Ядерная война безжалостной метлой прошлась по планете, сокрушая страны и выжигая небеса. В этом аду чудом удалось сохраниться Японии, которая официально реставрировала власть императора и под шумок ввернула в свой состав Северные территории – Курильскую гряду и остров Сахалин. Что происходит за пределами островов, находящихся под контролем Японии, известно мало, кроме того, что в Евразии вспыхнула вспышка некоего мобильного бешенства, превратившего большую часть населения в этаких зомби местного пошиба. На Сахалин активно прибывают мигранты со всего сожжённого мира, по большей части из материкового Китая, Корейского полуострова, и есть даже выходцы с Америки. Сюда же прибывает и главная героиня местной истории, футуролог по имени Сирень, у которой есть задание осмотреть остров и дать отчёт этнографическому обществу о жизни местных жителей.

В чём Эдуарду Веркину не откажешь, так это в том, как атмосферно он представляет свой местный апокалипсис. Автор романа создал настолько неприятный мир в своей книге, что какой-то приземлённой романтики постапокалипсиса здесь даже близко не ощущается, и читатель точно не захотел бы даже туристом оказаться в мире данного произведения. Во время чтения романа ты буквально чувствуешь витающую в воздухе сажу, а в голове рисуются пейзажи с мрачным небом, которые навечно затянуты дымом предприятий и тучами. Сахалин превратился в огромный фильтрационный лагерь для беженцев напополам с местом ссылки особо опасных преступников, где ведётся тяжёлый каторжный труд. Местный воздух отравлен из-за добычи полезных ископаемых, пайков и чистой воды на всех не хватает, а где-то за пределами крупных городов вполне можно наткнуться на бежавших заключённых, которые не прочь спустить со случайного путника шкуру. В общем, роман «Остров Сахалин» это довольно крепкая квинтэссенция мрака, депрессии и какой-то обречённости. Причём нельзя сказать, что автор намеренно пытается совсем сгущать краски, но описанного в книге вполне хватит, чтобы поперхнуться желчью во время чтения. Однако, даже несмотря на полный мрак и обречённость, которые витают в созданным автором сеттинге, Эдуард Веркин оставляет робкую надежду на то, что для остатков человечества в романе не всё потеряно, что весьма необычно видеть в довольно депрессивном произведении.

В то же время, несмотря на великолепно прописанную атмосферу, роман получился откровенно противоречивым. Местные сюжетные ружья откровенно плохо стреляют, некоторые герои местной истории получили клише персонажей-функций, а во время чтения читателю будут резать глаза некоторые ляпы нарратива. А ещё книга кажется откровенно затянутой: первая половина романа очень медленно набирает темп, и только во второй половине книги повествование разгоняется, когда на Сахалине происходит землетрясение и последующее восстание каторжан, а потом на остров ещё и проникают заражённые вирусом мобильного бешенства, что в сумме добавляет небольшой динамики в местный сюжет.

Возвращаясь к противоречивым местам произведения, нельзя не вспомнить про возникающие вопросы к местной Японии, которая, вернувшись к имперскому правлению и весьма консервативным и откровенно шовинистическим взглядам, почему-то называет корабли своего флота американскими именами, а интегрированный в состав государства Сахалин, став провинцией Карафуто, при этом сохранил оригинальные русские названия у городов. Да, автор здесь даёт объяснение таким странностями, причём сразу в нескольких вариациях, на выбор читателя. Но все эти объяснения, откровенно говоря, выглядят притянутыми за уши. Поэтому здесь весьма странно видеть трепетное уважение японцев к наименованиям кораблей и городов давно почивших государств на фоне пренебрежительного отношения к китайцам, корейцам и чернокожим американцам, которые на Сахалине являются людьми второго сорта.

Основной стержень романа – это мир после конца света и путешествие Сирени по Сахалину. Сверху на данный концепт автор накладывает философские размышления о поиске себя и Бога в мире Апокалипсиса. А ещё «Остров Сахалин» является почти дословной цитатой путевых заметок Антона Павловича Чехова. Заметно, как сильно Веркин в своём романе уделяет много внимания теме каторжного труда, что создаётся стойкое ощущение, словно он решил создать своеобразный ремейк трудов Чехова, переведя его в художественную форму романа и осовременив, добавив постапокалиптический сеттинг.

Когда «Остров Сахалин» вышел, сей роман получил ряд премий и номинации, не говоря уже о множестве откровенно восхищённых отзывов на данное произведение от читателей. Однако если ознакомиться книгой поближе, то понимаешь, что это никакая не современная классика, да и в целом данный роман далеко не шедевр, как об этом кричат некоторые рецензенты. Но при этом «Остров Сахалин» это далеко и не проходняк, и на книгу стоит обратить внимание как на пример весьма атмосферного творения, которое, будучи написанным лёгким слогом, говорит с читателем о довольно непростых вещах в запоминающемся мрачном сеттинге.

Ну типа так. Берём С.Гансовского,станцию Солярис, вампиров Уоттса, и чтоб страшнее-снарки говорят детскими голосами, как в Аннигиляции Гарленда. Всё засыпаем в блендер и тщательно размешиваем. Получилось так себе

Заинтересовавшись новым Сахалином, решил начать знакомство с автором с наиболее популярных его романов. И был разочарован. Ностальгия хороша как приправа, но эта книга состоит из неё целиком. В ней совершенно нет сюжета, нам просто день за днём показывают жизнь мальчика в провинциальном городке начала двухтысячных (что если и отличается от мемных «девяностых» то не много). Причём в выдавливании ностальгической слезы автор старается усердно, перетрясая практически всё что мы тогда переживали: ужин тушёной капустой, празднование дня города, игровой автомат «морской бой» и прочие киноафиши, нарисованные от руки. Если нет желания погрузится в провинциальный быт указанной эпохи — роман можно смело скипать.

Хорошая повесть, но пёс чересчур умён. Наверное, это сгодится для подростков, взрослому же читать сложнее. Например, сцена с мотоциклом — чистая диверсия. В «Чудовище с улицы Розы» эта умность не так режет глаз.

Язык хороший, хоррор присутствует. Сцена на реке замечательная. Монолог командира повстанцев в финале выглядит как пришитый. Можно было и без обьяснялки обойтись. Читателю не все надо знать, тем паче, что у пса своя теория.

Общие впечатления: крепкий постап, но слабее первой истории от лица мальчика.

Эту дилогию невозможно читать! Эту дилогию невозможно не читать! Неоднократно бросал, досадуя, что вообще взялся за чтение. Возвращался, потому что, как и персонажи, все же хотел знать, где правда? В итоге получил подробнейшую карту г. Чагинск, который по количеству улиц и локаций переплевывает приличный мегаполис. Это бесконечное и бесполезное бурление мыслей повествователя раздражает, словно застарелая чесотка. Этот проклятый город затягивает как тягучее черное болото. Кажется, я начинаю догадываться, почему не отпускает город. Хитрому Веркину нет нужды искать сюжеты, он берет классика и выворачивает его наизнанку. Вспомним «Остров Сахалин» и аллюзии на Чехова. А что теперь? А теперь перед нами «Преступление и наказание». Только в этот раз старушка живет долго и, похоже, счастливо.

Однажды детский писатель Эдуард Веркин решил написать взрослую книгу, в результате и вышел в свет «Остров Сахалин», но то, что автор ранее писал для детей и подростков весьма заметно. Да, и конечно же возникает масса ассоциаций — одноимённая книга Чехова, «Дорога» Маккарти и «В стране уходящей натуры» Остера — поднимаемые темы в общем-то не новы, так что куда уж без этого.

На Земле случилась ядерная война, как и можно было бы предположить, победителей не оказалось, а в океане хаоса и безумия неожиданным образом выжила и вполне себе неплохо сохранилась Япония, прихватившая под шумок «северные территории» — Сахалин с Курилами. На Сахалине вновь каторга, теперь японская, а на Курильских островах ведётся добыча полезных ископаемых. Научная сотрудница, этнограф-футуролог, путешествует по Сахалину, изучает обстановку и людей, ведёт путевые заметки. И внезапно оказывается, что этому филиалу ада ещё есть чем удивить путешественников.

Что автору удалось однозначно, так это атмосфера глубочайшего уныния — читая, рискуешь погрузиться в депрессию. Сам концепт постъядерного мира не сказать, что уж сильно оригинален, но геополитические реалии, тем не менее, способны слегка удивить. Пейзажи и окружение вполне себе апокалиптичны, весьма неприятны и слабо пригодны для жизни, но такого гнетущего ужаса, как у того же Маккарти нет. У самурая нет цели, только путь — герои движутся вперёд, безумие, окружающее их, становится всё более концентрированным, а декларируемые цели — всё менее целесообразными. Ксенофобия и расизм цветут буйным цветом, да и с прочими фобиями и сумасшествием всё хорошо. «Детскость» автора накладывает свой отпечаток — некоторые моменты завуалированы, жестокости хватает, но она какая-то сглаженная, будто бы будничная (страшная для взрослого, а для подростка — не очень). Ну и эпилог, без него было бы «по-взрослому», но не удержался автор. :)

В принципе, есть что покритиковать, но не хочется. Книга достаточно оригинальна, наполнена множеством символов, заставляет задуматься и оставляет след в душе. И, несмотря на мрачность, ростки надежды пробиваются.

Это настолько странное повествование и странный сюжет, что совершенно прекрасно. Первую половину первой книги читала мучительно, но “грызла кактус” и не могла бросить, а потом как будто что-то щёлкнуло в голове и дочитала запоем с восторгом и наслаждением оба тома. Это же “Алиса в стране чудес” по-взрослому и в русской провинции! Абсурд смешивается с ужасом, смех сквозь слёзы, загадочная русская душа во всей омерзительной красе. Детектив без финала и герой без целей и смыслов, но это и не нужно. Сюжет здесь многослойный и смысл, возможно, глубокий, но это не главное, а главное, что в книге скрыта такая магия слова, что она опьяняет.

Удивительная книга: вроде ничего особенного, но невозможно оторваться. Подростки в книге странные, непонятые, нелогичные, но за счет этого живее всех живых. Про слог уже все сказано — написано с огромным талантом, любовью к героям и фирменной авторской иронией между строк.

Не скажу, что эта книга ухватила меня за горло и держала так, чтобы ни о чём больше нельзя было думать (как после «Герды», когда целую ночь проходила, бормоча себе под нос), но она определённо затронула много разных струн внутри, и они ещё долго будут звенеть.

