Андрей Васильевич Саломатов — коренной москвич, родился в 1953 году. Учился в Московском геологоразведочном институте, закончил Художественное училище им. 1905 года (факультет станковой живописи). Пишет детские книги и довольно жесткую авангардную прозу для взрослых. Лауреат премии журнала «Знамя» «За установление приоритета художественности в литературе» (1994) и премии «Странник» (1999) за рассказ «Праздник». В 1999 году во Франции вышла его книга «Синдром Кандинского» на французском языке.

Ты много пишешь для детей. Существуют ли какие-то специфические правила написания детских книг, а если существуют, то руководствуешься ли ты этими правилами? Должен ли детский автор обладать особым мастерством и умением? Прокомментируй, пожалуйста.

На мой взгляд, специфических — не существует. Стараюсь рассказать занимательную, веселую историю, чтобы удержать медленно читающего ребенка за книжкой. То есть, интересно должно быть на каждой странице. Дети не читают то, что их не захватывает сразу, и авторы, пишущие для детей, должны об этом помнить. Нудить не надо.

По поводу «особого мастерства» — нет никакого особого мастерства. По долгу службы мне приходилось читать рукописи авторов, пишущих для детей. Многие чересчур увлекаются морализаторством, другие начинают невозможно сюсюкать, третьи забывают придумать собственно историю, четвертые — не умеют ее придумать, у пятых она есть, но в ней не происходит ничего необычного, у шестых история настолько невероятная, что не веришь с самого начала, а потому не хочется читать дальше, у седьмых абзац для двухлеток может соседствовать с энциклопедической статьей. Есть такие авторы, у которых (я перечислил далеко не все) присутствуют все эти несчастья. Если помнить об этом, можно написать вполне приличную детскую книжку. Стало быть, «особое мастерство» — это всего лишь понимание, для кого и зачем ты сел писать.

Как тебе удаётся сочетать работу в детской фантастике с «деланием» серьёзной, взрослой литературы? Вещи для детей у тебя получаются весёлыми, а взрослые книги — грустными, порой безысходными. Как автор таких пронзительно-горьких вещей, как: «Девушка в белом с огромной собакой», «Праздник», «Время Великого Затишья» ухитряется трансформироваться в детского писателя–оптимиста и наоборот?

Очень просто. При переходе от веселой детской книжки к «серьезной» взрослой я не испытываю никаких трудностей. Дети невинны, и у меня нет к ним никаких претензий (невинность — это незнание), поэтому книжки для детей получаются добрыми (надеюсь). Если точнее — им еще рано предъявлять претензии. Взрослые (персонажи моих опусов) тоже по большей части невинны — герои повести «Время великого затишья» не способны оценить мир, в котором они обитают. В моих взрослых вещах нет плохих людей, зато много слабых и несчастных, попавших в одну из ловушек судьбы, коих расставлено великое множество на жизненном пути каждого человека. Но фатальная безысходность некоторых моих вещей – тоже, по сути, не претензии (не имею права), а в каких-то случаях — упрек в незнании, в нежелании знать, но чаще — сочувственная реплика человеку, самой судьбой помещенному в дикие условия. «Девушка в белом» и «Время великого затишья» — это кармические трагедии, а коль так, какие могут быть упреки и претензии. Когда в юности в первый раз прочитал «Тиля Уленшпигеля», я возненавидел рыбника и радовался наказанию — сумасшествию. Перечитав книгу будучи уже взрослым, я пожалел его. Преступник всегда одновременно и жертва — собственной глупости и жадности, мстительности и собственной маленькости, а стало быть, достоин жалости. В душе у него геенна огненная, которая есть источник непреходящей боли, и в этом его трагедия. Маленький же человек всю жизнь носит в себе страх, даже если внешне это никак не проявляется. Это, прежде всего, боязнь не соответствовать законам джунглей, по которым он живет, страх перед завтрашним днем («В поте лица будешь добывать хлеб свой»), страх перед одиночеством, страх показать свой страх, и самый главный страх — перед миром загадочным и необъяснимым. Когда-то Спиноза написал, что Бог не добр и не справедлив, он целесообразен. Мне кажется, я уже понял закон целесообразности и могу для себя объяснить любую, даже самую страшную человеческую трагедию, которая по божественному замыслу таковой не является. (Уточняю: я — атеист). А насчет трансформации в «писателя-оптимиста» сообщаю: я не считаю и не ощущаю себя ни оптимистом, ни пессимистом. Я, скорее, свидетель, наблюдатель.

