Партия
Творец, засучив рукава белой хламиды, привычно копался в бесконечномерной модели мироздания. «Пространства побольше, так, теперь энергии немного добавить, времени не жалеть..», — деловито приговаривал он, прикусывая высунутый от усердия язык.
— Для случайности место оставил? Абсурда побольше, абсурда! Вот что всегда в цене! А то от твоей правильности там все свихнутся и на подтяжках повесятся, кто тогда тебя славить будет, синагоги городить и прочие мечети? – возникшая из ниоткуда сущность была бы неотличима от Творца, если бы не изысканное чёрное облачение.
— Что, брат, не сидится в своей тьме, к свету потянуло? Или разрушить чего хочешь, хоть и знаешь, что не получится, пока я здесь хозяин?
— Вот–вот, пока, это точно. А кто большой взрыв устроил? И что бы ты без него делал? Носился бы со своей любимой сингулярностью, которая вечно куда-то закатывалась ввиду исчезающей малости? Теперь хоть есть чем заняться, гляди какой размах!
— Отдельные досадные случайности, принцип неопределённости, понимаешь. Сингулярности они и без тебя неустойчивы, от мелкости своей и плотности. Ну да мы тут на то и поставлены, чтобы держать в рамках. Так чего хотел?
— Сразимся? Ну, последнюю, решим наконец, кто кого – и конец.
— Ты всегда говоришь «последнюю», и что получается? То, что и было предначертано, и не в твоих силах это изменить.
— Так измени же, если в твоих. А то, я вижу, ты опять нехорошее замыслил. Мало тебе там одной великой войны, теперь и на вторую замахнулся, чтобы умирали бессчётно во славу твою? А валить-то всё на меня будут, ты же знаешь.
— Не тебе судить о промыслах наших… – лик Творца на миг затуманился, в голосе зазвучала непривычная резкость:
— Давай, если так настаиваешь. Только посерьёзней, а то в прошлый раз хотел из какой-то пушечки подбить Иоахима, спешащего к Иосифу. Стрелять сначала научись, исчадие. Ну, расставляй.
— Не на жизнь, а насмерть, как простые смертные?
— Конечно.
Неземное сияние освещало строгую чёрно–белую доску с застывшими не ней фигурами. Королевские пешки шагнули навстречу друг другу. Пешка королевского коня бросилась вперёд, стремясь пожертвовать собой ради сомнительной инициативы.
— Твой фирменный стиль – жертвовать другими, — в голосе Тёмного звучало презрение, — А мы вот так!
Чёрные не приняли жертву, пойдя ферзевой пешкой и оставляя королевскую под ударом.
— Фалькбеера, говоришь…
— И не я это, заметь, придумал. Ходи!
Обе сущности закружились в немыслимом вихре, и исчезли, оставив черное и белое одеяние у доски, на которой фигуры продолжали исполнять замысловатый танец, нападая, защищаясь и погибая одна за другой – за победу, плоды которой им никогда не дано вкусить.
— Что привело тебя ко мне, сын мой? Ты выглядишь взволнованным. Откуда ты?
Стоявший перед ксендзом молодой парень переминался с ноги на ногу, сжимая в руке явно мешавший ему картуз.
— Я Вацлав, живу в деревне, тут неподалёку. К моей сестре бегает парень, оттуда, — он махнул картузом в сторону границы, — он служит в их полиции, так вот, он сказал, что немцы завтра нападут на нас, и всех перебьют. Они давно готовы, нужен только удобный случай, повод, чтобы обвинить нас, что это мы на них напали, а они защищались. И он сказал, что сегодня вечером немцы, переодетые в поляков, захватят радиостанцию в Гливице, и объявят, что это мы напали на Германию, и тогда начнётся.
— Ты обращался в полицию?
— Да, мне сказали, чтобы я помалкивал, и не лез не своё дело, наша армия не боится немцев, и разобьёт их за неделю, пусть только попробуют сунуться. Недавно была, говорят, какая-то заварушка у таможни, так немцы приезжали извиняться. Только мне страшно, у нас тут нет никакой армии, а немцы рядом, что с нами будет?
— У нас сильная армия и договор с англичанами, они не дадут нас в обиду, и французы помогут, надо только немного продержаться. Вот только что Россия договорилась с Гитлером о ненападении, оттуда помощи не будет, но это и к лучшему… Что ты собираешься делать?
— Хочу им помешать. Если перебраться через границу и предупредить охрану радиостанции, и, если удастся, повредить у них что-нибудь, тогда войны ведь может и не быть, так?
— Ты прав, — священник на секунду задумался, и решительно продолжил, — Каждый патриот должен выполнить свой долг. Я пойду с тобой и помогу перейти границу, у меня есть кое–какие связи, и я хотя бы умею говорить по–немецки… Встретимся через полчаса за костёлом.
Солнце клонилось к закату, когда они подошли к полосатому шлагбауму. Ксендз объяснил польскому офицеру, что тётя Вацлава, живущая на немецкой стороне, тяжело больна, и они идут навестить её и совершить, если понадобится, обряд по польскому обычаю. Офицер начал возражать, но святой отец шепнул ему что-то, и их пропустили. То же почти в точности повторилось у немецкого шлагбаума, и они зашагали к видневшемуся неподалёку домику радиостанции, стоявшему под антенной, натянутой между двумя высокими мачтами.
