Два слова от автора: решил залить сюда этот рассказ, не слишком-то новый, – просто подумал: а вдруг у кого-нибудь возникнет желание что-нибудь по этому поводу высказать. Надеюсь, что чтение вас не утомит, а то и доставит удовольствие.
Геннадий Вальдберг
ФЕЕРИЯ
1
Девчонок Голд терпеть не мог. И все потому, что никакого дела с ними не сделаешь. Хихоньки, хаханьки по углам разводить – это они мастера. Но если тебе их помощь понадобилась, всего-то, может быть, доброе слово услышать – тут уж сам свою кашу расхлебывай. Будто можно так на свете прожить, чтобы никогда ничего не заваривать? Вот Голд и решил: без помощников обойдется. А что изменил этому принципу – тут на пальцах не объяснишь. Тут стечение обстоятельств.
Началось все с того, что родители решили уехать.
– Должна же я, наконец, отдохнуть?! – это мама. Она сидит перед зеркалом, обложилась косметикой. Чем-то там мажет лицо, подводит ресницы. Противно пищат пробки флаконов. – Я так устала, так устала! Когда в доме всего одна женщина! Все сама! Все сама!
А папа укрощает взбесившийся чемодан. Четыре уже стоят на полу, и папа пытается закрыть пятый. Рубахи и платья, как звери из клетки, ломятся из него наружу.
– Помог бы! – отдуваясь, просит он Голда.
И Голд бросается на подмогу. Заталкивает рукава и подолы в узкую щель. Папа усаживается на чемодан, прыгает и скачет на нем.
– Но-о! Но-о! – подзадоривает Голд, пока не получает подзатыльник. Оказывается, он слишком близко подошел к зеркалу, и мама смогла до него дотянуться.
Но чемодан, наконец, укрощен. Папа стирает пот со лба. С минуты на минуту должно подъехать такси, но его почему-то нет. Папа смотрит в окно. И Голд просовывает голову у него под мышкой.
– Говорила ведь! Говорила! Надо вызвать его пораньше!..
Как вдруг – трах-тарарах – на пол падает пудреница.
Папа бледнеет. Голд тоже. Брикетик пудры разбился на сотни осколков. А это – самая лучшая пудра. Все остальные никуда не годятся. Если бы папа выпал в окно, мама бы меньше расстроилась.
– Я же подарил тебе новую. Неделю назад привез из столицы...
Но мама швыряет ее на пол. У папы совсем никакого вкуса! Это же не пудра – а гадость!
– Отдай ее Голду! Пусть порадует своих вертихвосток!
И Голд пялится в пол, потому что маме наступили на ее любимый мозоль. Точнее она сама себе наступила. Но это еще только хуже.
– Как поживает уродина Лиз? Все еще вздыхаешь по ней?
(На самом деле, Голд ни по ком не вздыхает. Просто Лиз – лучшая ученица в классе, и надо дураком быть, чтобы не списывать у нее задачки. А вздохнуть раз-другой – кто задаром-то даст?)
– Я уже не смотрю в ее сторону.
– Правильно! Всегда слушай, что я тебе говорю! Ты же мой единственный сын!.. – мама чуть слезу не пустила. Но сейчас нельзя. Тушь потечет. – И к этим, Филтонам. Станут звать – так пошли их подальше! Мы им, скажи, не ровня, одной ногой уже в столице живем. Папа в своем Бюро такую штуку придумал!.. Словом, сами пускай из этой дыры выбираются!
И Голд снова кивает.
Но тут звонок в дверь. Это таксист, здоровенный парень в фуражке. Он берет три чемодана, а папа, как штангист на помосте, пытается поднять два оставшихся. Но потом машет рукой: пусть заберет эти тоже.
Пудры и помады, как шарики у жонглера, прыгают на маминых ладонях, и уже впопыхах она дает последние указания:
– Деньги в серванте. На стадион и кино хватит. А чтобы не только сухарями питался – я пригласила девушку. Тебе понравится. И смотри, веди себя здесь прилично. Она обо всем мне расскажет...
«Вот и дождался, – в уже опустевшей комнате думает Голд. – Оставят они меня одного!» – Но, свесившись за окно, долго машет рукой и кричит:
– Приезжайте скорей! Я буду ждать! Чтобы самолет разбился!.. – это когда машина скрывается за поворотом.