Кстати, я где-то вычитал, что «Девушка в белом с огромной собакой» — это твоё любимое произведение. Может быть, скажешь несколько слов об истории создания этой повести?

«Девушку в белом» я написал на излете своей художнической карьеры. Писал ее две недели (она маленькая), одновременно в мастерской рисовал к празднику плакат — «святую» троицу (Ленин, Маркс, Энгельс). Кисточкой помашу, присяду к столу, пару абзацев напишу. Закончил и плакат (два метра на три), и повесть в один день. После того, как напечатал ее на машинке, ко мне заехал Вадим Каплун, попросил почитать и тут же оставил ее в метро на скамейке. Хорошо, что остался еще один экземпляр. Это был 1986 или 87 год, предлагать такую мрачную вещь было некуда, и она несколько лет провалялась в шкафу. И только в 1990-м вышла в альманахе «Детектив и политика» у Юлиана Семенова (я работал в нем). С нее начинался номер, повесть не имеет отношения ни к детективу, ни к политике, и Юлиан Семенов устроил зав. отделом прозы — Стояновской — хороший разнос. Но, когда прочитал повесть, поздравил меня и дал кличку — Писатель. Но люблю я свою повесть, разумеется, не поэтому. В ней описаны реально существовавшие рестораны и пивные того времени с реально существовавшими персонажами — завсегдатаями. И домик на Малой Ордынке стоит там до сих пор, и пили в нем много, и нескольких человек из тех, кто там появлялся, уже нет в живых. В своей описательной части повесть является физиологическим очерком, наподобие очерков Гиляровского. А насколько она интересна с литературной точки зрения — не мне судить.

Детская аудитория более-менее обеспечена книжными изданиями твоих произведений. «Цицероны» и другие твои детские вещи выходят довольно регулярно. А когда мы, взрослые почитатели Андрея Саломатова, сможем подержать в руках твою новую книжку? Если не ошибаюсь, кроме психологического детектива «Чёртово колесо», изданного в 1999-м году, больше у тебя книг для взрослых в России не выходило. Есть ли какие-то сдвиги в этом направлении? Куда смотрят издатели?

Дело в том, что я почти не занимаюсь пристраиванием своих взрослых вещей, хотя недавно в издательство «АСТ» предлагал сборник, якобы фантастики. Сам понимаешь, к фантастике мои вещи причислить трудно, они просто не ложатся ни в одну из существующих серий. Короче говоря, я оказался сидящим между двумя стульями. Фантасты мне говорят, что это не фантастика, издатели прозы пугаются и обзывают мои опусы «фантастической чернухой». К тому ж, у меня мало написано для взрослых, и все вещи очень разные. Хотя, не так давно мне предложили издать книгу в престижной прозаической серии (пока не скажу, в какой), ведутся переговоры, уже написано предисловие. Состав книги: «Синдром Кандинского», «Девушка в белом», «Время великого затишья», «Танатос» — нигде не публиковавшаяся повесть, «В будущем году я буду лучше», «Улыбка Кауница», «Мыс дохлой собаки», «Кокаиновый сад» — нигде не публиковавшийся рассказ, «Праздник». Надеюсь, книга появится. На то, чтобы писать для взрослых больше, у меня нет денег — живу в состоянии перманентного безденежья.

Ты – художник по образованию. Это как-то помогает тебе в литературном творчестве?

Я легко перешел от красок к чернилам. В основе того и другого лежит один и тот же принцип, задействован тот же механизм — передача состояния души, природы посредством красок или слов. Живопись фиксирует степень внутреннего напряжения субъекта или объекта в один из моментов времени, литература показывает то же самое в развитии. Вспомните «Демона» Врубеля, или «Мадонну» Рафаэля, или девушку с картины Левитана «Осень» (расположены в порядке убывания напряжения). Там все уже есть: композиция, сюжет, эмоциональная нагруженность пространства. Включите воображение, наполните эти персонажи соответствующими переживаниями и вы получите литературное произведение. Другими словами, картина — это зазипованный рассказ. Поэтому, конечно же, помогает. Я часто слышу внутри себя музыку, которую еще пока никто не переложил на нотную бумагу. Особенно это связано с состояниями природы. Поэтому я люблю «Времена года» и Чайковского, и Вивальди. В музыке действует тот же принцип, и я очень жалею, что в свое время не получил музыкального образования.

