Очень неожиданный для творчества Саймака рассказ. В поздние годы он писал фэнтези, это было, однако мистика? Я не слишком хорошо знаком с жанром, но всё же далёк от того, чтобы назвать рассказ банальной страшилкой, все условности соблюдены — нагнетание атмосферы, таинственный, загадочный чудак с тёмным прошлым, так и не разгаданный саспенс — всё выдержано в тонах классического хоррора, как я его понимаю. Автор понял основной принцип, и мы так и не узнаем всей истории загадочного дома на пустоши, и его мерзкого хозяина, но нам это и не нужно, достаточно того косвенного понимания, с чем сталкивается автор этого рассказа.

Удивил старик Клифф, куда как удивил...

Такое чувство, будто Саймак вернулся во времена своей юности, вновь та же проблема — интересная идея, но довольно-таки странное, если не сказать, слабое исполнение. Сама по себе идея врождённой способности путешествовать во времени, в рамках идеи, что Вселенная предоставляет человеку шансы на выживание на «квантовом уровне» — интересна (позже более удачно было реализовано Уилсоном в рассказе «Divided by Infinity» (1998)), но проблема, хоть и обозначена, слабо прописана и реализована. Согласен с коллегами, послевкусие у повести очень богатое, хочется её более полно реализовать (в каком-то из романов автор это даже и делает, уже не помню, в каком), но это весьма непросто...

Иногда люблю читать межавторки, жаль только, редко они соответствуют хоть какому-то писательскому уровню. Многие авторы явно пишут их «на расслабончике», не пытаясь даже сделать вид, что «продукт», выходящий из-под их необточенного пера, предназначен для кого-то, кроме фанатов. Да, я из тех, кто никогда в жизни не держал в руках ни одной карточки «Magic: The Gathering», но почему это должно мне помешать восприятию литературного произведения?

Беда «The Brothers War» лежит не в сеттинге, он-то как раз вполне ясен. Точнее, так: он совершенно и абсолютно невыразителен, пользуясь тем, что фанат сам должен конструировать мир в своём воображении, Грабб не напрягается с его прописыванием. Автор явно зевал в процессе написания, и вслед за ним зеваем и мы: процесс чтения напоминает настоящую пытку скукой. Зачем нужно было описывать двух братьев-антагонистов в такой манере, что я так и не запомнил, кто где, лично мне непонятно: ну добавь ты красок, немного выразительности?! Хотя бы базовому конфликту, который никак не смотивирован, впрочем, зачем нужна мотивация, если требуется просто борьба, видимо, за власть над миром?

В общем, не дочитал даже до половины. Это просто плохая книга, и всё. А такие надо бросать.

«В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе!...»

То, что мы обычно называем «Тёмными веками», с лёгкой руки «Просвещенцев» (при всём моём к ним огромном уважении), было богато и пестро яркой, ни на что не похожей культурой, даже религиозные сочинения порой принимали причудливые и интересные формы. «Ренессанс XIII в.» совсем не зря носит такое именование, ведь именно в эту эпоху отдельные ростки литературности превратились в буйную поросль, и подарила нам множество вдохновенных и любопытных строк. Там, где были владеющие пером и словом, неизменно появляется литература, и порой в самых неожиданных формах.

Clerici vagantes, или goliardi («чёртово племя») — дети эпохи Университетов, молодые и не слишком студенты-клирики, которые свои познания применяли не в благочестивых церковных целях, а в сочинении любовных и сатирических стихов. Знание латыни позволяло им постигать не только Библию, но и римских поэтов, Ювенала и Овидия, и вызывать в жизнь новые строки — переплетение цитат и собственной фантазии создавала порой очень затейливое полотно.

Поэзия вагантов была порождена скрещением христианской и античной культур, с лёгкой примесью фольклорной традиции. Начало было дано в посткаролингское время, с «экспериментальной» монастырской поэзии («Пир Киприана», к примеру), с «женских песен» и «попрошаен», с другой стороны, с высокой поэзии «Овидианского Возрождения» и панегирических поэм «Луарской школы». Первые сборники латиноязычной поэзии, ещё вполне сдержанной («Кембриджские песни») появляются в XI веке, но настоящий расцвет ей пришлось пережить в XII веке, когда складывается определённая среда для порождения такой поэзии — едкой, сатирической, бросающей вызов сложившемуся порядку вещей.

Вагантами называли бродячих священников и монахов без прихода, которые скитались от монастыря к монастырю, изначально — откровенные маргиналы от духовенства. Но в XII веке, в эпоху Университетов, всё меняется, и ваганты стали совсем иными — бродячими искателями знания и новых учителей, своего рода «интеллигентами» эпохи Средневековья. Расцвет университетов имел и обратную сторону — образованных клириков, ещё не знающих настоящей специализации, стало слишком много, и многие из них остались за бортом этой жизни, превратившись в вечных странников. Стоит ли говорить, что этот неприкаянный люд бросил вызов существующей культуре, прославляя не девственную чистоту, а сладость соития, не благочестие иерархов, а их мздоимство и непотизм? Ваганты были не то, чтобы объявлены вне закона, но всячески порицаемы за «шутовство» (отсюда и «голиарды»).

Если поэзия трубадуров и труверов практически сугубо аристократическая и авторская, то творчество вагантов не таково — оно зачастую анонимно. В ней нет куртуазности, возвышенности, претензии на некий идеал — она даже нарочито стоит ногами на грешной земле, слегка насмешливо и легкомысленно обыгрывая её непростые реалии. Нам известны лишь некоторые имена — Гугон, Примас Орлеанский, Архипиита Кёльнский, Вальтер Шатильонский... разные авторы, разные судьбы, но одинаково острое перо и язык, за что их чтили сильные мира сего, от Фридриха Барбароссы до Генриха II Плантагенета. В их творчестве практически нет сюжетов, связанных с университетом, школами, высокими науками — нет. есть стихи на злобу дня, есть шутливые моления Бахусу, сказки и новеллы в стихах, и любовная лирика — с многочисленными отсылками к Овидию, и цитатами из простых и наивных народных песен. Сатира здесь иного рода — обличение нравов их зажиточных коллег, держателей приходов и диоцезов, монахов, ведущих праздный и сытый образ жизни, далёкий от христианских идеалов.

Что самое интересное в вагантской культуре — в том, насколько быстро она забылась, и не дала, в общем-то, каких-то особых плодов для следующих поколений. Конечно, в эпоху Модерна многие средневековые литературы открывались заново, но, к примеру, лирика трубадуров, созданная на языке «Ok», всё равно оставила больший след и большую память в европейской культуре, чем витиеватые и порой разнузданные латинские строки бродячих кутил в рясах. Вероятно, это связано с тем, что поэзия вагантов так и осталась «вещью в себе», они складывали свои рифмы для других клириков, для узкого круга понимающих их общий язык, они не обращены в вечность, а к друг другу. Уже к концу XIII в. высокая поэзия на европейских языках завоёвывает читательские круги, рыцарский роман шествует бодрым маршем, и ваганты, бродячие проповедники сошли на нет, их поэзия постепенно устарела и умолкла. Я с интересом прочитал сборник их поэзии, но не испытал того удовольствия, как при чтении многих творений средневековой европейской поэзии — просто послушал голоса ушедшей эпохи.

Вновь жизнерадостный рассказ о везучем увальне-бухгалтере, который на этот раз принимает участие в космическом соревновании, и борется за чемпионский кубок, совершенно не умея играть. Но, как мы знаем, всё закончится хорошо, правда? Не Бог весть какой юмор, не Шекли, но умеренно-забавно. В принципе, вряд ли Саймак смог бы вытянуть из мистера Мика ещё что-либо...

Это могла бы быть довольно забавная серия, наподобие цикла Шекли о Грегори и Арнольде, но не случилось, и здесь создано всего два рассказа. Видимо, приключения мистера Мика, неуклюжего и невероятно везучего бухгалтера и космолётчика на пенсии, плохо давались автору. И это неудивительно — если бы Саймак продолжил цикл о мистере Мике, ему пришлось бы погрязнуть в самоповторах, ведь его единственная, по сути, фишка — невероятное везение, и это, я думаю, быстро приелось бы даже самому автору. В данном же случае мы получаем смешной рассказ о робком, но целеустремлённом недотёпе, готовом идти на риск ради своей мечты.

Если посмотреть год написания, то многие странности этого рассказа станут ясны — он дитя своего времени, когда сама идея ядерной энергетики казалась чем-то теоретическим и опасным (и это до Аламогордо и Хиросимы). Но, в любом случае, Саймак относился к ней как к новому, инновационному способу извлечения энергии, и, исходя из опыта предыдущих НТР, считал, что за его лоббирование будут бороться далеко не одна компания, и со временем она вытеснит «старые» модели энергетики. Ну что же, ничего этого не случилось, рассказ этот больше на злобу дня, так что придираться к молодому автору мы не будем.

