Связь фантастики с естественными науками общепризнана и, можно сказать, освящена временем.

Почему-то гораздо меньше внимания обычно обращают на роль гуманитарных наук для научной фантастики. И сама большая История, и антропология, и в очень большой мере этнография стали неисчерпаемыми источниками и фантастических идей, и замысловатых сюжетов. Откуда, как не из фантастики, мы получаем сведения о быте будущего? Но, главное, материал этнографии, народоведения, науки, выясняющей особенности материальной идуховной культуры народов, присутствует почти всюду, где изображены контакты землян с инопланетчиками. Так же, как материал антропологии — всюду, где эти инопланетчики описываются.

Научный материал, этнографический и антропологический, может быть дан спрямыми ссылками на земные аналогии, а может присутствовать лишь как невидимый, скрытый от глаза, но открытый мысли и чувству фон событий. Этот фон, видимый или невидимый, есть в каждой по-настоящему талантливой вещи.

Жюль Верн в «Таинственном острове» пускался чуть ли не в приматологические изыскания, чтобы читатель поверил в ум орангутана Юпа. Уэллс для объяснения облика своих марсиан (голова да щупальца) ссылался на научную литературу и объяснял, что, по мнению тогдашних антропологов, эволюция человека должна привести его к такой примерно внешности. Александр Беляев, рисуя людей будущего хилыми, лысыми, без ногтей и почти без зубов, пояснил в сноске, что тут все «по науке».

Фантастика так хотела быть научной, что считала своим долгом подтверждать этот титул на каждом шагу.

Сейчас ей уже верят — иногда даже больше, чем следует. Но одно, на мой взгляд, бесспорно: фантастика интересна для читателей постольку, поскольку, по-своему преломляя, она пытается решать насущные реальные проблемы. Путешествие на чужую планету для фантаста, к примеру, может быть и способом показать нелепость расовых предрассудков, и средством открыть глаза тем, кто готов считать себя образцом для Вселенной, а свои религиозные взгляды и бытовые привычки — безусловно идеальными.

Фантастика впитывает в себя огромные знания, накопленные науками. Ее владения так огромны, что она граничит буквально со всеми отраслями знания (недаром же так часто повторяют про очередное научное достижение, что оно «граничит с фантастикой»). Через эти границы поступают в фантастику непрерывным потоком сведения и замыслы, питающие ее. Я попробую рассказать, в каком виде проступают на экране литературы некоторые проблемы двух наук: антропологии и этнографии. Разумеется, потребовалась бы целая книга, чтобы сделать мало-мальски полный обзор фантастики под этим углом зрения. Перед вами — заведомо беглый и, боюсь, весьма субъективный рассказ.

Ни в чем, пожалуй, так не расходятся фантасты между собою (и «сами с собою» — в разных произведениях одного автора), как в «антропологических» описаниях инопланетчиков.

Одни рисуют мыслящие растения, мыслящие камни, мыслящие облака, океаны и даже планеты, которые представляют собой единый мозг — от ядра до коры. Другие «скромнее».

Вот жители Луны в описании польского фантаста начала века Е. Жулавского:

« ...У них есть крылья, хотя они с трудом пользуются ими... Между собой они объясняются при помощи светящихся знаков на лбу ...под крыльями из натянутой на костях перепонки есть гибкие змеиные руки с шестипалой кистью. Все тело их покрыто черным коротким волосом, мягким, густым и блестящим, кроме лба и ладоней... беззубый рот, окруженный роговым наростом в виде широкого и короткого клюва с крючковатым выступом в середине».

По мнению Виктора Гончарова, советского писателя 20-х годов, обитатель Луны — «слоненок на задних лапах... верхние конечности мускулистые и покрытые пергаментной кожей с мелкими черными волосиками...».

Под все детали строения тела своих героев большинство фантастов старается подвести научную базу. Американец Хьюго Гернсбек не толькоживописует, но и объясняет: «Рост (марсиан) около 10 футов, их огромные тела похожи на бочку, а сверху возвышается большая несуразная голова с громадными, словно раковины, ушами шириной около фута и хоботообразным носом длиной 3 фута... глаза... как бы сидят на длинных стеблях, которые могут удлиняться и укорачиваться, словно подзорная труба. На голове... две громадные антенны — органы телепатии. Рот похож на расплющенный клюв... Руки и ноги тонкие и хрупкие. На каждой руке по восемь пальцев, а вместо ступней огромные лапы с перепонками. Поскольку сила притяжения на Марсе мала, там никогда не было очень плотной атмосферы. Поэтому, чтобы не погибнуть, марсианам пришлось значительно развить свои легкие; отсюда их колоссальная грудь, из которой практически исостоит все тело».