И вот как раз в эту минуту, – Голд словно спиной почувствовал, – в комнату и вошла та, которой предстояло спутать все карты...
Впрочем, ни о каких таких картах Голд сейчас, конечно, не думал. Все это случилось потом. А тут он просто увидел: небольшого росточка, тоненькая и хрупенькая, с глазами как две карамельки – блестят и, будто в жизни такого красавца не видели, прямо на него, Голда, смотрят.
Голд, разумеется, постарался сразу все на место поставить. Не на того, мол, напала. Да и вообще: с какой стати без стука пожаловала?
А она: головку туда-сюда – мол, какие у меня волосы. Да и бантик, и бантик! И носик какой!.. Разве самую малость не вышел. Но это когда сбоку смотришь. А вот если прямо – очень даже красивый.
Но Голд и тут устоял. Девчонок он, что ли, не видел? Да у них в школе похлеще есть: и ростом повыше, и попкой крутят!
– Вы, наверное, голодны? – это когда он зачем-то ногти грызть начал.
И вот здесь-то в нем что-то дрогнуло. Слыханное ли дело, чтобы к нему, Голду, на «вы»? Впрочем, виду, конечно не показал. Да и в долгу не остался: мы, мол, ужинали, дескать... Но с этой минуты кроме бантика и носика кое-что еще на глаза попадаться стало. Что вот стесняется она его почему-то. Стоит, и глазки-карамельки на него пялит, а краска по всему лицу растекается. И что он такого сказал? Самые обычные слова... Но на будущее решил потщательней их перетряхивать, чтобы на язык чего лишнее не попало.
А она уж на кухне. Рычаги, ручки крутит, суетится подле кухонного агрегата:
– Вы, я знаю, яичницу с луком любите.
Однако вкуса этой самой яичницы Голд не распробовал. Не до того. Марку держать надо было:
– Мама не хуже умеет.
– И все-таки – угодила. Хотите, гоголь-моголь сделаю?
Как тут откажешься?
Словом, кончилось тем, что он ее телевизор смотреть позвал (это после того, как на кухню загнать хотел, и чтобы носа не высовывала) – кивнул на соседнее кресло и так, мол, на всякий случай:
– Голдом меня зовут, – представился.
Но она прежде вся краской зашлась, и уж только потом:
– Феерия.
Странное имя, – подумал Голд. – Ну да чего ни бывает. Это ж родители расстарались. А от них чего хочешь дождаться можно.
По телевизору шла какая-то муть. «Столичные новости». Там, видите ли, на двенадцатом этаже парк разбили, а в нем ни одного настоящего дерева — все полифроловые.
– Мне больше настоящие нравятся, – перебил диктора Голд. – Это мама в мэрии выпросила, чтобы у нас под окнами тоже полифроловые посадили. Дескать, улица наша больно уж страшная. Дом напротив – халупа какая-то. А так, за листвою, не видно.
Феерия не ответила, и Голд решил еще что-нибудь рассказать:
– Говорят, когда вопрос об этих деревьях решался, мэр против был, мол, в столице настоящие не растут. Там условия неподходящие: света и воздуха не хватает. А у нас, слава Богу... – однако тема быстро наскучила: дались ему эти деревья!
– Я тут поблизости пруд нашел, – перебил сам себя Голд. – В нем, наверное, рыба водится.
После «Новостей» был фильм. Двадцатая или двадцать пятая серия. Дело, как всегда, происходило в столице. Герой и главная героиня ездили на машинах, поднимались в лифте на крышу города, сидели в кафе, где подносы сами подлетают к столу, а суперсовременные агрегаты синтезируют цыплят-табака прямо из воздуха.
Но стоило появиться титру «Конец», как Феерия оставила кресло и, не успел Голд глазом моргнуть, скрылась в маминой спальне. Он было поднялся ей вслед, – нет, не чтоб проводить: делать ему больше нечего!? – но в двери щелкнул замок, и Голд даже фыркнул от злости.
