Данная рубрика посвящена всем наиболее важным и интересным отечественным и зарубежным новостям, касающимся любых аспектов (в т.ч. в культуре, науке и социуме) фантастики и фантастической литературы, а также ее авторов и читателей.
Здесь ежедневно вы сможете находить свежую и актуальную информацию о встречах, конвентах, номинациях, премиях и наградах, фэндоме; о новых книгах и проектах; о каких-либо подробностях жизни и творчества писателей, издателей, художников, критиков, переводчиков — которые так или иначе связаны с научной фантастикой, фэнтези, хоррором и магическим реализмом; о юбилейных датах, радостных и печальных событиях.
Наиболее же развёрнутое мнение из тех, что удалось найти, высказано французским литературоведом, известным исследователем советской фантастики, выходцем из семьи советских эмигрантов Леонидом Геллером в монографии «Вселенная за пределом догмы: Размышления о советской научной фантастике», вышедшей в 1985 году в Лондоне. Владимиру Савченко в этой монографии посвящена целая глава.
Привожу соответствующие фрагменты из неё в отдельной статье.
В 1959—60 гг., когда процветала еще ’’ближняя” фантастика, а инерция стереотипа уже захватывала новорожденную утопию, в свет вышли несколько рассказов и одна повесть Владимира Савченко. Молодой инженер, специалист по полупроводникам сразу же вышел в первый ряд советских фантастов. С тех пор Савченко своими регулярными, хотя и довольно редкими вторжениями в литературу неизменно возбуждает интерес критики и читателей. Ему отведен отдельный том в 25-томной ’’Библиотеке современной фантастики” — честь, которой удостоились из советских писателей еще только И. Ефремов и братья Стругацкие.
На фоне еще не вполне осознавшей себя научно-фантастической литературы первая книга Савченко выделяется своей сдержанностью стиля и заботой о деталях, но прежде всего — своей тематикой. Именно Савченко вернул советской НФ тему эйнштейновского парадокса времени. Тогда, когда большинство писателей захлебывалось от восторга перед беспредельностью человеческого разума, Савченко описал во ’’Второй экспедиции на Странную планету” такую инопланетную форму мыслящей жизни, взаимопонимание с которой практически невозможно.
Повесть же ’’Черные звезды” предваряет целую линию в НФ, посвященную размышлениям о нравственности науки.
В повести рассказывается о том, как советские и американские ученые одновременно и независимо друг от друга делают капитальное открытие: лабораторным путем получают идеальное ядерное вещество, состоящее из нейтронов: ’’нейтрид” , устойчивый против всех химических и физических воздействий. Но если в СССР открытие находит применение в мирных целях — создание сверхпрочной брони для реакторов, непробиваемой оболочки для космических ракет и пр., — то американцы первым делом строят из нейтрида пушку для стрельбы по отдаленным целям. Кровожадный генерал, заведующий работами, мечтает о войне в космосе, но, по счастью, завод, изготовляющий нейтридные снаряды, взрывается. Похожий взрыв происходит и в советской лаборатории — дело в том, что при облучении мезонами нейтрид превращается в антивещество. Новое великое открытие стоит жизни двум исследователям (при взрыве американского завода погибает целый городок с 700 жителями — так провидение наказывает милитаристов!), но их товарищи продолжают работу и достигают цели; симпатичный же американец, разгадавший причину взрыва, решает утаить от своих работодателей открытие, сохранив его для прекрасного будущего.
Как мы видим, в повести очень сильно влияние шаблонов памфлетной литературы. Вся американская сюжетная линия карикатурна, советская наука выступает в ангельском облачении, концовка полностью отвечает стандартам светлой научно-технической утопии. Тем не менее, важно в книге не это. В ее основной части подробно нарисована жизнь исследовательской лаборатории, ’’будни открытия” , неудачи, разочарования, ход мысли ученых, — и это сделано безыскусственно и увлекательно; Савченко удалось даже показать довольно убедительные портреты героев, пользуясь, — пожалуй, впервые в НФ — рецептами ’’молодой прозы” [см. примечание ниже (*)]. И главное, в ’’Черных звездах” отчетливо проступает реальная и значительная проблема — проблема своевременности научных открытий: Савченко говорит о том, что люди, общество, наука еще не готовы к обузданию случайно найденной силы.
В ’’Черных звездах” проблема повернута к нам своей очевидной, легко разрешимой стороной: это американцы виноваты в плохом применении новой силы, мы давно готовы к ней, способны с ней справиться, а атомное оружие делаем только в интересах безопасности всего мира.
