Тележка (почти объективное):
По форме претензии минимальны, написано гладко, и некоторые промахи смотрятся, как жертва скорописанию (если у автора возникнет желание, можем разобрать, после конкурса). Собсна, ловить блох быстро надоело, и я стал следить за историей. Немного передозировали своё присутствие в тексте, автор, слишком чувствуется, что Андрей Петрович — воплощение ваших тревог и разочарований, или даже Вы сами.
Кроме того, возникла мысль, что эта скорбная нива выбрана Вами, в надежде снискать дополнительные баллы у культурной и, вероятно, озабоченной упадком литературы публики. Ну, что ж, имеете право.
За концовку надо бы Вам, уважаемый автор, дать виртуальный подзатыльник. Слили. Как есть слили. Все-таки, искусство таково, что каждый следующий удар по резцу может не сделать хорошее лучшим, а безвозвратно разрушить это самое хорошее. Неисправимый брак. В Вашем случае это была фраза – «- Боже мой, — сказал он. – Входите. Входите, дети». Да и вообще, финал, с охами-вздохами Вы сильно подзатянули. Можно было закончить на «- Я Павлик, а це Аня»… В общем, расчувствовались.
Вагон (субъективное):
Надо сказать, тронула меня эта работа. Не роботами тупыми, которые ретранслируют взрослые стихи детям, не частными иерархиями гениальности, а судьбой героя, во многом мной довоображенной. Страшная карта ему выпала, да. Андрей Петрович – социально балластная единица, при-менительно к тому обществу, которое сложилось в этом фантастическом будущем. Он бесполезен и даже вреден, ибо иждивенец, захребетник, не желающий, а точнее, не могущий приспособиться. Он явно не противопоставлен другим людям, не объявлен врагом народа, его не преследуют, как вора, не изолируют от остальных, не лишают свободы, его просто выносят на обочину или даже пустырь забвения. Мол, вот те кусок, мы не обеднеем, но ты и твоя литература – дерьмо.
Меня пробрало очень условное, но от того не менее заметное, изображение хронической, «неизлечимой» маргинальности, клейма забвения и ненужности на человеке. Вокруг Андрея Петровича жуткая аура. И будь он молодым охламоном, с отсутствием каких бы то ни было способностей, знаний и устремлений, но, как ни парадоксально, имеющего в нашем мире тысячу возможностей устроить жизнь – я бы осудил такое его существование.
Могу ли я с тем же раздражением кинуть литератору: «Ты — паразит! Иди работать на стройку!»? Положа руку на сердце – неа, не могу. Потому что на стройке может работать чертова уйма могучих пролетариев, настоящих мужиков, каких рожают и воспитывают пачками, а тут надо воспитаться и оставаться Андреем Петровичем – неудачником, чудаком, внешне жалким и неприспособленным к жизни, но, вопреки этому, прекрасным.
Слава великим мойрам, это жуткое фантдопущение (мир без литературы) бесперспективно.