Снова сумбурный, но наполненный интересными идеями рассказ, который, впрочем, хорошо сделан. Разумные одеяла, вступающие в симбиоз с носителями, остались антуражем, но поющие деревья, меняющие психику людей (опять эта идея!) действительно впечатляют. Особенно интересно, что весь главный конфликт вытекает из банального недопониманию между двумя совершенно разными расами, и никакой изначальной агрессии для человечества музыкальные растения не несут. Конечно, у Саймака не получилось описать чужой разум, он его излишне «очеловечим», но простим: рассказ и без того вышел весьма неплохим.

Уж какая тема точно бередила Саймака, так это тема разумных инопланетных растений — кульминацией его видения стал роман «All Flesh is Grass», написанный в 1965, однако к этой теме он подходил долго, и сделал первый набросок именно в этом рассказе. Он, само собой, сильно недоделан, я бы даже сказал, какой-то он совсем наивный и детский: начиная от «зайца» на борту сложного межпланетного корабля (на бензине), до драки со злыми космическими пауками. Как возникла башня посреди марсианского Северного полюса, как они додумались до межпланетного полёта, и как вообще возникла идея колонизация почвы другой планеты — неизвестно, какими органами чувств, даже с учётом обладания телепатией, они могли вообще осознать не только трёхмерное пространство, но и саму идею Космоса, и межпланетного переселения?

Но сама идея, надо признать, недурна. Впрочем, Кларк Эштон Смит за десять лет до того уже создал более выразительный рассказ на эту тему.

Неплохой рассказ о вторжении «чужих», сюжет которого в разных вариациях будет всплывать в позднем творчестве Саймака. Они маскируются под нечто повседневное, скажем, скупают недвижимость («They Walked Like Men»), или, как в этом повествовании, ездят с цирком по благословенной Америке, и потихоньку расселяется по Земле. Потихоньку, полегоньку, тихой сапой...

В общем, любопытная тема, то ли дух времени заставлял фантастов обращаться к этой теме, то ли сам Саймак ею проникался...

Чрезвычайно путанный рассказ, в котором в кучу свалено всё — марсиане, безымянная раса из пояса астероидов, вопрос о натии-интуиции как новом человеческом инстинкте... Замах на роман, однако в крупной форме Саймак до 1943 г. работал только один раз, и не слишком удачно, в этом же рассказе объёма не хватает, чтобы даже обстоятельно поставить обозначенные вопросы. Изменение человека путём внешней трансформации психики? Марсиане, проигравшие в давней схватке с иноземцами? И, наконец, интерпретация интуиции как нового человеческого инстинкта... Мысль необычна и странна, видимо, открытие психоанализа и «коллективного бессознательного» обещала людям того времени неведомые глубины человеческих возможностей, но даже с учётом этого подобная теория смотрится не совсем научной фантастикой. Ещё более странна идея выделять людей с развитой интуицией на ключевые посты в управлении — разве для этого не нужны люди с комплексом способностей, а не с какой-то одной особенностью, и кто будет их выделять, и по какой шкале?

Дикий сумбур.

Рассказ странен тем, что, несмотря на грамотно выстроенный текст и хороший стиль, он от начала до конца абсолютно и совершенно сумбурен. В нём есть сразу набор базовых идей, знакомых нам по другим творениям автора (Элмер — явно очередной вариант «учителя человечества»), однако разобраться в нём стоит большого труда. У него есть одна, по настоящему ценная мысль: человечество сильно ровно до той поры, пока оно встречает загадки бытия с открытым забралом, принимая как должное сложность и противоречивость Вселенной, допуская вариативность принятия решений, и истин. Когда же базовые истины будут введены в статику, развитие неизбежно зайдёт в тупик. Пусть даже и в слабом исполнении, эта мысль заслуживает развития.

Вновь Саймак поднимает вопрос о контакте с чуждым инопланетным разумом, но не только — сюда также проникает тема «воспитания человечества» внеземными силами, словно ребёнка — взрослым. Разум, названный землянами Арчи, как и в других рассказах автора, вынужден максимально очеловечится, чтобы защитить самого себя и неразумных человеков. Разлитый по Венере разум не имел формы, пока не столкнулся с межличностной коммуникацией, и, столкнувшись с необходимостью общаться с другими, создал свою личность, и следующим шагом, научился воздействовать на окружающий мир и создавать «орудия труда» (правда, прежде всего, военные орудия). И теперь мудрому существу придётся взять шефство над неразумными землянами...

Неплохой рассказ, наконец-то содержание и форма достойны друг друга.

Саймак добрался и до берклианства, помните, ирландский философ задавался вопросом, существует ли дерево на поле вне поле его зрения, или оно возникает только тогда, когда его осознаёт разум человека? Так и здесь. Почтенный профессор физики своим могучим мышлением выходит за пределы фальшивого мира, и он начинает распадаться вокруг него, являя совсем другой, скрытый образ реальности. В целом, конечно, рассказ представляет из себя ярко выраженный сюрреализм, и только читающий может решить, действительно ли мир разваливается вокруг почтенного профессора, или распадается только его личность? Соавторы ответа не дают, но на то нам и разум, чтобы самим решить, что реально, что нет.

Неровный и странный рассказ, скорее, зарисовка — здесь снова герой-репортёр, эпидемия из космоса, от которой ищут с огнём лекарство, таинственный учёный в закрытой лаборатории — становится понятно, почему Саймак пишет рассказы о кризисе идей... Конечно, есть тема бессмертия во имя научного поиска, но это пока только набросок идеи, её карандашный контур...

В общем, невыразительно вышло.

Попытка Саймака поработать «в юмор», в принципе, сравнительно удачная. Мне кажется, что здесь автор попытался немного посмеяться над своими коллегами-фантастам, показав бедность и общую однообразность их сюжетов — роботы. космические корабли, пираты, галактические империи, и всякая прочая хренобора — на тот момент именно такой гумус переполнял фантастические журналы. Эдмонд Гамильтон, кстати, писал рассказ на похожую тему, о том, что фантазии о Марсе немедленно воплощались на нём самом... Нужен генератор фантастических идей — да хоть бы и мозговая коробка старого робота!

Видимо, тогда юный Клифф проходил творческий кризис — ну ничего, о нём есть рассказы и у Роберта Шекли, и Майкл Муркок поминает свою молодость, когда идей свежих в голову не приходило от слова совсем — бывает...

Бродячий сюжет про «кукловодов», в фас и профиль — то, что потом будет многократно растиражировано масскультом, но на этот раз Саймак поднимает серьёзный вопрос, и это уже по настоящему серьёзная фантастика, даже с намёком на философичность. Есть два вида разумных существ, абсолютно разных, жизнь и мышление которых основано на совершенно разных началах, и их коммуникации друг с другом. Вспоминается «Arrival» Дени Вильнёва (оригинал Теда Чана я не читал), где люди ищут с пришельцами общий язык, стараются выработать нейтральную сигнальную систему для общения. Здесь — другое. Для того, чтобы коммуницировать, нужно полностью изменить свою природу. Сигнальная система, язык, являются прямым следствием нашей природы, и иного выхода, как принять чужие средства общения, нет. Так Саймак открыл для себя ещё одну сквозную тему своего творчества — невозможность контакта с чужим по своей природе разумом (в этом плане «космизм» Ивана Ефремова был всё же пооптимистичнее...).

Теория Александра Чижевского как была, так и остаётся теорией (читал его «Физические факторы исторического процесса», весьма спорный труд) однако для Саймака она стала толчком для размышлений о судьбе человечества. Вновь журналисты, оседлавшие машину времени, спешащие увидеть усыхание человечества, остающиеся наедине в далёком будущем на обломках былой цивилизации — всё это и было у автора, и будет. Но на этот раз Клифф попытался найти какие-то объективные факторы грядущего, будущее без пятен на Солнце (это как?), и находит, что без активности на нашем светиле и жизнь на матушке-Земле для разумных существ остановится (кстати, а почему это касается только человечества)? Правда, почему за 500 лет их город вместе с редакцией не обратился в руины?

Немного неправдоподобно, вторично, но забавно.

Задумка у рассказа хорошая — показать, что даже самый, казалось бы, нелепый и жалкий человек способен на самоотверженность и подвиги. Его недостатки уже кажутся не такими важными — один только алкоголик на борту сверхсложной космической станции вселенского значения чего стоит (что-то вроде космонавта Андропова). И сам образ поверхности Юпитера — в планетарной фантастике редко обращались, по моему, к нашему полосатому спутнику в поисках занятных сюжетов. Не будем придираться к веристичности описания жизни на его поверхности, или технических деталей (лебёдка на Юпитере — какой же она должна быть конструкции, при таком давлении и массе?), всё это детали — всё равно образ получился ярким и объёмным.