По Уэллсу, все тело марсиан состоит из одной головы, а селениты больше всего похожи на огромных насекомых, наделенных мозгом.

Тут испугаешься! И фантаст Э. Гамильтон написал юмористический рассказ «Невероятный мир», в котором Марс заселен марсианами из разных фантастических произведений. «Ошеломленные глаза Лестера различали марсиан, возвышающихся над толпой на двадцать футов, и шестируких марсиан, и похожих на маленьких безруких комариков; марсиан четырехглазых, трехглазых и марсиан совсем безглазых, но с щупальцами, вырастающими из лица; синих, черных, желтых и фиолетовых марсиан, не говоря уже о марсианах неопределенных оттенков, анилино-красного, вишневого, бурого цвета имарсианах прозрачных... Удивительнее всего было, что женщины, все без исключения, были гораздо привлекательнее мужчин... любая марсианка, бурая, зеленая, синяя или красная, могла быть образцом земной красоты».

Француз Ф. Карсак перенес на некую планету кентавров из древнегреческих мифов. Американец Клиффорд Д. Саймак изобрел живые существа, способные принимать любые формы, в том числе и форму человека.

Советский фантаст В. Савченко во «Второй экспедиции на Странную планету» обнаружил на ней существа в образе космических ракет (за двадцать лет до того они были самолетами и превратились в ракеты в процессеэволюции).

«...Эти ракетки и есть живые существа, населяющие Странную планету... По-видимому, они сродни не нам, а скорее тому, что создано руками и умом человека: электрическим двигателям, фотоэлементам, ракетам, электронным математическим машинам...Мы — растворы, они — кристаллы. Мы собраны природой из клеток, которые являются ... весьма сложным раствором различных веществ и соединений в воде. Они, «ракетки», состоят из сложных и простых кристаллов, металлических, полупроводниковых и диэлектрических. Все то, чего человек достиг после тысячелетий труда и поисков, естественным образом вошло в организмы «ракеток». Электромагнитное движение, телевидение, космические скорости, радиолокация, представление об относительности пространства и времени».

Должен сказать, что ученые сейчас выдвигают и еще более фантастические предложения о возможных основах жизни. Как участник Бюраканской международной конференции по связи с внеземными цивилизациями, я слушал доклад академика В. Л. Гинзбурга. Он, в частности,говорил о принципиальной возможности жизни на основе иных, чем наши атомы, соединений совсем других элементарных частиц.

И на этой конференции каждую попытку как-то ограничить конкретными условиями среду, порождающую жизнь и разум, встречали хлесткимсловосочетанием: «космический шовинизм». Среди его разновидностей были шовинизм углеродно-кислородно-водородный, водородный, солнечный, звездный, планетный...

Астрономы, физики, биологи отказывались признать свой способ существования в природе единственно возможным. Они были против исключительности чего бы то ни было во Вселенной.

Задним числом ученые оправдали всех, кто рисовал себе «другие версии» разума. И тех, кто писал о чужих, но людях, — тоже. Человек ведь не исключение (хотя и не правило), значит, природа могла его и повторить.

Но писатели все-таки не ученые. По-видимому, за относительно редкими исключениями, гораздо интереснее и писать, и читать про существа, похожие на людей и по внешности, и по своей психологии.

И поэтому-то, мне кажется, человекоподобные инопланетчики, для которых фантасты предложили специальный термин — гуманоиды, — господствуют на страницах рассказов, повестей и романов. И главное, потому еще, что человеческие проблемы удобнее решать, показывая конфликты среди людей же.

