Было совсем не так, как в книжках. Вранье все: первый бой, а руки не дрожат и совсем не страшно. Просто фигурка в темно-сером обмундировании согнулась и упала, не добежав до крепости. Егор передернул затвор и взял на мушку следующего. Толкнуло отдачей. Зейденец схватился за плечо, рухнул на колени. Егор чертыхнулся, но добивать не стал, патроны нужно экономить.
Взвизгнуло, брызнуло каменным крошевом – пуля пришлась в край бойницы. Остро чиркнуло по подбородку. Он промокнул ссадину о плечо, подумал злорадно: «Мазилы!» и снова прицелился.
После, когда штурм затих, Егор сидел, навалившись на стену, и разминал уставшие пальцы. Они пахли оружейной смазкой. Камень грел спину сквозь футболку. Ныла шея и побаливало плечо, в которое приходился приклад. Рядом переговаривались, гремели железом, булькали водой во фляжках, с кряхтением стягивали сапоги, пересчитывали пулеметные ленты, матюгались, стонали, но Егора это не задевало. Он уперся затылком в потрескавшуюся кладку и смотрел в небо – летнее, ярко-голубое, совсем как вчера и позавчера. Дым над лагерем давно рассеялся, самолеты не летали и казалось – все кончилось. Когда лейтенант спрыгнул к ним, Егор посмотрел на него с улыбкой. Думал, тот скомандует: «Отбой! Выходим из крепости». Но Миддель снял фуражку, вытер лоб и сказал:
– Смену привел. Идти отдыхать.
Для сна отвели место на нижнем ярусе древней казармы. Там уже лежало вповалку с десяток солдат, пришлось их потеснить. Егору бросили камуфляжную куртку, он свернул ее и запихал под голову. Закрыл глаза – и поплыла дорога, по которой он спешил в Верхнелучевск, заблестели разбитые стекла, мелькнула желтая косынка, трепещущая на ветру. Талкин голос спросил с укором: «Почему ты меня не нашел?» Родька сощурил глаза: «Слабо! Не пройдешь! Там же крысы. Увидят, что ты один, и ка-а-ак кинутся!» Егор хотел возразить, мол, нет тут никаких крыс, они испугались и попрятались, но язык не ворочался…
Проснулся, как от толчка. Приподнялся на локте, с тревогой прислушался. Громко храпели, заглушая редкие выстрелы. Надышали, и воздух стал тяжелым, густым. Пропах потом, оружейной смазкой и куревом. Тускло горела керосиновая лампа, пристроенная на каменном выступе. Егор снова лег, потрогал подбородок. Ранка запеклась корочкой, из-под нее сочилась сукровица.
И вот тут накрыл страх. Он был громадным, точно на Егора высыпался кузов песка – ни пошевелиться, ни вздохнуть. Чуть в сторону бы пуля – и все! Как ординарца Макса, как водителя рейсового автобуса. Как тех четверых, которых снесли в подвал и накрыли брезентом. Чуть меньше везение – и его бы уже не было. Вообще. Нигде.
Затолкал в рот грязные костяшки пальцев, вцепился зубами, но страх не уходил, и тогда Егор пополз за каменный выступ, подальше от спящих. Скорчился в маленькой нише. «Война, война, война!» – колотилось в голове. Вчера не убили, могут сегодня, завтра. Пуля или шальной осколок. С чего он взял, что с ним этого не случится? С любым может. И не только тут, в крепости. С ребятами из интерната – Родькой, Стасом, Захаром. С Талкой. С отцом.
Даже с мамой.
«Прекрати!» – приказал беззвучно и сам себя ударил по губам, так, что почувствовал вкус крови.
Они продержатся до подхода войск, и все будет нормально. Верхнелучевск освободят. Зейденцев выбью за границу. «Я – солдат. Не сметь!». Сжал в кулаке отцовскую бирку и сглотнул страх вместе с солоноватой от крови слюной.