Вновь Ле Гуин пытается поймать за хвост ушедшую юность и детство, мысленно пройдясь по знакомым с детства местам, и понять, что же изменилось, как переменился мир для на закате жизни?

Мир изменился мало, молодые секвойи продолжат расти, как и в её детстве, и будут зелёными юнцами, когда она рассыпется в прах, и даже мёртвые пни от старого, срубленного леса переживут её жизнь, которая промелькнула как мотылёк под этими ветвями.

На старости лет Ле Гуин захотелось напомнить, что она не всегда была сморщенной маленькой старушкой.

Помните «Dandelion Wine» Брэдбери, где престарелая Эллен Лумис отказалась признавать себя на фотографиях молодости, окончательно забыв, каково не быть старой?

А вот наш автор — против. Даже престарелые и отёчные сварливые старухи из её рассказа помнят, что когда-то, почти век назад, они были стройными и пышноволосыми красавицами, и не собираются отказываться от этой памяти. Тем самым они отказываются забывать себя молодых, и хранят в глуби души частичку тех молоденьких девочек, коими были когда-то.

В данном случае кукольный домик — симулякр жизни, которую так и не смогла выстроить профессорская чета из ветхого сарайчика в пригороде. Бессильные стать хозяевами своей жизни, они построили её видимость в миниатюре, втайне мечтая стать его жителями, квартирантами идеального мира. Но все попытки вдохнуть жизнь в эту видимость обречены, фарфоровая кошечка никогда не встанет, чтобы выпить вечного молока из блюдечка, потому что это может сделать только настоящая кошка, которую наша чета никогда так и не решилась завести.

Меланхолия...

Это не маленькие рассказы а, скорее, зарисовки. Берётся несколько типажей, и раскладывается пасьянс взаимоотношений — каждый раз совершенно разный. Одна девушка может быть в разных ситуациях матерью, бабушкой, сестрой, дочерью, в одном случае она дочь взрослого мужчины по имени Стивен, в другом — любовница, в третьем — мать...

Что объединяет этих людей — то, что они все до единого несчастны. Но каждый раз — по разному. Человек — это личность и её обстоятельства, и, оказавшись в других обстоятельствах, она меняет мучающие её вопросы, только и всего.

В чём мораль сей басни? В том, что каждый несчастен по своему.

Да, старушка знала толк в проблематике самого яркого отличительного признака Homo sapiens — паталогического взаимного непонимания.

Видимо, именно этим ее тексты — прежде всего — и интересны. Цитатка к месту:»…Книги Ле Гуин отмечены интересом к межкультурному взаимодействию и конфликтам, даосизму, анархизму, коммунизму, феминизму, психологическим и социальным темам…».

Прелесть же безусловная сего конкретного текста — в его краткости. Конфликтов тут намешано так густо, что воспринимается чтиво — безусловно — аки некий «конфликтовый концентрат». И — да, это — безусловно — фантастика. Конечно же

Весьма любопытное этнографическое полотно, остаточное дыхание от «Always Coming Home», где подобных сюжетов была целая туча. Главное в рассказе — попытаться показать абсолютную нормальность диких, на наш взгляд, обычаев, и адекватность их носителей. Ритуальные предметы из человеческой кожи, запрет на обработку камня — с нашей точки зрения, дико и нелепо, но для носителя этих норм — обычная часть жизни, просто повседневность. Просто нужно понять тех, кто исповедует эти нормы, только и всего.

Ещё один рассказ о Понимании.

Рассказ весьма оригинален, хотя «подшёрсток» довольно традиционный — всё те же «сеньоры» и «сервы». Правящая элита создаёт в своём воображении изящные узоры — рабы воплощают их. Они преклоняются перед искусством тех, кто может творить это гипнотическое искусство. Но если вдруг рабы поймут, что и они могут встать плечом к плечу с творцами узоров? Что тогда?

Не могу сказать, что рассказ меня тронул, но концепт его оригинален, признаю.

Ещё один стёбный рассказ. На этот раз — нью-йоркский культ небоскрёбов.

Ну а что, почему нет-то? Снаружи они выглядят более чем внушительно, страшно представить, как по этим стёклам ползают несчастные мойщики окон. Почему бы не появится альпинистам?

Наверное, рядом с этими серыми махинами чувствуешь себя маленьким и чужим... Из этого чувства и может вырасти целый рассказ.

Тема ковчега ещё раз всплывёт в позитивном ключе в «Paradises Lost», здесь же она развёрнута в такой странной форме, что не так уж много народа додумалась, о чём же идёт речь. Да и Изя Розе в этом рассказе ничего не понял, что уж там говорить...

Между тем:

“May God us keep

From Single vision

and Newton's sleep.”

Романтичного Уильяма Блейка очень беспокоило, что физика Исаака Ньютона слишком узка для человечества, и отбирает у него веру в Чудо.

Новый Ковчег, спасающий людей с гибнущей Земли, устроен максимально рационально, это стерильный, спокойный мир с отборными стерильными людьми, в котором не должно произойти ничего необычного. И не может. Но...

Верую, ибо абсурдно.

И ещё — «There are more things in heaven and earth, Horatio, / Than are dreamt of in your philosophy». А вдруг — чудо возможно? Вопреки всему? А если просто — поверить?

Спорно? Спорно. Мои поклоны Исааку Розе, не поддавшемуся всеобщему помрачению.

Мои поклоны Уильяму Блейку — за веру в Чудо.

Каждый выбирает сам.

Такое мог бы написать Шекли, хотя, думаю, у него не вышло бы так грубовато. Ле Гуин всё же не хватало чувства такта не бить так в лоб, как есть в этом рассказе.

Это надо же, пихнуть в контакт двух тупорылых обывателей с фотоаппаратами, которые соображают не лучше домашней утки, при этом обладая упёртостью оной. Сомнительная трагедия парализованного дурака потерялась на фоне Контакта, однако почему-то у читателя не возникает ни капли жалости. Плохо это, или никак? Уж больно «бесячий» вышел персонаж.

Рассказ — не «Sur», а «сюр». Дурь, конечно, полная, и наш автор даже не пытается скрывать, что это дурь. Толпа отважных домохозяек из Южной Америки штурмует Антарктиду, запрягая себя в собачьи упряжки? И среди них ещё одна девица на сносях? Серьёзно, ну как можно это воспринимать всерьёз?

Грубо говоря, местные жизнерадостные хуаниты с большей охотой будут думать о грязи на донышке полевой кухни, а выживание в метели — как-нибудь само рассосётся... И следов на Южном полюсе мы, первооткрыватели, не оставим, ведь будущие мужчины-полярники такие ранимые, ещё расплачутся от горя, увидев привет от дамочек... Пожалеем их.

