8. Интервью, которое Мацей Паровский, Аркадиуш Наконечник и Блажей Дзиковский взяли у польской писательницы Анны Бжезиньской, публикуется на стр. 2—4 под заголовком:
Мацей Паровский пишет во врезке следующее:
Анна Бжезиньская/Anna Brzezińska – известная и любимая писательница фэнтези, основательница издательства “Runa”, историк средневековья, жена большого Грега и мать маленького Кшися. Трижды лауреатка премии имени Януша Зайделя: за дебютный рассказ “A kochał ję, że starch/И любил ее, хоть помирай”, роман “Żmijowa harfa/Змеева арфа” и опубликованный в журнале “Nowa Fantastyka” рассказ “Wody głębokie jak niebo/Воды глубокие, как небо”.
Мы сочли, что кому уж кому, а отмеченной столь многими премиями особе наверняка есть что сказать о жанре, которому посвящен этот номер журнала “Nowa Fantastyka”. Мы встретились с Анной Бжезиньской в пивном баре на Мокотовских Полях. Писательница довольствовалась соком и минеральной водой, представители редакции закусывали пиво луковыми колечками, а разговор о магических делах очень быстро приманил таинственного одноглазого кота.
Итак:
ЕСЛИ МЫ ВЫБРОСИМ МАГИЮ, НЕ ОСТАНЕТСЯ НИЧЕГО
Дверь черного хода
Аркадиуш Наконечник: Почему ты, собственно, начала писать?
Aнна Бжезинская: Потому что я не знала русского языка. Были некогда русские книжные лавки, а в них продавали замечательно иллюстрированные книжки. Я не умела читать напечатанное кириллицей, поэтому, когда взрослым было недосуг, рассматривала иллюстрации и сама придумывала истории. Первую из них я записала, когда мне было восемь лет – к иллюстрации из сказки Пушкина. Как раз тогда я впервые столкнулась с безжалостной литературной критикой: я написала, что героиня сказки была прекрасна как райская гурия – и это жутко рассмешило мою мать. Она показывала это кому ни попадя, что меня страшно раздражало, и я на какое-то время отказалась от записи своих историй. С тех пор я не люблю критики.
Мацей Паровский: Ты прежде принялась писать, и лишь затем открыла для себя жанр?
Анна Бжезиньская: О, почуял хорошего человека – то есть меня, конечно. (О коте, вскочившем ей на колени). Я очень долго не осознавала, что существует нечто такое как фэнтези. Я считала, что то, что я пишу, это исторический роман, профильтрованный сквозь древние верования… я называла это историей несуществующих стран.
Мацей Паровский: Но ты с самого начала ходила вокруг сказок, фантазий.
Анна Бжезиньская: Моей первой книжкой была «Одиссея», которую мне читали родители. Папа каждый вечер рассказывал мне сказки, и я еще прежде, чем начала их понимать, уже познакомилась со всей европейской мифологией. Вдобавок я рано прошла по дорожке патриотического воспитания: оборона Глогува, все эти Собачьи поля… до Ченстоховы мы не доходили, потому что папа засыпал аккурат в окрестностях Собачьего поля. Иногда я в шутку говорю, что если бы он держался дольше, я стала бы историком современности а не средневековья. Если родители умные люди и располагают свободным временем, детям очень важные вещи достаются в подарок.
Блажей Дзиковский: Ты однажды сказала: «Я вошла в фантастику из литературы главного течения через дверь черного хода». Я удивился – ведь обычно говорят, что фантастика – это та самая задняя дверь, через которую входят в настоящую литературу.
Анна Бжезиньская: Барьер между главным течением и фантастикой – это нечто искусственное. Я предпочитаю деление литературы на высокую и популярную. Такое деление заметно в польской фантастике – во многих книжках используется фантастическая атрибутика, но они в сущности – приключенческие произведения, которые могли бы прекрасно обойтись и без фантастики. И есть группа писателей, которые используют конвенционные условности, чтобы высказать нечто, что без них высказать не удастся.
Блажей Дзиковский: Назови имена!
Анна Бжезиньска: Яцек Дукай, Вит Шостак, Марек Хуберат, Анджей Сапковский, Анна Борковская… и я добавила бы в этот список Вавжинца Поджуцкого.
Чужие с Альфа Центавра
Аркадиуш Наконечник: Я слышал кое-что о некоем издательстве “Runa”. Вот как это происходит: писатель оценивает книги других писателей?
