Люди и манекены. Несколько слов о Томасе Лиготти и его литературных трудах.

Кто такой Томас Лиготти? Чаще всего его сравнивают с Эдгаром По и Лавкрафтом. Кто такие в таком случае Эдгар По и Лавкрафт? Штука в том, что четкого ответа на этот вопрос никто не даст. Вроде бы, это два таких писателя, чья страшная проза не укладывается в рамки обычного страшного. Однако, оставаясь при этом эталоном ужаса, намного превосходит представление о нем, преподнося страх как феномен и основу человеческого существования. Страх этих авторов есть нечто, что само по себе трудно и крайне приблизительно описуемо словами. Вспомните, как заламывает руки очередной персонаж Лакврафта в ТЩЕТНОЙ попытке передать тот БОГОМЕРЗКИЙ ужас, что захватывает и парализует человеческий разум, не оставляя места надежде. Ужас странной темной прозы это феномен, слабо поддающийся объяснениям, поскольку не нуждается в таковых. Если вам нужны объяснения — вам в другую дверь. Некоторые вещи существуют сами по себе, без причины. Например, странные шорохи под крышей поздно ночью. Или под половицами. Или еще что похуже.

Однако, кто же все-таки такой Томас Лиготти? Сам себя он однажды назвал Grimscribe, что приблизительно переводится на русский как «Мрачнописец». Весьма красноречивая оценка собственного творчества. При всем изобилии авторов ужасов самого разного пошиба от откровенной бульварщины и желтизны до интеллектуалов, либо на таковое звание претендующих, мало кого в этом жанре можно наверно назвать таким же мрачным и мизантропичным, как Томас Лиготти. Писателей со столь же уникальным видением мира и способностью сообщать это видение читателю можно без преувеличения пересчитать по пальцам одной руки.

Первое, что бросается в глаза человеку, берущемуся за Лиготти это нестандартность его прозы, сухая документальная манера которой сразу отсекает множество плохо подготовленных читателей экзистенциальным шоком, неизбежным при знакомстве со столь радикально отличающимся от мейнстримовых клише автором. И это, в общем, закономерно. Осознание уродства и бессмысленности мира процесс крайне болезненный. Он не проходит даром и заставляет серьезно пересмотреть собственные взгляды на жизнь и многое из того, в чем человек доселе был непоколебимо уверен. И, как часто оказывается, напрасно. Рушится мировоззрение, привычное обретает совсем иные, неожиданно странные очертания. Вернее даже будет сказать, что открывается изнанка обыденности, за которой может скрываться нечто крайне зловещее и труднопредставимое. Знание изнанки бытия смертельный враг целостного обывательского мирка, куда не вмещается ничего кроме обычной рутины и редких радостей жизни. Обыватель не хочет рушить знакомую идиллическую картину мира. Обыватель не привык к неприятной правде, она ему не только не нужна, но и вредна, потому что противоречит тому, что принято называть «здравым смыслом».

В этой связи уместно будет вспомнить Лавкрафта. Говард Филлипс в отличие от Лиготти, цеплялся за здравый смысл всю жизнь. Потому как «здравый смысл» был единственной вещью, помогавшей ему мириться с вечным хаосом изменчивой Вселенной. Украдкой, как перепуганный мальчишка в замочную скважину, наблюдал он за беспредельным ужасом, который открывался ему. И столь же боязливо описывал увиденное. В этом отношении рационализм пришелся ему как нельзя кстати. Доводы «науки и разума» не спасали его героя (то есть его самого) от кощунственной реальности, но всякий раз обеспечивали безопасное укрытие после неизбежного поражения в столкновении с ней. Наивное, чопорное дитя выдуманного викторианского века. Однако, не будем слишком к нему строги. В конце концов, за это мы его и любим. Недостатки Лавкрафта и есть его главные достоинства. Не будь их, не было и самого ГФЛ как великого писателя. И то, что он все-таки был, очень хорошо.