Иван Антонович Ефремов, впрочем, предложил научное обоснование тому: «Мыслящее существо из другого мира, если оно достигло космоса, также высоко совершенно, универсально, то есть прекрасно. Никакихмыслящих чудовищ, человеко-грибов, людей-осьминогов не должно быть». И у него в повести «Сердце змеи» люди, у которых в каждой молекуле место кислорода занимает фтор, даже по росту не отличны от землян. У них другой цвет кожи, но «фиолетовые губыоткрывают правильный ряд зубов».

Словом, фантасты по-своему пробуют на зуб коренные проблемы эволюционной антропологии.

Неизбежно ли появление разума? — сейчас этот вопрос задают на симпозиумах и конгрессах. Фантасты первыми поставили его — с научной точки зрения — в книгах, которые, увы, не были научными. И все же такой приоритет чего-то стоит.

Обычаи и правила жизни несуществующих народов! Казалось бы, они могут быть интересны в литературе лишь как антураж, нужны лишь в виде острой приправы к блюду, роль которого играет приключенческий сюжет или фантастическая, научная, этическая идея. Но тогдапочему столь многие детали из быта выдуманных людей прочно оседают в памяти?

Даже этнограф, если он специально не занимается малайцами, вряд ли сразу припомнит правила, которых они придерживаются при еде. И, наоборот, не всегда признает народ по описанию его способа готовить мясо.

Но достаточно почти что кому угодно услышать: «Установлено, что за это время не меньше одиннадцати тысяч человек пошли на казнь, лишь бы не подчиниться повелению разбивать яйца с острого конца», чтобы понять, о ком идет речь.

Это же о лилипутах Джонатана Свифта!

Верно. Лилипутах. Но разве это только о них? Там, где наука описывает, исследует, пытается объяснить генезис явления, увидеть тенденции его развития, там фантастика подхватывает и продолжает эти тенденции, порою превращает рисунок в карикатуру, порою возносит на месте дома дворец, чаще надстраивает одну из стен дома, чтобы мы яснее увидели прекрасные узоры или, наоборот, трещины на ней.

Аркадий и Борис Стругацкие создали в своей повести «Трудно быть богом» научно-исследовательский Институт экспериментальной истории. Егопосланцы на чужих планетах живут среди их обитателей, приняв их внешний облик, освоив одежду и традиции, и пробуют — очень осторожно — корректировать историю. Есть среди этих научных сотрудников, по крайней мере, один этнограф — Шуштулетидоводус, «специалист по истории первобытных культур, который сейчас работает шаманом-эпилептиком у вождя с сорокапятисложным именем».

Не знаем мы пока иных населенных планет, и этнографам хватает дел на земле, но Институт экспериментальной истории существует. Функции его выполняет научная фантастика. Пока это мысленные эксперименты; но ведь в практике человечества они всегда предшествуют модельным и натурным экспериментам. Впрочем, здесь и в принципе возможны только мысленные эксперименты — не поставишь же опыты на людях. А в распоряжении фантастов — миллионы, миллиарды, триллионы людей плюс парсеки пространства и тысячелетия времени.

Фантаст может как будто делать все, что хочет, не принимая во внимание даже собственные предыдущие рассказы.

Рэй Брэдбери рисует нам Марс то безлюдный и вымерший, то населенный, изображает марсиан то воинственными, то милыми и кроткими существами. То у него Марс колонизируют покинувшие Соединенные Штаты негры, причем после ядерной войнына Земле к ним присоединяются остатки белых американцев, то, наоборот, белые обитатели Марса, узнав о войне на Земле, срочно и поголовно возвращаются на старую родину.

Писатель сильнее, чем любые мифические боги, которые, по точному определению древних греков, все-таки не могут сделать бывшее — не бывшим.

Тем не менее есть правила игры, обязательные и для фантаста, особенно научного, конечно, но и «ненаучного» — тоже.

Книги пишут для людей, и книги должны быть интересны, должны волновать читателей, иначе эти книги не нужны. А чтобы в читателе проснулось волнение, произведение искусства обязано так или иначе отражать жизнь, воспроизводить действительность. И в самых фантастических по масштабам космических конфликтах мы узнаем земные беды и страсти. И фантасты уходят в глубины океанов и на чужие планеты лишь для того, чтобы на новой сцене новыми гранями заиграли старые драмы человеческой жизни. В том числе и те, которые изучает этнография.