Удовлетворяет ли тебя, как профессионального художника, оформление твоих книг для детей? Не хотелось бы самому их проиллюстрировать?

Далеко не всегда. Вообще, качество иллюстраций в последние годы сильно упало, и этому есть простое объяснение — желание издателей затратить на книгу как можно меньше денег, выпустить ее побыстрее и — приход в издательское дело большого количества непрофессионалов и людей, у которых просто отсутствует вкус. Тем не менее, сам не собираюсь этого делать. Во-первых, я давно потерял квалификацию как художник. Рисовальщик должен рисовать каждый день, как скрипач — играть на скрипке. Это не пинг-понг, взял ракетку через десять лет, и получается. Во-вторых, в оформлении книги есть своя специфика, научиться можно быстро, но будучи художником. В-третьих, нет времени, и постоянная необходимость зарабатывать на хлеб не дает возможности отдаться такому мало оплачиваемому делу. Иллюстратор моих книг — Илья Трефилов — талантливый художник, но опять же из-за необходимости зарабатывать и нехватки времени часто халтурит. Печально. Обидно. Но что тут поделаешь?

Ты пишешь детские книги, потому, что: а) любишь писать для детей; б) любишь детей; в) зарабатываешь этим на жизнь; г) есть другая причина.

а) Мне нравится писать для детей, особенно, когда они говорят мне, что у меня это получатся — хороший стимул. Мой сын — Андрей Саломатов младший — до пятнадцати лет цитировал «Цицерона» и очень удивлялся, когда я спрашивал, откуда это?

б) Я люблю детей, особенно с хорошим кетчупом и майонезом. А если они умненькие, то можно и без кетчупа.

в) Я зарабатываю этим на жизнь, хотя тиражи сильно упали, соответственно и гонорары тоже. Сейчас в издательстве «Дрофа» у меня вышло собрание сочинений — 9 книг, из них три — новые, но жить на эти деньги невозможно.

г) Есть другая причина. Для написания взрослой вещи нужно больше времени и сосредоточенности, а детские книжки я пишу легко и посмеиваясь. Правда, сейчас у меня нет возможности писать и для детей.

Андрей, ты — участник легендарных малеевских семинаров. Может быть, расскажешь какой-нибудь особо запомнившийся тебе эпизод (смешной, грустный, необычный и т.д.) из тех времен?

В конце восьмидесятых мы ездили на Всесоюзный семинар молодых писателей-фантастов в Дубулты. Как-то утром, после серьезной ночной попойки с братьями-фантастами, мы с Вадимом Каплуном забрели в Майори в пивной ресторанчик, где благополучно и похмелились. После этого мы купили по ананасу и по берегу моря пошли в пансионат. Выглядело это так: сверху — чистое, голубое небо, внизу — свинцовое море с ослепительно белой корочкой льда у берега. Мы шли по желтому песчаному берегу, и, на сколько хватало глаз, у кромки воды доверчиво бродили фантастические белые птицы — лебеди, остановившиеся здесь перед большим перелетом. Мы с Вадимом идем благостные, с ананасами в руках и неторопливо беседуем о чем-то приятном. В какой-то момент мы заметили, как же нам и вокруг нас хорошо. После этого мы договорились вставлять эту картинку везде, где только возможно. Она есть в моей повести «Синдром Кандинского». Я тогда работал главным редактором издательства «Джокер», Каплун — верстал нам книжки. Мы с ним тайно вставили абзац с описанием нашего кайфа в несколько детективов самых разных авторов — переводных. Представляю удивление внимательного читателя детективов, который обнаружил у совершенно разных авторов абсолютно одинаковое описание прогулки по берегу моря двух человек с ананасами. Один — небольшого роста с рыжей, клочковатой бородой (я), второй — худой, под два метра и в очках (Вадим).

Как получилось, что повесть «Синдром Кандинского» вышла книжным изданием именно во Франции?

После того, как повесть вышла в журнале «Знамя» и получила премию «За утверждение приоритета художественности в литературе», мне позвонила из Парижа хозяйка литературного журнала «Belles-lettres», она же — очень хороший переводчик поэзии — Кристина Зейтунян-Белоус. Ей понравилась повесть, и она предложила перевести ее на французский, чтобы потом издать. Я не сопротивлялся ни одной секунды. Правда, переводила все же не она. Издатель поручил это своей переводчице. Издательство Жаклин Шамбо — небольшое, и из русских авторов там выходили книги только четырех писателей: Бунина, Набокова, Пелевина и моя.

