Питер Акройд «Повесть о Платоне»

«Этакий затянутый остроумным (не отнять) преподавателем семинар по философии Платона для домохозяек» (Non-rezident)

«В этом романе Акройд привычно играет со временем и перемешивает всех со всеми. Для начинающих ценителей литературы «постмодернизма»» (juliasky)

«Наш мир каким-то образом в результате «не понятно чего» прекратил материальное существование, и вместо вещей остались лишь их образы. К 38-му веку люди установили, что настоящий мир — не вещный, а мир чистых форм, полный света и энергии. Лондон в романе — лишь идея некогда существовавшего города, а его жители — идеальные прообразы лондонцев прошлого. В этом мире нет времени, но есть вечность. Именно поэтому их картина мира не совпадает с нашей, ведь то, что видим мы, — лишь отблеск идей. Но, как оказывается, и на светлом будущем есть свои пятна...» (sk-joker)

«Иногда и сам задаешься мыслью, а может и мы читаем совсем не те произведения, которыми восхищались древние греки, а чем восхищались египтяне и ассирийцы. А может все эти представления о той культуре основываются на рекламной продукции...» (god54)

По почти традиции начну не с цитат автора, но с отрывков из отзывов ранее читавших. И со своего комментирования чужих комментариев.

Во-первых, «Повесть о Платоне», конечно, не «семинар для домохозяек» о платоновской философии, ведь буквально все в книге представляет собой платонизм наизнанку.

Во-вторых, роман Питера Акройда, разумеется, не «постмодернизм для начинающих», хотя бы не в смысле «смешения всего со всем» и уж точно не для неких «новичков».

В-третьих, произведение маститого британца, естественно, не об открытии подлинной утопии мира идей, а скорее о недостаточности последней для полноценной жизни.

И, наконец, в-четвертых, сокрытый иными пространственно-временными измерениями и повествовательными формами заглавный персонаж книжки более чем уверен в том, что представления о культуре на фундаменте рекламной продукции открывает большую (и большУю, и бОльшую) правду о ее, культуры, носителях, чем множество множеств книг на верхушке ее айсберга. Но обо всем по порядку.

Сразу скажу, что не претендую на то, чтобы сорвать покровы тайны с «Повести...» Акройда. Притягательная романная краткость с вроде бы известным и понятным «лором» из курса по банальной философии оставляют место сюжетной недосказанности, смысловой многомерности и невыразимому остатку. При этом последние три пункта вполне могут оказаться наносными иллюзиями, связанными с очередным читательским «допингом», т. е. использованием аудиокниги вместо бумажного носителя. Все может быть, но попробуем внимательнее взглянуть на основную канву романа.

Да, перед нами очевидные отсылки на платоновское «Государство». Но все эти отсылки и по тональности, и по контексту, и по форме носят характер обратно противоположный известным (и неизвестным — известность нашего, античного, Платона заслоняет его настоящую и непреодолимую неизвестность) Платону с его философией. Начнем с малого, с несколько раз акцентируемого Акройдом роста своего Платона. Он полурослик по отношению к своим странным современникам, а исторический Платон уже по имени-прозвищу широкоплечий, да и вообще «политик, лидер и боец» (с), высокий и атлетичный. Поведение лондонского футур-философа (подзуживание сограждан, которое, опять-таки наоборот нашей истории, поначалу поддерживается обществом), его общение с душой (в античной Греции — с даймоном), суд над ним (который завершается, не как у нас, оправданием с самонаказанием мыслителя) отсылает не к Платону, но скорее к Сократу. А основной эксплуатируемый Питером Акройдом искусственно сконструированный Платоном из прошлого миф о пещере используется Платоном из будущего для обратного действия, т. е. для возвышения и романтизации мира теней, а не мира идей. Таким образом, все это очень специфичный «пересказ» платонизма, характеризующий «Повесть...» как роман-перевертыш.

