Повстанцы окружили отряд солдат правительственной армии. И если у армейцев еще есть шанс договориться с повстанцами и спасти свою шкуру, то миротворцев в плен не берут. Лейтенант Рамирес уже погиб. И все же сержант Франко Соренте не теряет надежды. Но в первую очередь ему необходимо отыскать в отряде предателя.
Семь лет прошло, а я все еще тебя люблю.
Извини. Глупо начинать рассказ с этих слов — почти так же глупо, как смотреть фильм с финальных титров, минуя начало, развитие, ударные моменты.
Лица актеров — по памяти, и к черту грим!
Капрал: Америго да Корсо.
Старший сержант: Франко Соренте.
Сержант: Рауль Моралес.
Рени, Рени, Рени…
В роли мертвого лейтенанта Рамиреса — мертвый лейтенант Рамирес.
— Сержант Соренте, — доложился я. — Прибыл на военный совет.
— А где лейтенант?
— В заречном квартале, — пояснил я любезно. — Чем занят? Лейтенант украшает собой дерево. Лицо у него почернело, язык — вывалился. Хотите знать что-нибудь еще?
— Что… что случилось?
— Он мертв. Его повесили, если быть точным.
— Как?
— За шею, полковник. Веревка пережимает дыхательное горло и человек умирает. Очень просто. Как говорили в старину: вас повесят, и вы будете висеть до тех пор, пока не умрете, не умрете, не умрете…
— Сержант!
— Полковник.
— Ваши шутки неуместны… и оскорбительны! Рамирес был хорошим офицером.
— Он был идиотом. Только идиот отправится за реку без охраны.
— В одиночку?!
— Хуже, полковник. Он взял с собой капрала Денсини и рядового Гомеса. Их повесили веткой ниже. Жаны уважают субординацию. Хорошее рождество — правда, сэр? Вы же англичанин, у вас принято уважать традиции. Жаны, за неимением ели, обошлись ясенем… или тополем? Простите, полковник. Я плохо разбираюсь в лиственных породах.
— …мы окружены, — подвел итог начальник штаба.
— Сержант, а как вы оцениваете обстановку?
Я скривил губы. Военный совет, мать вашу! Мы действительно в отчаянном положении, раз армейцев интересует мнение какого-то миротворца.
— Хватит играть в молчанку, сержант, — раздраженно сказал Джанелли. — Мы можем победить? Ответьте как специалист — вас же этому учили.
— Хорошо. Я отвечу. Вы знакомы с тактикой партизанской войны? — я оглядел присутствующих. — Вижу, что нет. Существует единственный способ победить гверилью — один единственный. Это в наших силах. Но, боюсь, он вам не понравится.
— Что за способ?
— Лишить партизан базы.
— Продовольствия, оружия? Денег?
Я помолчал.
— Людей, — сказал наконец. — Все остальное — мишура, следствие… Без населения, поддерживающего партизан, последние обречены.
— И что вы предлагаете?
— Я не предлагаю. Я констатирую факт. Наш путь к победе называется неприятно. Очень неприятно. А выглядит и того хуже.
— Геноцид, — тихо обронил О'Коннор. На него стали оборачиваться — артиллерист сидел бледный, ладони стиснули кружку. — Это же так просто… этот псих говорит о геноциде. Так просто…
Я ухмыльнулся.
— Совершенно с вами согласен, майор. Лучшие решения — простые решения.
Глухой стук. Майор уронил злосчастную кружку.
— Вы забываете, полковник, — сказал я с издевкой, — миротворцы не подчиняются армии.
— Но лейтенант Рамирес…
— Лейтенант мертв. Теперь моим начальством на этой планете является Господь Бог. Вы, — я шагнул к Джанелли и ткнул пальцем в грудь, — не он. Что, как ни странно, меня радует.
Полковник побледнел; рука поползла к кобуре. Последнее время я многих пугаю.
— Вы — маньяк, сержант, — тихо сказал Джанелли. Ты смотри, что значит академия генштаба — душа в пятках, а осанку держит. И голос почти не дрожит. — Свихнувшийся сукин сын.