И все же о случайности в науке — а с ней связаны и вопрос о несовпадении темпов научного и общественного развития, и вопрос об ответственности за результаты открытий — сказано вполне однозначно. Чувствуется, что для писателя проблема более универсальна, чем сказано в книге, что памфлетная схема служит, если не простой уловкой, то данью простейшему способу организации темы.
(*) В одной из предыдущих глав монографии Л. Геллер привёл одно из многочисленных интересных рассуждений-подводок к анализу конкретных произведений советской фантастики. Привожу здесь один из таких фрагментов, чтобы более понятной была ссылка на "молодую прозу" в ходе анализа повести В. Савченко.
Уже в 30-х гг. А. Беляев полагал, что достигшие совершенства люди коммунизма будут мало понятны современному читателю, и находил нужным оживлять их мелкими слабостями. В период расцвета ’’ближней” НФ тиражный рекордсмен В. Немцов особенно часто пользовался этим простым способом, но явные следы его мы обнаруживаем у всех ближних фантастов, и у многих утопистов.
Мы снова видим, как смыкается круг: советская утопия оказывается совсем рядом с фантастикой ”на грани возможного”, рядом с производственным романом, остается плотью от плоти соцреализма.
Итак, по своим качествам, способу их сочетания, — моделирования психологического рисунка, — по характеру своего отношения к окружению и воздействию на него, герой утопии совпадает с идеальным литературным типом соцреализма. Это как нельзя более естественно: утопия, ’’ближняя” НФ, производственный роман говорят о том же положительном герое, и не могут не пользоваться теми же клише. Тем не менее, разница — кажущаяся незначительной, на деле достаточно важная, — есть. Она не в самих героях, а в структуре их взаимоотношений. В литературе соцреализма герои соотносятся между собой согласно определенной иерархической схеме, отражающей структуру советского общества; ее, как правило, избегают утописты. Герой утопии пользуется сравнительно большей свободой, которая проявляется в определенных ситуациях, а потому мы возобновим разговор на эту тему в главе о ситуациях.
Для того, чтобы сделать шаг в поисках истинно живого литературного героя нужно было сломать канон положительного героя, а в НФ — оторваться от старой утопической традиции.
Сначала В. Савченко в ’’Черных звездах” , и почти в то же время братья Стругацкие первыми подошли к новому решению. Кажется несомненным, что у них был общий литературный источник.
В 1956 г. в журнале ’’Юность” появилась повесть ’’Хроника времен Виктора Подгурского” ; ее автору, Анатолию Гладилину был 21 год. Повесть Гладилина открывает целую серию произведений молодых писателей, сгруппировавшихся главным образом вокруг ’’Юности” . Писателей этих называют обычно ’’четвертым поколением” , а их книги — ’’исповедальной прозой” .
Молодые писатели — А. Гладилин, А. Кузнецов, В. Аксенов, А. Битов, В. Войнович, Э. Свирский — откликнулись на призывПомеранцева: давать в литературе не только проповедь, но и исповедь. Они составили первое большое литературное направление ’’оттепели” .
’’Исповедальная проза” рассказывает о том, что по-настоящему близко ее авторам: о современной молодежи, входящей в жизнь и выбирающей место для себя.
Во всех книгах писателей четвертого поколения один герой: молодой человек, как правило, из интеллигентской семьи, окончивший школу (реже — университет) и не знающий, что ему делать дальше. Это обычный парень, весельчак, спортсмен, любитель джаза и современной живописи, интересующийся модой, хорошо начитанный и умеющий спорить. Он честен и правдив, но очень наивен, он переживает первую любовь, как катастрофу, и первые столкновения с действительностью, как крушение мечты. Слабостей у него не перечесть; он охотно дерется и пытается устраивать попойки; он любит казаться циником и часто попадает впросак из-за своего чрезмерного самолюбия. Он скептически относится к ’’громким словам” и ничему не верит на слово. Устроенная, испытанная и продуманная жизнь его родителей вызывает у него приступы страха и отвращения. Больше всего ему хотелось бы совершить подвиг. Он поднимает бунт: уходит из семьи, отказывается поступать в вуз, в поисках самостоятельности работает на заводе, в шахте, в порту, отказывается от легкой городской карьеры и идет работать врачом в деревню. Его главная и единственная проблема — поиски самого себя.