Однако, посидев минут десять, тоже решил отправляться спать. Так, будто ничего не случилось. Он и вправду думал, что ничего не случилось. И принцип, тот самый принцип, которым Голд всегда так гордился, остался целым и невредимым.
2
А принцип дал трещину...
Впрочем, не станем забегать вперед. Пока Голд просто жил в свое удовольствие: приходил домой, когда вздумается, не пропускал ни одного нового фильма, а если в кино или на стадионе не было ничего интересного, просто слонялся по городу. Феерия его отменно кормила, что ни день удивляла чем-нибудь новеньким, и он сам не заметил, как родительский кров, который всегда будил только ненависть, стал понемногу даже приятным. Прежде эти стены его подавляли. Даже отсутствие родителей мало тут что меняло. А теперь: усаживался за стол и болтал что ни попадя. Рассказал сегодня учитель, что есть такие страны, где люди ходят голые, ни читать, ни писать не умеют, да и вообще о цивилизации слыхом не слышали. Вот Голд на свой лад и перекладывал: не нужно им ничего – ни домов, ни машин. Прикрылись фиговым листком – и порядок.
– А кто же им обеды готовит? – не понимала Феерия.
Но Голду ж важно начать, а там его сам черт не остановит. Какие обеды? Там на кустах да деревьях столько всякой жратвы растет! Или, вот, жук пролетел. Они его хвать – и на камень. А камни у них – как сковородки, до бела раскаляются. Да и жуки, – Голд кулак показал, – вот какие у них жуки! Десяток зажарил – три дня завтракать можно!
– Фи! – фыркала Феерия и, конечно ж, краснела.
Но теперь Голд не очень со словами возился. Специально позабористей выбирал. Потому что смущать Феерию ему нравилось. На щеках у нее две крохотные ямочки были, и, когда Феерия краснела, румянец как бы из этих ямочек вытекал. А потом, словно вода в раковине, в них же обратно затягивался. Вот Голд и старался: сначала ее смутить; а потом – чего это ты раскраснелась?
Но все это, конечно, детские шалости, пока одна история не приключилась. Приходит Голд как-то в кино и встречает там Рыжего. (Поначалу Рыжий со всеми идти собирался, а потом дела какие-то выдумал, да и вообще: будто фильм уже видел.) И вот сидит он в двух рядах от Голда, и ладно б – один, а то, сказать стыдно, с девчонкой! До фильма ему дела нет. Лишь бы свет потушили. И все два часа с этой своей кралей шушукается.
Голд, конечно, решил, что Рыжего все осудят. Нашел на кого друзей променять! И как же опешил, когда узнал, что Роза (это Таг сказал, что ее Розой зовут) очень даже симпатичная девочка, что она всего на неделю из столицы приехала и что Рыжий, ловкач, тут всех обскакал. То есть, выходило, что Рыжий никакой не предатель, а вроде даже в герои выбился.
Тут-то Голд и решил всем нос утереть.
– Хочешь в кино? – предложил он Феерии.
Но она отказалась.
– Тогда просто так погуляем?
Но она и на это кислую мордочку сделала.
– Чем же я тебе не пришелся?! – вскипел тут же Голд, но увидел, что Феерия вот-вот заплачет – и отбросил обиду: – Я понимаю. Это мама тебе запретила.
И все же не смирился со своим поражением.
А Рыжий на следующий день какие-то небылицы рассказывал: мол, в столице не так, как у нас, там время зря не теряют. Наметил человек цель – и кратчайшей дорожкой... Словом, Роза сама намекнула, и теперь они не только под ручку. Все у них как положено.
Голд потом целый вечер думал: а как же это положено? – и такие догадки на этот счет приходили. Впрочем, верить Рыжему, конечно, нельзя. Да только кто его знает: может, в столице и вправду так?..
И наутро придумал: он назовет в дом гостей. И не просто гостей, а Рыжего с Розой. Купит вина – не все же деньги на кино тратить?
– Экк! – подлетел он к Рыжему в школе. – Я тебя приглашаю!
– Наши, вроде бы, завтра играют?...
– Да не на стадион. В гости! – и, приоткрыв клапан сумки, показал головку бутылки.
– Вот это я понимаю! Ну, Голд! Ну, парень!..
– Розу не забудь прихватить! – сразу расставил все точки Голд.
