Наконец-то закончил рассказ над которым так долго корпел. Выкладываю его на всеобщий суд. Пинайте. 
Клетка Феникса
Посвящается уважаемому Libanius'у, в споре с которым родилась идея рассказа
Неожиданная слава, которую нам с Холмсом принесли мои рассказы о некоторых делах из его обширной практики, если не считать докучливого внимания публики к нашим скромным персонам, оказалась в некотором роде полезной. Все больше людей, столкнувшихся с загадочными и необычными случаями, решались обратиться к моему другу с просьбой о помощи. Зачастую эти происшествия на поверку оказывались вполне заурядными случаями, недостойными внимания. Но изредка случались примечательные истории, которые оставили заметный след в летописи деяний Шерлока Холмса. К числу таких эпизодов можно смело отнести дело о трагической гибели Джозефа Джейкобсона, известного ученого-биолога. Необычная роль, которую нам с Холмсом пришлось сыграть в нем, только утверждает меня в решении опубликовать наконец-то отчет об этом загадочном деле.
В один из ненастных осенних дней мы с Холмсом сидели в гостиной нашей квартиры на Бейкер-стрит. Я просматривал свежие газеты. Холмс приводил в порядок свою обширную картотеку. Хотя вечер еще не наступил, было темно и уже пришлось зажечь освещение. Холмс, прервавшись от своего занятия, раскурил трубку и, глубоко затянувшись, сказал мне, улыбаясь сквозь клубы табачного дыма:
— Я вижу, Уотсон, что вам не терпится поделиться содержанием этой передовицы в «Таймсе»…
— Невероятно, Холмс! Как вам… Я действительно нашел эту статью крайне занимательной и в самом деле собирался вам ее пересказать. Как же вы догадались об этом?
— Ничего сверхъестественного в этом нет. Вот уже битый час вы читаете одну и ту же статью на первой странице «Таймса», хотя перед этим внимательно просмотрели весь номер. В процессе чтения, вы то и дело, сами того не замечая, бросали на меня непроизвольные взгляды, по которым я могу судить о вашем намерении, познакомить меня с этой статьей. Что же вы в ней нашли любопытного?
— Вас, я уверен, она тоже заинтересует. Речь идет о новом применении этих удивительных разностных машин гениального Бэббиджа. Знаете ли вы, Холмс, что с их помощью можно так организовать картотеку по любой отрасли человеческого знания, что поиск нужных сведений и отбор их по определенному признаку, займет мгновение? Это, согласитесь, открывает поистине невероятные перспективы! В статье говорится, что правительство собирается увеличить число разностных машин и полным ходом идет преобразование картотек полиции, научных учреждений и так далее…
— Что ж, Уотсон, это отличная новость! Видно наступит время и мне также придется выбросить на свалку все свои картотечные ящики и приобрести вместо них эту новомодную аналитическую машину. Хотя, признаться, Уотсон, мне эти нововведения не совсем по нраву. Полиция все больше перенимает у одиночек, подобных мне, наши методы и приемы, беря верх не мастерством, а усердием. Все эти разностные машины, бертильонаж, обмен сведениями о преступниках – это все конечно прекрасно, но боюсь, что нам будет с каждым днем все труднее соревноваться со слугами закона. И в один прекрасный день придется мне оставить свое ремесло и заняться разведением пчел где-нибудь в провинции.
— Бросьте, Холмс, свои мрачные мысли! Сомневаюсь, что такое время вообще наступит…
— Милейший Уотсон! Вы как всегда добры и благородны! Благодарю вас за ваше участие. Кстати, то, что общественность, в вашем лице, прочла в этой передовице только сегодня, начало претворяться в жизнь еще несколько лет тому назад. Но достаточно! Отвлечемся, действительно, от мрачных мыслей. Пока что, смею надеяться, наше с вами скромное участие в расследованиях, приносит кое-какую пользу обществу. Тем более, у нас с вами новый посетитель, причем, насколько мне известно, имеющий прямое отношение к передовой науке. Некий Бенджамен Джейкобсон, преподаватель кафедры биологии Лондонского университета, если верить его визитной карточке. Ума не приложу, какой помощи он от нас ждет…
В доказательство слов Холмса раздался звонок в дверь. Заскрипели ступеньки нашей лестницы, и через некоторое время наш посетитель уже был в гостиной. Щурясь от света эдисоновских ламп, он раскланялся с Холмсом.
— Добрый день, джентльмены. Вы, я думаю, мистер Шерлок Холмс?
Вошедший оказался изящным молодым человеком с некрасивым, но живым лицом. Рыжеватые волосы, причесанные по последней моде, дорогой костюм, отлично сидящий на его худощавой фигуре. Если бы не слова Холмса, в нем никак нельзя было признать человека науки.
Холмс указал на кресла у камина.
— Прошу вас, мистер Джейкобсон, располагайтесь. Позвольте представить доктора Уотсона, моего давнего друга, соратника, а с некоторых пор и летописца.
Мы раскланялись и расселись в креслах. Джейкобсон откашлялся. Видно было, что он сильно волнуется и не знает, как начать разговор. Холмс взял, отложенную было, трубку и учтиво поинтересовался у него:
— Не скучаете ли вы в промозглом Лондоне по настоящей русской бане? Мы с Уотсоном большие любители и знатоки турецкой бани, но говорят, что по части бань турки и в подметки не годятся русским?
Ошеломленный молодой человек застыл как статуя и только переводил глаза с меня на Холмса. Наконец он заговорил:
— Ну и ну, мистер Холмс… Я слышал, что вы мастер на подобные штуки, но, честно признаюсь, впечатлен! Как вы об этом узнали? Я действительно долгое время пробыл в России, но, клянусь, об этом знали только несколько человек.
