра ничего не сказала брату. Утром после той страшной ночи брат спросил:

— Что это ты, Зиночка, сегодня так плохо выглядишь?

— Не спалось мне. Голова болела.

Брат посоветовал ей принять таблетки и занялся своим делом.

«Пусть не волнуется, пусть считает, что у него дома, на его тихом острове, полный порядок, — думает Зинаида Антоновна. — Наивный человек! Ему кажется, что он не зависит ни от кого. Ах, доктор Леванцевич, если бы не люди, от которых ты отдаляешься, твой тихий остров превратился бы в остров слез».

— Леша, а как ты попал сюда в ту «варфоломеевскую ночь»?

Леша не знает, что такое «варфоломеевская ночь», но догадывается, о какой ночи идет речь. Он тогда набрался страху. Не сразу понял слова того человека, который схватил его и зажал рот: «Я свой. Молчи. А то испортишь все». Лешу оттащили от ворот к забору на противоположной стороне улицы. Оттуда он, вглядываясь в темноту, пожалуй, больше слышал, чем видел, как скрутили и связали «кучера», как вывели из сада еще четырех связанных бандитов и посадили на дрожки, на которых они собирались везти свои награбленные трофеи. О, эту ночь Леша никогда не забудет. Теперь, когда страх миновал, он очень гордится тем, что был свидетелем такого события. С каким удовольствием он рассказал бы об этой, как тетя Зина говорит, «варфоломеевской ночи», всем, кого хорошо знает! Но начальник предупредил, что, пока не будут пойманы все бандиты, нужно молчать. Только Юре Леша рассказал. Ах, как тот завидовал другу!

— Тебе повезло, очень повезло, — сказал Юра, а потом решительно объявил: — Вырасту, буду милиционером.

И вот в саду снова тихо. Над головой летают бабочки. В траве стрекочут кузнечики. День ясный, солнечный. Тетя Зина ждет ответа на вопрос.

— Я бежал в милицию…

Леша рассказывает все, как было, кроме, конечно, того, что он страшно перепугался. Об этом теперь не хочется вспоминать. Но тетя Зина и без него представляет себе, что это значит.

— Как ты напугался, бедный мальчик.

— Вовсе не напугался, — храбрится Леша. — Вырывался сначала, но сразу же понял, что это свои. Бандиты начали бы бить… Зато повидал такое, чего никто не видел!

— Лучше такого никогда не видеть, — вздыхает тетя Зина.

— А я, когда вырасту, буду милиционером.

Это уже Леша повторяет слова Юрки. Он вовсе не хочет вздыхать, он готов бороться, как милиционеры, чтоб люди спокойно спали и ничего не боялись.

За свои двенадцать лет кем только мысленно ни был Леша! Сначала хотел стать токарем, как Федор. Брат приносил с завода разные блестящие детали, которые сам вытачивал из металла. Между малышами начиналась драка. Каждый хотел хоть подержать вещицу в руках.

— Это ты сделал, Федя? — спрашивали дети.

— А кто же, — улыбался Федор и пальцем, от которого пахло металлом, утирал нос кому-нибудь из малышей.

А как-то Федор принес домой заводскую газету. Развернул ее. Все увидели портреты рабочих, а среди них и портрет Федора. Сверху написано большими буквами: «Товарищи! Они вступают в партию. Нет ли отводов?»

Потом Федора послали учиться в Москву на курсы командиров, и мать хвалилась: «Это потому, что у него не было отводов». И никто уже не приносил с завода красивых блестящих вещиц, стружек, молоточков. Забыл со временем и Леша о своей мечте стать токарем. Появилась новая мечта — стать красным командиром. Она пришла после получения от Федора письма, в котором была фотография. На ней Федор стоял в военной форме, высоких сапогах со шпорами. А самое главное: на одном боку висела сабля, а на другом — пистолет.

В больнице, слушая рассказы дяди Кости, Леша уже плыл по Двине до самого Балтийского моря. «Да и извозчиком быть неплохо, — подумал как-то Леша. — Можно кататься на коне сколько хочешь. Но отец ищет покупателя на Пестрого и поступает на завод. В доме об этом сейчас только и разговору». Мечта о том, чтобы вытачивать такие чудесные детали, какие приносил домой Федя, снова вернулась к Леше. А вот вдруг появилась мысль — стать милиционером.

— Что ж, — говорит тетя Зина, — милиционер очень нужный людям человек.

— Но прежде всего я вступлю в пионеры, — выдает свой секрет Леша. — Как только начнутся занятия в школе, сразу и поступлю.

Музыка стала громче. Видимо, сейчас играют в четыре руки. Чудесная мелодия заполняет сад, плывет над яром, освещенным солнечными лучами.

Леша надел галстук еще до того, как вступил в пионеры.

А случилось это так. После окончания курсов красных командиров домой на несколько дней приехал Федор. Его обступили дети, и он начал раздавать им подарки.

— А это тебе, пионер, — сказал Федор и повязал Леше на шею красный пионерский галстук.

— Так он же еще не пионер, — сказала мать. Леша смутился. Сколько раз он с завистью смотрел на Юркин пионерский галстук. В школе тоже хоть немного, но есть ребята, которые носят пионерские галстуки.

Как только начались занятия в школе, Леша на одном из уроков поднял руку.

— Ну что? — спросил учитель.

— Я хочу в пионеры, Язэп Сидорович.

— Ты? — сердито взглянул на него учитель. — И так уроков не учишь, а тогда и вовсе из тебя даже дубинкой ничего не выбьешь. Садись да лучше занимайся.

Ученики захохотали, а потом на перемене издевались над Лешей. Особенно допекали его несколько набожных девочек и сын церковного старосты Мишка. Они были любимчиками учителя.

Язэп Сидорович вообще не любил Лешу. Мальчик раздражал его своими вопросами о религии.

— А правда ли, — взглянув на набожных девочек и Мишку, спросил однажды Леша, — что есть бог и ангелы, которые летают в небе?

— У тебя в голове летает не то, что надо. Садись.

Девчонки, понятно, были на седьмом небе от удовольствия, а Мишка повернулся и, сделав гримасу, сказал:

— Ага, съел?

Однажды вечером Леша увидел Язэпа Сидоровича возле Покровской церкви. Учитель бережно вел под руку архиерея. И тогда Леша понял, почему на его вопросы учитель отвечает так грубо.

После знакомства с Юрой Леша только и мечтал, чтобы стать пионером. И вот брат, командир, считая его пионером, повязывает ему на шею пионерский галстук.

— А я пионер! — крикнул Леша, чтоб брат не передумал.

— Уже поступил? — спросила мать.

— Поступил, — солгал Леша.

— Я так и думал, — похвалил брат. — Молодчина. Это все слышали и видели, даже Вася, который как раз вбежал во двор поглядеть на командира со шпорами и саблей. Теперь уже нельзя было отступать. После обеда Леша повязал галстук и пошел в школу. Микита Дудин даже заскрипел зубами, когда мальчик проходил мимо его хаты. Если бы это случилось до ареста Тимки, он бы сорвал с Леши галстук или подучил бы это сделать Листрата. Но теперь побаивался, притих.

В кленовнике, спрятавшись за дерево, Леша снимал галстук, бережно завертывал его в газету и прятал в сумку. Но как-то случайно возле кленов Леша встретил Юру. Они учились в разных школах и в разных сменах, потому встречались теперь реже.

— Ты уже пионер! — обрадовался Юра.

Леше ничего не оставалось делать, как кивнуть в знак согласия. Но совесть не давала покоя, и Леша не знал, как быстрее отделаться от Юры.

— Я опаздываю в школу, — соврал он.

— Пионер не должен опаздывать. Беги. А в воскресенье пойдем к Тамаре, — уже вслед ему сказал Юра. — Она же не видела тебя таким. Я за тобой зайду, хорошо?

— Хорошо, — махнул рукой Леша и быстро побежал в кленовник.

Там, спрятавшись за дерево, снял галстук и сунул его в сумку. Спрятал он его на этот раз плохо. Кончик красного галстука торчал из сумки. В классе заметили этот кончик. Мишка ухватился за него и вытащил галстук.

— Ой, глядите, что носит в сумке Лешка, — размахивая галстуком, объявил Мишка на весь класс. — Еще не пионер, а уже галстук носит.

Покраснев от стыда, Леша подскочил к Мишке:

— Отдай…

— А вот и не отдам, ты же не пионер. Вокруг кричали и хохотали ученики.

Лешка не выдержал, размахнулся и что было силы ударил Мишку сумкой. Мишка бросил галстук и рукой закрыл рот, сквозь пальцы сочилась кровь…

Как буря, ворвался в класс сердитый Язэп Сидорович. Лешка только моргал глазами, когда он размахивал перед его носом длинным пальцем:

— Ты бандит с Задулинской…

Окровавленного Мишку и Лешку привели к директору.

— Где ты взял этот галстук? — спросил директор, когда Язэп Сидорович рассказал ему, что произошло в классе.

— Украл или сорвал с какого-нибудь пионера, — ответил за Лешу Язэп Сидорович.

— Сорвал!.. Может, скажете, с архиерея, — буркнул Лешка.

— Как ты разговариваешь с учителем? — вскипел Язэп Сидорович. Перед носом Лешки замелькал палец. — Ты, бандит с Задулинской, если еще…

Директор остановил учителя:

— Язэп Сидорович, забирайте Мишу и идите, пожалуйста, с ним в класс. Я с Лешей поговорю.

— Сам не учится и еще хорошим ученикам мешает учиться, — проворчал уже тише Язэп Сидорович и вышел из кабинета.

От учительницы же, у которой раньше учился Леша, директор слышал неплохую характеристику. «Леша способный и старательный ученик, — сказала она, — но домашние условия у него тяжелые. Семья большая».

— Это твой галстук? — спросил спокойно директор.

— Мой.

— Где ты его взял?

— Мне брат привез из Москвы.

— Федор?

— Да. Он думал, что я пионер.

— Ну, а при чем тут архиерей?

Леша молчал. Он сам не знал, как это у него вырвалось. Но вырвалось, видимо, не без причины. Случай, когда он видел Язэпа Сидоровича под руку с попом, остался в памяти.

— А ты хочешь быть пионером?

— Хочу, — ответил Леша и заплакал.

— Ну, успокойся. — Директор положил руку на худенькое плечо Леши. — Ты будешь пионером.

Сначала осмотрели дрожки. Покупатель придирался к каждой царапине, искал как можно больше зацепок, чтоб сбавить цену. Антон не слишком уверенно возражал. «Оно, конечно, из старья слеплено», — думал он. Насколько Антон был хорошим мастером, настолько плохим продавцом. Он считал, что хорошая вещь должна говорить сама за себя, и молчал.

Больше говорил Мендель. Он привел покупателя, но сразу же взял сторону Антона.

— Царапинка, какая там царапинка, ее не увидишь и в микроскоп. В конце концов ее можно закрасить. Ты лучше гляди на рессоры. Твой начальник будет качаться на сиденье, как в коляске.

Покупатель был хозяйственником какого-то учреждения. Экипаж, коня — весь выезд учреждение покупало для служебных разъездов.

— Человек сам сделал эти дрожки, — не унимался Мендель. — А у него же золотые руки, — расхваливал Мендель и экипаж, и хозяина, надеясь, что, хорошо продав свой товар, хозяин его отблагодарит.

Иногда вставлял слово и Лачинский. Он тоже чувствовал, что тут пахнет чаркой. Дети стояли кучкой в сторонке и колдовали, чтоб не продали дрожки. Им так хорошо было каждый вечер кататься до кладбища, а иногда и до самой Сенной площади. Они как самой счастливой минуты жизни ждали, когда их отец садился на козлы. Ничего, что потом уже возвращались пешком.

— Зато теперь татка будет приносить с завода блестящие игрушки, как когда-то Федор приносил, — сказал Янка.

— А молоточек? — спросил Алеська.

За молоточек, который сделал в свое время Федор, и теперь шла драка. Он переходил разными путями из рук в руки. И сейчас кто-то из мальчиков спрятал его где-то до поры до времени, пока кто-нибудь другой не найдет и не завладеет им.

У Леши пробудилась старая мечта.

— Кончу школу — пойду тоже на завод. Сделаю такой молоточек…

— Что молоточек! Вот конь!.. — воскликнул Вася. Как раз в этот момент выводили из стойла Пестрого.

— В цирке кони даже танцуют под музыку… Как там в цирке танцуют кони, никто, кроме Васи, из детей не видел. Знакомо было другое: как отец поит, кормит, запрягает коня в дрожки. Приятно, хоть и немножко страшновато, было поднести Пестрому травы и глядеть, как он берет ее из рук. А посидеть на коне верхом! Отец не раз доставлял детям такое удовольствие. А засыпать на сеновале, слушая, как Пестрый хрустит овсом!..

Коня стало жаль всем, даже соседям. Кто теперь вспашет огород? Придется сажать картошку под лопату.

Тем временем Мендель делал свое дело. Он заглядывал коню в зубы, хлопал его по шее.

— Цены нет этому коню. Буденный не отказался б сесть на такого рысака.

То, что Пестрый был списан из красноармейской части, Мендель хоть и знал, но об этом не заикался. Правда, Антон выходил Пестрого. Было время, когда приходилось его в стойле держать, подвешенным к балкам, на веревках. Но все это миновало.

Торг кончился. Отец в последний раз запряг Пестрого и отдал вожжи покупателю.

Открылись ворота. Никто из детей не тронулся с места, чтоб прокатиться на дрожках хотя бы до кладбища.

В конце каждого месяца Леша с Янкой ходили на Могилевский рынок за керосином для Леванцевичей. В кладовке они брали пустой бидон, просовывали палку под ручку и, получив от тети Зины деньги, отправлялись в поход.

С пустым бидоном идти было легко. Оказавшись за воротами, Леша рукой либо какой-нибудь палочкой выстукивал на бидоне «старого барабанщика». А вот когда шли назад с полным бидоном керосина, было не до барабанного боя. Ныли от палки руки. Приходилось часто останавливаться, отдыхать. Были у них и определенные места отдыха: от магазина «Смычка» до Покровской церкви, от Покровской церкви до Сенной площади, потом до молодого дуба на Задулинской, до кладбища, а там уже до Задулинского переулка и ворот Леванцевичей. Через сад шли уже вконец измученные, а когда ставили бидон на крыльце у черного хода в дом, казалось, что гора сваливалась с плеч. Тогда на крыльцо выходил сам Леванцевич, заглядывал в бидон.

— Хорошо, не разлили… — хвалил он. Мальчишкам и в голову не приходило, что таким образом он проверял, не недобрали ли они какой литр, а деньги взяли себе. Потом Леванцевич вытаскивал из кармана кошелек, отсчитывал тридцать копеек и отдавал их Леше.

— Смотри не потеряй, маме отдай…

Зинаида Антоновна старалась не присутствовать при церемонии расчета. Когда же брат, рассчитавшись, шел в комнату, тетя Зина подходила к мальчикам, благодарила и совала им в карманы домашнее печенье.

Но было в этом походе за керосином и что-то привлекательное. Стоя в очереди, интересно было наблюдать за жизнью рынка. Возле частных лавчонок торговались покупатели. Кричали, махали руками, отходили, бросив на прилавок товар, потом снова возвращались. Иногда продавец выбегал из-за прилавка, хватал за полу покупателя.

«Ну, бери уж… Чтоб мне не дожить до утра, чтоб не видеть своих детей, если я беру с тебя больше, чем надо…»

Брал он, конечно, больше, чем надо, и, подсчитав барыш, доживал до следующего дня…

Иногда из толкучки вырывался кто-то и кричал: «Лови вора!» Поднимался гвалт. Кричали все. Кричал и вор, и неизвестно, кого надо было ловить. В шум, гам вплеталась музыка, интересно было наблюдать за шарманщиком. Он крутил ручку ящичка, стоявшего на деревянной ноге, и приглашал слушателей: «Морская свинка вытащит вам счастье…»

Морская свинка тянула из ящичка билетик, в котором было «счастье». И стоило оно всего три копейки.

С пачкой под мышкой, размахивая газетой, бегал и кричал загорелый и потный пожилой человек: «Последние сообщения…» То, что он выкрикивал сегодня, заинтересовало Лешу да и всех, стоявших в очереди за керосином. «Суд над бандитами. Убийцы и грабители наказаны».

Леша даже содрогнулся от этого известия. Судили бандитов. Судили тех, кто чуть не убил отца, кто прокрутил дырки в их хлеву. Отец был на суде как свидетель. Леша слышал, как он рассказывал матери что-то про суд. Но утром отец пошел на завод, и подробно, как там все было, Леша не успел расспросить. От матери он узнал, что отцу было неприятно, потому что на суде были и соседи. Дудин, защищая своего сына, ссылался на отца:

— Вот пускай сосед скажет. Тимка же рос на его глазах. Разве он обидел кого или своровал что…

Судья попросил отца показать на скамье подсудимых человека, который его ранил и отобрал коня, и рассказать, как это было. Про Тимку не спросил. Может, догадался, как неприятно свидетелю говорить про сына соседа, да еще такого.

Но дома отец злился:

— Я бы рассказал суду, какой добренький Тимка. Да хватит и того, что знает суд.

— Ну и хорошо, что не сказал. Микитиху жалко…

— Если б спросили, так не выдержал бы… А то получается, хоть ты и честный человек, а правду сказать неловко…

— «Бандиты осуждены и наказаны!» — кричал газетчик.

— Ох, что делается на свете, — вздохнула одна женщина. И что это надо людям. Жили бы мирно. Не твое — не трожь…

— И я так говорю: не бери чужого — спи себе спокойно… — отозвалась другая.

— А недавно газета писала про воздушную катастрофу над яром. Самолет упал, а его кто-то поджег. Мальчик вытащил летчиков из огня. Фамилии только не знают этого мальчика… Вот что делается на свете!

Женщины эти, видимо, не читали газет, а только пересказывали то, что слышали от других и, понятно, прибавляли от себя насколько позволяла им фантазия.

А Лешке хотелось самому прочитать про суд. Он покрепче зажал в руке деньги Леванцевичей. Но чтобы из этих денег взять копейки на газету, ему и в голову не приходило.

«Хоть бы кто-нибудь из стоящих в очереди купил газету», — подумал Леша. И словно передалось его желание: мужчина в вышитой косоворотке крикнул:

— Газетчик! Давай сюда «атаманов-бандитов»…

Продавец газет был тут как тут. Протянул мужчине газету и, посмотрев на очередь, спросил:

— Кому еще…

Больше охотников не нашлось. Люди в одно мгновение окружили мужчину в косоворотке. Леша, конечно, продвинулся вперед. Янка за ним, но его оттиснули назад, и он оказался далеко от мужчины с газетой.

— Всем интересно. Ну что ж, прочитаю. Про бандитов, конечно…

Слушали не все внимательно, потому что те, чья очередь приближалась, должны были подставлять посуду, следующие за ними подготавливали тару, отсчитывали деньги. Внимательно слушали только те, чья очередь была далеко. Но и среди них было много таких, которые, услышав пару строк, спешили высказать свое мнение, рассказать о том, что слышали или видели сами.

Но даже в таком гомоне и толчее Янка услышал фамилию отца.

— Так это же мой татка. Его бандит ударил по голове… — сказал, словно обрадовался, Янка.

— Антон Сенкевич твой отец? — наклонившись к нему, сочувственно спросила женщина.

— Мой.

— Надо же случиться такому. Могли осиротить мальчика, — вздохнула женщина.

Все, кто стоял поблизости, с сочувствием смотрели на Янку. Заговорили про сирот — жертв бандитов. Какая-то бабка, не поняв в чем дело, охая, сунула в руку «бедной сиротке» пятачок.

— Возьми и от меня, сиротка, копеечку, — сказал какой-то дяденька.

Когда Леша позвал брата, чтоб нести бидон, наполненный керосином, у Янки была целая горсть медяков.

— Где ты взял столько денег? — спросил Леша.

— Дали дяди и тети.

— За что?

— Пускай пользуется на здоровьечко. Кто же ему теперь даст, сиротке? — сказал кто-то рядом.

— Какому сиротке? — удивился Леша. — Ему? Что ты наплел? У нас же есть отец и мать.

— Я ничего не плел. Я сказал, что было. Татку же побил бандит. В газете об этом пишут.

— Отдай сейчас же деньги, у кого взял! — приказал Леша.

Янка опустил голову и разжал руку:

— Ну, пускай берут. Я же не просил.

— Ну, раз дали, никто обратно не возьмет, — улыбнулся мужчина в косоворотке. — Несите керосин домой.

Янка зажал медяки в кулак, второй рукой ухватился за конец палки, и братья молчком потащили свою тяжелую ношу. Мужчина в косоворотке, видя, как гнется палка под тяжестью бидона, кивнув головой, сказал:

— Из них выйдут люди.

В этот день, как и всегда в доме Леванцевичей, обедали точно в определенное время. Леопольд Антонович был доволен всем. Около его дома уже давно не снуют неизвестные люди. Тамара ведет себя хорошо — занимается музыкой, много читает. Сестра не говорит ему неприятных слов. Ну, а милая женушка Анна Петровна всегда была образцом деликатности. Она не оставляла своего Полика во время работы, помогая ему как медсестра, заботилась о его отдыхе. Словом, полный «орднунг», как говорят немцы, что по-нашему значит — «порядок».

Как и всегда, Леопольд Антонович поблагодарил бога за вкусный обед (тетя Зина, которая приготовила его, была тут ни при чем) и пошел отдыхать.

Перед тем как задремать, Леопольд Антонович имел обыкновение просматривать городскую газету. Статей он не читал, политика его не интересовала — он доктор; читал он разную хронику, театральные новости, сообщения из зала суда. «Бандиты пойманы и осуждены». «Ну, это, пожалуй, можно прочитать», — подумал Леопольд Антонович. «Атаманом банды был кулацкий сынок… Но фактическим руководителем являлся царский офицер…» В это Леопольд Антонович не хотел верить. Честь офицера, по его мнению, не позволила бы ему оказаться в банде и участвовать в таких преступлениях. И вдруг увидел свою фамилию. «Группа бандитов была захвачена в доме доктора Леванцевича при попытке ограбить его кабинет… Бандиты имели намерение захватить с собой и доктора и заставить его сделать операцию раненному в стычке с милицией атаману. Судья спросил: «А после того, как доктор сделал бы операцию, вы бы его отпустили?», подсудимый ответил: «Пришлось бы убрать как опасного свидетеля…» Извозчик Антон Сенкевич узнал среди подсудимых одного из бандитов, который отнял у него дрожки. На этих дрожках бандиты намеревались вывезти хирурга из города… Как показала на суде сестра доктора Леванцевича Зинаида Антоновна…»

— Зина! — крикнул доктор. Босой, он выбежал в столовую.

— Куда ты, Полик, — встревожилась жена. — Боже мой, босиком! — Она схватила его домашние туфли и побежала вслед.

Зинаида Антоновна в это время убирала со стола. Тамара ушла в беседку. К ней должны были прийти Юра и Леша.

— Что это такое? В моем доме происходят такие ужасные события, а я ничего не знаю.

— Ты хочешь сказать — произошли, — улыбнулась сестра.

