Добротная, качественная притча о человеческой природе, основанная на древнеиранской мифологии.

Жили в степи два отшельника — Васумен и Спетамен. О Васумене кочевники знали, что он прежде был магом, посвящённым в великие таинства, поэтому за советом к нему приходили владыки и воители со всей степи, и слов его слушались. Про Спетамена же вспоминали редко — очень уж нелюдим был святожитель. Раз в полгода на равноденствие Васумен приходил к хижине Спетамена, принося с собой немного кумыса, и начиналась неторопливая беседа. Так было всегда, и заведённый порядок никогда не нарушался. Поэтому Васумен очень удивился, когда, придя в условленный день, увидел возле хижины Спетамена стреноженного коня, а перешагнув порог — оторопел от запахов мяса и сыра. Выяснилось, что всё это обеспечил отшельнику человек, назвавшийся просто Другом. Вскоре появился и он сам — совершенно обычный с виду человек невысокого роста, с жиденькой русой бородёнкой, одетый в красивый кафтан и широкие синие шаровары.

Однако, кое-что заботит Васумена — во время приветственных объятий он не почувствовал в Друге костей...

Разумеется, сразу становится понятно, что Друг, обеспечивающий мясом и сыром живущего в степи отшельника, не так прост, как кажется, да и дальнейшее развитие событий, прямо скажем, весьма предсказуемо. Но Владислав Пасечник сумел ударно завершить эту простенькую, в общем-то, историю, заставляя лишний раз задуматься: а как поступило бы большинство людей на месте отшельника Спетамена, ведь ответ не так прост...

Место действия — Алтай. Время — да, в принципе, широкий диапазон в несколько веков, пока эту территорию населяли скифские племена. В центре повествования — военное столкновение живущего на равнинах племени ишкотов с войском правителя Златогорья («Алтай» по-древнетюрски значит «золотые горы»; по одной из теорий, тюркские племена переняли это название у более ранних племён алтайских скифов), Царя-Чародея по прозванию Грифон, и судьба молодого ишкота по имени Агон, попавшего в плен к златогорцам. Написано, по большому счёту, довольно интересно, с кучей мелких этнографических, если так можно выразиться, подробностей, но всё-таки чувствуется, что писал начинающий автор — и общий посыл как-то не слишком оригинален, и судьба Агона какая-то совсем уж печальная, и психологической убедительности поступкам героев не всегда хватает. А ещё рассказу банально не хватает объёма. Одним словом, будь это моё первое знакомство с творчеством Владислава Пасечника, вряд ли возникло бы желание его, это самое знакомство, продолжать. Хорошо, что в дальнейшем писательское мастерство автора возросло многократно. Ну а «Грифоны» так, на «семёрочку».

P.S. Весьма позабавил в рассказе один момент. То Агон «вытащил из-за пазухи хвостик конопли», то в военном лагере ишкотов «воины сидели возле костров, на которых дымилась вкуснейшая баранина, курили коноплю, шутили, устраивали потешные бои»... Я не с целью придраться, — в конце концов, всем известны байки Геродота про «скифские бани» — но как-то не попадалось мне упоминаний, что кто-то из индоевропейских кочевников додумался до самой идем курения. Хотя, кто их знает, скифов этих алтайских, чем они там себе сознание расширяли?...

В отличие от всех других прочитанных мной произведений Владислава Пасечника, представляющих собой смешение либо исторической прозы, либо современности с элементами магического реализма, если не weird'а, рассказ «Иама» наиболее близок к определению именно «фэнтези», пусть и мифологического. И хотя на просторах Сети не находится история про конкретного Иаму, соответствующего «ветхозаветному Ною и вавилонскому Утнапиштиму», и его противостояние с чудовищем по имени Вадаган, по тексту рассказа разбросано множество прямых отсылок, из которых можно понять, что образ Вадагана соответствует змеиному царю, трёхголовому Дахаку иранской мифологии, из которой позднее он перекочевал в среднеперсидские средневековые источники и знаменитую «Шахнаме», став царём Заххаком, из плеч которого росли змеи. Образ же Иамы, исповедь которого о своей жизни, собственно, и представляет данный рассказ, восходит к иранскому, опять же, Йиме, но его вполне можно назвать и нарицательным — будучи когда-то приближенным к Богу властителем, он возгордился, был изгнан, потом наворотил много всяких разных нехороших дел, но после раскаялся и... И всё, вроде бы, должно стать хорошо, но в рассказе Владислава Пасечника всё максимально жёстко (хотя и имеет прямые параллели с образом Йимы/Джамы/Джемшида иранской мифологии). Не могу сказать, что полностью понял и оценил авторский посыл, но написано хорошо, качественно, да и описываемый мир, пребывающий в упадке и разложении, удался автору на славу. Получился эдакий dark, хотя автор, разумеется, перед собой подобной задачи не ставил.