— О, в этом нет ничего сложного. Простое сопоставление фактов. У вас очень здоровый вид. Следовательно, последнее время вы провели вне Лондона. Но вы совсем не загорели, значит, южные страны исключаются. Когда вы вошли, то сразу стало ясно, что эдисоновские лампы вам в новинку. Значит, вы пробыли долгое время вне Англии, потому что кроме Англии и Америки электрическое освещение еще не очень распространено. Ваша одежда сшита у лучших лондонских портных, о чем свидетельствуют ярлычки на ней. Сукно – отличного качества, но не английское. Человек моей профессии должен уметь определять сорт сукна и примерное его происхождение. Я даже написал когда-то небольшое исследование на эту тему. Ваше долгое пребывание в другой стране – конечно же, связано с вашей научной деятельностью. Сопоставляя все вышеперечисленные факты, а также то, что русские мануфактуры производят отличное сукно и Россия – признанный центр биологической науки, я сделал допущение, что вы побывали в России. И оно оправдалось!
— До чего же просто! Но хочу вас разочаровать, мистер Холмс. Электрическое освещение для России не диковинка – даже раньше, чем для Англии. А засмотрелся я на ваши лампы, потому, что в России подобное старье уже не используется. У них везде стоят отличные электрические свечи Яблочкова и Лодыгина.
— Ну что же, я выстрелил навскидку и к счастью попал! Везение – немаловажный фактор в моем ремесле!
Холмс совсем не был обескуражен. Он широко улыбнулся Джейкобсону и быстро набросал несколько слов на своих манжетах.
— Вы сообщили ценную информацию, мистер Джейкобсон, благодарю. Но все же, что привело вас к нам? Явно не желание поделиться состоянием осветительных приборов в России…
Наш гость задумался, и на какое-то время замолчал, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. Затем решился и начал свой рассказ так:
— Мой старший брат, Джозеф Джейкобсон, был известным ученым-биологом. Он специализировался по исследованиям мозга человека и высших млекопитающих. Я тоже пошел по его стопам и выбрал своим призванием биологию. Вместе мы основали лабораторию по изучению мыслительных процессов в мозгу человека и животных. Заниматься наукой нам приходилось на свои средства, потому что правительство, к сожалению, много денег тратит на всякие громкие проекты в технике и точных науках, но совсем обходит вниманием биологические изыскания. К счастью на нас двоих приходилось приличное наследство, оставшееся после ранней смерти наших родителей. Полтора года назад, из-за нелепого и необоснованного обвинения в вивисекции и недозволенных опытах на людях, мы были вынуждены на время уехать из Англии. Мы отправились в Россию, где сложилась очень сильная школа по изучению мозговой деятельности. В России мы провели на редкость плодотворный год, занимаясь исследованиями по нашей теме, под началом знаменитого Бехтерева. После возвращения из России, Джозеф продолжил исследования в старой лаборатории, расположенной в подвале нашего родительского дома в Кенсингтоне. Надо сказать, что к тому времени наше денежное положение значительно ухудшилось, и я, в свою очередь, был вынужден устроится в Лондонский университет преподавателем, и перебрался на съемную квартиру в Блумсбери, поближе к университету. Мы оба оказались заняты своими делами и довольно долгое время не виделись друг с другом. Работа у брата, как я слышал продвигалась успешно, я тоже потихоньку упрочивал свое положение на ниве преподавательской деятельности, когда на прошлой неделе случилась страшная трагедия. Мой брат работал один в лаборатории и из-за какой-то оплошности, при проведении очередных опытов, загорелся один из приборов в опытной установке. За короткое время огонь охватил все помещение. Он не смог выбраться из пламени и погиб. Можете представить мое горе, когда меня оповестили об этом. О мой несчастный брат! Какая ужасная смерть!
Молодой Джейкобсон взволновался настолько, что был вынужден на какое-то время прервать свой рассказ. Я поспешил подать ему стакан воды и всячески выразить свое соболезнование. После того, как наш гость немного оправился, Холмс спросил у него:
— Если вы уверены в том, что это был несчастный случай, то чем же мы тогда можем вам помочь?
— Полиция подтвердила предположение о несчастном случае, и расследование было закрыто. Мое же решение, обратиться к вам, не связано с обстоятельствами гибели моего брата.
— А с чем же тогда?
Джейкобсон сцепил руки на стакане с водой так, что побелели костяшки, и оглядел по очереди меня и Холмса:
— Понимаете, мистер Холмс, дело в том, что я получил письмо от брата.
После этих неожиданных слов на мгновение повисла гнетущая тишина. Холмс выпрямился в кресле и впился глазами в Джейкобсона.
— Вы хотите сказать, что вам через кого-то передали письмо, написанное вашим братом перед смертью?
— В том то и дело, что нет! Письмо написано после смерти брата.
— Но это же невозможно! Почерк в письме принадлежит вашему брату?
— Нет.
— Ну вот видите!
— Письмо написано третьим лицом, но под диктовку моего брата.
— Чушь! Это всего лишь означает, что письмо по какой-то причине переписали с оригинала, который ваш брат написал еще, когда был жив. Если даже письмо не чья-то выдумка от начала до конца.
— Это даже не письмо. Это запись диалога с моим братом.
Холмс хлопнул ладонью по подлокотнику и воскликнул с неподдельной досадой:
— Ради всего святого! Следует ли это понимать, как…
— Да, мистер Холмс! Вы, наверное, уже догадались. Речь идет о спиритическом сеансе.
Холмс откинулся в кресле и уставился в потолок. Лицо его выражало крайнюю степень разочарования.
— Тогда, мистер Джейкобсон, к сожалению, хочу вам сообщить, что подобного рода дела не входят в сферу моей компетенции и интересов. Обратитесь к священнику.
— Именно потому, что я не верю в столоверчение, я обратился к вам, мистер Холмс. В этом письме мой брат, или кто-то от его имени, говорит именно так, как мог бы говорить только мой брат. Он упоминает о последнем эксперименте, тогда как газеты, написавшие о гибели моего брата, ни словом не упомянули о том, что он погиб в результате эксперимента. Если предположить, что данное письмо – не чья-то глупая шутка, то я хочу знать, что случилось. Неужели мой брат жив?
— Этот кто-то мог и догадаться про эксперимент. В конце концов, чем, как не экспериментами занимается ученый, находясь в своей лаборатории!
— Все равно, мистер Холмс, что-то меня заставляет верить в это.