На Земле встречались представители разных народов, отличающихся друг от друга, по существу, мелочами. В космосе могут встретиться два человечества, чуждые друг другу в бесконечно большей степени, разделенные не только расстояниями, но и химическим составом, средой обитания, размерами, бог знает чем еще. Фантаст поставил над иксом в земном уравнении показатель высокой степени, очистил эксперимент от мелочей.

И над этой пропастью существа, каждое прикосновение которых друг к другу чревато смертельной опасностью для обоих, соединяют в дружеском пожатии руки втяжелых перчатках скафандров. Это у Ефремова. И то же, в другой форме, у десятков других писателей: советских, польских, американских, японских.

Но бывает и иначе. Вот великолепный рассказ Роберта Шекли «Проблема туземцев».

На планету «Нью-Таити» прибывает космический корабль с переселенцами, странствующими уже пять поколений от звезды к звезде.

Их вождь произносит речь:

«На планете есть туземцы... и, как все аборигены, они, несомненно, коварны, жестоки и безнравственны. Остерегайтесь их. Конечно, мы хотели бы жить с ними в мире, одаряя их плодами цивилизации и цветами культуры. Возможно, они будут держаться дружелюбно по отношению к нам, но всегда помните, друзья: никто не может проникнуть в душу дикаря. У них свои нравы, своя особая мораль. Им нельзя доверять; мы всегда должны быть начеку и, заподозрив что-нибудь неладное, стрелять первыми!»

Спрятавшись за кустами, слушает эту речь единственный «туземец» Эдвард Дантон — американец, приехавший на планету на несколько месяцев раньше, ходивший здесь в набедренной повязке и как следует загоревший.

Его знание английского рассматривается как высокая способность к мимикрии, заявления о миролюбии — как черное коварство, попытки объясниться- как беспримерная наглость. В конце концов Дантон сумел запугать пришельцев, и те «помирились с туземцами». Одного лишь Дантону не удалось добиться: так и не смог он доказать никому, в том числе и любимой девушке, ставшей его женой, что он не туземец. Дантон стал предметом изучения антропологов и этнографов.

«Их внимание привлекли также исполинские статуи из песчаника на главном острове Нью-Таити, зловещие, колдовские изваяния, которые, увидав однажды, никто уже не мог позабыть (их вырубил сам Дантонво время своего отшельничества). Вне всякого сомнения, они были созданы некой пранью-таитянской расой, обитавшей на планете в незапамятные времена, которая вымерла, не оставив по себе следов».

Конечно, этот рассказ — острая сатира на расизм. Но не только на него. Концовка бьет по другим настроениям, бесконечно менее вредным и все же ошибочным: по идеализации «детей природы» и прочим стандартным способам восприятия конкретной и не принимающей шаблонных мерок действительности.

На Земле проблема контакта между культурами, взаимопонимания между народами, стоящими на разных стадиях развития, сама по себе достаточно остра. Перед человечеством стоит серьезнейшая задача — удержать в своей коллективной памяти богатства, накопленные всеми его разнообразнымикультурами. Взаимопонимания требует и еще более насущная задача — поддержание прочного мира.

На Земле оно возможно. Ну а в космосе?

Во множестве произведений ключом к взаимопониманию служит общий интерес к науке. В рассказах, повестях и романах другого рода люди разных планет объединяются для общей борьбы за справедливость и счастье.

Аркадий и Борис Стругацкие написали, по существу, цикл повестей на тему о контакте миров в разных его формах и о праве на вмешательство в чужую жизнь. В «Трудно быть богом» они ограничивали это право, оставляя за сотрудниками Института экспериментальной истории возможность наблюдения и — изредка — спасения отдельных лиц. «Обитаемый остров», напротив, стал гимном праву на вмешательство, праву на борьбу за «чужих».

Но вслед за тем мы прочли «Малыша» с его «закрытой цивилизацией», отказывающейся вступить в какой-либо контакт. В последней повести Стругацких о контакте -«Пикнике на обочине» — рассматривается ситуация, когда понимание невозможно в принципе. Чужая цивилизация оставила на Земле несколько районов со следами своего присутствия. Там горит в ямах «ведьмин студень»,смертельно опасный для людей, там зоны усиленного тяготения расплющивают в лепешку все, что в них попадает. Там смерть подстерегает буквально на каждом шагу. Но из этой же «полосы встречи» люди выносят вечные аккумуляторы для автомобилей. И есть там золотой шар, выполняющий человеческие желания...