Иной раз Ле Гуин сама выстёбывалась над феминизмом. Но описание красот ледяного Юга — выше похвал.

Довольно изящная пародия на научный дайджест.

Так уж ли нелепо продавать время, сверять на него котировки? Так и представил себе книгу Дэниела Ергина «Время»...

На самом деле, время — ценный ресурс, ценнее нефти, ценнее даже электроэнергии. Куда утекаешь ты, о время?...

Быть может, и правда, отнестись к проблеме посерьёзнее?

Отлично сделанная история.

Ну что же, Ле Гуин удалось меня обмануть. Я действительно представлял ту, что ведёт этот рассказ, классической счастливой домохозяйкой, в длинной юбке и с чепцом на голове. Просто по умолчанию, культурный код такой. Ведь я заранее знал, что это история оборотня, и был готов к тому, что супруг нашей дамы превратится в звероволка. Всё к этому шло...

А нет. Обман — ракурс оказался совсем другой, и муж доблестной... Ракши (пусть будет так, кто надо, тот поймёт), действительно превращался в отвратительное существо, но совсем другое — гладкую бесхвостую обезьяну. Да, стереотипы есть стереотипы.

К этому рассказу мне нужен ключ. К «Запискам сумасшедшего» Николая Васильевича у меня такой ключ был, в виде огромной толпы Поприщиных вокруг. Здесь... Честно признаюсь — я не могу расшифровать формулу этого безумия, мне не понятен этот рассказ. Быть может, есть расшифровка?

Человек должен ради чего-то жить. Если не во имя будущего, то хотя бы ради настоящего. Если не во имя своего дела, то для своих близких.

Всё когда-нибудь заканчивается. Близкие люди уходят из твоей жизни, и настоящее пустеет. Можно ли жить так, особенно если твоя собственная линия судьбы уже неумолимо ведёт тебя к закату?

Лучше отпустить настоящее, и сделать его прошлым — ради будущего своих. А дальше... А вот здесь нет ответа.

Ле Гуин любит такие тексты.

Что-то подобное она сделает много позже, в «A Fisherman of the Inland Sea», в которой человек, находясь в двух диаметрально противоположных обстоятельствах, счастлив и несчастлив одновременно. Девушка жила своим искусством — но была одинока. Девушка лишилась своего искусства — но нашла любовь и семью. Что лучше? Неизвестно. В обоих случаях в ней что-то умирало, но что-то — и жило. Самое интересное, что и в том, и в другом случае Гвилан была настоящей.

Кстати, этот же приём она использовала и в «Tehanu».

Одна из магистральных тем Урсулы Ле Гуин — Мечта. Не сомневаюсь, что она, творя Земноморья или Экумену, втайне грёзила об их воплощении в реальности, выразив свои сны в романе «Threshold». Здесь же мы наблюдаем первичную обкатку идеи, немного грубоватую, но выразительную. И мир-то был выбран нарочито простенький — от мальчишки-подростка скорее ожидаешь не сексуального рая и аркадической пасторали, а какого-нибудь парафраза Хайбории и приключений Конана-варвара, юношеский эскапизм работает всё же по другому. А вот шок инопланетных этнографов — практически настоящий, но — не совсем. У меня закрадывается стойкое подозрение, что и они — чьи-то мечты, уж слишком искусственна их любовь, слишком, по книжному, нарочито они общаются друг с другом.

Неужто автор ломает «четвёртую стену»?

Это сборник, собранный Урсулой Ле Гуин на самой-самой вершине творческой формы, в самом расцвете её потрясающего таланта. Практически каждый рассказ — как гвоздь с золотой шляпкой, они созданы синхронно с лучшими её романами, и заряжены той же меланхоличной, чуть холодноватой атмосферой истинной гуманитарной фантастики, и подлинной, молодой романтикой.

Холодная романтика — стилизация «Semley’s Necklace» (1964), перефраз легенды о Волшебной Стране, красивая, меланхоличная...

Метафоричная и слегка фантасмагорическая легенда «Darkness Box» (1963), в которой предвосхищена погоня Геда-Ястреба за своей Тенью...

Аллегорическая притча-размышление «The Ones Who Walk Away from Omelas» (1973), почти коан, ставящий человека перед тяжёлой и неразрешимой дилеммой...

Гимн науке и призванию, жизненному упорству, гимн несломленности — «The Stars Below « (1974), в котором мечтающий о звёздах найдёт их даже не бросая взгляда на небо...

Замечательный сборник. Молодой, искренний, романтичный, и пропитанный здоровым духом Постижения нашего мира.

А точно ли речь идёт об инопланетянине?

Ле Гуин уже поднимала вопрос о необходимости контакта с иным живым миром, в ««The Author of the Acacia Seeds»...», и, сдаётся мне, речь здесь идёт, скорее всего, о каком-то травоядном зверьке, возможно, полевой мыши или ком-то в этом роде. Человек и мышь одинаково не могут понять друг друга, слишком разны их понимания окружающего, и манера контакта друг с другом абсолютно разная. Они остаются друг другу чужими, поскольку с трудом даже могут осознать обоюдную разумность, не говоря уж об общении. Ричард Адамс, конечно, глубже писал о том же, но наш автор пыталась натолкнуть современников на тему важности Понимания, в самом широком смысле слова.

Собственно говоря, всё было уже сказано за 10 лет до появления этого рассказа в «Planet of Exile», только автор на этот раз существенно сократила адаптацию колонистов-людей к агрессивной среде нового мира. Однако здесь она развернула всё в сторону аллегории, согласно которой видение мира вновь зависит от позиции наблюдающего. Для тех, кто отбыл с Земли, её зелёно-голубые просторы навсегда будут покинутым домом, а пустынные пространства нового мира — чужбиной. Но для рождённых на этой земле она красива и благостна, как ничто другое. Что-то уходит, а на смену приходит новое, иное, это просто жизнь.

Красиво, что говорить.

В эпоху воин, когда, буквально, земля горит под ногами, человек ищет опору, то, за что можно цепляться, и во имя чего можно выжить. В нашем случае — за книги. Человек всю жизнь занимался сохранением и сбережением книг, так что же он должен спасать из огня?

Много позже эта тема получить более полное развитие в «Voices», здесь же — просто заметка-зарисовка.

Хоть в произведениях Ле Гуин единороги появляются нечасто, их образ был для неё важен. Вспоминаю знаменитое эссе «Why Are Americans Afraid of Dragons?», где больше запоминается не дракон, а именно единорог. Для неё способность видеть волшебных существ — дар, присущий незамутнённому сознанию, и недаром она поместила свою девочку в Индию — в культурном коде этой страны нет единорога, и он остался неузнанным. Главное, что девочка понимает, что с наступлением новой, взрослой жизни, что-то уйдёт от неё, то, символом чего является «белый ослик».