В 1993 году в интервью, данном журналу «МЕГА» ты достаточно скептически оценивал будущее отечественной фантастики. Тогда ты сказал: «Жанр потихоньку исчезает». Как оцениваешь положение дел нынче?

Я не помню, что я там спьяну наговорил в 1993 году, но попытаюсь высказаться сейчас. Почти все, что было написано в этом жанре в конце 19-ого и первой половине 20-ого веков стало классикой. Как ты понимаешь, подавляющему большинству фантастических текстов написанных в конце 20-ого и начале 21-ого веков это не грозит. И это понятно — количество пишущих выросло в сотни раз. Писать — наука несложная. Невзыскательных читателей в сотни, а то и в тысячи раз больше, стало быть, во столько же больше и тиражи книг, написанных для подобных читателей. Из этого вытекает, что выгоднее писать для невзыскательного читателя, что многие и делают. Вкладывать столько же, а то и больше сил в более серьезные сочинения, которые не приносят денег, а часто и известности — прерогатива и судьба подвижников, часто сумасшедших, но всегда более образованных людей, чем авторы чтива. (Сразу оговорюсь: себя я к таковым никогда не причислял и не причисляю — я вообще здесь случайный человек) Это игроки в бисер, чем они и небезосновательно гордятся. Фантастика же давно отказалась от нужной и благородной, на мой взгляд, миссии — популяризации науки, но так и не вошла в разряд «изящной словесности». Сейчас это чистая развлекаловка. Попытки советских фантастов облагородить фантастику ничего не дали, да собственно и причина облагораживания была другой — авторы просто пытались спрятать за нереальностью свои вполне реальные претензии к существующему тоталитарному режиму. Сейчас 99 процентов этих сочинений, писанных авторами с учетом цензуры и довыхолощенных цензурой, невозможно читать без скидки на время. Сегодня редчайшие попытки использовать этот жанр, чтобы сказать что-то значительное, невозможно выловить в океане фантастических текстов для невзыскательного читателя. Претенденты на звание «игрока в бисер» это понимают, поэтому сразу отказываются от таких попыток и самовыражаются в традиционной прозе. Остаются сочинители историй про космические путешествия, которые прекрасно понимают, что и для кого они пишут. Вот здесь-то и зарыта собака. Если авторы, работающие в традиционной прозе, имеют в своем арсенале широчайший диапазон человеческих чувств, мыслей, побуждений, то есть, все то, что человечество накопило за тысячелетия, бесконечное число комбинаций из бесконечного числа феноменов, то фантасты, в качестве объектов для рассмотрения, оставили себе лишь космос и несколько простых схем: завоевание землянами других миров, завоевание инопланетянами Земли и т.д. К нам прилетели, или мы полетели — не важно. Как в детективе: в одном — Вася убил Петю, в другом — Коля убил Сережу. В обоих романах убийцу нашли. Разница — ноль. Только на одном убитом были трусы в цветочек, а на другом — в горошек. Так и в фантастических романах: Джон полетел на Луну, Михаил — на Марс, Николай — в другую галактику, но там же больше ничего не происходит, если не считать количества истребленных животных, аборигенов или главных героев. Думаю, скоро наступит время, когда читателю будет все равно, чей и под каким названием покупать роман. А какая разница? Горделиво называя свои тексты «НАУЧНАЯ фантастика», в гордыне своей фантасты зачем-то отпихнули от себя разных там колдунов с вампирами. Тем не менее, под маркой «научная фантастика» издаются опусы, по сравнению с которыми космогонические мифы аборигенов Австралии — докторская диссертация. Я не собирался говорить обидные слова в адрес писателей-фантастов и фантастики (ты, Ларионов, меня спровоцировал), но читая то, что выходит (а приходится и редактировать), невольно приходишь к такому выводу. В общем, господа фантасты и издатели фантастики, вы сами всеми силами подтверждаете мнение критиков литературы о том, что фантастика — низкий жанр, а потом обижаетесь и даже огрызаетесь. Но, в общем, к фантастике я отношусь хорошо и радуюсь, если попадается интересный, умный текст. Скорее всего, я слишком уж много требую — хороших вещей в любом жанре всегда мало, а я имею в виду общий фон. Думаю, что фантастика никуда не денется и будет существовать всегда, как и все остальные жанры. Прости, Володя, если разочаровал.