— Я оставлю ваши слова без последствий, полковник. Спишу на стресс. Вы расстроены, и я могу понять, почему. Однако в следующий раз советую хорошенько подумать, и только потом — говорить.
— Вы мне угрожаете, сержант?!
— Нет, сэр. Я вас предупреждаю. Будьте осторожней — у жанов повсюду снайперы. Случайная пуля обрывала карьеру и не таких блестящих военачальников, как вы.
Терпение полковника лопнуло. Джанелли схватился за кобуру, взглянул мне в глаза и — понял. Отдернул руку, словно обжегся… пальцы дрожат.
— Полковник, сэр, — я отдал честь — впервые за долгое время. Из-за снайперов воинское приветствие отменили месяц назад. — Старший сержант Франко Соренте, 8-ая бригада коммандос, ООН, ВКС. Разрешите идти?
— Идите.
— Рауль?
Рауль аккуратно закрыл книгу. Выпрямился, заложил руки за голову — ноги в огромных ботинках вылезли далеко за спинку кровати. Рост Рауля два метра десять, сложение пропорциональное — я, только увеличенный в полтора раза.
— Да, Франко?
— Как думаешь, зачем Рамирес пошел за реку? — сказал я. — Причем в компании всего двух солдат? Он, конечно, не гений — но и не дурак. По крайней мере, связать «заречный квартал», «без охраны» и «дырка во лбу» он мог.
— Это ты можешь. А у Рамиреса всегда было плохо с логикой.
— С головой у него было плохо, — буркнул я. Рауль запрокинул голову и расхохотался. — Чего ты ржешь?!
— Кто бы говорил, кто бы говорил. Ты давно к психологу заглядывал?
— У нас и психолог есть? — приятно удивился я. — Вот уж не знал. Или предлагаешь обратиться к армейцам? Так они диагноз без всякого доктора поставят — псих и маньяк. Скоро на входе в штаб у меня будут отбирать оружие.
— Давно пора, — согласился Рауль. — А насчет психолога… Чем отец Пабло хуже? У него, между прочим, ученая степень по психологии.
— А у меня степень по психопатии.
— Нет у тебя степени, — сказал Рауль. — У тебя даже психопатии нет. Выпендрежник чертов. Все твое безумие — отыгрыш роли. Талантливый отыгрыш, признаю, но ты — не психопат.
— Пока еще нет. Но буду.
— Послушай меня, Франко, — сказал Рауль. Я стер улыбку. Когда Рауль хочет быть убедительным — ему это удается. — Это не шутка. Я настаиваю, чтобы ты поговорил с отцом Павлом. Когда нормальный человек стремится сойти с ума — это ненормально. Такая вот игра слов.
— Знаешь, почему быть психопатом — лучше?
— Судя по тону, ты во мне сомневаешься. — Рауль выпрямился. — Да, я хочу знать. Смотреть, как твой друг слетает с катушек, и не понимать: почему… Давай, Франко, ты сам напросился на исповедь.
— Когда нормальные люди творят то, что творим мы — поневоле хочется сойти с ума… И уж лучше я буду считать себя психом, чем дерьмом.
— Рауль?
— Да, Франко.
— Армейцы попробуют договориться с жанами. За нашей спиной, естественно. Жаны пообещают им свободный выход из города, — я помолчал. — И, скорее всего, не обманут. Только нам их верность слову до одного места.
— Нас не выпустят?
— Нет, Рауль. Мы же миротворцы, кровавые псы…
— Плюшевые кролики с ножами, Франко. Мы приходим и…
— Начинается праздник, — закончил я. — Ты прав, Рауль. Я что-нибудь придумаю.
— Майор О'Коннор?
— Какого черта вы меня вызвали?! Я кажется, ясно сказал…
— Не надо скрывать свои чувства, майор. Я вам неприятен? Или это еще мягко сказано?
— Ты — чертов нацист!
— Правильно, майор, — я улыбнулся. Артиллерист замолчал. В последнее время моя улыбка странно действует на людей. — А еще я псих. Думаете, ваш маленький тет-а-тет с жанами вас спасет? И вас пропустят к космодрому? Да, да, я все прекрасно знаю.