Рассказ, безусловно, субъективен, о чём и говорит дневниковая форма повествования. У нас есть наблюдатель, а есть материал, есть пара противоположных взглядов на проблему. Либо у нас перед глазами осколок тоталитарного будущего, где преследование инакомыслия выражается в форме «карательной психиатрии» (диссиденты?), либо мы видим классическую историю психоаналитика, которая сама, в силу своей нестабильности, прониклась паранойей своего пациента.

Впрочем, в контексте идей самой писательницы предпочтителен первый вариант. Проблема свободы и выражения своей личности рефреном проходит через её произведения, и образ тоталитарного будущего пугал её до невозможности.

Проблема власти и свободы — в полный рост. Уничтожить личность человека просто за то, что для него лояльность государству ничего не значит, который считает, что собственные границы важнее контуров на карте? Сейчас нам это уже не кажется смешным, и в реалиях нынешнего времени контекст повествования кажется слишком угнетающим. А вот девушкой-психиатором, которая решила уйти из профессии, чтобы сохранить свою человечность — я искренне горжусь.

Взгляд на Землю со стороны. Инопланетянин пытается представить её в своей целокупности, в единстве и многообразии, и воплощением её становится Венеция. Средоточие человеческой культуры и искусства, средоточие человеческих голосов, птичьего пения и ворчания иных живых, не заглушаемое лишним шумом цивилизации, отражение хрупкости и величия здания, возведённого на самом хрупком из всех возможных основании. Это ли человечество? Сложно сказать, но пусть будет так.

Вновь рассказ-ощущение, рассказ о тайне смерти. О том, что мёртвые какое-то время остаются с нами — и будут с нами, пока мы их помним. К добру ли это, к худу ли, но связь эта обоюдна, и чем ближе мы будем тянуться к мёртвым, тем ближе смерть. Оставить их, или пойти с ними, благо, зная, что за дверью нас ждёт просто другая жизнь?

Загадочная зарисовка.

Ну а что, прекрасная сатира.

Я глубоко почитаю науку, она прекрасна и удивительна, «о сколько нам открытий чудных...»... Но вот закавыка — люди иногда слишком увлекаются сугубо теоретическими выкладками, и, в отрыве от реальной жизни, стремятся воплотить сугубые теоремы, что приводит порой к самым неожиданным последствиям. А уж психология... У психологов есть особенность — из всех гуманитариев они самые непримиримые, большая часть тех, кого я знаю, придерживается какой-то определённой методики анализа, признавая остальные бессмысленной туфтой. А представьте себе, что подобный человек, из самых лучших побуждений, начнёт пользу наносить да ласкам подвергать так, что мало не покажется.

Представьте себе, что ваша жизнь будет измеряться в циферках, и вам даже не расскажут, что под ними скрывается. Впрочем, нам это знакомо, правда?

Сугубо реалистичный рассказ о том, как меняется человек в своём пути, даже не в дороге, в физическом смысле, а в пути. Места, куда он возвращается, меняются, приходят новые люди и исчезаю старые, прошлая жизнь ветшает и становится другой, но больше всего меняешься ты сам. В неумолимом пути жизни нет возможности вернуться к старому, нить времени тащит тебя дальше, собирая по пути чужие жизни, и направляясь к концу твоей собственной.

Почему эти люди не испытывают скорби? Потому что они уже не те люди, которые имели близкого человека, они изменились настолько, что не ощущают чувство потери. Меланхоличная история, даже по духу пришедшая к нам из дождливой страны Орсинии.

Не могу сказать, что на этот раз у автора получился роман с сюрреализмом. В данном случае он имеет конкретные рамки — попытку рассказать о квантовой физике, об игре вариаций бытия и условности окружающего мира. Кот Шрёдингера — во всей своей красе, в самом натуральном, мурчащем виде.

С физикой не сложилось, любителям придётся читать «A Fisherman of the Inland Sea», где дилемма квантового пространства-времени воплощена более изящно и красиво. Здесь сюрреализм весь упёрся в тот самый пресловутый ящик... который снова не дал ответа на знаменитый вопрос.

Впрочем, я многое могу простить Ле Гуин. Почему? А мне рыжий мурлыка понравился.

Не хочется произносить лишних слов и лукавить, рассказ мне не слишком по сердцу, он для меня затянутый и душный, хотя тема его очень важна, и стоит вновь скачать «спасибо» автору, которая делится с нами своими мыслями.

Что вызывает тоску по настоящему — это обыденность тоталитаризма, то, что люди давно привыкли к тому, что их свобода уничтожена и размётана в клочья. Единственная их надежда — это мечты. Мечты о далёком будущем, когда они смогут сломить гнёт общества, которое убивает и уничтожает их, от государства, которое разбивает и выхолащивает все связи между людьми, чтобы упростить себе диктат над людьми. Даже в этом угнетающем, безнадёжном быту, в этом отупляющем и бессмысленном труде, люди ищут точку опоры, чтобы навсегда перевернуть мир, и сделать его счастливее.

С одной стороны, искренне хочется верить, что это своего рода гимн мечте о лучшей жизни. С другой же — на фоне тупо-сжирающего бытия даже наступающий конец света, который должен стереть с лица земли эту зашедшую в тупик цивилизацию воспринимается и Бэллью, и нами с холодным и тоскливым равнодушием. Старый мир не нужно уничтожать — он исчезает сам. Что придёт на его место, и кто вспомнит эту Атлантиду?

Точно ли рассказ — о творчестве?

Так ли мы умны, чтобы судить об уме животных? А насекомые, растения, камни, в конце концов?

Вспоминая рисунки в пещере Альтамира, петроглифы Залавруги, первоиероглифы «цзягувэнь», потихоньку начинаешь осознавать, что Ле Гуин снова говорит с нами о «понимании» — о том, что каждое живое существо может стремится выразить своё ощущение мира особым языком, который просто нужно постичь, и осознать его красоту. Поэзия пингвинов выражается не словах, а в движении и звуке, она не похожа на человеческую, но несёт в себе иное осознание мира. Всё та же тема ракурсов восприятия, и тема теролингвистики здесь служит фантдопущением, и не более.

Безусловно, это антропоморфизм, безусловно, преувеличение, скорее всего, это вовсе не научно. Но какая красота — эта гармония постижения!