Ровно два месяца брат и не подозревал, что случилось в их доме однажды ночью, и если бы не прочитал репортаж из зала суда, продолжал бы считать, что у него дома полный «орднунг».

— Леопольд, надень тапочки, ты же простудишься!

— Ты слышишь, Аннушка? В нашем доме были бандиты.

— Это невозможно. У нас хорошие замки.

— И забор высокий. И все же они открыли коридор и кабинет.

— Но они же ничего не взяли!

— Так их опередили милиционеры.

— Они были в моем кабинете? Кто им разрешил? — возмутился Леопольд Антонович.

— Я их туда впустила, — ответила Зинаида Антоновна. — А еще несколько милиционеров притаились возле дома. А в полночь пришли бандиты… И попали в руки милиционеров.

— Я не понимаю, почему мой дом должен быть местом охоты на бандитов?

— Действительно, Леопольд, это возмутительно, — поддакивала Анна мужу.

— Потому что по приглашению милиции бандиты не явились бы в суд, — не обращая внимания на Анну, ответила Зина.

— Откуда же милиция знала, что бандиты придут сюда? — спросила Анна.

Зинаида Антоновна не хотела раскрывать все тайны. Но как-то само вырвалось.

— От вашей дочки Тамары.

— Что? Милиция втянула в это грязное дело и ребенка?

— Не милиция втянула. Тамара заметила, как один из пациентов снимал отпечаток с ключа от кабинета, и рассказала мне. А я сообщила об этом в милицию.

— Знаешь, Зина, этот случай не укладывается в рамки моего понятия об этике и морали.

— А поведение бандитов укладывается?

— Нет-нет. Я это все понимаю так: я не защищаю бандитов, мне все это противно: доносы, сыщики, агенты и среди них моя сестра и даже ангельское создание — маленькая моя дочь. Нет, нет, эта охота на бандитов мне решительно не нравится.

— Ну, тогда бандиты устроили бы безнаказанную охоту на доктора Леванцевича. Это не лучший вариант.

— Оба варианта мне не импонируют.

— Но пойми, Леопольд, что могло произойти что-то одно. И наилучшим выходом из такого положения я считала вот что: защитить тебя и твой дом» Я не говорю уже о более страшном, а оно могло случиться. Меня удивляет, что ты, известный хирург, вырезаешь язву у больного, спасаешь ему жизнь, а операцию милиции, по своему значению еще более опасную, чем язва, операцию, которая угрожает жизни не одного, а многих людей, не можешь увязать со своей моралью, не считаешь стоящей благодарности. Ведь тебя же благодарят больные?!

— Благодарить милицию за нарушение покоя?

— Покой был полный. Ты спал без наркоза, ничего не слышал и, если бы не прочитал в газете…

— А что я тебе говорю, Леопольд, — ухватилась за эти слова Анна. — Не надо читать газет. Они только портят настроение.

— При чем тут газеты, Аннушка, — буркнул доктор. — Они действительно раздражают и дурно действуют на нервную систему. Но я не могу понять другого: почему в моем доме нарушается покой… И… — Он махнул рукой.

Отдых был испорчен. Доктор вышел в сад. Цветы и зелень его всегда успокаивали.

Доктор миновал клумбы и в задумчивости направился по аллее к яру.

Этот день приносил ему одно беспокойство за другим. Из беседки доносилась песня, да какая! Пускай бы Моцарт, Чайковский, Брамс… Нет, звучало что-то незнакомое, непонятное:

Взвейтесь кострами,

Синие ночи.

Мы пионеры —

Дети рабочих.

Пионеры…

На скамейке он увидел дочь. Она стояла и дирижировала. А два мальчика в красных галстуках пели.

— Моя дочь! — остолбенел Леопольд Антонович. Тамара заметила отца, спрыгнула со скамейки и подбежала к нему.

— Почему ты не отдыхаешь, папочка? — спросила виновато.

— Это я должен тебя спросить: почему ты согласно распорядку, заведенному в нашем доме, не отдыхаешь?

— А мы очень хорошо отдыхаем! Мы поем. Леопольд Антонович взглянул на Юру, потом немного дольше задержал взгляд на Леше.

— И ты надел галстук? Ты же был хорошим мальчиком?

— За это ему и повязали красный галстук, — ответил за Лешу Юра.

— За это? — Леопольд Антонович круто повернулся и пошел к дому.

Тамаре следовало идти за отцом, но как она могла вдруг оставить ребят?

— Папочка… — сделала она несколько шагов за ним, чтобы спросить: «Ну почему нам нельзя поиграть? Ведь Юра и Леша очень хорошие мальчики. И они тоже любят песни и музыку…» Но отец, сердито сверкнув стеклами очков, молча удалился.

Тамара остановилась: «Ничего он не поймет…» Опустив голову, она вернулась к ребятам.

— Папа рассердился на меня… Я пойду, пожалуй…

— Наши красные галстуки ему не понравились… — сказал Юрка.

— А если бы он увидал красный галстук на мне? — вздохнула Тамара. — Странно как-то получается: Леша был хороший мальчик, а как повязал пионерский галстук — вдруг стал плохой…

— Антихристом, как говорит Листрат… — пошутил Лешка.

— Этот Листрат повторяет слова своего отца. А он человек темный, отравленный религией и водкой. Тут все понятно. А вот Леванцевич образованный. Даже за границей учился. Доктор! — пожал плечами Юрка.

Тамаре было досадно за отца.

— Папа хороший доктор. Его все хвалят. Он много людей вылечил и спас. Но в пионерах он решительно не разбирается…

— Потому что он старорежимный, — повторил Леша не раз слышанные о докторе Леванцевиче слова.

— Твой отец тоже вырос в старое время, — возразил Юрка. — Но он не против пионеров…

— Так он же рабочий. И на фронте за революцию воевал…

— В том-то и дело…

— Мой папа не воевал за революцию, — вздохнула Тамара. — Значит, мне никогда не быть пионеркой. Я так завидую вам…

Ребятам стало жалко Тамару. Разве она виновата, что ее отец не боролся за революцию! Но как и чем ей помочь?

— А что если упросить Зинаиду Антоновну, чтобы она поговорила с доктором? Все же он ее брат. Тетя Зина не против пионеров, — предложил Юрка.

Тамара покачала головой:

— Не послушает он тетю Зину. И она не станет его расстраивать такими разговорами. О, если бы тетя Зина была моей мамой! Она бы не возражала против того, чтобы я поступила в пионеры…

— Тетя Зина очень хорошая, — подтвердил Лешка. — Если бы все были такие, как она.

— Папа тоже говорил, что Зинаида Антоновна — «сознательный советский гражданин». Ведь она сообщила папе, что какой-то «больной» сделал отпечаток ключа от дверей клиники доктора, — дополнил Юрка.

— А я эту записку отнесла, Юра, твоему папе в больницу. Я даже не думала, что это очень важно.

— Ты поступила как пионерка! — похвалил ее Юрка.

— Как пионерка… — повторила задумчиво Тамара. — А галстук не смею носить…

И всем стало грустно. Сидели некоторое время молча. Тишину нарушал только ручей да шелест листьев. Тамара тихо и взволнованно запела:

Взвейтесь кострами,

Синие ночи,

Мы пионеры…

И вдруг, уткнувшись лицом в ладони, заплакала. Юрка энергично подхватил следующие строки песни, а за ним и Лешка:

Близится эра

Светлых годов…

Тамара подняла голову и заулыбалась сквозь слезы, вслушиваясь в слова песни.

Часть вторая

Они встретились на Задулинской: Жорка Борковский шел с работы, Лешка — со школы. На Лешкино приветствие Жорка не ответил с задором, как бывало: «Привет от рабочего класса!»

— А, Леша, — скривился он, пытаясь улыбнуться, и зашагал рядом молча. Он был куда выше Лешки, шире в плечах и всякому было видно — старше.

«Рабочим классом» Жорка стал недавно. Мать упросила директора завода «Металлист» Ивана Владимировича Браткова пристроить парнишку. «Отец погиб за Советскую власть, а мне кормить и одевать его не на что», — жаловалась, вытирая слезы. Жорку взяли на завод, хотя пока что и взрослым приходилось отказывать в приеме на работу.

И паренек возгордился. Он теперь рабочий — не чета мальчишкам, которые палками гоняют «черта» на улице…

— Ты с работы? — поинтересовался Лешка.

— Откуда же еще!

— Как там? Интересно?

— По-всякому, — Жорка махнул рукой. — С директором и инженером разговор сегодня был, — добавил как бы между прочим.

Леше показалось, что Жорка при встрече с ним нарочно изобразил усталого человека, для солидности.

— С директором? — удивился Леша.

— А что здесь удивительного? Вполне нормальное дело.

Дело, однако, вовсе не было нормальным, поэтому и переживал Жорка, хотя старался не подавать виду.

Во время обеденного перерыва он прилег на стружки в цехе и уснул. Перерыв окончился.

Тем временем смазчик Змитрок Кудыка, осматривая машины, подмазал пареньку усики и бородку.

На Жоркину беду, по цеху проходили директор завода Братков и инженер Заблоцкий.

— Полюбуйтесь, Иван Владимирович, на красавчика, — обратил внимание директора инженер.

Братков — высокий плечистый мужчина с продолговатым лобастым лицом, остановился.

— Любоваться тут нечем. Нарушение дисциплины. Поднимите его…

Заблоцкий нагнулся и потормошил Жорку за плечо:

— Что, молодой человек, не слышал гудка?

— Гудка? А что, был гудок? — вскочил Жорка, глупо улыбаясь.

Директор подумал, что парень нарочно, забавы ради, разукрасил себя.

— Ты эти задулинские штучки брось, — сказал сердито, — не то вернешься туда, откуда пришел…

Жорка испугался не на шутку. После того как он стал рабочим, возвращаться к дружкам и гонять «черта» на Задулинской было бы большим позором. И от матери бы влетело.

— Иди умойся, — приказал директор.

Так-сяк смыв усы и бороду, Жорка возвращался к своему рабочему месту. По дороге столкнулся с инженером Заблоцким. Директора с ним уже не было.

— Ну, теперь ты похож на человека, — улыбнулся инженер.

Жорка не нашелся, что ответить.

— Так ты, оказывается, с Задулинской улицы? — задержал Жорку Заблоцкий. — Знаю эту улицу. Там у вас над яром чудесно. Соловьи поют. Был раза два, слушал… А где ты там живешь?

— Ну, где Задулинская поворачивает направо. В начале Задулинского тупика…

— А-а, там такой большой дом в саду…

— Да, это дом доктора Леванцевича. Наш огород, а за забором их сад…

— Отец твой чем занимается? — продолжал интересоваться инженер.

— Нет отца. Погиб на фронте. Остались мы с мамой… — встревожился Жорка.

— Что мать делает?

— Помогает, если кто позовет, гряды полоть, жито жать, картошку копать…

— Так, так. Ну, иди работай…

— А меня не уволят?

Инженер похлопал паренька по плечу:

— Не бойся. Я заступлюсь.

Жорка успокоился. До конца дня старался работать хорошо, пока мастер не напомнил, что ему как подростку пора идти домой.

— Ты на второй смене учишься? — спросил Жорка, вспомнив про идущего рядом Лешу.

— На второй. Сегодня у нас пятого урока не было. Учитель заболел. Раньше отпустили…

— А у нас раньше отпускают только подростков, а все остальные — от гудка до гудка. Завод, брат.

Возле ворот Леванцевича мальчишки и девчонки гоняли «черта». Все стояли как раз на исходной позиции.

— Идите к нам, — позвали они.

— Как ты, Жора? — спросил Лешка.

— Не до «черта» мне сегодня, — ответил Жорка и повернул в свой двор.

Леша пошел дальше по Задулинской.

Кто на Задулинской не знает игры в «черта»! Гоняют «черта» и подростки, и юноши. Здесь проявляется ловкость, умение метко метнуть палку, побежать как можно быстрее за ней, чтобы «черт» не «боднул» — не то сам станешь «чертом».

Выбирают место для игры наиболее затишное, где редко появляются прохожие, и чтобы какой-нибудь малыш не вылез из подворотни и не угодил под палку.

Намечают круг посреди улицы и ставят в центре жестяную банку. Метрах в двадцати от нее через всю улицу проводят линию — исходную позицию. За линией становятся игроки. У каждого в руке палка.

Перед началом игры разыгрывают, кому первому охранять жестянку. Игроки берутся за палку, кто «покроет» — тот и «черт».

«Черт» становится подальше от жестянки, где-то в стороне у забора, и не сводит с нее глаз. В это время каждый из участников бросает палку, целясь в жестянку. Иногда бросают палки все вместе — «залпом». Как только жестянка сбита, все с криком бросаются за своими палками. В этот момент «черт» должен поставить жестянку на место и стеречь ее, чтобы снова не сбили, в то же время успеть «боднуть» кого-то из игроков и уже самому сбить жестянку. Если он успеет это сделать, «чертом» становится другой, тот, кого он уколол палкой. Но сделать это не так-то просто. Погонишься за одним, а в это время кто-то другой жестянку сшибет. И беги опять, ставь ее на место, быстрей коли кого-нибудь, потому что прежний «укол» уже «сгорел»…

Бывает так, что загоняют «черта» до слез. Да и сами набегаются вокруг жестянки до седьмого пота.

Родители, хотя многие в свое время и сами гоняли «черта», не любят эту игру. Сердятся:

— Еще глаза выбьете кому.

И действительно, случалось так, что сбитая жестянка попадала иному игроку в голову. Порой в азарте игры страдала рубашка, и тогда девчонки, стараясь выручить товарища, ее зашивали.

Чаще всего «черта» гоняли возле решетчатых ворот сада Леванцевичей. Дом доктора стоял в глубине сада. Игроки не нарушали его тишины, или почти не нарушали.

Лешке редко приходилось играть: то корову нужно было гнать в яр, то идти работать к Леванцевичу. Но когда за воротами раздавались удары по жестянке и голоса ребят, пареньку не работалось. И тогда тетя Зина, взглянув на него, говорила:

— Ну, поди и ты погоняй «черта». Всей работы не переделаешь…

Обрадованный Лешка бежал на улицу, в траве под забором находил припрятанную палку и становился в ряд на исходную позицию. Иногда к воротам сада подходила Тамара и через решетку с интересом наблюдала за игрой. Лешка в такие минуты старался сбить жестянку так, чтобы она со свистом пролетела как можно дальше. И как приятно было слышать, когда у Тамары вырывались слова восхищения:

— Молодец, Леша!

Появлялось желание погонять Листрата, когда тот становился «чертом», опередить его, выбить из-под его палки жестянку, которую, казалось, он вот-вот собьет, и наблюдать, как тот злится. А Листрат иногда пытался даже мстить за свое поражение.

Однажды он с палкой набросился на Лешку.

— Ты что… спятил? — ухватился за конец Листратовой палки Жора. Он как раз шел с работы. — Это же игра!..

— А я не хочу больше с вами играть, раз вы такие… — заявил сердито Листрат и, погрозив Лешке кулаком, пошел домой.

— Иди, иди, позови Тимку, — крикнул кто-то ему вслед.

Если бы Тимка был дома, Листрат конечно же вернулся б с ним и отомстил за обиду. Но Тимка сидел в тюрьме. И Дудины притихли.

Игра остановилась. Все теперь смотрели на Жорку. Совсем недавно он тоже гонял «черта» на улице, а теперь каждое утро ходит на завод и возвращается чумазым.

— Ты трубочистом работаешь, Жора? — поинтересовались мальчишки.

— Почему трубочистом? Я учусь на слесаря, а потом токарем буду, — с гордостью отвечал Жорка.

— А кто же тебя так вымазал?

— Кто же может меня вымазать? У машины замазался. Где-то нужно подвинтить, где-то подкрутить… Потом рукой по лицу махнешь… Пойдете на завод — узнаете. Там все вертится, крутится, гремит… Сунься к маховому колесу — чах, и головы нет.

Ребята, разинув рты, слушают Жорку. Никто из них не знает, что в слесарном цехе, где он работает, нет машин, а только станки с тисками.

Лешка хочет возразить: «Мой отец токарь, а приходит с работы чистый», — но сдерживается. Как-никак Жорка отвел от него Листратову палку. Впрочем, Лешка помнит, что Федор, брат его, поначалу возвращался с работы измазанный. И отец шутил:

— Не носом ли ты шлифовал металл?

Потом Федор стал возвращаться чистым, даже в белой рубашке с галстуком. На заводе можно после работы умыться под душем, переодеться. У каждого рабочего свой шкафчик, где хранится чистая одежда.

— А сегодня у нас авария была: пас слетел с трансмиссии. Инженер говорит мне: «Жорка, лезь ты. Кроме тебя никто не натянет приводной ремень». Я и полез. А это высоко, под самым потолком цеха… Вот так. А вы говорите — трубочист…

Хотя Жорка многое придумал, Леша слушал бы его еще, но надо было закончить работу в саду, а потом бежать в школу. По дороге, однако, подумал: «Все же лучше учиться на слесаря, чем таскать навоз под деревья Леванцевича», — и позавидовал Жорке.

Леша только закончил работу, как на аллее появилась Тамара. Она шла от ворот к дому. В руке ее был блестящий из черной кожи портфель и букет желтых кленовых листьев. Она увидела Лешку за кустами крыжовника, что тянулись по обеим сторонам аллеи, и остановилась. Потом подошла к нему.

— Разве ты не пойдешь сегодня в школу? — спросила.

— Пойду. Вот сбегаю домой, переоденусь и пойду. У нас же занятия с двух…

— А когда же ты делаешь уроки?

— Вечером, когда приду со школы. Малыши спят, никто не мешает…

— А когда же читать книжки?

— Утром, в яру. Корова пасется, а я сижу и читаю.

— Я бы так не смогла, — с участием взглянув на Лешку, призналась Тамара.

— Если бы мой отец был доктором, а я у него — единственным сыном, тоже, наверно, не смог бы, — улыбнулся Лешка. — Нас у отца семеро. Скоро сестра из деревни вернется…

Тамара не знала, чем утешить Лешу, и вдруг вспомнила:

— А я с Юрой была в кленовом сквере. Собирали листья. Видишь, какой букет…

— Моя мать на таких листьях хлеб печет…

— Тогда возьми их и отдай маме…

— Спасибо. Она уже испекла хлеб. Когда опять понадобятся, малыши насобирают и принесут.

— А в кленовнике так хорошо: желтые листья шелестят под ногами. Их там много-много… Все дорожки застланы золотым ковром.

Лешка посмотрел на Тамару: глаза ее блестели, каштановые волосы кучерявились на висках…

— Ну, мне пора идти, — спохватился паренек. — Передай тете Зине — я все, что она просила, сделал…

— Хорошо, Леша, передам, — пообещала Тамара и махнула ему вслед букетом кленовых листьев.

— Ешь, сынок, быстрее да выгоняй в яр Маргариту, а то она уже застоялась в хлеву…

За большим столом Алесь, Катя и Олег с аппетитом уплетают крупник. Янка с завистью смотрит на малышей. «Хорошо им, — думает. — Наедятся и пойдут играть». И Янка побежал бы на улицу, туда, где гоняют «черта», но эта корова… Лучше бы уж ее продали вместо Пестрого.

— Уроки когда я буду делать? — ноет Янка.

— Часика три попасешь, а тем временем я управлюсь здесь и приду с малышами, подменю…

Миска Лешкина пуста. Он съел свой крупник, переоделся, сложил книжки и теперь завязывает галстук. На мальчике новый красивый костюм. Это за проданного Пестрого и дрожки купили всем детям обновку. Лешка причесывает набок густые и как спелая рожь волосы и думает: «Пусть бы Тамара увидела его вот таким в саду». Умытое лицо его свежо, блестят серые живые глаза. Если бы не эти рыжеватые пятнышки на переносице, был бы ничего паренек. Но что поделаешь — веснушки не смываются…

— Продали бы уже и Маргариту, — говорит Янка, подымаясь из-за стола.

Уже не раз заводил отец с матерью такой разговор. Хотя и неплохо иметь для детей свой стакан молока, а все же забот с коровой хватает и старым и малым. А мальчикам надо учиться. Мать не соглашается с отцом: «Летом не ходят дети в школу, а весной и осенью как-то выкрутимся…»

— А крупник будете есть постный? — сердится мать на Янку, который повторяет отцовские слова. — Вам бы только носиться, задрав штаны, да «черта» гонять…

Янка бежит в хлев отвязывать корову. Мать, того и гляди, и за ухо дернет, или шлепнет по затылку. Она любит Маргариту и не представляет себе, как можно обойтись без буренки.

За Янкой, крикнув: «Я пошел!», выбегает из дома с сумкой Лешка.

— А с собой ты что-либо взял? — спрашивает мать.

— Да не надо…

— Как это «не надо»? Погоди.

Лешка ждет, пока мать вынесет ему два ломтя хлеба, намазанные постным маслом, и предупреждает Янку:

— Держись подальше от Листрата. Он бросался на меня с палкой, но Жорка его осадил. Еще начнет сгонять злость на тебе…

— Пусть только полезет, — храбрится Янка, но чувствуется по голосу — боится.

Лешка берет из рук матери хлеб и выбегает на улицу. Класть полдник в сумку он не собирается: еще постное масло просочится на тетрадь или учебник, тогда от Язэпа Сидоровича влетит и дети засмеют. Было уже однажды так. Хлеб он съест, пока дойдет до кладбища.

Только так подумал, раздался унылый голос Лачинской: «Ва-а-ся…», и сама она появилась в калитке.

— Нет ли у вас Васи?

— Нет, не было… — не задерживаясь, отвечает Лешка.

— Вот разбойник… Где он шатается? Мальчики приходили из класса, спрашивали: почему он не был в школе. А он же пошел в школу…

Лешка поворачивает за угол, выходит на Задулинскую улицу. До него все тише и тише доносится горестный голос Лачинской: «Ва-а-ся-а…»

А вот у кладбища маячит и хрупкая фигурка Васи. Он идет, понурив голову.

— Ты где был? — подбегая к мальчику, спрашивает Лешка.

— А что?

— Мамка тебя ищет! Она знает, что ты не был в школе.

Вася краснеет, моргает длинными черными ресницами.

— А я в цирке был на тренировке…

Вася забывает, что его ждет дома, и начинает увлеченно рассказывать:

— Арнольд берет меня в напарники. Знаешь, какие у него мускулы? Я уже делаю на его руках стойку…

Цирк в городе временный, заезжий. Когда он приезжает, над крутым берегом Витьбы поднимается высокий шатер.

— Что у тебя в бумаге? — потянул носом Вася.

— Хлеб.

— Дай кусман.

Лешка отдает Васе ломоть хлеба, а сам, комкая в руке бумажку, съедает второй.

— Все равно я убегу с цирком, — говорит Вася, жуя хлеб. Проголодался он, видно, изрядно. Не чувствует даже, как по бороде стекает желтая струйка постного масла.

Лешка не знает, что ему ответить, да и времени нет подумать.

— Погубишь мать, ты же у нее один… — он представляет, какое это горе будет для Лачинской.

Они расходятся. Лешка шагает быстро, чуть не бегом, а Вася медленно плетется, печально склонив чернявую голову. Арнольду он не случайно понравился. Мальчик, как кукла.