И не скажу, что эта история такая мрачная, как о ней отзываются. Скорее наоборот. Не знаю, может, я бесчувственное полено и у меня какое-то неправильное восприятие мрачного. Но, честно говоря, хороший постапокалипсис мне кажется всё-таки менее угнетающим жанром в сравнении с антиутопией. В сторону: после классических антиутопий вроде «Дивного нового мира» остаётся ощущение, что на тебя наступило что-то огромное, и осталось мокрое место, и от него теперь неприятно.

Здесь же… Да, значок 18+ по делу. Мир после ядерной войны описан с безжалостной дотошностью и правдоподобностью. Первая треть — вся в серых тонах, в этой части почти ничего не происходит, нам дана картина, более-менее статичная, как раз чтобы окунуться в то, что было «между», что для героев — их настоящее. Ужасное, но привычное. Тот же самый порог нужно преодолеть и Сирени, выросшей в Японии, где ещё можно жить по-человечески и надеяться на будущее. А дальше — внезапная катастрофа, которая оборачивается ещё большей катастрофой. Гроза. Краски чёрные, со всполохами красного. Действие несётся всё быстрее и быстрее. Настоящий ад.

Но Эдуарду Веркину удаётся почти невозможное — описать весь ужас, происходящий на страницах, очень деликатно, в интонациях классиков, чуть ли не по-викториански, без грязи, без того, чтобы хотелось отложить книгу и помыться. Но в то же время честно, как оно на самом деле могло бы, без сюсюканья. (И крови всё же много, но это неудивительно).

Конечно, многое решает рассказчик. Вернее, рассказчица. Сирень, девушка с японскими и русскими корнями, с храбрым сердцем, в меру скептик, футуролог, для которого будущее не просто будет — оно есть. И её голубые глаза — как символ того, что небо ещё не совсем отвернулось от земли. Её манера рассказа неспешная, сдержанная, много косвенной речи вместо диалогов (как же я такое люблю), много длинных, но простых, без литературщины, предложений — это заметки наблюдателя, которому очень тяжело оставаться всего лишь наблюдателем, но надо же как-то защититься, хотя бы через текст.

Прекрасный, к слову, текст.

Во вставках от лица Артёма интонации сразу меняются. (Почитатели Стругацких, Хемингуэя и, конечно же, Чехова оценят). Но у Артёма тоже очень чистая душа, несмотря на то, что вырос он на этом страшном Сахалине. Может быть, поэтому судьба подбрасывает ему бедных детей, за которыми больше некому присмотреть. В середине романа — немой и беспалый Ёрш. Потом, почти в самом финале — трое слепых маленьких корейцев (мне надавили почти на все болевые точки). Эти дети вызывают щемящую жалость и нежность. Пусть меня закидают тапками люди, которые считают, что тут нельзя испытывать ничего, кроме скорби, гнева и ужаса, — я понимаю вас, но я испытываю и другое тоже.

Отдельно не могу не упомянуть про Чека. Вот вроде озлобленный старый хрыч и ксенофоб к тому же — а полюбился. Наверное, потому что есть там глубоко что-то, отчего соглашаешься: да, действительно — Человек. Тоска по миру, который был. Отпечаток его.

Или просто смотрю на старика глазами Артёма.

И ещё юмор — такой, как надо, мягкий, потому что в полный голос тут смеяться нельзя, а вот так, с грустью, но искренне — можно.

И немного философии. Что такое будущее? Современная «философия» успешной жизни говорит, что будущего нет, что мы сами создаём его. Но что, если это вообще место, а не время? В какой степени будущее меняет нас сегодняшних? Постольку, поскольку мы сами что-то о нём думаем? Или, может, оно действительно уже есть и настоящее выстраивается так, чтобы мы пришли туда, независимо от того, какие ошибки будем совершать?

Мир жесток, люди напуганы и прижаты к стенке. Толпа страшна — вот от сцен с огромными толпами и впрямь жутко и муторно. Финал предсказуемо трагичен. Но главные герои носят свет внутри, пока стараются переждать тяжёлое время снаружи — и верно, так оно надёжнее всего.

В эпилоге придётся немного удивиться: «Ой, а как так получилось?» Но на самом деле не стоит. Во-первых, это отстранённое третье лицо может выболтать всё как было, а герой-рассказчик о самом личном промолчит и будет в своём праве. А во-вторых… может, это намёк такой. Евангельский. Какие параллели проводить, в какую сторону думать.

Закрываешь глаза после финала, и под веками сияние — то ли нити, прошивающие пространство, то ли фонари сквозь снег, под которым поэт Синкай думал про своего единорога.

Единорог ещё жив — это да.

Изначально правильная идея о совместной поездке талантливой молодёжи сначала по Золотому Кольцу России, а затем, через год, по немецким достопримечательностям с треском провалилась. Талантливые немцы отправились в путь с нашими блатными. Но живительная сила русской природы облагородила умы и поступки, сделав путешествие настоящим духовным восхождением.

За свои деньги читатель получает сразу две истории. Первая — уморительно смешная о поездке на экскурсионном автобусе по Золотому Кольцу, эффект будет вдвойне усилен для тех из читателей, что успели побывать самолично в Плёсе и Суздале, Ростове и Владимире. Детали сняты очень метко и раскрыты максимально остроумно. Это нужно читать и удержаться в процессе от смеха просто невозможно. Вторая же — о мистической деревне, где с заезжими горожанами происходит нечто необъяснимое с рациональных позиций. Что-то вроде ивановских «Псоглавцев» наоборот — ибо аборигены в Ефимовом Ключе добрые, щедрые и открытые. Я было подумал, что это такой российский «Lost», но, по счастью, всё закончилось как в мультфильме про суслика.

«Остров Сахалин» Эдуарда Веркина — это как если бы русским классическим романом была манга, прозрачная и печальная, с тем предназначенным расставанием, которое обещает встречу впереди.

Вопреки постапоку и зомби — это роман о том, как оставленное пространство занимается той исцеляющей силой, которая восстанавливает землю, воздух, людей. В романе много любви, но не в поступках или сюжете, а в атмосфере, которая постепенно сгущается и в финале выпадает дождём. Действия же наоборот схематичны, очень опять дорожны, часто — жестоки, ведь иначе не может быть в мире, который слизнул огонь. Веркин сознательно опустошает роман от любого приятельства, делает мир непригодным, шовинистическим, и когда это становится физически невыносимо — проливает его надеждой, смелостью, красотой.

Вот почему первая половина книги такая неторопливая. Она походная, от объекта к объекту. Просто картография, намётки. Очерчивание. Сахалин в романе «территория зыбкой странности», которая должна сопрягать контексты и что-то выражать. То есть говорить «зачем».

Прежде чем дать ответ, стоит спросить «как».

Очевидная связь с Чеховым не столько в этнографической миссии и уж тем более не в мета-игре. О какой игре речь, если всё на виду — от цитат до названия. Не в том дело. «Остров Сахалин» наконец-то стал законченным художественным высказыванием. Чехов отправился на Сахалин в том числе за большими впечатлениями для большого романа, о котором только что писал Суворину, а вернулся с подробным социологическим очерком, безусловно полезным и важным, но всё-таки прикладным. Этнограф Сирень отправилась на Сахалин за хладнокровной футуристической справкой, а вернулась с литературным произведением. Вместе с суровым замечанием профессора Оды («Ни одна великая книга не спасла ни одну великую страну») возникает необычная, уже вполне историческая альтернатива: Чехов с большим гуманистическим романом, который, быть может, вскоре бы спас нас от самих себя.

Если в более позднем «снарк снарк» Веркин напрасно проигнорировал антропологические рассуждения, в «Острове Сахалин» он ими всё же воспользовался. Увы, этнографические элементы вставлены в текст плотными отступами, которые не предполагают сюжетной нагрузки. Скорее протокол, чем исследование. Секты манихеев и ползунов, углетаски, рыбоеды, тайные общества ханьцев… После всеобщего мора языку хорошо — освободилось много вещей, которые можно заново именовать: никаких вообще-то зомбей, только посконные трупоходы. Но вместо того, чтобы заняться сложной этнографической копкой, Веркин зачем-то подражает Пелевину образца 2010-х. Если повод для Третьей мировой правильно оказывается нелеп, происхождение тяжкой секты ползунов объясняется через хаханьки над культурной повесткой современной Америки. Плевочки карбонового фольклора становятся совсем жиденькими, когда роман доходит до националистической передачи «Лотос и Погром». В чём смысл уподобления поэта Сиро Синкая прозаичному Егору Просвирнину? Синкай принёс поэзию в жертву радикализму, чем и обрёк себя, но Егор ничем таким никогда не жертвовал, он всегда был националистом. Просвирнин назвал свой проект «Спутником и Погромом», потому что это русские слова, вошедшие в английский обиход, одновременно что-то мрачное, нутряное (погром) и предельный помысел разума (спутник). Но «Лотос и Погром» такого содержания лишён, японский контекст остался единственным, ему не нужно ничего доказывать.

Это общая проблема «взрослой» прозы Веркина, в которой он уделяет мало внимания корням и причинам, вкладывая все силы в атмосферный столб. Как и в «снарк снарк», в романе брошена политическая линия, которая Веркину хронически неинтересна. Враждующие фракции на острове не получают сюжетного сопровождения, они только колоритно намечены вроде «Прикованных к тачке». Объяснение, что Япония выжила в Третьей мировой, потому что «глобальные игроки успели уничтожить друг друга, своих соседей и союзников» выглядит смехотворно хотя бы потому, что Япония является важнейшим глобальным звеном по сдерживанию Китая. Политические темы подводят Веркина, он бьёт по ним как по жестяному ведру, отчего они так пусто гремят.

Иное дело география. Веркин вписал Сахалин в современную русскую литературу. Холмск, Корсаков, Поронайск — рецензент, живший на «рабочем» Сахалине, вздыхал и кивал, и даже когда встречал нелепицы, пропускал их, потому что достоверно и так. То, почему каторжная тюрьма называется «Лёгкий воздух» поймёт любой житель Южного, а когда МОБ догоняет людей на Ловецком перевале от этого закладывает уши так же, как при дороге во всамделишний Невельск. Веркин выбрал вневременную имперскую позицию, где японская администрация подозрительно напоминает русских чиновников, а в пути к тебе подсаживается интеллигентный доктор с окосевшими рассуждениями о национальной судьбе. Бывшая, позапрошлая Россия. Осязаемая настолько, что можно говорить о возникновении сахалинского текста: такого же, как петербургский или крымский. Подобные тексты складываются на краю нашего пространства, обязательно у воды, в которую можно взглянуть.

