Эту сказку я читал давно, ещё в детсадовские времена (да, умел уже тогда). Необычайная длина странствий героя и множество его спутников порождали во мне желание фантазировать так же, приходить в сказку самому тем же образом — на «белом остроносом корабле» или ещё как-то. А там — ездить на рыбах, собирать страхи в мешок, пожирать город, созданный из сладостей, и заклинать скатерть-самобранку. Те главы, в которых говорилось «про войну», то есть истинное детство рассказчика, мне казались не такими интересными, хотя то, что все они приводили к некоторой «Главной Тайне», меня очень влекло.

На самом деле, эту сказку может оценить только взрослый. Как важны воспоминания о детстве, что такое «письма с войны», почему может не работать толком волшебство, и наконец, зачем взрослому дяденьке для путешествия понадобилось соучастие детей — Торопуна-Карапуна и Чучи. И что движет героем, когда он тайком пишет «главы только для взрослых» (я ещё, помню, сомневался: а мне маленькому эти главы читать можно?). По сути, это же происходит регресс — возвращение сознанием в чувства и образы давно ушедших лет, чтобы извлечь оттуда знание, как всё было на самом деле, уже сознанием взрослого. Связно, точно и правильно. И нужно видеть главное: каждую сказку герой создавал не в одиночку, а с помощью друзей и родных, и тепло воспоминаний о них делает и сказку полноценной.

Милая, добрая и вместе с тем глубокая сказка. Я рад, что она когда-то попала ко мне в руки. И научила сохранять «тайны моего детства», чтобы возвращаться к ним, когда нужно понять нечто важное.

Изысканно-постмодернистское сочинение Георгия Балла было интересно интерпретировано в книге Павла Пепперштейна «Диета старика». Повторяться за Пепперштейном я не буду, отсылаю любопытствующих к его эссе, сам же замечу, что сказка «Торопун-Карапун» весьма и весьма характерна для советской культуры семидесятых годов: внешне наивное повествование, сплетённое из множества отсылок к авангардистской и, одновременно, к викторианской литературе, типа «Питера Пена» и «Мэри Поппинс».

Томительные, вязкие сумерки советского постмодернизма очень обаятельны (для тех, кто понимает, как верно заметил Окуджава) и при правильном настрое могут доставить читателю несколько часов интеллектуальной эйфории.

Читала в классе 6-7. И особого впечатления книга на меня не произвела. Потом перечитала, уже будучи в университете. Аналогично. Детская книжка, где переплетаются сказка и воспоминания о военном детстве в детдоме. Никаких таких струн моей души не затронуло.

Вы не знаете Холина? Беспризорника, фронтовика, зека, официанта, фарцовщика, выросшего в торговца антиквариатом, официанта и поэта, жившего в Москве и писавшего о России? Тогда слово самому Игорю Холину, его поэтическое авторезюме:

«Вы не знаете Холина

И не советую знать

Это такая сука

Это такая б....»

«Лионозовская школа» — круг поэтов и художников, центром которого был художник и поэт Евгений Леонидович Кропивницкий, это поэты Генрих Сапгир, Игорь Холин, Ян Сатуновский, Всеволод Некрасов, потом из Харькова подтянулся Эдуард Лимонов, художники Оскар Рабин, Николай Вечтомов, Лидия Мастеркова, Владимир Немухин, художник и поэт Лев Кропивницкий (сын Е.Л. Кропивницкого).

Стихи и Сапгира, и особенно Холина, — примитивный гротеск, — нарочито сдержанная, безэмоциональная манера, лишенная не только лиризма, но и иронии: быт городской окраины и жизнь ее обитателей, быт и лица бараков.

И если учитель Сапгира и Холина, Евгений Кропивницкий называл себя «поэтом окраины и мещанских домиков» и его стихи с предельно насыщенными, точными и даже избыточными деталями, запечатлели жизнь этой самой окраины, где ничего не укроется от соседских глаз, но все же чуть-чуть с иронией, через которую проглядывают и теплота и сочуствие:

«У забора проститутка.

Девка белобрысая.

В доме 9 – ели утку

И капусту кислую.

Засыпала на постели

Пара новобрачная.

В 112-ой артели

Жизнь была невзрачная.

Шел трамвай. Киоск косился.

Болт торчал подвешенный.

Самолет, гудя, носился

В небе, точно бешеный. «

то вот как уже сам Холин, как просто «информацию к размышлению», о бараках:

«Кто-то выбросил рогожу,

Кто-то выплеснул помои,

На заборе чья-то рожа,

Надпись мелом: «Это Зоя».

Двое спорят у сарая,

А один уж лезет в драку…

Выходной. Начало мая.

Скучно жителям барака.»

Бараки... Два больших цикла Игоря Холина «Жители барака» и «Лирика без лирики», как-то сами собой сложились в «барачный эпос», итак, начало, середина 50-х:

«Заборы. Помойки. Афиши. Рекламы.

Сараи — могилы различного хлама.

Сияет небес голубых глубина.

Бараки. В бараках уют. Тишина.

Зеркальные шкапы. Комоды. Диваны.

В обоях клопы. На столах тараканы.

Висят абажуры. Тускнеют плафоны.

Лежат на постелях ленивые жены.

Мужчины на службе. На кухнях старухи.

И вертятся всюду назойливо мухи.»

сухая беспристрастная констатация фактов, и как не вспомнить снова легкую иронию Евгения Кропивницкого, образца 1938:

«Полночь. Шумно. Тротуар.

Пьянка. Ругань. Драка. Праздник.

Хрипы. Вопли. Безобразник

Едет в Ригу. Тротуар

Весь в движении. Угар

В головах шумит, проказник.

Полночь. Шумно. Тротуар.

Пьянка. Ругань, Драка. Праздник.»

Кто населял барак? — жестко, почти жестоко, но это Холин:

«Умерла в бараке 47 лет.

Детей нет.

Работала в мужском туалете.

Для чего жила на свете?»

Георгий Балл пишет, нам в рассказе-эпитафии «И когда умер Игоря Холина»:

«В день смерти Игоря ни одна капля дождя не осквернила землю....»

О фантастике? — есть, есть она у Игоря Холина: большой стихотворный цикл «Космические», вот всего одно стихотворение:

«Марсианки изумительны

Обаятельны

Предупредительны

Тело

Сделано из особого материала

Гайки

Болты

Никелированы

Ноги

Необыкновенной красоты

Груди

Эмалированы

Отклонений от нормы

Два

1. Голова

В форме бутылки

2. Половой орган

Находится на затылке»

«В день смерти Игоря ни одна капля дождя не осквернила землю....»