Многие думают, что мятежный дух будоражил лишь Москву и Ленинград. Однако он проник и на окраины страны. Поэтому Всемирная паутина до сих пор колышется от воспоминаний о шестидесятниках, о Пражской весне 1968 года; волнениях студентов Сорбонны и других университетов Европы и США.

Наученная горьким опытом, она никому не давала рукописи на дом. За десять дней я прочёл у Елены Сергеевны на Суворовском бульваре «Багровый остров», «Зойкину квартиру», «Собачье сердце»… И узнал гостеприимство булгаковского дома. Елена Сергеевна позвонила писателю К. Симонову и режиссеру Р. Симонову. Константин Михайлович как председатель фонда литературного наследия Булгакова дал добро на публикации в «Байкале», а Рубен Николаевич написал воспоминания об успехе «Зойкиной квартиры» в 1920-х годах в театре им. Вахтангова. А. Стругацкий вручил мне «Улитку на склоне». А. Белинков, литератор, сидевший в одном лагере с Солженицыным, дал главу из книги о Юрии Олеше.

Но привезённое из Москвы ещё нужно было довести до печати. Я опубликовал в Улан-Удэ, Иркутске статью о планах «Байкала» со снимками Чуковского, братьев Стругацких, Булгаковой. Бронепрожигающая боеголовка Корнея Ивановича помогла опубликовать Белинкова. Это подняло интерес читателей к журналу.

13 марта 1968 г. я привёз в Москву сто экземпляров журнала «Байкал» №1. Отнёс их А. Стругацкому, С. Гансовскому, А. Белинкову, другим авторам. С Аркадием Викторовичем встретился в Доме творчества «Елино», где он тогда жил с женой Наташей. Он написал на титуле журнала: «Дорогому и милому Володе Бараеву. Это не я Вам, это Вы мне подарили первый кусочек книги об Олеше. С искренним уважением и глубокой благодарностью. 15 марта 1968 г. Ваш Аркадий». Узнав, что я остановился в гостинице, он отдал ключи от своей квартиры на Малой Грузинской, 31. Ко мне приехали Натан Эйдельман, Лариса Васильева. Мы отметили успех «Байкала».

Первого секретаря Бурятского обкома партии А.У. Модогоева вызвали в Москву. Завотделом пропаганды ЦК КПСС В.И. Степаков отчитал его за то, что «Байкал» «публикует московских евреев». Десять лет журнал выходил тихо, и вдруг Андрею Урупхеевичу «пришлось, как мальчишке, целый час стоять перед Степаковым».

Вернувшись в Улан-Удэ, Модогоев вызвал главного редактора А.А. Бальбурова. Тот сказал, что всю крамолу привез Бараев и опубликовал в его отсутствие. Африкан Андреевич, испугавшись увольнения, слёг в больницу «с давлением», а мне сказал: «Ты, Володя, молодой, я уже был в опале, второй раз её не перенесу». Я согласился, так как действительно «крамолу» привёз я.

Далее шло по нарастающей. Выехав в Венгрию с лекциями по литературе, Белинков прочёл разгромную статью о нём в «Литгазете», понял, что теперь ему окончательно перекроют кислород, и улетел из Белграда в США. «Литгазета» выступила снова: «Васисуалий Белинков выбирает Воронью свободку».

Между прочим, я догадывался о побеге. Посылая открытки, Аркадий рассказывал о красотах Венгрии, Югославии. Умение излагать между строк проявилось и в последней открытке: «Дорогой Володя! Я очень благодарен Вам за всё. Дни полны ярких впечатлений. Всё как в детективе. Скоро Вы узнаете, о чём речь. Только, пожалуйста, не сердитесь на меня». Почему он писал на открытках? В целях конспирации! Там ведь описания памятников.

После побега Белинкова обком партии создал комиссию по изучению деятельности «Байкала» и поручил местному КГБ проследить наши связи. Следователи допросили около ста человек. Вызовы на допрос были демонстративными. За режиссером телестудии Е. Тепляковым прислали «Волгу» утром и доставили обратно вечером. Изнурительным допросам подверглись мои друзья врач Л. Кубаевский, завлит театра А. Политов и др. Следователи по очереди на протяжении многих часов выясняли «наши связи» и нет ли у нас книг Солженицына. Один из них кричал: «Дали бы мне хоть на десять минут тридцать седьмой год! Я бы выбил всё, что нужно!».

Другие сотрудники КГБ на встречах в учреждениях говорили о раскрытии общества «Голубая лампа», где журналисты, архитекторы пьют, танцуют голыми, ведут сомнительные разговоры. Доказать антисоветчину не удалось, и тогда были придуманы «тайное общество», танцы нагишом и пьянство. Но как я, «один из главных пьяниц», в десятый раз стал чемпионом Бурятии по метанию диска?

