Июнь 1932 года принес Говарду одно из самых сильных разочарований в его жизни. Друг Роберта по переписке Лавкрафт, после того как распался его брак, стал много путешествовать. Он обычно отправлялся в поездку весной, прихватив дешевый чемодан и вместительную клеенчатую сумку, в которых кроме одежды находились письменные принадлежности, дневник, небольшой телескоп, консервный нож и столовые приборы. Во время путешествия он старался как можно больше экономить, добираясь до места на автобусе и заранее, на тот случай, если в дороге кончатся деньги, покупая обратные билеты.

В тех местах, где у него не было друзей, которые могли бы его приютить, Лавкрафт останавливался в домах, предоставляемых христианскими союзами молодежи. Он сокращал расходы на прачечную, собственноручно стирая свои рубашки и нижнее белье, сам стриг себе волосы с помощью приспособления из двух зеркал, которое позволяло ему подровнять их сзади. Покупая дешевые продукты — хлеб и консервированные бобы, завтракая, обедая и ужиная в своей комнате, Лавкрафт умудрялся поддерживать свои силы завтраком за десять центов и ужином за пятнадцать. Он тратил на еду около двух долларов в неделю и один доллар на ночлег.

В мае 1932 года Лавкрафт отправился в путешествие на Юг. После того, как он навестил друзей в Нью-Йорке, он посетил Вашингтон, Ноксвилл, Мемфис, Натчез и Новый Орлеан. Из Нового Орлеана он прислал «Бобу-Два Ружья» письмо, в котором рассказывал об этой поездке.

Роберт был ошеломлен и подавлен. Трижды он приглашал Лавкрафта приехать к нему, обещая показать памятные исторические места в Техасе. И вот Лавкрафт останавливается не так уж далеко от Кросс Плэйнс, а он, Боб Говард, не может позволить себе оплатить даже поездку на автобусе, чтобы повидаться с ним!

Некоторое время Роберт тешил себя мыслью, что как только он наберет достаточную сумму, то сразу купит автомобиль и научится управлять им. Он мечтал отправиться со своим другом с Род Айленда в путешествие по любимому штату. Но после банковского краха у него практически не осталось сбережений, а то, что в течение месяцев он не мог написать рассказа, который удовлетворил бы издателей, усложнило его отношения с ними. И, что еще хуже, некоторые из этих людей стали пить, чтобы хоть как-то отвлечься от потрясения, вызванного Депрессией.

Издательство, что регулярно покупало у него рассказы о моряке Стиве Костигане, прекратило выпуск целого ряда журналов, оставив только «Сверхъестественные истории» и «Восточные истории» Фарнсуорта Райта, поскольку те имели достаточно надежный рынок сбыта. Несмотря на то что рассказы о Конане были явно многообещающими, ни один из них еще не был опубликован и, следовательно, Роберт не получил за них ни цента.

Не ожидая появления Лавкрафта, Роберт потратил те деньги, которые ему удалось наскрести, на поездку в Сан-Антонио и по местам, расположенным на границе между США и Мексикой. После этого он даже не смог принять приглашение Керка Мешбэрна погостить в выходные в Хьюстоне. Говард написал Мешбэрну, который иногда публиковал небольшие фантастические повести и стихи в «Сверхъестественных историях», а также сочинял рассказы для других журналов, письмо, в котором с восхищением отзывался о его творчестве. После этого Мешбэрн пригласил его и Хоффмана Прайса — еще одного писателя, публиковавшегося в «Сверхъестественных историях», — в Хьюстон. Но Говард из-за отсутствия денег был вынужден отказаться от заманчивого приглашения.

Прайс, которому тогда было чуть больше тридцати лет, имел разносторонние интересы: он успел побывать солдатом, писателем, автомехаником, фотографом, изучал культуру Востока. Он пытался удержаться на плаву во время Депрессии, сочиняя истории для журналов в Новом Орлеане. В отчаянии Говард послал Прайсу телеграмму, в которой сообщал, где можно найти Лавкрафта.

Никогда не встречавшийся с Прайсом и не переписывавшийся с ним, застенчивый Лавкрафт «решил, что не будет навязываться и представляться», но общительного Прайса это остановить не могло. Он отправился в трехзвездочный отель, где остановился путешественник, и пригласил его к себе. Там они провели много времени за беседами.

Так как скромных средств Лавкрафта не хватало на поездку в Техас, он в начале июля вернулся в Провиденс. Возвратившись, он обнаружил, что его тетя находится в глубокой коме. И вскоре получил письмо Говарда, где тот горько сокрушался, что не смог приехать в Новый Орлеан:

«Я пишу это письмо, ощущая глубочайшее унижение. В течение долгого времени самым моим горячим желанием — с тех пор как ты первый раз обмолвился год назад о том, что хотел бы увидеть Новый Орлеан... было повидаться с тобой и показать тебе мои родные края. Я собирался купить автомобиль... Но... банковский крах и ужасная ситуация в издательствах, помимо прочих обстоятельств, ввергли меня в ту же самую нищету, из который я было начал медленно и мучительно выбираться».