Одним словом, 8 баллов рассказ в моём понимании вполне заслуживает. Рекомендовать никому не берусь — слишком уж у Пасечника специфическая манера подачи материала, но поклонникам «мифологического» фэнтези должно прийтись по душе.

Поскольку самая известная повесть Владислава Пасечника, «Модэ», произвела на меня достаточно сильное впечатление, решил я более пристально познакомиться с его творчеством. Несколько рассказов, которые были опубликованы в одноимённом издании 2013 года, оказались довольно любопытными и приятными вещицами, написанными на грани магического реализма и weird'а, поэтому со временем руки дошли и до цикла «Скарна». И оказался этот цикл вещью весьма и весьма любопытной...

Перед нами четыре новеллы, связанные несколькими общими героями. «Скрижали Рассвета» повествуют о судьбе молодого парня по имени Синга, постигающего мудрость в школе писарей при Храме Светильников в городе Бэл-Ахаре, и его старшего «коллеги», если можно так выразиться, Тиглата, который сыграет особую роль в судьбе Синги. События разворачиваются на фоне долгой засухи и прихода в город кочевников-тхаров, с двумя из которых, юношей Нэмаем и девушкой Спако, Синге довелось познакомиться весьма близко. «Сыновья Морского Зверя» — практически военная проза, хотя и весьма своеобразная, повествующая о воинах из народа сарканов, которые в качестве наёмников участвуют в завоевательном походе царя Аттара Русы. В центре повествования — один из них, по прозвищу Сольпуга, и не вполне удачная для аттаров военная компания против соседних Пяти Городов. В «Песне Южного ветра» мы вновь встречаемся с Сингой, который в компании других писцов отправился перевозить в безопасное место таблички с записанными Скрижалями Рассвета, но носильщики взбунтовались, поэтому едва не погибшему юноше приходится в одиночку пересекать разорённую войсками царя Аттара Русы страну. В пути судьба сведёт его с остатками разбитого войска аттарцев, среди которых будет и Сольпуга, а потом он встретит и старых знакомцев-тхаров, вместе с войском которых отправится на помощь царю Аттара Русе, запертому в городе Накише врагами. И вот в рассказе «Человек из Красной земли» все сюжетные линии героев сплетаются в единый кровавый и непредсказуемый по последствиям клубок...

Нетрудно заметить, что описанное напоминает заурядное псевдоисторическое фэнтези в антураже Древней Месопотамии. Этому способствуют и поэтические вставки в стилистике шумеро-аккадской поэзии, и географические названия, и мужи с курчавыми умасленными маслом бородами, облачённые в львиные шкуры, и всякие «лугали» с «энси» и прочими «редумами», но есть одно немаловажное «но»... Всё упирается в то, что «Скарна» — это не фэнтези в привычном понимании этого термина. В цикле нет магии или нечеловеческих существ как таковых, а все «мистические» переживания можно воспринимать либо как «мифологизированное» мышление героев (как в уже упоминаемой повести «Модэ»), либо как эффект от употребления различных расширяющих сознание веществ (их по тексту предостаточно), а то и вовсе как галлюцинации от голода и лишений, ибо героям временами приходится действительно нелегко, ведь перед нами разворачивается впечатляющая картина погибающей цивилизации, со всеми неприятными подробностями, вроде голодающего населения, косящих его болезней, истощённой земли и общего морального и экономического упадка. Добавлю, что в финале всё в плане фантастичности происходящего становится значительно сложнее, но рассказывать об этом — бесконечно спойлерить, поэтому предоставлю потенциальным читателя самим оценить «фэнтезийность» текста Пасечника. Впрочем, для фэнтези характерно ещё и наличие иного, вымышленного, мира, в котором развиваются события. С этим в «Скарне» тоже всё не так просто. Нет, автор, конечно, пытается сконструировать сразу несколько религиозно-мифологических систем для аттаров, сарканов и тхаров, и получается у него это хорошо, даже очень хорошо, да и география у мира весьма причудливая, из учебников истории неизвестная, но здесь появляется ещё одно «но», делающее «Скарну» не просто приключенческими историями о далёком прошлом, типа Хайборийской эры великого Говарда...