Притча. Практически мысленный эксперимент. В «Дневнике писателя» Достоевского есть подобные притчи, да и «Братьев Карамазовых», на которые ориентировалась Урсула Ле Гуин, забывать не стоит.

Проблема выбора.

Омелас. Город всеобщего счастья, гармонии и радости.

И за всё это платит один. Один-единственный ребёнок, в жизни которого омерзительно и жутко всё, что только можно.

Условие счастья — чтобы этот ребёнок никогда и никогда не увидел в этой жизни ничего светлого, и доброго.

И ещё одно условие — вы будете вкушать безмятежность и радость, зная, что за это кто-то страдает.

Каков ваш выбор?

В этом весь и вопрос. Дело даже не в том, что ребёнка можно отбить, накормить и приголубить, спасая его от мучений. Вопрос поставлен не так, не с того угла. Автор уже описала, что ребёнка — не спасти, зло уже совершено, он искалечен необратимо.

Это взгляд внутрь каждого, и каждый должен спросить — а нужно ли тебе такое счастье?

Каждый, кто нашёл счастье, зная, что за него страдают — сделал выбор, он даже объяснил его, и нашёл ему рациональное объяснение. Всё так.

Меньшинство тех, кто может сказать — «нет». Для самого себя — просто «нет», развернуться — и уйти. Если нельзя никого спасти, нельзя идти поперёк своей нравственности, и он должен уйти из места чужого счастья, заквашенного на горе, и попытаться построить его в неизвестном, мрачном далёке.

Это выбор. Просто попытка понять, кто ты есть, и что у тебя в душе.

Слезинка ребёнка — сколько же людей на самом деле не сможет ею пожертвовать?

Написано интересно, не отнять, «The Doors of Perception» Олдоса Хаксли были написаны за 20 лет до этой попытки Урсулы. О чём она хотела поговорить — ясно, об условности реальности, об изменении восприятия, которое позволяет увидеть нам бытие в совсем других ракурсах. А здесь уже даже не наркотическое опьянение, а просто переход в другой слой реальности, в иную сферу восприятия действительности. Получилось? Это рассказ-ощущение, им надо проникнуться, а мне — не удалось. Простите, почтенный автор, но эта история прошла мимо меня.

Видимо, имя почтенного Жан-Поля Сартра упоминается не просто так, Ле Гуин попыталась обыграть его философию в короткой форме. То, к чему приходит безымянный герой рассказа, именуется у философа «Etre-pour-soi», «бытие-для себя», осознание собственного существования, и, одновременно, сомнения в этом, желание почувствовать своё бытие конкретно, что отличается от повседневного «Etre-en-soi», неосознанного «бытия в себе». Безымянный пытается убедится в своём существовании, найти стержень «Etre-pour-autrui», «бытие-для-других», войти в контакт с иным, и увидеть своё отражение в глазах другого, понять, кто же он такой, что из себя представляет, через вщгляд со стороны убедиться в своём бытии. Однако, лишенный другого возле себя, лишённый фактов, подтверждающих собственное существование и собственное прошлое, он не может найти экзистенцию своего существования здесь и сейчас, и теряет самого себя, ведь не поняв, кто же он такой в данный момент бытия, он не может понять кто он, и дать себе имя. Он свободен, но он же — и ничто одновременно.

Интересная попытка поиграть с французским экзистенциализмом.

Если человек желает видеть звёзды, ему ничто не способно помешать.

Даже каменные своды.

Даже в штреках серебряных копей можно быть оп настоящему свободным, и делать своё дело. даже если твоё дело требует открытого неба над головой, ты способен

наступить на горло этому миру. Мир глубок и непознаваем, у него много тайн, но пытливый ум найдёт себе место где угодно. И он может делать добро людям — просто так, от чистого сердца, и уйти в небытие, навстречу новым открытиям, новому пониманию. И навстречу одиночеству — но одиночеству, путь которому освещает свет звёзд.

Весьма неожиданна для меня была развязка этой истории, нужно признать, как удар обухом по лбу.

Суховатая форма диалогов, записанных на плёнку, только придаёт рассказу немного угнетающий тон, однако, постепенно, когда нить интриги постепенно разматывается, мы начинаем понимать всю глубину происходящих в людях перемен.

Казалось бы, что могли привезти люди из загадочной Комнаты, находящейся посреди марсианской Пустыни? Золотой Шар, «счастье для всех, даром»? Зона Хармонта — случайность, игра иномировых сил, привнесение Чужого в привычное. Комната Марса одним прыжком переводит человека на иной уровень восприятия, где он начинает ощущать... что?

Но нужно ли это людям? Одним прыжком достигать того, к чему нужно идти долгие годы, и что нужно не только чувствовать, но и понимать? Можно обрести Новый Мир, слышать Музыку Сфер, видеть Свет Горний, но не потеряется ли в них наш, обычный мир, земной, и, в конечном счёте, наша робкая, неустойчивая, но такая дорогая нам Человечность?

Нет ответа.

В мире постапокалипсиса, в мире, где эпоха Модерна и Прогресса завершалась чудовищной войной, в результате которой люди теперь видят Солнце всего пару раз в год, запрет науки даже понятен. Люди не смогли справится со своим собственным гением, и подспудная мерзость Человека взяла верх. Ограничение науки, запреты — одновременно и попытка снять с себя ответственность за произошедшее, и попытка его предотвратить.

Но любая идея имеет свой срок давности, и «эффект колеи» от неё длителен. Нельзя ограничивать пытливый ум, ведь он не стремится разрушать, он стремится к Познанию, и гений пытается всегда найти себе дорогу.

Ну что же, нам, ныне живущим, это знакомо. И сейчас, в данную минуту, звучат призывы к стандартизации, к доминированию Серости, к искоренению нестандартных людей, во имя навязываемых идейных конструкций, к искоренению «излишеств» во имя фальшивых «традиций» (пусть будет «staples»). Ну что же, будем надеяться, что гениальный математик, уходя в неизвестность из родного города, найдёт своё предназначение, и вернёт людям великое искусство Науки, ведь и нам нужно надеятся.

И уже тогда, в эпоху 1960-х, Ле Гуин понимала всю хрупкость нашего мира.

Мир субъективен.

И ведь действительно — долго находясь на одном месте, можно почувствовать, что ты движешься в меняющемся мире, а он меняется вокруг тебя. А дерево... Оно ведь живо, оно чувствует, растёт, некоторые даже способны к ограниченному движению. Что оно видит из года в год, целые поколения людей, меняющийся мир вокруг себя, движение жизни... Видит ли оно себя центром мироздания, своего рода Иггдрасилем, несущем на своих ветвях Призвание?

Забавно, казалось бы, но, рассказ-то всё одно чем-то неуловимо цепляет.