Именно таковы мальчики XXII века в ’’Возвращении” Стругацких, четыре друга, устраивающие побег из школы, чтобы зайцами полететь на Венеру. Они взрослеют, и начинают выбирать свои дороги в жизнь — типичная ситуация ’’исповедальной прозы” . Они начинают работать, и остаются хорошими малыми, честными, трудолюбивыми и остроумными.
Эти несколько повзрослевшие мальчики родом из молодой прозы, занявшись научно-исследовательской работой, в скором времени наводнили НФ; они появляются и в утопических произведениях (кроме ’’Возвращения” Стругацких, в повестях Войскунского и Лукодьянова, Михановского, Велтистова, Жемайтиса); но чаще всего они действуют в современных декорациях — у Савченко, Громовой, Нудельмана, Емцева и Парнова, С. Павлова, В. Колупаева и т. д. — словом, в книгах писателей, составляющих ’’новую волну” в советской НФ и, как правило, начавших свою карьеру в период расцвета ’’исповедальной” прозы.
Мы еще вернемся к ’’исповедальному” герою; он сыграл большую роль в советской литературе, помог избавиться от штампованных абстрактных характеров, принес с собой свежие и искренние чувства, позволил ставить себя в еще не освященные директивами ситуации, полностью обновил язык. Он отражал некий существующий в действительности тип; взяв под лупу реального человека, писатели обратили внимание на его среду, на быт — очереди в магазинах, коммунальные трудности, стоимость джинсов и пластинок с джазом; действие последовало за героем на улицу, в кафе, рестораны, в лыжные походы. С реальными людьми в литературу проникло реальное время и пространство — и это было одним из важнейших достижений молодой прозы.
Вместе с тем, писатели четвертого поколения, разрушив старые схемы, тотчас установили новые. Их персонажи реальны, но упрощены, мы узнаем их по первому слову, предугадываем их поведение на много страниц вперед. Одна из аксиом их поведения: безудержная активность, вначале беспорядочная, но вскоре продолжающаяся в стенах современного института или завода, в большом коллективе. И взрослые ’’мальчики” , герои НФ предстают перед нами уже в виде активистов науки и техники.
Представляя свою жизнь на «гражданке», я понимал, что мне нужна только свободная профессия, без анкеты, без отдела кадров. Вернуться к танцам? После ссылки, мыкаясь по разным городам, не имея работы, я некоторое время вел в Уфе танцевальные кружки: западноевропейские танцы были тогда в моде. Но сейчас? Смешно! Мне уже 35 лет, у меня семья — жена, сын. Чем же я могу еще заняться? Рисовать? Не умею. Петь? Голоса нет. В актеры? Поздно. Остается только то, к чему тянуло всю жизнь, но при моей судьбе не могло реализоваться, — литература.
В ссылке я написал несколько рассказов из времен Великой французской революции, но бросил — описываю незнакомую жизнь, неизвестный мне народ, все ходульное, книжное, заимствованное. Неудача меня охладила, я на время перестал писать, но тяга к перу пересилила. Побуждаемый одиночеством, тоской по Москве, которой меня лишили, я снова сел за стол. Многие писатели начинают с воспоминаний о детстве, оно надолго остается в памяти. В моих первых литературных опытах присутствовали Арбат, наш дом, двор, мои товарищи, школа в Кривоарбатском переулке. Я подражал Бабелю, я очень любил его тогда, люблю и сейчас. Но когда перечитал, понял: то, что хорошо у мастера, плохо у подражателя. Постарался избавиться от подражательности, получалось плоско, пресно. Я не обольщался насчет своих литературных возможностей, но все мною написанное тогда отослал маме в Москву.
Осенью сорок пятого года Глазунов разрешил мне недельный отпуск на родину. Я побывал дома. Мама сказала:
— Я сохранила то, что ты присылал с Ангары.
И вынула из комода папку с пожелтевшими страницами моих рассказов, написанных более десяти лет назад. Я перечитал. Они были плохи. И все же дохнуло тем временем. И я утвердился в мысли: если мне предстоит начать жизнь, как теперь говорят, с чистого листа, то этим листом будет первая страница не начатой еще рукописи.
Перечитал в Райхенбахе еще раз написанное в ссылке. В одном из рассказов упоминался кортик, который подарил мне во время гражданской войны матрос, живший в дедушкином доме. Может быть, и не подарил, не помню точно, но кортик у меня был, и это, как мне казалось, давало возможность создать сквозной сюжет. Каков он будет, я пока не знал, все складывалось по мере написания, но сюжет я считал обязательным — повесть о детях, для детей, значит, должна быть увлекательной.