Ждать Рыжего не пришлось. В назначенный час, с Розой под ручку, он уже стоял у подъезда. Роза была на целую голову выше Рыжего, тощая, длинная, рядом с ней он словно шарик казался. Но Рыжего это нисколечко не смущало. Ведь Роза из столицы приехала. А значит, и такая сгодится.
– Хорошо у тебя! – сказал Рыжий и забрался с ногами на диван. Он еще и Розу пристроил: вот, мол, какие мы голубочки.
– Э-э, так нельзя, – попробовал их согнать Голд.
– Что за порядочки?..
– Я не один.
Рыжий тут же ноги с дивана снял.
– А кто здесь?
– Я с девушкой!
Эти слова Голд произнес с такой гордостью, что даже самому тошно стало.
– А-а-а, – успокоился Рыжий.
Но тут распахнулась дверь – и у Рыжего прямо челюсть отвисла. Голд и думать не смел, что Феерия ему так понравится.
– Меня Экком зовут, – с трудом пришел в себя Рыжий. – А эту девушку – Роза, – но даже не посмотрел в ее сторону.
Рядом с Феерией на Розу и впрямь смотреть не хотелось: глаза будто щелочки, нос весь в веснушках...
– Что ж вы сидите? – сказала Феерия. – Я столько вкусного наготовила, – и хотела на кухню идти, но Рыжий ее упредил:
– Я вам помогу!
– И я, – вызвался Голд.
Даже Роза не усидела. Вот только помощь ее боком вышла. Блюдо с салатом пришлось с паркета по кускам собирать. А потом еще рюмки и чашки, – к счастью, те оказались небьющиеся.
– Ну, гуляем! – не мог нарадоваться Рыжий. – Неужели все это вы сами сготовили? И рыбу! И мясо! Пальчики прямо оближешь!
Впрочем, его комплименты Голду вскоре надоедать стали. Каждый как косточка в горле вставал. Чего доброго, он Феерию на свою сторону переманит. И Голд тоже что-нибудь такое ввернуть старался. Да только его никто, почему-то, не слушал.
А Феерия знай заливалась румянцем, и водоворотики на ее щеках все пуще раскручивались.
– Я когда-нибудь каждый день так гулять буду, – продолжал расходиться Рыжий. – Ночью ко мне приди – все равно стол от жратвы ломится. Потому что не скряга какой-нибудь. Последнюю рубашку сниму... Вот, вчера галстук купил, – и начал его развязывать. – А сегодня тебе отдам. Забирай! Не жалко!
– Зачем он мне? – принялся отнекиваться Голд. – Я сроду их не носил.
– Все равно забирай! А то обижусь.
Пришлось взять.
– И ты ему что-нибудь подари! – схватил он за руку Розу.
– Нет у меня ничего! – огрызнулась девица.
Но Рыжий взял ее сумку и вывалил содержимое на стол:
– Выбирай чего хочешь!
– Да брось ты! – начал запихивать на место пудреницы и помады Голд. – Что я, девчонка, что ли?
Как вдруг к столу подошла Феерия, – Голд и не заметил, когда она выходила, – и в руках у нее был торт, огромный, аж на блюде не помещался. Увидев его, о сумке все разом забыли. Потому что это был не просто торт, это было произведение искусства, памятник архитектуры, если хотите. Какие-то башни, строения из шоколада и вафель; кочки безе, как снеговые шапки на горных вершинах; а вокруг, словно клумбы, зеленели пятна цукатов... Но самое потрясающее – в середине, ярким оранжевым кремом, – Голд раз десять перечитал: «Голду от Феерии!» – вот что там было написано.
– Это мой подарок, – сказала Феерия, и снова вся залилась румянцем.
Рыжий после этого как язык проглотил. Да и что тут было сказать? А уж Голд!.. У него просто в глазах помутилось. Может быть, даже слезы выступили... Впрочем, черт его знает! Только на душе как-то сделалось, что вот возьми и на уши встань, или по потолку и по стенам пройдись... Но не умел он ходить по стенам. А что-то обычное, не из ряда вон... – и он вдруг обнял Феерию и поцеловал. Прямо в водоворотик на щечке. И сам больше всех удивился.