— Полковник Джанелли…
— Вопрос в другом, — мягко вклинился да Корсо. Молодец, капрал! — Вы доверяете жанам?
С минуту О'Коннор молчал.
— Нет.
Дикая горечь. Боль.
— Сержант?
Так, попробую встать. А, черт! Почти ведь получилось…
Я вытер губы рукавом и посмотрел на да Корсо снизу вверх.
— Что, капрал, первый раз видишь, как человек выблевывает свою совесть?
Молчание.
— Значит?
— Значит, я обманул нашего доброго майора. Понятно, капрал? Обвел вокруг пальца. Кинул. Облапошил.
— Сержант, вы же дали слово?
— Верно, капрал. И тем самым подставил ребят из шестой мотопехотной. Это хорошие парни… мне жаль. Но мне в сто раз дороже один зануда Джиро из второго взвода, чем вся их шестая мотопехотная.
Понимаешь, да Корсо? Есть свои и есть чужие. Нельзя любить все человечество — можно любить конкретных людей. И все. Весь мать вашу гуманизм.
— Рауль?
— Да, Франко?
— Мне нужен человек, с которым говорил Рамирес перед смертью.
— Подожди! Значит, переговоры все-таки были? Ты уверен?
— Уверен. Первым этапом армейцы сдали жанам… угадай, кого? Правильно. А лейтенант думал, что идет на переговоры… Полковник прав, Рамирес был хорошим офицером.
Я отхлебнул кофе, поморщился. Черт, опять желудок ноет…
— Рауль? Делай, что хочешь, но — мне нужен этот человек.
— Сержант! Мы ее нашли.
— Ее?!
Семь лет, Рени. И вот я здесь. Сорок второй этаж, «Тур-д'Эфель», Новый Лиссабон — а за окном идет дождь и сверкают молнии. Бутылка. Коньяк. Ты же знаешь, я почти не пью. Ты все обо мне знаешь. Пусть я хреновый рассказчик, но ты отличаешься редким умением слушать, не перебивая. Да, и я нашел твоего сына. Это было нелегко, но я нашел. Беженцев с Ла Либерти… впрочем, это уже неважно. Я видел его сегодня, но не смог подойти. Прости. Я сделаю это завтра, хорошо?
Мальчишке девять лет и у него твои глаза.
Как думаешь, хороший бы из меня получился отец?
Иногда я представляю, что мы с тобой — муж и жена. Смешно, правда? У меня работа с восьми до пяти, серый галстук, у тебя — домашние заботы и смешные белые носочки, которые сводят меня с ума. Иногда мы занимаемся с тобой любовью на кухне — и это еще лучше, чем в первые дни после свадьбы. Наш сын играет в футбол с ребятами да Корсо и ухаживает за дочкой О'Коннора — Марсией. У нее рыжие волосы и смешной короткий нос…
Да Корсо убили во время прорыва, а О'Коннор застрелился.
К нам приезжает в гости Рауль, которого все мальчишки нашей улицы зовут «дядей». Он смеется так, что грохочут стекла, и затевает с пацанами игру в супергероев…
Рауль стал большим начальником.
А вчера звонил Рамирес, которого мы за глаза зовем… Впрочем, он действительно хороший офицер. И неплохой человек, хотя и зануда.
Знаешь, меня уволили по состоянию здоровья… Впрочем, ты все обо мне знаешь.
Я помню твой смех — хотя ни разу не видел тебя смеющейся. Я помню твою улыбку, твои глаза… да я помню. Помню, как ты откидывала прядь волос и ворчала «Франко, ты невозможный!». И еще помню, что знал тебя всего двадцать семь минут. Наверное, это бред. Это точно бред.
…уж лучше я буду считать себя психом, чем дерьмом.
Я подойду к твоему сыну завтра, хорошо? Скажу: привет! Я смогу. Он вырастет и изменит мир. За да Корсо и О'Коннорса, за Рамиреса и Джиро, за нас с тобой…
И тогда у меня, старшего сержанта Франко Соренте, 8-ая бригада коммандос, ООН, ВКС, останется одна привилегия…
Любить конкретных людей. И все. Весь мать вашу гуманизм.