Холмс пожал плечами.
— Ну что же, если так, то давайте для начала посмотрим на это письмо.
— Это даже не письмо, похоже, скорее, на черновик с наброском газетной заметки. К сожалению, неизвестно ни кто написал эту статью, ни где проводился сам сеанс. Я его получил по почте, анонимно.
Младший Джейкобсон торопливо вытащил бумажник, из которого извлек листок обычной писчей бумаги. Холмс взял его и погрузился в чтение. Прочитав письмо, он надолго задумался, и у меня была возможность не спеша ознакомиться с текстом:
«Во время спиритического сеанса знаменитый медиум N, при очередной попытке связи с потусторонним миром, зафиксировал присутствие некоего духа, чье сообщение, со слов медиума, было записано присутствующими. Дух представился как покойный Джозеф Джейкобсон, профессор биологии, чья безвременная и трагическая кончина вызвала в свое время немало толков. Послание, переданное духом, было следующим:
“Моя безвременная гибель, помешала мне завершить научное открытие, которым я занимался все последние годы. Глубоко сожалею, что смерть моя лишила моих коллег возможности узнать о достижениях последних дней моей жизни. Передайте моему брату и коллеге, что решающий эксперимент мной не планировался, но чрезвычайное обстоятельство, вынудило меня экстренно его выполнить. Экспромт удался. Торжествую над скептиками, не верившими в него. Достигнутый этим экспериментом результат для меня нечто большее, чем просто новый научный материал. В некотором роде эти результаты поддерживают мою жизнь в моем теперешнем состоянии. За недостатком времени не могу поведать подробностей дела. Очень надеюсь, что следующий сеанс будет более обширным, и я смогу обстоятельно рассказать обо всем”
После записи послания медиум попытался задать духу еще несколько вопросов. На некоторые из них дух ответил. Так, например, он сообщил целый ряд фактов из своей жизни, каковые были позже проверены, и оказались верными. На все остальные вопросы дух отвечал несколько раз только словами: “Найдите Бенджамена” и затем связь прервалась. Дальнейшие попытки связаться успехом не увенчались. Состоявшийся разговор с духом известного ученого, не подлежавший сомнению, вызвал у всех участников сеанса небывалый энтузиазм. Было решено при очередном сеансе возобновить общение с духом. Этот замечательный случай еще раз подтверждает несомненные достоинства спиритизма, как реального и вполне доказанного явления».
Холмс взял у меня из рук документ. Вытащив из ящика стола лупу, он детально его обследовал. Видимо осмотр его не обрадовал, потому как, отложив лупу, он на наш вопросительный взгляд только пожал плечами:
— К сожалению негусто. Судя по отсутствию в тексте помарок и равномерности почерка, могу только предположить, что текст был переписан набело. Бумага обычная, без водяных знаков, такую можно свободно найти в любом писчебумажном магазине. Единственное, что я обнаружил – верхняя часть листа отрезана ножницами. Лист гораздо короче обычного, да и линия отреза хорошо заметна по неровному верхнему краю.
— Совершенно верно. Верхнюю часть листа, возможно содержащую дополнительную информацию, отрезали перед передачей документа мне. В наш век реализма увлечение спиритизмом стараются не афишировать. Мистер Холмс, я понимаю, что слова мои звучат нелепо, но я уверен, что за этим сообщением что-то кроется. Может, мой брат жив, но кто-то не хочет, чтобы его нашли?
— Но ведь труп вашего брата был найден на месте пожара?
— Полиция нашла останки неизвестного взрослого человека. Но труп так сильно обгорел, что современная наука не в состоянии дать определенный ответ, это ли мой брат или нет. Кроме того, тело нашли внутри экспериментальной установки по измерению параметров человеческого мозга и не исключена вероятность, что это мог быть не мой брат. Может труп принадлежит какому-нибудь добровольцу, который согласился участвовать в экспериментах брата.
— Но ведь он работал один?
— Да. Ну а вдруг он нанял кого-нибудь? Мистер Холмс, я прошу вас провести небольшое расследование и помочь мне разобраться в этой непростой ситуации.
— Да, а кстати, над чем работал ваш брат?
— Он исследовал функции мозга. Но по понятным причинам, исследования проводились большей частью на собаках. В свою очередь эти исследования позволили построить экспериментальную установку для проверки наших теорий. Лишь после постройки опытной установки, можно было переходить к относительно безопасным опытам над людьми.
— Ну что же… Ничего вам обещать я конечно не могу. Но мы с доктором Уотсоном попытаемся хоть в чем-то разобраться.
Джейкобсон рассыпался в благодарностях. Оставив отчет спиритического сеанса и свой адрес для телеграфирования в экстренных случаях, он сказал:
— Да, кстати, мистер Холмс… Возможно вам поможет в поисках тот факт, что часть лаборатории, где содержались собаки, от пожара не пострадала. Останков собак найдено не было, поэтому, наверное, они уцелели и сбежали из лаборатории. Думаю, что если брат жив, то собаки, хорошо его знающие, могут быть рядом с ним.
После этих слов он откланялся.
Холмс поднялся, прошел к буфету, и налил себе полный стакан эликсира Пембертона, к которому пристрастился после моей поездки в Америку, откуда я привез немалый запас этого питья, в надежде, что он поможет Холмсу излечиться от пагубной привычки к инъекциям кокаина.
— Ну, Уотсон! Что вы думаете по этому делу?
Я пожал плечами:
— Трудно сказать. Мне кажется, это всего лишь чья-то неуместная шутка.
— Будь это шуткой, брат покойного не был бы так обеспокоен. Вы думаете, он и вправду верит, что его брат жив.
— Все-таки, наверное, верит. На его месте любой бы вел себя также.
— Возможно. Меня, кстати, в данное время больше беспокоит его ученый вид.
— Но, Холмс! Он совсем не похож на ученого!
— Это как раз и беспокоит меня, Уотсон. Он – ученый, лабораторная крыса. Но его костюм сшит у лучшего лондонского портного, у него безупречный маникюр, а тому, как повязан его галстук, позавидовал бы сам Браммел! Как хотите Уотсон, но он не внушает мне доверия. Что-то тут не то…
Холмс весь оставшийся вечер ничего не сказал по поводу Джейкобсонов. Но он был задумчив, рассеян, что указывало, что он не на шутку занят мыслями об этом деле.