От контакта, согласно этой повести, может быть польза, может быть вред, может быть то и другое, — это зависит от социального устройства каждой из контактирующих планет. Не может быть только взаимопонимания...

Что же это, отступление писателей, отречение от прежних идеалов? Нет. Смысл «Пикника на обочине» — в обращении к людям. Нам даже не показали тех, с кем не получился контакт. Это не люди. Не о них речь. Понять друг друга — и себя — должны земляне.

Исследуя старые предрассудки, фантасты всерьез занимаются и «предрассудками будущего». В неприязни людей к роботам, о которой писали Карел Чапек, А. Азимов, Е. Войскунский и И. Лукодьянов, Станислав Лем и многие другие, есть элементы расизма, и иногда описание вызванных этой неприязнью конфликтов — лишь средство по-новому заклеймить шовинизм. Но бывает, что фантаст исследует такой конфликт без оглядки на конкретные земные прецеденты. И тогда выясняется, что проблема взаимоотношений людей и машин может стоять очень остро. У ВладимираГригорьева люди сбегают от слишком заботливых роботов. Войскунский и Лукодьянов устраивают в одной из глав романа «Плеск звездных морей» войну части людей против высокоразвитых роботов (впрочем, за людей агрессивность по отношению к роботам прежде всего проявляют собаки). Поняв, что больше не нужны человечеству, роботы в романе коллективно кончают жизнь самоубийством. Фантасты открыли новые типы семьи на планетах, население которых делится не на два пола, а на три, четыре, пять и так далее. Но им не удалось сконструировать незнакомые нашей планете образцы семьи для двуполого человечества.

Моногамия, полигамия, полиандрия, групповой брак, промискуитет — человечество, по-видимому, проверило все возможные в принципе формы семьи, отбирая изних наиболее подходящие к данным условиям, и история не оставила фантастам неиспользованных вариантов.

Что касается вариантов социального устройства общества, то у многих фантастов пользуется большим «успехом» кастовая система древнеиндийского типа.

Любопытное общество нарисовал Р. Шекли в повести «Билет на планету Транай». Власть президента и министров ограничивается правом любого из граждан в любой момент уничтожить кого угодно из правителей, доходы граждан перераспределяются путем грабежа, государственный сборщик налогов действует тем же методом, преступлений нет, поскольку они таковыми не считаются. Впрочем, транайца, убившего слишком много своих сограждан, ждет смерть от руки одного из членов правительства, но безо всяких судебных процедур.

Разумеется, здесь (как часто в фантастике) перед нами своего рода сатирическая утопия: это, с одной стороны, карикатурное изображение отдельных черт американского общества, с другой — ироническая проекция в реальность прекраснодушных мечтаний некоторых анархиствующих идеалистов. В «Четырех четырках» Н. Разговоров описал марсианское общество, сложившееся, увы, после истребительной войны «физиков» против «лириков». Войны, в ходе которой «лирики» были побеждены, а из культуры планеты исключиливсякие следы их деятельности. Исчезли не только литература и искусство. Исчезли за ненадобностью даже домашние животные. Эта повесть не стала всего лишь остроумным откликом на нашумевшую дискуссию. Н. Разговоров сумел тонко показать реванш, взятый эмоциями в душах марсиан, с точным юмором продемонстрировал, что человек не может существовать без поэтического элемента в жизни.

Не случайно учебник нормативной грамматики на Марсе начинается со слов: «Все окружающее нас можно подразделить на одушевленное инеодушевленное, к одушевленному относим мы и подарки. Подарком называется вещь, задуманная вами и сделанная вами для другого». «Учение о подарках преподается с первого по восьмой класс». На изготовление подарков тратится большая часть свободного временимарсиан.

Человеческое тепло согревает их. И наконец происходит и внешнее возрождение «лирики».

Кстати, по Р. Шекли («Обмен разумами»), есть планеты, где по обычаю от подарков нельзя отказаться, как бы они ни были тебе неприятны. И в ходу, в частности, «серые дары» — предупреждения, и «черные дары», уничтожающие того, кому они поднесены. Но даже если тебе подарили кольцо в нос с прикрепленной к нему бомбой замедленного действия — деваться некуда, надо носить.