Потихоньку-помаленьку, но молодой Клиффорд учится писать, пусть даже его вещам пока не достаёт глубины. Снова отважный корреспондент газеты, на этот раз — тайны морских глубин, жуткие подводные пираты и их жестокий главарь... Интересная особенность, кстати, раннего творчества Саймака — либо толковая идея, и посредственное исполнение, либо хорошее исполнение и невыразительная идея. Здесь как раз второй случай — рассказ написан хорошо, с обилием мелких деталей и запоминающихся сцен, но в сухом остатке он представляет собой обычную приключаловку, без изюминки и интересностей. Но сами подводные приключения, надо сказать, удались на славу. И осьминожик хорош!

Да, это космическая опера, во всей своей бессмысленности и беспощадности, но, по крайней мере, она бойко написана. Для нелюбимого мною приключенческого жанра, само собой. Пояс астероидов, загадочный излучатель-преобразователь, тысячелетние «Летучие голландцы» на ходу — всё это написано с такой звериной серьезностью, что улыбка замирает на губах, уже думая, что будущий мастер просто иронизирует, но нет — он написал типичный образчик «мусорной» фантастики для журнала, впрочем, написал совсем недурно.

Даже если предположить наличие жизни на Марсе, вряд ли можно предполагать, что земные трапперы будут чем-то схожи с охотниками Скалистых гор эпохи «Золотой лихорадки». Однако же вот — несмотря на разряженность атмосферы и холод, трапперы с густыми бородищами и охотничьими ножами разбивают высокотехнологичные «иглу» в марсианских каналах, и скребут шкуры местных «бобров»... Ну, друг наш Клифф, что за чудачества?

Несмотря на совсем дурацкую фабулу и ещё более дурацкий антураж, образ отшельника из глубин марсианских плоскогорий довольно забавен, полубезумный исследователь нематериальных форм жизни, желающий выйти за пределы стандартного мировосприятия — недурной образ. В общем, вновь — идея неплохая, исполнение — ну... так себе.

Мне кажется, я нашёл рубежный рассказ Саймака, где он, с одной стороны, придерживается ещё привычных для своего раннего пера штампов, но уже предоставил нам цельный образ гуманистического подхода, подхода понимания другого. Снова журналисты, космический корабль с мёртвым экипажем, загадочное существо с Марса, принёсшее им смерть... И тонкий, ультразвуковой плач маленькой «меховушки», навсегда оторванной от своего дома.

Тонкий, изящный Клифф предлагает нам проникнуться страданиями этого чуждого существа, и понять, что для него мы — такие жу страшные и ужасные чужаки, подвергнувшие его «абдукции», и перенёсшие в абсолютно чужой мир, где ей суждено было умереть в полном, пугающем одиночестве.

Именно такой тональности, тональности доброты, я и жду от его прозы.

Всё это будет у позднего Саймака — путешествие во времени в доисторическую эпоху, видимо, образ стада мастодонтов завораживал его с давних времён. Самый лучший фрагмент рассказа, само собой, посвящён пожилому неандертальцу, который остался жить в остове машины времени, и ждать своих друзей из будущего, но в остальном он, конечно, представляет из себя стандартную приключенческую жвачку. И вновь — замечательная идея, хорошие пару страниц, но плохо прописанный сюжет.

Возможно, этот рассказ написан по реальным событиям. Ведь речь идёт об Интербеллуме, и он опубликован буквально перед новой войной, когда за океан приехало множество ветеранов грозы 1914 года, и бывшие противники часто оказывались в одной лодке, и вынуждены были объединяться друг с другом, перед суровыми реалиями новой жизни. Мне кажется, что Саймак просто заменил немцев и, скажем, французов на землян и марсиан, и прибавил необязательную приключенческую линию, только и всего... Рассказ о примирении перед новой войной — тогда и выковывалось гуманистическое перо нашего автора.

Ранние рассказы Саймака почему-то выстраиваются по единой структурной схеме, там всегда есть редакция газеты (или две конкурирующие редакции), злобный начальник отдела, люмпен-спец, неоценённый по достоинству, и центровая идея, вокруг которой автор и заворачивает свою сюжет. Удивляет, что он, по сути, научился писать только после сорока, в уже совсем зрелом возрасте...

«Hunger Death» написан хорошо, несмотря на изрядную сумбурность и, в общем, банальность сюжета. Саймак напихал в текст сразу много всего, и смертельную эпидемию, и монополию на лекарство, и трудовые будни венерианских фермеров, и много-много другого, на этот раз решившись не ограничиваться одной идеей. Несмотря на формат сборной солянки, получилось неплохо, до гармоничности позднего Клиффа далеко, но уже что-то просматривается.

Насколько верна базовая идея, что с развитием прогресса ослабевает физический потенциал отдельного человека — не знаю, не уверен. Тем более в спорте, в современном мире люди обладают возможностью посвящать ему целую жизнь, и давать более впечатляющие результаты, чем их коллеги столетие назад. Но вот закавыка — я-то спорт на дух не переношу, и созерцание любых состязаний мне кажется пределом идиотизма. Поэтому страдания болельщиков остаются для меня чем-то совершенно чужим, инопланетным.

Что до сюжета — создание за одни сутки команды из лучших спортсменов в истории — тоже какая-то дурь, ведь в командных видах спорта главное — сыгранность, откуда ей взяться в таких условиях... Конец рассказа, конечно, забавен, однако в целом он — вновь посредственен.

А вот этот рассказ неплох, неплох именно концептуально. Понятное дело, что Создатель — фигура очень условная и, я бы даже сказал, пародийная, уж слишком он напоминает классического «безумного учёного», варящего в пробирке загадочные денатураты и бахвалящегося собственной гениальностью. Отчасти эта ироничная нотка компенсирует ещё одно убогое описание другого измерения и его обитателей, где вся наша Вселенная умещается в небольшой чашечке Петри...

Короче говоря, одна из немногих относительно удачных вещей юного автора.

Действительно, замените космос на море, астероид — на остров в океане, пиратов пересадите с космического корабля на клипер — и мы получаем самый нелюбимый мною жанр приключаловки, к которому я не испытываю никаких добрых чувств. Причём, странно — на этот раз Саймак чисто по поэтике написания вполне «сделал» рассказ, однако интересные идеи здесь отсутствуют, чистые, гольные приключения. Так что — весьма посредственно, снова. Да, начинал автор весьма слабо...

В этом рассказе интересная идея — идея деградации материи, от более совершенного состояния к более простому. Молодой Саймак умел генерировать интересные концепты, но как-то уж очень долго учился их описывать и прописывать. Идея была любопытная, однако она полностью нивелируется, без дураков, совершенно ужасным описанием «четвёртого измерения», и поединка двух великанов в нём. Пытаясь описать неописуемое, автор изобразил банальное условно-фэнтезийное пространство, и банальных поединщиков-великанов с узловатыми кулаками, которые долбят друг друга в челюсти.

Невероятный идиотизм!

У многих классиков фантастики мне попадались ранние рассказы очень низкого качества — например, у Айзека Азимова, или Джорджа Мартина. Такие есть и у Саймака, а именно — боевиковый текстик о восстании инопланетян на Меркурии — бывших рабов, решивших избавится от своих самозванных хозяев...

Ни предыстории, ни конца, ничего — только героическая победа земного колониста над супостатами, что в более поздних произведениях автора будет принимать совсем другой окрас, окрас гуманизма и взаимопонимания. Но в ту эпоху он ещё не дорос до таких высот, да и журнал, видимо, надо было чего попроще...

Тема мести в рассказе мне кажется сильно притянутой за уши, мотивация для неё, мягко скажем, неубедительна. Да и сама цель — навсегда разоблачить и унизить не просто какого-то отдельного человека, а сразу целую расу, да что там расу — целый вид! Мерзкие марсиане, они должны ползать перед нами, унижаться, просить прощения за своё невежество, признать превосходство человека, коему они... но не будем спойлерить.

Молодой Саймак по прежнему не очень умеет писать и строить сюжет, а вот идею у него неплохие — консервы-мозги, например, сейчас ими никого не удивишь (Кевин Андерсон их особенно любит, ну и Мэтт Грейнинг тоже), и концовка с «большим обломом» главных героев забавляет. Если бы не эти мелочи, то это был бы совершенно проходной текст, мало чем примечательный.

Самый первый рассказ моего главного НФ-любимца, гуманиста Клиффа Саймака, ещё не старого. Все с чего-то начинали, наш же автор дал старт своего творчества с абсолютно типичной для своего времени историей, тем не менее, в ней уже виден будущий большой автор.

Главная проблема «The World of the Red Sun» — Саймак ещё писать не умеет, поэтому само построение текста и сюжета довольно-таки примитивно. В Интербеллум мало кто верил в дальнейшую поступь в светлое будущее, и грядущее видели в самых мрачных красках, творчество многих писателей, вроде Кларка Эштона Смита, или Джека Вэнса, описывает погружение в глубокую архаику. В этом смысле будущее Земли при Красном Солнце, навеянное явно Гербертом Уэллсом, мало чем выделяется из стандарта «pulp-журналов». Представители цивилизации прибывают к туповатым дикарям, которыми миллионы лет управляет гигантский мозг на ножках, и за один день освобождают человечество от жуткой напасти (научный подход и Кольт!), и наши герои теперь — кумиры и спасители Земли...