А когда немного в себя пришел:
– Я вам тоже что-нибудь подарю. И тебе, Рыжий! И тебе, Роза!
– А что у тебя есть? – полюбопытствовала Роза.
– Я вас всех нарисую!
– Как это?
– Очень просто. Возьму фломастеры и нарисую.
И искорки любопытства в глазах у Розы угасли.
– Зачем? – вновь беря вилку, спросила она.
– Ну, просто... На память...
– У тебя что, фотоаппарата нет?
– Есть. Да только мне хотелось что-нибудь самому... Своими руками сделать.
– Глупости. Машины с этим лучше справляются. Да и вообще, рисовать объемные подвижные картины ни один человек никогда не научится. Зачем же не за свое дело браться?
– Верно, – поддакнул Рыжий. – Мой отец тоже так считает. Он в молодости – смех, да и только! – на поэта хотел выучиться... Целый год какую-то поэму писал, а потом оказалось, что хорошей машине здесь на пару дней всей работы.
– Да что там поэма, – снова вступила Роза. – В столице во многих кафе такие синтезаторы стоят – любую тарабарщину им наболтай, а они из этого песенку сделают. Самый гениальный композитор над этим бы месяц промаялся. А машина – до десяти сосчитать не успеешь.
– Одно слово – столица! – поддакнул Рыжий.
– А может быть, потанцуем? – перебил их Голд. – Раз подарка не вышло.
– Тоже идея! – обрадовался Рыжий. – А то все жрем да жрем...
И тут они показали класс. Вся мебель ходуном заходила. Рыжий приседал, хлопая себя по ляжкам, а Роза хваталась за голову, ерошила длинные волосы. И все у них получалось до того смешно – Рыжий, казалось, сейчас лопнет от смеха. Когда выделывали какое-то па, они задели угол дивана – и Роза так растянулась, что Голд подумал, костей не соберет. Но ничего, собрала – Рыжий потер ей коленку, – и карусель закрутилась дальше.
В конце концов и Голд решил присоединиться. Но партнершей Феерия оказалась неважной. Слишком всерьез все принимала. Старалась в ритм угодить, за каждым движением Голда следила.
И Голд предложил вернуться за стол. Нет, он на нее не обиделся. Он ведь тоже танцор не очень. К тому же, он не договорил о подарке: плевать на Рыжего с Розой, он Феерию одну, без них, нарисует... Но стоило сесть и Феерию рядом почувствовать, как снова куда-то все провалились. – Какая красавица! – словно впервые ее увидел, подумал Голд. – Даже носик. Вранье, будто он только спереди хорош. Он и сбоку, и сбоку...
3
Тут-то Голд и задумался. То есть не сразу. Не когда с Феерией рядом сидел. И даже не потом, когда провожал Рыжего с Розой...
Рыжий все в голову взять не мог: как же так? Неужели и вправду Феерия под одной крышей с Голдом живет? То есть, придет он домой, а она, значит, никуда не ушла?
...но на следующий день, когда Голд пришел в школу...
Девчонки шушукались и смотрели на него такими глазами, будто он их всех обманул. Или, по меньшей мере, украл что-то.
– Сегодня наши играют! – поймал его Рыжий. – Я на твою долю билет купил.
Но Голд затряс головой: нет, сегодня никак.
...а уж после занятий – тут Голд почувствовал, что как камень летит под откос. – Что ж это я?! Втюрился, значит! – и даже в лице менялся.
Тогда он хватался руками за живот и принимался хохотать, так что даже прохожие останавливались:
– Во дурак! Во дурак! – кричал он. – Как я Рыжего разыграл! Какой спектакль устроил! Высший класс! Весь вечер на арене! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Он хорохорился, он насвистывал песенки, он смотрел на прохожих, будто они карлики рядом с ним. И все же что-то было не так. Гнусно почему-то на душе было. Словно гадость какую-то съел. И теперь хоть сто порций мороженого купи – а все равно гнусно, и гадостью этой отрыгивается.
«Ведь что получается? – уже не вслух, а про себя думал Голд. – Чем я теперь лучше папы? Горы мечтал своротить – а потом взял и на маме женился... Правда, если маму послушать, то все как раз наоборот выйдет. Что это она его в люди вывела, из дыры, где они прежде жили, на свет божий вытащила. А теперь, глядишь, еще и в столицу переберутся!»