Дело в том, что «Скарна» — это весьма удачная мистификация, созданная по всем заветам Борхеса. В небольшом послесловии к рассказ «Сыновья Морского Зверя» автор не только рассказывает об археологических находках в верховьях реки Масила в 1971 году и в окрестностях города Муты семнадцатью годами позже, вызвавших настоящий фурор в научном мире, и благодаря которым появился не до конца признанный в научной среде термин «культура бараньей лопатки», описывающий высокоразвитую цивилизацию, существовавшую в начале V тысячелетия до нашей эры на территории Леванта, и создавшей своеобразное «масильское письмо», едва ли не самое раннее на планете, но и делится своими впечатлениями от знакомства с переводами этих текстов, из которых выросло желание написать о неизвестном мире и таинственной игре под названием «скарна», правила которой восстановить не представляется возможным, но — судя по переведённым текстам — это была не просто игра. То есть всё написанное — не выдумка даже, а попытка перевести и упорядочить разрозненные данные из тех самых упоминаемых в тесте Скрижалей Рассвета, являющихся лишь малой частью найденных глиняных табличек, многое переводя и интерпретируя чисто интуитивно, как, собственно, и переводили шумеро-аккадские памятники такие зубры, как В.К. Шилейко и И.М. Дьяконов. И так это всё гладко товарищ Пасечник излагает, — со ссылками на отечественные и зарубежные исследования, с приложенным списком литературы, с выражением благодарности новосибирским востоковедам — что даже я, всю сознательную жизнь интересовавшийся древними цивилизациями и археологией, и то поначалу повёлся! Мало ли, какие малоизвестные факты могут всплыть о столь древних временах, да ещё и не особо хорошо изученной в археологическом плане территории Аравийского полуострова? Посему кинулся я искать подробности о «культуре бараньей лопатки» и «масильском письме» на просторах Сети, а там — шиш с маслом! =))) Вот тогда-то и дошло до меня, что автор меня просто развёл!

Одним словом, как и в случае с остальным творчеством Владислава Пасечника, рекомендовать не берусь никому — слишком специфическое чтение, да и мрачное довольно по общему настрою, но если хочется чего-то по-настоящего нестандартного, на стыке истории и вымысла, пару вечеров знакомству со «Скарной» уделить вполне можно. От меня всему циклу твёрдая восьмёрка с огромным плюсом за роскошное послесловие. А если бы не открытый и не совсем внятный финал — так и 9 баллов бы не пожалел! Проще говоря, сумел Владислав Пасечник в очередной раз удивить, сумел!

P.S. Для ознакомления цикл доступен в свободном доступе на сайте «Журнальный зал»:

https://magazines.gorky.media/authors/p/vladislav-pasechnik

Не знаю уж, какие ассоциации вызывает у обычного начитанного человека имя Модэ, но лично у меня, как историка по образованию и археолога по специальности, профдеформация срабатывает сразу: история про свистящие стрелы и история про дань, которую с хунну потребовали другие кочевники, дунху.

Начав читать небольшую одноимённую повесть Владислава Пасечника, сразу же наткнулся на пересказ первого сюжета, поэтому общее впечатление о том, чего от «Модэ» ждать сложилось сразу.

А потом автор взял, и огрел меня пыльным мешком по башке, обманув ВСЕ мои ожидания! =)))

«Модэ» — не про знаменитого правителя хунну. И не про историю этого до сей поры во многом загадочного народа, хотя события и происходят во время противостояния племён юэчжи и хунну. «Модэ», как бы банально это не звучало, про человеческие судьбы, которые попадают в жернова истории. Без каких-либо моральных оценок и однозначных выводов. Перед нами проходит целая вереница героев, у каждого их которых — своя правда, но все они — лишь песчинки в барханах времени. В повести рассказывается о нескольких молодых юэчжи, которые после вторжения хунну решают сопротивляться до последнего, да только что такое несколько храбрецов в сравнении с десятью тысячами луков? Однако степь велика, молодые волчата имеют свойство превращаться в матёрых волков, а судьба их предводителя, могучего воина Михры, оказавшегося в плену у хунну, оказывается неразрывно связана с судьбой самого Модэ...