Но уже талантливый автор разорвал шаблон концовкой, которая одним движением обнулила пафос победы наших героев, оставив их в полном одиночестве с памятью о тех, кого они убули своим спасением, и с осознанием, что из этой ситуации выхода нет. Молодой Клифф — молодец!

Коротенькая повесть в «византийском» стиле. В светской культуре Византии в XII веке происходит развитие любовного (не куртуазного!) романа, под влиянием европейской традиции несущим и рыцарское начало. Как правило, сюжет часто крутился вокруг бесконечной череды воссоединений и расставаний двух влюблённых, вечно стремившихся друг к другу, и испытывающих на этом пути жуткие и страшные испытания (счастливый конец обязателен). Но не только византийские литераторы испытывали влияние «франкских», была и обратная связь — что и доказывается «Окассеном и Николеттой».

В целом, конечно, она довольно шаблонна по сюжету, хотя по форме, соединяющей прозу и поэзию, довольно интересна, она берёт читателя главным образом своим легкомысленным тоном и изначальной шутливостью повествования. Автор будто бы понимает, что пишет шаблонами, и вовсю веселится над ними, будто бы переворачивая весь любовно-куртуазный роман сверху вниз, кульминация здесь — страна Торлор, где всё наоборот (страна Лгунов?), где рожают мужчины, а рыцарские схфатки ведуться хлебами и варёными яйцами. Но если приглядется, то и в «реальном мире» всё не так — и доблестный Окассен носит какое-то нехристианское имя (Мелетинский подсказал — Аль Касим же!), а мусульманска Николетта — не маврское, а самое настоящее французское, а главный герой мечтает попасть не в уныло-скучный рай, наполненный престарелыми праведниками, а в ад, где «компания веселее». Да и рыцарь тут какой-то негероичный, он больше страдает от любви, чем от рыцарских схваток, а его возлюбленная отважна и решительна, словно героиня эмансипированных романов эпохи Модерна.

В общем, не рыцарский роман, не куртуазное полотно, не византийская новелла — скорее «идиллическая повесть», как её характеризует француженка Мирра Бородина, я ы сказал — «лирическая». Элементы юмореестики здесь, безусловно, в наличии, но они вряд ли могут быть названы в прямом смысле пародией, как это было в эпоху Сервантеса, хотя это спорный вопрос — ко времени создания «Окассена и Николетты» рыцарский роман был вполне сложившимся жанром, но насколько он уже мог бы быть подвергнут деконструкции? Автор повести скорее просто веселиться и развлекается, но вряд ли осознанно высмеивает ещё свежие шаблоны нового для того времени жанра.

В общем, интересный памятник, любопытный. Удивить он читателя сейчас вряд ли сможет, но его обще-травестийный характер вызывает улыбку и интерес.

Когда читаете средневековые романы, помните: они создавались в контексте, которому совершенно неизвестен культурный бэкграунд современного человека, пропитанного мультикультурализмом и постмодерном. Кто не верит — возьмите в руки трёхтомник «Памятники средневековой латинской литературы», и у вас хотя бы сложится впечатление о том, какие тексты окружали средневекового читателя. Религиозные произведения, агиография, нравоучительные и полемические богословские, реже философские сочинения, изредка — переводы античных классиков да современная тому времени лирика... А тут — «Тристан и Изольда».

Ну представьте! Поединки, страсти, любовь, секс (и много!) — как глоток воздуха!

Впрочем, я конечно лукавлю, для красного словца более. Этот роман не был одинок, в XIII веке их появилось великое множество, разного качества и объёма, особенно на тему чрезвычайно популярной «Артурианы», реже — античной тематики («Роман о Трое»). Вакуума, конечно, не было, дело немного в другом.

«Роман о Тристане и Изольде» нарочито прост, особенно если учесть, что «бретонская» традиция рыцарского романа уже полноценно сложилось, а покойный ко времени написания «Тристана в прозе» Кретьен де Труа писал, по его собственным словам, роман об Изольде и короле Марке. Тем более, что по своей поэтической силе произведения Кретьена, конечно, несопоставимы с незатейливым опусом анонимного автора, однако это и обеспечивает лёгкость чтения и его занимательность (75 копий сохранилось со средневековой эпохи — не шутка). Анонимному автору даже не пришлось особенно напрягаться, многие сюжеты взяты из написанного ранее прозаического «Романа о Ланселоте».

Помимо простоты, эту вещицу отличает общий позитивный настрой и приземлённость. Тристан — вовсе не печально-преданный своей Прекрасной Даме рыцарь-однолюб, а изрядный ходок, с юначества знавший прелести женских объятий, руку красавицы Изольды для своего дяди Марка он выигрывает на спор, его же находчивые пути проникновения под одеялку своей возлюбленной заставляют вспомнить итальянские возрожденческие пьесы про любовников и рогоносцев. Именно из-за этого роман производит впечатление рыхлости и сумбурности изложения, он будто составлен из мозаики разнородных, не слишком хорошо склеенных кусков сюжетной смальты. История любви Тристана и Изольды — трагедия, что было хорошо обыграно в других вариантах этого произведения, однако в данном тексте он густо мешается с фарсом и комедией положений, приправленной сценами зрелищных поединков. Столь же странные метаморфозы претерпевают и некоторые герои, к примеру, король Марк, характер которого, кажется, меняется от эпизода к эпизоду. Но базовое, конечно, противоречие заключается в фабуле — как и положено, анонимный автор описывает историю любовного напитка, нечаянно выпитым нашими героями, однако жанровые законы диктовали повествование о Высокой Любви. Но любви-то здесь нет и в помине! Есть бешеная, основанная на чистом сексе страсть, без всяких чувственных и духовных глубин, даже в самых нелепых стишках провансальских трубадуров чувственности больше, нежели в «Романе о Тристане и Изольде». Поэтому нас так добивает последняя сцена из романа, когда цветы терновника соединяют две могилы невольных любовников...

Короче говоря, далеко не всё, что дошло до нас из эпохи Средневековья — шедевры, среди литературы этого времени была своя «попса», коей и является «Роман о Тристане и Изольде». Интерпретация Бедье, конечно, более надрывная и трагичная, однако его средневековый брат, при всей своей сумбурности, читается веселее.

Из всех прочитанных мною романов Хайнлайна этот, можно сказать, самый «вневременной». В остальных романах, нет и нет, да проступит «дух времени», и специфичное мировоззрение автора, эта же вещь немного иная. Наш дорогой друг фантаст сумел пойти на забавный эксперимент, и не просто написал роман от лица девочки-подростка, но и даже немного переборщил со стилизацией.

Подкейн Фрайз — самая обычная, я бы даже сказал, нарочито «типичная» девочка 17 годков от роду. Эгоистичная, наивная, самоуверенная, зацикленная на замкнутом круге своих интересов. Платья и заигрывания, дерзкая молодая влюблённость, самоуверенные мечтания о блестящем будущем без всяких попыток его воплощения — прямо карикатура. Конечно, ясно, что Хайнлайн откровенно стебётся над этим типажом, но девочка Подди показана как живая в своей недалёкости, и это сильно отличается от других читанных мной «юношеских» романов, где подростки блистаю невероятными талантами. Конечно, на руку автору играет и краткость романа, который занимает чуть больше сотни страниц, и от него не успеваешь устать, настолько он быстро пролетает перед глазами.

При этом, он ещё и не так прямолинеен, как в других романах — мы понимаем, что на окраине наивного ока марсианки Подкейн происходит весьма серьёзная политическая интрига, и она встаёт перед нами в полный рост, когда эпилог излагается из уст её брата, малолетнего бёрджессоподобного гения, беспринципного и практически равнодушного, раскрывая тем самым подноготную всего повествования.

Другое дело, что «Podkayne of Mars» — чтиво всё-таки одноразовое, несмотря на забавный ракурс повествования и стилистику, его ни за что не потянет перечитать. Это стёбный подростковый роман о восторженности юности и происходящих на её фоне потрясений, но — не слишком богатый во всех смыслах. Профессионально, неплохо, но — средне-выразительно.

Детскую книгу надо писать так, чтобы было интересно и взрослому. Чтобы она несла в в себе добро и некий смысл. Хороший пример — Кир Булычёв-Можейко, который явно создавал некоторые реалии мира Алисы Селезнёвой, в частности, пиратов, с оглядкой на Хайнлайна, и «Have Space Suit — Will Travel», однако в данном случае вторичность сыграла иную роль. Булычёв пишет талантливо и душевно, его американский коллега, в данном случае — нет.

Дело вовсе не в том, что этот роман наивен, что он детский, не нужно делать скидку на целевую аудиторию. Начало было более-менее остроумным, с отцом-внесистемщиком и выигранным скафандром в конкурсе на обёртках мыла, но, простите, дальше это выливается в череду бессмысленных и беспощадных приключений. Дело не в том, что они наивные, как я уже сказал, а в том, что они именно дурацкие. Если бы в романе было больше хорошего юмора, это бы спасло его, если бы были захватывающие сюжетные повороты и яркие эпизоды — это компенсировало бы общую унылость повествования — даже галактический суд не помогает, слишком он глуп и абсурден. Но самое главное — у Булычёва была душевность и доброта, этот же текст пуст. Причём Хайнлайн может писать с душой, мы это прекрасно знаем по его произведениям.