Купил пишущую машинку «Олимпия» с русским шрифтом, бумагу и начал писать повесть «Кортик», писал ее понемногу до расформирования корпуса и моей демобилизации. В августе сорок шестого года вручили мне запечатанный сургучной печатью конверт с моим личным делом и предписание явиться в Москве в свой райвоенкомат. Место жительства — Москву я назвал сам, хотя был мобилизован в армию в Рязани.
Деньги у меня еще оставались: «полевые», «увольнительные», продержусь, напишу повесть, а там будет видно. Сидел в Ленинской библиотеке, читал все, что находил о кортиках, делал записи. Кортики носили морские офицеры — я просмотрел и литературу о российском морском военном флоте, натолкнулся на рассказ о гибели в 1916 году на севастопольском рейде линкора «Императрица Мария». Таинственная гибель линкора (причина не выяснена до сих пор), романтическая история кортиков как оружия, тайна, разгадка тайны показались мне хорошей основой для приключенческого сюжета.
В апреле 1947 года я завершил рукопись, перепечатал, нашел адрес детского издательства «Детгиз» и отправился туда. Поднялся на четвертый этаж большого дома в Малом Черкасском переулке, впервые в жизни открыл двери издательства, по коридору ходят люди, мне они казались писателями, на стенах висят портреты литературных знаменитостей, на дверях таблички с наименованием редакций… Вот то, что мне надо: «Редакция приключений и фантастики».
Большая комната, вдоль стен шкафы, уставленные папками. За столом молодая миловидная женщина (позже я узнал ее имя — Галина Владимировна Малькова) скользнула взглядом по мне, по рукописи, которую я держал в руках. По этому взгляду я понял, что такие посетители ей не в диковинку. Очередной графоман. Многие, вернувшись с фронта, начали писать, присылали или приносили в издательство свои рукописи, которые в редакциях называли «самотеком».
Я положил на стол папку:
— Вот рукопись повести.
Она развязала тесемки, открыла папку, просмотрела. Напечатанные на машинке два экземпляра, между строчками два интервала, на титульном листе адрес и телефон (мамин). Зарегистрировала в толстой тетради, заполнила карточку, поставила в картотеку, закрыла папку, завязала тесемки.
— Все в порядке, мы вам позвоним.
Держа папку в руках, встала, посмотрела на полки, решая, куда ее поставить.
— Это все рукописи? — спросил я, не скрывая испуга.
— Да.
Я покачал головой:
— Долго, наверное, придется ждать.
Что-то, видимо, тронуло ее. Растерянность, отчаяние, прозвучавшее в моих словах, возможно, мой вид: был я в сапогах и поношенной шинели без погон.
Она положила папку на стол.
— Я покажу вашу рукопись заведующему редакцией. Это убыстрит дело.
Прошло лето — ответа никакого. Позвонил я сам. Галина Владимировна Малькова сказала:
— Потерпите немного, люди в отпусках.
Пригласили меня в Детгиз только в сентябре. Заведующий редакцией приключенческой литературы Асанов, молодой, толковый, сказал:
— Прочитал вашу рукопись. Что-то в вас есть. Книга может получиться. Но вы не знаете законов жанра. В приключенческой повести ничто не должно задерживать действия, отвлекать внимания читателей. А у вас тут пионеры, комсомольцы… Если вы хотите о них писать, тогда вам надо идти в соседнюю комнату, в редакцию пионерской литературы к товарищу Камиру Борису Исааковичу, они этим занимаются. А если хотите печататься в нашей редакции, то рукопись придется переделать, во главу угла поставить тайну кортика и выбросить все, что задерживает сюжет.
Асанов продержал рукопись полгода, столько же продержит и Камир. Асанов после переработки готов печатать, а согласится ли печатать Камир?
— Хорошо, я переделаю рукопись.
Ни о договоре, ни об авансе речь не шла. Слово «аванс» я знал только по Маяковскому: «Ни тебе аванса, ни пивной». Но я был счастлив: повесть не отвергли на корню.
Разговор с Асановым подал крохотную надежду, я успокоил родных и снова засел за рукопись: несколько ужал социальный фон, пионерскую линию, усилил линию приключенческую. С исправленной рукописью через месяц явился в Детгиз. Однако Асанов ушел из издательства, вместо него приключенческой редакцией по совместительству заведовал Борис Исаакович Камир, тот самый, к кому посылал меня Асанов в случае, если не захочу делать чисто приключенческий вариант. Все начиналось с начала.