Вот и кленовый сквер. Слева от него, немного в стороне от центральной аллеи, приютился небольшой домик-водокачка. Там, в окошке, сидит пожилая женщина. Берет она по пол-копейки за ведро воды, а напиться можно и бесплатно. День сегодня хотя и сентябрьский, но теплый. Солнышко приятно пригревает. Особенно здесь, в затишном месте.

Женщина подает Лешке эмалированную кружку с прозрачной водой, поворачивается к стене, на которой висят ходики:

— Леша, торопись, уже без двадцати два.

Вода холодная, вкусная. После чашки супа и ломтя хлеба с постным маслом пьется с удовольствием.

— Спасибо.

— На здоровьечко, — добродушно улыбается женщина, — пионерчик…

Лешкина школа за Двиной, на Вокзальной улице. Есть и ближе — на Гоголевской, в которой учится Юрка. Почему отец записал Лешку и Янку в эту, что на Вокзальной, Лешка не знает. Возможно, в другой не было места.

Желтые листья клена кружатся в прозрачном воздухе и тихо опускаются на землю. Лешка идет по главной аллее. То здесь, то там женщины и подростки сгребают листья в кучу и набивают ими мешки. «Нужно и нам набрать» — думает Лешка. Листья — хорошая подстилка для коровы.

Навстречу идут мужчина и женщина. Они не спешат. Серое легкое пальто на мужчине расстегнуто, шляпа сдвинута назад. В руке его зонтик, на который он опирается, как на палку.

Женщина рядом с ним — стройная, красивая. Она очень похожа на учительницу Ванду Грушецкую. А может быть это она? Даже сердце сильно забилось. Нет. И голос не тот, хотя тоже приятный. Лешка уже слышит их разговор.

— Я ненавижу, Лида, твоего Браткова…

— Почему моего?.. Ты злой, Серж…

Лешка почувствовал приятный запах духов. Паренек оглянулся: над шляпой женщины кружил большой кленовый лист, и мужчина пытался пробить его на лету острым концом зонтика.

Мужчина с зонтиком! Вдруг Лешка вспомнил его. Это он гнался за Лешкой над яром. Да, это он. И женщина та же. Тогда она держала в руках васильки. «Хорошо, что они меня не узнали», — подумал Лешка и прибавил шагу.

В конце кленовника его ждал Юрка. Он поднялся с лавочки.

— Салют!

— Салют!

Они пионерским салютом приветствовали друг друга.

— Мама послала меня в магазин на Замковую, так я решил подождать тебя, — сказал Юрка, шагая рядом. — Дело есть. В охотничьем магазине, на витрине, я видел сегодня «монтекристо». Никельный, с длинным стволом. Не такой, как раньше продавали, с коротким. Стреляет теми же патронами, что и мелкокалиберная винтовка. Мелкокалиберный пистолет! Понимаешь? Вот я и подумал: а что, если мы соберем деньги да купим «монтекристо»? Сделаем в яру тир и будем учиться стрелять. А? Вот будет здорово!

— Здорово! — загорелся Лешка, но, подумав, спросил: — А сколько он стоит?

— Пятнадцать рублей. Лешка покачал головой:

— Разве мы столько денег соберем?

— Вот и я думаю — соберем ли? — уныло ответил Юрка.

Молча они спустились вниз по Гоголевской.

— А знаешь? — первым нарушил молчание Лешка. — Давай собирать кости, тряпки, ну — утильсырье. В яру и на огородах костей много.

— А кому они нужны, эти кости?

— Как кому? Принимают на пункте, на Смоленском шоссе. Сам видал. Пережженными костями, говорят, очищают сахар на сахарных заводах.

— Я этого не знал.

— Я тоже не знал.

Они вышли на площадь Свободы. Лешка взглянул на часы на городской ратуше.

— О, мне надо торопиться. А то Язэп Сидорович еще поставит в угол. А стоять в углу на радость сынку церковного старосты Мишки и богомолок Броньской и Проньской не хочется.

— Они еще воюют против тебя?

— Так и ждут, чтобы где споткнулся.

С того времени как Лешке повязали пионерский галстук, Язэп Сидорович не давал ему спуска. Придирчиво проверял, выучил ли уроки, чаще других вызывал к доске. Учитель явно искал повод, чтобы упрекнуть: «А еще пионер!» — но повода не было. А однажды сказал: «Возможно, и хорошо, что ты вступил в пионеры».

— Пионер не должен опаздывать. Садись в трамвай, — сказал Юрка.

Лешка сунул руку в карман:

— Всего две копейки…

— Вот тебе еще три.

Стали ожидать трамвая. Он уже спускался с горы по Смоленской на мост через Витьбу. Лешка вдруг вспомнил брата.

— Юра, помоги Янке.

— А что случилось?

— Как бы Листрат его не побил… У меня с ним стычка была. Отомстить может.

— Хорошо. Я пойду к нему. И начнем собирать утиль.

Подошел трамвай. Лешка отсалютовал другу и вскочил на подножку вагона.

Юра принес покупки домой, положил их на кухне. Мать была в школе, отца тоже не было. Он уже работал, хоть след от бандитской пули частенько напоминал о себе.

«Так какой же у меня план на сегодня? Пойти в яр к Янке собирать кости. А во что?»

В мешке картошка. Высыпать ее некуда. А если… Юрка снял с подушки наволочку. Потом передумал, опять надел ее на подушку. В кладовке среди грязного белья нашел другую, сложил ее и сунул в карман.

«Так, а дальше что?» — задумался Юрка. Он открыл дневник: «Прочитать отрывок из повести А. Пушкина «Дубровский». Юрка подумал еще немного: а что, если прочитать с Янкой и тем же Листратом в яру? Взял книжку.

На чистом листке бумаги написал: «Мама, я пошел по пионерским делам».

Но читать книжку и собирать кости в яру не довелось. Разыскивая Янку, Юрка сначала в зарослях увидал Маргариту. Вблизи паслась и другая корова. Прислушался. Тихо. Желтая листва опадала с ольховых деревьев. Журчал ручей. «Может, он камнем прибил Янку?» — встревожился Юрка. От Листрата можно всего ожидать…

Вдруг в ольшанике послышалось:

— Ай-ёеньки…

Юрка, сжав кулаки, стал пробираться сквозь заросли. И вдруг перед ним открылась такая картина: на небольшой полянке какой-то чернявый мальчик ходит на руках, а Янка и Листрат, разинув рты, наблюдают за ним.

Зрелище действительно было удивительное. Мальчик ходил на руках так ловко и уверенно, словно акробат на цирковой арене. Походил вниз головой, остановился, ровно вытянул ноги. И вот уже стоит на одной руке, затем сменил ее на другую…

— Ай-ёеньки! — взвизгнул от восторга Листрат. Такого чуда он никогда не видел.

Мальчик, наконец, встал на ноги.

— Еще раз, Вася, — попросил Янка.

— Погодите, немного отдохну, — ответил тот. — Вы теперь сами попробуйте. Это очень просто.

Листрат и Янка, опершись руками о землю, пытались так же подбрасывать ноги кверху, но тотчас же падали, как снопы.

— А вы вот так, — показывал им Вася.

Как-то незаметно для себя и для ребят в спортивные занятия включился и Юрка. Он пытался сделать стойку на руках, и у него получалось лучше, чем у других.

— Вот, вот, делайте так, как он, — показал на Юрку Вася.

Листрат и Янка еще несколько раз пытались стать на руки, но у них опять ничего не получилось.

— А Вася умеет еще и сальто делать. Вот здорово! Покажи, Вася, еще раз, — попросил Янка.

Ободренный похвалой, Вася разогнался, подпрыгнул, перевернулся в воздухе и… очутился в кустах. Оттуда вышел, хромая.

— Площадка маленькая для разбега, — пояснил, морщась от боли.

— Крепко ударился? — спросил Юрка.

— Не-ет, — Вася опустился на траву. Все присели около него.

— В цирке арена. Там упадешь, и ничего — опилки, мягко. А здесь земля, корни…

— А ты что, работаешь в цирке? — поинтересовался Юрка.

— Да нет. Арнольд меня учит. Он обещал взять меня в напарники. У него уже есть один такой мальчик, как я, а он хочет иметь двоих… Чтоб было трио. Он замечательный циркач.

— И давно он тебя учит?

— Давно. Еще с прошлого года. Потом они уехали с цирком в другие города. Этой весной снова приехали. Все лето бегал к нему…

— И тебя мамка пускала? — спросил Янка.

— Жди — пустит она меня. Возле цирка живет моя тетка. Мать пошлет меня к ней — а я в цирк…

— Васю мама бьет, а тетка ой как дубасит, — шепнул Янка Юрке. — Розгами. Они не выпускают его со двора. Боятся, что мы его испортим.

Вася услыхал слова Янки и приуныл. Вдруг его, губы задрожали и из глаз по смуглым щекам потекли слезы.

— Нога болит? — спросил Юрка.

Вася ничего не ответил, только пуще заплакал.

— Он боится идти домой, — объяснил Янка. — Выручи его, Юра. Если ты его отведешь домой, его не станут бить.

— Я готов, — согласился Юра.

— Не пойду я домой. Мамка знает, что я не был в школе. Все равно побьет.

— А папа? — спросил Юрка.

— И папа будет бить. Сегодня понедельник, у него; выходной в театре.

— А кто он — артист?

— Нет. Контролер на галерке, — пояснил Янка.

— Что же делать?

— А ты скажи, что был у тетки, — посоветовал Янка.

— Нельзя. Они знают: тетя с дядей уехали в деревню копать картошку.

— И все же домой нужно идти, Вася, — сказал Юрка. — И чем раньше, тем лучше.

— А ты возьми его, Юра, к себе, а потом вместе с папой отведи домой. Они побоятся милиционера.

— И спрячутся под кровать, — ни с того ни с сего вставил Листрат. — У него же в кобуре наган.

Юрка улыбнулся:

— Мой папа не такой уж страшный.

— Не страшный? А Тимку в тюрьму посадил. Батя сказывал, что он за Вишнякова страдает.

— Тимка твой стрелял в моего отца. За это и осудили его. Он сам себя посадил в тюрьму… — отпарировал Юрка, строго взглянув на Листрата. — И тебе не советую бросаться камнями.

Листрат покосился на Юрку:

— А я не попал тебе в голову! И судить меня нельзя…

— Никто тебя не собирается судить. Ты лучше дружи с нами, книжки давай вместе читать…

— А я с антихристами не дружу, — оскалился Листрат и пошел к корове.

— Как хочешь, — махнул рукой Юрка. Его сейчас больше беспокоило: как быть с Васей?

Выручил Янка:

— Скажи маме, что на лестнице в школе оступился и подвернул ногу, а Юрка помог отвести к доктору. Подтвердишь, Юра?

Юрка с удивлением посмотрел на Янку:

— Когда ты научился так врать?

— Разве это вранье? Ногу же он повредил! Болит, Вася, нога?

— Болит, — кивнул головой Вася. Ему понравился совет Янки. Мать, конечно же, расчувствуется и пожалеет. Покричит, но бить не станет.

— Ну вот, а где он покалечил ногу, не имеет значения.

— Ладно, — согласился Юрка, хотя лгать не любил. — Только надо разыграть эту сцену более правдиво. В клинике обязательно перевяжут ногу. — Он заметил в беседке Тамару. — Пойдем, Вася. Попросим у Тамары бинт.

Вася встал. Ступил на ногу и ойкнул. Нога действительно болела. Пришлось вырезать палку. Опираясь на нее, Вася с Юркой дошел до кручи, над которой возвышалась беседка.

— Тамара! — окликнул Юрка.

— Ой, Юра! — захлопала от радости в ладоши девочка. — Какие вы молодцы, что пришли. Я брошу вам веревку.

Тамара вытащила из-под скамейки веревку, привязала один конец к столбу беседки. Раскрасневшаяся, наклонилась над перилами.

— Ловите!..

Юрка поймал конец веревки, подергал:

— Крепко. Можно подниматься. Давай сначала ты, Вася.

Вася ухватился за веревку. Забыв от волнения про боль в ноге, ловко и быстро стал подниматься вверх. Юрка позавидовал его ловкости. Он так не сумеет. А Тамара аж запрыгала от радости: наконец-то исполнилось ее желание…

Вслед за Васей стал подниматься и Юрка. Но не так быстро и ловко, хотя старался изо всех сил. Под конец руки его стали слабеть, однако восторженные возгласы Тамары ему придали силы.

— А теперь спрячем концы и будем играть. Папа с мамой отдыхают…

— У нас срочное дело, Тамара. Нужен бинт, — сказал Юрка.

— Зачем? — насторожилась девочка.

— Перевязать Васе ногу. Он крепко ушибся.

— Рана есть?

— Нет. Возможно, только ушиб, а может, растяжение…

— Очень болит?

— Когда стою или наступаю… — поморщился Вася.

— Какая беда! Сейчас принесу бинт и йод, — сказала Тамара и побежала по аллее к дому.

— У нее красивая фигурка и руки, — оценил Вася тоном знатока. — Ее Арнольд тоже взял бы в цирк. — И уже с увлечением начал рассказывать про цирк: какие там гимнасты, клоуны, дрессированные зверюшки…

— Ты любишь цирк? — спросил Юрка.

— Очень. Бросил бы все и жил там…

— А родители?

— Они злые. Постоянно ссорятся между собой, а на мне зло сгоняют. Маму, конечно, жалко, — понизил голос Вася. — А у тебя хорошие родители?

Родители у Юрки были хорошие и отзывчивые. Он очень любил их. Но хвалить их сейчас… Ему не хотелось, чтобы Вася переживал еще больше.

— Я люблю рисовать, — уклонился он от ответа. — Ты посмотри, Вася, какая красота…

С беседки яр был далеко виден в одну и другую сторону. Круча, на которой стояла беседка, напоминала нос корабля. Сейчас этот корабль плыл по желтому морю: яр был залит послеполуденным солнцем.

Прибежала Тамара.

— Ну вот, принесла, — лицо ее светилось, оттого что она сделала доброе и нужное дело. — Клади на скамейку ногу…

Перевязав Васе ногу, Тамара через сад провела мальчиков к воротам и выпустила на тихий Задулинский тупик. Отсюда недалеко было до Васиного дома. А если по меже через огороды — то и рядом совсем. Но Вася захотел войти в свой дом не со двора, а с парадного входа и повернул с тупика на Задулинскую улицу. Он шел прихрамывая. Юра поддерживал его, так как палка осталась под кручей.

— Большой у них сад, — сказал Вася, оглядываясь.

За решеткой ворот, словно узница, стояла Тамара. Юрка тоже повернулся и махнул девочке рукой.

— Сад хороший, но за ворота отец выпускает Тамару только в школу. А она рвется к ребятам. Она хороший друг…

— О, ее Арнольд непременно взял бы в цирк…

Юрка улыбнулся: да этот мальчуган смотрит на все с цирковой арены.

Чем ближе подходили к дому, тем более унылым становился Вася, а когда взошли на крыльцо и Юрка постучал в двери, мальчик задрожал и спрятался за спину своего нового друга.

— Кто там? — раздался скрипучий болезненный голос.

— Откройте, пожалуйста, — сказал Юрка и взглянул на побледневшее лицо Васи. «Хорошо, что я не оставил его», — подумал.

Загремели засовы, и в проеме двери появилась мать Васи. Голова ее была повязана мокрым полотенцем. Увидав сына, она хотела что-то сказать, но Юрка опередил ее.

— Не пугайтесь. С Васей все в порядке… Но, разрешите, я доведу его до кушетки…

Только теперь Лачинская увидела, что у сына забинтована нога.

— Что с ним? Что с тобой?..

— Оступился на лестнице в школе, — едва не заплакал Вася. — Хорошо, что Юра оказался рядом. Он сразу же повел меня к доктору…

— Чуяло мое сердце. А я ж тебе сколько раз говорила — смотри под ноги, не задирай голову — и поплыл неудержимый поток слов.

Вася, понурив голову, сидел на кушетке.

— Это же ты мог с лестницы полететь и вниз головой, — досадовала мать. — Отец бы тебя за это…

Но отца дома не было. Вася почувствовал облегчение, осмелел и чуть не испортил все дело:

— А в цирке, случается, падают с трапеции и ничего…

— Еще не хватало, чтобы ты полез на ту пецию…

Вася открыл уже было рот, чтобы уточнить название спортивного снаряда, но Юрка вовремя толкнул его в бок:

— Послушай лучше, что мать говорит.

— Вот, вот, — подхватила Лачинская. — Я ему все время то же самое твержу… Дал же бог людям умных детей. Вот он, — Лачинская кивнула на Юрку, — не подвернул себе ногу. А тебя носит всюду…

Тяжело переступая, она пошла на кухню. Загремела заслонка в печи.

— Даст поесть… — обрадовался Вася.

Зазвенел звонок. Окончился последний урок. Но дети не подняли шум, как обычно. Не спеша, стали складывать свои книжки. На всех произвели огромное впечатление рассказы Чехова «Ванька» и «Спать хочется», которые только что прочитал им Язэп Сидорович. Лешке показалось, что подобрел и учитель. Собирая тетради и учебники со стола, он добродушно улыбался: покорил-де ребят Чеховым.

— Сенькевич, а ты останься… — вдруг задержал он Лешку, который уже собрался идти.

Лешка вернулся и сел за парту. «За что? — подумал он. Наказывать вроде бы не за что. На четвертом уроке Язэп Сидорович даже похвалил его, возвращая тетрадь с упражнением:

— Хорошо, Леша. Чистенько и без ошибок.

А Мишке, своему любимчику, сделал замечание:

— Мог бы и лучше постараться.

Тетради Броньской Марии и Проньской Евы наставник положил на их парту, ничего не сказав. Привыкшие к похвалам, девочки едва не заплакали от обиды: Лешку похвалили, а их нет…

Мишка, проходя мимо Лешкиной парты, процедил сквозь зубы:

— Достукался, пионер. Посидишь теперь…

И богомолки, угодливо попрощавшись с учителем, чмыхнули с издевкой в сторону Лешки. Тот еле сдержался, чтобы не показать им кукиш.

Учитель тем временем убрал учебники со стола в портфель. Откинувшись на спинку стула, он смотрел на ученика молча: видимо, обдумывал, с чего начать разговор.

— Так мы с тобой, Леша, почти соседи, — сказал с неожиданной теплотой в голосе Язэп Сидорович. — Я живу на Сенной площади. Ты, очевидно, знаешь…

— Да, видел однажды, как вы шли с ведром к нашей водокачке…

А о том, что видел учителя вместе с архиереем, Лешке напоминать не хотелось. Тогда сгоряча, от обиды, нагрубил он классному. Но тот сам теперь вспомнил:

— А в другой раз с архиереем… Лешка опустил голову.

— Ну, что же ты молчишь: был такой случай? — Язэп Сидорович помолчал, потом, как бы между прочим, пояснил: — Тетка тогда у меня померла. Она была набожной. Известное дело — старорежимный человек. Пришлось пригласить архиерея. Такова была ее воля. Вот я и шел с ним на похороны…

Лешка взглянул на учителя. Взгляд его словно говорил: откуда мне было знать все это?

— Ну, а мама твоя не была против того, что ты вступил в пионеры? — переменил тему разговора учитель.

— Нет, — ответил Леша.

— Ну, и хорошо. — Взглянув в окно, за которым на Вокзальной уже вспыхнули электрические фонари, Язэп Сидорович сказал: — Ну, беги домой. Поздновато уже.

Однако Лешка не сразу пошел домой. Открыл еще дверь в пионерскую комнату. Здесь в окружении ребят сидел в пальто пионервожатый Дмитрий Касьянов. Видимо, он забежал на минутку, идя с работы.

— Вот и его отец, — вожатый кивнул в сторону появившегося Лешки, — ездил сегодня от завода ремонтировать коммунарам молотилку. Какие это молотилки… Со временем мы будем делать лучшие. Вот только побыстрее наладить бы все станки и машины…

Месяц назад горком комсомола послал Касьянова пионервожатым в Лешкину школу. Он хорошо поставил пионерскую работу в школе, где учится Юрка, а здесь некоторые учителя неодобрительно, даже издевательски относились к первым пионерам. Вот и поручили молодому энергичному рабочему-комсомольцу исправить дело, изменить обстановку. Лешка очень радовался такой перемене, а Юрка жалел: «Очень привыкли мы к Касьянову, хотя и новый пионервожатый — комсомолец из железнодорожного депо — тоже неплохой вожак».

— А кто все же разрушил завод? — спросил Алесь Гавриленко, лучший спортсмен в школе.

— Известно кто — капиталист, — ответил Касьянов. — Бывший хозяин завода. — Передовые рабочие были на фронте. А подхалимов он подкупил: они и вывели из строя важнейшие дорогостоящие части оборудования, возможно, припрятали с расчетом — а вдруг вернутся старые порядки? Ищи — где что. Оборудование в основном заграничное — попробуй найти к нему запасные части. Вот и страдаем. А сколько людей без работы осталось!

— Где теперь капиталист? — поинтересовались ребята.

— Удрал. Возможно, и за границу. Капиталы свои они там в банках хранили. Ест, пьет и посмеивается: попробуйте обойтись без моих машин. Революции вам захотелось? Вот вам революция — голод. Но ничего, без капиталистов обойдемся. Мы, рабочие, наживали для них капиталы.

Лешка слушал пионервожатого и вспоминал, как тяжело довелось отцу после войны без работы, как искал он заработка, чтобы прокормить семью. И само собой вырвалось:

— Вот поймать бы того буржуя и заставить собственными руками восстановить все, что разрушил!

Касьянов улыбнулся, и все пионеры засмеялись: уж очень воинственный был у Лешки вид.

— А что я плохого сказал? — смутился Лешка.

— Правильно, Леша, — поддержал его Касьянов. В последнее время он не раз наблюдал, как возмущались рабочие несправедливыми порядками, как бурлила в них классовая ненависть. А ведь Лешка был сыном рабочего.

На улице загремел трамвай. Задрожали в окнах стекла.

— Дзынь-дзынь!.. — монотонно и непрерывно звонил кондуктор, призывая прохожих посторониться: уж очень близко от тротуара были рельсы. Касьянов посмотрел на часы:

— Пора, ребятки. Споем на прощанье и пойдем, — и сам начал:

Взвейтесь кострами,

Синие ночи…

Все дружно подхватили:

Мы пионеры —

Дети рабочих.

Близится эра

Светлых годов.

Клич пионеров:

— Всегда будь готов!

Со школы домой Лешка возвращался с Зосей Гавришук. Девочку эту с длинной золотистой косой и васильковыми глазами привел в конце сентября в класс директор школы.

— Вот новая ученица, — сказал он. — Ее вместе с родителями наше правительство вырвало из застенков Западной Белоруссии. Теперь она будет учиться в нашей советской школе.

Преподаватель математики Геннадий Казимирович Аврамович (старый уже человек, он очень хорошо знал свой предмет, но был ужасно близорук, из-за чего постоянно путал учеников) посадил Зосю за парту рядом с Лешкой. Урок продолжался.