Друзья по переписке так никогда и не встретились, хотя до самой смерти Говарда они писали друг другу длинные письма, обычно очень теплые, иногда язвительные, но всегда проникнутые неподдельным интересом к собеседнику. Прайс был единственным человеком, который встречался с ними обоими, и одним из немногих, кто еще может рассказать об этих встречах.

Поклонники Говарда и Лавкрафта до сих пор горюют о том, что эти двое выдающихся людей так и не смогли пожать друг другу руки. Этот факт действительно достоин сожаления. Результатом их встречи могли бы стать оживленные беседы на самые различные темы, которые сохранились бы в письмах для последующих поколений. Однако нельзя говорить об этом с полной уверенностью.

Лавкрафт, всегда державшийся сдержанно и с достоинством, был приятным собеседником для кого угодно; однако вспыльчивый и увлекающийся, подозрительный Говард, крайне чутко реагировавший на малейшие признаки истинного или мнимого пренебрежения к себе, был гораздо менее предсказуем. Он мог бы почувствовать симпатию по отношению к худощавому, аскетического вида мудрецу из Провиденса, а мог бы и проникнуться к нему неприязнью. В свою очередь, тогда Лавкрафт мог замкнуться, и переписка между ними иссякла бы, как ручеек в летнюю засуху.

В конце 1932 года Роберт совершал короткие поездки на своем автомобиле, обычно вместе с матерью. Он осматривал окрестности вокруг озера Лэйк Браунвуд, образовавшегося в результате запруды в дельте реки Пекан. Он говорил Смиту и Винсону о том, что ему хотелось бы построить домик на берегу озера и выращивать овощи и фрукты. Однако эти мечты рассеялись, подобно утреннему туману.

После Дня благодарения Говард и Линдсей Тайсон побывали на футбольном матче между командами колледжа Говард Пэйн и Юго-Западного университета. В порыве вдохновения он описал этот матч на трех страницах в письме Лавкрафту, которого спорт совершенно не интересовал.

Говард постоянно спорил с Лавкрафтом об относительной значимости умственного и физического развития человека. Мудрец из Провиденса признавал, что тело должно быть здоровым, но презрительно относился к привычке обывателей тратить целые часы, наблюдая за спортивными соревнованиями в качестве болельщиков. Лавкрафта, как и многих других мыслителей, раздражало, что люди попусту расходуют драгоценное время, которое могли бы посвятить развитию своих умственных и творческих способностей.

Несмотря на то что Лавкрафт не имел в виду лично Говарда, его сверхчувствительный друг по переписке упорно принимал все подобные утверждения на свой счет. В ответном письме Говард яростно доказывал, что физическое развитие важно для любого человека, который, подобно ему самому, вынужден был время от времени выполнять тяжелую физическую работу, например, таскать тяжелые снопы сена или задавать корм животным. Хотя, на самом деле, Говард не был особенно искусен в обращении с инструментами и не слишком много работал дома и в саду.

Спор разгорался, так как Лавкрафт с абсолютным равнодушием относился к увлечениям обывателей, а Говард обижался на то, что его друг делает абстрактные обобщения. После одного особенно резкого ответа на доводы Лавкрафта Говард попытался исправить свою ошибку:

«Дело в том, что я писал это письмо, пребывая в том ужасном состоянии духа, которое иногда — к счастью, не очень часто — прямо-таки наваливается на меня. Если мной овладевает такое настроение, я не вижу впереди ничего хорошего, и основное чувство, которое я испытываю в такие моменты, — это слепая, бешеная ярость, направленная на все, что оказывается на моем пути. Хотя это, конечно, не означает ненависти к какому-то конкретному человеку. В такое время я — никудышный и невежливый собеседник. В такие периоды я стараюсь избегать любых контактов с людьми, чтобы не оскорбить кого-то своим поведением...»

Говард считал, что подобная смена настроений досталась ему в наследство от кельтских предков, но вряд ли его ирландские предшественники отличались столь же буйным нравом.

Несмотря на то что Лавкрафт, который был необычайно тактичным и предупредительным по отношению к людям, обычно забывая их выходки, никогда не опускался до злобных или язвительных насмешек над своим другом по переписке, «Боб-Два Ружья» продолжал принимать многие из его замечаний на свой счет и приходил из-за этого в ярость. Надо сказать, что Говард вообще все воспринимал близко к сердцу и в ряду его многочисленных добродетелей не числились объективность и беспристрастие.

[Два отрывка из разных мест из статьи «Любовь и одиночество», том «Врата Империи».]