Да только плевать Голду на столицу было. Хотелось ему чего-то. Всю жизнь хотелось. И ладно б – попробовал, узнал, что именно. А то ведь состарится и умрет когда-нибудь – а так и не узнает.
Тут на глаза попалась витрина. В другой бы раз Голд мимо прошел – столько их по городу понатыкано! – но сейчас, почему-то, остановился. В глубине витрины светились телеэкраны, а чуть ближе к Голду стояли три манекена: девушка с зонтиком над головой; спортивного вида молодой человек в майке и шортах; мужчина в плаще, – и все как положено: с пустыми самодовольными лицами, в каких-то диких, немыслимых позах – подстать полифроловым деревьям по обе стороны магазина. Но вот на телеэкранах появляется солнце – и начинает расшаркиваться парень в шортах: смотрите, мол, как я по сезону вырядился. А когда солнце заходит за тучу и по крышам барабанят капли дождя – с ноги на ногу переминается девушка. Пока черед не доходит до мужчины в плаще, чтобы потом все началось сначала.
На груди манекенов небольшие значки-эмблемы: «Бюро Иллюзорных Услуг» – то самое Бюро, в котором папа работает. И добравшись до этих значков, Голд снова расхохотался: это мама называет выбиться в люди! Конечно, деньги, работа – без них никуда. Но Голд представляет: сидит папа у себя на работе и с утра до ночи мастерит таких вот кукло-людей!.. — Однако, смех как-то вдруг поугас: а, может, не только папа? Может – и нас?.. И всех смыслов в жизни, чтобы плащ и шорты по моде, и каждый вечер потом глаза в телевизор пялить?..
Домой Голд пришел поздно.
– Ты, наверное, голоден? – спросила Феерия.
Но он прошел в свою комнату, вытащил из стола папку с рисунками и рассыпал их по полу.
– Иди сюда! – позвал он.
Бульон, жаркое, сдобная булочка – Феерия поставила поднос перед Голдом и опустилась с ним рядом.
Голд откусил булку.
– Нравится?
Но Феерия не ответила.
Впрочем, он и сам не знал, как к этому относиться. Художники давно вывелись. Во всяком случае те, что кистью и красками обходились. Тут тебе ни объема, ни движения, да и свет изнутри картины никогда исходить не будет. Но Голду чем-то претили машины. Как-то он сделал несколько голограмм, – у папы был аппарат, и Голд сколько хотел мог им пользоваться, – но вышло паскудство. Уменьшенная, втиснутая в рамку, натура стала как посмертная маска, какие снимают с лиц знаменитостей. Вот Голд и взялся за фломастеры. Тут уж ты сам, как ты есть, кусочек себя в линии обращаешь.
– Это – я, – показал он Феерии один из рисунков. – Видишь, я тут куда-то иду. А там, в конце улицы, солнце... Впрочем, может быть, и не солнце. Я уж не помню. Светится просто. А это – пруд, – вытащил он новый рисунок. – Помнишь, я тебе говорил? В нем, наверное, рыба водится. Кувшинки, лягушки – все так и было. И сосна. Настоящая. Не полифроловая. А там, дальше... Там мусорные кучи. Я вместо них лес пририсовал... – но тут перебил сам себя: – Вообще-то, я больше другое люблю рисовать. Чего и на свете нет. Или не видел ни разу. Представлю просто... Вот смотри. Это – столица.
– Как мой торт! – оживилась Феерия.
– Действительно, похожа. Башни, дома – и все к солнцу тянутся. Будто заграбастать хотят. Я к этому рисунку даже стишок сочинил:
Город руки к небу тянет,
Город башни громоздит...
Как цветок на клумбе вянет,
Что хозяином забыт.
Честно говоря, сам не знаю, отчего это он завял? Солнце, что ли, близко нарисовалось? А может, и не поэтому...
– Замечательно, замечательно! – тем не менее похвалила Феерия.