Наследует ли Лиготти литературной традиции Лавкрафта? Отчасти это так, и все уподобления Говарду Филлипсу на обложках его книг содержат некоторую долю правды. Однако, родство это не прямое, а скорее по боковой линии, или говоря по-русски двоюродное. Этакий внучатый племянник, если хотите. От дедушки унаследовал нелюдимый чудаковатый нрав и способность заглядывать за тонкую завесу реальности. Правда, пошел в этой фамильной способности гораздо дальше. Ибо мучительный страх дальнего пращура ему совсем не ведом. И свои миры он наблюдает и фиксирует без всякого страха и судорожной рефлексии. Метод передачи ужаса в прозе Лиготти это констатация его, как незыблемого экзистенциального факта. Единственно существующего и наличного, куда его обезличенные герои проваливаются вновь и вновь, и падению этому нет конца. Мертвые гипсовые слепки лиц, личин и масок чередуются с безликими манекенами и насмешливыми марионетками, свисающими на тонких лесках из ниоткуда. Конечности кукол ходульно двигаются, жесты подчеркнуто театральны и гротескны. Лица оторваны от силуэтов, силуэты не отбрасывают теней, а тени меняют очертания, повинуясь сиюсекундным причудам хаоса, беснующегося и ревущего под тонкой поверхностью карнавальных масок. Материалистический ядерный хаос – ну как тут не вспомнить Азатота? – единственное подлинное божество Лиготти и есть его главный оммаж великому Провиденциалисту из Провиденса. Неименуемое с тысячью имен, Безликое с тысячью лиц. Не хотите ли поклониться Азатоту а потом исчезнуть в лунном свете? Нечто странное промелькнуло в окне заброшенной лечебницы, а потом оно превратило в сумасшедшего меня. А может, это и был я, там, в окне? Но кто же тогда меня увидел?

Персонаж Лиготти это человек без свойств. Порой с подчеркнуто казенным, неправдоподобным именем. Иногда комичным, на манер Акакия Акакиевича. Но чаще сухим и беззвучным, как шелест старой газетной бумаги. С фальшивыми эмоциями и воспоминаниями. Которые потом, скорее всего, окажутся чужими или вовсе наведенными. Черты внешности у него отсутствуют. Никакого намека на облик, персонажам Лиготти в этом категорически отказано. Разве у манекена может быть облик? Из скудного бэкграунда, который дается самим писателем, мы лишь понимаем, что перед нами личность крайне усталая и изможденная. И ничего удивительного в этом нет. Побудьте целую вечность манекеном, вам тоже надоест.

Впрочем, своим манекенам Лиготти скучать не дает. Они беспрестанно разыгрывают диковинные представления. Повинуясь абсолютной непостижимой воле, оживляющей их целлулоидные тела, манекены кривляются, шутовски скачут, выплясывают замысловатые коленца, достойные самых гротескных представлений дель арте. Юмор и гротеск неотъемлемая часть фарсов, разыгрываемых Томасом Лиготти, на страницах своих произведений. Этот, на первый взгляд, мрачнейший фаталист при более внимательном рассмотрении предстает настоящим мастером разящей, искрометной сатиры и иронии. Обращена она против жалких людей-манекенов, чьи безрезультатные потуги существовать Лиготти безжалостно высмеивает. Фокус его насмешки само бытие человека, а вернее убежденность человека в своем бытии, которого на самом деле нет, потому что оно невозможно. Нет никаких людей – только манекены. И вот это самое осознание потрясает читателя Лиготти сильнее всего, до самых основ «Я». Но как же так, ведь Я есть? Как выясняется, нет. Нелегко смириться с собственным несуществованием, это мучительно. Тем не менее, поневоле приходится, ибо доказательства убийственно неопровержимы.

Однако, оставим метафизику. Не Хаосом единым жив читатель Лиготти. В его рассказах есть место не только запредельному кошмару, но и интригующему оригинальному сюжету. По этой части он выдающийся мастер. Умение создавать необычные сюжеты, пожалуй, визитная карточка этого писателя, который очень изобретателен и самую простую, типовую фабулу рассказа умеет подать в невероятно ярких и напряженных тонах. При этом не важно, кто или что олицетворяет то самое зло, что совершается само собою – люди или демоны – у Лиготти в избытке представлены и те и другие. Важно мрачное торжественное упоение потусторонним ужасом и страшной подноготной мира, которая оказывается его подлинным лицом, сокрытым до времени в тени.

«Проказник» — традиционная история про маньяка, «Les Fleurs» — о декадентском поклонении цветам, «Последнее приключение Алисы» — о детской писательнице, с которой стали твориться странности. Любителям сновидческих кошмаров придется по душе «Ангел миссис Ринальди», где мир снов соприкасается с реальностью почти как у Лавкрафта, только лучше. Поклонники вампирской тематики оценят по достоинству «Утерянное искусство сумерек». Любителям философии понравится «Чистота». Для Лиготти нет неудобных или трудных сюжетов. Его писательский талант очень разносторонен и нет такой темы, которую он не смог бы раскрыть. При этом ловко уходя от жанровых клише и придавая новизну старым, давно отжившим свое сюжетным приемам и ходам. Его странная насыщенная абсурдом и иррациональным страхом проза настоящий пир для искушенного хоррормана. Здесь вы найдете зло всех форм и обликов, на любой вкус. И никаких вульгарных страшилок, где каждый абзац, да что там абзац – каждая буква до боли предсказуема, у Лиготти такого не встретишь. Он исследователь ночных кошмаров. А они редко бывают предсказуемыми.