Серьёзные рецензии редко смотрели в неё. Чаще всего в них звучала одна и та же мысль: роман замечательный, но черновой, подпорченный обидными ошибками. Об этом сокрушались Юзефович, Березин, Молдавская, Акимова... Критики недоумевали: когда Сирень забеременела и почему у неё в карманах неразменный рений? А птицы! А деревья! А ещё и ещё..!

Ох, друзья! Быть может — коллеги!

Веркин — это вилявый автор и добрый враль, путанник, непостоянный писатель, который всё время заметает художественные следы. «Взрослая» проза Веркина неоднозначна, противоречива, ошибочна и очень, очень ненадёжна! Она водит за нос всех, кто хочет в ней до конца разобраться, причём водит не из какого-то постмодернистского замысла, а из пофигизма и той подростковой шалости, когда неостановимо хочется что-нибудь заврать. Пока кто-то называет трикстером обыкновенного модерниста Пелевина, в зарослях клоповки ехидно перекатывается Эдуард Веркин.

Во-первых, Сирень — заинтересованное лицо, сознательно умалчивающая о невыгодных ей событиях. Из этнографических записей она создаёт литературный, дважды отфильтрованный текст. Когда в финале герои неожиданно находят лодку со слепыми корейскими детьми и мёртвой «матерью» — это мистификация Сирени. Вот как она записывает рассказ Артёма о заплыве к лодке:

«Выдержал. Не знаю как, заорал и выдержал, зубы выплевывал по пути, три штуки, да кровью плевался. И все только думал, чтобы сердце не лопнуло или не оторвалось там что внутри. Хотя, оно, может, и оторвалось — кровь-то, кажется, не от зубов, много слишком крови».

Так Сирень зашифровывает страшный поступок Артёма: он убил владелицу лодки. Сирень блокирует эту догадку, но не может до конца от неё избавиться. То, что Артём не бросил детей, не получается трактовать однозначно положительно — он отнял у них родителя и должен возместить мать. Каирн — это прежде всего равновесие. Что Артём и доказывает.

Во-вторых, Сирень — нездорова, у неё «реактивный психоз», это дважды травмированная женщина, которая даже своих глаз лишилась. Она писала итоговый текст после пересадки органов зрения, то есть подчёркнуто в другой оптике. На что жалуется профессор Ода. Будет ли путаться в воспоминаниях подверженный психозу человек? Ошибки лишь подтвердят достоверность произошедшего. Хотя часть из них всё равно остаётся небрежностями и описками.

В-третьих, сама концепция романа в том, что в различных мелочах «будущее посылает тебе телеграмму о скорой и непременной встрече». Кусок ценнейшего рения, который Сирень то топит, то отдаёт жадному моряку, то сохраняет для космического двигателя — это и есть точка бифуркации, проникновение будущего в настоящее, проточка кротовьих нор. Камень одновременно ушёл на дно, был пущен на «мыловарни» и отправился к звёздам. Всё это случилось вместе и по отдельности, здесь нет беды, только суть.

Таким образом, «Остров Сахалин» неожиданно приобретает нотки отстранённого автофикшна, где героиня, Сирень, от первого лица в реактивном психозе предпринимает путешествие к самой себе. Это ставит под сомнение её приключения на Сахалине, о которых мы знаем из наполненного пропусками дневника. Сирень аутична, с ней что-то не так и про это «что» прямо говорит глава секты ползунов. Ненормальностью Сирени объясняется отчуждённость повествования, его выморочность, нестыковки. Веркин проходит нормативные инстанции самописьма так, как их и нужно преодолевать — через инициацию, закрывая историко-душевный разрыв. Героиня сталкивается с властным наставником профессором Одой, претерпевает тяжбы с отцом, вспоминает маму и бабушку, превращаясь из безразличного хроникёра в живого сочувствующего человека. Такое письмо обычно раздирает травму, чтобы залезть внутрь и обвернуть себя изнанкой, но для Сирени травма становится порезом в иное, выходом в слепую космическую трансценденцию.

И вот здесь — да, именно здесь — возможно, сокрыта тайна беременности Сирени. Она не описывает связь с Артёмом. Может, умалчивает. А может… не было никакой связи. Сирень забеременела непорочно, в соответствии с теми грандиозными размышлениями о Царствии небесном, которые происходят в финале, когда Бог объявляется ждущим тех, «кто первым доберётся до Него», дабы наследовать созданный им мир. Позже эту идею проговаривает изменившаяся Сирень:

«Он далеко. Миллиард параллаксов, миллиард секунд, синяя планета в системе теплого желтого карлика. Ждет, пока мы постучимся в дверь его дома».

Прелесть текстов Веркина в том, что это так и не так, могло и — не было. Всё-таки внук Сирени обещал обладать «самым тонким чувством равновесия» и всё-таки — эсхатология. Будущее — это когда возможно всё.

В финале Веркин переходит к вселенским задачам, причём переходит из геройской травмы, из обожжённого, сгнившего мира, из тотального обнищания и поражения. Казалось бы, тянется к Японии мёртвый лёд, вот-вот протопчут его мертвецы, и тусклое солнце за радиоактивной пылью как будто уже сдалось, но всё равно звучит надежда, что мы, люди, выстоим. В мире, где крики последних чаек записаны на магнитофон, Веркин призывает верить в существование единорога.

Это как в блокадном Ленинграде смотреть на картины Эрмитажа.

Выстоит человек. Будет.

Сразу после дождя.

Очень понравилось. Прочитала на одном дыхании, в несколько дней. До этого мое знакомство с автором ограничилось его довольно таки пессимистичным «Мертвецом».

Тут все несколько иное, но стиль угадывается. Читать приятно, ГГ понравился, да и Алиса выглядит очень живой.

Понравилось, что ГГ к концу книги немножко, да изменился. Понравилась эта его своеобразная вера, его отношение к жизни: никакого расслабления и пр. В общем, восторг.

Половину книги можно растащить на цитаты, едкие фразочки, многое, очень многое заставляет задуматься.

Приятно знать, что где-то еще есть нормальная фант. (и не только) литература без вот этого всего, без «сильных и независимых».

Спасибо!

P.S. Многие сравнивают этот роман с Метро.2023. Их даже ставить нельзя рядом! ИМХО, «Метро» — роман крайне посредственный и переоцененный.

Эдуард Веркин «Физики» и Север Гансовский. В основу рассказа лег «День гнева». Здешние снарки не отарки, хотя покрыты мехом, имеют когти с зубами, позволяющие в минуты разорвать и сожрать человека, и странно детские голоса. Превосходя нас интеллектом примерно на порядок, они сотрудничают с людьми на планете Лаборатория в гиперпространственных исследованиях. С русского на понятный — возможность мгновенного перемещения из точки А в точку Б, тот самый нуль-пространственный портал, который так любили фантасты ХХ века, и который в реальности представляется еще менее осуществимым, чем сверхсветовая скорость. Снарки не только волокут в теории, но продвигают прикладные исследования, в то время, как человеческие гении пока не могут постичь даже азов. Здесь барьер понимания, для которого потребна эволюционная перенастройка мозга, подобная произошедшей с изобретением письменности. Они такие людены, только не безразличные, а жестоко-любопытные к нам, им нравится нагнетать избранной жертве (стигматизированному человеку, по определению главы службы безопасности Миллера) саспенс прежде, чем убить. Взрослый Веркин еще более циничен и горек, чем в своей условно подростковой прозе, но таки он гений. Страшная вещь с парадоксально оптимистичной: «Мы переживем, и вас и нас переживем» — концовкой.

Громкое слово «Бестселлер» на обложке, вкупе с упоминанием Чехова в аннотации вдохновили меня купить когда-то «Остров Сахалин» Веркина на старте продаж. Печально, но эта трата пополнила копилку моих бесполезных приобретений.

Словосочетание «картонные персонажи» здесь вышло на новый уровень. Герои не просто картонные, они никакие. Они идут по жуткому миру руин былой цивилизации, встречают каких-то людей, периодически философствуют в духе пьяного бреда на кухне, но остаются все теми же унылыми роботами, которым невозможно сопереживать.

Атмосфера уныния, тлена и безнадеги чувствуется в каждой строке (была бы веревка с мылом под рукой, искала бы табурет) – тут не попишешь, постап автору удался. Смутили излишне сухой слог и разорванность повествования, иногда складывалось впечатление, что целые абзацы, а то и главы были выдраны из книги перед самым выпуском.

Итог, «Остров Сахалин» — роуд-муви, в котором «у самурая нет цели, только путь», безликие персонажи галопом мчаться по мрачному суровому миру, но словно наблюдают за ним со стороны и не желают вступать в эмоциональное взаимодействие.

Черемша — это вам ни какой-нибудь пырей. Даже в название рассказа попала. Хотя в данной истории, судя по описанию, никаких тебе луковиц как у черемши, никаких тебе «ландышевых» листьев, да и вкус растения совсем неопределенный, и совсем не обозначен как чесночный или луковый. В общем автор придумал постапокалипсис, в котором вся планета заросла травой с общим названием черемша. И нет на этой планете ничего, вообще ничего кроме травы « по пояс» вернее выше роста человеческого и горстки людей пытающихся выжить. Атмосфера полной безнадеги и одиночества. А еще непонятные поступки отдельных героев, которые никак не вяжутся с логикой. Согласна с предыдущим отзывом, что это достаточно унылая история по содержанию и по художественному исполнению. Но образ воображаемой белой собаки в траве как образ надежды на что-то лучшее — он запомнится, очень хорошая метафора. Я ожидала, что это все-таки где-то стрельнет по сюжету, но не случилось. Собака появилась и пропала, а скорее вообще только привиделась. И это самое вкусное в этой истории.

В общем захотелось мне чиркнуть пару строк, т.к. рассказ попал в мое ныне меланхоличное настроение. Читать советую, если только вы тоже в полной грусти и печали.

Вот «Снарка» совершенно зря поставили рядом с «Гердой», «ЧЯПом», «Кусателем ворон». Даже «Друг-апрель» на его фоне смотрится куда радостней. «Осеннее солнце» заиграло красками, «Мертвец» наполнился смыслом. Впрочем может в этом и был план. А Снарк... ну такое, к нему разве цветы возлагать, в память писателя который когда-то нравился. Веркин отлитый в граните. Такой же унылый как и все памятники.

ps действие «Апреля» происходит в Гаване, но конечно автору виднее, что считать «провинцией», да и «трилогией» тоже ))

pps что до оценки... слишком уж разное отношение к произведениям входящим в цикл.

