Их погубило искусство
Глухие стуки трости и шарканье разносились по пустынному музею. Старик Страда совершал свой ежедневный обход. Останавливаясь только для того, чтобы отпереть следующий зал, он важно инспектировал вверенные ему сокровища, окидывая их придирчивым взглядом. Хмурый и ворчливый вид старого музейщика мог обмануть лишь невнимательного посетителя. На всей планете не было человека, любившего эти экспонаты больше, чем старик Страда. Просто обычно он предпочитал не обнаруживать своих чувств, лишь изредка позволяя себе остановиться перед одним из творений и одобрительно усмехнуться.
Все вроде было в порядке. Все старые товарищи на месте. Вот чуть насмешливый мужчина в красном тюрбане Ван Эйка, вот сонно–важный господин с рыжеватой раздвоенной бородкой и совоподобным лицом Бронзино, вот арчимбольдовский ученый, сложенный из книг, вот брейгелевский Святоша, на которого с годами Страда все больше внешне походил. Психея пробуждалась от поцелуя воздушно–легкого Амура работы Кановы. Бушевало море Айвазовского, грозясь опрокинуть лодчонки отчаявшихся спастись моряков. Каждая картина имела свою историю и занимала свое место в сердце старика. Каждая напоминала ему о той далекой, с годами затуманившейся и поблекшей в воспоминаниях, части жизни, которая осталась на родной планете. Каждая была лично отобрана и часто с большими усилиями включена в формировавшуюся коллекцию для нового поселения.
— Все так, — старик удовлетворенно хлопнул себя по ляжке и отправился в свой кабинет. Там, на старинном массивном столе, его ждал остывший синтетический кофе, прозрачный как вода. Страда сделал глоток и поморщился.
— Теперь человеку и не чем утешиться на старости лет! До чего катились!
Он покачал головой и, опустившись в мягкое, из потертого зеленого бархата кресло, погрузился в лежащую перед ним тетрадь, заполненную сверху донизу столбиками цифр и краткими пометками напротив каждого. В погруженной в сумерки комнате некоторое время стояла тишина.
— Двести бондионов! Боже мой! Как на это можно прожить!
Он покусал кончик ручки и распределил на следующий месяц выделенный бюджет. Поставив под документом свою подпись, он, открутив верхнюю часть ручки, обнажил треугольный разъем и вставил его в W–порт на ящике стола. Через несколько секунд после того, как он убрал тетрадь, на деревянном покрытии столешницы проявился дисплей компьютера. Новые данные из памяти ручки загрузились, и отобразился электронный вариант рукописи. Страда отправил его в Центральный архив.
— 200 бондионов! — продолжал сокрушаться он. — Этак скоро прийдется закрыться совсем!
Дверь, скрипнув, приоткрылась, и в комнату просунулась белобрысая голова мальчика.
— Мастер Страда, — робко начал он.
— А? — старик не поднял глаз.
— Сегодня состоится Общее собрание.
Старик оторвался от бумаг и задумчиво поскреб заросший подбородок.
— А какое мне до того дело? — буркнул он.
— Думал вам будет интересно, мастер…
— Политика и прочая дребедень никогда не входила в сферу моих интересов, болван. Не отвлекай меня.
И он вновь зарылся в бумаги, ожидая, что мальчишка уйдет.
Тот однако медлил.
— Что еще тебе? — раздраженно прикрикнул старик.
— Мастер, в народе разное говорят… думал, вы пойдете, — мальчик сник.
— И что же там говорят такого, чтобы это представляло интерес для меня? — с снисходительным самодовольством спросил он.
— Говорят, что надо продать часть картин из музея, чтобы закупить продовольствия. Говорят, планета Труиз готова купить…
— Мало ли что говорят! Не всякому слову верь, — ответил тот, многозначительно покачав головой. Когда мальчик ушел, старик Страда достал из ящика стола кислородную маску, встал и, опираясь на трость, заковылял к двери.
Густой белесый туман обволакивал город, стирая очертания жилых коробок, общественных зданий и заводов. Улицы обезлюдели, изредка встречались торопящиеся прохожие без масок, корчившие какие-то жалкие гримасы. Продуктовые магазины были закрыты, витрины закрыты железными листами. Старик шел степенно и строго сверкал глазами поверх слегка шумевшей маски. Мимо по трассе пролетали автомобили на магнитных подушках.