На другой день Холмс с утра отсутствовал. Я позавтракал без него, под воркотню славной миссис Хадсон, сокрушавшейся, что мистер Холмс совсем загубит свое здоровье, если будет пренебрегать регулярными приемами пищи. Обед она тоже подала вовремя, и я, для приличия, прождав Холмса полчаса, уже было принялся за трапезу в одиночестве, когда внезапно появился он сам. Чувствовалось, что ничего интересного обнаружить ему не удалось. Тем не менее, бодрости он не терял.
— Где вы были, Холмс?
— На пожарище лаборатории старшего Джейкобсона. Хотел, было прихватить вас с собой, но из-за своего нетерпения, отправился я туда спозаранку, и решил, поэтому вас не беспокоить. И надо сказать, вы немногое потеряли… Абсолютно ничего примечательного. Груды пепла, которые вдобавок эти простаки из Скотланд-Ярда перерыли сверху донизу, окончательно похоронив мою робкую надежду что-то найти. Дом сгорел полностью. Уцелела только пристройка во дворе, где размещался собачий питомник. Посмотрите, что я снял со стены возле собачьих клеток.
Холмс протянул мне пожелтевший листок бумаги, обгоревший по краям. В уцелевшей части листка был написан список имен.
«Меламп, Ихнобат, Памфаг, Орибаз, Доркей, Неброфон, Лалапа, Терон, Петрел, Агра, Гилей, Напа, Пемена, Ладон, Тигрид, Алкея, Дромад, Канакея, Стиктея, Левкон, Асбол, Лакон, Аэлл, Ликиска, Гарпал, Меланей, Лахнея, Лабр, Артиод, Гилактор, Меланхет, Теридамад, Орезитроф»
Я пожал плечами:
— Это список собак?
— Верно. Сторож соседнего дома, впустивший меня, присматривал за собаками в отсутствие братьев. Он сказал, что к их возвращению осталась лишь часть собак, но и те погибли, участвуя в опытах старшего брата. Похоже, обвинения в вивисекции были не беспочвенными. А незадолго до пожара в клетках было только шесть псов. Джозеф привез их из поездки и очень ими дорожил. Полностью перестроил для них клетки, и даже, говорят, провел от их клеток электрический звонок в свою лабораторию. Надо думать, для каких-то опытов. Если приглядеться внимательно, то можно заметить, что список дописывался в разное время. Но что за странные у них у всех клички!
— Ну почему же… Если, я не ошибаюсь, это из древнегреческой мифологии. Ученые, как и все люди с классическим образованием, часто обращаются к ней как к источнику.
— Все равно странно…
— Значит, никаких предположений мы пока сделать не можем?
— Абсолютно никаких, Уотсон. Остается только ждать очередной весточки от беспокойного духа Джозефа Джейкобсона.
Мы пообедали. Дальнейшие два часа Холмс провел в кресле, нещадно дымя своей глиняной трубкой. Затем он опять на какое-то время отлучился. Я был у себя и приводил в порядок свои записи, когда вдруг заглянул Холмс с неожиданным вопросом:
— Скажите, Уотсон, как вы относитесь к искусству?
— Конечно же положительно… А что случилось?
— В таком случае, собирайтесь. Мы едем к самому Гордону Арбетноту, одному из богатейших людей Англии, но еще больше он знаменит своей любовью к высокому искусству. Говорят, что загородный дом, в котором он живет, может соперничать с самыми знаменитыми музеями мира, по числу и значимости собранных в нем предметов искусства. Только быстрее, а то я уже заказал паровой кэб, а они, как вы знаете, долго стоять на одном месте не могут.
Мы вышли из дома. На улице нас поджидал юркий паровой кэб, представляющий собой одноколесную тележку на паровой тяге. В основании экипажа, прямо над колесом, размещался непрерывно вращающийся маховик, обеспечивающий равновесие всей машине. Благодаря ему, тележка не опрокидывалась, даже когда стояла неподвижно. Тяга на колесо поступала с маховика, который служил также аккумулятором энергии. Даже при погасшей топке, кэб мог проехать значительное расстояние за счет энергии раскрученного маховика. Чуть выше размещалась кабина для двух седоков. Над кабиной сидел кэбмен, время от времени подбрасывающий топливные брикеты в топку, расположенную сзади кабины. Он же направлял кэб в нужном направлении, наклоняя тяжелый противовес в сторону поворота. Также он мог увеличивать или уменьшать скорость экипажа, или же вообще остановить его. Заднего хода кэб не имел, но он в нем и не нуждался, благодаря возможности мгновенно развернуться в любую сторону.
Подобная маневренность и высокая скорость делали паровой кэб буквально незаменимым средством передвижения на лондонских улицах. Также немаловажной деталью конструкции были теплозащитная задняя стенка пассажирской кабины и распорки, автоматически выстреливающиеся при замедлении или остановке маховика, тем самым не дающие кэбу опрокинуться. Все это вкупе делало паровой кэб прекрасным и прогрессивным транспортом.
Мы привычно забрались в кабину кэба через дверцы на его передней стороне, по специальным ступенькам, расположенным на краю тротуара. Дверцы, устроенные так, что не могли открыться во время движения, защелкнулись. Холмс нажал кнопку, сигнализирующую кэбмену, что можно трогаться, и назвал в переговорную трубу адрес загородного дома Арбетнота. Кэб тронулся с места, и, плавно набирая скорость, покатился по темнеющей улице. Через сплошное остекление передней части кэба открывался прекрасный обзор. Нам оставалось только откинуться на мягкий диван и наслаждаться видом шумной улицы и кипучего движения на ней. На улице был промозглый холод, но в кэбе было тепло и уютно. Мимо проносились такие же кэбы, величаво проплывали четырехколесные грузовые паровики и пассажирские паровые омнибусы. По тротуарам и высоким галереям, перекинутым через дорогу и предназначенным для перехода проезжей части, неспешно фланировали дамы, в сопровождении кавалеров, носились мальчишки, разносчики газет, выкрикивая заголовки. На, отходящих в сторону дороги, кронштейнах уличных фонарей, виднелись запакованные в непромокаемую материю порции топливных брикетов, развешанных как раз на такой высоте, чтобы в случае нужды кэбмен мог, не вставая с места, легко сорвать их. И Холмс, и я хранили молчание всю поездку, задремав под ровное гудение маховика. Разбудил нас звонок кэбмена, сигнализирующий о том, что мы приехали.
