Старшие товарищи настоятельно желают знать, откуда в irish взялась эта извращенная тяга к негодной, графоманской, ширпотребной литературе. Пожалуйста, вот вам краткий конспект истории моего падения.
Дурновкусием я обязана хорошим книгам. Так бывает — чья-то глубокая мысль западет, а годы спустя прорастает яко твой собственный плод.
Первым был, наверное, Моруа:
цитата
Когда речь заходит о первой встрече Растиньяка с Вотреном, подлинный ценитель Бальзака должен уметь сразу открыть нужный том на нужной странице. Для этого надо знать и любить Бальзака так, как знают и любят близкого друга, однако изучить так же глубоко всю мировую литературу невозможно. Приходится выбирать.
Ценителем Бальзака, впрочем, я так и не стала (зато стала ценительницей Золя и многих других — именно так, умея открыть сразу нужный том на нужной странице), а выбирать — да, приходилось, и поначалу все же из общепризнанного. Гессе тщательнейше составлял свой список избранного из мировой и немецкой литературы, но неосторожно предпослал ему следующую мысль:
цитата
Чтобы отношение читателя ко всемирной литературе было живым, прежде всего нужно, чтобы он познал себя и свои эстетические вкусы, а не следовал какой-нибудь жесткой программе. Он должен идти путем любви, а не путем долга. Заставлять себя читать тот или иной шедевр лишь потому, что он знаменит и стыдно его не знать, было бы сущим безумием. Пусть каждый начинает с того, что для него естественно читать, познавать и любить... Пусть каждый берет за исходную точку те стихи, ту песню, тот рассказ, что ему полюбились, и затем начинает поиски других книг в том же роде. Двери в царство всемирной литературы открыты каждому, и пусть никого не пугает обилие книг, потому что не в количестве дело. Есть читатели, которые всю жизнь обходятся дюжиной книг, и все же являют собой истинных читателей. Подлинное образование означает осмысление прочитанного.
Потом — на первом курсе института — был литературовед Владимир Марков, который коварно подсказал мне иные, неакадемические пути и предметы для осмысления:
цитата
В 1930 г. Уинхем Льюис и Чарльз Ли выпустили в Лондоне «антологию плохих стихов» под названием (идущем от Вордсворта) «Чучело совы». В предисловии составители утверждают, что «есть плохие плохие стихи и хорошие плохие стихи» и что книга составлена из второй разновидности. Иначе говоря, есть скверные стихи, от которых получаешь удовольствие особого рода.
А окончательно совратил меня Милан Кундера:
цитата
Чувство, которое порождает кич, должно быть, без сомнения, таким, чтобы его могло разделить великое множество. Кич поэтому не может строиться на необычной ситуации, он держится на основных образах, запечатленных в людской памяти: неблагодарная дочь, заброшенный отец, дети, бегущие по газону, преданная родина, воспоминание о первой любви. Кич вызывает две слезы растроганности, набегающие одна за другой. Первая слеза говорит: Как это прекрасно — дети, бегущие по газону! Вторая слеза говорит: Как это прекрасно — умилиться вместе со всем человечеством при виде детей, бегущих по газону! Лишь эта вторая слеза делает кич кичем.
Я и по сей день не знаю толком, что такое кич, и не умею отличить его от кэмпа — и эта тайна манит и притягивает. А со списками «100 величайших шедевров мировой литературы» пусть разбираются другие. Знать не желаю ни Стейнбека, ни Фолкнера.