Наконец из белой пелены выплыла призрачная громадина спиральной ратуши. Страда начал медленное восхождение по широкой, состоящей из почти сотни ступеней, лестнице. Спускавшаяся навстречу женщина задела его корзинкой со старинными фарфоровыми фигурками, которые видимо надеялась продать до начала заседания. Старик недовольно проворчал в маску. Вскарабкавшись почти до дверей, он нащупал в огромном, заполненном всякими мелочами кармане удостоверительный билет и протянул к валидатору. Внизу послышался звук разбившегося стекла.
Обернувшись, он увидел ту самую женщину, лежавшую на первых ступеньках без движения и перевернутую корзинку рядом. Старик простоял с минуту, опираясь на трость и вглядываясь в лежащую фигуру внизу. Женщина не пошевелилась за это время. Выругавшись, старик начал спускаться вниз.
Наклонившись, Страда бережно приподнял ее и пощупал на шее пульс. Сердце работало, но женщина была без сознания. Старик стащил с себя маску и надел на нее. Она судорожно задышала и через минуту открыла глаза.
— Давно вы так ходите? — с участием спросил он.
— С самого утра, — глухо отозвалась женщина через маску. — Не знаю, как так получилось, со мной такое первый раз…
— Ничего, бывает, — кивнул Страда, пытаясь ее успокоить.
— Спасибо вам, добрый человек…
— Я директор музея искусств Яков Страда, — отозвался тот.
— Спасибо вам, — повторила женщина и попыталась снять маску.
— Стойте–стойте, — остановил ее Страда. — В таком состоянии до дома вам не дойти. Оставьте пока себе, потом вернете.
Страда помог ей подняться на ноги и собрал то, что осталось от ее фигурок. Покончив с этим, он снова стал взбираться.
— … а что касается вопросов снабжения продовольствием, то нам, действительно, видится разумным предложение Марка на данном этапе закупить его у планеты Труиз частью в натуральном виде, частью же, руководствуясь долгосрочной перспективой, в виде приглашения инопланетных представителей для повышения плодородия почв.
Страда вошел в зал посреди речи какого-то тучного господина из совета директоров корпорации Шанки. Старик занял место для зрителей.
Оратор покинул трибуну, которую тут же занял интеллигентного вида человек в грязной, неряшливой одежде.
— Господа! Я представляю здесь всех работников корпорации Шанки! Проблемы не заканчиваются на снабжении наиболее неимущих продовольствием! Проблемы не заканчиваются увеличением количества продуктов на рынке и снижением на них цен! В последнее время участились случаи недомогания в результате кислородного голодания! За прошлую неделю умерло десять человек! Сотни испытывают слабость и головокружение! Здоровые прежде люди жалуются на сердце! Если срочно не предпринять что-либо, то нас ждут сотни, тысячи погибших!
По залу прошелся ропот.
— Кажется, сегодня уже говорили о том, что по прибытии специалистов Кислородная Машина будет отлажена! — ответил председатель.
С крайне левого ряда вскочил на ноги коренастый бородач.
— Нет больше кислорода для бедных!
— Помилуйте со своей классовой борьбой, — брезгливо отмахнулся сухонький человечек в очках. — Никому нет смысла здесь объявлять войну рабочим, от чьей деятельности на заводах зависит жизнь всей планеты. Не позволяйте себе морочить голову старыми баснями.
— Конечно, не надо! Не надо ничего говорить! Умирайте, бедные люди, жируйте, богачи! — не унимался бородач, ободряемый товарищами.
— Вы провокатор! Вас следует арестовать за призыв к мятежу!
— Призывы пусть остаются призывами, а факты — фактами — к трибуне вышел серьезный молодой человек. — Маски, вырабатывающие недостающий кислород, недоступны для половины населения.
Он сурово осмотрел залу.
— От имени всех граждан я требую, чтобы не только продовольствие, но и необходимые для жизни людей кислородные маски были закуплены.
— Все это очень хорошо, и даже правильно, — чеканно ответил председатель. — Но только не следует забывать об ограничениях, накладываемых бюджетом, в особенности, когда немалая часть его представлена в ассигнациях, не имеющих ценности за пределами планеты.
— Жертвы неизбежны, — мрачно предрек кто-то из зала.