Итак, я продолжу путешествие по мирам Урсулы Ле Гуин, осознавая, что её наследие для меня уже близко к исчерпанию...

«April in Paris» — добрый и наивный рассказ, по хорошему юный. И чувство одиночества в нём юное — одиночество чутко восприимчивой к миру души, которая не находит отклика, сталкиваясь с Большой Жизнью. Можно представить, что сама мудрая, справедливая Вселенная, само Небо, соединяет безумно одиноких людей друг с другом, разбивая для этого оковы времени.

И ещё — никогда не знаешь, как может в будущем (или прошлом) отозваться твоё призвание. Ты всю жизнь изучал наследие Франсуа Вийона — не для того ли, чтобы глубже понимать его время? Ты занимался наукой, редкой даже для XV века алхимией — кто сказал, что это было напрасно? Ведь твои коллеги-послёдыши совершат великие открытия...

Вечное и неделимое — квадратные башни Notre-Dame, цветущие каштаны, одиночество, дружба, и, быть может, и любовь. Ты не всегда будешь одинок.

Еще один рассказ из числа поздних произведений о Земноморье. В «Волшебнике Земноморья» несколько раз упомянут случай, когда Огион Молчаливый спас остров Гонт от землетрясения. Здесь эта история описана во всех подробностях, включая рассказ о детстве и юности Огиона. Из него мы узнаём, с чьей подачи он стал известен как Молчаливый, почему не остался на острове Рок и почему не стал одним из мастеров школы. И, главное, все это не производит впечатления «высосанного из пальца», как можно было бы ожидать в подобных случаях, – хотя замысел рассказа явно основан всего на нескольких предложениях из первого романа о Земноморье, в целом получилось хорошо и интересно.

Но, увы, все-таки мировоззрение Урсулы Ле Гуин образца 2001 года и здесь возобладало над истинным духом Земноморья, созданным Урсулой Ле Гуин образца 1968 года.

Портит дело и русский перевод. Нет, переводчик тут ни при чем, проблема лежит глубже – в самих особенностях английского и русского языков. В английском родовые окончания глаголов отсутствуют, так что скрыть до поры до времени то, о чем я написал в предыдущем абзаце, труда не составило. А вот в русском языке в прошедшем времени, увы, это сделать невозможно. Даже если попытаться пойти обходными путями, используя причастные обороты или страдательный залог, встанет проблема разных правил склонения имен мужского и женского рода. То есть, соблюдая правила русской грамматики, перевести рассказ в полном соответствии с авторским замыслом невозможно.

Слабые и скучные герои при неплохой идее. Изменение реальности, блуждания во сне, инопланетяне, попытки понять, что реально, а что нет, намёки на солипсизм — вроде и неплохо, но намешанно как-то слишком бестолково и хаотично, а автор слишком часто мечатся от одной темы к другой, не завершив при этом даже предыдущую. Да и честно признаюсь, что сюрреализм совсем не по мне — слишком часто он служит лишь оправданием хаотичного, путанного и непродуманного повествования.

Роман написан в 1978ом, когда идеи хиппи и пацифизма в данной итераци уже, в целом, показали свою полную нежизнеспособность и утопичность. Писать в то время роман о такой идеологии без учёта совсем свежего общественного опыта — как минимум странно. Роман к тому же страдает от такой огромной массы натяжек и условностей, что в сравнении с ними засуха и голод на Аннаресе, технологичные жители которого не могут догадаться поставить на своих морях-океанах опреснительные установки и пустить рыболовные траулеры, кажутся мелочью.

Лучше бы уж Ле Гуин изначально изображала бы «Глаз цапли» притчей и сказкой, тогда все претензии к логичности и правдоподобию отпали б. Единственное, что реально понравилось — эпизод социального столкновения шантийцев и столичных Я ожидал чего-нибудь в духе сатьяграхи, ведь к Ганди и его идеологии здесь множество прямых отсылок, но автору удалось удивить как в плохом, так и в хорошем смысле.

Парадоксально, что мне почти нечего сказать про эту, очень понравившуюся мне книгу. Она красива, романтична и прекрасна, жаль, что не наткнулся на неё лет в 19-20, воздействие было бы ещё сильней. И с некоторым облечением прочитал, что не только мне вторая половина книги показалась более слабой и нелогичной, а то боялся, что сам чего-то недопонял).

«Обширней и медлительней...» — это замечательная повесть, но переводы это не то, что обнять и плакать, а крушить и материться. Из пяти существующих на читабельность тянет один — естественно не тот, который чаще всего переиздают :(

Большая часть Ле Гуин переведена Тогоевой, и не то, чтоб к ней вообще не было претензий, но, во всяком случае, она справляется неплохо — настолько, что до тех пор, пока не начнешь сличать русский и английский, даже не чувствуется, что многое было потеряно. Значительная часть этих потерь неизбежны, из-за того, что Ле Гуин объективно сложно переводить: она расходует слова экономно и подбирает их очень тщательно (что ожидаемо от поэта) — поэтому переводчику порой приходится выбирать между ясностью и лаконичностью, и каки-то потери тут неминуемы, вопрос в том, насколько их удается минимизировать.

К сожалению не всем вещам повезло пройти через руки Тогоевой. Вот, например «Vaster Than Empires and More Slow»

Самый распространенный перевод принадлежит О. Васант («Обширней и медлительней империй») и он, откровенно говоря, плох и полон отсебятины. Очень обидно, что в самое лучшее издание Хайнского цкла (азбучный трехтомник МФ) вошел именно он, причем без всякой чистки — как раз от АЗБУКИ я ожидал бы более ответственного отношения к делу.

Умерто Эко, когда его спросили, с кем из героев своей книги он больше всего ассоциируется, отвечал, что, естественно, с наречиями.

Хреновый переводчик, вероятно, тоже — особенно с наречиями в атрибуциях диалогов. Вообще «перекаченные тестостероном» (по выражению Стивена Кинга) атрибуции выдают юного графомана больше, чем что либо иное, и встретив подобное в тексте два-три раза, я понимаю, что книгу спокойно можно откладывать. И оттого вдвойне обидно, когда подобные вещи появляются в тексте с корявой руки переводчика.

“He can’t tune us out?” asked Harfex, the Biologist, another Hainishman

– Так он что, может подслушивать наши чувства? – всполошился второй хайнец в команде – биолог Харфекс.

“Does he know what we’re thinking?” asked Eskwana, the Engineer, looking round at the others in real dread.

– А что, он и наши мысли читать может? – испуганно оглядывая остальных, прерывающимся голосом спросил инженер Эсквана.