Это самый плохой роман Хайнлайна из всех, читанных мною.

К Хайнлайну я всегда относился довольно скептически, в отличие от гуманисты Саймака, это немного не мой автор, хотя отдельные его романы я читал с удовольствием. Некоторые его произведения пропитаны не милитаристской агрессией, а здоровой атмосферой постижения Вселенной и стремлением к гармонии. В некоторых романах он старается выстроить ряд определённых концептов, и отсюда исходит главная проблема фантаста — не хватает масштабности мысли и интеллектуальности. Впрочем, стоит ли предъявлять такие претензии к роману, который позиционируется в качестве подросткового? Как ни странно, стоит, поскольку Хайнлайн здесь старается выступить в качестве «учителя жизни», рассказать незрелому вьюношу, как устроен мир, и что нужно от него ждать. В романе слишком мало приключений и много статики, погружения в размышления и педалирование ряда тем, кажущихся автором важными.

Кто-то из читателей усматривает в нём либертарианскую пропаганду, равняя едва ли не с творениями Айн Рэнд, и отчасти, вероятно, в этой претензии есть рациональное зерно. Но есть и обратное толкование. Поясню. Торби Баслим-Радбек — это то, что обычно называют «Марти Сью», мальчик, обладающий сверхдарованиями, невиданными талантами и запредельной коммуникацией, позволяющей ему ладить с кем угодно. Но это не случайно — наш герой должен оперативно внедриться в целый ряд обществ, чтобы показать их изнутри, и подвести читателя к главной мысли. Мне кажется, вопреки отдельным мнениям, что главная идейная составляющая романа — в утверждении, что для человека внутренняя свобода важнее внешней. Каждое общество, рабовладельческий ли Джаббул, Вольные Торговцы, или Гегемония, выстроено по принципу клеточки-коллектива, которые стремятся к максимальному распоряжению индивидуумом, с одной стороны, и с другой — включает его в иерархию распределения благ. куда бы не попадал человек, он всё равно детерминирован коллективом. Что же тогда выступает на передний план? Внутренняя свобода, желание искать свой путь в жизни, нахождение одновременно и внутри общества, и вовне его. Мысль любопытная, однако Хайнлайн, мне кажется, так и не смог довести её до конца. Торби, безусловно, побывав в рабстве, в торговцах и в армии, имеет самый разнообразный жизненный опыт, однако не обладает самой важной чертой настоящего «гражданина» — пониманием того, в какой системе координат он находится. У автора есть пунктик — он обожает армию и спецслужбы, которые являются самой жёсткой системой вертикальной эксплуатации, однако под пером Хайнлайна они оказываются главным предметом обожания главного героя, со сверкающими глазами просящегося в стройные ряды «голубых мундиров» (почему-то я вспомнил, как крокодила Гену и Чебурашку принимали в пионеры — ну похоже же!), полностью, на абсолютном доверии, принимая их смыслы и стремления. В общем, с одной стороны, Хайнлайн позиционирует главной идеей стремление к автономии индивидуума, а с другой — его включение в иерархичные ряды замкнутых коллективов, и доверие к навязываемым извне смыслам.

В общем, довольно любопытный и неглупый роман, подпорченный, скорее, специфическим мировоззрением самого Хайнлайна, который умеет ставить сложные вопросы, но сразу же и даёт готовые ответы, не давая читателю пространства для размышления. Но всё равно, роман весьма любопытный и для взрослого, что уж там увидит подросток, спорный вопрос.

Это книга из другой эпохи, когда люди смотрели с открытым лицом в своё будущее, которое неизбежно связывалось с космосом и грядущей поступью человека к иным планетам. «Space, the final frontier», эти слова были произнесены в опенинге сериала «Star Trek», вышедшего в середине 1960-х, и хорошо отображавшего эту устремлённость к звёздам. Звёзды давали надежду на дальнейшую жизнь, люди осознали, насколько невелик их зелёно-голубой шарик, и их надежды на будущее были связаны с бескрайними просторами галактики. Сложно считать Роберта Хайнлайна апологетом оптимизма в научной фантастике — в 1950-е у него выходили мрачноватые «The Puppet Masters», история об инопланетном вторжении, политический памфлет «Double Star», «Starship Troopers», эдакий гимн милитаризму. Я бросил читать его больше 10 лет назад, мне кажется, что это во многом не мой автор, однако настала пора вернуться к нему, и проверить, что изменилось за последнее десятилетие.

«Time for the Stars» представляется хорошей иллюстрацией оптимистическому духу эпохи, от него даже пахнуло производственной советской фантастикой. На Земле, в общем и целом, царит мир, народу развелось слишком много, и в космос устремляются корабли-разведчики, прокладывающие пути к новым мирам... Для того, чтобы описать этот сюжет, он делает несколько допущений.

Чуть позже Хайнлайн поднимет тему «корабля поколений» в «Orphans of the Sky», однако не в этом случае — его ракетные разведчики имеют стабильный и пластичный социум, который позволяет, несмотря ни на что, сохранять стабильность и порядок на борту. Он ограничил экипаж несколькими сотнями людей, у которых нет ни минуты на праздный образ жизни, и которые, в общем-то, не скреплены обоймой железной дисциплины, которая в долгосрочной перспективе будет губительной. Конечно, Хайнлайн обожает военных, и субординация для него святое, но он умудряется находить разумный баланс между железной волей командира и уступками коллективу, у которого есть свои желания и стремления. Помятуя о судьбе «Авангарда», вряд ли автор был настолько высокого мнения о человеческой породе, однако его оптимистический настрой — налицо, он искренне верит, что все беды между людьми можно преодолеть путём разума и компромисса.

Мне кажется, именно идея путешествия к звёздам, открытие новых миров и жажда приключений и открытий являются движущей силой романа, телепатия, свойственная протагонисту, постепенно уходит на второй план. Наиболее спорный концепт романа — телепатия, но здесь Хайнлайн может сочинять всё что угодно, поскольку вся эта теория остаётся за гранью науки, и сам факт мгновенного обмена мыслями между близнецами (а потом уже и их родственниками) можно оставить на его совести (спишем на парадоксы квантовой физики). Корабль, движущийся с субсветовой скоростью, перемещается не только в пространстве, но и во времени (примерно тогда же был написан классический рассказ Владимир Савченко «Навстречу звёздам»), и это могло бы стать основой для тяжёлой драмы, ведь близнецы, находящиеся на корабле, оставались юными, а их братья и сёстры проживали полноценную жизнь. Но эту мучительную дилемму Хайнлайн не стал возводить в сюжет, драмы не вышло даже из встречи нашего героя со своим престарелым братом, хотя межпоколенческий конфликт между двумя разновозрастными близнецами мог бы быть куда как увлекателен. Автор старается быть оптимистом во всём, и его протагонист не только возвращается домой, но и сразу получает всё, и, что самое важное — надежду на счастливое будущее, которое, как и раньше, устремлено к звёздам.

В итоге — приятный, симпатично-наивный роман, немного пафосный , с толикой юношеской бравады. А может, просто в наше безвременье оптимизм кажется неуместным и глупым?

«Jade City» мне давно хотелось прочитать, и более года он стоял у меня на полке, и ждал своего часа. Почему я думал обратить на него свой взор? Роман Фонды Ли появился задолго до бешеной волны нынешней «китайщины», в то время, когда в русскоязычном фэндоме начали всплывать имена Лю Цысиня и Кена Лю. Фонда Ли позиционировала свои книги как фэнтези, однако сам сеттинг был весьма оригинальным. В основу архитектоники мира острова Кекон положена современная мифология, культура гонконгских боевиков, вроде «Круто сваренных», или «Кулака легенды», что, согласитесь, далеко от банальности. Автор, сама обладатель «чёрного пояса», хотела создать мир, в котором завиральные поединки героев Джеки Чана, Джета Ли и Чоу Юнь-Фата были бы естественными.

Гонконгский боевик плюс традиционное «уся»? Что может быть интереснее? Так появляется остров Кекон (не Поднебесная, просто клочок суши посреди океана), где добывают чудодейственный нефрит, не просто «камень жизни», «уй», а минерал, дающие человеку неслабые боевые способности, почти чародейские. Никогда «Разборки в стиле кунг-фу» не были столь близки к реальности, подумал пытливый читатель... и зря.