Бородач вновь заголосил:
— Богачи прячут монету!
Неодобрительный ропот большей части зала заглушил его.
— Это клевета до тех, пор пока вы не предоставите доказательства.
— У нас нет времени на споры и расследования сейчас, — вновь заговорил молодой человек. — Самое главное — это найти средства для того, что закупить необходимое. Я уже обсуждал с администрацией единственный, по моему мнению, выход из положения. Нам нужно продать часть коллекции музея искусств.
Старика Страда передернуло при этих словах. Словно вынесенный ему смертный приговор, они оглушили его. Началось голосование. За продажу высказалось сто шесть депутатов, против — четырнадцать. Молодого человека поздравляли с крупной победой на политическом поприще.
Старик вернулся в музей разбитым. Понуро бродил он по залам, не замечая редких посетителей.
Вяло и отстраненно месил он вязкую жижу со вкусом картофеля и мяса, составлявшую его обед. До вечера он просидел в кабинете в задумчивости.
— Сколько сегодня продали? — спросил он у мальчика, делавшего ежевечерний доклад о прошедшем дне.
— Тридцать билетов, мастер.
— Немного совсем, — ответил старик рассеянно.
— Больше, чем вчера.
— Немногие нынче хотят приобщиться к искусству, — Страда покачал головой. — Прикоснуться к нему. Приблизиться. Попытаться проникнуть в его сущность. Познать. Оно делает меня бессмертным… Оно лучше, чем все вместе взятое…
Старик произносил эти бессвязные фразы, глядя в пустоту.
Мальчик, подумав, что они ни к кому не обращены, решил оставить его наедине.
Туман проникал сквозь открытое окно и заполнял комнату. Все предметы вскоре слились в одну белую бесформенную массу. Старик все так же сидел в кресле, вцепившись в подлокотники.
— Это подойдет, — тихо сказал он, сбросил пиджак, улегся на кушетку и заснул.
Следующим утром Страда ждал в приемной секретаря профсоюза. Через полчаса тот освободился и смог принять посетителя.
В скромно обставленном, с голыми побеленными стенами кабинете за пластиковым столом сидел молодой человек в массивных очках с толстыми линзами и что-то печатал на компьютере.
— Здравствуйте, Марк.
Всю ночь в душе Страда боролись две страсти: любовь к искусству и гордость. Первая победила.
Молодой человек тут же оторвался от дисплея и приветливо улыбнулся.
— Чем могу помочь?
— Только вы и можете мне помочь, — старик огляделся в поисках стула и подтащил его поближе к столу.
Юноша заметно напрягся и как будто задеревенел. Щурясь, он всматривался в лицо просителя, пытаясь вспомнить откуда оно ему знакомо.
Старик заметил это.
— Знаете меня, узнаете? — он провел рукой перед лицом.
— Прошу прощения, но никак не могу. Вылетело, где видел.
Страда усиленно закивал и хлопнул себя по коленке.
— Ну, конечно, ясно… Яков Страда, музейный смотритель и директор Музея искусств.
— Теперь точно! – воскликнул молодой человек. — Да, именно там и встречал!
— То есть вы все-таки посещали когда-то наш музей? — Страда старался придать себе учтивый вид.
— Ну да, да, что за вздор! Кто там не был!
— И как вам понравился музей?
— Как он мне понравился? Замечательная вещь, правда. Был давно, но некоторое до сих зацепило. Человек прямо смотрит тебе в душу с картины. А на другой детишек резали, библейский сюжет. Христос в гробу пугающе натуралистичен. Античность не люблю, холодная слишком.
— Вижу наша коллекция здорово вас впечатлила, раз вы помните столько деталей.
— Да–да, — юноша все больше нервничал, догадываясь куда клонится разговор.
— Тогда вы должны понять, понять, что то, что вы предлагаете сделать совершенно ужасная вещь. Нельзя, ни в коем случае нельзя продавать ничего из коллекции, переданной в дар для того, чтобы мы могли существовать. Эта коллекция — наша память о колыбели, из которой мы вышли, прежде чем распространиться по космическим просторам. Человек без памяти не имеет личности, поймите это, то же и с цивилизацией…
Страда говорил быстро, задыхаясь, каждое новое слово наталкивалось на уже высказанное, он боялся, что его перебьют.