Анна Бжезиньская: Я стараюсь не оценивать…
Аркадиуш Наконечник: Но ты должна принять простое решение: беру или не беру!
Анна Бжезиньская: Такие решения мы принимаем коллективно. У меня специфический вкус. Эдите [Эдита Шульц – совладелица издательства “Runa”. Прим. ред.] нравятся более легкие тексты. Ох, этот малый вредитель уже порвал мне колготки (о коте). По работе мне приходится читать много того, чего в нормальных условиях я никогда бы не читала. Кто-то написал книгу и надеется на то, что я ее прочитаю – мне нельзя обманывать его ожидания. Очень интересными бывают сопроводительные письма: «Я написала новую версию истории звонаря из собора Парижской Богоматери. Старая была плохая, поэтому я разместила свою в реалиях Вархаммера». В те времена, когда мы еще отвечали на все предложения, я получала письма в стиле: «Ах ты дура, трах-тарарах, неужто ты думаешь, что твоя писанина лучше годится для печати, чем мои “Чужие с Альфы Центавры”?»
Блажей Дзиковский: Ты, как издатель, наверное знаешь, какие ветры дуют в отечественной фантастике.
Анна Бжезиньская: Потоком льются очень схематичные фэнтези. Но также появляются те люди, которые не росли в среде фантастики. Зрелые индивидуалисты, такие как Вит Шостак.
Блажей Дзиковский: Нас читают молодые писатели. Какую книгу им следует прислать, чтобы ты ее издала?
Анна Бжезинская: Я мечтаю об оригинальной НФ. Чтобы мне попался второй Поджуцкий, который прислал бы книгу, основанную на его собственных научных исследованиях, или чтобы мне попал в руки оригинальный horror… все, что угодно, только не история об очередной богатырской дружине, крушащей столы в очередной корчме. Умоляю!
Аркадиуш Наконечник: А ты сама можешь похвастать оригинальностью?
Анна Бжезиньская: Нет, но я хочу чего-то такого, что сама не смогу придумать. Я читала Вавжинца с радостным изумлением: мне такое и в голову не пришло бы!
Блажей Дзиковский: Ты тоже вошла в фантастику из-за ее порога.
Анна Бжезиньская: Меня многое удивило внутри сообщества. Я ранее не знала, что существует нечто такое, как фэновское общение. Люди встречаются, придумывают фанфики… Среди них множество тех, кто хочет писать – и в конце концов и в самом деле пишет. Меня это удивило, потому что я жила в убеждении, что писатель должен держаться наособицу настолько, насколько это вообще можно.
Аркадиуш Наконечник: А что ты думаешь о курсах развития писательского мастерства?
Анна Бжезиньская: Наверное на таких курсах можно быстрее научиться техническим приемам: как писать диалог, описывать героев. Но я училась этому, маниакально читая книги. Был момент, когда родители опасались, что это самым жутким образом отразится на моем зрении.
Метафизика & голые девицы на танках
Мацей Паровский: Расскажи о своем творческом развитии.
Анна Бжезиньская: Я дебютировала рассказом “A kochał ją, że starch/А любил ее, хоть помирай” – очень люблю этот текст, он радостный, фривольный.
Когда я читала польских фантастов, то у меня сложилось впечатление, что у них, кроме Сапковского, мало фривольности в текстах, они смертельно серьезные. Когда я дебютировала в 1998 году, можно было писать о чем-то ином, чем борьба с социализмом. Забавно, что теперь, когда появилось много историй о голых девицах на танках, я пишу нечто далекое от того, что Мацей Паровский назвал «развлекательной фантастикой». Впрочем, меня несколько возмущает то, что НФ считают более умной сестрицей, а фэнтези зачастую относят к книгам для чтения в поезде, который не требуют от читателя никаких умственных усилий при этом самом чтении. Это вздор. Если кто-то не знает, что такое «кариатида», пусть пошевелит задницей и заглянет в словарь.
Блажей Дзиковский: Не является ли побег в прошлое спасательным кругом для того писателя, который не способен справиться со сложным современным миром и его прокомментировать?