Начало было многообещающим. Чахнущий «крёстный отец» местной «триады», его чрезмерно мягкий внук, коему переданы бразды правления, назревающая война между кланами в столице некогда оккупированной страны... И нефрит — много нефрита, чьи боевые свойства обещали нам множество масштабных боевых сцен, благо автор — мастер боевых искусств. Моё недовольство нарастало по мере того, как страницы, одна за другой, мелькали под моими пальцами. Первое, что бросалось в глаза — Фонда Ли не просто опиралась на кинематограф, она взяла за основу и кинематографическую, точнее, сценарную манеру повествования. В этом смысле, «Jade City» не столько литературное, сколько визионерское повествование, но для его визуализации автору банально не хватает писательского мастерства. Текст кинематографичен, но не в силу образности, образно Фонда Ли писать не в состоянии, а в силу «сценарности». Если бы этот роман был экранизирован приличным режиссёром-визионером (скажем, Вонгом Карваем), да ещё и с плеядой приличных актёров, могло получится что-то любопытное. Увы и ах — перо нашей «авторки» не в состоянии сотворить не декорации (в этом смысле «нефритовый город» Жанлун абсолютно пустой, он не описан никак), ни характеры, ни, как ни странно, поединки.

Что у нас с характерами? Всё было бы неплохо, если бы они обладали глубокой характеристикой, проработкой внутреннего мира и яркой индивидуальностью. Увы, здесь в гонконгский боевик внезапно врывается корейская дорама, и лютые потомственные «Саньхэхуэй» представляют собой гладких и забриолиненных молодых красавчиков, ни души, ни руки которых никак не запятнаны их криминальной жизнью. По ходу знакомства автор просто даёт нам наводящие определения-характеристики, два-три, и отталкивается от них в создании характера, не придавая в дальнейшем новых черт. Что до поединков — их на удивление мало, и, несмотря на «чёрный пояс», описаны они скупо и однообразно, никакое воображение не поможет нам вообразить невероятные боевые сцены, уж слишком всё бледно.

В общем, мало мира, мало характеров, мало поединков... и много нефрита — такое чувство, будто этот мир живёт только тем, что рассуждает о нефрите, торгует нефритом, облизывает нефрит и питается им же. Фонда Ли настолько зациклена на своей нефритовой идее, что вскоре от зелёного камушка просто некуда деваться, хотя функционально он себя проявляет почти никак.

В итоге — хорошая задумка, но бездарное воплощение.

«Круг Земной, который населён людьми, сильно изрезан...»

Мы знаем сочинения Геродота, Тита Ливия, Полибия, можем спокойно изучать Иордана, Прокопия Кесарийского и Дитмара Мерзебургского, нам не по наслышке знакома «Повесть временных лет». Читаем мы и рыцарские романы, творения Кретьена де Труа и Гартманна фон Ауэ, и церковную агиографию, geste, фаблио и exempla... Но ничего подобного творению Снорри Стурлусона среди них. Я немало изучал литературы по истории Скандинавии и викингов в частности, но мало кто из историков эпохи Модерна по своей последовательности, чёткости и системности может сравнится со средневековым годи, жившем на гранитной нашлёпке недалеко от Полярного круга, прямой противоположности того Земного Круга, к извивистым пальцам которого всегда тянулась творческая мысль Снорри Стурлусона.

Любой человек, знакомый со средневековой литературой, поражается прежде всего самобытности «Круга Земного». Снорри, безусловно, христианин, и те, кто слагал по крайней мере большую часть этих саг, также ими являлись, но это христианство с совершенно особым окрасом. Сравните «Сагу об Олаве Святом» с любым континентальным житием, и разница сразу бросится в глаза. Святой Олав свершает чудеса, но живёт он не в пространстве христианского или античного мира, несмотря на попытки «Саги об Инглингах» встроить Норвегию в библейскую историю. Норвежские конунги, ярлы, скальды, викинги и бонды живут по прежнему в старом добром Мидгарде. «Круг Земной» — прямой наследник древних текстов и скальдической поэзии, в его поэтике легко распознать дыхание «Старшей Эдды», и оно куда сильнее, чем тёплые ветра Средиземноморья, вскормившие христианскую культуру.

В отличие от многих других саг, скажем, «Саги о гренландцах», или «Саги об Эгиле», «Круг Земной» посвящён сильным мира сего, конунгам Норвегии, их деяниям и власти. Надо отдать должное Снорри, который проделал явно богатую редакторскую работу в эпоху, когда даже представления ою этой профессии не существовало, и конунги династии Инглингов аккуратно выстроились в ряд, следуя один за другим. Если многие средневековые историки, тот же Ассер, пользовались определённым набором шаблонов для описания личностей правителей, то в сагах этого, по большей части, нет. Несмотря на ряд кочующих характеристик (в основном внешних, к примеру, стандартная присказка о том, что покойного владыку «оплакивал весь народ», ведь его «все любили»), их правление описывается глубоко индивидуально, и спутать одного конунга с другим довольно сложно. Нет стандартов и для описания фона эпохи — Норвегия, в которой действует Хальвдан Чёрный, и Норвегия Магнуса Эрлингссона абсолютно разные страны, и отчасти Снорри даже пишет, как складывалось государство, как менялись отношения в его границах. Пусть даже отрывочно и кратко, он описывает подчас жестокую христианизацию, отказ от языческих обычаев, с интересом читаются страницы о непростых отношениях короля и регионов страны, до конца борющихся за свою самостоятельность, даже при формальном подчинении власти. Снорри очень интересно описывает властные отношения, с одной стороны, он поддерживает подчинение конунгу, с положительной стороны описывая процесс объединения страны под единым крылом. Но он с немалой симпатией описывает и гордых «могучих бондов», у которых была своя голова на плечах, и которые далеко не всегда подчинялись своему сюзерену... Что до родной Исландии, то Снорри предпочитал, чтобы благостная власть конунга была где-то ТАМ, а не на его родном острове, предпочитая сохранять независимость собственного Альтинга — один из пассажей «Саги об Олаве Святом» об этом прямо и убедительно говорит (как и сама биография Снорри, который закончил свою жизнь от мечей приближённых конунга Хакона, за неподчинение). Автора-собирателя отличала удивительная интуиция исследователя, стихийно чувствовавшего свою эпоху, и удивительно точно фиксировавшего тенденции её жизни.

Несмотря на ряд пассажей, посвящённых колдовству, или чудесам, в «Круге земном» практически нет места фантастическим элементам, ни альвов, ни троллей мы здесь не встретим, места для посланцев с небес (кроме святого Олава, и то являющегося во сне) и из Преисподней, асы и ваны низведены до племенной аристократии из глубин Азии. Саги, как предполагается самим жанром, рассказывают только о том, что реально произошло в действительности, что было сказано и совершено, каждый из её персонажей должен быть реальным, живым человеком, с конкретной родословной, и чётко очерченным статусом и репутацией. Сага — повествование о том, что, как предполагается, было, а не должно быть. Поэтому «Круг земной» вряд ли можно считать эпосом, ведь эпосу свойственно гиперболизирование и преувеличение, следование определённому шаблону «культурного героя». В сочинении Снорри предполагается, что конунги — обычные, земные люди, которым свойственны самые низкие слабости, которые совершают ошибки и способны на подлые поступки. На фоне героев героических песен и рыцарских романов, тоже не чуждых человечности, они выделяются своей обыденностью и приземлённостью, что делает повествование живым.

Итак, что же такое — «Круг земной»? Саги здесь очень разные, и по размеру, и по содержанию, иногда плохо структурированные, иной раз оборванные и неполные, порой — огромные и богатые по содержанию. Но всё вместе образует широкую и грандиозную панораму становления средневековой Норвегии, три века её непростой истории. Снорри Стурлусон, по сути, на закате существования той самой северной цивилизации Древней Скандинавии, подвёл итоги её истории, и окинул взором, одновременно и изнутри, и со стороны, её сложный и непростой путь. Знал ли он, что создал историю уже уходящего мира?

«Лубочное» повествование продолжается, на этот раз на фоне русско-турецкой войны 1870-х, яркой и блистательной военной кампании, в которой нынче вновь возникает след пунктирной жизни нашего сыщика, Эраста Петровича Фандорина, на коне и при ружье. Казалось бы, вокруг война, кровь и смерть, но, как и в случае «Азазеля», всё это будто-бы «понарошку», ненастоящее, читая «Турецкий гамбит», мы должны понимать, что это фэнтези-детектив «по мотивам», а не исторический роман. Именно поэтому предусмотрительный Акунин изменил фамилии военных и государственных деятелей, чтобы избежать обвинений в неисторичности, ведь глубокое прорабатывание фона явно не входило в его планы. Конечно, ответственный прозаик, вроде Николая Задорнова, несколько лет бы работал над созданием веристичного фона, но для сугубого беллетриста это было бы совсем невыносимым испытанием, поэтому роман написан на материале, по сути, одной книги — военных заметок художника Василия Верещагина, адъютанта великого князя Николая Николаевича в составе Дунайской армии.