Марк, сцепив руки замком, молчал.
— Как можно продать часть коллекции? Как можно разбить фонд? Это непрофессионально, неправильно, неэтично. Коллекция — это единое, неделимое целое, это законченная фраза, из которой нельзя вырвать слово или букву, это симфония, это роман, откровение. Это послание с нашей родины, то, что она хотела нам сказать, что хотела, чтобы мы передали потомкам.
Марк не отвечал. Расценив молчание в свою пользу, ободренный Страда продолжал:
— Да и потом, как можно взять и выбрать что-то на продажу из коллекции? Как решить кто лучше Ван Эйк или Гольбейн? Как решить кого оставить, а кого отдать?
— Очень просто, — подал голос наконец Марк. — На что будет спрос, то и продать. На что не будет, то и оставить.
У Страда вытянулось лицо.
— Это торгашество, — ответил он, когда пришел в себя. — Я слышал вы не такой человек. Вы идейный.
— Именно что. Идейный. Потому и предлагаю. А какая ваша идея? Не продавать и что?
Марк поддался вперед в упор глядя на музейщика.
— Найти средства помимо продажи. Вы сами понимаете, что у корпорации есть монета. А продукты питания прячут спекулянты.
— Отличный план! Только вот никто отдавать никак не собирается. Значит гражданская война. Нарушение прав собственности. Кровопролитие. Нет уж. Искусство — общее. Все поддержали продажу на собрании.
— Собрание — это еще не народ!
— Отлично! Мы проведем референдум! Кто за, кто против, голосуй!
— Да поймите же вы, что нельзя продавать! Это может наша единственная связь с Землей! Это наша связь с другими колонистами! Только вы можете спасти все!
— Земля нас бросила на произвол судьбы, ничего не обустроив до конца. Другим колонистам на нас плевать, они хотят лишь прибыли. Даром никто не прийдет.
— Мы не знаем почему прекратилась связь с Землей. Как бы то ни было это не повод вычеркивать из истории тысячи страниц!
— Извините, мне надо идти уже, — Марк теребил пуговицу на пиджаке.
Старик встал, подошел к двери и взялся за ручку. В нерешительности простоял он с мгновение, потом отпустил ее и повернулся к Марку.
— Даже если на референдуме все согласятся с вами, я никогда не отступлюсь. Вы не получите ничего. Отзовите ваше предложение пока не поздно.
— Уже поздно, — юноша скрестил руки и задрал подбородок.
— Ладно, как пожелаете. Только я не отдам вам ничего.
— Оно не ваше.
— Не мое. Но земляне доверили мне хранение этой коллекции, и я выполню свой долг до конца.
— Значит для вас человеческая жизнь ничто?
— Не передергивайте! — содрогнулся Страда, вспомнив о женщине на лестнице.
— Тогда поймите вы меня! Без нескольких картин мы проживем, даже без всех проживем. Без хлеба, без мяса, без кислорода — никогда.
— Нет, не проживем. Мы перестанем быть людьми. Человек смертен, искусство вечно! Оно больше, чем ваша или моя жизнь. Больше, чем все человечество, потому что в нем заключена идея всего человечества.
Через два дня провели референдум. Девяносто процентов населения высказалось за продажу коллекции. Марк в запале выступал со всех трибун, настаивая на необходимости полной продажи коллекции. Десятки людей каждый день падали на улицах замертво. У сотен врачи диагностировали необратимые изменения в организме. Тысячи голодали. Люди простаивали дни и ночи напролет у дверей магазинов, в надежде получить обещанный правительством паек. Но его хватало не всем. Возле магазинов было больше всего трупов. Начались грабежи и разбои. Во многих зданиях отказывала вентиляционная система, из-за чего на предприятиях начались стачки. Люди узнали про взгляды Якова Страда. Музей опустел, даже мальчик перестал приходить, так как боялся расправы. На Страда рисовали карикатуры. Самой удачной пожалуй была копия «Святоши» Брейгеля с подписью «Старик Страда молится на Искусство». Листовки раскидывали на улицах, развешивали на зданиях. Приклеивали к двери музея. Но Страда этого не знал. Несколько дней он готовился к прибытию труизского коллекционера–оценщика.
Настал день, когда корабль приземлился и с него сошло существо неопределенного пола в комбинезоне и маске. Однозначно, можно было сказать лишь то что это человек.