“Yet,” said Mannon, with his little smile. “Just before I left Hain...

Верно, – с вкрадчивой улыбкой поддакнул Маннон. – Вот только незадолго до отлета с Хайна...

“It’s like hearing,” said Olleroo, Assistant Hard Scientist, stooping over to paint her toenails with fluorescent lacquer.

– Это действительно сходно со слухом, – вступила в разговор, не отрывая глаз от кисточки, при помощи которой она тщательно покрывала ногти флюоресцентным лаком, Оллероо – ассистент специалиста по точным наукам.

Перевод Гуровой (Безмернее и медленней империй)- лишь немногим лучше, а местами вообще смахивает на неуклюжий подстрочник

“I can’t stand him,” said Porlock, the Hard Scientist (chemistry, plus physics, astronomy, geology, etc.)

- Я его не терплю, — сказал Порлок, жесткий специалист (химия плюс физика, астрономия, геология и пр.)

“We generally use hamsters and Hainish gholes,” said Mannon, the Soft Scientist (psychology, plus psychiatry, anthropology, ecology, etc.), politely; he was one of the Hainishmen. “Instead of guinea pigs.

— Мы обычно используем хомячков и хейнских голей, — заметил Маннон, мягкий специалист (психология плюс психиатрия, антропология, экология и пр.), с обычной вежливостью — он был одним из хейнитов.

“Nobody hates you, Ander honey,” said Olleroo, daubing Eskwana’s left thumbnail with fluorescent pink. The engineer flushed and smiled vaguely.

— Андер, радость моя, ну кто тебя ненавидит? — сказала Оллеру и покрасила ноготь на левом большом пальце Эскваны нежно-розовым светящимся лаком. Инженер покраснел и улыбнулся смутной улыбкой.

==

В переводе Хандлоса (Медленно, как империи, и даже медлительней их) Hainish gholes стали «хайнскиими вурдалаками», а при переводе фразы про daubing left thumbnail with fluorescent pink инженер приобрел гвоздику, но потерял обувь.

»- Никто не ненавидит вас, милый Андре, — сказала Олеро, рисуя на большом ногте левой ноги Эскваны аляповатую флуоресцентную гвоздику. Инженер покраснел и неопределенно улыбнулся.»

==

Перевод Гинзбурга несколько лучше в плане отсебятины, и, в целом, читается приятно, но немало ошибкок и пропусков

“He can’t tune us out?” asked Harfex, the Biologist, another Hainishman.

“It’s like hearing,” said Olleroo, Assistant Hard Scientist, stooping over to paint her toenails with fluorescent lacquer. “No eyelids on your ears. No Off switch on empathy

— А не внесет ли он разлад в команду? — спросил Харфекс, Биолог, второй хайнианин.

— Это вроде слуха, — сказала Оллеру, Ассистент Специалиста по Точным Наукам, сосредоточенно покрывая ногти флюоресцентным лаком. — На ушах нет век, а у эмпатии нет кнопки отключения.

“You cannot explain his presence on the team except as a plot on the part of the Terran Authority. I saw this almost at once. This mission is meant to fail,” Harfex whispered to the Coordinator, glancing over his shoulder.

— Его включение в команду можно объяснить только интригами в правительстве Земли. Я это сразу понял, — шептал Координатору, оглядываясь через плечо, Харфекс.

Extreme Surveyors expected to find their fellow team members intelligent, well-trained, unstable, and personally sympathetic.

Особые Инспекторы рассчитывали, что сотоварищи по бригаде окажутся людьми умными, воспитанными, способными к адаптации и достаточно симпатичными; им приходилось работать бок о бок в тесноте и опасности

===

К переводу Воейковой (Безграничней и медлительней империй) нет особых придирок в плане точности (Хотя опять же, переводить «Hard Scientist» как «Специалист по Жестким Наукам» — не самый лучший выбор.). ИМХО он местами немного суховат, но в целом этот перевод единственный можно назвать неплохим, особенно на фоне предыдущих. Если все же читать на русском — рекомендовал бы именно его. И, естественно, именно его сложнее всего найти в интернете :)

Хайнский цикл Урсулы Ле Гуин – понятие весьма условное. Современное понимание слова «цикл» применительно к литературе обычно предполагает серию произведений, каждое из которых по сюжету и хронологии событий не является самодостаточным, а может читаться лишь как составная часть целого. Хайнский цикл совсем не таков – как единое целое он не задумывался, а возник постепенно из самых разных произведений, очень слабо связанных или вообще не связанных между собой. В основном их объединяет лишь то, что действие происходит в одном и том же мире далекого будущего, где существует союз населенных миров с центром на планете Хайн – Экумена. Самая тесная связь, которую можно отыскать, – это единство места, времени и некоторых действующих лиц (например, в сборнике «Четыре пути к прощению»), но и такое – редкость. Поэтому большинство «хайнских» романов, повестей и рассказов можно читать в любом порядке и в любых сочетаниях. Так будет даже проще, чем пытаться найти в них единую линию событий и следовать ей – ведь даже сама Ле Гуин утверждала, что последовательной хронологии «хайнской» вселенной не существует. Она, как мне кажется, просто использовала один и тот же придуманный ею мир для реализации самых разных творческих замыслов, даже не имея в мыслях придавать всему написанному сколько-нибудь цельный вид.

Началось все в 1964 году с рассказа «Ожерелье Семли», а из него затем вырос роман «Мир Роканнона» – именно там впервые были упомянуты Хайн и Лига Миров, предшественница Экумены. До середины семидесятых Ле Гуин написала еще несколько романов и рассказов, действие которых происходит в «хайнской» вселенной, а затем сделала большой перерыв, вернувшись туда только в девяностые годы. Последнее из произведений Хайнского цикла – роман «Толкователи» – было написано в 2000 году.