— Будем читать, — сказал Камир.
В голосе его я не почувствовал заинтересованности, рукопись моя уже изрядно провалялась в издательстве, никто о ней ничего не говорил, была бы стоящая вещь, Асанов дал бы ей ход. Не дал. Значит, еще один графоман из «самотека».
Прошло месяца три, являюсь в очередной раз к Камиру, сапоги стоптаны, гимнастерка выцвела, посмотрел он на меня, достал рукопись, перелистал.
— О чем это?
— О первых пионерах, о первых комсомольцах…
Почему у меня вырвалось «о первых комсомольцах»?! Мои пионеры вступают в комсомол в самом конце повествования. Видимо, хотел уточнить возрастной адрес повести.
Реакция была неожиданной:
— Хорошо, я вам обещаю быстро прочитать.
Понятно… Наступает сорок восьмой год, год тридцатилетия комсомола, издательство должно отметить юбилей книгами, значит, надо посмотреть…
На следующее утро Камир позвонил и попросил срочно приехать.
— Что-то в вас есть, но главный ваш недостаток — крен в сторону детектива, очень выпячена линия кортика. А самое значительное — жизнь пионеров, комсомольцев — проходит фоном.
Я ничего не сказал ему про первый вариант, было бы нелояльно по отношению к Асанову, тот отнесся к повести хорошо, хотя и со своих позиций.
— Ладно, — сказал я Камиру, — усилю пионерскую линию.
— Только не тяните, — предупредил Камир, — делайте побыстрее, получится — будем срочно издавать, чтобы вышла в сорок восьмом году.
Я не просто возвратился к первому варианту. Теперь восстановленная пионерская линия держалась на динамичном приключенческом сюжете. Асановские рекомендации пригодились: я научился строить сюжет. Все мои последующие вещи сюжетные. В прозе сюжет — это не раскрытие тайны, а сцепление судеб, обстоятельств жизни, взаимоотношений персонажей, развитие характеров, внутренняя тяга, не дающая читателю отложить книгу.
Рукопись «Кортика» рецензировал для издательства Рувим Фраерман, автор повести «Дикая собака Динго», пригласил меня к себе на Большую Дмитровку. Маленького роста, приятный, благожелательный, говорил со мной умно, тактично. Впервые в жизни я беседовал с настоящим писателем. Больше мы с Фраерманом не встречались, он болел, нигде не появлялся, вскоре умер.
В издательстве рукопись прошла все инстанции, у всех были какие-то замечания, впрочем, незначительные.
Константин Федотович Пискунов, заведующий редакцией литературы для младшего возраста, человек здесь очень авторитетный, встретил меня в коридоре, подошел, спросил:
— Это вы — Рыбаков?
— Да.
— Мне понравилась ваша рукопись, детям будет интересно. Вы до этого что-либо писали?
— Нет.
— Для первой книги это более чем хорошо. Я посоветую директору издательства Дубровиной ее прочитать.
Это был мой первый разговор с Пискуновым. Бывший типографский ученик, ставший руководящим работником издательства, сухощавый, с болезненным лицом, деликатный и внимательный, он был энтузиастом детской книги, отдал ей жизнь. Считаю его лучшим издателем в послереволюционное время.
— Вы понимаете, как ответственно писать о том времени?
Я отлично понимал. Первые послереволюционные годы стали зоной повышенной опасности. Ее вожди, ее деятели уже истреблены. Об этом времени полагается создавать мифы, какие создавал Михаил Ромм в своих картинах. В моей повести мифов не было, была романтика того времени. Но сейчас предпочтительней другая романтика: пятилеток, войны, послевоенного строительства, всего, что связано с именем Сталина. Мне просто повезло: издательству надо отметить 30-летие комсомола.
— Да, я все понимаю.
— Вот и прекрасно, — заключила Дубровина, — потому обязательно учтите замечания редактора, не капризничайте.
Через несколько дней со мной заключили первый в моей жизни издательский договор и выдали аванс. Небольшой. Хватило на несколько месяцев.
При подписании договора Камир сказал:
— Анкет у нас авторы не заполняют. Но автобиография требуется. Напишите и оставьте у секретаря.
Я написал:
«Автобиография.
Учился, работал, воевал, теперь пишу.
Анатолий Рыбаков».
Сошло!
Моим редактором назначили Бориса Владимировича Лунина, немолодого, опытного — не предъявлял мне требований, которых я был бы не в силах выполнить.