Далее, действительно, все это попадает в (мета)жанровые границы постмодернистского текста. Ведь «Повесть...» сшита из обрывков не существующих летописей из далекого будущего, франкенштейниаский корпус которых венчают цитаты из еще не родившихся писателей и мудрецов. Другое дело, что с таким «постмодернизмом» был знаком еще наш старик Платон. Например, диалог «Пир» представляет собой запись пересказа пересказа спустя много лет от якобы состоявшегося симпозиума нескольких умствовавших гуляк. Но даже сквозь столькие слои неподлинного подлинное находит дорогу к читателю с правильной (золотой или хотя бы серебряной) душой. То же самое и с многочисленными текстологическими анализами акройдовского Платона, который через словарные руины и невразумительные предпосылки приходит к чему-то вполне адекватному и близкому к реальному положению дел (например, начальная вставка с исследованием «Происхождения видов», притом, наверное, самая тонкая и смешная во всем романе, а построение перехода от мифа об Орфее к старту Эпохи Крота, видимо, самый красивый образ в книге). И, к слову, здесь снова (и снова, и снова...) переворачивание и контр-отсылка: Платон, естественно, такими исследованиями именно из-за страха перед неподлинным не стал бы заниматься, ведь к Истине приходишь чистым умом, а не грязным чтением. Платоновский читатель против платоновского писателя, так сказать.

Затем, куда без этого, об антифилософии анти-Платона из анти-«Государства». Лондон будущего на верхних суперструнах бытия не совсем то общественное устройство, которое показывает греческий Платон в известном произведении (не буду, тем более, пересказывать лекции о том, что платоновское не-совсем-государство являет собой не политический проект, а мысленный эксперимент, даже инструмент воображения в риторических дебатах о природе справедливости из первой книги «Государства»). Здесь нет, насколько показал Акройд, деления на три сословия по природе душ или унифицирующей гендерно-семейной политики. Более показываемый мир похож на имплементацию царства целей другого, уже немецкого, философа из Калининграда в энергетические складки реальности. В каком-то смысле это овеществление чистых разумов в экзотической материи. Ведь в рисуемом британцем мире остается либо ничего не делать, либо что-то постоянно исследовать. Даже несчастного Сократа с позывным «Платон» не получается изгнать — категорический императив не позволяет! И как такой мир может не надоесть? Вот чужестранно-иномировой Платошка, в промежутках между диалогами зрителей, общается со своей душой (про души, как и про многие иные фантастические допущения «Повести...», мало что понятно) и решается оставить скучную кантианщину и отправиться в Эпоху Крота (скорее всего). А это значит, что этот Платон ну совсем не наш Платон — он хочет променять идеальный мир на мир образов и теней, вечность на время, постоянство на текучесть, Парменида на Гераклита (опять же, не будем о том, что ну совсем-совсем настоящий Платон, видимо, и не то чтобы о таком строгом выборе, а о признании мира идей для познания и понимания красоты и сока мира вещей).

Итак, все это здорово, но к чему? Зачем? Здоровский вопрос. Чарующие главки об исчезновении звезд («Тигр! Тигр!» вспоминается), душа в роли даймона и некоторые лучисто-энергийные характеристики в описании утопически безмятежной Земли позволяют предположить, что фантастический каркас представляет собой гуманитарную интерпретацию какого-то квантового перехода (и иже с ними квантовой механики на грани с марафонами желаний). Но это форма, фон, но не содержание. Как мне кажется, все упирается в упомянутую god54 «рекламную продукцию». Начнем (и будем заканчивать) с того, что я постарался показать выше — Платон Акройда не просто анти-Платон, а скорее Сократ, а вот сам писатель аналогичен именно Платону. Ведь мы не знаем почти ничего о сократической философии, идеях и идеалах Сократа, о наличии или отсутствия у того систематической философской позиции. У нас есть либо комический Сократ Аристофана, либо множественный Сократ Платона, и в последнем случае (случаях) Сократ — литературный инструментарий Платона, его персоналий, голос автора, художественный прием, все это вместе взятое (Сократа Ксенофанта сегодня антиковеды не используют как независимый источник). И монументальный литературный эксперимент Питера Акройда — это «отмщение» за Сократа через помещение в эксплуатируемую роль самого Платона. При этом акройдовская любовь к своему персонажу нескрываема, так же как и не скрываема любовь настоящего Платона к настоящему же Сократу. Ибо единственно истинное — это драматическое. Поворотное событие в жизни платоновской в форме сократовской смерти — одно из немногих общих мест современных платоноведов. И это подлинное прорвется сквозь любые переписывания истории и разрушительные недомолвки к тому, кто умеет видеть глазами души.