Мы выбрались на мостовую. Перед нами, за коваными ажурными воротами, виднелся за зеленью тисов, роскошный дворец, озаренный огнем множества электрических фонарей, расположенных во дворе. Открылись маленькие воротца в стороне от больших ворот, куда заехал наш кэб. Подобные укрытия для наемных экипажей, на которых приехали гости, могли позволить только очень состоятельные люди. Мы с Холмсом переглянулись, и в сопровождении ливрейного лакея прошли весь двор, и оказались в доме, который внутри поражал даже больше чем снаружи. Везде, куда не кинь взор, стояли прекрасные статуи, множество живых цветов и карликовых деревьев в кадках. На стенах висели картины, в которых угадывались знаменитые шедевры. Нас проводили в небольшой, но роскошный кабинет, где из-за письменного стола поднялся хозяин, пожилой человек, крайне представительного вида. Он с жаром пожал нам руки и пригласил сесть в кресла у камина.
— Дорогой мистер Холмс! Как же я рад вас видеть у себя дома! Вы несколько раз, прямо или косвенно, выручали меня в крайне щепетильных ситуациях. А это, насколько я понимаю, уважаемый доктор Уотсон? Очень, очень польщен! Читал ваши литературные произведения с преогромным удовольствием.
— Со своей стороны, не могу не выразить своего восхищения вашей коллекцией произведений искусства, мистер Арбетнот.
— О, что вы… Сущие пустяки. То, что вы видели – это всего лишь искусные копии. Оригиналы не могут висеть там – слишком много живых растений и света, очень вредно. Они хранятся в специальных помещениях дома. Если желаете, то можем пройти туда…
Тут в разговор вмешался Холмс:
— Благодарю вас за ваше любезное приглашение, но мы сегодня по другому вопросу. И судя, по тому, что вы нас ждали, вы знаете по какому…
Арбетнот в ответ только улыбнулся и отвесил небольшой поклон. Я с удивлением посмотрел на Холмса. Он указал на стену:
— Взгляните на эти две картины. Насколько я понимаю, это уже оригиналы. Или это чудесное совпадение, или наш уважаемый хозяин специально их повесил к нашему приходу…
Я обернулся и только сейчас заметил, что в кабинете висят две картины. На одной была изображена дорога в пустынной местности. На камнях у дороги, лицом к зрителю, сидела босиком молодая женщина в белых одеждах, оставляющих открытыми ее грудь и одну ногу. Одной рукой, увитой браслетами, она прикрывала лицо вуалью, а вторую протягивала смуглому бородатому мужчине в одежде бедуина, который, облокотившись одной рукой о свое колено, другой передавал женщине посох, печать и перевязь. Позади них, на дороге, стоял одногорбый верблюд, оседланный высоким седлом, с луки которого свисала сабля. Было в этом изображении что-то смутно знакомое и неприятное, от чего я поспешил обратить взгляд на другую картину. Сцена, изображенная на ней, поражала своим драматизмом. В густой чащобе, через бурелом и поваленные стволы деревьев несся в бешеной скачке обезумевший конь, преследуемый стаей голодных волков, почти окруживших его. На спине коня был привязан, почти распят, обнаженный юноша, чье тело было изранено ветками и колючками. Мастерски было передано отчаяние на лице юноши, кровожадность волков и безумие коня.
Хозяин махнул рукой в сторону картин:
— В моей коллекции только две картины кисти этого мастера. Я подолгу смотрю на них и размышляю. И знаете, господа, вижу странные параллели. Женщина с первой картины предала этого мужчину изображенного рядом с ней. Мужчина предал когда-то своего единокровного брата. Потом этот мужчина станет родоначальником известного рода. Выходец из этого рода, несущий по странному совпадению имя этого мужчины, предаст своего наставника и родственника, тоже происходящего из этого рода. И станет самым знаменитым предателем в истории рода человеческого. А на второй картине изображен еще один знаменитый предатель. Правда, сцена, изображенная на картине, ничего общего с его реальной жизнью не имеет, и стала известной, благодаря нашему знаменитому поэту, которого ввел в заблуждение другой знаменитый писатель с континента.
Холмс усмехнулся:
— Вы, похоже, любите говорить загадками. Но мы сильно отвлеклись. Как вы уже поняли, меня интересует спиритический сеанс, во время которого состоялась беседа с духом Джозефа Джейкобсона…
Арбетнот соединил ладони домиком и, прищурившись, посмотрел на Холмса через них.
— Мистер Холмс! Не знаю как вы узнали об этом... Как мне казалось узнать об этом невозможно. Но раз вы здесь, значит, я ошибался. Сеанс действительно проводился здесь, в этом доме. На нем был только узкий круг избранных людей, а место и время проведения тщательно скрывались. Что вы хотите знать о беседе с духом Джозефа Джейкобсона? Если о том, что это была мистификация, то я вас вынужден разочаровать… Я никогда шарлатанством не занимался, и заниматься не буду. Все было честно. И вы даже не представляете, насколько этот случай повлиял на мой первоначальный скепсис по отношению к спиритизму.
— Вовсе нет, уважаемый мистер Арбетнот. Допустим, что я вам верю. Меня интересуют более приземленные вопросы. Не заметили ли вы сами, ваши гости или ваши слуги чего-нибудь необычного в тот день?
— Чего же?
— Все что угодно. Понимаете, этот случай крайне загадочен и я готов рассматривать всерьез любой пустяк.
— Нет, не могу припомнить ничего такого.