Как-то пришел я в Детгиз, встретил в коридоре Пискунова, он на ходу сухо со мной поздоровался, меня это удивило и насторожило. Сели мы с Луниным работать, и он, со смущением и неловкостью человека, которому дано не слишком приятное поручение, говорит:
— В Детгизе появилась еще одна рукопись о первых пионерах Москвы, написала ее бывшая пионервожатая. Возникла идея объединить ваши рукописи в одну повесть. Автор — жена Генерального секретаря ЦК комсомола Михайлова. Там есть кое-какой интересный материал, — добавил Лунин неуверенно.
Понятно. Согласие на соавторство — гарантия выхода книги и ее официального успеха, отказ от соавторства будет угрожать ее выходу и наградит меня влиятельными недоброжелателями. Но решается и моя писательская судьба: войду я в литературу достойно, прямым путем или держась за плечи жены Михайлова. И я ответил категорическим «Нет!».
— Нет, значит, нет, — с облегчением вздохнул Борис Владимирович.
Через несколько дней я опять встретил Пискунова, он поздоровался со мной весело и доброжелательно. Видимо, мой отказ утвердил его доброе отношение ко мне. Судьба рукописи этой дамы мне неизвестна, ее книга мне не попадалась.
Осенью сорок восьмого года «Кортик» вышел из печати. Первый авторский экземпляр я получил из рук Пискунова, к тому времени уже директора издательства.
Вскоре состоялось обсуждение книги в Союзе писателей. Председательствовала Агния Барто, собралось много народу, пришли руководители Детгиза во главе с Пискуновым, он знал, откуда ждать удара, и не ошибся: явились три лощеных молодца из ЦК ВЛКСМ. С ними шушукалась критик Леонтьева, плотная, квадратная баба с зыркающими по сторонам черными глазами. Она первой взяла слово, объявила, что не видит разницы между «Кортиком» и пошлым американским боевиком «Багдадский вор», на такой литературе недопустимо воспитывать советских детей, выпуск книги — промах Детгиза, потерявшего политическое чутье, и так далее в том же духе. Это было намерение задать тон обсуждению, но все получилось наоборот. Выступавшие писатели говорили о Леонтьевой с издевкой, хвалили книгу. Как я потом узнал, многим Пискунов заранее послал книгу и просил участвовать в обсуждении. Михайловские мальчики ретировались, не произнеся ни слова.
На повесть появилась лишь одна рецензия Фриды Вигдоровой: «Школьники полюбят эту книгу». Но книга сразу стала популярной.
После «Кортика» я ушел во «взрослую» литературу, написал романы «Водители» и «Екатерина Воронина»; казалось, обычный случай — писатель начал с детской биографической книги, и на этом его «детская» литература кончилась. Однако Константин Федотович Пискунов не выпускал меня из виду. Каждый год переиздавал «Кортик», встречаясь со мной, спрашивал: «Когда вы напишете для нас?» Он читал мои «взрослые» романы, звонил, такой звонок обычно кончался словами: «Пишите для нас, вы должны писать для детей». Был заинтересован в каждом авторе. Я пятьдесят лет в литературе, но ни один издатель ни разу не спросил меня: «Что вы пишете для нас?» Это спрашивал только Константин Федотович Пискунов.
Однажды Пискунов пригласил меня к себе.
— Не для всеобщего сведения. Мы задумали «Всемирную библиотеку приключений», подписную, большим тиражом. Там должен найти место и «Кортик». В каждом томе должно быть не менее двадцати печатных листов. А в «Кортике» всего десять. Надо еще десять. Напишите продолжение!
Он закашлялся, и, глядя на его бледное, худощавое лицо, я вдруг подумал: не туберкулез ли у него, профессиональная болезнь печатников, имеющих дело со свинцовым набором?
Откашлявшись, он продолжал:
— Проект может и не осуществиться, мы впервые задумываем такое сложное, богатое подписное издание. Ну и что? Зато у вас будет вторая приключенческая книга, мы ее будем издавать, как и первую. А потом, глядишь, вы и третью напишете, вот вам и трилогия, вот вы и классик. У нас ведь кто классиком считается? Тот, кто написал трилогию.
Засмеялся, опять закашлялся.
Из Германии я привез чернильный прибор с двумя массивными чернильницами, красивый, мраморный, отделанный бронзой и увенчанный большой бронзовой птицей. Писал я на машинке, но на столе он стоял. При очередном переезде птица отломалась, и я увидел, что она полая внутри, и так как мыслил уже «приключенчески», то подумал, что такая птица могла бы служить тайником. Воображение заработало. За несколько месяцев я написал «Бронзовую птицу».