Анна Бжезиньская: А ты считаешь, что мир прошлого был менее сложным? О литературном качестве произведения ничего не говорит то, что писатель разместил в нем информацию о том, что с такого-то дня булка-кайзерка подорожала на три гроша. И комментарий к современности сам по себе тоже не обладает никакой литературной ценности, потому что если мы пойдем этим путем, то самым метким произведением придется признать надпись на заборе: «Бальцерович – х…йло». А если надпись будет еще и с орфографической ошибкой, тем лучше – литературный эксперимент! Я занимаюсь фантастикой, потому что это единственный жанр, в котором можно писать о давних представлениях, которые представляли собой часть видимой действительности.
Блажей Дзиковский: И какие это представления?
Анна Бжезиньская: Например, неоплатоническое видение универсума. Если бы я писала исторический роман, то должна была бы написать следующее: люди верили, что мы имеем сколько-то там сфер демонов, девять ангельских хоров и т.д. И только в фантастическом произведении я могу написать, что эти демоны существовали на самом деле.
Блажей Дзиковский: Звучит замечательно, но есть множество авторов, которые берут Толкина, называют эльфов “лясоками”, а гномов – “подземниками”, и вот она – оригинальная фэнтези.
Анна Бжезинская: Меня это вообще не интересует. И подобным образом я равнодушна к приложениям вроде генеалогических таблиц, карт. Классический вопрос из моих встреч с читателями: «Почему в вашей книге нет карты?». Потому что нет, та же, как нет и зубочистки с противосолнечными очками.
Мацей Паровский: Ты показываешь, что у людей прошлого были другие мечты, что они чего-то другого боялись…
Анна Бжезиньская: Они очень отличались от нас. Например, он не дрожали перед смертью, как мы. Они боялись злой смерти, без исповеди и подготовки. Потому у них появились пособия по правильному умиранию. Наше видение любви – романтичное: парень встречает девушку, они смотрят в глаза друг другу… нечто такое во времена ренессанса сочли бы фанаберией, ибо брак был контрактом двух семей, связанных какими-то имущественными интересами, а не союзом двух влюбленных друг в друга людей. У наших предков было также совершенно другое отношение к старости. Старец – был самой уважаемой особой, потому что обладал огромным опытом и знал, как жить.
Блажей Дзиковский: Ты говоришь так, словно свидетельствуешь: вот так все и было. Удивительно видеть это в литературе, опирающейся на фантазии.
Анна Бжезиньская: Я хочу показать прежнюю психологию. Не эпатировать макабрическими жестокостями, но разъяснить читателю, что те вещи, которые кажутся очевидными, таковыми вовсе не являются. Например, критики кривили носы при виде той сцены из “Летнего дождя”, в которой писарь хватает служанку и «имеет» ее возле бочки. Возможно это не соответствует современному понятию о женской чести, но тогда временами именно так выглядели дамско-мужские отношения.
Блажей Дзиковский: А что с магией, которой не было? Как читателю принять такую психологию, если ты рядом пишешь о чудовищах и колдовских чарах?
Анна Бжезиньская: Пусть читатель помучается. В прошлом люди верили в магию, существовало магическое мировоззрение, а представляемый в воображении мир был населен магическими существами. Путешествие в прошлое – это отчасти как бы путешествие на другую планету, в совершенно чуждый мир.
Блажей Дзиковский: Но зачем эта магия?
Анна Бжезиньская: Без нее не удалось бы сказать то, что нужно сказать. Так, если мы из рассказа «Воды глубокие, как небо» выбросим магию, не останется ничего. Я, когда пишу, начинаю с построения мира, сюжет вторичен. В мире этих рассказов магия состоит в принуждении демонов к сошествию в подлунный мир. Маги должны обладать специфическим характером: если ты строишь всю мощь и жизнь на том, что ломаешь другим людям волю, то это отражается на всей твоей судьбе. Это книга о свободе и принуждении.
Блажей Дзиковский: В том, что ты говоришь, видна огромная творческая дисциплина…
Аркадиуш Наконечник: Я назвал бы это попросту писательской добросовестностью. Ты стараешься сохранять твой мир в цельности…
Анна Бжезиньская: Мне не кажется, что писатели поп-литературы недобросовестны. Попросту они ставят себе другие цели.
Мацей Паровский: Да нет, они попросту хотят писать что попало и неумело это делают.
Анна Бжезиньская: Что попало тоже кому-то надо.
Мацей Паровский: Кому?!
Анна Бжезиньска: Покупателям дешевых романов. Я верю в то, что чтение даже дрянной литературы приносит пользу. Я не питаю иллюзий, что кто-то от романов для домохозяек дойдет до “Ромео и Джульетты”, но мне кажется замечательным, что в доме существует такое занятие, как чтение. Ребенок имеет возможность увидеть маму не только у плиты или перед телевизором, но также за книжкой.