— Хорошо было бы взорвать мачту или отпилить антенну! – прошептал молодой человек, наклонившись к священнику.
— У нас не было времени подготовиться. Сейчас попробуем поговорить с охраной.
Ксендз подошёл к охраннику и заговорил с ним по–немецки. Тот закивал в ответ, и их пропустили к домику.
— Что он сказал, — спросил Вацлав.
— Поблагодарил, и сказал, что они будут готовы.
В это время раздался шум моторов и к дому подъехали две легковые машины и грузовик с вооружёнными людьми.
— Опоздали! – крикнул Вацлав, и нырнул в дверь. Ксендз метнулся за угол. Военные вбежали в дом, гремя сапогами по лестницам.
— Где консервы? – спросил своих спутников вышедший из машины невысокий человек в сером плаще.
— Сейчас привезут, герр оберфюрер!
— Торопитесь, у нас десять минут.
Священник за домом замер, ожидая, что будет дальше. В это время окно над ним распахнулось, и из него выпрыгнул Вацлав, сжимая в руке какой-то предмет.
— Бежим, я утащил у них со стола какую-то штуку на проводе, кажется, в неё говорят, пусть теперь попробуют объявить свою войну! – в руке у него ксендз заметил микрофон с оборванным шнуром. Парень рванул что было сил, стараясь убежать подальше от станции. Ксендз с трудом поспевал за ним.
— Подожди, дай взглянуть, что это такое, — кричал он, запыхавшись. Вацлав нёсся, не разбирая дороги. – Да стой ты, — святой отец на бегу вытащил из-под одежды пистолет и выстрелил. От неожиданности Вацлав остановился и обернулся, и тут ксендз тремя выстрелами сразил его наповал. Вырвав из мёртвой руки микрофон, он, тяжело отдуваясь, понёс его к дому.
— В чём дело, почему не начинают? – человек в плаще явно нервничал.
— Не могут найти микрофон, оберфюрер, я потороплю их, — один из подчинённых бросился дому. В это время двое эсэсовцев приволокли под руки запыхавшегося ксендза.
— Вот, возьмите, господин офицер…, я агент Сошка, этот поляк… хотел… помешать операции.
— Благодарю от имени фюрера и Германии. Консервы здесь? – оберфюрер обернулся к своим людям.
— Двоих не хватает, не успели подготовить, — доложил, вытянувшись, другой штатский.
— Принесите этого поляка. Можете не переодевать. Агент, Вы, кажется, тоже поляк. Вы хорошо потрудились, и теперь послужите фюреру в другом виде, – штатский нехорошо усмехнулся, доставая пистолет из кармана плаща.
— Господин офицер, обер… бридадефюрер Мюллер! – священник выпрямился, повысив голос. Через секунду он лежал на земле сражённый двумя точными выстрелами будущего шефа гестапо.
«Откуда он меня знал и почему назвал генералом?» — подумал Мюллер, — «хотя в самом деле, чем я хуже этого выскочки Гейдриха с его еврейской роднёй? Ну да с ним мы ещё разберёмся».
Под звуки выстрелов, в наспех приделанный микрофон звучали, разносясь над Европой слова:
"Граждане Польши! Пришло время войны между Польшей и Германией. Объединяйтесь и убивайте всех немцев".
Дело было сделано.
— Ну что, ничья? – Тёмный явно торжествовал, он редко добивался такого исхода.
— Ничья в мою пользу. Умирать и воскресать нам, сам знаешь, не впервой, а колесо истории свернуть тебе, брат, не под силу.
— Тогда затем ты суетился, под пули лез?
— Рефлекс. Исключаю малейший риск. Ты хоть представляешь, что было бы, не состоись эта война вовремя? Оттягивать назревшую войну – всё равно, что заводить пружину пока она не лопнет. Да, погибли многие, но уж поверь мне, это были минимально возможные жертвы. Человечество уцелело, и даже процветает, как многие думают. Бомбы испытали в более чем приближённых условиях, и никто не горит желанием это продолжить. А теперь подумай, чебурек пережаренный, что было бы, отсрочь твои происки войну лет на 5–10, тем более на 20? Чем бы тогда воевали? И где было бы человечество, человеколюб обугленный? Нет, на то мы здесь и поставлены, чтобы не допустить такого мира во всём мире. Скажу больше, пока добрый – любое вмешательство в естественный, так сказать, ход истории ведёт к немедленной катастрофе, так уж заложено было от начала времён, и мы за этим следить должны неусыпно.
— Будешь ещё играть?
— Ну, если очень настаиваешь… Есть у меня подозрение, что один лысый с одним таким кудрявым ракетками захотят помахать году этак в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем от памятного мне события, интересная была партия…
— Ты ещё про две сорванные башни намекни… А здорово вы там с Мюллером. Про Штирлица ещё бы ему ввернул!
— А ты скажи, что всё совсем не так идёт, как задумывалось, может кто поверит!
И они снова начали расставлять строгие фигуры на безукоризненной формы доске при мертвенном свете неизвестного источника в неизвестной точке времени и пространства.
Игра – она и есть игра, что с них возьмёшь.