Можно особо поговорить о том, как представляют себе фантасты изменения в будущем тех нравов и обычаев землян, которые подлежат ведению этнографии, изменения, вызванные переменами в самих разных обстоятельствах человеческого существования. Вот один пример. Сейчас удлиняется реальный срок человеческой жизни. Над последствиями этого задумываются экономисты и министры, социологи и историки. И этнографы тоже.

А писатели начали примеряться к этой проблеме уже давно. Чапек написал пьесу «Средство Макропулоса», которая кончается отказом героев от возможности жить по триста лет. Бернард Шоу создал пьесу «Назад, к Мафусаилу» — по имени библейского персонажа, прожившего якобы несколько сот лет. Советские фантасты обратились к этой теме в самые последние годы. Один из героев Владимира Михайлова в силу сцепления случайностей остается вечно молодым. И его самого, и всех вокруг волнует мысль: как это отразилось на его психологии? Стал ли ондороже ценить свою жизнь, не превратился ли, грубо говоря, в труса — ведь теперь, погибнув, он потеряет бессмертие, сотни и тысячи лет, а не годы. Но бессмертный гибнет, спасая пытающегося покончить с собой старика, гибнет, не только отдавая свои бесконечные жизнь и молодость, но и унося с собой секрет бессмертия.

Человек победил смерть тем, что принял ее. А Лев Эджубов «открыл» планету Стинбу, где люди живут по две тысячи лет. Сначала они не знали об этом, потому что гибли в бесконечных междоусобицах, но потом истина была открыта, и один из гениев Стинбы заявил: «...люди должны бороться... но только за те идеи, срок жизни которых больше срока жизни борца. Когда мы жили тридцать-сорок лет, можно было сложить голову за чужую землю, за чужое счастье. Ноживущие тысячи лет рано или поздно поймут, что умирать надо только за то, что живет вечно».

Как жалеют обитатели Стинбы людей с их восьмидесятилетним сроком жизни! По первоначальному плану Стинбы, люди должны провести на ней два года. Узнав о ничтожной продолжительности жизни землян, стины решают закончить исследовательские работы за десять-пятнадцать дней!

А если жизнь станет не особенно длинной, но зато полностью безопасной и обеспеченной? Такой мир показывает нам Станислав Лем в «Возвращениисо звезд». Всему человечеству делают что-то вроде прививки от агрессивности; лишают человека психической возможности причинить вред кому бы то ни было. А техника уничтожает опасности транспортные и иные.

Казалось бы, это только хорошо. Но Лем обнажает перед нами отдаленные последствия «гениального» способа избавить общество от страха. Благодаря воздействию на плоть ограничили человеческий дух, мораль стала опираться на безусловные рефлексы. И безопасность человеческого тела обернулась опасностью для души. Человечеству нельзя терять смелость, возможность самопожертвования, нужны даже необузданные порывы — чтоб было что обуздать!

Очень важная способность фантастики состоит в том, что она не просто переносит земные конфликты в другие условия, но резко заостряет сами обстоятельства этих конфликтов.

Мы сталкиваемся с проблемами скученности городского населения, обеднения и уничтожения природы.

А Ф. Пол и С. М.Корнблат (роман «Операция «Венера») рисуют нам мир, в котором ступеньки лестниц административных зданий ночью превращаются в спальни для рядовых рабочих, процветающие чиновники еле поворачиваются в крохотных комнатках, двухминутный душ изпресной воды — явная роскошь, а «настоящее дубовое кольцо» ценится больше золотого. Ну, а ездят в педальных автомобилях: кончились запасы нефти. Не менее грустные черты придают этому миру американского будущего во многих своих рассказах Брэдбери, Шекли иАзимов. Стандартизация еды, строгая карточная система, деление всех граждан на разряды, имеющие строго заданные права и обязанности...