Что такое «футурология» как научная дисциплина, мы все знаем. Но не каждый задумывается о том, что любая постапокалиптика: письменная или экранная — тоже есть футурология. И вообще, мир меняется здесь и сейчас, в самый данный момент сходятся прошлое и будущее, как... Нити Хогбена. И мы все своего рода футурологи. Вы ведь, когда прочитали оглавление, догадались, что это будут не просто путевые заметки, а нечто большее — роман про будущее, которое возникнет внезапно и пройдется по героям санирующим огнем?

Книга оказалась, наверно, первой, которую мне захотелось перечитать сразу после прочтения.

8 из 10 баллов. Не 10, потому что:

(-1) — за «мясной» реализм (не верю);

(-1) — за то, что одного из первостепенных персонажей вводят после середины книги (не люблю).

Удивительная книга, удивительнейшая книга. Книга, которая тебя засасывает как болото. Начинаешь с легкого, ироничного чтива, вроде бы юмористического, а уже скоро понимаешь, что мутные воды повествования тянут тебя на какое-то неведомое дно. Потом снова луч света, теплая водичка, а дно еще ближе. Если в первой книге, даже без похмелья у меня начиналось натуральное похмелье, читая главу за главой, то на второй книге у меня начинала подниматься температура. Просто так, не из-за чего. Откладываю книгу, иду попить воды, посмотреть на летнее небо и все становится в порядке, открываю книгу, читаю — 37,5.

Вкуснейшие описание блюд и послевкусий и отторгающая горечь алкоголя. Гнетущая и наседающая пустота безисходности от страницы к странице. Нет собак, нет связи, нет воды, нет людей, вечный дождь и холод. Здесь никогда ничего не найдешь. Человек пропадет бесследно, будто его и не было. Читатель растворился в строках. Меня уже нет. Снарк снарк. Он уже тут. Я и есть снарк. Всё вокруг Чагинск. Вечный беспросветный Налимов.

На воздух, на воздух, срочно на воздух и к солнце глаза.

уфф, дочитал таки эпос Веркина, который велик, рассказчик блистательный и может интересно и забавно на ровном месте строчить километры ни о чем. От соразмерных современников отличает неизбыточный размер предложений. А так полицитатность, даже не столь Стругацких, сколь Прашкевича напомнил. Намеренный смысловой шашлык в финале напомнил и финалы лучших романов Михаила Шишкина.

Веркин щедр, роскошен и текст обречен на перечитывание и цитатность. Ряд сцен написаны с блистательным комическим эффнктом. Он один такой, именно что национальное достояние.

( Роман притом рыхлый, фельетонистый, первый том сильно лучше второго, — но и безусловно выдающийся; в эмоциональном плане не зацепил ни разу в отличие хоть от Герды, хоть от Облачного полка, да даже и Сахалина)

Прав был старик Брэдбери: писатели-фантасты не предсказывают будущее — они его предотвращают. Стоит фантастам сделать какой-нибудь прогноз — всё, пиши пропало, не сбудется.

Лично на мой вкус, одно из лучших произведений Эдуарда Веркина, если не самое лучшее. Разумеется, номинационными комиссиями всевозможных премий, от «Интепресскона» до «Филиграни», рассказ замечен не был, равно как и массовым читателем.

Для тех, кто любит тонкую фантастику о фантастике.

Эдуард Веркин – блестящий писатель.

Уникальность простоты повествования, переплетённая с лёгкой недосказанностью, игрой воображения, да твоего собственного, как будто тебе дали конструктор, где можно не только собрать рассказанные Веркиным миры, и прожить вместе с героями, при этом прочувствовать все запахи, от весеннего леса и бесконечного лета, до кислого перегара незадачливого попутчика, или холод полузабытого полустанка между зимой и весной. От бессмысленности существования как неясной сущности под именем «человек», до понимания движения вселенной как единого «механизма». И так или иначе собираешь, ибо ты и есть часть этих миров, они не выдумка, они есть в нас и в наших близких, друзьях, знакомых, незнакомых, в нашей стране. Не стоит забывать, что у каждого своя правда, что и отраженно в книгах Эдуарда Веркина.

Считаю что в произведениях «Провинциальной трилогии», а точнее уже многокнижия, каждый найдёт что-то своё, родную землю, лес, реку, близких или не очень людей, и самую капельку потустороннего, либо мифически-мистического очерка, словно быль на мгновение станет явью, и взволнует сердце. В этих книгах есть всё, от сатиры на современное бытие российских реалий, до прошлого великой страны, очерченной в её индустриальных развалинах. Поражает и точность персонажей, конечно можно допустить, что самые точные, яркие персонажи это люди с нами рядом, но настолько досконально выточенные, живые, может слегка гиперболизированные в своих идеях, высказываниях, очевидно что они настоящие.

А самое главное что раскрывается в книгах Веркина, это любовь к своей земле, не как в форме собственности, а как манифест. Очевидно что нет высокопарных слов, всё описано как есть, как есть именно в настоящем бытие, несколько скупых слов о красоте моря, о неприступности величественных гор, о полях и лесах на сотни километров. Красота к сожалению ограничивается нашим повседневным взором, но вот когда вырываешься на простор… Постараюсь описать, когда едешь на авто из Самары в Тольятти, проезжая Зелёновку после поста ГИБДД, несколько километров длится сосновый бор с высокими соснами, и продолжая движение к Жигулёвской ГЭС, открывается величественный вид, впереди Волга, слева через реку вырастают Жигули своими «горами», справа в зелени утопает Тольятти, а солнце блестит в Волге, и отражается в окнах многоэтажек города… И ты думаешь в каком красивом месте живу, и захватывает дух. И вот это самое чувство, чувство невероятной красоты родного края, или новой родины как раз передаёт автор, конечно у каждого своё место, и своя красота, но слова подобранные Веркиным универсальны, и сыграют у каждого в душе на своих струнах.

Может показаться, что некоторые книги для подрастающих детей, но в них нет ничего детского, они про взрослых, и для взрослых, очень сильные, они не оставляют равнодушия, возможно слишком жестокие в некоторых моментах, но такова жизнь. В целом отличные целостные произведения, превосходный слог, юмор, и конечно атмосфера России в полном погружении.

Давно вижу положительные отзывы в отношении произведений этого писателя, который получил уже с десяток разных премий. Решила, что мне тоже надо.

Аннотация к «ЧЯПу» обещала каникулярную историю безо всякой романтики (почти все остальные отпугивали меня намёками на первую любовь) и, в общем-то, не обманула. Ну и кроме того, в 2017 году эта повесть получила литературную премию «Новые горизонты» как лучшее фантастическое произведение года. Хотя я бы его к фантастическим точно не отнесла.

Это действительно оказалась очень летняя история. Наполненная тем жарким ленивым маревом и удовольствием ничегонеделания, которое присуще детству, и которому можно предаваться без чувства вины, непременно сопровождающего такое состояние, когда ты становишься взрослым.

Синцов едет на месяц к бабушке в деревню (зачеркнуто) в маленький городок Гривск. Глухая провинция, никого знакомых, интернет по модему, в общем, должна быть тоска. Но в городке находится для Синцова приятель – его ровесник Грошев (или иначе – Чяп), коллекционер монет, жетонов и прочих любопытных штук, из которых можно извлечь прибыль. Занимается он этим почти профессионально, и кроме того производит впечатление весьма взрослого для своего возраста мальчишки, как в суждениях, так и в широте кругозора. В общем, с Грошевым интересно. А еще он отличный рассказчик, который постепенно погружает Синцова в мир этого маленького городка, смешивая были с легендами и показывая ему мистическое в обыкновенном. Это можно было бы назвать своеобразным вариантом подросткового фольклора, возведенным в степень, если бы истории не носили столь явного авторского начала, что несколько смещает границы жанра в сторону мистического реализма. Впрочем, сами истории это совершенно не портит.

Вообще, это, пожалуй, самый любопытный феномен книги. По ощущениям и атмосфере это вариации страшилок типа «бегут, бегут по стенке зеленые глаза», только взрослее, обоснованнее, историчнее и с уклоном в городские легенды. И еще это такая типичная детская фишка. В моих собственных воспоминаниях всегда в новом для меня городке обнаруживалась девочка, которая зловещим шепотом рассказывала какие-нибудь местные легенды, показывала тайные места и секретные клады. Ух, как это было завораживающе, несмотря даже на весь мой столичный скепсис. Вот и здесь примерно так.

Но это что-то вроде начинки, вкусной, но ее немного. Слой теста – это почти познавательная книга о нумизматике и вокруг. Вряд ли она сподвигнет кого-то на собирание монеток (слишком мрачным мороком покрыл автор это занятие), но определенное представление о процессе и деталях даст.

Читается все это довольно легко, но особого восторга и желания продолжить знакомство с автором я не испытала. Книга, как книга, ценная скорее набором ощущений, чем сюжетом или увлекательностью. В рецензиях мне попадались мнения о куче слоев, намеков и тонкости повествования, например, о том, что Грошев мечтает дозвониться Богу, и таки делает это с определенным результатом. Ну… как по мне, это все натяжки. Но каждый читает о своем. И как читательская идея – это, как минимум, красиво. Так, что если соберетесь читать, обратите внимание на соответствующие страницы. Может это я что-то упускаю.

...Трудно только первые пятьсот страниц...

Сюрреалистичный псевдодетектив на бесконечную тему мутных дел в отдаленных небольших человеческих поселениях. Два крупных временных блока — лето 2001 года и лето 2018, понятно с флешбяками. Это — не Стивен Кинг с его ужасами, не Джин Вулф с его загадками, и не Стругацкие с их обстоятельствами непреодолимой силы. Это даже не авторский стиль его великолепных ранних «ужастиков».

Просто обрывки сознания неудачника по жизни Виктора, человека творческой профессии, оторвавшегося от своих корней, без семьи, недвижимости и целей в жизни. Такой вот плач по потерянному поколению.

Элементы города Чагинска с населением от двенадцати до восьми тысяч населения, в отдаленном углу северо-восточной России — декорация, без стабильного существования как улиц, так и жителей, каждый попавший туда — проклят.

Огромные по объему описания процессов — рецептов приготовления и употребления пищевых продуктов, возможно автор взял заказ на рекламу кулинарных сайтов или заключил пари, что продаст даже поваренную книгу, подписанную своей фамилией.

Десятки сюжетов нереализованных сценариев, с юмором, но абстрактность хороша в меру, потом уже абстракция утомляет. Есть почти идеальный образец подобного произведения — «Козлёнок в молоке» Юрия Полякова, где использование приема с абстрактными сюжетами полета авторской идеи отлично увязано с сюжетной линией произведения и сбалансировано по объему. А текст «Снарка» — это профанация.