А потом сели смотреть телевизор. Сначала «Новости». Сегодня речь шла о столичном Зоосаде. Страшные чудовища бросались на посетителей этого Зоосада, людей в полуобморочном состоянии оттаскивали от клеток. Но потом выяснялось, что чудовища – не настоящие, а, как все в столице, из полифрола, – и тогда те же самые посетители умирали со смеху. А после «Новостей» – фильм. Путешествие на крышу столицы, машины, лифты, бутылки вина – и все те же герои... А может быть, и не те. Голд их всех перепутал. К тому же он почти и не смотрел на экран. Потому что...
Потому что Феерия сидела с ним в одном кресле. Ее рука лежала на его плече, а сумасшедший водоворотик раскручивал свои спирали так близко, что Голду казалось, будто и кресло, и комната, да и он сам начинают втягиваться в это кручение...
Как вдруг – тррр, тррр – телефон.
– Голд! Это я! Слышишь? Почему так долго не подходил?!
– Я сразу... мама.
Но мама не слушает. Она не умеет слушать.
– Мы тут задерживаемся. Хотели сегодня, да папа твой волынку развел. Завтра будем. К обеду или вечером. А ты что молчишь? Будто не мать с тобой разговаривает?!
– Я слушаю, мама...
– Небось, дружков понавел! Всю посуду, небось, перебили?!
– Да я тут один...
– Врешь! Всегда ты все врешь! Как твой отец. Недалеко яблочки падают!
– ...
– Как там Феерия? Ты ее не обидел?
– Нет. Что ты, мама...
– Ладно! Без тебя знаю... Завтра поговорим. Мы тут на концерт опаздываем...
И все. Голд как в тумане. В кресле – никого. Телевизор выключен. И дверь, – он на всякий случай попробовал ручку, – заперта.
«Да было ли что-нибудь? – почему-то подумал Голд. И сам себе усмехнулся: – А что могло быть?»
4
Утром Голд решил прогулять школу... Точнее, ничего он не решил, просто ноги понесли не в ту сторону. И он полдня слонялся по городу. Забрел на Главную площадь. Покатался на тротуаре вдоль Центральной улицы. Это, когда в городе полифроловые деревья сажали, мэр до того разошелся, что зачем-то и этот подвижный тротуар сделал. – Точь-в-точь как в столице! – восхищалась мама. Но, в общем, город Голда не приютил. Скучно почему-то на его улицах стало. Да и на глаза все больше гадости лезли. Собачий кал посреди тротуара. Пакет с объедками, что кто-то до помойки не донес. Облезлые стены домов. Недостающие булыжники в мостовой. Раньше Голд об этом не думал: почему людям на все плевать? Но сейчас само объяснилось. Ведь в какую дверь ни войди, одно и то же услышишь: «В столицу! Когда мы в столицу поедем?!» А если на чемоданах живешь – ясное дело: вокруг хоть трава не расти.
Вот и не растет. Даже деревья – и те высохли. А полифроловые – лучше бы глаза их не видели!
И он отправился к пруду. Тому, что вчера Феерии на рисунке показывал. Сосна, лягушки – какие ни есть, а настоящие.
Но пруда он не нашел. То есть, он был уверен, что пришел на то самое место. Но пруд каким-то образом превратился в ржавую лужу, а там, где стояла сосна, теперь был телеграфный столб с обрывками проводов...
Прошлый раз Голд не встретил здесь ни души, и нарадоваться не мог, что никто ему не мешает на лягушек смотреть. А сейчас прямо у воды копошились рабочие, подматывали толстые кабели, скручивали их в бухты. Погруженными на тележки стояли какие-то аппараты.
И Голд решил, что все же ошибся и лучше поискать в другом месте. Но его вдруг окликнули:
– Опоздал, парень, – сказал один из рабочих. – Надо было вчера приходить. А сегодня мы всю эту технику выключили.
– Какую технику? – не понял Голд.
– А такую! – усмехнулся рабочий. – В столицу теперь повезем. Там у них такого не видывали, – и снова за свой кабель взялся.
Пока рабочий говорил, Голд начал догадываться. Да только в голове не укладывалось: зачем? Кому это было нужно? – но тут услышал раскатистый рев мотора. Голд повернулся: там, из-за мусорной кучи, выруливал здоровенный фургон, и первое, что бросилось в глаза, – «Бюро Иллюзорных Услуг» – большими красными буквами на обоих бортах.