Перед нами мир, где трудно дышать и в переносном, и в буквальном смысле этого слова, — недаром герои Пола и Корнблатавыходят на улицу, сунув в нос фильтры. Для героев «Стальных пещер» Азимова сама мысль о том, что из одного города в другой можно пройти пешком, под открытым небом, кажется абсурдной. Ньюйоркцы описанного Азимовым будущего никогда не видят солнца,их пугает пейзаж, открывающийся за окном самолета. Азимов уверенно рисует целый комплекс связанных с новым образом жизни привычек, не знакомых нашим современникам.

«Стальные пещеры» — первый из цикла романов, объединенных содружеством двух детективов — человека и робота. В следующих романах цикла повествуется, в частности, об изменениях образа жизни на планетах, где сотни лет обитают немногочисленные переселенцы с Земли.

На одной из этих планет сложнейшей проблемой становится продолжение рода. Ее обитатели, окруженные роботами, постепенно приучили себя к одиночеству и с невероятным трудом переносят общество друг друга.

Нелегкое дело — написать этнографию будущего; но, по-видимому, и сами авторы этих пессимистических романов не слишком верят в свои прогнозы. И Рэй Брэдбери, автор «451° по Фаренгейту», книги о времени, когда жгут книги, все книги (451 по Фаренгейту — температура горения бумаги) — и порою вместе с их хозяевами, — заканчивает свою печальную повесть гибелью американскогообщества, дошедшего до крайней степени ущемления личности. Зато в живых остаются герои повести, посвятившие себя сохранению культуры,

Герои романа Пола и Корнблата улетают на Венеру. Работают над совместным решением проблем перенаселенной Земли и недозаселенных планет люди и роботы Азимова.

А самое, пожалуй, пессимистическое из всех произведений об обществе и быте американского будущего — маленький, всего на половину печатного листа, рассказ Уильяма Тэнна «Нулевой потенциал». Рассказ об обществе, которое сделало идеалом человека — посредственность, идеалом жизни — покой и привело к вырождению человечества.

«...Президент заявил: «Знаете, я заметил, что даже самый сильный лесной пожар рано или поздно выгорит. Главное — не волноваться».

«...вся система поощрений — в учебе, спорте и даже на производстве — была... приспособлена для вознаграждения за самые средние показатели и для ущемления в равной мере как высших, так и низших. Когда вскоре после этого иссякли запасы нефти, люди с полной невозмутимостью перешли на уголь». А позже «человек, истощив запасы угля, вернулся в обширные, вечно возобновляющиеся и неистощимые леса».

А затем окончательно деградировавший человек делается домашним животным у ставших разумными собак. Этот рассказ- ответ на воспевание в США посредственности в противовес «интеллектуализму», удар по культу Простого Американского Парня, который был особенно силен в недавнем прошлом, но и сейчас сохранил кое-какие позиции.

По версии Уэллса, в будущем возможно, наоборот, не усреднение человечества, а постепенное разделение его на резко отличные друг от друга виды. В «Машине времени» перед нами, с одной стороны, потомки эксплуататоров — нежные, красивые, не умеющие работать, лишенные умения мыслить элои и, с другой стороны, подземные труженики морлоки, для которых элои — мясной скот. Не будет ни того, ни другого, но фантасты уловили определенную тенденцию в развитии капиталистического общества. Для серьезного ее проявления нужны многие тысячи лет, а их история капиталистическому обществу не оставила. А некоторые советские фантасты пытаются предсказать хотя бы отдельные черты быта в будущем коммунистическом обществе. Иван Антонович Ефремов в «Туманности Андромеды» показывает новые взаимоотношения между мужчиной и женщиной, новые разновидности искусства. Е. Войскунский и И. Лукодьянов в «Плеске звездных морей» демонстрируют, в частности, спортивные игры будущего.

В«Попытке к бегству» А. и Б. Стругацких для людей будущего невозможен отказ в помощи, хотя бы они не понимали мотивов того, кто этой помощи просит.

Многое странно, смешно, неожиданно в конкретных деталях придуманного фантастического мира... Но сопоставление удачных фантастических произведений ясно показывает, что нельзя выдумывать что угодно и вымысел подчиняется строгим законам реальности — иначе он становится неинтересен. Приведенные в этой статье примерывзяты, часто наудачу, из разных областей фантастики, но они в равной степени демонстрируют эту истину.