На переменке все обступили Зосю. Сначала присматривались к ней, не решаясь заговорить: все же девочка прибыла из-за кордона, где властвовали капиталисты и помещики. А узнать обо всем хотелось. Наиболее смелой оказалась «святая троица». Мария Броньская что-то шепнула Мишке Кроту. Ева Проньская кивнула: «Ага, спроси».

И Мишка спросил:

— А церковь там у вас была? Молиться можно? Зосю удивил такой вопрос, однако ответила:

— Была…

— И ты молилась?

— Я — нет. Тата меня не принуждал молиться.

— Твой батька безбожник! — выкрикнул Мишка.

— Я тоже, — спокойно сказала Зося. Броньская и Проньская поморщились.

— А разве в школе у вас не преподавали религию? — спросила Броньская.

— Преподавали. На эти уроки ходили католики. А я — православная.

— Да что вы тут обедню наладили! — не выдержал Лешка. — Зося, это интересует только «святую троицу»: Михаила, Марию и Еву. Ты лучше расскажи, как там люди живут.

Лешку поддержали:

— Да, да, расскажи, Зося. Ведь там наши белорусы, — сказал Володя Биневич. У него были родственники в Западной Белоруссии, где-то в деревне за Столбцами. От них изредка приходили письма, из которых Володя знал о тяжелой жизни за кордоном. Биневичу было стыдно перед Зосей за «святую троицу», которая испортила начало знакомства.

— Живут тяжело, — начала Зося. — Борются за лучшую жизнь…

Всю переменку она рассказывала о крестьянско-рабочей Громаде, в которой был и ее отец.

На втором уроке учитель Аврамович вызвал Зосю к доске.

— Начерти треугольник и докажи равенство углов. Зося начертила треугольник, но когда доказывала равенство углов, пользовалась польской терминологией. В классе притихли. Зося волновалась.

— Когда конт1 одного конта…

— Ничего, ничего, — подбадривал ее учитель. — Я понимаю…

И в этот момент Мишка на весь класс рявкнул:

— Конты-шмонты, пшекае неизвестно что…

Зося покраснела, словно ее обдали кипятком. Учитель вскочил.

— Кто сказал это — пусть выйдет из класса! — и стал искать близорукими глазами обидчика.

Мишка нагло улыбался.

— Долго я буду ждать? — спросил учитель. — Там, в Западной Белоруссии, где жила Зося, позакрывали белорусские школы. Гавришук не имела возможности учиться на родном языке. Это трагедия половины населения Белоруссии. Тот, кто обидел девочку из угнетенного края, пусть выйдет и подумает о своем поступке.

Миша не тронулся с места, но уже не улыбался.

— Неужели вам не стыдно за своего одноклассника? Вы что, солидарны с ним?

И тут Лешка взорвался: выскочил из-за парты, подбежал к Мишке и схватил его за шиворот:

— Вон из класса, церковная крыса…

И все ученики, за исключением Броньской и Проньской, подхватили:

— Вон, вон!..

С того дня началась дружба Лешки с Зосей. Однажды, когда им довелось вместе идти со школы, Зося рассказала, что ее отца посадили в тюрьму за то, что он добивался права белорусам учиться на родном языке и вообще жить без помещиков и капиталистов. Отца выпустили лишь тогда, когда понадобилось обменять на него какого-то ксендза…

— Мы с мамой очень рады, что теперь живем тут. А папа говорит, что он должен вернуться и бороться, потому что он не может дышать свободным воздухом, пока там наши братья-белорусы в неволе.

На мосту через Двину Зося остановилась.

— Давай посмотрим на реку, — предложила она.

— Давай… — Лешка любил особенно вечером смотреть на реку, когда зажигались бакены, плыли баржи и пароходы.

Они облокотились на перила и стали смотреть вниз. Там пенилась и бурлила вода. Впереди мелькали красные огоньки бакенов, они указывали дорогу судам.

— Куда она течет? — спросила Зося.

— В Ригу…

Зося недоуменно посмотрела на Лешку.

— Ну, в Балтийское море, а там город Рига, — объяснил Лешка.

— Ах да, — спохватилась Зося, — это же Западная Двина…

Лешка вдруг вспомнил плотогона дядю Костю. «Может быть, и он сейчас плывет туда с листовками к рабочим, как когда-то до революции? Там же еще буржуи…»

— А ты видела живого капиталиста? — спросил Лешка.

— Пожалуй, нет. Полицейских видела. Ворвались однажды в нашу квартиру ночью. Перевернули все в доме, распороли багнетами2 подушки. Забрали тату и ушли. Потом возле тюрьмы, когда мы принесли татке передачу, проезжал свадебный кортеж. В экипажах сидели богатые люди, но кто это был, помещики или капиталисты, не знаю. Говорили, буржуи…

— А они были толстые? Если толстые — значит, буржуи.

Зося пожала плечами.

— Кажется, нормальные. Даже один был очень худой, а люди говорили — буржуи…

На Замковой, возле четырехэтажного дома, в котором жила Зося, остановились.

— Зайдем к нам, — пригласила Зося. — Мой тата видел и капиталистов и помещиков. Они его запрятали в тюрьму. Он все расскажет…

Лешке очень хотелось увидеть отца Зоси. Он представлял его таким борцом, каких изображают на плакате. Тюремная решетка, за ней мужественное лицо человека, а внизу надпись: «МОПР — помоги!» Леша тоже не раз давал деньги на МОПР. Особенно в дни Первомая, когда с жестяными ящиками ходили комсомольцы и пионеры и собирали деньги на МОПР. Леша знал, что это международная организация помощи революционерам. Тому, кто опускал в ящик медяк, прикрепляли на груди красный бант. И Леше тоже.

Теперь он имел возможность увидеть живого революционера. Но Лешка растерялся: слишком неожиданным было это предложение.

— Нет, Зося. Сегодня поздно. Как-нибудь в другой раз… — ответил Леша.

Они расстались.

На Замковой было светло и людно. По древней улице города гуляла молодежь. На Гоголевской — уже затишнее, а на Покровской и Задулинской — только редкие фонари мерцали в темноте.

Страшновато было идти мимо кладбища. Хотя Лешка и не был из числа трусливых, все же озирался по сторонам. И чтобы подбодрить себя, запел «Взвейтесь кострами».

С этой песней он и дошел до самых ворот дома.

Во дворе Лешка вздохнул с облегчением. Зиська бросилась к нему под ноги, стала лизать руки. Окна дома были освещены. В одном из них Лешка увидел Янку. Он делал уроки. В другом — самовар на столе, за столом отец и Лачинский. Малышей мать, как она говорила, загнала на куросадню3.

По понедельникам, когда в театре был выходной, Лачинский приходил к Сенкевичам, чтобы поговорить о том, как жилось раньше и как теперь живется. Лешке не нравились рассуждения Лачинского. «Вот в те времена бывало: в театре богатая публика, туда повернешься, сюда — и в кармане звенит. А теперь — одна шантрапа. На лимонад не даст», — любил повторять он. Отец спорил с соседом, даже в глаза называл его «панским холуем». Лачинский вскакивал и, заявив, что ноги его тут больше не будет, со злостью хлопал дверью. А в следующий понедельник опять приходил, и повторялось все то же самое.

Уже в сенях Лешка услышал — за столом спорили. Говорил Лачинский:

— Ни сеялок, ни молотилок вы изготовлять не сумеете. Нет у вас на заводе головы.

— Господина фабриканта… Грюнберга.

— Вот, вот. Это была голова! Предприниматель. Немец, образованный, культурный. Подашь ему шубу — и в руке бумажка хрустит…

— Тебе он на чай давал, а рабочих обдирал как липку.

— А что твой Братков? — горячился Лачинский. — Придет в театр: «Здравствуйте, товарищи». Посмотрел спектакль: «Спасибо, товарищи». И пошел. Ешь сам свое «спасибо», товарищ директор. «Спасибо» в карман не положишь. И в рюмку не нальешь. Господин Грюнберг поил всех артистов. И нам, служивым, перепадало…

— С панского стола.

— Пусть, но перепадало…

— Гордости у тебя нет, Максим. Мать увела Лешку на кухню кормить.

— Садись, сынок, здесь поешь. Лачинский где-то взял чарку и по старому режиму плачет…

— Братков — рабочий, такой же как и мы, — доносился в кухню голос отца. Спорщики не унимались.

— Вижу сам, что рабочий, не граф. К тому же малограмотный. Говорят, секретарша Грюнберга помогает Браткову в чертежах разбираться. Как же он может заводом руководить! Это ж машины, техника…

— Технику и машины Братков как раз знает. Мозолями ее чувствует…

— Э-э… Что вы там чувствуете! Темные люди. Разрушать только можете. Такой завод разнесли по винтику…

Отец Лешки возмутился:

— Кто разнес?

— Вы, а то кто ж?

— Твой господин Грюнберг, вот кто. Которому ты шубку подавал. Он и разнес.

— Сам, своими белыми ручками? — хихикнул Лачинский.

— При помощи таких лизоблюдов, как ты! — вскипел Лешкин отец.

— Ну, все. Разговор, наконец, окончился, — сказала мать.

И действительно. Лачинский хлопнул дверями и, ругаясь еще во дворе, вышел на улицу.

А Лешка уже в кровати вспомнил человека с зонтиком, которого как-то встретил в сквере. От него первого он услыхал фамилию — Братков. Значит он и та женщина говорили о директоре завода «Металлист», — засыпая, думал Лешка.

Наступила скучная осенняя пора. Ветер посрывал листья с ольховых деревьев в яру и оголил сады. А дожди прибили опавшую листву к земле. Непрестанный дождь загнал ребят в дощатник, где когда-то стояли дрожки. Здесь можно было хоть на «голове ходить» и Лешкина мама не ворчала: «Угомонитесь ли вы наконец?»

Сюда прибегал и Вася. Лачинская, присмотревшись к Юрке и Леше, убедилась, что пионеры не научат сына плохому.

Вырвавшись на волю, Вася и впрямь «ходил на голове» — делал стойки, сальто…

— Не мешайте, — сдерживал он малышей, которым тоже хотелось постоять на руках. — Мне нужно тренироваться. Здесь только и могу…

Если бы его мать видела, какие он выделывает трюки, схватилась бы за сердце.

Из деревни приехала Лешкина сестра Янина, гостившая у тетки. Ей там было хорошо. Тетка заботилась о ней, как о родной дочери. Первый стакан парного молока — гостье. Яичко, сметана, вершки — тоже ей. Мать знала, куда посылала любимую дочку в тяжелые голодные годы. Да и дома Янину не обижали.

— Она же у нас единственная, — урезонивала мать мальчишек, когда они начинали бунтовать: «Все Янине да Янине…»

— Почему единственная? А Катя?

— Катя еще сопливая, — ворчала мать, — а Янина — барышня на вылете. Оставит нас — будете жалеть.

Кому-кому, а Янине мать давала лишний часок поспать и работой не загружала. А уж если обновка — в первую очередь ей. Сама мать в детстве и юности нагоревалась и хотелось ей, чтобы дочь эти годы вспоминала добрым словом.

Расходы с приездом Янины в семье возросли, и мать присматривалась уже к Лешке: не пора ли его устроить на завод? Паренек вырос за лето, хоть и остался худощавым.

Янина поступила на подготовительные курсы в пединститут. В свободное от занятий время в дощатнике собирала детей, читала им книжки. Она была красивая, непоседливая, умела увлечь, уговорить, убедить. Ей даже удалось Листрата заинтересовать. Но, перед тем как войти в дощатник, он спросил:

— А того антихриста там нет?

— Какого антихриста? — удивилась Янина.

— Который с красным галстуком.

Впервые Листрат услышал художественный рассказ. И он взволновал его. Дома пересказывал матери все, что читала Янина. Услыхал старший Дудин. Сунул под нос сыну здоровенный, как гиря, кулак:

— Попробуй еще хоть раз послушать то, что пишут в тех антихристовых книжках… Приехала кансамолка… Мало пильенеры глаза мозолят? Чтоб твоей ноги больше там не было!

Но так сталось, что почти все соседи, и старые и малые, начали заглядывать в дощатник Сенкевичей. Смотрели, удивлялись. Даже Дудин не выдержал, пришел, а потом чертыхался:

— Антихристы, чего выдумали…

А все Вася. Однажды он принес целый рулон театральных афиш и плакатов. Каких там только не было картинок и фотографий! И портреты артистов, и сцены из спектаклей…

— Где ты это взял? — спросил Юрка.

— Татка с театра приносит. У нас вся кладовка ими забита.

— Давай их развесим, — предложил Лешка. Ребята взялись за работу. Прибили к стенкам яркие плакаты и афиши. Как раз и гвозди с большими шляпками нашлись. Красиво и уютно стало в дощатнике. И уходить не хотелось.

Мать как-то зашла проверить, что это дети притихли, и ахнула:

— Как в клубе!

Потом стали заглядывать соседи. И тогда у Юрки родилась идея:

— Давайте подготовим представление. Спектакль будет платный, по пятаку за билет. И тогда скорей соберем деньги на «монтекристо».

Оставалось найти пьесу, наметить исполнителей и начинать репетиции.

Зинаида Антоновна привела Лешу в отдаленный угол сада над самым яром и сказала:

— Вот здесь и будем копать…

Неподалеку лежала куча почерневших листьев и мусора. Все это надо было собрать и закопать, чтобы снег лег на чистую землю. Правда, листья можно было сжечь, но когда они сгорят, такие мокрые… А ждать, пока высушит солнце, малая надежда.

Утро выпало пасмурное. По небу низко плыли дождевые тучи. Яр окутала мгла.

Зинаида Антоновна ушла за лопатой для себя. А Лешка начал копать в указанном месте. Черный пласт земли поддавался легко, и вскоре паренек добрался до глины. Копать стало тяжелее. Лешка сбросил куртку, расстегнул ворот рубашки. Белесая чуприна его взмокла. На переносице появились мелкие капли пота. Они становились все крупнее, стекали по щекам, а одна даже повисла на кончике носа. Лешка смахнул ее и выпрямился.

Он решил отдохнуть. Да и торопиться не было нужды. Сегодня воскресенье. Если бы тетя Зина не позвала помочь в саду, мать нашла бы дома работу. А ее делай не делай, эту домашнюю работу, — конца не видно. Здесь хоть заработаешь, матери деньги отдашь, и она скажет: «Спасибо, сынок, деньги как раз очень нужны».

А когда они не нужны?.. Такая семья! «Эх, скорее бы пойти на постоянный заработок, а не так, от случая к случаю, — думает Лешка. — На завод. Вместе с отцом, как взрослый, ходить на работу, вместе зарплату получать, вместе домой возвращаться». Учиться можно и работая. На вечернем рабфаке. Как учился старший брат Федор. А ему тогда было не на много больше лет, чем теперь Лешке.

Холодный ветерок напомнил — пора погреться. Лешка наклонился, воткнул заступ в глину, а когда выпрямился, чтобы глину отбросить, увидел Тамару. Она вприпрыжку бежала к яме с лопатой, а за ней, не торопясь, шла Зинаида Антоновна.

— Я тоже хочу копать, — возражала племянница тетушке, которая утверждала, что и без нее обойдется. Правда, Зинаида Антоновна была убеждена, что физическая работа девочке не повредит, но родители Тамары были другого мнения. И тете Зине не хотелось выслушивать их упреки.

На Тамаре был костюм не совсем подходящий для работы в саду, но попроще у нее вряд ли что было.

— Добрый день, Леша. Пришла помогать…

— Ну, ну, — улыбнулся Лешка. Он почувствовал, что она пришла помогать именно потому, что он здесь.

— Вот нагонишь мозоли и не сможешь играть на пианино, тогда будет мне, — ворчала, подойдя, Зинаида Антоновна. — Ты лучше постой, а мы с Лешей сами управимся.

— Ой, тетя, оставьте: я играю пальцами, а не ладонями…

Тамара с силой воткнула лопату в грунт. Отбросила глину. Потом еще раз копнула…

— Не торопись, — посоветовал Леша. — С непривычки натрешь мозоли.

После третьей лопаты Тамара уже дышала с трудом, но не сдавалась. На ее покрасневшем лице появились капельки пота. «Старается, — подумал Леша, — может ради меня?». И эта мысль почему-то была ему приятна.

Тетя Зина не могла стоять без дела, к тому же не хотела «висеть» над увлеченными работой детьми.

— Я пойду за граблями, буду подгребать листья, — сказала, уходя от ямы.

— Отдохнем немного, — остановил Леша Тамару.

Сигнал был подан вовремя. Тамара заметно устала, но первой не хотела объявлять передышку.

— Да, пожалуй… — согласилась девочка.

— А у тебя крепкие руки! — удивился Леша.

— Тренировка. Сколько лет бью пальцами по клавишам. Дай-ка свою руку… Что, чувствуешь?..

— Чувствую… — покраснел Леша от прикосновения ее мягких пальцев и крепкого пожатия.

После небольшого перерыва Тамара тряхнула кудрями и опять начала энергично работать. Она впервые была с Лешей так близко: дышала, говорила, сталкивалась с ним лицом к лицу, смеялась. Впервые и Лешке было так приятно работать.

Во время следующей передышки он сказал:

— У нас есть свой клуб…

— В школе?

— В школе — пионерская комната. А то у нас во дворе, в дощатнике. Сами оборудовали. Там когда-то дрожки стояли…

— Те, на которых бандиты пытались увезти моего папу?

— Да. Когда дрожки продали, много места освободилось. Мы с Юрой решили сделать сцену и поставить спектакль.

— А меня возьмете? — загорелась Тамара.

— Возьмем. Только вот, пустит ли тебя отец?

— Буду я его спрашивать, — расхрабрилась Тамара. — Конечно же, он меня не пустит. А я тихонько… Тетушка меня выручит…

— А мама?

— То же, что и папа: «Ах, ох — как можно!» А если бы они увидели меня здесь с лопатой? Обморок! Хорошо, что они ушли в город. Пусть бы они чаще уходили из дома…

— Ты не любишь своих родителей?

— Почему же. Люблю и жалею. И сожалею: почему мы не бедные?

— Что же в этом хорошего?

— Борьба за жизнь: когда ты сам делаешь для всех и для себя. А когда тебе все подано на блюдечке с золотой каемочкой… — Тамара поморщилась. — И еще. «Где есть авторитеты, там неизбежно духовное рабство…» Знаешь, кто это сказал? Максим Горький. А мой папа — авторитет.

— А что, Горький писал про твоего папу? — удивился Лешка.

Тамара рассмеялась:

— Не про него он писал, а вообще… Я же, читая, подумала про своего папу: если он сказал — точка и не смей возражать. Рабу остается молчать или лгать…

Тамара удивила Лешку. Она открывалась перед ним совершенно не такой, как он себе ее представлял. Она всегда казалась ему изнеженной девочкой из богатой семьи, хоть и очень отзывчивой.

— Ты мне завидуешь? Тамара подумала:

— Если б была мальчишкой — конечно. Эх, будем копать!

Из-за туч блеснуло солнце — и все вокруг оживилось.

— А Вася говорит — будем делать арену, как в цирке, а не сцену. Опилок наносим… — вновь заговорил о дощатнике Леша.

— Какой Вася? Тот, которому я перевязывала ногу?

— Да. Он акробат…

— Правда?

— Правда. Если бы ты видела, какое сальто он выделывает! Он тоже будет выступать.

Они снова увлеклись работой, хотя усталость давала себя знать. Но вот, словно сговорившись, оба вдруг остановились и, опершись на лопаты, стали разглядывать друг друга:

— А у тебя пот на носу…

— И у тебя…

Ветерок обдал их лица и взъерошил волосы.

— Приятно, правда?

— Ага…

Они рассмеялись.

— Поехали дальше?

— Поехали…

Работа спорилась. Пока тетя Зина ходила за граблями, яма стала по пояс.

— Пожалуй, хватит, — сказала Зинаида Антоновна.

— Еще немного, только выровняем яму — и тогда хватит, — согласился Леша, хотя, по правде говоря, ему хотелось, чтобы работа продолжалась. И у Тамары было такое желание. Ей опостылело одиночество. Если бы не тетя Зина, с которой можно было отвести душу, пошалить, то можно было бы помереть от тоски. Все расписано, все определено: школа, уроки, занятия по музыке, обед, отдых… «Таг фир таг» — день за днем, как говорит ее отец — Леопольд Антонович: в его доме был заведен порядок на немецкий лад.

Уже кончали копать. Тамара ровняла и подчищала яму со своей стороны, сбивала выступы земли и вдруг вскрикнула:

— Смотри, Леша, что здесь такое — вроде угол какого-то ящика…

Леша повернулся к ней:

— Вроде ящик. — Отгреб еще землю. — Окованный железом. Точно — ящик.

Леша все отгребал и отгребал землю, но ящик сидел глубоко.

— Да он длинный! Надо долго копать, чтобы его отрыть.

К яме подошла Зинаида Антоновна.

— Что вы здесь нашли?

— Ящик. Может быть, клад?! — стукнула ногой по углу ящика Тамара.

— И правда, ящик! Кто мог его закопать? — удивилась Зинаида Антоновна и, поразмыслив, вдруг заволновалась.

— Не дотрагивайтесь до него. А вдруг здесь снаряды или бомбы, зарытые во время войны. Вылезайте быстрее. Засыплем листья и мусор и осторожно закопаем яму…

Лешка вылез из ямы и подал руку Тамаре. Тамара тут же с жаром стала допытываться у тетки, кто зарыл этот ящик и что в нем.

— Отстань, откуда мне знать?! — с небывалым раздражением ответила Зинаида Антоновна. — Здесь солдаты стояли перед отправкой на фронт… — и она принялась поспешно сгребать листья в яму.

— Папа конечно же знает. Спрошу у него… Зинаида Антоновна удержала племянницу:

— Ничего он не знает. Его с мамой тогда не было в городе. Сгребай листья, не стой…

Леша понял, что это касается прежде всего его, и стал засыпать яму.

Работали молча. Лешка знал тетю Зину как женщину искреннюю, правдивую и сразу заметил, что волнение ее не случайно: она что-то знает, но не может открыть им тайну. Возможно, в ящике действительно военные вещи. В прошлом году красноармейцы закопали под обрывом в яру целую повозку отжившего свой век военного снаряжения: испорченные противогазы, обезвреженные и заржавевшие гранаты, мины, остатки упряжи, покоробленные эфесы сабель. Когда красноармейцы уехали, пастушки раскопали яму, и каждый нашел среди этого хлама что-то нужное для себя.

Любопытство не давало Тамаре покоя.

— А если бомбы и снаряды взорвутся — весь наш сад взлетит в воздух? — спросила Тамара, тревожно глядя на тетю.

— Не взорвались до сего времени, то и не взорвутся. Только трогать не надо. И говорить никому про это не следует. Боже упаси, если кто вздумает откопать ящик! Леша, обещай мне, что никому не скажешь.

— Обещаю, — не желая огорчать Зинаиду Антоновну, ответил Лешка.

— Честно?