П.С. Так при чем тут «рекламная продукция»? Ее можно назвать Реальным повседневности с большой буквы против Смысла Возвышенного. И настоящий Платон, даже облаченный в книжного героя и перемещенный в идеальный град, все равно будет стремиться к истине, а истина мира из эпохи Крота, т. е. нашей вселенной, это наш же быт, наша реклама и ускоренное время. И пусть дорога истины уводит от идей, зато она и приводит к вещам. Но ведь именно этого (или почти этого) хотел и исторический Платон — посредством идей ступить на дороге истины к вещам...

Книжка небольшая, но читается очень тягуче и нудно.

Этакий затянутый остроумным (не отнять) преподавателем семинар по философии Платона для домохозяек.

Добро пожаловать в 38 век! Наш мир каким-то образом в результате «не понятно чего» прекратил материальное существование, и вместо вещей остались лишь их образы. К 38-му веку люди установили, что настоящий мир — не вещный, а мир чистых форм, полный света и энергии. Лондон в романе — лишь идея некогда существовавшего города, а его жители — идеальные прообразы лондонцев прошлого. В этом мире нет времени, но есть вечность. Именно поэтому их картина мира не совпадает с нашей, ведь то, что видим мы, — лишь отблеск идей. Но, как оказывается, и на светлом будущем есть свои пятна...

Идея романа уходит корнями к «Государству» Платона, где есть миф о пещере, в которой сидят привязанные люди и могут видеть лишь тени на стене пещеры, поэтому принимают за истину не сами предметы, а отбрасываемые ими тени. Да и само построение произведения — в форме диалогов и мыслей, речей главного героя, снова-таки чувствуется веяние древнего философа.

Если вы решите, что это скучный философский труд, то ошибетесь. Идеи поданы просто и под соусом из лучшего английского юмора. Словарь и лекции пародийного историка по имени Платон являют собой реконструкцию не связанных между собой слов и текстов, причем не столько реконструкцию, сколько домыслы. Автор мастерски показывает случайную проницательность героя в отношении сути вещей нашего времени. Именно сути, а не формального значения.

Мы все помним многие эпизоды из своего прошлого. С течением времени отношение к ним меняется, поскольку меняемся мы. А хотели бы вы перенестись 17 веков вперед и оглянуться назад, посмотреть другими глазами на недостатки и достоинства нашего мира? Тогда вперед и пусть творение Питера Акройда поможет вам в этом

Просто великолепная вещь, о том как в будущем по обрывкам произведений будут составлять представление о нашем времени. Иногда и сам задаешься мыслью, а может и мы читаем совсем не те произведения, которыми восхищались древние греки, а чем восхищались египтяне и ассирийцы. А может все эти представления о той культуре основываются на рекламной продукции... Есть ли у нас уверенность?

В этом романе Акройд привычно играет со временем и перемешивает всех со всеми. Для начинающих ценителей литературы «постмодернизма»:glasses:

Я уже несколько лет собираюсь перечитать этот роман. При первичном чтении никак не мог понять: то ли автор сознательно создает ощущение тягучести лондонской жизни, то ли перевод такой. Надо будет все-таки достать журнал с дальней полки.