Ты по-прежнему не считаешь себя фантастом? Вот твои слова из интервью: «Я не пишу фантастики. Я пишу странную прозу». Ведь печатаешься-то в журналах фантастики: когда-то в «МЕГЕ», теперь — в «Если». (Я догадываюсь, в чем тут дело — не придумано еще подходящего для произведений Саломатова специального журнала.)

Я считаю себя детским автором, пишу сказки, но современные, с учетом изменившихся интересов детей. Была бы возможность, я писал бы много взрослых вещей, мне это интересно. Сейчас пишу их быстро и даже не перечитываю, потому что перечитывание втянет меня в переделывание. Самому неприятно, когда вижу, насколько мои тексты неряшливы. Фантастом себя не считаю, но не из пренебрежительного отношения к фантастике. Я и «Колыбель для кошки» не считаю фантастикой, и «Мастера и Маргариту» — тоже. Это хорошие романы, а к какому жанру их причисляют — меня не волнует. Просто я никогда не сортировал литературу по жанрам. Мне, например, нравится (извиняюсь) любовный роман Брюсова «Огненный ангел», детектив Умберто Эко — «Имя Розы», историко-приключенческий роман Майринка «Ангел западного окна» и т.д. Если мои вещи печатают в журнале «Если», значит, находят их достаточно фантастическими. Я ничего не имею против.

На кого из современных отечественных авторов (не обязательно фантастов) читателям, по твоему мнению, следует обратить внимание.

В последнее время я мало слежу за тем, что нового появляется в журналах. Почти не читаю художественной прозы. Читаю Станислава Грофа, Коран, Упанишады. Не уверен, что нужно следить за тем, что выходит, пропускать через себя весь этот поток тысячу раз описанных событий, переформулированных идей и плохо пережеванных мыслей. Появится что-то стоящее, я услышу и прочитаю. А обращать внимание нужно на то, что давно уже написано. Сегодня молодые люди могут читать то, что в наше время невозможно было достать или было запрещено. А стоящего написано так много, что хватит на полтора десятка лет. Мне лично нравится огромное количество авторов и перечислять их не имеет смысла – займет слишком много места. Назову лишь несколько, чтобы обозначить круг — Гамсун, Гоголь, Гессе, Гофман, Кафка, Майринк, Борхес, По и так далее, и тому подобное.

Андрей, как ты относишься к Интернету (электронной почты, как я убедился, у тебя нет) и к тому, что в Сети выкладываются тексты твоих произведений?

Прекрасно отношусь к Интернету. С появлением персонального компьютера мир так изменился и так стремительно продолжает меняться, что прогнозировать будущее сегодня — дело безнадежное. Но мне кажется, что самым сильным наркотиком второй и третьей третей 21-го века будет виртуальная реальность. Ужасно жалею, что не смогу посмотреть, как будет выглядеть мир через пятьдесят лет. Первый век в цивилизованных странах ничем не отличался от пятнадцатого. Из 19-го века человечество скакнуло совершенно в другой мир — 20-й век. Начало и середина 21-го века — разные миры.

Я нормально отношусь к тому, что мои вещи появляются в Интернете. Для того и писано, чтобы читали. А денег мне за них так и так не платят. Иногда, правда, бывает стыдно. В «Русском переплете» вывесили мой текст с большим количеством моих же ошибок. Текст не вычитан, как я набирал его, торопился, так и дали. А в остальном, нехай висят.

Чем занят, над чем сейчас работает Андрей Саломатов?

Сейчас пишу сценарий художественного фильма для режиссера Тиграна Кеосаяна. Это государственный заказ, сниматься будет на Мосфильме. Политический детектив в духе «Семнадцати мгновений весны», о дружбе трех разведчиков. Начал новую повесть для детей, написал два листа, и перебили. Когда теперь вернусь, не знаю. Год уже мечтаю сесть за роман (или повесть) для взрослых — интересная идея: мистико-фантастический фон и очень реальное наполнение. Экзистенциальная штучка, прошу прощения за нехорошее слово. Годик бы посидеть, слабал бы.

Андрей, как ты относишься к товарищу Бахусу?

Уважаю.

Андрей, какие женщины тебе больше нравятся?

Добрые.

А писатели?

Мертвые.