Так что замах на «шпионский детектив» не слишком удался, хотя финальный бенефис Фандорина удался автору на славу. Но разоблачение козней коварного Анвара-Эфенди вовсе не главное в этом небольшом романе, в отличие от «Азазеля» или, допустим, «Левиафана». Ныне повествование ведётся из-за плеча совершенно карикатурной, откровенно лубочной «передовой девицы», «стрижки», благодаря своей энергичной глупости попавшей в штаб действующей армии. В общем, вся интрига крутится вокруг её чисто девичьих переживаний, которые Акунин описывает с неприкрытой иронией (как он не огрёб от женской половины своих читателей, не пойму...), и бесконечной историей ухлёстывания за ней всего командного состава. Наш дорогой Эраст Петрович действует больше за кадром, в присутствии прелестницы Вари он больше дрыхнет и почитывает римскую классику, рассуждая параллельно о тщете всего сущего.

В общем, не вышло из Варвары Суворовой ни доктора Уотсона, ни капитана Гастингса, а у Бориса Акунина не вышел полноценный шпионский детектив. Что же вышло? Авантюрный роман с элементами приключений, щепоткой детективной интриги и лёгкой глазурью романтики. Читается просто прекрасно, авторский слог ладно скроен и ловко слеплен, не отнять, поэтому «Турецкий гамбит» остаётся приятной, хоть и одноразовой, беллетристикой.

Новогодний рассказ, где за уши притянут и «STALKER» этот ваш с точками, и артефакт из Зоны, который делает мысли... настоящими. И творит настоящего Деда Мороза, разносящего подарки, любящего детей и невыразимо, несказанно доброго.

Для ироники рассказ имеет самую убийственную и горькую характеристику — не смешно. Задумка забавна, пусть и не слишком, но сваленные в кучи хохмы и приколы не монтируются друг с другом, да и сами по себе ничего не стоят. Понятно, что автор пытался написать новогоднюю сказку, но написал её как бессвязный графоманский трип.

Неужели это и есть легендарный Александр Бачило?

В нынешнее время, когда текущая повестка напомнила мне о существовании писателя Бориса Акунина, нельзя было не взять, и ностальгически не вспомнить об Эрасте Петровиче Фандорине, на момент нашего с ним расставания — действительном статском советнике, в приключения которого я изредка нырял. Фанатом нашего гордого сыщика я так и не стал, между томами я делаю перерывы в несколько лет — так, последний свой роман в серии, «Статский советник», я прочитал аж 5 лет назад. Я всегда считал Акунина прежде всего беллетристом, изначально сугубо коммерческим автором, который периодически пытается совершить ряд жанровых прорывов (не особенно удачно, надо признать), но остающийся в рамках хорошей pulp-литературы, эдакой вкусной текстовой «жвачки» для читательского сердца.

Итак, роман «Азазель», вещица, завоевавшая столь многие сердца, умильно следящие за отважным юношей, совершавшим свои первые подвиги на ниве службы Отечеству. Насколько был развит в те года жанр ретро-детектива, я не знаю, романы Свечина о Лыкове появились позже и, видимо, на волне «Фандорианы», так же, как и менее известные книжки Бушкова о сыщике Бестужеве, я уж не говорю об Антоне Чиже. Единственный, кто по всем статьям опережал господина Чхартишвили, так это Леонид Юзефович со своей трилогией о сыщике Путилине, первый роман о котором вышел ещё в советское время. Однако Юзефович, автор, безусловно, безмерно более талантливый и интеллектуальный, не смог создать жанрообразующую вещь, а первые романы «Фандорианы» таковыми стали. В чём же дело?

Здесь сошлось сразу несколько «звёзд».

Прежде всего читателей привлёк антураж, именно фон приключений Фандорина заставил говорить об «интеллектуальной составляющей» романов Акунина, о том, что наконец-то созданы детективы для интеллигентной публики. Но будем честны, «Азазель» — это лубок. Красивый, яркий, пёстрый лубок, имеющий к исторической Российской империи весьма отдалённое отношение... что, кстати, хорошо передано в экранизации 2002 года, с её стерильными интерьерами, нарочито накладными усами и неестественно-яркими красками. Антураж этот построен из самых простых вещей — скрытых цитат из известных литературных произведений, как-бы невзначай упоминаемых реалий, близлежащих дат, взятых из лежащего под рукой справочника, газетных полос и рекламы того времени. В общем и целом, антураж «Империи» в этом романе, да и последующих тоже, это не результат глубокой проработки материала и изысканий, а, скорее, литературная игра с базовым набором составляющих, играющий роль скорее декоративную, нежели смысловую. Определённо можно сказать, что рисунок лубка был бы безнадёжно смазан, если бы Акунин не был таким умелым стилистом. Язык, сочный и оборотистый, скрепляет роман воедино, да, это сложно назвать «стилизацией», его никак не перепутаешь с произведениями авторов XIX века, однако именно умение органично отобразить атмосферу созданных декораций и обеспечивает роману связность. Ближайшая аналогия — творчество Дюма, который тоже умел создать атмосферу произведения, но в весьма условном антураже, выдаваемым им за «исторический». Стиль настолько лёгок, что читателю скоро начинает казаться, что он и правда постигает эпоху вместе с Эрастом Петровичем, не осознавая, что вся она представляет собой сугубо декоративное пространство.

Следующая составляющая успеха — Эраст Петрович. Акунин явно написал сразу несколько первых романов, где уже была достаточно подробно расписан образ главного героя. Для персоналистического детектива надобен яркий и харизматичный главный герой, как Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, Огюст Дюпен и так далее, и etc. Таковым и стал наш герой, томный, стройный интеллектуал, боец, таинственный покоритель дамских сердец с седыми висками, в первом романе он ещё совсем молоденький и безусый сотрудник полицейского департамента, набивающий первые шишки, и в этом плане автор сделал абсолютно грамотно, что раскрыл процесс становления героя — первые четыре книги в связке друг с другом полностью демонстрируют нам образ Фандорина, в его динамичном исполнении, а не в готовом виде, как это чаще всего бывает с подобного рода персонажами. Это привлекает внимание, заставляет нас почувствовать себя соучастниками его биографии, понимающими (в отличие от второстепенных персонажей, чаще всего ведущих повествование) скрытые мотивы его поступков и, подчас, странного поведения.

Что испортило, в значительной степени роман — концовка. Акунин хотел обозначить вторжение суровой реальности в стерильное пространство текста, однако кровавая концовка в значительной степени диссонирует с «лубочным» жанром «Азазеля», и разрушает его восприятие. Понятно, что такая трагедия была необходима для дальнейшего развития характера Фандорина, но... грубовато, ну не идёт эта сцена сюда!

В целом, нужно сказать, «Азазель» не является интеллектуальной литературой, и не замахивается на звание «большой прозы» — это исключительно массовый продукт для претенциозной публики. Но — он отлично читается! Я не знаю, насколько он хорош как детектив, я мало знаком с жанром, но это хорошая приключенческая литература, где есть яркие персонажи, захватывающие интриги и хороший стиль, от которого получаешь немало удовольствия. Если не воспринимать «Азазель» всерьёз, то он пригоден к чтению.

Эта сага необычна манерой повествования, поскольку её стержневой сюжет постоянно рассыпается в руках читателя, взор Снорри охватывает целую россыпь людей, регионов, событий, и зачастую мы забываем, о ком же идёт речь. История ярла Хакона, узурпировавшего власть в Норвегии, вряд ли занимает меньше места, чем рассказ о нашем Инглинге. Однако, что выдвигает автор в первую очередь, так это христианское рвение Олава Трюгвассона, крестившего без всяких сомнений и препон, всю Норвегию, истово выступая против язычества и языческих ритуалов, убивая жрецов и разрушая капища. Здесь мы можем увидеть и элементы мира «Утгарда», поскольку, едва ли не впервые, на страницах сборника Снорри появляется настоящее, живое чародейство, вступающее в смертельную схватку с новыми порядками и верой. В саге едва ли не пара десятков сюжетных линий, и многие из них крайне занимательны и интересны в сюжетном плане, и в описании «глубинной» Норвегии бондских «гардов», и в сказах об эпических сражениях, в одном из которых, видимо, Олав и встретил свой конец.

Немного «смазанная» сага, несмотря на обилие стихов. Всё дело в том, что Харальд Серая Шкура, как и его брат Сигурд Слюна прославились не в качестве героических конунгов, а тех, кто больше занимался пиратством за пределами Норвегии, тех, при ком были плохие урожаи, и господствовала несправедливость в отношении подданных. Снорри даже старается не делать акцента на «герое» саги, уводя повествование то в одну, то в другую сторону, и весь рассказ о неудачливом конунге становится как бы прологом к истории Олава Трюггвассона, положившего конец междоусобицам своих предшественников.

Снова Ремарк пишет о войне, но это уже другая война. «Im Westen nichts Neues» был оголённым личным опытом, описанием трагедии крушения старого мира, гибели молодости целого поколения, обманутого всевластными стариками у кормила власти и гордыми прусскими юнкерами. Это была очень личная книга.