Однако обсуждение, точнее, осуждение, журнала продолжилось в творческих союзах, научных учреждениях. Дело дошло до бюро обкома партии. Достоинства журнала не интересовали членов бюро, началось выяснение моего идейного облика. Член комиссии профессор Белоусов доложил, что во время приватных бесед я восхищался Солженицыным, говорил, что «Новый мир» лучше журнала «Октябрь». Затем он зачитал телеграмму Р. Симонова, мол, не давал согласия на воспоминания.

— Как же так? – воскликнул я. — Он при мне звонил ей!

— Что за шашни были у вас с весёлой вдовой? – спросил Хахалов.

Меня возмутила грубая шутка члена бюро. Мою реакцию тут же заметили. «Смотрите, как он дерзко ведёт себя!». Меня несколько раз поднимали с места, но перебивали, не давая говорить. Позже это помогло мне описать перекрёстный допрос декабриста Михаила Бестужева в книге «Высоких мыслей достоянье». Меня обвинили в том, что я ничего не осознал, предложили исключить из партии. Но в итоге приняли иезуитское решение «укрепить редколлегию журнала», что обернулось моим увольнением. А редколлегию не разогнали, как пишут в Интернете. Все, кроме меня, остались на местах. Окончание главы Белинкова, пьесу Булгакова, обещанные читателям, сняли, а крамольные номера «Байкала» изъяли из всех библиотек СССР.

Мне запретили выступать на радио и телевидении, отвергли заявленную книгу в издательстве. Я был вынужден уехать из Улан-Удэ. После Пражской весны 1968 года в Европе поднялись студенческие волнения в Сорбонне и других ведущих университетах Европы и Америки. ЦК КПСС и КГБ не хотели, чтобы «ветер свободы» пересёк наши границы. Но железный занавес уже прохудился: песни «Биттлз» за рубежом, Окуджавы и Высоцкого в СССР взломали границы. И наши идеологи обрушились на «Байкал». И поэтому Пражская весна обернулись для таких, как я, суровой осенью. А в Иркутске был уволен редактор альманаха «Ангара» Юрий Самсонов. За публикацию «Сказки о тройке» тех же Стругацких.

Расправу над «Байкалом» и «Ангарой» наши коллеги в «Дальнем Востоке», «Енисее», «Урале» восприняли как наглядный урок – вот что ждёт тех, кто последует примеру безумцев. После залпов из Москвы стало ясно, что это был похоронный салют всем шестидесятникам страны. Всё логично, вспомните процессы 60-х годов над Бродским, Даниэлем и Синявским, разгон «бульдозерной выставки» в Москве, гонения на Шемякина и «митьков» в Ленинграде, арест архива Солженицына…

Почти год я не мог устроиться на работу. Мне прямо говорили, что меня не могут взять после истории с «Байкалом». Наконец, став собкором «Пионерской правды» по Северному Кавказу, я оказался в Краснодаре, а через три года перебрался в Москву. Работал в «Журналисте», перешёл в «Коммунист». За очерки о нефтяниках Тюмени, золотоискателях Колымы и Чукотки, строителях БАМа стал лауреатом премии Союза журналистов Москвы. Нашёл потомков Николая Бестужева, составил родословные Кандинских, Сабашниковых. Мой роман «Гонец Чингисхана» вошёл в лонг-лист премии «Большая книга» за 2008 год. Написал романы о МГУ и целине…

А как сложились судьбы моих друзей? Уехав в США, А. Белинков преподавал в Йельском и Индианском университетах. В 1970 г. он умер после инфаркта. Сердце не выдержало двенадцати лет Гулага и последующих бед и волнений. Его жена Наталья довела до издания задуманный им «Новый колокол» (Лондон, 1972), а многострадальная книга «Юрий Олеша» вышла в Мадриде в 1976 году.

Низкий поклон Вам, Наташа, за Ваш подвиг! Вы встали в один ряд с Еленой Сергеевной, которая покоится на Новодевичьем кладбище рядом с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым.

Натан Эйдельман написал замечательные книги о Пушкине, Герцене, Лунине. Мне приятно, что в его «Дневнике» много тёплых строк обо мне. Заключая рассказ об очередной поездке по Сибири, он писал: «Итак, я видел Байкал и Яблоновый хребет, голубой Онон и Акатуй… До слез был растроган могилой Катерины Трубецкой… и очарован мягкой мощью Володи Бараева».

Большинства героев этих строк нет в живых. Свой последний подвиг – помощь Белинкову и журналу «Байкал», лауреат Ленинской премии Корней Чуковский совершил за год до смерти. А другой лауреат Ленинской премии Рубен Симонов своей телеграммой фактически отрёкся от Булгакова. Чуковский писал, что литератору в России нужно жить долго, и умер на 88-м году. Но многие герои этой истории не смогли последовать его примеру. Первым, в 49 лет, умер Аркадий Белинков. Аркадий Стругацкий – в 66 лет. Мой одногодок Владимир Лакшин — в 60 лет. Натан Эйдельман — в 59…

Но они, как и Корней Чуковский, ушли в бессмертие! Потому что их книги вошли в золотой фонд мировой литературы. И они, как живые, продолжают волновать тех, кому дорого наше прошлое и настоящее!

