---
Чайна Мьевиль, «Переписчик»
За последнее время это уже далеко не первая прочитанная книга, рассказывающая о хрупкости детской психики в общем и памяти в частности, о желании ребенка поведать миру правду как он ее видит и непонимании этой правды окружающими. И «Переписчик» – определенно самая атмосферная из них, даром что всего лишь повесть на полтора часа, а не полноценный роман. Во многом благодаря писательскому таланту Мьевиля, способному воплотить самую неожиданную задумку, придав обыденной истории совершенно безумный колорит.
Если подходить к формату и жанровым тонкостям, это нечто среднее между психологическим хоррором о душевных терзаниях ребенка, якобы увидевшего, как отец убивает его мать, но которому никто не верит, и притчей с филигранно выписанной подоплекой всего произошедшего. Но разумеется, Чайна не был бы Чайной, если бы у него все ограничилось исключительно детскими терзаниями и непониманием общества. Нет, он даже в небольшой повести рисует вполне себе крепкий мир, куда помещает некий город с окраинами, а также бездонную яму для трупов, наделяет персонажей и время лаконичными, но узнаваемыми чертами, добавляет уйму деталей к психологическим портретам… Так, например, «убийство» матери – далеко не первое убийство отца, которое видел сын, однако воспоминания о прошлых зверствах даются ребенку с трудом. Происходящее вообще очень сильно отдает нереальной зыбкостью, когда не понимаешь, что же произошло и кому вообще верить, и по деталькам даже к финалу складывается далеко не полная картина. И это не авторские недоработки, а намеренная игра с читателем, когда местная притчевость берет верх над сюжетными ходами. О чем говорить, когда даже о времени событий, месте и мире в целом приходится только догадываться по различным иносказательным упоминаниям о войнах, электричестве, деталях местности, профессиях… Даже отец-ключник и тот самый титульный переписчик немногое могут поведать о своих занятиях, в которых гораздо больше метафоричности, чем кажется на первый взгляд, чего уж говорить об остальном мире.
Ну, а о мастерских авторских жонглированиях местоимениями и вовсе можно распинаться и распинаться. Когда за пару-тройку страниц читатель видит попеременно и первое, и третье, и даже второе лицо повествования (аналогично с авторскими размышлениями о книгах, для кого какая предназначена!), но при этом не чувствует никакой путаницы или непонимания, зачем это сделано, сей авторский прием вызывает только положительные эмоции. Одним этим переплетением местоимений Мьевиль будто неоднократно подчеркивает отдельные временные промежутки в своей истории, отношение рассказчика к событиям и читателям, а также глубже раскрывает свою задумку.