Получилось необычно, свежо, более того — непредсказуемо. Две сотни страниц книжки карманного формата — сплошные неожиданные повороты сюжета, причём не в том смысле, что «вау, вот это поворот!», а в том, что поступки героев диктуются совершенно иной логикой, отличной от логики соверенного человека. Но в эти поступки отчего-то — веришь...

Жанр повести лично я определить не возьмусь. Как по мне — всё зависит исключительно от точки зрения читающего. Хочешь — воспринимай как исторический роман, все «странности» которого можно списать на «мифологизированное» мышление героев. Хочешь — читай как чистое фэнтези, в котором судьбами людей движут непостижимые человеческим разумом силы. Возможно, всё объяснит тэг «магический реализм». А можно просто списать все странности на галлюцинации героев, благо употребление различных веществ хоть и не ставится во главу угла, но вполне себе упоминается. Пожалуй, ближе всего к «Модэ» стоит роман Ирины Богатырёвой «Кадын», разве что география и описываемая эпоха разнятся.

А ещё этот роман — про Степь. Именно так, с большой буквы. Есть множество произведений, посвящённых противостоянию осёдлости и кочевничества, Города и Степи, если угодно, но буквально по пальцам можно перечесть те, в которых вне пределов Степи будто бы и не существует ничего больше. В этом отношении повесть Пасечника тоже, на мой взгляд, вполне удалась. Для примера — небольшой фрагмент о выступающем в поход войске юэчжи:

«Но вот в одно утро заскрипели тележные колеса, жалуясь на бесприютную степную жизнь. Войско курилось горячей кислой испариной: серые клубы валили из конских пастей, из-под надвинутых угрюмо башлыков. Там и тут завизжали пастушьи дудки, где-то ухнули барабаны, и потянулась над равниной протяжная песня.

О чем пелось в ней? О пересохших колодцах и пустых, осклизлых берегах равнинных рек, о лугах, задушенных солью, и сухом, пыльном ветре. О родном пелось в той песне, о милом дикой степняцкой душе».

Рекомендовать повесть кому-либо не берусь — слишком уж она выпадает из жанровых рамок, но если хочется чего-то необычного о кочевниках и Великой Степи — вполне можно попробовать. Высший балл не ставлю по ряду причин. Во-первых, повести категорически не хватает объёма. Вот ещё сотенку бы страниц — и самое было бы то! Во-вторых, слишком уж, как справедливо отмечено в предыдущем отзыве, «зороастрийски подкованными» получились у автора юэчжи. Разумеется, этническая и тем более религиозная принадлежность населения означенного региона в тот период времени остаётся вопросом дискуссионным, но как-то слишком уж «в лоб» всё это подано у Пасечника. Ну а в-третьих, надо признать, что сюжетная линия «современности», а именно археологической экспедиции, работающей в тех же местах, где происходят события повести, никаким образом с основным повествованием не связалась. Возможно, я чего-то просто не понял, но как по мне, повесть не потеряла бы ничего, если из неё выкинуть эти несколько «современных» эпизодов.

P.S. Хотя нет, вру — без вот этого пассажа повесть всё-таки потеряла бы очень многое:

Подтверждаю — есть такая практика! =)))

Вопреки названию эта повесть не о гуннском шаньюе. Вернее, так... о самом Модэ здесь сообщается не многим больше, чем в исторических анекдотах, которые любил приводить Лев Гумилев.

Это рассказ о людях, по единственным и неповторимым жизням которых прошла конница хунну / исторический процесс / воля богов. Не случайно, большинство центральных персонажей – не хунну, а юэчжи, возможно, чуть более скифоподобные и зороастрийски «подкованные», чем следовало бы, но оттого не менее живые.

Для чужака в степи все травы одинаковы, но у каждой травинки свой путь к смерти. Все герои повести попали под копыта коня Модэ, но все погибли по-разному. А кто и не погиб – по крайней мере, не полностью.

Таков один рассказ. Есть и другой...

Сквозь оставленные жизнями ушедших прорехи во времени на мгновение проступают лица наших современников, столь же отчаянно, надрывно отыскивающих в себе и других хоть что-нибудь, достойное спасение от грядущего поглощения призраками «серой степи»...