Владимир Бараев, лауреат премии Союза журналистов Москвы, «Новая Бурятия».

Дополнительно:
Интервью Владимира Бараева:
http://www.moscowuniversityclub.ru/home.a...

"Север Феликсович Гансовский приходил в Союз писателей РФ на обсуждение моей первой книги. Это было в 1985 или 1986 году. Из-за безобидного в общем-то пустяка, "Саги о Тимофееве", затеялась нешуточная разборка. В Перми мою книгу к изданию запретили, а прознавшее о том руководство Малеевских семинаров (Виталий Бабенко, Нина Матвеевна Беркова) встало за меня горой, инициировало специальное заседание Совета по приключениям и научной фантастике и выкатило тяжелую артиллерию — Гансовский, Дмитрий Александрович Биленкин, Леонид Юзефович... Зиновий Юрьев нашел время поддержать меня во время визита в Пермь. С этой книжкой вообще было интересно, но это отдельная тема.

Не сразу, но артподготовка принесла свои плоды, первая книга ушла в производство. Одновременно, по закону парных случаев, безо всяких уже затруднений возникла вторая книга «Звездное эхо», и встал вопрос о предисловии за подписью признанного мастера. У Севера Феликсовича было испрошено позволение использовать фрагмент его рецензии на мои скромные опусы той поры, и он таковое позволение с готовностью дал. Нет нужды говорить, насколько весома была В ТО ВРЕМЯ деятельная и доброжелательная поддержка со стороны писателя ТАКОГО МАСШТАБА, такого таланта и безусловного авторитета."

Речь идёт вот об этом дебютном авторском книжном дуплете Е.Филенко, состоящемся в 1988 году. Книжки эти у меня есть:

Предисловие С. Гансовского к сборнику Е.Филенко "Звёздное эхо":

«Национальность» моя — морская. Отец был матросом в Мурманске, дядя воевал на Северном море. Без моря мне нечем дышать. Вспоминаю, как увидела его впервые — в Латвии, в Дубулты…

Отец жил и работал в Москве, но его мать — моя бабушка — была латышкой из Лиепаи. Наша семья никогда не теряла связи с Латвией, тем более что родная сестра отца, Вероника Феликсовна Гансовская, жила в Риге. В 1958 году она вышла замуж за писателя Валентина Пикуля и прожила с ним двадцать пять лет — это был лучший период в творчестве Пикуля. В детстве и юности я подолгу жила у дяди Вали и тети Вероники в Риге и на острове Булли, где они много лет подряд снимали в качестве дачи часть домика у латышской семьи.

.....

ИЛОНА ГОНСОВСКАЯ: «Я НЕ ЕМ СВОИХ МОДЕЛЕЙ…»

В произведениях отца часто возникали персонажи – НЕ ЛЮДИ… Змея, рыбы, птицы, доисторические существа. Ко всему живому, он относился в равной степени с уважением, внимательно и осторожно, чтобы не навредить. В деревенских записях-планах отца я как-то встретила фразу: «… понедельник: спасти калину на болоте».

Илона: Во время войны, на фронте под Ленинградом отец был серьёзно ранен и, молодым человеком, как инвалид войны, попал в Казахстан, работал на конном заводе. У него была там нежная дружба с конём... Позже появился рассказ «Двое» и киносценарий, где, кроме хроники того времени, описаны очень близкие, дружеские, партнерские отношения человека с лошадью.

Конечно же, отец открыл для меня взгляд на мир – как на прекрасный общий дом – дом для всего живого, а не только для человека.

...Я помню — даже взяла с собой портрет нашей собаки. Его, этого огромного простого пса, который потом у нас жил, взял из этого пункта из клетки, предназначенной на уничтожение животных, мой отец.

....

Илона: Она сейчас со мной дома — в Риге. Это семейная реликвия. Ей уже лет 30. Усы начал собирать отец. У него был черный письменный стол, на чёрном — хорошо видно.

ВИТА: Нас очень поразил тот факт, что когда мы собирали подписи против выставки с расчленениями, один известный художник, который сначала подписал воззвание, услышав о том, что это всё проходит в галерее Айдан Салаховой, начал судорожно вымарывать свою подпись.

А насчет «известности»... Во-первых, для меня не безразлично – чем ты известен. Во-вторых, я росла в среде, где работали — не скажу «известные», а «знаменитые» люди. Например, мой дядя – писатель Валентин Саввич Пикуль, к которому можно по-разному относиться, он в историческом жанре фигура неоднозначная, но он – Фигура с большой буквы. Отец мой — Север Феликсович Гансовский — классик в жанре фантастической повести. Я видела и знаю, как ведут себя и как работают по-настоящему стоящие люди. Сколько в них было культуры, такта, как они были милосердны, как светлы были идеалы – не сиюминутные, ни в коем случае не социалистические, а идеалы высшего порядка.