— Пионерское…

— И тебя, Тамара, прошу молчать. Ни отцу, ни матери — никому. Хватит с них бандитов. Пусть этот ящик будет нашей тайной… — И, подумав, добавила: — По крайней мере, на некоторое время…

Больше не вспоминали про таинственный ящик до самого конца работы. Но как только Леша начал утаптывать землю, Тамара вскрикнула:

— Ой, Леша, смотри, еще как бабахнет! Лешка посмотрел на Зинаиду Антоновну.

— Да, Леша, — поняла она его взгляд. — Не стоит рисковать…

В дощатнике раздавалась песня:

Шагаем пионеры — раз, два, три…

Шагаем комсомольцы — раз, два, три,

И вот мы снова составили кружок…

Леша подошел к дощатнику. Двери были распахнуты.

И вот мы снова составили кружок…

В этом кружке Леша увидел Юру, Васю, даже Янину.

Мы левою ногою — раз, два, три,

Мы правою ногою — раз, два, три…

В сторонке стояли мать и отец, широко улыбаясь. Их радовали дети, радовало их веселье.

Обеими ногами — раз, два, три…

Руками и ногами — раз, два, три…

После этих слов дети стали прыгать и хлопать в ладоши в такт мелодии. На этом игра кончалась. Ребятам хотелось повторить все сначала. Они начали просить зачинщика игры:

— Юра, еще…

Юра в это время заметил Лешу и направился к нему. Им было о чем поговорить. Пока Леша работал в саду, Юра не терял времени даром.

— Мы с Янкой собрали сегодня целый мешок костей. И знаешь где? На перепаханном поле, за хутором. Их там много. На рубль, а может и больше будет…

— Это больше, чем мой сегодняшний заработок в саду, — улыбнулся Лешка.

— Ты же заработанные деньги отдашь матери, а это будут наши, на задуманное дело.

Дети опять пристали к Юрке:

— Еще «шагаем пионеры»!

— Давайте! Идем с нами, Леша! Юра обратился к взрослым:

— И вы с нами?

Мать отмахнулась: «Куда уже мне!», а отец стал в круг и всех развеселил.

Лешка даже забыл про загадочный ящик и глядел, как отец притопывает и хлопает в ладоши. Особенно забавно было, когда он, подкрутив усы, произносил: «шагаем пионеры…»

Лачинская, вздохнув, сказала Лешиной матери:

— Веселый у тебя Антон. Детей любит. А мой…

Легкий на помине, явился Лачинский. Он как глянул на стены «клуба» — черные колючие глаза его так и сверкнули гневом.

— Васька! — крикнул он.

Вася не услышал, увлеченный игрой. Тогда Лачинский ворвался в круг, схватил сына за ухо и вытащил во двор.

— Кто тебе разрешил брать афиши?

Вася моргнул своими длинными ресницами.

— Я сам. Их много в кладовке…

Сильная оплеуха — и мальчик очутился у подворотни.

Услыхав плач сына, Лачинская выбежала во двор:

— За что ты его?

— Он знает. И ты тоже: пришел и никого в доме. Театр придумали… — Лачинский хлопнул калиткой и ушел.

Мать бросилась к Васе. Вытерла ему лицо фартуком.

— Чего он разошелся? — спросила.

— Афиш ему жалко, — всхлипывая, ответил Вася. — Мыши все равно сожрут…

— Все же надо было спросить.

— А спросил, тоже б не дал… Лачинская вздохнула.

— Идем домой.

— Не пойду.

— Что это ты такое говоришь? А куда же ты пойдешь?

— В цирк…

— Какой еще цирк?

— Такой…

— Ты не дури! Отец вскипел и остынет. Идем, обедать пора.

И увела мальчика домой. А в «клубе» веселились ребята.

В доме Леванцевичей собирались обедать. Тамара на кухне мыла руки. Тетя Зина вытирала тарелки.

— Ну, покажи свои руки, Томочка.

— Вот, полюбуйся.

— Лентяй за дело, мозоль за тело…

— Это я — лентяй?!

— Нет, нет, шучу. Ты трудолюбивая девочка — всегда мне помогаешь. Дай-ка я постным маслом помажу твои мозоли.

— Первый раз копала землю — и клад нашла, — засмеялась Тамара. — Интересно все же, что в этом ящике?

— Молчи ты с этим кладом, — поставив бутылку с постным маслом, сказала тетка. — Неси вот тарелки, расставляй да прячь от родителей свои отметины на ладонях, а то влетит нам с тобой.

Доктор с женой вернулись из города, проголодались. Анна Петровна взялась помогать дочери накрывать на стол. Леопольд Антонович, потирая руки, спросил:

— Ну, чем нас сегодня угостит Зинуша?

— Секрет, — улыбнулась Тамара.

— Который ты нам сейчас же, как всегда, выдашь… — сказала мать.

— А сегодня, мамочка, я не выдам, — вспыхнула Тамара и побежала на кухню.

— Мне кажется, твои слова ее обидели, — заметил доктор.

— Брось ты! Ведь я пошутила. В конце концов, она уже не маленькая. На ушко, как когда-то, один и тот же «секрет» не станет шептать и мне, и тебе.

За столом отец спросил у Тамары, как обычно:

— Чем ты занималась?

— Чем и всегда… — пожала плечами дочка. — Делала уроки, играла на пианино, гуляла в саду…

— Листья закопали? — взглянул на сестру доктор.

— Закопали. — Приходил Леша…

Как хотелось Тамаре похвалиться: «И я копала яму и засыпала листья!» — но она помнила наказ тети Зины.

— Если б вы видели, сколько в магазинах товаров, — заговорила с восторгом Анна Петровна. — Все, что душа желает, как при старом режиме…

— Ну, не столько, но есть… — согласился Леванцевич. — Новая экономическая политика спасла большевиков.

— А то ведь было… хоть шаром покати, — продолжала Анна Петровна.

— Своей политикой себя же и спасли, — заметила Зинаида Антоновна.

— Если бы они еще «Металлист» вернули хозяину, он там быстро наладил бы работу, — сказала Анна Петровна.

— Такой завод они не отдадут частнику, — усмехнулся доктор.

— Конечно! Если вернуть капиталистам заводы, помещикам землю, тогда зачем было делать революцию? — неожиданно для всех выпалила Тамара.

Отец и мать с изумлением переглянулись:

— Ты слышишь, Аннушка? Это говорит наша дочь, — забеспокоился Леопольд Антонович. — Зачем тебе, дитя мое, думать о том, что нужно было делать, что не нужно. Твоя забота — музыка. Я, к примеру, лечу людей и больше ни о чем не желаю думать. Пусть политики занимаются политикой.

— Папа, я учусь в школе, а там, как тебе известно, преподают кроме математики, физики, ботаники и пения еще и историю…

— Да, да, — растерялся доктор. Он не любил разговоров на политические темы. Но политика сама как-то все чаще врывалась в его жизнь. Тогда он прекращал разговор и заставлял всех молчать и есть то, что «бог послал».

После обеда Зинаида Антоновна сказала брату:

— Леопольд, я хочу с тобой посоветоваться.

— Пожалуйста, слушаю…

— Мне кажется, нужно спилить ту яблоню, что в конце сада, над яром. Она уже старая, яблоки на ней мелкие, а тень от нее большая.

— Зиночка, ты же лучше меня знаешь, что посадить, что выкопать.

— Все же я хочу, чтобы ты посмотрел. Пойдем в сад.

— Пожалуйста, можно и пойти…

В саду Зинаида Антоновна начала разговор о главном. По интонации доктор почуял, что сестра волнуется, и насторожился.

— Утром мы здесь копали яму и наткнулись на какой-то окованный железом ящик. Чей это ящик и что в нем?

— Ящик?.. Здесь, в нашем саду?.. И большой?

— Большой.

— А ты не посмотрела, что в нем?

— Нет. Я не хотела при Леше. Бог знает, что там…

— Я не знаю, что это за ящик и кто его закопал. Может быть, покойный батюшка… Царствие ему небесное…

— Отец? А что он мог зарыть? Все, что имел, он отдал нам.

— Правда, все…

— Может, это солдаты, в шестнадцатом, когда стояли тут… Может, они закопали свои трофеи…

— Солдаты?.. А почему в нашем саду? Их лагерь стоял дальше… А в наш сад они лазили только за яблоками…

Доктор пытался воскресить в памяти то время: мировая война — солдат гонят на фронт, возвращают на отдых. Потом революция и снова война — гражданская…

— Погоди, погоди! — спохватился доктор. — Что-то начинаю вспоминать. В девятнадцатом или восемнадцатом году это было. Мы с Аннушкой вернулись из театра поздно. Сергей Андреевич Заблоцкий действительно привез какие-то ящики — один или два, не знаю, я их не видел. И где закопали, не интересовался. Когда я раздевался, Серж пришел из сада, и краем уха я слышал его разговор с отцом. Прощаясь, он сказал: «Ну, похоронили сердце завода. Даст бог, лихолетье минует, вернется хозяин, поставит все на место и оживет завод». Самого Заблоцкого я не видел, я был в спальне. Какое мне дело до чужой собственности! Полагаю, в тех ящиках какие-то уникальные, ценные детали машин…

— Почему папа разрешил закапывать заводские вещи в нашем саду? — недоумевала Зинаида Антоновна. — И кому — Сергею Андреевичу Заблоцкому…

Когда-то Заблоцкий, обаятельный инженер, часто бывал в их доме. Зина влюбилась в него. И он много чего ей обещал. А потом вдруг не стал появляться. Зина ждала, беспокоилась, украдкой плакала. Позже узнала от хозяина завода Грюнберга, который захаживал к ее отцу, что инженер Заблоцкий влюбился в его секретаршу и намерен на ней жениться. Для Зины это была трагедия. Чтобы дочь развеялась, отец отправил ее в Москву, к свояченице. Поэтому Зинаида Антоновна ничего не знала об этих ящиках.

— Почему разрешил? — переспросил Леопольд Антонович, — Грюнберг дружил с отцом. К тому же клиент солидный. А Серж — всего лишь исполнитель воли хозяина. Да и какая разница, привез эти ящики он или кто другой…

— Что теперь делать с ними? — забеспокоилась Зинаида Антоновна. — Ведь уникальные части машин нужны людям…

— Какое нам дело? Не мы их закапывали, это не наша собственность.

— Завод теперь принадлежит государству. Значит, это государственное…

— И что же?

«Ах, Леопольд, Леопольд, — подумала с огорчением Зинаида Антоновна. — Ты не испытал горя и не сочувствуешь другим…» Но вслух сказала:

— Идем в беседку, посидим, подумаем. — Зинаида Антоновна ласково взяла брата под руку.

— И что же? — переспросил доктор, садясь на скамейку напротив сестры.

— Нужно написать письмо на завод. Пусть забирают свое имущество.

— Я не имею права распоряжаться чужой собственностью. Это оскорбление памяти отца. Он дал приют ящикам в своем саду. Не написал же он… извини… донос…

— Время было другое.

— А теперь что изменилось?

— Завод больше не будет принадлежать Грюнбергу. Это понятно уже. Прошли недели, месяцы, годы — ожидания падения Советской власти. А Советская власть живет и крепнет с каждым днем…

— Пусть она живет сто лет. Она мне не мешает. Но изменить друзьям покойного отца я не могу! Понимаешь, не могу!

— А если узнают?

— От кого?

— Хотя бы от Леши. Правда, я просила его молчать. Но мальчик может проговориться.

— Пусть тогда не показывается в наш сад.

— Допустим, ты его прогонишь. А придут представители власти. Что им скажешь?

— Ничего. Решительно ничего. Я ни с кем не намерен разговаривать. Я этих ящиков и в глаза не видел и не закапывал.

Помолчали. Леопольд Антонович сопел, волновался: все же этот вопрос его трогал. Сестра дала ему немного успокоиться. И заговорила вновь.

— Ты знаешь, я тебя люблю и никогда ничего неприятного тебе не сделаю. Не позволю запятнать твое имя и память отца. Однако меня удивляет, почему тебя не трогает такое положение: в земле зарыты вещи, нужные людям, которые могут приносить им и всем нам пользу.

— Трогает, почему нет. Лучше, конечно, если бы они приносили людям пользу. Но то, что ты мне предлагаешь, не в моих правилах и я не в силах их изменить…

— Видно, я тебя не убедила, — перебила его сестра.

— И не надо стараться… Идем.

Они встали. Зинаида Антоновна хотя и не добилась от брата решительного ответа, но узнала главное — что в ящиках. Оставалось придумать, как этот клад вернуть заводу.

— Кстати, где сейчас Сергей Андреевич?

— Не знаю. Не довелось с ним встречаться с тех пор. Возможно, вместе с хозяином за границей. Слышал: во время наступления немцев Грюнберг перешел к ним. Хоть он русский немец, но в России ему дорог только завод. Быть может — Серж оказался с ним… А может, работает на том же заводе. Специалисты нужны и Советской власти. Почему он тебя вдруг заинтересовал?

— Да так… Просто вспомнила.

— Ах, да, прости… Но лучше про все это забыть… После обеда Зинаида Антоновна позвала к себе племянницу:

— Поди, Томочка, к Леше и скажи ему, чтобы он завтра утром пришел к нам и как можно раньше. Нужно спилить старую яблоню…

Тамара обрадовалась такому поручению и тут же отправилась его выполнять.

В доме Сенкевичей обед проходил весело. Сегодня на второе было самое любимое блюдо: клецки с «душами». Дети знали: когда мать трет на терке картошку, значит будут или драчены или клецки с мясной начинкой — «душами». Бывало, мать не управлялась приготовить что-либо повкуснее на обед, или не было из чего, тогда дети ели постную похлебку, а чтобы их подбодрить, мать обещала:

— Ну, сегодня лишь бы как, а завтра — клецки с «душами».

За столом сидели раскрасневшиеся Катя, Олег, Алесь, Янка, Леша, Янина. Не было только Федора — он после окончания курсов красных командиров служил на Дальнем Востоке. Но сейчас на его месте сидел Юра. Хотя он и упирался, говорил Леше: «Ты обедай, я тебя подожду», но дети, услыхав приглашение матери: «Иди, Юра, с нами обедать», вцепились в него и потащили за стол.

Малыши при госте хотели отличиться и, как часто бывает в таких случаях, перестарались.

Отец с упреком посматривал на расшалившихся ребят, однако ласково урезонивал:

— Тише, Алеська, нехорошо так. Катя, ай-яй, ты же умная девочка! И ты, Олег? Ну что о вас подумает Юра?

Но умную девочку и мальчиков уже нельзя было успокоить таким образом, и тогда мать прикрикнула:

— Вы в конце концов угомонитесь или нет! Не то я одному и другому черпаком по лбу!..

Малыши сразу притихли, опустили носы в миски. Каждый из них знал «вкус» большой деревянной ложки, которой мать разливала суп. Получить такое «угощение» при госте было бы очень стыдно.

— Папа, — сказал Лешка, когда притихла детвора. — Жорка говорил, будто у вас на заводе была авария.

— И Жорка, разумеется, спас положение, — улыбнулся в усы отец.

— Ага, говорил…

— Аварии серьезной не было. Сорвался пас и намотался на вал трансмиссии. Обычная история. Мастер приказал Жорке подняться наверх и раскрутить пас. Ну, для парня это что-то значит: в цехе он был не один. Как же не гордиться, если ему доверили. Считай, что парень сказал правду.

Мать вышла на кухню и немного погодя появилась в дверях с большой эмалированной миской, из которой поднимался к потолку пар.

— Клецки, клецки!.. — обрадовались малыши. Мать положила в тарелку каждому по две или по три клецки, в зависимости от возраста.

— И мне три, — обиделся Алесь. — У Янки же три…

— Янка — старше…

Юра посмотрел на свои клецки и сказал:

— Как приятно пахнут! А почему их называют с «душами»?

— Начинка с мясом — душа… Разрежь — увидишь… — объяснил Лешка.

— А без души что за клецки? — сказал отец и, помолчав, добавил: — Вот на нашем заводе сколько машин и станков стоит. Вывинтили из них главные части, души нет — мертвые…

— А кто вывинтил? — спросил Юрка.

— Если бы мы знали! В военную заваруху это произошло. Я тогда на фронте был. На рабочих теперь валят. Но это неправда. Зачем мне портить машину, которая меня же кормит? Говорят, хозяина работа: сам не гам и другому не дам. Когда фронт приближался, к немцам сбежал.

— Ну как, Юра? Вкусные у нас клецки? — спросила мать.

— Очень вкусные. Впервые ем такие. Попрошу маму, чтобы и она приготовила «клецки с душами».

— А что, папа, станки так и будут стоять? — спросила Янина.

— Что поделаешь! Взялся один наш инженер искать такие части от станков в Москве, Ленинграде, Нижнем Новгороде. Поедет. Но привезет ли? И там разруха была. Если бы нам машины и станки пустить! Сколько людей нашли бы работу! Завод недавно заказ получил на молотилки и веялки. Очень они нужны селу. Мы ездим от завода по деревням, ремонтируем старые молотилки. А можно же делать новые…

Это волновало отца, он все говорил о трудностях на заводе, пока жена не остановила его:

— Ну что ты завел про свой завод? Детям это неинтересно. Ты им лучше «Курицу» расскажи.

— «Курицу», «Курицу»… — оживились дети.

— Не за обедом же, — ответил отец. Леша заметил на лице Юры недоумение.

— «Курица» — смешное стихотворение. Отец читает его, когда собираются гости, — пояснил он.

Во дворе залаяла Зиська.

— Кто-то пришел, — поднялась мать. — Ешьте, я встречу…

И уже в сенях раздался ее голос:

— Стихни ты, дуреха! — Это она на Зиську. Потом ласково: — Заходи, Тамарочка. Как раз на клецки с «душами» успела…

— Спасибо, мы только что обедали. Я к Леше.

— А может, съешь хоть одну?

— Нет, спасибо.

— Леша, к тебе пришли! — позвала мать. Проглотив последний кусок клецки, Леша вышел в сени. Юра — за ним. Мать вернулась в дом.

— О, и Юра здесь! Здравствуй! — обрадовалась девочка.

— Добрый день, Тамара.

Накрапывал мелкий дождик. В сенях стоять было неуютно.

— Идем в наш клуб, — пригласил Лешка. «Клуб» Тамаре понравился. Девочка с интересом рассматривала плакаты и афиши с кадрами из фильма «Мисс Менд», звездами американского кино — Гарри Пиль и Мэри Пикфорд, с советским актером Игорем Ильинским.

— Да тут действительно можно ставить спектакли! — обрадовалась она.

— И ты будешь участвовать?

— Обязательно!

— Вот здесь будет сцена. Натянем проволоку. Завесим простынями или одеялами…

— Простынями некрасиво, — не согласилась Тамара. И вдруг, вспомнив утреннее событие, вскрикнула:

— Ой, Леша! А что, если в том ящике бархатные шторы и ковры, которые украли в городском театре?

— В каком ящике? — не понял Юра. Тамара спохватилась и прикрыла ладонью рот.

— Ничего, — успокоил ее Лешка. — Юра умеет хранить тайну. — А сам подумал: «я бы тоже не выдержал и рассказал все другу…»

Несколько минут спустя Юра уже знал о кованом ящике в саду. Волновало одно: что в нем?

— Давайте проверим сами.

— Ага, ночью. Я брошу вам веревку… — Тамара чуть не запрыгала от радости. — Страшно и интересно…

Начали думать.

— Ящик большой. Его нелегко будет откопать. Но ничего, — сказал рассудительный Лешка. — Место уже перекопано. Тетя Зина ничего не заметит…

— А дальше что? — спросил Юра.

— Пробьем стенку в ящике, посмотрим, что в нем, и будем решать, что делать с этим богатством, если там что-то стоящее… Утильсырье тоже пригодится…

— А чем будем пробивать?

— Долотом и молотком, — сказал Лешка и сразу же передумал: — Нельзя, наделаем шуму. Услышит твой отец, Тамара, — беда будет…

— О, тогда совсем не нужно! — встревожилась девочка.

— Тамара, а может быть, это твой отец закопал свое имущество? Или дед? — спросил Юра. — Тогда мы не должны трогать этот ящик.

— Тетя Зина знала бы про это. Она сама удивлялась, предполагает, что это солдаты закопали свои трофеи еще в войну.

— Тогда там оружие… — решил Юрка.

— И все же интересно посмотреть. Не брать ничего — только посмотреть! — загорелся Лешка.

— Да, только посмотреть, — кивнула Тамара.

— Вот что, — сказал Лешка, — можно будет пробить стенку в ящике без шума. Знаете чем — сверлом… Дырочка за дырочкой — и тихо…

— Давайте сегодня и посмотрим, — предложила Тамара.

— Нужно достать сверло, — возразил Лешка. — Приготовить и спрятать возле беседки лопаты. Достать фонарик. А тогда уже начинать…

— Сегодня дождь, грязно. Я согласен с тобой Леша: подготовимся хорошенько, чтобы не наделать глупостей.

Инженер Сергей Андреевич Заблоцкий уже давно ломал себе голову: как вывезти из сада Леванцевича ящики, закопанные им в гражданскую войну, и вернуть заводу. Конечно, сделать это можно было просто. Зайти к директору (которого он не любил, ибо он, Заблоцкий — инженер, а директор — простой рабочий, токарь) и сказать:

«Товарищ Братков, я знаю, где спрятано сердце нашего завода. Дайте машину, людей, мы откопаем этот клад, и через несколько дней заработают все станки…»

Но тогда директор спросит: «Почему же вы, инженер Заблоцкий, не пришли ко мне с таким предложением раньше?.. Надеялись, что вернется капиталист?..»

Заблоцкий любил жить роскошно. Он действительно ожидал возвращения хозяина, при котором ему хорошо жилось. Верил, что он вернется. Но, увы — этого не произошло. А время упущено. Если б он сразу помог пустить станки, ему бы дали лучшую должность на заводе.

Теперь также можно сделать карьеру, только другим способом. Он предложил директору дать ему возможность побывать на других заводах. Директор отпустил на это деньги.

— Поезжай, дорогой Сергей Андреевич, только достань. Благодарность будет от всего завода.

— Поеду и, думаю, достану…

Заблоцкий был уверен в успехе своей «командировки», тем более, что ехать никуда не надо. Все, что он искал, было рядом, над яром.

Инженер часто гулял здесь. Следил за садом, в котором было зарыто теперь уже его богатство. Временами он видел в беседке Зинаиду Антоновну, которую когда-то обманул и покинул. Если бы они оставались дружны, было бы все просто. Но придешь к ее брату — непременно встретишься с обиженной Зинаидой Антоновной. А этого он не хотел.

Вывезти ящики также нелегко. Нужны землекопы, транспорт, как и тогда, много лет назад, когда закапывал. Как ни старайся, тихо такую работу не сделаешь. Услышат, всполошатся, поднимут шум, прибегут соседи да еще вмешается милиция, тогда все пропало.

И вот он думал, искал. В конце концов выбрал себе в помощники Жорку. Побывал даже в его доме, вроде так, чтобы поинтересоваться, как живет молодой рабочий. Определил — от огорода Жорки до закопанных ящиков метров триста. Даже есть дыра в заборе. За осеннюю длинную ночь вдвоем можно будет выкопать ящики и перенести их в Жоркин сарай. Могла помешать только больная Жоркина мать. Заблоцкий «позаботился» о ней — устроил в больницу. И Жорку он не обошел своей заботой. Начал его похваливать, давал возможность побольше заработать. Незаметно, чтобы это никому не бросилось в глаза, подкупал и сбивал с пути парня. А тот задирал нос и возомнил из себя бог весть какого специалиста!