— А не заметил ли кто-нибудь каких-нибудь собак?
— Собак?!
— Да, именно собак. Бездомные псы, которых ранее здесь не было?
— Нет, никаких собак не заметили.
— В таком случае, мистер Арбетнот, могу ли я вас просить об одной услуге? Нельзя ли пригласить вашего медиума и попытаться соединиться с духом Джейкобсона еще раз, но только в нашем присутствии.
Арбетнот надолго задумался. Видно было, что он тщательно взвешивает в уме все за и против. Затем он взглянул на нас и коротко сказал:
— Договорились мистер Холмс. Завтра в это же время, на этом же месте.
На этом наш визит закончился. Мы вышли из этого удивительного дома на дорогу. Было уже темно, но часть фонарей еще не была зажжена ввиду раннего времени. Подъехал наш кэб. Мы уже собирались сесть в него, когда Холмс схватил меня за плечо и воскликнул:
— Смотрите, Уотсон! Собаки!
На вершине гряды холмов, к которым подступала дорога, в свете неяркой луны, виднелись силуэты нескольких собак. Несколько секунд они были видны очень отчетливо, затем исчезли, вероятно, скрывшись за гребнем холма. Молчание прервал кэбмен, окликнувший нас с крыши кэба. Холмс покачал головой:
— Какая досада, Уотсон! Даже если это наши собаки, то они уже вероятно убежали. Но заметьте, что мы их видели, а значит, наша история, бывшая абсолютно туманной и невероятной, более-менее обретает свои очертания.
Мы сели в кэб и он повез нас домой.
На следующий день и Холмс, и я были дома. Я бездумно листал справочники в надежде выяснить, что за две картины показывал нам Арбетнот в своем кабинете. Холмс молча сидел у камина и временами трогал струны скрипки, лежащей у него на коленях. В какой-то момент он сказал в мою сторону:
— Уотсон, как же я рад, что сегодня, похоже, выясниться хоть что-то. Вчерашний день еще более увеличил число загадок.
— А если сеанс в этот раз не удастся?
— Ну что же… Отрицательный результат – тоже результат. Кажется, так считают ученые.
Тут появилась миссис Хадсон со словами:
— Господа, к вам просит войти мистер Бенджамен Джейкобсон.
Мы встрепенулись. Холмс махнул рукой, приглашая ввести посетителя. Младший Джейкобсон был не менее обеспокоен, чем в первый раз, как появился у нас в квартире. Тем не менее, одет он был все с той же элегантностью. Уже с порога он спросил:
— Мистер Холмс, есть ли какие-нибудь новости?
— Пока ничего значительного. Я был в сгоревшей лаборатории и не нашел там ничего примечательного. Но мы с доктором Уотсоном видели собак.
— Собак?!
Джейкобсон взволнованно переводил взгляд с меня на Холмса.
— Где же вы их видели?!
— У дома, где был проведен спиритический сеанс.
— Так вы знаете, где он проводился?! – возопил Джейкобсон.
Он уже не в силах был сдерживать свое волнение и вскочил с кресла. Лицо его побледнело. Я привстал со своего места, собираясь помочь ему. Холмс задумчиво посмотрел на него:
— Ну, ну… зачем же так волноваться? Сейчас Уотсон поможет вам прийти в себя.
Джейкобсон небывалым усилием воли заставил себя сесть. Кровь обратно прихлынула к его лицу, залив щеки лихорадочным румянцем:
— Простите мне мою минутную слабость. Я так взволновался от мысли, что мой брат может быть жив. Продолжайте, ради Бога! Где был проведен сеанс?
— В загородном доме Гордона Арбетнота, богатого мецената и известного спирита-любителя. Вчера мы навестили его, но ничего нового, кроме тех сведений, что были в полученном вами анонимном письме, мы не узнали. Но и я, и доктор, как нам показалось, видели у дома собак. Возможно это собаки из лаборатории вашего брата.
— Благодарю вас, мистер Холмс! Надеюсь, что дальнейшие ваши поиски будут успешными. Но, похоже, что я переволновался. Позвольте, мне удалиться. Прошу вас держать меня в курсе.
Джейкобсон учтиво приподнял шляпу и торопливо вышел.
— Холмс! – воскликнул я, — Вы не сказали ему про условленный второй сеанс!
— Вы правы, Уотсон. Но, заметьте, что и он сам почему-то не очень интересовался этим. Думаю, что какое-то время мы можем не сообщать ему полностью о наших планах.
— По-прежнему сомневаетесь в нем?
— Он ничего не потеряет, если узнает об этом чуть позже. Чем больше я думаю над обстоятельствами дела, тем мне подозрительнее кажется все это. Однако время сеанса уже близится. Нам еще надо успеть пообедать.
Наступил вечер. Мы с Холмсом сели в кэб и привычной уже дорогой поехали в дом Арбетнота. Дворецкий узнал нас и сразу же проводил в небольшой зал, с плотно занавешенными окнами. За большим круглым столом, похожим на ломберный и бильярдный одновременно, сидел маленький, невзрачный человек с болезненным выражением лица и глубоко запавшими глазами. Он молча поклонился нам. Мы сели за стол, и я недоуменно посмотрел на Холмса:
— А разве хозяин не присоединиться к нам?
— Нет, он твердо держит свое слово. На сеансе будут присутствовать только я и вы. Давайте начнем. Надеюсь, Уотсон, записная книжка при вас?
Медиум кивнул нам и сказал:
— Господа, если контакт будет установлен, хочу вас предупредить, что для более надежной передачи, я буду повторять ваши слова. Поэтому говорите коротко и без красивостей, как можно более ясно.
Затем он выложил руки на стол. Глаза его закрылись, он зашевелил губами и медленно поводил головой, не открывая глаз. Его руки, лежащие на столе задрожали мелкой дрожью. Прошло почти десять минут в полной тишине, когда вдруг он вздрогнул, и его руки перестали дрожать. Холмс подался вперед и кивнул мне. Затем он медленно и внятно проговорил:
— Мистер Джейкобсон, если это вы – подайте знак.