Если знакомиться с Хайнским циклом именно в порядке написания, то разница почти в четыре десятка лет ощущается очень отчетливо – налицо следы радикальных изменений в мировоззрении и творческом методе писательницы. Почти все ранние произведения ярки, лаконичны, сравнительно коротки, внешне просты, но наполнены действием и смыслом. Ле Гуин пишет в них как будто о знакомом и привычном: долге, одиночестве, сомнениях, ответственности за принятое решение, – но делает это так, что в конце неизменно остается ощущение: вроде бы все сказала, довела историю до конца, но все равно мало, хочется еще! Именно с такими мыслями я закрывал, к примеру, «Мир Роканнона» или «Планету изгнания». Для таких произведений я придумал для себя по аналогии со Стругацкими обозначение «Предхайнский цикл» – замысел новой вселенной еще туманен и неясен, фантазия его создательницы ничем не скована, и перо свободно рисует яркие картины чужих миров и событий, которые в этих мирах происходят. Ни одно из ранних «хайнских» произведений не похоже на другое: среди них можно найти и типично приключенческое «путешествие к особой цели» («Мир Роканнона»), и эколого-этнографическую фантастику («Слово для “леса” и “мира” одно»), и культурологическую зарисовку жизни необычных людей на необычной планете («Левая рука тьмы»), и многое другое. В общем, я уверен: тот, кто возьмется за чтение ранней части Хайнского цикла, непременно отыщет себе что-нибудь по душе вне зависимости от своих литературных вкусов и предпочтений. Со мной, во всяком случае, было именно так. Есть, правда, и вещи, что представляются мне откровенно неудачными, – например, «Город иллюзий», оставляющий после себя лишь один вопрос: зачем вообще это было написано? Однако даже они кажутся чуть ли не шедеврами по сравнению с тем, чем пополнился Хайнский цикл в девяностые годы.

Откровенно говоря, о существовании поздней части Хайнского цикла я стараюсь вспоминать как можно реже. За те двадцать лет, что Урсула Ле Гуин не возвращалась в «хайнскую» вселенную, ее творчество сильно изменилось – и, к сожалению, в худшую сторону. Применительно к Хайнскому циклу это выразилось в серийной штамповке однообразных социальных и психологических этюдов, по преимуществу весьма нудных и унылых. Блестящий поток идей ранних «хайнских» произведений сменился здесь единой возведенной в абсолют основой: несуразными сочетаниями высоких технологий будущего с архаически дремучими общественным строем и образом мышления, яростным догматическим феминизмом и сексом различной степени нетрадиционности. Единственный полноценный роман из этого периода – «Толкователи» – рыхл, раздут и демонстрирует в общем тот же набор, просто в куда большем объеме. У поздних «хайнских» произведений есть, пожалуй, только одно достоинство – отчетливая антивоенная и антирабовладельческая направленность. Но даже и она подается настолько тускло, без малейшей фантазии, повторением одних и тех же словно бы затверженных раз и навсегда слов и идей, что и от этих справедливых и верных в общем-то мыслей просто нападает зевота.

Вот, собственно, и всё. Надеюсь, что кому-нибудь, кто только собирается познакомиться с «хайнской» вселенной поближе, окажется полезным мое предостережение: читайте только ранние книги Хайнского цикла, а на поздние, поверьте, не стоит тратить времени.

Любопытно, что такой коротенький рассказ способен вызвать кучу неоднозначных эмоций. С одной стороны, неплохое произведение с понятными персонажами, неплохим сюжетом и наличием смыслового посыла. С другой, постоянно преследует мысль, что абсолютно всё уже где-то встречалось и даже неоднократно.

Большинство писателей фэнтези ставят знак равенства между понятиями: «сказка» (для детей) и «фэнтези» (для взрослых). Я приветствую драконов, собирающих золото, в сказках. Поскольку, именно там, чтобы поднять авторитет рыцаря в глазах ребёнка, злодея (неважно, дракон это или какой-нибудь кащей) наделяют не только звериной внешностью, но и не очень достойными человеческими качествами (например, алчностью). В фэнтези же стоило бы чуточку расшифровывать: зачем драконы собирают золото и похищают или даже едят принцесс, поскольку, здесь они (драконы) превращаются из символов чего-то абстрактно тёмного в полноправных участников событий. Ни в данном рассказе, ни в большинстве произведений не говорится о том, чтобы драконы ели золото или торговали с людьми. Поэтому, предпочитаю, чтобы нужду в золоте испытывали лишь те персонажи фэнтези, которые знали бы точно — для чего его можно использовать.

Аналогичная ситуация с говорящими драконами. Сейчас не нужно даже включать фантазию, чтобы увидеть этот процесс со стороны. Достаточно глянуть парочку фильмов на эту тему, чтобы понять, что дракон, шевелящий губами, смотрится достойно лишь в юмористическом направлении данного жанра. К которому отнести данный рассказ получится вряд ли.

С первых же строк рассказа ощущаешь, что возвращаешься в Хоббитанию. И если, поначалу, это только ощущение, то после появлении «золотоносного» дракона и, на первый взгляд, неожиданного финала оно переходит в уверенность. Наверное, все помнят диалог:

»- Меня не убить смертному мужу!»

»- А я и не муж!»

Чем-то подобным заканчивается и данный рассказ (утрировано):

»- Я тебя укокошу, поскольку, знаю твоё настоящее имя!»

» — Вряд ли, ведь я — не простой колдун, а золотой!»

Не знаю, могу ошибаться, но именно по духу, уж очень близко к Толкину.

Не понравилась сама идея с подменой имён. Типа, назовите лягушку крокодилом и ни какая цапля её не съест. Опять же, слишком по-сказочному.

«Город иллюзий», на мой взгляд, – самое неудачное из ранних произведений Хайнского цикла, оставляющее впечатление черновика, по какой-то причине попавшего в печать недоработанным. Действие, что необычно для «хайнских» произведений, происходит на Земле. В далеком будущем она захвачена пришельцами-Сингами, люди живут маленькими разобщенными группами и мало кто отваживается отдаляться от дома хотя бы на несколько десятков миль. На планете остался всего один город – расположенный где-то на западе Северной Америки Эс Тох, город Сингов, откуда они правят Землей. И вот главный герой, потерявший память странный человек по имени Фальк, начинает свой долгий путь с востока на запад в надежде вновь обрести память и узнать, кто же он такой на самом деле.

Налицо сюжетное сходство с «Миром Роканнона» из того же Хайнского цикла – типичное «путешествие к особой цели» на незнакомой планете. Однако на этом сходство и заканчивается: мне намного легче представить в уме вымышленный Фомальгаут-II с его географией, климатом, историей и прочим, чем Землю, какой она показана в «Городе иллюзий». Североамериканский континент здесь – всего лишь инертный и тусклый фон, на который Фальк наносит своим медленным продвижением к Эс Тоху отдельные маленькие оживающие пятна: здесь селение, тут территория кочевого племени, а тут подземное убежище. Но как только он уходит с очередного места, оно вновь «застывает» – о том, что там случилось потом, мы уже не узнаем. О других континентах не сказано вообще ничего, кроме того, что там живут мифические «бунтовщики». Неудивительно, что основные мои впечатления от знакомства с «Городом иллюзий» можно описать как сумбур и недоумение: неужели это та самая Урсула Крёбер Ле Гуин, мастер конструирования самых разнообразных социумов, человеческих и нечеловеческих, научно-фантастических и магических, – Ле Гуин, чьи книги я проглатывал за один вечер, не в силах оторваться?..