Существо посадили в автомобиль и привезли в музей. Ни смотрителя, ни помощника там почему-то не было, поэтому роль гида взял на себя Марк. Труизец бегло осмотрел музей, посовещался сам с собой и гнусавым голосом предложил сумму в три раза меньшую ожидаемой.
— Но это стоит дороже, — Марк схватил покупателя за руку и подвел к одной из картин. — Это шестнадцатый век. Посмотрите как сохранились краски! На этой картине он живее, чем при жизни!
— Я сам вижу, что это. Я назвал цену, выбор за вами. Других покупателей у вас кажется нет.
В кабинете Страда они оформили сделку.
— Мило, — сказал оценщик, осмотрев развешенные на стенах гравюры и акварели.
— Завтра пришлю своих людей перенести все на корабль. Машины не надо, хочу осмотреть город.
— А кстати, — бросил он напоследок. — Как вы без всего это будете? Не пожалеете?
— Нет, — отрезал Марк. — Не пожалеем. Даже и к лучшему, что мы избавляемся от старого наследия. Раковые клетки нужны вырезать. Мы сотворим новое искусство, в котором не будет места неравенству, невежеству и отчуждению. Мы наполним его сущностью нашей новой цивилизации.
Оценщик пожал плечами и ушел. Он брел по безлюдным улочкам, заложив руки за спину и задрав голову к сизому небу.
— Уродливый город на карликовой планете, — пробормотал он.
— С вашей помощью, он станет еще более безнадежным, — послышался голос за спиной. Металлический набалдашник трости опустился на макушку оценщика.
Оценщика больше никто не видел. Тем же вечером кто-то пытался поджечь труизский космический корабль. Бдительный экипаж корабля во время предотвратил катастрофу и срочно покинул планету. Вопрос о продаже коллекции больше не стоял. Всякие отношения с планетой Труиз были на время прерваны.
Марк курил на смотровой площадки винтообразной ратуши. Внизу лихорадил уже совсем другой город. А может все это было предрешено заранее? Гнойники на теле общества тщательно перевязывали и скрывали, делая вид, что так и должно быть. Теперь они прорвались. Вялотекущая болезнь вступила в период кризиса. Если пациент его перенесет, то выздоровеет, если нет, то умрет. Может после этой критической точки наступит исцеление?
Марк спустился на лифте. Осторожно переступая через куски битого стекла и отбитой внутренней отделки из мрамора, он вышел он улицу. На площади перед ратушей на многоэтажных лесах болтались выпотрошенные трупы тех директорой и управляющих корпорации, которых удалось поймать. Угрюмые и озверевшие взгляды провожали Марка в след. В выженных дотла магазинах копошились те, кто расчитывал еще что-то найти после погромов. Кое–где во впадинах асфальта образовались лужицы стекшей сюда крови. Проходя мимо брошенных как попало разлагающихся тел Марк прижимал платок к лицу. Больницы переполнены ранеными и оголодавшимися по пище и кислороду. Казалось, что по городу бешеным галопом промчалось четыре всадника Апокалипсиса.
Музей искусств зловеще пустой, нетронутый мародерами и поджигателями был последним осколком прежнего порядка. Темный силуэт распятой фигуры вырисовывался на светлом камне над высокими резными дверьми в неоготическом стиле. Марк нажал на ручку и створка с трудом поддалась. Не удержавшись, он поднял голову и встретился взглядом с пустыми глазницами Страда.
Ненужная слава для старика, подумал он.
Внутри все было по–прежнему. Ни одна рука не поднялась осквернить этот храм искусства, ради которого принес в жертву себя и многих других безумный старик. Сколько еще людей обречено принять смерть? Сколько их, присобленных выжить в атмосфере с пониженным кислородным составом? Как скоро смогут они восстановить Кислородные машины?
Марк остановился в раздумьях перед одной из картин. Безумная женщина с мечом и в кирасе, нагруженная украденной посудой, мчалась посреди всеобщего хаоса и разрушения случившегося конца света, завоевывать ад. Не в этом ли вся сущность нашей цивилизации, задал вопрос себе Марк.
Кто, почему и зачем вложил в нас стремление к той высшей форме осмысления действительности, которая называется искусством? И кто победит: мы или оно?