Очень много можно написать про калейдоскоп картинок, нарисованных автором. Трагедию с пропавшими подростками в 2001 году, их подругой, которая избегла таковой участи, шизотусовкой городского управления городка и таинственной личности инвестора-олигарха-миллиардера — но по итогу — нет в этой мешанине оригинальности, хотя нет и отвратности, текст сделан профессионально.

Как вывод: не «Война и мiр», а автор — не Лев Толстой.

Почитал предыдущие рецензии и, в общем-то, все пришедшие мне в голову умные вещи про аллюзии, оммажи, символику, перекрёстные ссылки, судьбы Родины и все такое предыдущие рецензенты уже упомянули. На огромно длинную книгу надо бы писать такой же отзыв, но ограничусь своими впечатлениями, кратко: Веркин не разочаровал, здесь есть что почитать, есть над чем подумать, книга как минимум содержательная и лично для меня своевременная. Сложная, глупая, длинная, без начала и без конца, как жизнь. Рекомендую как минимум попробовать.

P. S. Чагинск стоит на трех китах, и если Стругацкие и Кинг очевидны, то третий, я уверен — Валерий Георгиевич Попов.

История про автобусное путешествие по Золотому кольцу группы одарённых и не очень (но с нужными родителями) подростков из России и Германии, организованное областным правительством. Рассказчик истории, обрусевший немец, стажер-журналист и блогер-тысячник, приглашенный в поездку ее руководителем, своим другом детства. С его ПОВ, наблюдательной, язвительной и ехидной всё и описывается. Первая часть это набор разной степени забавности дорожных сценок (мой фаворит про «Свободу лосям!» :-)), позволяющий раскрыть персонажей, вторая — эдакая «робинзонада» в заброшенной, практически нежилой деревне, показывающая, что даже «блатные» дети могут быть людьми, готовыми помогать другим. Мне сильно смазала впечатление от книжки достаточно идиотская с точки зрения поведения персонажей история с «урками». В остальном, хорошая книжка с позитивным настроем, где еще могут дружить чиновник молодежного правительства области и независимый журналист, за которым буквально через десяток лет придет Зимний прокурор ( но это уже из другой книжки другого автора :-)).

История о необычных детях – девочки и мальчика, появившихся вдруг в советском селе и заинтересовавшие сельских детей своим необычным поведением: вроде дикие, но в тоже время и продвинутые в плане силы и ума. Неожиданно появившись, они также неожиданно исчезают. Книга состоит из двух повестей, в первой не раскрывается происхождение и исчезновение этих детей. Действие второй повести происходит в далеком будущем, которая проясняет, что дети — путешественники во времени из апокалиптического прошлого, которые не смогли принять идеальный мир будущего. Финал трагичный.

Веркин пишет о подростках и о детях с небольшой долей магического реализма, его даже с Крапивиным сравнивают, ведь он пишет, как раз, о том ностальгическом времени СССР, а не о современном.

Кусатель Ворон – это роуд муви, просто ржачные истории и ситуации, которые происходят с подростками вовремя путешествие по «золотому кольцу» на автобусе, чего там только не было и даже кактусы ели и плакали) Главный герой и был Кусатель Ворон – журналист и пофигист, его шутки и отношение к происходящему и было самое смешное.

На последних страницах книги написано, что роман предназначен для старшего школьного возраста, в чём возникают сомнения. Попади он мне в руки лет в 16-17, я бы мало что понял. И дело даже не в литературных отсылках, а в необходимости иметь некоторый жизненный опыт, чтоб проникнуться книгой.

О художественных достоинствах книги и о ужасах, в ней отражённых, написали до меня. Не буду повторяться. Скажу лишь, что меня больше всего поразил эпилог — страшный в своей повседневности. Вроде бы всё прошло, минуло, жизнь Аксёна и Тюльки вроде как устаканилась, но в этом простом, будничном диалоге чувствуется поутихшая с годами, но всё ещё живая боль.

В поезде дядя Гиляй говорил, что всё пройдёт, всё забудется. Аксён ему возражал. Здесь я на стороне Аксёна. Кажется, что главный посыл книги в том, что настоящая боль, как и настоящая радость, не уходят окончательно, не растворяются в пустоте. Когда-то, будучи дряхлыми стариками, каждый сможет сказать, что всё прошло, всё увяло, но это не значит, что всё было неважно.

В центре романа – Виктор. В первом томе молодой, во втором средних лет мужчина без каких-то особенностей, кроме способности к неограниченному словоблудию. Еще в 90-х он написал неплохо принятый роман «Пчелиный хлеб», но дальше художка у него не пошла, и чтобы не пропадать зачатку писательского бренда, Виктор занялся так называемыми «локфиками» – выдуманный Веркиным термин для вполне реальных заказных книг о городах и селах (когда местные власти заказывают красивое издание с фотографиями, историей, легендами и современными достоинствами своего города, не особо заботясь, что там внутри будет конкретно написано, лишь бы презентабельно). То есть после «Пчелиного хлеба» Виктор пишет то, за что платят хорошие деньги, но что никто не будет читать.

В первом томе «Чагинск» (не путать с романом Водолазкина «Чагин») Виктор в 2001 году вместе с логорейным фотографом Хазиным приезжает по одному из заказов в город Чагинск, где в детстве он проводил каждое лето в доме у бабушки. Чагинск выдуман, но, судя по ориентирам, рассыпанным по тексту, он расположен в Костромской области, между Кинешмой и Чухломой. Рекламную книгу о городке писать откровенно не из чего: это просто место, где живет 12 тысяч человек, в том числе несколько знакомых Виктора, без знаменательных событий и фигур в истории и без малейших крупинок уникальности в 2001-м. Но заказ сделан, деньги выделены, а потому Виктор и Хазин с первых же страниц начинают выдумывать для «локфика» и великое прошлое, и привлекательное настоящее Чагинска.

Уже здесь, до сюжетообразующего события – исчезновения двух мальчиков, которое не хотят расследовать власти – Веркин задает центральный конфликт романа-эпопеи: слово против мира. Все 1450 страниц, по сути, посвящены тому, как человек с переменным успехом противостоит реальности с помощью языка. Сначала поведение Виктор и Хазина выглядит высокомерным: приехали, понимаете ли, из столиц умники, чтобы за бабки наврать с три короба – но это только до первого странного происшествия, после которого выясняется, что герои обстреливают цитатами, мемами и веселой чушью чагинцев и самих себя не столько по снобизму и даже не от автоматизма профессиональных сочинителей, сколько с защитной целью.

Автор показывает, что против пугающей реальности у человека ничего нет, кроме слов, из которых можно соорудить себе как своеобразный скафандр в агрессивной среде чуждого пространства, так и целый виртуальный мир, заслоняющий то, на что говорящему почему-то очень не хочется смотреть. При физическом столкновении с реальностью пользы от слов никакой, но как только равнодушный космос в очередной раз оставляет героев наедине с собой, они вновь обретают иллюзию контроля над своей жизнью и окружением с помощью силовых потоков прибауток, умствований и вранья. Не можешь ни познать, ни освоить мир? Сочини его!

Хотя язык не может бороться с реальностью, когда та прыгает бешеной мышью из-под пня или похищает двоих мальчишек, оставив только окровавленную кепку, у него все же есть громадная власть – над человеческим разумом. Мир не меняется от сказанных слов, магическая функция языка действует иначе: она перестраивает мировоззрения людей, поверивших услышанному или написанному. В первой книге романа Виктор буквально творит новую легенду Чагинска из ничего и в процессе засеивает умы чагинцев фейками, которые затем срастутся со старыми поверьями и превратятся в общепринятое мнение о городе. Шуточка о строительстве АЭС переродится в предубеждение, что в низовьях из земли сочится радон (что?).

Внешний сюжет в роман простецкий. В первом томе будет репетиция дня города, творческий вечер в доме культуры, шашлыки с местными чиновниками и столичным миллиардером, очень много алкоголя, регулярные увязания героев в костромских пейзажах, флэшбеки в детство Виктора, вялые попытки расследовать пропажу мальчиков вместо милиции – в общем, фиксация провинциальной российской жизни 2001 года, этакие «Особенности национального вранья». Но за бесконечной болтовней об адмирале Чичагине, способах применения чаги и перспективах развития региональной промышленности вперемешку с воспоминаниями, кто на кого как посмотрел 15 лет назад, начнет разворачиваться внутренний сюжет: что на самом деле происходит в городе? о чем врут и о чем умалчивают чагинцы? почему об исчезнувших мальчиках предпочитают не вспоминать? чего не видит Виктор из своего словесного скафандра?

Второй том «Снег Энцелада» повествует о лете 2018 года, когда порядком окрякшему Виктору приходится вернуться в Чагинск и дорасследовать дело 17-летней давности о пропавших мальчиках. Здесь Эдуард Веркин показывает, насколько в России все изменилось за время, прошедшее с начала первого срока Путина до начала четвертого срока Путина, и одновременно насколько все осталось тем же самым.

С одной стороны, стало больше здравомыслия и меньше угара, поэзия как-то ушла из жизни, зато проза вышла вполне комфортной. Одни за полтора десятилетия канули в забвение, другие неожиданное поднялись (директриса ДК стала мэром, жутковатый таксидермист – успешным бизнесменом). С другой стороны, взлета России к тем самым снегам Энцелада не случилось: полуразрушенная провинция осталась полуразрушенной провинцией, Чагинск теперь борется за переход из городов в поселки городского типа, и жизни в нем еще меньше, чем в пьяном 2001-м.

Попытка заново расследовать старый «глухарь» оборачивается для главных героев осмыслением пройденного за 17 лет пути и сведением счетов с российской действительностью. Желания с кем-то и чем-то всерьез контактировать у Виктора к 45 годам стало только меньше, а по части информационного огораживания от мира он прокачался до настоящего гуру самоизоляции. Реальность к 2018 году как-то раскисла, затихла, будто бы подчинилась человеку и его выдумкам – и в то же время осталась такой же тревожащей и непознаваемой.

В вымирающем Чагинске Виктора вместе с постаревшими знакомыми ждет целый квест по сбору улик, однако они что-то значат только в рамках тех фантазий, которые персонажи выдумали сами, и выходит, что расследование ведется не о том, куда пропали мальчики, а о самопознании: зачем герою узнавать правду? что изменит эта правда в нем и в мире? зачем вообще вмешиваться в реальность?