Фантасты — мастера выдумывать; тут, как говорится, положение обязывает. И все-таки предложенные ими новые типы организации общества, удивительные обычаи и странные нравы не так уж удивительны и странны для тех, кто знает, какой диапазон обычаев и нравов существует и существовал на Земле.

Если фантасты придумывают «закрытые цивилизации», то аналогии им были на Земле. Достаточно вспомнить Китай или Японию, которые, по воле своих правителей, на целые столетия были закрыты для иностранцев.

И необычные искусства, предназначенные для осязания и обоняния, тоже не такая уж диковинка. Тонкости парфюмерии Переднего Востока на рубеже нашей эры вполне моглибы быть приняты «пришельцами» за признаки изощренного искусства. А скульптура предков нынешних эскимосов создана для того, чтобы ее воспринимали не только разглядывая, но и ощупывая.

Впрочем, бесполезно и безнадежно ожидать от фантастов, чтобы они сумели по-настоящему оторваться от почвы земных фактов. По-видимому, это невозможно с философской точки зрения. Но на этой почве они строят из земных кирпичиков новое здание. Здание, имеющее собственную ценность. Здание, с планами и деталями которого стоит знакомиться без пренебрежения и предвзятости. Я позволю себе напомнить слова Аристотеля о разнице между поэтом и историком: «...первый говорит о случившемся, второй о том, что могло случиться; поэзия более говорит об общем, история об единичном». Свифт, пожалуй, лучше всех показал, что это определение поэзии иногда годится и для фантастики.

Ну, а кроме того, настанет ведь день, когда земная этнография станет частью более общей науки, занимающейся народами всех обитаемых планет. И по отношению к «ксеноэтнографии» научная фантастика, может быть, займет место, какое занимает мифология по отношению к истории.

Даже если это преувеличение — с ним, я надеюсь, любители фантастики не будут спорить.

Бегло коснулся я лишь маленькой части «контактов» научнойфантастики с антропологией и этнографией. Можно было бы назвать гораздо больше примеров из каждого района этих контактов, да и самих районов на самом деле больше. Чего стоит хотя бы район магии!

Ни Рэй Брэдбери, ни Стругацкие, ни десятки других фантастов не устояли перед соблазном столкнуть XX век с колдунами и ведьмами. Кто из писателей объясняет чудеса телекинезом, кого занимает приложение научной терминологии к весело поданной чертовщине. Недавно вышедший на русском языке роман Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов» — своего рода кунсткамера фантастических идей. Тут и раздвоение личности, и телетранспортировка, и инопланетчики, собирающиеся покорить Галактику, и добрые старые феи, и путешествие во времени, и дух (что-то вроде привидения) Шекспира, и даже сам Шекспир, читающий лекции о том, он ли написал шекспировские пьесы. Я перечислил только малую часть всех деталей, которые, казалось бы, явно не подходят друг к другу «по резьбе». А роман удался, несоединимое скреплено человеческой любовью и дружбой, заботой о менее разумных, благодарностью и теплотой. Бессмысленно пересказывать содержание целого романа. Для меня он стал свидетельством того, насколько мало значат в фантастике сами по себе фантастические идеи рядом с тем, как использует их автор. И этнография здесь, конечно, уже ни при чем. Или, точнее, «при чем» — на равных правах со всем остальным, что создал на земле человек.

***

Фантастика — часть литературы. Может ли она что-нибудь дать науке? На этот счет давно и упорно спорят. Одни видят в фантастах пророков и провозвестников всего нового, что несет с собой научно-техническая революция. Другие оставляют за ними роль регистраторов научных гипотез, подбирающих крохи с чужого стола.

Кто же фантасты в своем отношении к научной истине? Нет, не они стоят у руля идущего к ней корабля. Большинство пророчеств не так уж удачно, и сбываются чаще всего наименее конкретные предсказания, а их легче всего сделать. Но у этих литераторов есть удивительное чутье на малозаметные, невыявившиеся тенденции развития общества, направления науки. Там, куда они привлекают ваше внимание, стоит поискать. И часто стоит бояться того, чем они пугают. Фантасты могут порою первыми почувствовать опасность какого-то явления — как канарейки, которых брали в шахты из-за особой чувствительности к рудничному газу. Или первыми, как петухи, приветствовать солнце. Как петухи, без которых солнце все равно взойдет. Но они не дадут его проспать.