Пришло время, когда, по расчетам Заблоцкого, можно было осуществить задуманное. «Перенесем к Жорке в сарай ящики. Потом командировка в Москву и — пожалуйста, товарищ директор, вот привез кое-что. Еле достал. Вторая командировка в Ленинград — опять же раздобыл кое-что. Пожалуйста! И так далее… Постепенно начнут работать все станки. Директор доволен. Ну и, разумеется, благодарность. Жорка едет с ним в командировку. Как же, нужен помощник: не будет же инженер грузить детали. И никто не знает, откуда все это грузится, даже Лида, жена. Она секретарша у самого товарища Браткова. Помогает директору приобрести эрудицию, пополнить знания. Дуреха, зачем это ей? Написала свои бумажки — и все. Сознательная стала. Впрочем, она и тогда, до революции, сочувствовала рабочим. Помогала им отстаивать свои интересы. Бывает же, находит такое затмение на интеллигента. А сколько Заблоцкий с ней когда-то спорил: «Разве тебе, Лида, плохо? Мы живем, можем наслаждаться жизнью. А кто нам это дает? Хозяин, господин Грюнберг уважает меня и тебя. Чего нам больше надо?» Жена возражала: «Ты только о себе думаешь». «А о ком я должен думать: о токаре Сенкевиче, который наплодил около десятка детей? Наплодил — и пусть их растит!» Состраданием к людям Заблоцкий никогда не отличался. После революции, когда сбежал его хозяин, он издевался над женой: «Ну, и чего ты добилась? Вместо образованного хозяина Грюнберга теперь полуграмотный токарь Братков. И завод работает, как чахоточный дышит…» «Да, заводу тяжело, — отвечала она. — Но кто из механизмов повывинчивал сложнейшие детали? Кто обрек на мучение многих рабочих?» — возмущалась Лидия Васильевна.

«Так я тебе и отвечу», — возражал ей в мыслях Заблоцкий. Двойственное чувство было у него к жене: он и любил ее и ненавидел. Сам Заблоцкий вышел из семьи мелкого торговца. С великим трудом добился образования. Он ненавидел некоторых выходцев из состоятельных семей. Они все имели и… бунтовали. Чего спрашивается: ведь все имеют! Вот уж он, после того как получил диплом инженера и должность у Грюнберга — больше ничего не хотел. Одного только: служить ему, умножать его прибыль, от которой и ему что-то перепадало! А жена — дочь состоятельных родителей — бунтовала. Против кого? Против тех, кто обеспечил ей жизнь. «Ты находишь в этом благо: видеть несчастных и радоваться своим счастьем. Нет, Серж, — это не благо, а пытка…» И все же она нравилась ему. «Я мелочен, конечно, — признавался он иногда самому себе. — Она великодушна. Но быть такой, как она, я не могу». Да, он любил поначалу Зинаиду Антоновну. И это было искренне. Но потом, поразмыслив, решил: секретарша Грюнберга, Лидия Васильевна, может сделать больше для его карьеры, чем дочь врача. И он «полюбил» секретаршу хозяина. Теперь она — секретарша Браткова. Следовательно, она и сейчас нужна ему.

Заблоцкий идет по заводу. Вокруг все грохочет. Нужно поговорить с Жоркой. Но его почему-то нет на рабочем месте.

— Вот он с Касьяновым стоит! — кивает в сторону молодой токарь.

«Работу проводит — комсомолец», — со злобой подумал о Касьянове инженер.

— Жора, на рабочее место! — подойдя, приказывает Заблоцкий. В конце концов он тут командует, а не Касьянов. Пусть это почувствует и Жорка. — Я не против политработы, товарищ Касьянов, но, извините, не в рабочее время. Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина, — как говорил товарищ Ленин…

— Извините, Сергей Андреевич…

— Ничего, — снисходительно прощает инженер. — Но о дисциплине молодежи следует напоминать.

— Как раз об этом и шел разговор. В комсомол собирается Жора вступать, — объясняет Касьянов, возвращаясь к своему станку. Станок его работал, и он отошел на десять минут, пока точится деталь.

— В комсомол! Растет парень. Будет с него толк, но не мешает еще хорошенько наждачком почистить.

Касьянов улыбается. «Тебя тем более», — думает он. Не очень-то он верит этому Заблоцкому. Знают рабочие, что это за птица. При Грюнберге он «показал» бы им комсомол. А сейчас вон даже Ленина цитирует…

Инженер тем временем идет дальше. Сегодня, конечно, с Жоркой разговаривать не следует. Заблоцкий — хороший психолог.

И тут, и там стоят без движения станки. Их давно собрали, почистили, установили на место, но деталей не хватило…

Заблоцкий подходит к каждому станку, рассматривает и что-то записывает. Пусть видят рабочие: инженер Заблоцкий обеспокоен тем, что станки молчат. За исправленным станком стоит Антон Сенкевич. Он поставив деталь на обточку, обращается к инженеру:

— Повыворачивали же какие-то гады детали. Такие станки — и стоят…

У Заблоцкого мурашки забегали по спине. Он покосился на токаря.

— Гад, конечно, как еще назвать того… э… э… — подлаживается Заблоцкий. — А станки заграничные. Где теперь найдешь к ним детали? Однако попробуем, поедем искать. — А сам подумал: «При старых порядках я показал бы тебе гада».

Кто-то кричит из будки мастера:

— Инженер Заблоцкий, к телефону!

— Иду, иду…

Заблоцкий проходит возле Жорки. Тот старательно работает напильником.

— Вот это порядок! — похлопал он парня по плечу. В будке уборщица показывает на трубку:

— Директор… Заблоцкий берет трубку:

— Слушаю…

— Так как там с командировкой? Пора ехать.

— Проверяю еще раз станки, измеряю, подсчитываю. Надо, чтобы все было точно. Это же техника. Привезешь детали, а они — не подойдут. Денежки-то государственные…

Умеет инженер Заблоцкий себя показать: дескать, вот как он предан заводу.

— Понятно, Сергей Андреевич. А все же, когда? Вы же знаете, у нас заказ…

— Завтра вам доложу.

— Ну хорошо. Ага, еще. С Борковским поедете?

— Да. Парень он молодой, смекалистый…

— Завтра вас жду.

Заблоцкий повесил трубку, постоял немного, подумал.

— Позовите-ка мне Борковского, — приказал он уборщице.

— А кто такой Борковский?

— Ну, Жорка…

— А-а… Жорка! Минуточку.

Пригласив парня сесть, Заблоцкий сказал:

— Директор посылает меня в служебную, очень важную командировку — Москва, Ленинград, Нижний Новгород… Я попросил его командировать тебя со мной. Помогать будешь… Директор одобрил мою просьбу. Так что едем, Жора, вместе.

— Спасибо, — обрадовался парень.

— Давай теперь, — Заблоцкий встал, закрыл двери будки, чтобы было потише, — подумаем, как будем выполнять поручение директора.

После разговора с братом Зинаида Антоновна потеряла покой. Работа в саду теперь не приносила ей радости. Она любила свой сад, любила трудиться в нем. Но вот раскрылось преступление, и радости как не бывало.

Завтра придет Леша пилить яблоню, надо открыть ему тайну кованых ящиков и попросить, чтобы его отец передал детали заводу. Придут, заберут то, что им принадлежит — и можно будет вздохнуть с облегчением.

Только сделать все так, чтобы брат не знал. Леопольд Антонович такого ей никогда не простит. А ссора с братом может привести к разладу, и тогда Зинаида Антоновна потеряет все, ради чего жила все эти годы, — семью брата, которого любила и которому отдала всю свою молодость.

Если бы сбылось все, о чем нашептывал ей на ухо в беседке еще до революции Сергей Заблоцкий, а она, молодая и доверчивая, слушала его, трепеща от радости, жизнь ее сложилась бы иначе. Она бы не зависела от брата.

Сергей Заблоцкий… Когда-то она называла его Сержем. Ему это нравилось. Где он теперь? Зинаида Антоновна после разрыва с ним никогда этим не интересовалась. Она сказала себе: «Его нет и не было». И вот имя его вновь всплыло. Он бы мог сейчас избавить ее от переживаний. Леопольд Антонович тоже был бы спокоен — кто закопал, тот и забрал.

И было бы совсем хорошо, если бы Сергей Андреевич работал на «Металлисте». Нужно узнать, где теперь инженер Заблоцкий. И хотя очень тяжело встречаться с обманщиком — другого выхода нет.

Кто может ей помочь? Конечно, Леша. Отец ему скажет, работает ли инженер Заблоцкий на заводе. Завтра Леша придет пилить старую яблоню…

Погруженная в свои думы, Зинаида Антоновна забыла про Тамару. Спохватилась и, обеспокоенная, глянула на часы: сейчас родители Тамары встанут после отдыха, а дочки нет. Посмотрела в окно и обрадовалась: Тамара стремительно шла по аллее к дому. «Спасибо, моя милая…» — вздохнула.

А минуту спустя племянница вбежала в комнату тетки возбужденная, радостная:

— Ой, тетечка, какой прекрасный клуб сделали мальчики! Даже сцена будет! Можно спектакль поставить. Юра и Янина ищут пьесу…

Тамара рассказывала, а где-то в душе девочку мучила совесть, что не сдержала слово, проговорилась.

— Юра тоже там был? — спросила Зинаида Антоновна.

— Был. И Вася пришел, скучный такой, даже жалко его. Щека опухла. Говорит — убегу из дому. Ну как можно покинуть родителей? Леша и Юра советовали Васе не делать этого и придумали, как припугнуть Лачинского.

— И что придумали?

— Ой, сначала Юра говорит: давайте ночью на дороге возле кладбища разложим петлю из веревки. Лачинский будет возвращаться домой из театра и угодит ногой в петлю. Ребята наденут маски, дернут за веревку и потащут билетера в кусты на кладбище. Затянут в заросли и крикнут страшным голосом: «Обещай, что не будешь бить Васю!» Ой, и посмеялись мы, представив все это. Но Юра сказал: так не по-пионерски.

— А как по-пионерски?

— На сбор отряда Лачинского не вызовешь. Решили написать письмо. Вместе сочинили его. Юра вечером перепишет и пошлем.

— Что же вы написали?

— Написали так: «Мы, пионеры, знаем, что вы, билетер театра Лачинский Максим Иванович, бьете Васю. Если будете и дальше продолжать издеваться над сыном, мы обратимся в милицию…»

— И ты подпишешь это письмо? Ты же не пионерка!

— Подпись под письмом будет одна — «Пионеры»…

Весь разговор в клубе передала Тамара Зинаиде Антоновне. Только про договор в одну из ночей раскрыть тайну кованого ящика — утаила. Поэтому чувствовала себя виноватой перед теткой, которую любила больше всех в доме. «Должна же я когда-нибудь научиться хранить тайну, — успокаивала себя девочка. — Придет время, и тетя про все узнает».

— Ну, пора идти готовить ужин, — встала с кресла Зинаида Антоновна.

За окном уже темно. В стекла барабанит дождь. Шумят на ветру деревья.

Пока тетя Зина занята своим делом на кухне, Тамара решила проверить, побоится ли она ночью пойти в беседку, чтобы сбросить ребятам веревку. С черного хода вышла на крыльцо. Свет бил из кухонного окна, и здесь было не страшно. А там, за кустами сирени, начиналась жуткая темнота. Тамара сделала несколько шагов ей навстречу, но вздрогнула и вернулась на крыльцо. «Когда там, в яру, будут Леша с Юрой, я не побоюсь, — оправдывала сама себя. — Вот же не боюсь и стою здесь на крыльце, потому что слышу, как на кухне позванивает посудой тетя Зина…»

— Тамара, что ты там делаешь? — послышался голос Зинаиды Антоновны.

— Так, стою…

— Закрой, детка, ставни.

Тамара подбежала к окну и закрыла тяжелые ставни. В тот же момент она очутилась в темноте, и ей почудились какие-то таинственные шорохи. «Ой, как страшно», — бросилась Тамара к дверям, едва не открыв их лбом. Кухня обдала теплом, вкусными запахами и взглядом добрых глаз тети Зины.

За ужином каждый думал об одном: про кованые ящики. Все молчали. Тамара не выдержала этой тишины.

— Тетя Зина, — сказала она, допив чай, — сыграем в четыре руки, — и пошла к пианино.

Все вздохнули с облегчением.

Леша едва не опоздал в школу. Если бы Язэп Сидорович не задержался в учительской, довелось бы весь урок стоять под дверями и краснеть. Но сидя за партой, мальчик в мыслях был где-то далеко. Утром, когда он пришел помочь тете Зине спилить старую яблоню, она вдруг сказала:

— Еще успеем спилить. Мне срочно необходимо узнать, работает ли на заводе «Металлист» инженер Заблоцкий Сергей Андреевич. Твой отец знает — сбегай спроси.

— Нет таты дома. Пошел на работу.

— Жаль.

— Так я на завод сбегаю.

— Сбегай, Лешенька, если тебе не тяжело, — обрадовалась Зинаида Антоновна, но тут же встревожилась: — Твой папа подумает еще невесть что…

— Я могу не у него, а у табельщика спросить. Он знает всех, кто работает на заводе. Однажды я ожидал тату в проходной. Табельщик столько интересного мне рассказал про завод!..

— Ну, сбегай. Только не говори, кому это нужно и зачем. Хорошо?

— Хорошо. Табельщик, старый, с седыми усами и бровями человек, радушно встретил своего юного знакомого:

— А, Леша. К бате пришел?

— Ага…

— А батя твой с инженером Заблоцким поехал в деревню проверять работу новой молотилки.

— С Заблоцким? — обрадовался Леша. И в этот момент услышал за собой голос Жорки:

— Никуда Заблоцкий не поехал. Сидит в конторе. В Москву собирается. Иду как раз к нему.

— А он должен был ехать… — сказал табельщик.

— Должен был, да отменили.

— И Антон Сенкевич не поехал?

— Поехал с другим инженером. А, пионер!.. Привет от рабочего класса! — увидев Лешу, как обычно поприветствовал его Жора. На нем было новое пальто, шляпа.

— Ты куда так выфрантился? — удивился, оглядывая Жорку, табельщик.

— В командировку, Михеич, вместе с инженером Заблоцким, — важно ответил Жорка и пошел.

— Видишь, — почему-то вздохнул табельщик. — Бати твоего нет. А что случилось?

— Ничего. Я хотел посмотреть, как он работает на новом станке…

Леша не врал. Ему и в самом деле очень хотелось посмотреть на новый станок, понаблюдать, как стружка отлетает от резца. Подержать ее, еще горячую, разноцветную, словно радуга. Главное, однако, было сделано, и без особых трудов. Просьба тети Зины исполнена… На некоторое время он еще задержался, подумав, все ли узнал и что бы еще спросить про этого Заблоцкого.

— Добрый день, Сергей Андреевич, — поздоровался с кем-то табельщик.

Леша повернулся и едва не присел от испуга: тот самый человек, с зонтиком… над яром…

— Кто это? — спросил у табельщика Леша, когда человек ушел.

— Инженер Заблоцкий. За запасными частями едет в Москву… Давно его знаю. При хозяине ух какой был… А жена его, Лидия Васильевна, совсем не такая…

— Ну, я побежал, — вдруг заторопился Леша.

— Беги, беги. Приходи, когда батя будет. Токарь — это хорошо. Сам был токарем, а теперь вон на старости в будку залез.

…Сидит Леша на уроке и думает: зачем тете Зине понадобился Заблоцкий?

— Сенкевич, читай дальше, — вдруг, как сквозь сон слышит он голос Язэпа Сидоровича. А где то «дальше», Леша и не знает, не следил за текстом, когда читал кто-то другой.

Выручила Зося:

— Начало, страница пятая, — шепнула она.

Зинаида Антоновна, волнуясь, попыталась открыть одни двери конторы, затем другие… Открылась только та, на которой была табличка: «Приемная». За старым, с облезлой краской столом, на котором стояла такого же вида пишущая машинка, сидела аккуратно одетая женщина приблизительно одного с Зинаидой Антоновной возраста.

— Извините, я ищу инженера Заблоцкого. Где его комната?

— Он вам очень нужен? — вежливо спросила женщина.

— Очень…

— Тогда вам повезло. Сейчас он будет здесь. Садитесь.

Встретиться с Заблоцким здесь, при этой женщине, Зинаиде Антоновне почему-то не хотелось.

— Чтобы вам не мешать, я подожду в коридоре… — сказала она.

— Садитесь, пожалуйста. У меня нет срочной работы. Сергей Андреевич позвонил — едет в командировку… Должен же он попрощаться с женой. Вот вы и встретитесь.

— Вы — его жена?! — как-то вырвалось у Зинаиды Антоновны.

— Вас это удивило?

— Что вы!.. Просто так. Как хорошо, что я сюда зашла. — И подумала про себя: «Серж променял меня не на худшую». К себе Зинаида Антоновна всегда относилась самокритично, даже излишне. Перед ней сидела женщина, сыгравшая в ее судьбе решающую роль. Возможно, она сама того не знала. И поэтому Зинаида Антоновна никогда не винила ее ни в чем, даже в самые горькие дни своей жизни.

И сейчас она смотрела на жену Заблоцкого дружелюбно, без зависти, и даже с благодарностью за то, что судьба не связала ее, Зинаиду Антоновну, с человеком, способным на обман. А то, что она вскрикнула «Вы его жена», — это просто от неожиданности.

Дверь с табличкой «Директор» отворилась. Высокий блондин с усталыми голубыми глазами, обращаясь к секретарше, сказал: «Лидия Васильевна, дайте мне папку № 9» — и опять исчез за дверями.

Секретарша подошла к шкафу, вынула оттуда нужную папку и, извинившись перед гостьей, направилась в кабинет директора.

Почти одновременно открылась дверь приемной.

— Ну, Лидочка, — раздался веселый голос Заблоцкого, — все готово, еду…

И вдруг Заблоцкий увидел Зинаиду Антоновну. Глаза его расширились от удивления.

— Вы?!..

— Я пришла по поручению моего брата Леопольда Антоновича, если не забыли, — сухо сказала Зинаида Антоновна.

— А-а… Конечно… Как же забыть… Пройдемте в мой кабинет. — Заблоцкий пропустил вперед гостью. — Вон в ту дверь. Минуточку, я открою… — Ключ от волнения не попадал в скважину замка. — Сейчас, сейчас… Так… Садитесь, пожалуйста… — пригласил инженер, когда они оказались в его кабинете.

Зинаида Антоновна словно не слышала приглашения и осталась стоять.

— Леопольд Антонович просил, чтобы вы забрали ящики, которые закопали в нашем саду… И как можно быстрее.

Зинаида Антоновна повернулась, чтобы уйти.

— Погодите минутку, — задержал ее Заблоцкий. — Вы не сказали секретарше, кто вы и по какому делу пришли ко мне?

— Ничего я ей не сказала. Это вас касается, вам я и говорю…

— Спасибо, — едва не схватив руку Зинаиды Антоновны, чтобы поцеловать, поблагодарил Заблоцкий. Он боялся, что она уйдет, не выслушав его. — И еще: в связи с некоторыми обстоятельствами, я буду вынужден увозить ящики ночью.

— Мне все равно, когда вы будете их увозить. Только сделайте это побыстрее.

— Хорошо. Сегодня же.

— Провожать меня не нужно… — сказала Зинаида Антоновна и ушла.

Заблоцкий чуть не плясал от радости. Все складывалось как нельзя лучше. Он и предвидеть не мог такого.

— Боже, — воскликнул он, — мне еще везет!

В комнату кто-то вошел. Заблоцкий подумал — опять Зинаида Антоновна. И повернулся. Это была жена:

— К тебе приходила какая-то женщина…

— Да, я ее видел… — несколько смутившись, ответил он.

— Ты чем-то взволнован или обрадован?

— И то, и другое: ведь еду. Волнуюсь, поручение все же не легкое. А вдруг неудача…

— Братков очень надеется на тебя.

— Да! Постараюсь. Пусть знает: если Заблоцкий взялся за дело — будет толк.

— Ладно уж, не хвались заранее…

Они попрощались. Заблоцкий торопился на поезд. Жену попросил его не провожать.

Утром Леша спрятал в яру лопату и сверло. Лопату взял со своего двора, а сверло одолжил у Васи, так чтобы не узнал его отец. Поэтому, вернувшись домой и услыхав голос Лачинской, не на шутку встревожился. «Ну, все пропало, — подумал он. — Не иначе как за сверлом пришла. Лачинскому понадобился инструмент, спохватился — а его нет. За Васю взялся — и тот сказал, у кого оно. А без сверла как же?..»

Заходить во двор сразу не стал. Надо было придумать, зачем ему понадобилось сверло, если спросят. Прислушался. Говорила, словно плакала, Лачинская:

— А мой же Максим письмо получил. Прочитал — забегал по дому, будто собака его укусила: «Сопляки, они учить меня будут. Да я не только Ваське, а им всыплю по тому месту, откуда ноги растут. Бил при старом режиме, буду бить и при новом…» Господи, думаю, хорошо, что Вася в школе, а то побил бы, зверюга. Бегал он, бегал, хлопал дверями, швырял, что попадало под ноги. «Пионеры — этакие мне указчики…» Я молчу, не знаю, кто ему и что написал. Но побушевал и утихомирился. Выпил кружку воды, почесал затылок. «Поди, говорит, к Сенкевичам. Это, говорит, Лешкина работа и того, из милиции, чертенка. Скажи, чтоб больше никуда не писали. Не трону я Ваську — пусть растет бандитом. Скажи непременно. А то возьмут и напишут в милицию или на работу, и тогда хлопай как дурень глазами». Швырнул письмо в угол и пошел. Я подняла и прочитала. Ох, как хорошо написано! Кричал, кричал, а все же испугался…

У Лешки от сердца отлегло. Подождал, пока Лачинская уйдет домой, а мать — в хлев подбросить Маргарите сена, и незаметно прошмыгнул в дом, засел за уроки, словно и не уходил никуда.

— Ты тут? — приоткрыв дверь в комнату, спросила мать, вернувшаяся из хлева.

— Где же мне быть — уроки делаю.

— Лачинская приходила. Какое вы там письмо ее Максиму написали?

Леша пожал плечами:

— Никакого письма я не писал…

— Не ври. Писал, по глазам вижу… И хорошо сделали. Угомонился буян. Пусть знает, что и на него есть управа… Ну делай, делай уроки. Я малышам пригрозила, чтобы не лезли сюда…

Угроза матери, однако, остановила их не надолго. Как только мать занялась своим делом, они тут как тут. Лешка не хотел обижать малышей и собрал книжки, решив на большой перемене закончить недоделанный урок.

Перед тем как идти в школу, он сказал матери:

— Я сегодня приду поздно. После занятий будет совет отряда. Не закрывайте двери на крючок.

— Ладно. Только не задерживайся очень.