«Zeit zu leben und Zeit zu sterben» — другая книга. Надо сказать, я ожидал, что автор закольцует в этом произведении тематику войны, и напишет своего рода её «зеркало», будет развивать те же самые идеи «потерянного поколения», сгинувшего в пламени войны, ещё более ужасной, чем гроза 1910-х. Но нет, фронт остался на заднем плане, мы его видим лишь самым мельком, пусть даже эти моменты и поражают нас жутью до глубины души. Нет. Это другая книга, другая война... и другие немцы. Точнее, отношение Ремарка к своим соотечественникам стало другим.

В «Arc de Triomphe» есть момент, когда главный герой, врач-эмигрант Равик-Людвиг стоит на границе с родной страной, и плюёт на её землю вишнёвые косточки. Что должен чувствовать человек, которого предала Родина? Да, Родина тоже может предать, те, кого ты считал своими, могут стать абсолютными врагами.

Стиль Ремарка становится более холодным и отстранённым, и его больше интересует не фронт, а тыл, который подпитывает фашистский режим своей поддержкой или тупой лояльностью. Чтобы пойти против своего народа во имя собственных убеждений, нужно иметь смелость,и автор жестоко берёт вчерашнего « Reichsbürger» за шкирку, и суёт его нос в собственные испражнения, призывает их смотреть в лицо своему падению. Да, скажет кто-то, в романе многие персонажи-немцы — скрытые антифашисты, и это правда — честь и хвала тем, кто провёл тайный фронт против бесчеловечности Рейха, кто по крупицам сохранял всё светлое и достойное, что есть в великой германской культуре! Но Ремарк очень отчётливо показывает всю ту илистую муть, что подняла со дна общества волна нацизма,и показывает, насколько обыватели оказались падки на новую идею чувства собственного превосходства во всём мире, идею своей исключительности. Сторонники нацизма, вешающие на стену портрет родного фюрера предали, с моей точки зрения, свою страну, оказавшись добровольными пленниками фальшивого величия, ведь какой же это соблазн — поверить сладкоголосым и решительным речам нового вождя, особенно если у тебя нет ни капли чувства собственного достоинства! Недаром писатель не акцентирует своего внимания на военных преступлениях, он демонстрирует, насколько глубоко этот яд проник в тело общества, и как он отравил тысячи и тысячи людей. Ремарк не ненавидит фашистов, скорее он испытывает чувство брезгливости, которое мы испытываем, увидев нечто противоестественное и уродливое.

Жестокий текст. Не злой, но жестокий. И бесконечно печальный. Нет здесь той злой и горькой иронии, присущей, скажем, Генриху Бёллю. Ремарк показывает, насколько глубоко укоренены зёрна лояльности фашизму в простых обывателях, в добропорядочных, казалось бы, горожанах, радостно строчащих доносы, вешающих портрет фюрера в «красный угол», мечтающих тайно и явно о привилегиях «спецбуфета» нацистских чинов... Автор с явным и нескрываемым недоверием смотрит в глаза этим простым, лишённым рефлексии и подлинной человечности людям, понимая, что их сущность нисколько не изменилась.

Тем не менее, лёгкие вкрапления надежды есть и здесь. Люди, для которых важнее остаться людьми при любом режиме, и в окружении всеобщей, добровольной лжи. В тяжёлом романе-осуждении есть одновременно и жалость к тем, кто остался, и прощение тем, кто не смог поднять голову против ненавистного режима. Эти вкрапления человечности — как бывший учитель Польман! — и являются ростками надежды среди выжженной отравленной земли, и хочется верить, что ребёнок Эрнста Гребера, так никогда не увидевший родного отца, вырастет в совсем иной стране.

Немного удивляешься, когда узнаешь, с каким трудом, в какое время написана «Arc de Triomphe», ведь, в отличие от других произведений, которые были мною прочтены, его отличает нарочито-отстранённый стиль повествования, здесь есть эмоции и чувства, но они будто-бы притуплены изрядной порцией анестезии, будто бы Ремарк выбрал отстранение главным инструментом борьбы с реальной действительностью.

В отличие от более позднего «Der schwarze Obelisk», здесь полностью отсутствует ощущение будущего, даже чувство жизни и бытия тут пребывает в притупленном состоянии. Доктор Равик, по сути, мёртвый человек, у него остался профессионализм, он ещё способен на дружбу, даже на любовь, но это скорее внешние реакции уже остывшей души. Это человек, живущий только и исключительно сегодняшним днём, поскольку в день завтрашний он не верит. И это неудивительно, если учесть слом в эпоху Первой мировой, бесконечную стагнацию Интербеллума, и пришествие омерзительной волны фашизма. Он даже лишён Родины, поскольку принявшая в себя коричневую чуму нация не может теперь быть для него своей. Будущее сгинуло в концлагере, под рифлёной подошвой сапога кляйн-фюрера Хааке.

И, тем не менее, Равик, Людвиг Фрезенбург, сохраняет свою голову поднятой. Он не оскотинился, не спился, даже в таком состоянии полусмерти он сберёг чувство собственного достоинства — это выражено хотя бы в том, что он отказывается бежать от опасности, и от новых тёмных времён, наоборот, он готов встретить их лицом и грудью, не намереваясь умирать окончательно, стоически принимая пламя новой войны.

Для оттенения образа Равика и была введена Жоан Маду, которой свойственен тот же самый недуг, что и её возлюбленному — она не чувствует будущего. Однако, в отличие от него, Жоан слишком буквально следует принципу «жить одним днём», и попросту уходит во все тяжкие, потеряв достоинство, предавая, обманывая, и отдаваясь изо всех сил своей чувственности. Читатель ожидает, что любовь, чувства, воскресят душу Равика, однако он остаётся отстранённым и холодноватым, поскольку безошибочно знает, что будущего нет ни у чего, в том числе и у любви. Предательство со стороны любимого человека его не удивляет, но и простить его он не может, поскольку смирится с несовершенством человеческой природы всё же не в состоянии, оставаясь где-то в глубине себя юным идеалистом, каким он наверняка был до лета 1914 года. Поэтому Равик куда ближе умирающей Кэт Хэнгстрём, с которой они не сближаются до конца, но именно это отдаление и позволяет им сохранить тёплое отношение друг к другу, не запятнанное трагизмом и предательством.

Читать концовку романа, конечно, непросто, поскольку мы, читатели, чувствуем, вслед за героем, что гибель и крушение мира, и смерть любимых людей на этом фоне — абсолютная норма, распад и умирание Равик, как и, видимо, Ремарк, воспринимают как естественный ход вещей. «Arc de Triomphe»- роман, написанный бесконечно одиноким человеком, которому уже не о чем мечтать. Так что, мне кажется, роман этот не о любви, и не о мести — это попытка Ремарка объясниться с этим миром, в очередной раз поделится с ним своим внутренним Я, и понять, как их встреча отзовётся в его собственном сердце.

Суховатый, но красивый роман, не такой молодой, как история о трёх товарищах, и не такой иронично-умудрённый, как история вокруг чёрного обелиска во дворе одного похоронного бюро. Повествование об одиноком человеке в эпоху безвременья...

Эта сага не такая насыщенная событиями, как история о Харальде Прекрасноволосом, но куда более ярко раскрашеная и занимательная. Чего только стоят многочисленные висы, разбросанные по тексту, причём все, как на подбор, хлёстки, ритмичны, снабжены отменнейшими загадками-кённингами. Фактически всё своё правление сей славный представитель Инглингов отбивался от нашествий из-за моря, из Дании и Нортумбрии, периодически пропуская то одну вражескую высадку, то другую, что позволяет косвенно скептически отнестись к словам Снорри об абсолютном мире в пределах его королевства. Не менее яркий встроенный сюжет в рамках саги — опасный баланс компромисса выросшего в христианской среде Уэссекса конунга с язычниками-бондами Трёндалага, которые, отказываясь принимать веру в Христа, требовали от своего владыки полного соблюдения ритуального политеса, часто весьма греховного с точки зрения веры. Развороту интриги в этом конфликте помешало, к несчастью, очередное нашествие родичей на берега норвежских фьордов, однако противостояние обещало быть весьма занимательным.

Пока что эта сага, быть может, не самая важная в цикле о норвежских королях, но, безусловно, самая художественная.

Очередной пролистанный «ваховский» роман, который позиционирует себя как «ироничный». Первый я когда-то, лет 10 назад читал, и он меня как-то не впечатлил, произвёл впечатление какой-то самой стандартной приключаловки. Приключения комиссара Каина продолжаются, автор не даёт читателю заскучать, подсовывая своему герою препятствие за препятствием, одну толпу врагов другой хуже. В этом жанре самое главное — как обыграть штампы, и, надо признать, на этот раз Алекс Стюарт с задачей справился. Находчивый комиссар постоянно так выворачивает свою боязнь схватки и лютой смерти, что его желание прикрыть свою... полу шинели постоянно оборачивается якобы грамотным руководством и личной храбростью. Это забавно, хотя, само собой, ржать в голос всё равно не с чего, однако пару раз улыбнуться можно.

В общем, обычный проектный роман, с небольшой ноткой иронии. Забавно, но не более.