И вновь, все это подается автором не в каких-то долгих умных, но скучных беседах, а в режиме параноидального трагикомического триллера, где персонажи постоянно подозревают что-то очень плохое – и плохое в самом деле постоянно происходит, только не то, которое ожидалось. Подкисшая и притихшая реальность не раз даст отпор попыткам приручить ее, продолжая быть тем самым бесконечным «снарк снарк снарк снарк«ом, известным неуловимостью и смертельной опасностью. Мир есть снарк, намекает Эдуард Веркин своей провинциальной эпопеей, и пытаться заклинать его словами бесполезно. Но ничего другого человеку попросту не остается.

Купил эту книгу совершенно случайно, заинтересовали обложка и описание. Благодаря этой счастливой случайности, прочитал совершенно удивительное произведение.

В книге очень достоверно описан тот, с одной стороны мучительный, но с другой волшебный и неповторимый период жизни, когда детское искреннее удивление от мира сталкивается со смутными сомнениями, свойственными взрослению. Когда читал, узнавал себя 14-летнего.

В целом же написано просто, но вместе с тем волшебно, деревня, несмотря на все её недостатки, ощущается земля обетованной, раем на земле, её окрестности — целым миром, который зовёт подростков на приключения.

Сам я родился в пусть не таком заброшенном, но тоже тихом, спокойном, но вот уже 30 лет вымирающем поселении. Как же мне знакома та тоска, с которой ГГ книги покидает свой родной дом, место, где он рос, к которому привык и всегда считал своим.

Согласен, что текст — философское измышление на бесконечную тему приоритета идеи, формирующей материю. Рассказ сделан с четким закосом «под Стругацких», этакая струганина второй свежести в аранжировке будущего: своеобразный «полдень», некие «синхронные физики», которые скорее лирики или шизики.

На мой взгляд, далеко не лучший образец литературного произведения как автора, так и фантастического жанра.

Если бы не гнетущая атмосфера безысходности, я бы изрёк что-то вроде «…добротная классическая НФ. Твёрдая НФ…».

Да, твердей не бывает. Но, вот, это вот «…в общем, все умерли…» — и раздражает и отвлекает и — вообще, в итоге, делает бессмысленным сам процесс восприятия.

Старое доброе советское «…нам песня строить и жить помогает…» — далеко не столь уж и бессмысленно в своей предельной идеологической зашоренности. Да, свобода Личности — это важно, да — у каждого свои тараканы в голове, и вообще — «…правд на Земле — что заборов…». Ну да, ну да, ну да. НО… напомню ещё одну классическую цитату из стародавних советских времён: «…а зачем нужна улица, если она не ведёт к Храму?..». И — действительно: а зачем ТАКАЯ нужна?

[В погоне за чагинским Снарком, или Пространная история тьмы]

Десять лет назад Эдуард Веркин написал «Краткую историю тьмы», поставив в ХСМ жирную точку с запятой, и на долгое время как-то выпал из моего поля зрения, в смысле, новые книги его проходили мимо меня, лишь изредка доносились некие смутные слухи о них. А тут вот привлёк моё внимание «снарк снарк», в объёме нечестиво эпическом, с аннотацией загадочной, но прельстивой, и я его приобрёл, и я до него добрался.

И постиг, что через десять лет Эдуард Николаевич начертал «Пространную историю тьмы».

Это уже даже на типографском уровне заметно, ей же ей. Строгая коричневая обложка, шрифт без засечек. Вчитаемся – и сомнения пропадут. У нас снова есть писатель по имени Виктор, злой и циничный. В этот раз даже злее, потому как сугубо неустроен в личной жизни. У него снова творческий кризис, но есть люди, которые хотят, чтобы он всё-таки написал, и не абы какую халтурку, а настоящее. И это, а равно другие жизненные обстоятельства разной степени неправдоподобности, втягивают писателя Виктора в непонятное. Вам всё ещё мало совпадений? В «Чагинске» герои мимоходом обсуждают концепцию книг шёпота. В «Снегу Энцелада» шутят про ледяной небесный свод. Оба образа пришли аккурат со страниц «Краткой истории», чтобы влиться в «Пространную».

В полторы тысячи страниц, где веет радоном, где дышит зло.

«Краткая история», конечно, написана в основном от третьего лица, оттого стиль там несколько более сдержанный. В погоне за чагинским Снарком лицо у нас сугубо и сокрушительно первое, а потому мы видим классического веркинского рассказчика, который за столько лет нисколько не поменялся. Аллюзии, интонации, даже на уровне синтаксиса – этот слог не спутать ни с чем. Нет, бывали у автора разные эксперименты, но рано или поздно всё возвращается на круги своя, и новые словеса возвещаются старыми голосами. За плечами у Виктора стоят Куропяткин и Безымянный, Кокосов и Уткин; воспой Дросю Ку, убей василиска. Разве что в этот раз автор недвусмысленно пишет для взрослых и оттого может позволить себе преспокойно материться время от времени да обсуждать скоромное. Ну, без этого никуда, материал, в конце концов, обязывает.

Каков материал? Русская хтонь, эталонная, из палаты мер и весов, и дело тут отнюдь не в изобилии возлияний, картинах упадка, «свинцовых мерзостях жизни» или чём-то подобном (хотя так или иначе вы на них наткнётесь); нет, тут дело в куда более глубоком, по существу, даже мистическом измерении. На позднюю Марию Галину чем-то похоже, на поющих во тьме «Медведок», на неопределённо-уклончивых «Автохтонов». Готовы будьте, что вопросов будет больше, чем ответов, готовьтесь к отвлекающим манёврам, которых на порядок больше, чем существа дела (со временем вы поймёте, что до некоторой степени в них-то и состоит изрядная часть сути, но не всякая птица долетит до этого осознания). В этом саду расходящихся тропок поистине не знаешь, с чего начать. Ну возьмём, допустим…

Возьмём, допустим, заголовки глав.

Очень интересный эксперимент, если так вдуматься. Первые три главы обладают вполне понятными названиями, следующими из текста, усыпляют бдительность… А с четвёртой внезапно начинается рандом. И не простой, а, похоже, с хитрым умыслом. Заголовки глав изменены местами, да так, что кое-где названия из одного тома перебрались в другой. Можно даже предположить, что это приглашение к сопоставлению поучаствовавших в размене глав (однажды я проведу такой эксперимент), но обстановку усложняет то, что некоторые заголовки, кажется, ничему толком не соответствуют, тогда как другие – ещё более неожиданно – располагаются на своих местах. Иными словами, роман начинает нагло лгать вам уже на уровне оглавления.

Ну кстати да. Ложь. Главные персонажи много и афористично общаются, рефлексируют, пьют, отчего начинают трепаться и рефлексировать ещё отчаяннее, пока силы и сознание не покинут их – и не переставая гонят пургу. Снег мифического и недостижимого Энцелада заметает улицы Чагинска и других городов, невзирая на летний зной, укутывает в нарративные сугробы. Эта колючая смесь бытового вранья, профессиональной дипломатии, лизоблюдства, слухов, городских легенд и художественного вымысла – тот самый пресловутый радон, которым пронизан воздух книги. Удивительно, как мало обращают на это внимание в прочитанных мной отзывах и рецензиях. Если перестать выискивать в составе текста «реализм», сколь угодно магический, и сосредоточить газоанализаторы на витающих всюду квантах лжи и зонах их концентрации, многое, право же, станет яснее.

Ложь принято осуждать. Делая это огульно, обычно забывают, что человек – существо по природе своей лживое, это отметил ещё Э. А. По, любопытствующих отсылаем к «Надувательству как точной науке». Совсем любопытствующих и желающих более серьёзного обзора проблемы отсылаем к «Онтологии лжи» А. К. Секацкого. Приводить все рассуждения Александра Куприяныча здесь не станем, это уведёт нас ещё дальше, чем пьяная болтовня Виктора с Хазиным, но отметим, что искусство фальсификации, как он показывает весьма убедительно – один из сильнейших элементов прогресса, тропа к могуществу, путь к изменению реальности, прямому или косвенному.

В крохотном дремучем Чагинске реальность меняется постоянно.

На это тоже как-то не очень склонны обращать внимание, хотя всё на поверхности. Главные герои, как уже сказано, непрерывно брешут – пустой, безответственный трёп, ни к чему не ведущий, лишённый последствий… Ведь да? А как бы не так. Прислушайтесь как следует к народному ропоту, что сбегает по полуразрушенным улицам, отдаётся в библиотечных залах и шелестит краями газетных страниц. Практически любая нелепая небылица, которая со временем обретает силу общепризнанной реальности и прокатывается по событиям паровым катком, восходит к этому якобы невинному трёпу. Радиационная паника, строительство новой ЧАЭС, радон опять-таки? – всё прослеживается к легкомысленному вбросу Виктора в ранних главах, о котором он почти сразу и думать забыл. А вдохновенные рассуждения о Пересвете в доме культуры аукнутся уже лет через семнадцать, во втором томе. Примеры можно множить.

И ведь это даже не самое тревожное. Куда тревожнее непрестанное генерирование Виктором мертворождённых сюжетов – которые так и остаются невоплощёнными, никому не рассказанными… а потом как-то невзначай тоже просачиваются в реальность, коли не целиком, так уж хотя бы намёком на целое. Вспомним, например, про Снаткину и ложку. Виктор выдумывает про колоритную пенсионерку всякого, а потом реальность косвенно намекает, что не такой уж это может быть и вымысел…

И после множества таких моментов как-то иначе воспринимаешь настойчивые заверения Светлова, что Виктор должен писать. Если его праздное и не направленное в конструктивное русло олживотворение выплёскивается таким образом, какой же эффект может оказать настоящая книга? Это тем интереснее, если учесть, что Светлов – сам по себе фигура довольно неоднозначная. Фасад у него безусловно притягательный, краше большей части других персонажей, погрязших в пороках больших и малых (за вычетом разве что Аглаи, особенно во втором томе), но стоит ли доверять фасаду, вот в чём вопрос… Фамилия-то наверняка говорящая, но проблема возникает, когда вспоминаем, кого зовут «Несущим Свет». НЭКСТРАН вроде как несёт светлое будущее, но Чагинск обещание светлого завтра вдруг обходит стороной… И почему? Не оттого ли, что [i]жертва[/i] оказалась неполна и оттого не принята?