С Лешкиной стороны все было приготовлено. «Как там Юрка выкручивается?» Мать его учительница и знает, где и что происходит в школе. Отца, инспектора уголовного розыска, тоже не проведешь: тотчас почует обман. Да Юрка и врать не умеет.

А вот и он, поджидает Лешку в конце сквера: у него уже закончились уроки.

— Как дела? — спрашивает Юрка, поднимаясь со скамейки и приветствуя Лешу пионерским салютом.

— Все готово. А у тебя?

— Папа еще не вернулся из Полоцка. У мамы вечером педсовет. А наши едут к коммунарам с концертом. Вернутся поздно, а может, и заночуют там…

— Тогда и ты должен ехать?

— Я отпросился. Так что все в порядке.

— А мама?

— Подумает, со всеми уехал.

— Значит, встречаемся, как договорились?

— Как договорились… Разошлись. Вдруг Лешка вспомнил:

— Слушай, Юра, чуть не забыл. Интересная история с письмом…

Юра вернулся и прошел с Лешкой до площади Свободы.

На уроке Леша как ни старался, сосредоточиться не мог. То вспоминался человек с зонтиком в сквере: «Я ненавижу твоего Браткова», то возникали вопросы: «Откуда Зинаида Антоновна знает Заблоцкого? И почему так волновалась, когда нашли в яме ящик? Что в нем?» То вдруг как наяву возникал Лачинский, и Лешка даже видел, с какой яростью он мнет и швыряет письмо.

Зося легонько трогает его за локоть, шепчет:

— Спустись на землю, мальчик…

Леша кивает ей и старается слушать учителя. А тот монотонно рассказывает о размножении насекомых. Ну как же тут не пробиться мыслям, которые так волнуют в последнее время!..

Наконец — долгожданный звонок на перемену. Зося достает из портфеля полдник. Разворачивает его. Один ломоть хлеба с маслом и сыром предлагает Лешке. Если бы это Юрка угостил его такой вкуснятиной, Лешка бы вмиг проглотил. А Зосю он стесняется.

— Не хочу, — крутит он головой.

— Ты никогда ничего не берешь с собой.

— Беру… только съедаю по дороге. Зачем с этим возиться, — отвечает Леша и выбегает из класса.

В пионерской комнате, куда он прибежал, собрались ребята, которые занимались на первой смене и остались после уроков. Вместе с пионервожатым Касьяновым они устанавливали на новом пьедестале бюст Ленина. Спорили, как лучше поставить, чтобы на лицо ровно падал и дневной и электрический свет.

— Как ты считаешь, Леша, с этого места бюст хорошо смотрится? — спросил Касьянов.

— Ленин всегда хорошо смотрится, — ответил, не задумываясь, Лешка.

Касьянов положил на его плечо руку. Ноготь большого пальца был черным — след молотка.

— Хорошо ты сказал. И я так думаю. Так что давайте, ребята, не будем больше ломать голову. — Касьянов притянул к себе Лешку: — Молодчина. А знаешь, в субботу у нас на заводе комсомольское собрание. Пионеров, которые постарше, приглашаем. Тебя в том числе. Привыкайте, ребята. Время быстро идет. Готовьтесь в комсомол. На этом собрании Жору Борковского будем принимать и других молодых рабочих.

Леша, конечно, очень обрадовался: он старший пионер… Жорку примут в комсомол, а там, смотришь, и его черед подойдет. И он, уже комсомолец, станет за станок. Ох, как хочется скорее стать взрослым!..

Урок географии увлек Лешку. Учитель, бывший моряк дальнего плавания, повидавший свет, вел разговор про земной шар, быт и нравы народов, живущих на нем.

— Что бы ни происходило на нашей планете — Земля вертится неустанно. Она честно выполняет свой долг — дает жизнь и движет ее вперед. Как построить жизнь? Право решить это земля предоставляет людям. И мы, имея чудесную планету-мать, должны сделать так, чтобы радовался всяк живущий на ней человек. Кто может это совершить? Человек труда!

Урок пролетел незаметно. Лешка слушал, забыв обо всем. Только когда учитель говорил про Москву, подумал: «Жорка побывает в Москве и в комсомол вступит. Вот счастливый…»

Юра пришел первым. Заглянул в оконце водокачки. Стрелки на часах показывали без пятнадцати восемь. Паренек зашел за будку, сел на перекладину забора и стал ждать: договорились в восемь. Лешка должен был появиться с Покровской. Со стороны сквера было бы ближе. Однако вечером по Покровской веселей идти. Она освещается и фонарями и окнами домов. Только возле церкви идти жутковато: из подвальных окон тянет холодом, и кажется: вот-вот оттуда протянется чья-то гигантская лапища, схватит за ногу и потянет в подвал, а тут еще ветер в колоколах уныло завывает. Но этот участок можно пробежать. Леша так и делает, когда вечером идет по Покровской.

На углу Покровской и Сенной площади возвышается трехэтажное здание из красного кирпича. В ней размещается уголовный розыск.

Сидя на заборе в тени деревьев, Юрка наблюдал, что происходит в учреждении. В окне первого этажа был виден дежурный милиционер. Он часто снимал телефонную трубку. К нему заходили и выходили люди в милицейской форме, а также гражданские. В других комнатах вроде никого не было: «Может, в отъезде, как мой папа», — подумал Юра. Он давно хотел рассказать отцу про ящик, зарытый в саду Леванцевича. «А что в нем?» — мог спросить отец и запретить ночную вылазку. Но разве можно успокоиться, не узнав тайны этого ящика!

Позвякивая ведрами, к водокачке шли люди. На Сенной площади и дальше в один и другой конец улиц, что начинались от площади, водопровода не было. А вот в Юркином доме был. «Как это здорово! Открыл кран — и льется вода!» — подумал Юра, глядя, как под тяжестью полных ведер сгибались люди.

Он соскочил с изгороди, подбежал к старушке.

— Дайте я помогу…

— Спасибо, сынок… — уступила одно ведро старушка.

Юра схватил и второе.

— Для равновесия, — сказал он.

Вернувшись, Юра опять заглянул в окно водокачки: «Уж скоро восемь…»

Ветер гнал по небу тяжелые тучи. Временами в их разрывах появлялась луна. Над головой Юрки раскачивались черные ветви клена.

Слева послышались торопливые шаги. Юра повернулся: со сквера на Сенную выходили двое в пальто и шляпах. Лиц мальчик не разглядел. Услыхал только голос одного из них:

— Все у нас в порядке: билеты в кармане. Отдохнем до утра. А там Москва… Матушка-Москва, парень…

Они пересекли площадь и скрылись в темноте Задулинской улицы.

Еще одно ведро с водой помог донести Юрка, а когда вернулся, Лешка уже сидел на условленном месте и копался в сумке.

— Вот уж эта мне Зося! — будто сердясь, сказал он, вытаскивая из сумки что-то завернутое в бумагу.

— Что это? — поинтересовался Юрка.

— Хлеб с сыром. Зося угощала меня в классе на перемене. Я отказался, так она незаметно в сумку засунула…

Они пересекли площадь и очутились на Задулинской улице. Хотя ветер и подсушил слегка землю, все же сойти с деревянного помоста было рискованно. Можно влезть по колено в грязь.

— В яру будет скользко и грязно, — сказал Юра. Он предвидел это и обул старые башмаки. А Лешке и переобуваться незачем: его башмаки всякое видали.

Задулинская — улица довольно длинная — дома с садами разделены заборами и кладбищем. Ночью она кажется еще более длинной, особенно когда идешь один. Но сейчас они были вдвоем.

Началась пустынная тропа к яру. Лешка повернул голову вправо — там, за огородами, светились окна его дома: «Ужинают», — подумал Лешка и вспомнил о Зосином хлебе с сыром.

Но вот и яр: темный, воровской, таинственный… Ребята начали спускаться к ручью. На какой-то момент луна, выглянувшая из-за туч, осветила тропку. Она петляла среди почерневших ольх и вела вдоль ручья мимо сада Леванцевичей в Духовской яр — до самой Витьбы. Летом ребята по этой стежке ходили купаться на речку. Но тогда светило солнце, и в яру все было видно. Сейчас тропу засыпало листьями. В темноте ребята сбивались с нее. Спасал журчащий ручей.

Луна зашла за тучу. Стало еще темнее.

— Пусть бы светила все время, — пожелал Юрка.

— А ты захватил фонарик?

— Взял. Надо экономить батарейку. Там она будет нужнее.

Они дошли до места, где Лешка припрятал лопату и сверло.

— Две лопаты спрятал? — спросил Юрка.

— Одну, солдатскую, с короткой ручкой. Ей у нас никто не копает. Искать не будут.

Но ни лопаты, ни сверла на месте не было.

— Неужто кто взял?

— Не может быть. Я спрятал ее надежно.

— Ты уверен, что в этом месте?

— А кто его знает… вроде бы в этом.

Тем временем Заблоцкий и Жорка переоделись. Расширили дыру в заборе, разделявшем Жоркин огород с садом Леванцевича, пробрались к месту зарытых ящиков и принялись за работу. Бояться не было кого. Заблоцкий знал, что хозяин сада не помешает ему. До последней минуты, пока не вошли в дом Жорки, Заблоцкий не открывал парню главного — что они будут делать.

— Не хочу утром жену будить. Отдохнем у тебя до пяти, — заговорил поначалу Заблоцкий.

Только теперь он выложил план их командировки. На всякий случай Заблоцкий прихватил с собой маленький браунинг.

Сначала Жорка, выслушав инженера, удивился:

— Как же в сад Леванцевича попали части станков нашего завода?

— Хозяин закопал их еще в революцию. Я только теперь случайно узнал об этом. Женщина мне одна сказала. Но просила, бога ради, никому не говорить, потому что директор — ты же знаешь какой он грубый — спросит: «А почему молчали до сих пор?» Может быть неприятность, даже криминальное дело. Вот я и придумал командировку. А что мы теряем? Деньги нам дали на расходы. (Про деньги, отпущенные на закупку частей, Заблоцкий умолчал). Увидим Москву, побываем на заводах, посмотрим, как там работают, отметим командировки и вернемся. Подъедем на извозчике, заберем часть деталей из сарая, привезем на завод: вот вам, извольте, результат нашей поездки. Нам благодарность — трум-турум… Тебя примут в комсомол под бурные аплодисменты…

— Конечно, — согласился Жорка, — раз такое дела, не будем медлить…

Впрочем, что оставалось делать Жорке? Детали нужны заводу. И чем быстрее они будут отвезены туда — тем лучше. И Жорка охотно принялся за работу. Плечи у парня широкие, руки сильные. Мешок взвалил и понес. Инженер также носит, хотя не столько взваливает на свои плечи. Впервые Жорка увидел Заблоцкого за физической работой. На заводе он и пальцем ни к чему не притрагивался.

Детали пока что аккуратно укладывают в дальнем углу сарая, потом переложат в кованые ящики, прикроют соломой, чтобы мать, если вдруг вернется из больницы, ничего не заметила. Зачем ей знать? Это дело мужское.

Без всяких препятствий они перенесли детали из одного ящика. Захватили и опорожненный ящик. Положили в него детали, поставили в угол сарая. Второй ящик, поменьше, перенесли, не вскрывая, вдвоем. Третий, большой, перенесли по частям.

Когда, в который уже раз, подходили с пустыми мешками к яме, Заблоцкому вроде бы послышался топот ног. Он оглянулся: какие-то тени метнулись в сторону беседки.

— Стой! — приглушенным голосом приказал Заблоцкий Жорке, тот остановился. — Кто-то пробежал, ты не заметил?

Жорка прислушался.

— Это вам показалось.

Если бы Заблоцкий вынул из кармана фонарик, подошел к беседке и посветил, он увидел бы там Лешку и Юрку. Это они бежали от ямы, прихватив с собой несколько небольших металлических деталей.

— Да, показалось, — решил инженер.

Сквозь ставни, сквозь кусты сирени и жасмина в глубину сада пробивались тонкие лучи света. Там, в уютно обставленном доме, живут его старые друзья — Леванцевичи. Что сейчас делают они? Кажется, слышатся звуки пианино. Это Зина играет. Когда-то он здесь был желанным гостем. Теперь же как вор рыщет над яром.

Больше всего волновала мысль: почему именно в этот день к нему явилась Зинаида Антоновна. Случайность? Совпадение? Не иначе. В порядочности Зины и Леопольда Заблоцкий не сомневался, потому он спокойно продолжал с Жоркой работу…

А Юрка и Лешка следили за ними. Более часа искали они лопату, которая теперь оказалась ненужной. Лопата и сверло лежали там, где их спрятал Лешка. Но разве найдешь их ночью в яру, когда все кусты одинаковые.

В беседку над кручей также нелегко взобраться. Куда легче было бы, если б Тамара бросила им веревку. Но Тамару решили с собой не брать.

— Незаметно в такой поздний час она не выйдет из дому, — рассудил Лешка, после того как договорились о ночном походе. — Зинаида Антоновна непременно спросит, куда она идет и зачем. Если даже и выскользнет незаметно, то идти одной по саду в беседку в темноте побоится.

Теперь они знают, что ящиков много и в них детали от станков. Лешка вспоминает разговор отца о таинственном исчезновении важных частей из станков. «Но почему Заблоцкий и Жорка переносят их ночью? Тетя Зина, вероятно, знает об этом, потому и искала Заблоцкого. Она, наверное, решила таким способом передать этот клад заводу, чтобы брат не знал», — ищет он ответ на свои вопросы.

— Кажется, здесь совершается какое-то преступление, — шепчет Юрка.

Они отыскивают ощупью за скамейкой веревку — по ней удобнее спуститься вниз по круче. Привязывают один конец к столбу и тихо, как тени, исчезают в темноте.

Немного отбежав от кручи по яру, Юрка останавливает Лешу.

— Подожди. Давай отдохнем.

В яру тишина. Ветер, утомившись, не шумит в ольхе.

Только чуть слышно журчит ручей.

— Послушай, — шепчет Юра, — тащи-ка ты из сумки Зосин хлеб с сыром…

— И правда, — спохватился Лешка. — Я тоже проголодался. — Он поделил бутерброд пополам.

— Никакого преступления тут нет, — продолжает Лешка начатый в беседке разговор. Тетя Зина не сделает плохое людям.

— Она может и не знать всего, — возражает Юрка. — Заблоцкий, как ты сказал, собирался с Жоркой в Москву. Почему они не поехали? Почему завод поручил такое трудное дело только им двоим? Могло бы прийти и больше рабочих, быстро бы перенесли, и не по частям, а сразу все ящики…

— Здесь, конечно, что-то не так…

— Думаю, не повредит, если ты об этом расскажешь отцу.

— Отцу — нет, — не согласился Лешка, — еще отлупит за то, что шляюсь по ночам… Лучше Касьянову. Утром пойду на завод…

Под утро работу закончили. Кованые ящики стояли в сарае. Их прикрыли всякой всячиной. Двери закрыли на замок. Ключи инженер положил себе в карман.

— Теперь можно спокойно ехать в Москву — добывать алиби… — сказал он, вытирая полотенцем руки.

Жорка, шатаясь от усталости, выкладывал на стол хлеб, сало, огурцы, картошку. Он с удовольствием растянулся бы сейчас на кровати — ныли руки, спина…

— Алиби?.. А что это? — спросил Жорка, решив, что это какие-то детали для станков.

Инженер улыбнулся как человек, которому показался странным такой вопрос. Не торопясь с ответом, он сел за стол, вынул из портфеля коньяк, откупорил бутылку.

— Пожалуйста, рюмочки. Поменьше желательно, — попросил он, словно они были в первоклассном ресторане, а не в бедной хате.

— Рюмок у нас нет.

— Тогда стаканы.

— Тоже нет. Есть две кружки… Инженер поморщился:

— Коньяк пьют из маленьких рюмочек. Увы — ничего не поделаешь. — И он налил в кружки, себе — больше, Жорке — меньше.

— С тебя еще слабый питок, — объяснил, чтобы Жорка не принял его за скрягу. — Свалишься — и проспишь Москву.

Конечно, Жорка не хотел проспать Москву. Черт с ним, с коньяком. Он никогда не пил его и может не пить сто лет.

— Коньяк обычно закусывают лимоном, — осушив свою кружку, продолжал Заблоцкий просвещать неопытного парня. — Придется салом. — Ел он его не с толстого куска, как Жорка, а нарезал тонкими пластинками.

— Учись, молодой человек. В Москве в ресторане будем кушать. Увидишь, как там обедают, ужинают. Правда, теперь не та публика, что раньше, в добрые старые времена.

У Заблоцкого заблестели глаза, когда он начал рассказывать про былых завсегдатаев роскошных салонов, разодетых дам и мужчин во фраках. Жорка одного такого господина во фраке и цилиндре с перекошенным от злобы лицом видел на плакате. А под ним надпись: «Ешь ананасы, рябчиков жуй. День твой последний приходит, буржуй!»

«Касьянов не так рассказывал про буржуев, — подумал Жорка. — Буржуи хотят задушить Советскую власть и вернуть свое господство над рабочими и крестьянами». То, что говорил Касьянов, было более близким и понятным рабочему парню. И вообще Жорка любил токаря. Ему хотелось быть похожим на него. Подумав о Касьянове, Жорка вспомнил о предстоящем вступлении в комсомол. В субботу, как только вернется из Москвы, его будут принимать. Спросят и о поездке за деталями. И он будет врать, что привез их оттуда. А они эти детали брали здесь ночью как воры.

Заблоцкий еще налил себе в кружку. На мгновение задержал рыльце бутылки над Жоркиной кружкой, раздумывая — налить еще или нет? Коньяку ему не было жалко. Боялся, чтобы парень его не подвел. Все же налил немного.

— Так ты интересовался, что такое алиби? — вспомнил Заблоцкий, закусывая.

Жорка не прикоснулся к своей кружке. Инженер не заставлял его и продолжал:

— Алиби — латинское слово. Оно означает: «Где-нибудь в другом месте». О, латынь — мудрый язык. Коротко и ясно. Мы с тобой не здесь, а где-то в другом месте. Понял? Вижу — не понял. Тогда слушай дальше. Например, какой-то человек захотел сделать что-то незаконное. Перед этим он думает: «А когда меня спросят, чем буду оправдываться?» Заранее он готовит себе алиби. Судья спросит его, ну… предположим: «Вы украли и продали детали, которые принадлежат заводу?» «Когда?» — спросит обвиняемый. «Тогда-то и тогда», — скажет судья. «Извините, гражданин судья, я в тот день был в другом месте — в Москве. Вот командировка с отметкой, на ней точная дата, а вот железнодорожный билет, багажные квитанции…» Судье и крыть нечем. Закон оправдывает такого человека. Не мог же он быть одновременно в двух местах…

Заблоцкий посмотрел на часы:

— Ну-с, пора. — Он закупорил бутылку, — Допьем в вагоне, закуску прихватим в буфете на вокзале.

Несколько минут спустя они вышли на улицу. Осмотревшись, чтобы ни с кем не встретиться, быстрым шагом направились в сторону Сенной площади. Оттуда, обходя хорошо освещенные улицы, по переулкам дошли до вокзала.

— Жена думает, что я уже подъезжаю к Москве… Это тоже алиби, — пошутил Заблоцкий.

Шутка не развеселила Жорку, наоборот, — встревожила. Еще когда переносил в сарай детали, думал: «делаю это для завода». Теперь родилось сомнение: «А что, если это афера? Возможно, Заблоцкий продал кому эти детали? Завтра ночью, а может быть, сегодня, пока темно, приедет кто-то на повозке, погрузит ящики, потом инженер скажет директору: «Увы, не достал ничего», а ему, Жорке, соврет: «Украли. Что поделаешь? Я же был с тобой». Попробуй тогда доказать, если у него есть это самое алиби…»

Волнение росло. Жорке уже расхотелось ехать в Москву, хотя он там ни разу не был.

При входе в вокзал, в конце левого крыла его, он увидел вывеску: «Милиция». И еще больше заволновался.

— Давай туда, — кивнул Заблоцкий в слабо освещенный угол зала ожидания, — подальше от глаз…

До отправления поезда оставалось полчаса с минутами. Время тянулось медленно, хотелось спать, но в облюбованном инженером месте не было даже на чем присесть. «Хотя бы прогулялся куда», — тоскливо подумал Жорка. Инженер как прилип: не отходил от него ни на шаг.

— Скоро будем сидеть в купе. Отдохнем, а там и матушка-Москва. Что наш город по сравнению с Москвой — провинция. А там — Кремль, храм Василия Блаженного, Третьяковская галерея. Чудеса, молодой человек, увидишь…

«В самом деле, дураком буду, если не поеду, — подумал Жорка под влиянием этих слов. — Ящики никуда не денутся».

— А закусь? — спохватился инженер. — Надо купить…

Показываться лишний раз на глаза людям Заблоцкий не хотел. Можно встретить знакомого. Жорку кто там знает! Инженер достал деньги.

— Сбегай купи чего получше в буфете. Водички бутылочку…

Жорка охотно пошел. В одном месте дорогу ему преградили носильщики. Сзади их торопил какой-то человек:

— Быстрее, браточки, грузите!

«Вдруг и ящики там грузят?» — подумалось Жорке. Он осмотрелся и прошмыгнул к выходу. С крыльца вокзала повернул в милицию.

— Что вам угодно, молодой человек? — спросил дежурный милиционер.

— Позвонить на завод директору товарищу Браткову. Очень важное дело, — на одном дыхании выпалил Жорка.

— Какой завод?

— «Металлист».

Милиционер внимательно посмотрел на взволнованного парня.

— Звоните, — показал на телефонный аппарат.

— Я не знаю номера телефона.

— Сейчас… — Дежурный отыскал в справочнике нужный номер и поднял трубку. — Соедините с директором завода «Металлист». Спасибо. Товарищ директор? Дежурный железнодорожного отделения милиции вас беспокоит. С вами рвется поговорить один молодой человек. Пожалуйста. Передаю трубку.

— Товарищ Братков. Это я, Жора Борковский. Командировка в Москву — обман. Сегодня ночью мы выкопали три ящика деталей в саду Леванцевича. Они в моем сарае. Я боюсь — их могут украсть. Что мне делать?

В это время в кабинете директора сидели Касьянов и Лешка. Голос Жорки разносился по всей комнате.

— Спасибо, Жора. Хорошо, что позвонил. — Братков посмотрел на Касьянова. Тот махнул рукой: пусть едет.

— Можешь быть спокойным. Мы примем меры. А в командировку поезжай. Это тебе как награда. Заблоцкому — ни слова. Вернется, мы подготовим ему встречу.

— Ключ от сарая у инженера! Так вы, если что, гвоздем, замок легко откроется! — крикнул в трубку Жорка и побежал в вокзальный буфет.

Милиционер с улыбкой глядел ему вслед.

Тамара нашла Лешу и Юру в конце сквера. Они сидели на лавочке, сумки с книжками лежали рядом. У Юры уже кончились уроки, а Леша еще только шел в школу.

— Так и знала, что вы здесь. И не стыдно вам? Договорились же вместе, — с упреком сказала девочка. — Были вчера ночью в саду?.. Были, были, догадываюсь. Ну честно, по-пионерски, были?