Медиум слово в слово повторил за ним. Потом, спустя секунду, кивнул головой. Я торопливо раскрыл записную книжку. Холмс продолжал:
— Я, Шерлок Холмс, расследующий по поручению вашего младшего брата ваше сообщение на спиритическом сеансе. Также здесь мой друг и помощник доктор Уотсон.
От серьезности Холмса, говорящего в пустоту, и от всей атмосферы в комнате меня пронял ужас. Это казалось невероятным и жутким, но медиум открыл рот и произнес:
— Вот как… Значит, Бенджамен все понял правильно. Я хочу спросить, насколько вы далеко продвинулись в своем расследовании? Вы нашли собак?
Холмс побледнел:
— Да. Значит, вы живы?
— И да, и нет. Если это правда, то у нас мало времени. Прошу вас слушать внимательно и не перебивать. Это очень важно.
Медиум продолжал говорить. Он говорил медленно, часто спотыкаясь и прислушиваясь. Вот что, он нам поведал:
«Меня зовут Джозеф Джейкобсон. Я не дух, а ваш сеанс вовсе не спиритический, хотя вам это видится именно так, и поэтому вы оперируете подобной терминологией. Я — сознание некогда живого, а ныне мертвого человека, отделенное от тела, которое давно погибло, как бы это фантастично не звучало. Слушайте мою историю. Еще с юности я интересовался сознанием человека и его физическим местонахождением. Я учился, занимался исследованиями и напряженно искал пристанище сознания, если хотите, бессмертной души. Одним из отличий мозга низших животных от мозга животных, считающихся разумными, в том числе и человека – это наличие хорошо развитой новой коры головного мозга. Она называется еще неокортекс или изокортекс. Считалось, что именно она представляет собой носитель сознания. После долгих лет мучительных поисков, я изобрел зонд, который позволял считывать информацию с нейронных колонок неокортекса. Еще несколько лет я потратил на то, чтобы создать зонд, способный переносить эту информацию в неокортекс. Но ни один из существующих способов не мог сохранить эту информацию на стороннем носителе. И я понял, что смогу только переносить содержимое неокортекса с живого носителя другому живому носителю. Настал день, когда содержимое неокортекса живой крысы было перенесено в неокортекс другой крысы. В целях проверки, первая крыса было выдрессирована на прохождение определенного лабиринта. После эксперимента вторая крыса проходила лабиринт так же легко, как и первая. Из этого я заключил, что опыт удался, и все гипотезы о сознании подтвердились. Я продолжал увлеченно работать. В планах стоял перенос сознания человека. Но куда его переносить? Мы не могли для этого пожертвовать живым человеком. Мой младший брат, о котором речь еще пойдет впереди, предлагал в качестве приемника использовать душевнобольных. Но я отверг этот метод, как негуманный. И тогда я задумался о собаках. У собак четыре слоя неокортекса, тогда как у человека их шесть. Я решил вывести породу собак, у которых в мозгу было бы не четыре, а хотя бы пять слоев. И это мне удалось! Помогла теория Чарльза Дарвина о происхождении видов и важной роли в этом процессе мутаций организмов. Я воздействовал на несколько поколений собак различными химическими веществами, являющимися сильными мутагенами, и в итоге сумел вывести собаку с пятью слоями неокортекса. Но сознание человека не могло полноценно существовать в мозге собаки, получая сигналы от внешних органов и управляя организмом собаки. Тогда я решил ограничиться тем, что мозг собаки будет только носителем. В итоге я решил использовать для записи только один, новообразованный, слой неокортекса. Тогда для приема человеческого сознания нужно было шесть собак. Еще год у меня ушел на создание прибора, своеобразного corpus callosum, который позволил бы соединить шесть слоев, разбросанных в мозгу шести собак в один целый, функционирующий разум. Это был маленький беспроводной электрический передатчик и приемник в одном устройстве, вживленный в мозг собаки. Я назвал его транскодером. В России, где я проработал год, помогли вырастить шесть собак и оснастить их такими устройствами. Вернувшись со своими собаками в Англию, я закончил сборку большой установки, позволяющей перенести содержимое всех шести слоев неокортекса определенного человека в мозг шести собакам. Установка была смонтирована в подвале, провода от нее шли в клетки, где заканчивались зондами. От зондов беспроводной сигнал шел на транскодеры собак, вживленные в их мозг. Близился день, когда я собирался провести решающий опыт. Но случилось непредвиденное. Мой брат, не наделенный моими способностями, тем не менее, тоже стал биологом и помогал мне во всем. Но как оказалось зависть ко мне, помноженная на корысть, сыграли для него губительную роль. Обеспокоенный тем, что наше состояние к тому времени уже почти было растрачено на исследования, и тем, что вся слава достанется мне, он решился на страшное преступление. Он знал в общих чертах суть моих открытий и боялся, что мой идеализм не позволит мне правильно распорядится ими. В итоге, в один из дней, он подстерег меня в лаборатории и, заперев дверь, устроил пожар. Когда я понял, какая меня ждет участь, я испытал ужас. Но он не знал о готовности установки. Я понял, что это единственное мое спасение. Огонь не мог добраться до клеток, расположенных во дворе. Я запустил установку и забрался в нее. Пожар разгорался, а мое сознание копировалось в мозг собак. В какой-то момент, я осознал себя совсем по-другому и понял, что уже нахожусь отдельно от своего тела и не получаю никаких сигналов от органов чувств. Так я догадался, что мой опыт прошел удачно. Я был жив, а значит, уже находился отдельно от своего тела, сгоревшего в пламени лаборатории. Но какой ценой я этого достиг! Время для моего несчастного разума текло бесконечно. Я был замурован в темнице без малейшего ощущения извне. Я понял, что сохранить только сознание, и заставить его существовать в изоляции, было страшной ошибкой. Это была смертная мука. Я сходил с ума. Мне казалось, что я попал в ад. Такое существование было невозможным. Но обратного хода не было. Моя установка сгорела и мое тело вместе с ним. А я был жив и проклинал свое малодушие, заточившее меня в эту темницу. Я молил о смерти. Когда-то испугавшись ее, я запустил свою установку и обрек себя на участь страшнее смерти. Но теперь я хотел одного – покончить со своим адским существованием. Вскоре я уловил какие-то сигналы снаружи. Живой человек обращался ко мне! Это был медиум на спиритическом сеансе! Я понял, что волны транскодера каким-то образом сообщались с его разумом. Мы получили возможность общаться. Он задал мне вопрос: кто я? Я назвался. Он не удивился, ведь я был для него умершим, а с кем же, как не с духами умерших, общаются на спиритическом сеансе. На какой-то миг у меня мелькнула мысль рассказать ему правду. Но очень быстро я понял, что это не облегчит мою участь. Даже если мне поверят, то из человеколюбия не дадут мне умереть во второй раз. И тут я понял, как я должен поступить. Мое существование объяснялось тем, что брат не добрался до собак. Даже если мой труп нашли в установке, он, похоже, не догадался, что я зашел так далеко. Значит, надо было донести до него эту весть. Тогда он сразу бы понял, как мне удалось сохранить жизнь своего разума. Но я не упомянул, кто убил меня. У него, таким образом, была бы возможность довести свое дело до конца. Я был уверен, — он поймет, что я сумел скопировать свое сознание в мозг собак. И чтобы завершить дело до конца, и из страха быть разоблаченным в братоубийстве, он поспешит найти собак и уничтожить их! Вот он мой план. Прощайте господа. Я надеюсь, что все свершится, как я задумал, и я наконец-то обрету покой».