Сейчас мы вступаем на почву особенно зыбкую, опасную и к тому ж чреватую спойлерами, так что не желающим сего рекомендовано пройти мимо в любом угодном им направлении. Здесь рецензия плавно перестаёт быть рецензией и превращается не столько даже в эссе, сколько в охоту за тем самым Снарком, которого так и не нашли главные герои и которого, быть может, не существует вовсе. Над нами сгущается тьма, а может, просто темнеет в глазах от того, что стискивает горло пресловутый радон, существующий либо нет. В центре лабиринта лжи, о котором мы беседовали раньше, зияет невосполнимая лакуна, которую он призван оградить; в этой лакуне сгинули два подростка, и её постарались загородить стенами мифа и недомолвок не хуже тех, что на повседневной основе воспроизводит Виктор. Лжец индивидуальный и высоко одарённый столкнулся с ложью провинциальной, зато коллективной и распределённой; итог оказался смутным, мглистым и туманным, как и следует ожидать в таких обстоятельствах, и по сути нашему изучению предъявлен именно туман, а не сама лакуна, которой заманивают читателя аннотации.

И всё же некоторые спекуляции можно высказать – и, поскольку мне очень хочется ими поделиться, дальше будет мало велеречивого словоблудия и несколько пунктов чётко по существу, ГРОБ ГРОБ КЛАДБИЩЕ СПОЙЛЕР, так что вы предупреждены.

P.S.

Бродят дикие ягморты,

Мыши бдят.

Чучел пыльные когорты

Встали в ряд.

И шушун по лесу мчится,

Чтобы нам в ночи явиться.

Тёмен старый парк…

Снарк. Снарк. Снарк.

Искренне завидую людям способным наслаждаться самим процессом, глядя как автор переливает из пустого в порожнее. Пусть даже писатель «осуществляет трансфер» с большим знанием дела. Веркин конечно мастер бытописаний но раньше он не считал сюжет чем-то лишним. Да и черепашки бегали побыстрее.

Вот кстати выше не зря упомянули «Хроники страны мечты» (очень раннее) — Веркин вернулся к стилю «рулон туалетной бумаги катись» с которого и начинал свой путь в литературу. На новом, профессиональном уровне, да только уже без той легкости и чудинки за которую ему многое прощалось. Жаль, но автор которого я знал и любил похоже закончился. Прощай «Герда», прощай «Вендиго», прощай даже «Кусатель ворон», что во многом похож на нынешний чагинстайл, только куда короче и веселее. Ну а Снарк покрытый тиной пусть плывет себе куда собирался. Очень кстати характерная обложка, похоже художник приобщился к этому шедевру мировой, не побоюсь, литературы, перед тем как приступить к рисунку.

Размышление о научном познании, о стремлении к изучению скрытых до поры законов вселенной. Неочевидные взаимосвязи, влияние сложных структур на пространство, неожиданное, но лестное по отношению к человеку предположение об антропоцентричности и верховенстве красоты на вселенском уровне.

Я бы не назвала это научной фантастикой, здесь куда больше философии.

История с началом и без конца. Финал отсутствует как класс, оставляя читателя наедине с размышлениями и верой в то, что «всё взаимосвязанно». Неожиданный итог, вызывающий неожиданные ассоциации.

Апофения, апофения, моя изнурённая апофения

В рамках ознакомления с шорт-листом номинантов на Премию Книга года Фантлаба в номинации лучший рассказ/повесть русскоязычного автора.

Единственный НФ-рассказ среди всей пятерки российских номинантов.

«Крылья» входят в небольшой цикл Веркина «Поток Юнга», где кроме данной вещи есть ещё пара рассказов и одна повесть.

Человечество открыло много способов путешествия через пространство:

«Гиперсвет даст нам сотню-другую звездных систем, подпространство добавит несколько тысяч, а синхронистика обещает сразу Вселенную.»

Проблемам синхронной физики и посвящён рассказ. Для путешествия необходим актуатор — невозможная в нашем пространстве фигура. У человечества уже был опыт постройки актуатора, что чуть не уничтожило Солнечную систему. И вот попытка номер два.

Любопытная мне тема совпадений, синхронности, апофении, скрытых паттернов. Утверждение об антропоцентричности и урбанистичнлсти данного феномена. Как будто этого мало — добавление в уравнение красоты, «стремления к полёту».

И вишенкой на торте мысль о неудаче, как о необходимом этапе развития научной мысли.

Рассказ, заставляющий вспомнить лучшие вези из поджанра НФ «Великий Прорыв».

Возьмёт премию? Если учесть, что это единственный чисто фантастический рассказ среди всех отечественных номинантов — вполне возможно.

9(ОТЛИЧНО)

Участником одного из этапов эксперимента по изучению свойств поля Юнга невольно стал 23-летний криотехник Мартин. Место проведения эксперимента — Эрмитаж. Важное эмоциональное значение в антураже повествования имеет картина Яна Вермеера «Девушка с жемчужной сережкой».

Ничего особенного нового, но гнетущая атмосфера безнадежности передана хорошо. Почему-то в этом отношении напомнило антураж кинокартины «Таксист» Мартина Скорсезе.

Веркин ударился в реализм и получилось неплохо. Но наткнись я на эту повесть раньше на том бы наше знакомство с автором и закончилось. Ну не то все это. И наплевать на идеологическую базу (подведенную в предисловии), мол «нехватка произведений для юношества» и сравнение стилей — «смотрите как я вырос», если автора перестали посещать свежие идеи, а вместо вдохновения приходит Жмуркин. Да лучше бы сочинил еще одну вариацию «Герды», четвертую или пятую, раз ничего (сравнимого по уровню) больше не пишется.

САМАЯ АДЕКВАТНАЯ РЕЦЕНЗИЯ НА «СНЕГ ЭНЦЕЛАДА»,

в принципе, написана У. Эко:

«В порнографических фильмах всегда полно людей, которые бесконечно долго едут на машине; пар, которые тратят нереально много времени на то, чтобы зарегистрироваться в гостинице; джентльменов, которые несколько минут едут в лифте перед тем, как зайти к себе в номер … Прямо и грубо говоря, в порнографическом фильме, прежде чем увидеть нормальный трах, вам придется просмотреть нечто похожее на рекламный ролик городского транспортного управления».

Ну, только вместо последнего у Веркина трудовые будни, байки и немудрящие досуги нашего современника-гуманитария. И животноводство, тьфу, пищеварение означенного современника.

Я понимаю, что это такой модернистский прием – вроде псевдодокументального игрового фильма, снятого кривыми дрожащими ручками на любительскую камеру. Скажем, приходит герою такая пугающая посылка – и вместо леденящего ужаса, горячей волной накрывшего ГГ, нам несколько страниц описывают, как оный просматривает душеполезное на ютубе. Ну да, вполне себе достоверно психологически – но у Хемингуэя в «Белых слонах» про то же сделано лучше, а главное – короче. И ты читаешь, читаешь, читаешь, читаешь, читаешь все эти многая, без конца и краю, слова – а ведь ролики на ютубе сами себя не посмотрят...

Вот такой отзыв я написал, прочитав страниц 150 «Снегов Энцелада». Но все это, наверное, мимо, потому что роман все же цепляет. Даже вот приснился, а разговоры по мобильнику – нет, действительно, не снятся. Это «цепляет», конечно, во многом объясняется моей принадлежностью к целевой аудитории: XY 47 лет с провинциальным бэкграундом, гуманитарий, мигрировавший в бизнес. Но как портрет моего поколения, нечувствительно прогадившего страну, роман, наверное, интересен не только нашему поколению. И я не столько даже про точно схваченные черты, вроде потребительской фиксации у позавчерашней молодой шпаны, не брезговавшей накатить теплой водки из пластиковых стаканчиков. Нет, я скорее про особое умонастроение, которое многое в нас объясняет (например, про то, что активистами, пытавшимися что-то изменить в стране, стали люди не самые в наших компаниях умные – а самые умные сосредоточились на малых делах для себя любимых).

Ну и вообще, сегодня «настоящий» роман про современность распознать довольно легко: если кажется актуальным без обращения к текущим событиям – значит, перед нами хорошая литература. Для меня роман Веркина оказался именно таким.

Книга интересная. Много новой информации из области коллекционирования, с которой обычные люди не соприкасаются в жизни. Очень понравилось, как автор вводит мистическую составляющую, не часто, но концентрированно, местами пробирает.

Последние 2 главы не понравились, какое-то бессмысленное морализаторство на пустом месте. Хотя, возможно книга для подростков и их нужно настраивать на что-то вечное и доброе, а у меня это уже отмерло, потому и кажется, что глупо.

«Чагинск» – донельзя нескладный текст, хорошо отражающий нашу нескладную жизнь. Стругацкие на Стругацких (тут и словесное недержание вперемешку с холодком чудес из «Улитки», и мерцающие недосюжеты из «Хромой судьбы», и траченный молью Виктуар, который все никак не перестанет бренчать, и странная смесь Зурзмансора с Демиургом из «ОЗ»…). И все тянутся-тянутся перед героем кривые глухие окольные тропы, и всего этого чересчур, прям Дмитрий Быков какой-то. Читатель изнасилован мокрецом, тьфу, шушуном – старомодным, ветхим, своим. И миноги, тьфу, растебяка, quantum satis.

Ну или возвращаются такие Билл Денбро и Бен Хэнском в Дерри – только Билл пишет всякую фигню на заказ, а Бэн строит дома для нуворишей, с золотой лепниной. Презирая и заказчиков, и себя. И от тех тогдашних в них ничегошеньки не осталось. И то ли в победившем пластмассовом мире вообще нет ничего настоящего, то ли настоящее недоступно давно пластмассовым героям. Это в Дерри было It, а в русском Чагинске – только фрейдовское Id. Один черт, по-русски звучит одинаково. Талантливый режиссер сделал бы из этого сериал в роде «Фарго», только круче. В общем, невозможно это читать, но и не читать невозможно.

А самым любопытным мне показалось схваченное чутьем настоящего писателя ключевое значение нулевых для нас нынешних, сорока-пятидесятилетних. Что-то с нами произошло между советским детством и вот этим настоящим. Где-то на излете девяностых – начале нулевых шальное выживание сменилось циничным, я не знаю, corruption в самом широком смысле. Где «нас» отличает от «них» только ирония, сарказм и прочая ничего не значащая болтовня. И вот эта связка, она многого стоит. И пусть роман мне не понравился, но вторую часть, конечно, прочту, когда появится на Литресе.

Ценность этой книги необыкновенна, это понимаешь когда держишь в руках полуторатысячестраничный кирпич Веркина и знаешь что ты обеспечен прекраснейшим чтением как минимум на месяц. Поверьте, это дорогого стоит !