Голда чуть ни стошнило при виде этой машины. Дурак! Как я сразу не понял? Кто еще до такого мог бы додуматься?! И в следующее мгновение его как ветром сдуло. Он бросился со всех ног. Прочь! Прочь! Дальше от этого места! Он бежал не оглядываясь, из последних сил, так что вскоре не стало хватать воздуха. Он упал, разбил в кровь коленку. Но заставил себя подняться. Домой! Ему почему-то ужасно захотелось домой... Все! Он больше не станет молчать! Он все скажет Феерии!..
Хотя, что он собирается ей сказать? Но об этом – неважно. Он и она! Только б увидеть!..
Дорогу ему загородил Рыжий.
– Не ходи, – стараясь не смотреть в глаза Голду, сказал он.
Рыжий был не один. Вдоль стены стояли мальчишки, человек двадцать. Даже девчонки попадались.
– Пусти! – оттолкнул его Голд.
Но Рыжий не выпустил руку:
– Видишь... Так вышло... Роза, Феерия... Я сам только узнал...
Но не хотел Голд его слушать:
– Плевал я на тебя с Розой! Слышишь?! Плевал! И на столицу твою плевал! Потому что у нас все будет не так! Без вранья! Взаправду у нас все будет!
– Да и я без вранья, – обиделся Рыжий.
Голд взбежал вверх по ступеням, но не услышал привычного: «Ты, наверное, голоден?» – В гостиной было пусто. В его комнате – тоже. На полу все еще валялись рисунки. Голд в сердцах наступил на тот, с изображением пруда.
– Феерия! – позвал он.
На кухне гудел агрегат. Валил пар из бульонницы. Но Голд уже толкал дверь маминой спальни.
– Феерия! Слышишь?! Это я, Голд!
Дверь была заперта. Значит, здесь. Не ушла.
Он застучал кулаком:
– Не бойся. Пусти. Я ничего не сделаю. Просто мы должны быть вместе. Понимаешь? Я не могу больше один!
– Мама! – вдруг донеслось оттуда.
– Что мама? – с новой силой застучал Голд. – Я буду в ногах у нее валяться! Я ее упрошу. А если нет!.. Если нет!..
– Папа! – вновь перебила Феерия.
– Папа – ерунда. Папа – пустое место. Как мама скажет... Все от нее зависит. Слышишь, Феерия?! Я тебя очень прошу! Очень, очень!
Но из комнаты больше не доносилось ни звука, и тут уж Голд заколотил в дверь в полную силу. Он навалился на дверь, отбежал в сторону и ударил с разбега. В замке что-то хрустнуло, образовалась щель – но в нее ничего не было видно. Тогда он разбежался опять – с треском влетел в комнату и растянулся на полу.
Феерия стояла неподвижно, с бледными, словно снег, щеками. Ее глаза – Голд испугался, такими они стали большими, – казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит...
И тут произошло совершенно невероятное: грудь Феерии ожила, начала рывками подаваться вперед, будто под платьем ей сделалось тесно. При этом внутри Феерии что-то захрустело, защелкало... – и то, что было грудью, отвалилось, отпало и повисло, как крышка от секретера. И глазам Голда открылись какие-то лампочки, кнопки и надписи... И среди них одна: «Бюро Иллюзорных Услуг».
Голд окаменел.
А в комнату уже валила толпа. Впереди шагал Рыжий, он был тут за гида:
– Как у Розы. Точь-в-точь как у Розы, – объяснял он.
Потом к дому подкатило такси и из него вышли родители.
– Вот и я! – грянула мама прямо с порога. Но тут же набросилась на отца: – Говорила ведь! Говорила! Надо было вчера возвращаться! – Не снимая шляпы, она подлетела к Феерии, запустила руку в ее нутро – и что уж там сделала? – только в следующее мгновенье глаза Феерии вернулись в орбиты, щеки вновь налились румянцем, а водоворотики – будто и не думали останавливаться. И Феерия застенчиво улыбнулась и спросила:
– Хочешь яичницу? Я знаю, ты с луком любишь.
Но Голд этого не услышал, потому что в комнате его уже не было.
* * *