К этой повести у работников издательства, а потом и у критиков отношение было сложное, как это бывает по отношению к книге, продолжающей первую, имевшую успех. Писатель эксплуатирует удавшихся ему героев и придумывает для них новый сюжет, не всегда удачный. Всем известны «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна», но не все знают, что Марк Твен написал еще «Том Сойер за границей» и «Том Сойер сыщик». Бывают и удачные продолжения: «Двадцать лет спустя», «Десять лет спустя», и все же пальма первенства за «Тремя мушкетерами». Некоторая настороженность к такого рода продолжениям справедлива. Во второй книге часто отсутствует то, что привлекает в первой: свежесть памяти, наивность, доверие, покоряющие читателя, — мол, пойми и прости, это моя первая книга. Во второй нет той подкупающей надежды, которую автор вкладывает в свою первую работу, — надежды войти в литературу. Писатель часто пользуется материалом, который не использовал в первой книге. А читатель уже ничего не прощает: ты теперь профессионал и, будь добр, пиши по-настоящему.
Первым прочитал повесть Пискунов:
— Не все будут хвалить, скажут, что вы повторяете самого себя. Не обращайте внимания. Повесть хорошо дополняет «Кортик», будем издавать.
Он оказался прав — читатель принял книгу. Пискунов включил ее в задуманную им и выходящую тиражом в триста тысяч экземпляров 20-томную «Всемирную библиотеку приключений».
Издательство ЭКСМО выпустило переиздание романа «Долина совести» в октябре 2023 года. Переиздание вышло в рамках серии «Метафантастика Марины и Сергея Дяченко». «Долина совести» — один из самых титулованных романов Марины и Сергея Дяченко. Он стал лауреатом 7 крупных литературных наград, включая престижные «Бронзовая улитка», «АБС премию» и «Звездный мост»
Аннотация :
Влад обаятельный писатель, его любят друзья и родители. Женщины готовы ради него на все — даже рискнуть жизнью. Не спешите завидовать — это не дар, а проклятье. Влад вынужден жить в уединении, и ему придется прочувствовать эти темные узы, после встречи с Анжелой — такой же «одаренной»
Переиздание культового романа
Любовь, проклятье, смерть и магия
Награды
«Бронзовая Улитка» 2002
«Русская фантастика» 2002
«Сигма-Ф» 2002
«Лунный меч» 2001—2002
Супруги Дяченко — родились в Киеве, писатели-соавторы, сценаристы, лауреаты более ста литературных премий.
Последние десять лет жили в США, писали на русском языке в жанрах современной научной фантастики, фэнтези и сказки. Их книги переведены и издаются в Америке, Великобритании, Германии, Франции, Италии, Испании, Бразилии, Китае и других странах.
После смерти в 2022 году Сергея Дяченко, своего мужа, друга и соавтора, Марина продолжает их общее дело, как и обещала Сергею.
18 марта 2024 года в Петербургском доме писателя состоялось совместное заседание Секции фантастики и литературной сказки и Секции научно-популярной, документальной и публицистической литературы. Это шестое в сезоне заседание-2023/2024 было посвящено творческому вечеру писательницы Татьяны Берцевой.
2 — Александр Железняков и Тимур Максютов
Но сначала писатели как обычно участвовали в обязательной «пятиминутке хвастовства». Первой выступила Юлия Шутова с презентацией литературного альманаха «Полынья. Выпуск 1. Пробный шар» (Санкт-Петербург). В этом году был издан самый первый выпуск альманаха, в который вошли рассказы 19 авторов. Затем его составитель Ю.Шутова объявила о сборе текстов для второго выпуска. Также она сообщила о старте первого регионального конкурса «Городу и миру» — новой литературной премии, учрежденной альманахом «Полынья». Партнёры конкурса: Союз писателей Санкт-Петербурга и группа компаний «Кварта». Согласно положения о конкурсе, в нем участвуют рассказы, ранее не опубликованные или опубликованные в 2023 и в начале 2024 годов. Лауреаты и призеры получат дипломы и денежные призы, а победившие произведения будут опубликованы в альманахе в 2025 году.