Мацей Паровский: А есть ли у писателя обязанности? Относительно общества, ремесла?
Анна Бжезиньская: Я считаю, что если ты имеешь способности, то должен их использовать.
Мацей Паровский: Мне не хватает творцов, которые хотели бы описать мир, прокричать правду.
Анна Бжезиньская: Анджей Сапковский некогда сказал кое-что, под чем я подписываюсь обеими лапками: главной обязанностью писателя является не давать скучать. Это прекрасная программа-минимум, которая замечательно оправдывает себя в фантастике. Твой подход страшно ограничивает: обязательно политика, политически понимаемая религия. Некогда писали сообществами. Когда я начала писать, уже было место для писания единицам. Вот такой подход я всегда буду защищать.
Дефиниции не будет
Блажей Дзиковский: Ты упомянула писателей, которые без особой нужды используют фантастический стаффаж. Что требуется, чтобы книга оставалась произведением фэнтези после избавления от ее от этого стаффажа?
Анна Бжезиньская: Не знаю, потому что не знаю точного определения.
Блажей Дзиковский: Мне как раз хотелось бы, чтобы ты сама его выработала.
Анна Бжезиньская: На самом деле это зависит от того, в каком обществе вращается автор, в каком издательстве он издается. Если бы в издательстве “superNOWA” вышли “Córki Lota/Дочери Лота” Ромека Прашиньского/Romek Praszyński, которые являются классическим примером retelling-а библейской истории, это было бы фэнтези от разбойника. Если бы книгу издал Санторский, роман отнесли бы к литературе основного потока.
Аркадиуш Наконечник: Аня, может быть, ты чего-нибудь съешь? Мы тут все время грызем лук у тебя на глазах…
Анна Бжезиньская: Грызите на здоровья. Это все моя фобия: если я не могу помыть руки после общения с чужим животным [кот все еще сидит на коленях], то ничего не ем. Давайте вернемся к дефиниции. Некогда Яцек Дукай давал определение фантастике. Он построил фрактальное деревце: группы, подгруппы… И я, когда это все увидела, решила, что никогда в жизни не возьмусь за дефиницию.
Блажей Дзиковский: Однако в фэнтези есть нечто характеристичное: сентиментализм, ностальгия по прежним временам, определенным правилам жизни, ценностям…
Анна Бжезиньская: Да ну, как будто это самое прошлое действительно такое уж чистое и ясное. Впрочем, в этом много недоразумений: фэнтези повсеместно ассоциируется со средневековьем, а в языковой среде это ренессанс.
Блажей Дзиковский: Ренессанс?!
Анна Бжезиньская: А ты знаешь средневековый польский? Стилизация в фэнтези – барокковая и постбарокковая. Идеология якобы средневековая, но откуда в нашем кругу многобожие? Это аккурат древность или какие-то языческие реликты. Структура общества снова ренессансная.
Блажей Дзиковский: Но фэнтези пишется, наверное, не для того, чтобы учить читателя тому, что окна были затянуты рыбьими пузырями, лошади выступали в такой-то, а не иной, упряжи…
Анна Бжезиньская: А могла бы учить. Сенкевич хотел ободрить читателя, а тем временем все больше людей знает историю по Cенкевичу, а не по учебнику.
Блажей Дзиковский: А ты пишешь для того, чтобы учить или чтобы ободрять?
Анна Бжезиньская: Есть такая замечательная, еще античная формула: чтобы учить и развлекать.
(Примечание: Использованные в оформлении интервью иллюстрации СТЕФАНИИ ПУИ-МУН ЛАВ/Stephania Pui-Mun Law почерпнуты с обложек книг Анны Бжезиньской “Opowieści z Wilżyńskiej Doliny” и “Wody głębokie jak niebo”, напечатанных книжным издательством «Agencja Wydawnicza “Runa”»)
P.S. На фото вверху запечатлена пани Анна с рыжим одноглазым котом на коленях. А вот – пара фотографий с ее домашним котом.
И еще пара фотографий из ее странички в соцсети.
А тут пара снимков с замечательным дружелюбным псом. Второй снимок сделан во время короновирусного блэкаута. Право слово, мне нравятся ее взаимоотношения с домашней живностью. W.