— Были, Тамара, — признался Лешка, хотя никто и не собирался от нее это скрывать.

— А меня не позвали…

— Не обижайся. Произошло все не так, как мы задумали. Садись. Сейчас все расскажем.

— А что в том ящике?

— Не театральные занавеси, — улыбнулся Юра.

— Так что же?

— Детали от заводских машин.

— И только? — разочаровалась Тамара.

— Это очень ценные вещи, — горячо возразил Лешка. — Без них станки не могут работать. Сколько лет их искали!

— Как же они очутились в нашем саду? Кто их закопал?

— Этого мы не знаем. А выкопал их инженер Заблоцкий… — Жорку Леша не назвал.

— Кто такой Заблоцкий?

— Спекулянт и обманщик. Взял заводские деньги, чтобы за них купить детали, которые принадлежат тому же заводу. Если бы мы, копая с тобой яму в саду, не обнаружили ящик, они б и теперь там лежали.

— Как же он узнал, что детали в нашем саду?

— Тетя Зина, наверно, сказала. Она просила меня сбегать узнать, работает ли Заблоцкий на заводе.

— Неужели тетя Зина знала тайну и молчала?

— Если бы тетя Зина знала, — заступился за нее Леша, — детали давно были бы на заводе.

— Это правда. Тетя Зина помогла поймать бандитов. Не утаила бы она и это преступление. Заблоцкий обманул ее, я так понимаю, — высказал свое предположение Юра.

«Кто же тогда знал? Отец! — решила Тамара и вспомнила, как в тот день, когда обнаружили ящик, после обеда тетка долго разговаривала о чем-то с отцом в саду. Она показывала место, где были зарыты листья. Видимо, расспрашивала про ящик. Тамара слыхала, как уже в коридоре, когда они вернулись из сада, отец сказал: «Это не наше дело, Зиночка», — и пошел отдыхать. Отцу всегда ни до кого нет дела. Пусть бандиты грабят людей, пусть стоят станки, а люди ходят без работы… Правду говорят о нем люди: «старорежимный». А я не хочу быть в стороне. Буду, как Юрка и Леша, помогать людям».

— Что ты замолчала, Тамара?

Девочка повернулась к Юрке. Лицо ее выражало решительность:

— Юра, одолжи мне до завтра галстук, — неожиданно попросила она. — Утром буду идти в школу — отдам. Только до утра…

— Зачем он тебе?

— Надо.

— Вступай в пионеры — и каждый день будешь носить пионерский галстук.

— Ого, татка ей не разрешит, — тряхнул головой Леша. — Знаешь, какой он «старорежимный».

— А я вступлю без его разрешения. Вступлю, и все…

— Правильно, Тамара. Бить же он тебя не будет, доктор ведь…

Лешка взглянул на каланчу:

— Мне пора, ребята. До встречи…

— Ой, и мне пора, — глядя вслед убегающему Лешке, вскрикнула Тамара. — Тетя Зина уже накрывает стол. — И, повернувшись к Юрке, умоляющим голосом повторила просьбу: — Так одолжишь, Юра, а?

— Да, конечно… но только до утра. — снимая галстук, сказал Юра. — И что б ни одного пятнышка.

— Не бойся. Я не маленькая.

Тамара бережно сложила галстук и положила его в сумку.

— И у меня будет свой… — сказала на прощанье. По дороге домой Тамара думала: «В столовую приду в Юрином галстуке. Скажу: «Делайте со мной что хотите — я вступила в пионеры!» «Без нашего разрешения?» — строго спросит отец. «Как ты могла?» — вскрикнет мать. «А если мне очень хотелось, а вы не разрешили бы…» Отец в отчаянье разведет руками: «Слышишь, Аннушка, она знала, что мы не разрешим, и все же вступила…» Он схватится за сердце, мать побежит за валерьянкой. Начнется такое!..»

«Но меня еще не приняли в пионеры и вдруг не примут, — опомнилась Тамара. — Наделаю шуму, встревожу родителей и… окажусь вруньей? Нет… скажу так: «Вот в этом галстуке буду ходить в школу, если меня примут в пионеры». Пусть это будет началом. Репетицией. Добьюсь своего, буду пионеркой…» И запела, подбадривая себя:

Взвейтесь кострами,

Синие ночи,

Мы пионеры —

Дети рабочих.

Но бодрое настроение покинуло Тамару, как только в окне она увидела отца в белом халате и чепце. Он как раз снимал халат. Через несколько минут Леопольд Антонович явится в столовую. Перекрестится, пожелает всем приятного аппетита. В доме Леванцевичей начнется обед.

Вся эта церемония, введенная еще дедом, должна была укреплять порядок в семье и авторитет ее главы.

Чтобы не встретиться с отцом в коридоре, Тамара обошла дом и вошла в свою комнату с черного хода.

— Мой быстрее руки, моя девочка, — озабоченно сказала Зинаида Антоновна, — стол уже накрыт.

Тамара положила на стол сумку, в которой лежал галстук, повесила пальто.

— Тамара, быстрее, — напомнила еще раз Зинаида Антоновна из кухни.

— Иду, — посмотрев на сумку, отозвалась Тамара. Возле умывальника она увидела в зеркале свое лицо.

— У… трусиха… — разозлилась сама на себя.

— Что ты? — спросила тетя Зина, недослышав.

— Я не люблю вот эту девчонку…

— Какую? — удивилась Зинаида Антоновна.

— Вот эту, — показала Тамара на себя в зеркале.

— За что же ты ее не любишь? — подойдя к племяннице, спросила тетя.

— Она — трусиха… И та милая женщина, которая стоит рядом, тоже.

— Почему?

— Она побоялась открыть добрым людям тайну кованых ящиков.

— Но они все же узнали.

— Благодаря пионерам.

— На них эта женщина и рассчитывала, — улыбнулась Зинаида Антоновна.

Тамара круто повернулась:

— А та женщина знала, что в нашем саду зарыты ящики?

— Узнала только в тот день, когда закапывали листья.

— И открыла тайну ящика обманщику. Зинаиду Антоновну передернуло — это был уже допрос и обвинение, — но она сдержала себя:

— Она не могла договориться с братом.

— А брат ее знал все?

— Знал, — Зинаида Антоновна почувствовала, что Тамаре нужно говорить только правду.

— И молчал столько лет?

— Он забыл о них.

— А когда ему припомнила однажды в саду эта женщина?

— Вспомнил.

— Чтобы снова забыть?

— Такой он…

— А я не хочу быть такой, не хочу! — Тамара бросила на руки тетке полотенце и выбежала из кухни.

Зинаида Антоновна сразу же все поняла. Тамара встретилась с Лешей и Юрой. Ребята ей все рассказали. Девочке стыдно за отца и тетку. И все же Зинаиде Антоновне понравился задиристый тон племянницы, бунт двенадцатилетней девочки против несправедливости. «Тамара взрослеет, выходит на свою дорогу», — с удовлетворением подумала она. Но когда открыла дверь в комнату племянницы и увидела ее в красном галстуке, встревожилась:

— Что это за спектакль? — Это еще только генеральная репетиция, — ответила Тамара и решительно направилась в столовую.

За столом уже сидели мать и отец. Они как будто не обратили внимания на появление дочери, но Тамара знала, как сердится сейчас отец: опоздание на обед было недопустимым нарушением порядка.

— Мне можно сесть за стол? — спросила тихим голосом, словно опасаясь испортить аппетит родителям.

Леопольд Антонович, склонившись над тарелкой, продолжал есть. Мать задвигалась на стуле.

— Сначала следует извиниться и попросить прощения, — сказала она и повернулась в сторону мужа, глазами спрашивая: «Не так ли, Леопольд?»

— Извините за опоздание… — виноватым голосом попросила Тамара.

Ей довелось постоять возле стула в ожидании разрешения сесть еще несколько томительных минут, пока отец наконец поднял голову, чтобы выразить свое недовольство поведением дочери, и — увидел на ней красный галстук. О, это было уже не только нарушением порядка, это была целая революция!

— Что это значит?! — блеснул стеклами очков Леопольд Антонович. В его голосе — вопрос и угроза.

Тамара вздрогнула и, заикаясь, начала объяснять:

— Ах, галстук… Это… у нас репетиция… я торопилась… забыла снять…

— Какая репетиция?

К счастью, она вспомнила в этот момент про спектакль, который собирались вместе с Лешей и Юрой поставить в «клубе», и, уже осмелев, начала импровизировать:

— Мы готовим постановку… спектакль… Мне в спектакле дали роль девочки… По пьесе она не пионерка, но очень хочет вступить в пионеры, а родители ей не разрешают… И тогда она попросила у одного мальчика галстук, примерила и немножко походила в нем… Это так по пьесе… На репетиции я надела галстук, а вернуть его мальчику… забыла…

— Ну, если это по пьесе в спектакле, тогда другое дело…

— Погоди, Аннушка, — наконец заговорил отец. — Театр — великое искусство, не шуточная игра. Нельзя сравнивать разные вещи… — И, повернувшись к дочери: — У тебя музыка, и терять время попусту — не разрешаю.

Снимая пальто, Лешка услышал голос матери, доносившийся из кухни:

— Нечем кормить, Менделька. Сено дорогое. Дочь приехала, надо справить ей обнову. Студентка же!

— Я вам, Антониха, продам Маргариту так, как никто не продаст. Уж в этом вы можете не сомневаться.

— И жалко мне ее. Кормила она нас в самые тяжелые годы. Это еще матери-покойницы корова. И дом ее. У нас не было ни кола, ни двора. Мать хотела, чтобы я вышла за богатого. И был такой жених. А я полюбила Антона и ушла к нему. Мать моя, женщина властная, сказала, чтоб ноги моей не было в ее доме. Все: и дом, и постройки, и огород отписала брату. А когда война началась, брата на войну взяли. Погиб, бедняга. Жена его с двумя детишками тоже не поладила со свекровью, уехала к своим в деревню. Там все же легче, чем в городе. И осталась мать одна. Стала просить-молить меня: вернись, дочка. Посоветовались мы с Антоном, хоть не люб он теще — вернулись…

— А муж ее, матери вашей?

— Бросил он ее. Еще девчонкой я была. Влюбился в Юстыну, тетку мою, сестру матери, все бросил и уехал с ней в Америку. Меня хотел забрать, а брата ей оставить. Пожалела я мать. Не поехала. Свой дом родной дороже. Но тоже потом ушла…

Лешка слушал, затаив дыхание. Так вот что происходило на этом дворе, по которому он бегает, не задумываясь: отсюда ушел на фронт его дядя Володя и погиб на войне. Отсюда уехал далеко в Америку, может быть, скитается в поисках работы… его дед.

— Да что это я, — вдруг спохватилась мать, — начала с коровы и во куда заехала. Да, коровка была хорошая. С телушки я ее растила… Состарилась уже. Антон давно говорил — пора ее продать. Да разве ж он сумеет!

— Не говори мне про Антона. Он токарь. А я меняю шило на мыло. Свое возьму, а чужого мне не надо.

— Так и я прошу, Менделька, помоги…

Лешке все стало ясно. Он вздохнул: жаль Маргариту. Вошел в комнату. Янка с открытой книгой в руке, глядя в потолок, учил стихотворение:

Не сядзiцца ў хаце

Хлопчыку малому,

Клiча яго рэчка,

Цягнуць caнкi з дому.

— Мамачка, галубка,—

Просiць ён так мiла…

— Не бубни, как пономарь, — прерывает его Янина. — Разве ты так просишь маму, когда хочешь погулять? Представь, что это не какой-то маленький мальчик, а ты.

— Я не маленький, — сердито отвечает Янка.

— Тогда вспомни, когда был маленьким.

— А я хочу быть большим.

— Вырастешь еще. Лешка подошел к ним:

— Маргариту решили продать?

— А зачем она нам! — одобрил решение матери Янка. — Летом можно будет побегать. А то ходи за ее хвостом…

Не сядзiцца ў хаце

Хлопчыку пабегаць…

— Где тата?

— Еще на работе. Мама волнуется. Никогда он так не опаздывал… — сказала, подняв голову от книжки, Янина.

— Мамачка, галубка,

Не сядзiцца ў хаце…—

зубрит Янка.

— А знаешь, Янина, завтра я иду на комсомольское собрание на завод! — похвалился Лешка.

— Ты же еще пионер.

— Приглашают…

Янка повторял стих уже совсем сердито:

Не сядзiцца ў мамкi

Хлопчыку малому,

Клiчуць яго санкi,

Цягне рэчку з дому…

— Да хватит вам, не мешайте! Запутался совсем. Завтра из-за вас учительница поставит двойку, тогда «мамачка, галубка» оттаскает за уши, а татка еще поддаст… А вот и он идет…

В сенях раздались шаги. Вошел отец.

— Ну, ребятки, сегодня у нас на заводе большое событие!

Из кухни прибежала мать, присмотрелась:

— Не выпил ли ты, батька?

— Новый цех пустили. Гудят станки. Многие рабочие завтра получат работу!

Отец сел на диван. Только теперь все заметили, как он устал.

— Иди умойся, Антось. Я тебе теплой воды налью в таз.

— Скажи ты мне, Антон, — спросил Мендель, — а что, эти станки раньше нельзя было пустить?

Глаза отца сверкнули гневом:

— Один гад, инженер, столько лет припрятывал в земле главные детали! Панский лизун, торгаш проклятый… не про тебя, Мендель, говорю.

— А что я, какой из меня торгаш! Дадут работу — брошу торговлю. Сколько я имею с того? Одни мозоли…

— А тот тысячи хотел хапнуть.

— Поймали его?

— Поймают еще.

— Ну, идите, Антось, Леша, есть, — позвала мать.

— Так я завтра приду, — сказал Мендель. — Все будет сделано. Не подведу. Будьте здоровы.

Отец тяжело поднялся с дивана, посмотрел на Лешку:

— Касьянов мне рассказал про тебя. Молодец, сынок, — притянул он к себе Лешку.

Рабочая куртка отца пахла металлической стружкой.

В субботу утром Заблоцкий с Жоркой возвращались из Москвы.

Заблоцкий полностью завершил алиби. У главного инженера, который оказался его однокашником, выпросил кое-какие части для станков. «А вдруг так случится — Братков позвонит на завод, поблагодарит за детали, а те глаза выпялят: за какие детали?» Заблоцкий знает, как иногда случается. И квитанции нужны. Правда, его однокашник махнул рукой: «Брось ты с оплатой! Выпишем пропуск на вынос — и все». Заблоцкий ни в какую: «Пусть по закону».

Потом Жорка забросил на плечи эти запасные части и сдал в багаж. Их можно было бы взять с собой в вагон, но Заблоцкому были нужны багажные квитанции. Теперь там, где стояла цифра 20 кг, можно будет поставить 2000, где 10 рублей — 1000.

Они вышли из вокзала. Ехать к Жорке было рановато. Следовало погодить денек-другой, пока «придет багаж». Под эту квитанцию доставить и запчасти из Жоркиного сарая.

— Извозчик! — крикнул Заблоцкий.

К заводу подкатили с шиком. Сразу же направились к директору.

— И ты со мной, — велел Заблоцкий, заметив, что Жорка намерен остаться в коридоре. — Вместе ездили, вместе и докладывать будем.

В приемной инженер хотел поцеловать жену, которая, как всегда, сидела за машинкой. Лидия Васильевна отмахнулась:

— После, Серж…

— Ты что, не рада моему приезду?

— Почему же. Очень хорошо, что приехал… Но здесь не место для семейных нежностей. Иди, тебя ждут…

В приемной были люди. Этим и объяснил Заблоцкий сдержанность жены при встрече. «Вот когда узнает, с каким багажом он вернулся, — на шею бросится…»

К директору Заблоцкий вошел с поднятой головой. В кабинете сидел какой-то худощавый незнакомый человек. Его проницательный взгляд несколько смутил Заблоцкого, но, чувствуя себя победителем, он бодро отрапортовал:

— Командировка, Иван Владимирович, закончилась успешно. Даже сам не ожидал таких результатов. Детали приобрели. Погрузили в багаж. Досталось бедному Жорке, — инженер кивнул в его сторону.

— Да, поработать довелось: немалый груз… — подтвердил Жорка, имея в виду ту ночь, когда они откопали ящики и перенесли детали в сарай. Директор понял намек Жорки и улыбнулся:

— Молодчина, Жора!

— Поистине, парень заслуживает всяческой похвалы, — присоединился к оценке директора инженер. — Не ошибся я в выборе, кого взять с собой в помощники.

— Так, говорите, детали отгрузили?

— Отгрузили, — подтвердил инженер, — хлопот было немало, но отгрузили. Через пару дней получим…

— Это хорошо… — внимательно присматриваясь к инженеру, как-то неопределенно сказал директор.

— Еще бы, — оживился инженер. — Давно бы следовало поехать. Станки бы не простаивали. Тут и я виноват малость: поздновато вспомнил, что у меня однокашник работает на металлургическом заводе в Москве главным инженером. Столько лет не виделись! Встреча была приятная и полезная.

— Так, говорите, через пару дней получим груз…

— Не более. Обещали. И я тут не поскупился: ничего не поделаешь — знаю, как нужны заводу детали… — заговорил инженер Заблоцкий, отводя в сторону глаза, не выдержав испытующий взгляд директора.

— Странно, — перебил его директор. — А мы уже получили ваш груз.

— Шутите, Иван Владимирович, — почувствовав какой-то подвох, пробормотал Заблоцкий. Он хорошо знал — директор не любит шутить.

— Да нет, Сергей Андреевич, не шучу. Получили. Вот товарищ Вишняков может подтвердить. Все три ящика, которые вы нам подготовили, мы забрали и перевезли на завод. Их было три ящика, товарищ Борковский?

— Три.

— Ну вот видите… А отчет по командировке в Москву у вас, инженер Заблоцкий, примет инспектор уголовного розыска товарищ Вишняков…

Комсомольское собрание проводили в цехе, который еще несколько дней назад называли «кладбищем станков». Теперь станки ожили. Сорок токарей получили работу.

Как раз закончилась первая смена. Во время пересменки и решили собрать комсомольское собрание. Его можно было провести и в другом месте, но сам директор завода Братков посоветовал:

— Жору Борковского принимать в комсомол надо в новом цехе. Пусть старые рабочие порадуются, какая смена растет.

Лешу и Юру на собрание привел Касьянов. На принесенных в цех скамейках разместились молодые рабочие. У станков стояли ветераны. Среди них и Лешкин отец. Смена его окончилась. Касьянов подвел пионеров к рабочим и сказал:

— Вот, товарищи, парнишки, благодаря которым ожил наш мертвый цех и многие из вас получили работу…

— Они? — удивился пожилой рабочий. — Говорили ведь, что Жорка выкопал из-под земли части от станков.

— Правильно, Жорка, — ответил Касьянов. — Но первым нашел ящики Леша — вот этот пионер.

Леша застеснялся и опустил голову, словно был в чем-то виноват.

— А мне ничего не сказал… — улыбнулся Антон Сенкевич.

— А почему тебе? — повернулся к нему один рабочий.

— Это же его сын, — сказал другой.

— Ну молодец, Антон! — хлопнул Сенкевича по плечу пожилой рабочий.

Пионервожатый пробежал взглядом по рядам, выбирая место для пионеров. Из-за стола президиума поднялся Братков и показал рукой на первый ряд, где уже сидел Жорка:

— Сюда их давай, наших юных героев…

Лешка шел словно не своими ногами и, если бы его не подталкивал слегка Касьянов, не смог бы сделать и шага. В голове шумело, и ему казалось, что он спит на сеновале в сарае и все это ему снится. Думал ли он, когда копал яму в саду Леванцевича вместе с Тамарой, что в ящике, который они откопали, хранятся вещи, так нужные заводу? Даже тогда, когда ночью вместе с Юркой выхватил несколько деталей из ящика и утром принес их Касьянову на завод, не представлял, что это станет важным событием в жизни завода «Металлист». Ему поначалу было просто интересно — что в ящике?

— Садись, Леша! — услышал он голос Касьянова. А председатель собрания объявил:

— Первый вопрос — прием в комсомол слесаря Жору Борковского…

Он рассказал про Жорку все, что знал и Лешка, только тот не сумел бы так складно изложить, хотя и жил с Борковским на одной улице.

Вдруг Лешка услышал свое имя и Юркино, и о том, что «мертвый» цех ожил благодаря обыкновенным паренькам.

«Это про нас», — подумал Лешка.

— Первой жнейке, которую выпустим на этих станках, дать имя «Пионер», — предложил кто-то из рядов.

— Погодите, сейчас обсуждается вопрос о приеме Борковского в комсомол. Жора, расскажи собранию свою биографию.

— Какая там биография! С пеленок помним. Отец его с нами работал. Человек он был что надо. Пусть лучше про Москву расскажет.

— Давай, Жора, про Москву! Жорка встрепенулся, вскочил:

— В Мавзолее был. Ленина видел. Волновался очень. К тому же тревожно было за детали, которые выкопал и оставил в сарае: а что, если наши рабочие не успеют их забрать? И так все в голове — и про Ленина, и про детали думаю… Подошла моя очередь в Мавзолей. Как увидел Ленина — сердце мое сжалось: пусть бы пожил еще… вместе с нами… Рассказал бы ему про все… — Жорка вздохнул. — Еще в музее был. Под стеклом видел кепку и пальто Ленина. Одна пуговица к пальто пришита белыми нитками и закрашена чернилами. Мне мать так же однажды пришила пуговицу белыми нитками, только я покрасил нитки не чернилами, а сажей, потому что чернил не было. Так я стоял и думал, что и Ленину трудно жилось, если не было черных ниток, чтобы пришить пуговицу… Поэтому прошу принять меня в комсомол, так как он Ленинский…

— Вопросы к Борковскому есть? — спросил председатель.

— Кто твой отец?

— Уже сказано, — зашумели в рядах: — погиб на фронте в гражданскую, защищая Советскую власть…

— Да, погиб… Только карточка его в красноармейской форме осталась…

— Родственники за границей есть? Жорка пожал плечами:

— Мамка про то не говорила. А сам я не знаю…

Лешке этот вопрос напомнил о его дедушке, которого он никогда не видел, даже на карточке. Бабушка его карточку порвала, когда он ее покинул.

— А что, это плохо или хорошо, когда есть родственники за границей? — спросил Лешка Касьянова.

— Смотря какие…

— Будут еще вопросы? — спросил председатель собрания.

— Все ясно. Ставь на голосование.

— Итак, голосуем. Кто за то, чтобы Жорку Борковского принять в комсомол — прошу поднять руки.

Лешка и Юрка подняли руки первыми: но услыхав: «голосуют только члены комсомола», поспешно опустили. Братков улыбнулся и что-то шепнул председателю.

Тот кивнул и сказал:

— Единогласно. А теперь проголосуем все, кто присутствует.

— И пионеры тоже, — сказал, глядя на Юрку и Лешку, Братков.

…Заводской гудок объявил о начале работы второй смены. Рабочие пошли к своим станкам. А для Юры и Леши этот гудок прозвучал как призыв к новым свершениям.

1

Конт — угол (польск.).

(обратно)

2

Багнет — штык (польск.).

(обратно)

3

Курсадня — насест (бел.).