До своего прихода на «ФантЛаб» я думал, что это со мной что-то не так – не смог осознать глубину авторского замысла, сам виноват. Однако, почитав отзывы, я убедился, что не один задаюсь вопросом: зачем был вообще написан «Город иллюзий» и какую мысль он призван до нас донести? Мое мнение таково: кажется, будто он был создан просто под влиянием какого-то сиюминутного порыва, без заранее хорошо продуманного замысла, без детальной проработки картины будущего, образов и взаимоотношений персонажей. Иначе как объяснить предлагаемое нам здесь кое-как смётанное на живую нитку лоскутное одеяло из самых разнообразных анахронизмов, неувязок, странностей и нелепых поступков столь же нелепых действующих лиц, помещенных на невнятный фон? Перечислять их здесь смысла нет – их слишком много, да и многие из этих странностей уже были тут не раз упомянуты.

Но вот о чем нельзя не написать – это о сюжетной связи «Города иллюзий» с более ранним романом «Планета изгнания». Именно она, пожалуй, вызвала у меня наибольшее удивление: разительным контрастом с оптимистическим завершением «Планеты изгнания» здесь показано развившееся на Вереле крайне несвободное, строго иерархическое, почти теократическое общество, основанное на принципе ограничения доступа к информации. И тем более странно, что его придумала именно Ле Гуин, в то время (1967 год) сторонница анархизма и других подобных теорий. Верелианское общество у Ле Гуин – это не антиутопия, оно преподносится как благо, как антитеза правлению лжецов-Сингов: лучше утаить истину, чем солгать. Мутноватая альтернатива, прямо скажем, – не таким мне виделось будущее Вереля после знакомства с «Планетой изгнания»… И снова кажется, будто писательница ввела Верель в сюжет только оттого, что в своем нетерпении просто не имела времени и желания придумывать что-нибудь новое. В итоге Агад Рамаррен, далекий потомок Джакоба Агата, главы свободной колонии свободных людей, оказывается не более чем рабом своего ранга и вбитых ему в голову условностей и моделей поведения. Честное слово, даже Фальк в первых главах – ничего не помнящий беспомощный большой ребенок – был мне симпатичнее.

Так что же это был за внезапный импульс, которому «Город иллюзий» обязан своим появлением? Существует мнение, что это единственный в творческой биографии Урсулы Ле Гуин эксперимент с даосской философией, выведенной в романе под названием Древнего Канона. Однако если это и она, то какая-то странная, с буквальным толкованием пути как перемещения из одного места в другое. Для человека даосизм предполагает недеяние – интуитивное следование мировому порядку и избегание совершения любых осмысленных поступков, которые могли бы отклонить от этого пути. Для Фалька такое недеяние состояло в тихой и мирной жизни в Доме Зоува, где он волей случая очутился: освоиться в Доме, найти себе занятие по душе, жениться на девушке по имени Парт и прожить всю жизнь на одном месте. Ведь события, приведшие его к Зоуву, – это тоже часть дао. А Фальк наперекор всему отправился через полконтинента в Эс Тох. При желании можно усмотреть в «Городе иллюзий» и отсылки к философии Генри Торо (под названием Нового Канона) – однако Торо удалился от цивилизации, сознательно ища уединения и простой жизни на природе, в то время как люди на порабощенной Сингами Земле живут похожим образом просто потому, что ничего иного им не остается. Наконец, в заключительных главах даосские и буколические мотивы почти сходят на нет, а на передний план выходит вопрос о взаимоотношениях истины и лжи – что-то вроде известного «парадокса лжеца» в психологическом аспекте. Но и эта тема поднимается в романе в крайне сомнительной форме – вместо правды там фактически фигурирует полуправда, та, которая возведена в ранг величайшего принципа на Вереле.

В конечном итоге «Город иллюзий» кажется мне произведением то ли совершенно пустым, то ли, наоборот, сверх всякой меры переполненным различными обрывками идей, неявными намеками и туманными ассоциациями. А разницы между этими противоположностями в общем-то никакой нет: обе они производят ощущение полной бессмысленности подобного чтения. И уж тем более не стоит читать «Город иллюзий» после «Планеты изгнания» – надеюсь, я достаточно ясно объяснил, почему именно.

Прекрасный пример того, как феменизм может испортить даже талантливого автора. Все мужики тупые, слабаки или трусы. И только женщины могут исправить ситуацию.

Местные «прогрессоры», которые терпеливо, поколениями дожидаются, пока цивилизации самостоятельно дорастут до «контакта», нравятся мне гораздо больше стругацких. У братьев установление контакта более напористо, резко, агрессивно и реалистично — не хотите стать счастливыми, мирными и радостными, мы сами вас таковыми сделаем. Но мне кажется, что у Ле Гуин больший заряд гуманизма — это то, наверно, к чему стоит стремиться и просто не вмешиваться в дела народов, которые этого не хотят. Да, сейчас это выглядит фантастично и невозможно, но тем не менее. Вот просто не верю что местный чудаковатый мир, принципиально отличающийся от Земли практически всем, чем можно придумать, удалось бы форсированно привести в межгалактический союз. Нет, ГГ долго и тяжело, своими же жертвами доказывают, что планета всё же готова общаться с соседями.

Почитал отзывы — аж от души отлегло, а то боялся, что я тупой и один подумал, что роман будто не окончен и многое непонятно. Может, Ле Гуин торопилась, а может, это такой намеренный авторский ход в не очень удачном исполнении — оставить многое на фантазию читателя. Впрочем, книга всё равно берёт некоей атмосферой суровой сказки, в которой герой должен пройти кучу испытаний и узнать самого себя и своё прошлое.

Подробная и любопытная история на тему «брошенной колонии поселенцев». Что там с метрополией — никто не знает и надежда на воссоединение с ней давным-давно угасла. Надежды уже тоже толком нет, ибо земляне медленно, но верно вымирают из-за уменьшения деторождения. Да ещё нелепые и непрактичные, хоть и безусловно гуманные законы, не дающие переселенцам получить хоть какое-то техническое или научное превосходство над аборигенами. Местные терпят, но не более и воспринимают явно не как друзей и союзников, разве что как очень сильно вынужденных. Но есть единая страшнейшая для всех угроза, и против которой надо или объединиться, или погибнуть всем по одному.

Да и мир действия понравился — суровая и непонятная планета, которая действительно радикально отличается от Земли, что серьёзно меняет жизнь переселенцев. В общем, для меня именно эта книга подтвердила то, что Ле Гуин действительно умеет моделировать интересные и необычные миры-общества.