Медиум замолчал. Холмс, смертельно бледный, застыл в мучительном раздумье. Внезапно он схватил меня за руку:
— Уотсон! Мы сами пустили убийцу по следу! Скорее! Надо найти его до того, как он что-либо успеет сделать.
Мы выбежали из дома за ворота. Холмс воскликнул:
— Собаки должны быть где-то рядом! Именно поэтому медиум соединялся с ним из этого дома. Мы должны осмотреть окрестности!
Внезапно в стороне от дома, за холмами, в ночной тишине грянул выстрел. Раздался страшный собачий вой, сменившийся бешеным лаем. Затем прозвучал второй выстрел, третий, началась настоящая пальба. Вдруг страшно закричал человек. Холмс увлек меня вверх.
— Туда, Уотсон! Быстрее!
Мы побежали к вершине холма. Холмс на бегу достал из под плаща фонарь, и зажег его. Луч света заметался по склону. Лай и выстрелы прекратились. Мы забрались на гребень холма и сбежали в низину. Картина, которая открылась нам, стоит у меня перед глазами до сих пор. Луч фонаря выхватывал из тьмы неподвижные тела собак. Двое псов, на последнем издыхании, валялись у ног лежащего навзничь человека с неестественно закинутой назад головой. В руке человек сжимал револьвер. Фонарь осветил его истерзанное лицо. Это был Бенджамен Джейкобсон. Кровь толчками выливалась из страшной раны на шее. Я бросился к нему и попытался зажать рану. Но все было тщетно. Голова была практически уже отделена от тела. Участь его была решена. Молчание прервал голос Холмса:
— Он выживет?
— Нет, — сказал я, выпрямившись и разжав липкие от крови руки, — Это исключено. С такими ранами он не выживет, даже если нас по воздуху перенесут в операционную.
— Значит все кончено, — вполголоса произнес Холмс, — Акт правосудия к младшему и акт милосердия к старшему брату состоялись.
Вдалеке раздавались голоса и виднелись сполохи света. Это бежали люди из поместья Арбетнота. К тому времени, как появились полицейские, все стало уже ясно. И все шесть собак, и младший Джейкобсон были мертвы.
Утром следующего дня мы с Холмсом сидели в гостиной на Бейкер-стрит. Горел камин, на столике между нашими креслами лежала моя раскрытая записная книжка. Я прервал затянувшееся молчание.
— Как вы думаете, Холмс, был ли возможен другой вариант развития событий? Или смерть во второй раз была благом для старшего Джейкобсона?
— Не могу вам ответить, дорогой Уотсон. Нам не дано узнать весь кошмар его положения. Могу одно сказать точно – и он, и его младший брат разыграли свои дьявольские партии, а мы были лишь пешками в их игре. Как только младший брат получил анонимное сообщение от участников спиритического сеанса, он сразу понял, в чем дело. Находясь в объятой пламенем лаборатории Джозеф Джейкобсон, успел запустить установку и перенести свое сознание в стаю собак. А значит, он был жив и мог рассказать о многом. Так как его сообщение для брата было написано нарочито двусмысленно, Бенджамен поспешил устранить угрозу, боясь, что на втором сеансе Джозеф расскажет всю правду. Он знал, что надо убить собак. Но в день пожара им удалось вырваться из клеток и убежать. Тогда Бенджамен решил обратиться к моим услугам. Он рассчитывал, что я, даже не зная всей правды, как-то наведу его на след. И его расчеты оправдались. Мы узнали для него адрес дома, где проводился сеанс. Передатчики собак, чьи сигналы улавливал медиум, находились где-то поблизости. Поэтому, мы в свой первый визит к Арбетноту увидели часть стаи. Как только Бенджамен понял, где надо искать, он попрощался с нами и, отправился в район дома Арбетнота с оружием в руках, начав поиски собак. Мы встретились с медиумом и успели выслушать признание Джозефа. Тем временем Бенджамен нашел стаю и открыл огонь. Но собаки, защищаясь, нанесли ему смертельные раны. Желание несчастного старшего брата было выполнено. Его страшное существование в заточении собачьего мозга было прервано, и он обрел, наконец, покой. Но его брат, убийца, тоже был наказан, и в этом, дорогой Уотсон, я склонен видеть вмешательство высшего и справедливого суда. Знаете, в этом деле были одни сплошные загадки и необычные совпадения. Эти клички собак, которые братья, когда-то, не подозревая, дали своим псам... Эти картины в доме Арбетнота и его рассуждения о предательстве… Никогда еще до этого, Уотсон, не попадалось нам дело, где было бы столько тайны и мистики, и где мы были так беспомощны до самого конца, пока не вмешалось само провидение.