То, что читателя оставят в дураках, понятно из названия. Но не все читали Кэррола, и потому возможны недоразумения. Один известный ренегат и оппортунист как-то провозгласил: «Цель — ничто, движение — всё». Книга — о том же.

Но взбаламученное море со временем успокаивается, и остаются умеренно прозрачные воды и ил, покрывающий скрывающиеся на дне артефакты — кепки, сапоги, велосипеды и даже трелевщик изрядной величины.

Думайте сами, гадайте сами.

Но у Кэррола — много короче, да.

С третьим томом ХСМ отношения у меня сложились сложно.

С одной стороны, тот же самый сочный стиль, что в «Пчелином Волке». И история, в общем-то, дюже хороша и атмосферна, к чему перейду далей. Но... Есть у меня уязвимость — ужасно не люблю испытывать испанский стыд за персонажей. Тем более за протагонистов. А Кокосов... Евгений Валентинович Кокосов, эсквайр, такого рода моменты генерирует. Во-первых, конформист, всеми правдами и неправдами удерживающий своё положение в стае... пшепрашам, в лицейском классе, хотя велика ли разница? Во-вторых, влюбился, что толкает на закономерные подвиги. В-третьих, ещё и роняйка — не буду объяснять, кто читал, тот в курсе. По юности лет такие моменты воспринимались ещё тяжеле, так что при первом прочтении отложил книгу, ещё когда главгерой полез на дачу Панченко.

Но в последствии вернулся. Втянулся. И даже теперь нахожу, что люблю эту книгу не меньше иных в цикле, несмотря на неприятные черты как Кокосова, так и Лары (никогда ей не доверял, хотя во всей красе она раскроется только в четвёртом томе). КХП показывают, что реальный мир здесь на самом-то деле не менее странен и причудлив, чем та самая Страна Мечты. В чём-то, пожалуй, он даже загадочнее и мистичней. И это придаёт уже душевно обстёбаной теме эскапизма новый твист. Середина книги, с вылазкой на природу и дальнейшими приключениями в

Вырастание протагониста из прежних рамок вышло здесь куда нагляднее, убедительнее, чем у Зимина в МС. И в свете вышеизложенного даже ставит вопрос, как расценивать финал: как неполное превращение, или как то, что Кокосов перерос иных персонажей цикла, понял, что этот мир и сам по себе достоин, чтобы в нём остаться и жить полной жизнью? Сложно судить. Как бы то ни было, вышло красиво.

P.S. Со страниц моего однозначно любимейшего эпизода в третьем томе, если не во всей серии, Колчеданов гневно требует, чтобы я накинул книге ещё один балл, но я всё-таки воздержусь.

Оценка, безусловно, мотивирована тем, что я полжизни возвращаюсь к этой книжке. Обожаю этот роман, натурально. В своё время он на меня очень сильно повлиял. Не уверен, можно ли назвать его объективно лучшим в ХСМ, но у меня он однозначно любимый, остальные не производят такого же впечатления.

Во-первых, стиль. Тот самый веркинский стиль, который меня прельстил при первом, нечаянном столкновении с ним в «Вампире на тонких ножках» и который заставил меня приобрести первые книги ХСМ просто из-за имени автора. Блистательный афористичный слог. Первые страницы полторы я могу цитировать наизусть, и много-много ещё иных цитат и отсылок к «Пчелиному Волку» регулярно у меня на устах. Безымянный, безусловно, мой фаворит среди протагонистов ХСМ — и притом, что к «Снежным псам» он сделался значительно выдержаннее и мудрее, «Волк» вызывает на порядок больший эстетический резонанс.

Сложно поверить, сколь малый промежуток отделяет эту книгу от МС. После дёрганых приключений Зимина, создающих порой (ложное) впечатление, что автор сам не знает, к чему идёт, тут всё очень чётко, лихо закручено, слегка нелинейно, с перескоками, с кучей тайн — некоторые откроются по ходу книги, некоторые в следующих томах, а некоторые всё ещё ждут шестого тома, чтобы разрешиться. И масштаб резко взмывает ввысь. Проект «Двери» из смутной байки превращается в один из нескольких секретных, хорошо финансируемых и эффективных предприятий. Детский фольклор переплетается с безумной наукой и конспирологией. Из противостоящих сил непонятно, кто кого хуже (а в дальнейших книгах это станет ещё туманнее), и со всем этим пытается разобраться главный герой, без имени, без прошлого, без понятия, без своих знаковых револьверов — а также со светлой головой, подвешенным языком и бескрайним самомнением. Но харизма у него всё же бешеная, искупает юношеский максимализм. Персонажи прошлой части заиграли ярче (и частично успели превратиться в легенды — я искренне обожаю этот приём), да и новые не подкачали, от эксцентричного Ван Холла и крутейшего Варгаса до скромного Кипчака (тоже в дальнейших томах не такого уж скромного).

«Пчелиного Волка» я перечитывал много раз. Последний раз совсем недавно. И всякий раз на последних страницах по коже бегут мурашки.

Первый роман ХСМ, и, на мой взгляд, всё-таки самый слабый. Неровный, невыдержанный. Есть тут фирменные веркинские изощрения стиля, но ещё не столь изысканные и афористичные. Сюжет очень дёрганый, что отчасти соотвествует эстетике сна («лоскутность» Страны Мечты неоднократно подчёркивается и здесь, и в дальнейших книгах). Ну и герои, самое уязвимое место. Пытаясь сделать Зимина «никаким» подростком, Эдуард Николаевич несколько переборщил. Ляжка пока что тоже несколько карикатурный, хотя уже выказывает некоторые задатки того, что будет впоследствии. Перец тоже ещё не тот, хотя это оправдано сюжетно,

Но тут уже есть премного славных вещей. Дивные пассажи, которые хочется цитировать на память («Ищи верблюда в себе, а не себя в верблюде, тут тебе не нерестилище!»). Восхитительные сюрреалистические моменты, вроде бутылки со скелетиком мёртвого джинна. Сам сеттинг — кто мог подумать, что Страна Мечты похожа на огромный ролевой полигон без инфраструктуры и с чудовищами, где подростки выживают как могут? И, разумеется, История о Страшной Тайне, которая в детстве, при первых прочтениях, пробирала меня аж до костей, да и сейчас чуется ещё в ней что-то такое. История, намекающая на иной сюжет, который начнёт по-настоящему разворачиваться уже в следующих книгах. Есть и другие зацепки, другие ружья — их я обнаружил уже при следующих прочтениях, в первый раз «Место Снов» прошло у меня со скрипом, не с первой попытки.

Не так давно перечитал все пять книг, как в процессе с удовольствием узнал, что шестой и финальной всё-таки быть. Посмотрим, какой она выйдет. Хороший цикл, и первая книга тоже хороша. И всё же определённо хуже других, как минимум, на мой вкус.

Рискованно ставить не максимально возможный балл произведению о Великой Отечественной. Еще более рискованно пытаться это объяснить, не нарвавшись на обвинения: «вот ведь, гад! на святое варежку разинул!» Ну вот возникло у меня такое чувство, а объяснение пришло потом, очень даже не сразу. Как-то уж очень много эпизодов выглядят... натуралистично, но... как-то наигранно... натянуто что ли. И еще местами какое-то такое, извините, впечатление, что не про войну написано, а как пацаны в индейцев играют. Возможно, это специально выбранный стиль, так как целевая аудитория — современные подростки? Общая идея, конечно, интересная. Художник опять же колоритный. Облачный полк проявляется не сразу, как-то постепенно, даже в виде какого-то «послевкусия». Как элемент чего-то мистического, там, где этого совсем не ожидал.

Я хорошо помню, что когда я писал поэму,

никакого другого значения у меня и в мыслях не было,

но с тех пор люди всё время пытаются найти в «Снарке» значение.

Мне лично больше всего нравится, когда «Снарка» считают

аллегорией Погони за Счастьем.

(Льюис Кэрролл)

---

Отзыв на вторую книгу романа.

Коренное отличие второй книги от первой — здесь больше действия. Осмысленного действия. Сюжет заметно оживляется, появляется интрига. Если в первой книге главные герои практически все время находятся в состоянии алкогольного опьянения (со всеми вытекающими), то здесь они являют собой образец трезвости. Ну почти...

И — да, здесь читателя наконец-то ждет настоящее расследование. Я бы даже посоветовал тем, кому не зашла первая книга, начать сразу со второй, — возможно потом захочется перечитать первую. Хотя лично мне первая книга понравилась больше. Но считаю своим долгом предупредить: не смотря на наличие расследования, «снарк снарк» — ни разу не детектив. Никаких ответов на загадки в финале вы получите. Да, финал у романа есть, но совсем не тот, на который рассчитывает читатель.

Кстати, лишь перелистнув последнюю страницу, я понял, почему роман называется именно так, а не иначе. Думаю, не ошибусь, если скажу, что «снарк снарк» — роман-нонсенс, как и приснопамятное произведение Кэролла. Здесь главные герои тоже охотятся на Снарка. На своего личного Снарка. А поскольку место действия — российская глубинка, то и Снарк здесь соответствующий — местного разлива. Забористый такой Снарк, с национальными особенностями. Местные называют его Шушуном.

Но Снарк остается Снарком, как его не называй. Поэтому не ищите здесь некие тайные смыслы и посылы и не пытайтесь читать между строк. Просто наслаждайтесь хорошим литературным языком, тонким юмором, горькой иронией, блестящей сатирой, пускайте слезу над трагическими обстоятельствами, ломайте голову над загадочной русской душой.

Но Боже вас упаси, искать в этом грандиозном произведении хоть какой-то смысл. Шутка, конечно. Наверное какой-то смысл все же здесь есть. Он просто обязан быть. Хотя я его, увы, не нашел.

Первое знакомство с Веркиным.

Если вдуматься, невероятно страшный рассказ.

Настоящая антиутопия. Мир предельного социального расслоения. Доведенная до абсурда ситуация, корни которой находятся в сегодняшнем дне. Унизительные попытки перебраться поближе к центру, купить квартиру, завести ребенка. И всё это — работая на странной, но высокооплачиваемой работе кэт-токера.

Вот после таких рассказов можно становиться социалистом и начинать революции.

Ужас во фрактальности — люди, работающие на ничтожных должностях в Центре, являются богачами и випами в своем районе. Домработница Госпожи — практически божество, на одну ступень ниже домашнего питомца хозяйки.

Короче, мерзко всё это. Настоящая антиутопия.

Веркин молодец, пишет прекрасно!

10(ПРЕКРАСНО)