Председатель фантастической секции Тимур Максютов рассказал о изданном наконец сборнике фантастических рассказов и футурологических эссе о будущем «Будущему – верить» и уже нашумевшей антологии «Мир без Стругацких». Первый сборник был составлен писателями Сергеем Удалиным и Тимуром Максютовым и вышел в свет в 2024 году в издательстве «RUGRAM Publishing» в серии «Мозаика Миров» (https://fantlab.ru/blogarticle85718 и https://rugram-shop.ru/books/details/5114...). Второй сборник был составлен известным критиком Василием Владимирским и опубликован в 2024 году в издательстве АСТ (редакция Елены Шубиной) в серии «Другая реальность» (https://fantlab.ru/blogarticle68596 и https://fantlab.ru/work1437542). Алексей Сальников, Ника Батхен, К.А.Терина, Дарья Бобылева, Эдуард Веркин, Николай Караев, Вера Огнева, Елена Клещенко, Ина Голдин, Ася Михеева, Сергей Кузнецов и Тимур Максютов с большим удовольствием поэкспериментировали и поностальгировали, пытаясь представить, какой была бы фантастика в СССР, не появись на свет братья Стругацкие. Они (современные авторы) примерили на себя образы прославленных писателей советских времен (Искандера, Коваля, Аксенова, Конецкого, Шукшина, Анчарова, Рытхэу, Галича, Шаламова, Битова, Гансовского и Орлова) и написали тексты от их имени. Был использован проверенный временем литературный прием — вспомним хотя бы сборник «Классициум» издательства «Снежный ком» и, конечно же, вошедший в историю проект «Время учеников».
5 — Обложка сборника "Будущему — верить", 6 — Тимур Максютов со сборником "Мир без Стругацких", 7 — Обложка сборника "Мир без Стругацких"
Председатель Секции научно-популярной, документальной и публицистической литературы Александр Железняков представил нашему вниманию книгу Евгения Ломако и Вадима Кириченко ««Храм Вознесения Господня в Коломне: страницы истории» (https://kolomna-spravka.ru/news/50893), в издании которого он принял самое активное участие. Книга вышла в свет в Издательском доме «Лига» (Коломна).
И наконец состоялось главное событие нашего заседания – творческий вечер старосты Литературной студии имени Андрея Балабухи Татьяны Берцевой по случаю ее недавнего принятия в Союз писателей Санкт-Петербурга. Она решила познакомить аудиторию со своей биографией, активно используя фотографии из семейного и личного архива и безотказный электронный проектор.
8 — Татьяна Берцева
Очень скоро нам стало ясно, насколько огромную роль в жизни Татьяны сыграли походы по русскому Северу и особенно по Белому морю. С самого детства родители брали ее с собой в долгие байдарочные походы. Повзрослев, она не утратила любви к Поморью и посещает его при первой возможности.
Отец Т.Берцевой, который со временем получил от своих соратников уважительное прозвище «Адмирал», долгие годы был неизменным организатором этих походов. И отзвуки его походных дневников можно обнаружить в той части части творчества Татьяны Берцевой, которая посвящена восхитительной северной природе. Отец Татьяны был в высшей степени творческим человеком и теперь нам понятно, кого именно она всегда брала за образец. Т.Берцева по ходу вечера читала талантливые отцовские стихи и демонстрировала некоторые его картины.
9 — Маленькая Таня с родителями, 10 — Подборка ученических тетрадей Татьяны Берцевой, 11 — Татьяна в юности
На одном из слайдов мы обнаружили полную подборку ученических тетрадей Т.Берцевой-школьницы с ее рукописными творениями. Мать Татьяны спасла для истории эти как казалось безвозвратно утерянные пробы пера.
Татьяна оказалась человеком творчески одаренным, если и не всесторонне, то по множеству совершенно разных направлений. Повторю банальную истину: талантливый человек талантлив во всем. Обычно эта фраза — всего лишь художественное преувеличение, но не в данном случае. Т.Берцева создает не только научно-популярные статьи и книги, научные статьи, но и фантастические рассказы, многие из которых опубликованы в альманахе «Полдень» и коллективных сборниках, написанных по рисункам известных зарубежных художников-иллюстраторов. Кроме того, она всю сознательную жизнь занимается рукоделием в самом широком смысле слова и всегда добивается высочайшего качества своих творений. Год за годом она осваивает все новые и новые техники. На боевом счету Т.Берцевой всевозможные вышивки, поделки и даже ювелирные изделия. Смотреть на их снимки было одно удовольствие.
Всегда очень приятно узнать твоего соратника по литературной работе с совершенно новых сторон. На этом творческом вечере все мы были просто поражены многогранностью талантов Татьяны Берцевой и сумели понять некоторые истоки ее творчества. Так что вечер прошел на редкость удачно.